Страница:
— Знаю. Не в этом дело. — Узловатые кулачки сжались. — Дело в том, что вы не умеете обуздывать свой нрав…
— Становлюсь зверем?
— Вот именно. Я знал вашего отца. Вам, как и ему, не хватает самообладания.
— Мы уже обсуждали это, адмирал.
Фудзита нетерпеливо отмахнулся.
— Нрав вашего отца обернулся против него… привлек к саморазрушению. Это непростительная потеря.
— «Самурай всегда готов к смерти и поражает себя собственной рукой, когда бесчестье или поражение неминуемы».
— Не надо цитировать «Хага-куре»! Я ценю вас и подполковника Ивату как храбрых воинов и не хочу, чтобы безумие довело обоих до гибели. Вы хотели его убить.
— Да, сэр. — Брент отвел взгляд и вздохнул. — Но в тот момент он уже не был подполковником Иватой, он стал для меня… я не знаю… напастью, чумой, чем-то, что непременно надо уничтожить. — Он заглянул прямо в глаза Фудзите. — Вы понимаете меня, адмирал?
Старик почесал подбородок и тоже посмотрел на Брента в упор.
— В бою такая ярость даже кстати, но когда бесконтрольный гнев обрушивается на своих, нужных «Йонаге» людей, я этого не понимаю и не одобряю.
— Желаете, чтобы я подал в отставку?
— Я желаю, чтоб вы научились владеть собой. Вы один из лучших членов моего штаба. Вам известно, что я не возражаю против выяснения отношений даже между членами моей команды, но надо уметь выбирать место и время.
— Простите, адмирал, в данном случае выбирал не я. Инициатива исходила от подполковника Иваты. Он оскорбил меня, задел мою честь. А самурай этого стерпеть не может.
— Безусловно. Тут я полностью с вами согласен. Но в данном случае надо было попытаться избежать конфликта… к примеру, поставить в известность меня.
— Еще раз прошу простить, сэр, такое разрешение конфликта не по мне.
Брент ожидал новой отповеди, но старик со странным смирением вздохнул, откинувшись на спинку кресла.
— Тогда я буду вынужден взять инициативу на себя. Если подобное повторится, я вас обоих понижу в звании. После того как мы расправимся с арабами, убивайте друг друга на здоровье, я даже рад буду стать вашим секундантом.
Брент облизнул распухшие губы.
— Я все понял, адмирал.
— Помните, сегодня утром мы говорили о законах Ману?
— «Человек, умеющий обуздывать свой гнев и свою похоть, достигнет высшего духовного освобождения».
Старик улыбнулся и закивал, как учитель, но довольный ответом ученика.
— Верно, Брент-сан. У вас не память, а одно из этих новых записывающих устройств.
Брент тоже впервые улыбнулся.
— Благодарю, адмирал. Я просто сошел с рельс.
— Что-что?
— Я имею в виду, сбился с курса.
Фудзита пожал плечами.
— Но процитировали точно. Ману также учит: «То, что идет от души человека, должно совершенствовать его душу, что сходит с языка, должно облагораживать речь, а то, что порождено телом, должно украшать само тело».
— Тогда для Брента Росса надежды нет.
— Напротив, Брент-сан. Вы очень хорошо вписываетесь в эти установления.
— Кроме последнего?
— Кроме последнего.
Брент уставился на суровое, изрезанное морщинами лицо.
— Я постараюсь управлять тем, что порождено моим телом, адмирал.
Старик кивнул; взгляд его проникал в душу, как солнечные лучи.
— Верю вам, Брент-сан.
— Становлюсь зверем?
— Вот именно. Я знал вашего отца. Вам, как и ему, не хватает самообладания.
— Мы уже обсуждали это, адмирал.
Фудзита нетерпеливо отмахнулся.
— Нрав вашего отца обернулся против него… привлек к саморазрушению. Это непростительная потеря.
— «Самурай всегда готов к смерти и поражает себя собственной рукой, когда бесчестье или поражение неминуемы».
— Не надо цитировать «Хага-куре»! Я ценю вас и подполковника Ивату как храбрых воинов и не хочу, чтобы безумие довело обоих до гибели. Вы хотели его убить.
— Да, сэр. — Брент отвел взгляд и вздохнул. — Но в тот момент он уже не был подполковником Иватой, он стал для меня… я не знаю… напастью, чумой, чем-то, что непременно надо уничтожить. — Он заглянул прямо в глаза Фудзите. — Вы понимаете меня, адмирал?
Старик почесал подбородок и тоже посмотрел на Брента в упор.
— В бою такая ярость даже кстати, но когда бесконтрольный гнев обрушивается на своих, нужных «Йонаге» людей, я этого не понимаю и не одобряю.
— Желаете, чтобы я подал в отставку?
— Я желаю, чтоб вы научились владеть собой. Вы один из лучших членов моего штаба. Вам известно, что я не возражаю против выяснения отношений даже между членами моей команды, но надо уметь выбирать место и время.
— Простите, адмирал, в данном случае выбирал не я. Инициатива исходила от подполковника Иваты. Он оскорбил меня, задел мою честь. А самурай этого стерпеть не может.
— Безусловно. Тут я полностью с вами согласен. Но в данном случае надо было попытаться избежать конфликта… к примеру, поставить в известность меня.
— Еще раз прошу простить, сэр, такое разрешение конфликта не по мне.
Брент ожидал новой отповеди, но старик со странным смирением вздохнул, откинувшись на спинку кресла.
— Тогда я буду вынужден взять инициативу на себя. Если подобное повторится, я вас обоих понижу в звании. После того как мы расправимся с арабами, убивайте друг друга на здоровье, я даже рад буду стать вашим секундантом.
Брент облизнул распухшие губы.
— Я все понял, адмирал.
— Помните, сегодня утром мы говорили о законах Ману?
— «Человек, умеющий обуздывать свой гнев и свою похоть, достигнет высшего духовного освобождения».
Старик улыбнулся и закивал, как учитель, но довольный ответом ученика.
— Верно, Брент-сан. У вас не память, а одно из этих новых записывающих устройств.
Брент тоже впервые улыбнулся.
— Благодарю, адмирал. Я просто сошел с рельс.
— Что-что?
— Я имею в виду, сбился с курса.
Фудзита пожал плечами.
— Но процитировали точно. Ману также учит: «То, что идет от души человека, должно совершенствовать его душу, что сходит с языка, должно облагораживать речь, а то, что порождено телом, должно украшать само тело».
— Тогда для Брента Росса надежды нет.
— Напротив, Брент-сан. Вы очень хорошо вписываетесь в эти установления.
— Кроме последнего?
— Кроме последнего.
Брент уставился на суровое, изрезанное морщинами лицо.
— Я постараюсь управлять тем, что порождено моим телом, адмирал.
Старик кивнул; взгляд его проникал в душу, как солнечные лучи.
— Верю вам, Брент-сан.
11
День за днем в гавани Йокосуки разворачивалась бурная деятельность. В конце первой недели, к великой радости Джона Файта, прибыли два «Флетчера» с Филиппин. Теперь под его командованием восемь первоклассных, полностью укомплектованных эсминцев. Новые члены команд были немедленно освидетельствованы и задействованы в интенсивных тренировках. Фрегат «Аясе» и эсминец «Ямагири» вышли из Токийского залива и заняли позицию радиолокационного слежения: «Аясе» — в трехстах милях к юго-востоку от Иводзимы, «Ямагири» — в четырехстах милях восточнее. Их донесения и сведения, поступавшие со станций наземного базирования, вводились в компьютеры «Йонаги». Только «Аясе» засек самолеты противника, то и дело взлетающие с Тиниана и Сайпана. Судя по всему, они выполняли облет строго определенных районов. Лишь одна цель четко появилась за экране: летящий на большой высоте DC—6 далеко на западе. Патрульные самолеты Береговой самообороны также вели постоянное наблюдение, не приближаясь, однако, к Марианским островам, где могли стать легкой добычей для истребителей.
Весть о стычке с подполковником Иватой вмиг разнеслась по всему кораблю. Теперь, завидя Брента, матросы кланялись ниже, салютовали четче, улыбались шире. Несмотря на серьезные ушибы и три сломанных ребра, Ивата через два дня с боем вырвался из лазарета и тут же отправился на аэродром. Брент по нему не очень скучал.
Подполковник Йоси Мацухара принял в отряд двенадцать американских «Грумманов» и два «Сифайра». Из-за напряженного режима тренировок американских летчиков расквартировали прямо в аэропорту. Но их командира, подполковника Конрада Креллина Брент видел в штабе Фудзиты, когда тот явился на борт с докладом. Слишком молодой для своего чина, худощавый, светловолосый, с негромким голосом и деликатными манерами, он скорее напоминал ученого, чем лидера летной эскадрильи. Два француза, немец и грек тоже прибыли в Японию, а турка убили в Нью-Йорке наемники-саббах.
В середине второй недели американская подводная лодка «Даллас» сообщила: оперативное соединение арабов в полном составе (авианосцы «Эль-Куфра» и «Рамли эль-Кабир», крейсеры «Бабур» и «Умар Фаруз» и шесть кораблей сопровождения) стало на якорь у атолла Томонуто. Но вскоре командование ВМС США направило «Даллас» в Средиземное море. В приступе ярости Фудзита призывал всех демонов на «чугунные головы» чиновников Пентагона.
Согласно донесениям, ремонт двух «Джирингов» в Сурабае закончен; третий пока в сухом доке: ему приваривают новые броневые плиты. Еще более зловещее сообщение: танкер «Нафуза» водоизмещением в сто тысяч тонн вышел из Бушира в сопровождении двух эсминцев и уже находится в Оманском заливе, двигаясь юго-восточным курсом. Ремонт «Блэкфина» шел полным ходом, и Брент почти не видел лейтенанта Уильямса. Для успешной атаки на танкер лодка должна выйти в море не позже, чем через неделю.
На борт доставили новые двадцатимиллиметровые и пятидюймовые орудия; командир артчасти Нобомицу Ацуми лично руководил установкой, следил за отладкой радара, проверял и перепроверял наводку, ориентируясь на собственные самолеты, кружившие над «Йонагой».
Каждый день над Токийским заливом барражировали стройные формирования «Айти D3A», «Накадзим B5N» и «Мицубиси Зеро». Число их изо дня в день росло: предприятия-изготовители старались вовсю. Когда над «Йонагой» впервые промчались двенадцать великолепных «Грумманов», им вслед со шлюпочных палуб полетел приветственный рев. Вся команда сгрудилась у борта, чтобы хоть мельком взглянуть на красивых американских птиц, совершающих низкий облет залива. Брент стоял и смотрел вместе со всеми; душа его полнилась гордостью.
Еще большее волнение он испытывал, видя «Мицубиси» с красным обтекателем и зеленым фонарем в сопровождении двух «Сифайров», намертво «приклеенных» к его рулям высоты. Машина Йоси приобрела новый вид. Обтекатель стал длиннее и шире, чтобы вместить новый мотор в три тысячи двести лошадиных сил. Ничего из ряда вон выходящего в пилотаже Брент не заметил, пока «Зеро» не навис низко-низко над «Йонагой» и вдруг стремительно взмыл вверх. Точно гром прокатился по ущелью; давным-давно Брент видел, как с таким же ревом взлетал с мыса Канаверал космический корабль. Йоси в долю секунды оголил «Сифайры», лишив их ведущих. Это была захватывающая, но опасная демонстрация мощности; пилот как бы осуществлял насилие над ограничениями проекта. Но «Зеро», целый и невредимый, стрелой унесся в облака.
Дружба Брента с контр-адмиралом Байроном Уайтхедом крепла день ото дня. Молодому лейтенанту нравилось бывать в обществе старинного друга отца. Острый и проницательный ум Уайтхеда быстро вбирал и новую информацию, и незнакомые обычаи. Прослышав о поединке, он тоже предостерег Брента относительно его буйного нрава. В сущности, повторил слова, сказанные Фудзитой:
— Ты вылитый отец, Брент. Научись держать себя в руках.
Сотрудник ЦРУ Хорейс Мэйфилд большую часть времени проводил на суше — то в американском посольстве, то с Бернштейном в израильском, а то, как подозревал Брент, в барах. Бернштейн был Бренту симпатичен, а Мэйфилд не очень. После драки на ангарной палубе он стал недоверчиво, а порой испуганно, коситься на лейтенанта. Наверняка считает его вертопрахом, способным учинить дебош по любому поводу.
В конце третьей недели Фудзита созвал офицеров на «особую церемонию». Все свободные от дежурства должны были явиться к храму Вечного Спасения в белых перчатках и при мечах. Брент ожидал, что это произойдет гораздо раньше и размышлял о причинах задержки.
В 10:00 он уже стоял вместе с другими офицерами в усыпальнице. Большие руки обтянуты белыми перчатками, у пояса легендарный меч Коноэ. В храме нет ни стульев, ни скамеек, потому все расположились вдоль стен. Адмирал Фудзита и старшие офицеры заняли места в центре, близ помоста, накрытого белым атласом.
У дальней переборки, с правого борта корабля располагался алтарь с большим Буддой из Трех Тысяч Миров (дар храма Канагавы), резными талисманами красного дерева и золотым тигром. Тигр (тора) — священное для самураев животное, поскольку уходит далеко, выслеживая добычу, но неизменно возвращается в свои пределы. Алтарь ломился и от других реликвий, не столь значительных, но тоже почитаемых японцами.
По обе стороны алтаря выстроились на стеллажах белые шкатулки с иероглифической росписью. Основное назначение храма — хранить бренные останки героев «Йонаги».
Реджинальд Уильямс, Байрон Уайтхед и Хорейс Мэйфилд несколько припоздали. Уильямс нервничает, потому что завтра его лодка отправляется в поход. Уайтхед и Мэйфилд с утра побывали в американском посольстве и вернулись запыхавшиеся, боясь не поспеть к церемонии. Кроме Фудзиты и его старшего помощника Митаке Араи никто не знает, что будет здесь происходить. По форме одежды Брент кое о чем догадывался и ожидал худшего или — по самурайским понятиям — лучшего, но свои догадки держал при себе.
Байрон Уайтхед встал с одного боку от Брента, Мэйфилд — с другого, рядом с Уильямсом. Капитан Колин Уиллард-Смит и лейтенант Элвин Йорк прислонились к стене позади Уильямса. Уиллард-Смит почитал командира подлодки своим спасителем и старался держаться к нему поближе.
Последним вошел полковник Ирвинг Бернштейн в очень странном одеянии. Голову прикрывает полотняная ермолка, руки обвязаны непонятными ремнями, а вокруг пояса шаль с кистями. Американцы и англичане с любопытством оглядывали его. А он их, казалось, не замечал, погруженный в молитвы.
— Ведом в Иудее Бог; у Израиля велико имя Его… Делайте и воздавайте обеты Господу, Богу вашему…[28]
Он осекся, словно лишь теперь осознав обращенные к нему взгляды, и закрыл псалтирь.
— Эти бечевы я скрутил в виде первой буквы слова «Бог» по-древнееврейски.
— А шаль, шапочка? — не утерпел Уильямс.
Карие глаза немигающе уставились на чернокожего.
— Я здесь, чтобы помолиться об усопших.
— Почтить их? — Уильямс указал на белые шкатулки.
Бернштейн покачал головой, но прежде чем успел что-либо объяснить, в помещении эхом разнесся голос Фудзиты:
— Мы собрались здесь, чтобы отдать последний долг поверженным врагам.
Брент кивнул, утвердившись в своих догадках, а Бернштейн возобновил молитвы.
Адмирал вытянул руку к входу, и один из младших офицеров отворил дверь. Двое здоровых охранников втолкнули в храм гауптмана Конрада Шахтера. Одет в белое, руки связаны за спиной. Глазки-бусинки быстро обежали помещение и сосредоточились на помосте. Он резко остановился, удержав конвоиров; обычную браваду как ветром сдуло.
— Nein! Nein!
— Какого черта? — процедил Уильямс.
— А правда, что это? — шепотом спросил Уиллард-Смит.
Красноречивый жест Фудзиты все им разъяснил. Два матроса установили на помосте большую плиту, еще один поставил на палубный настил корзину. Подполковник Такуя Ивата выступил из рядов, взобрался на помост и со звоном выхватил из ножен меч.
— Nein, Gott! Nein!
Немца подтащили, невзирая на сопротивление.
— Чтоб я сдох! — в полный голос проговорил Йорк. — Никак, башку ему хотят снесть. — Он повернулся к адмиралу. — Ну, молоток, командир!
Мэйфилд и Уайтхед в один голос загомонили:
— Это варварство! Вы не имеете права! Существуют международные законы!
Фудзита поднял руку.
— Прошу не навязывать мне и моей команде вашу христианско-иудейскую мораль! Она годится для баб и детишек, а не для самураев.
— Банзай! — эхом прокатилось по ангарной палубе.
Фудзита обвел взглядом группку иностранцев.
— Если у вас не хватает выдержки присутствовать при свершении военного правосудия, лучше уходите!
Мэйфилд двинулся было к двери, но на полпути передумал и вернулся на место.
— Я буду свидетелем этой дикости, только чтобы потом доложить моему начальству!
Фудзита отмахнулся от него, как от докучной мошки.
— Как вам будет угодно, мистер Мэйфилд. Докладывайте хоть президенту, вашему высшему властителю.
Рыдающего Шахтера выволокли на помост. Чтобы втащить его вверх по трем ступенькам, понадобились еще трое матросов.
— Желаете что-нибудь сказать, прежде чем покинете этот мир? — обратился к нему Фудзита.
Немецкий летчик остановил взгляд на Ирвинге Бернштейне, который все читал молитвы, уставясь в потолок.
— Yyde! — закричал Шахтер. — Ты за меня молишься?!
Бернштейн перевел глаза на помост.
— Я молюсь за душу человека.
— Доволен своей местью!
Израильтянин стиснул обеими руками книгу.
— Ты служил Баалу и Молоху. По законам Моисея, ты должен расплатиться своей бессмертной душой. А я помолюсь за тебя Богу.
Немец вдруг подтянулся, словно ненависть к еврею открыла в нем новый источник смелости.
— Богу? Твоего Бога не существует! Где он был, когда евреи в Польше сами себе рыли могилы? Где он был, когда мы играли в футбол черепами ваших детей? В Освенциме? В Бухенвальде? В Треблинке? Если он есть, отчего молчал?! Он такой же убийца, как все мы, как Адольф Гитлер! — Губы Шахтера скривились в злорадной усмешке. — А ты, стало быть, мнишь себя избранником!
Бернштейн засунул псалтырь в карман. Благочестие слетело с него, как растаявшая восковая маска.
— Я и есть избранник. Мне суждено пережить тебя, нацистская свинья!
— Nein! Gott! Nein! — снова завопил Шахтер.
Ему накинули на шею петлю, другой опутали плечи, привязали к плите; ноги заковали в кандалы. Адмирал наклонил голову. Ивата поднял большой двуручный меч и застыл в классической позе разящего самурая. Мертвая тишина повисла в храме. Казалось, даже вентиляторы и вспомогательные моторы затаили дыхание.
Бернштейн вздохнул и снова забормотал молитвы. Немец взвыл во всю мощь легких; звериный, леденящий душу вопль отражался от переборок. Меч просвистел в воздухе серебряным полукружьем, врубился в податливую плоть, и голова Шахтера скатилась точно в корзину. По телу прошла судорога, и оно омертвело. Кровь хлестала на пол. Все быстро убрали; четыре матроса со швабрами отмыли настил. Ивата дочиста вытер лезвие и отошел на край помоста, держась за бок.
— Господи! — ужасался Мэйфилд. — Где мы находимся?!
— Не на футбольном матче, но похоже, — заметил Уиллард-Смит.
— Так и надо скоту! — ухмыльнулся Йорк.
Уайтхед повернулся к Бренту.
— Ты знал?
— Да.
— Почему не сказал мне? Мы бы попытались это остановить.
Брент смерил контр-адмирала долгим взглядом.
— Зачем? Он получил по заслугам.
Уайтхед переглянулся с Мэйфилдом.
— В голове не укладывается!
Агент ЦРУ согласно закивал.
— Вскоре матросы ввели сержанта Абу эль Сахди, тоже в белом и со связанными руками. Увидав помост, кровь, человека с мечом, араб завизжал и начал извиваться, но и его силой взгромоздили на помост.
— Твое последнее слово, перед тем как увидишь Аллаха, — проговорил Фудзита.
— Коврик.
Рядовой расстелил на помосте маленькую циновку — татами.
— Это не коврик, — сказал араб с удивившим всех спокойствием.
— Ничего, сойдет.
— В какой стороне Мекка, эфенди?
Фудзита указал на восток. Абу эль Сахди упал на колени, распростерся на циновке и начал громко молиться:
— Аллах Акбар! Слава Аллаху, великому и милосердному, творцу всего живого на Земле, включая человека. Он оказал великую честь человеку, поместив его в центр творения…
— Хватит! — отрезал Фудзита. — У нас нет времени выслушивать все сто четырнадцать сур Корана. Одной молитвы вполне достаточно. — Он махнул охранникам. — Приступайте!
— Чтоб всем вам издохнуть в навозной куче! — послал обреченный проклятие своим палачам. Затем увидел молящегося Бернштейна и разразился новыми воплями: — Японцы и евреи — враги Аллаха и людей. Да сгорят дотла Израиль и Япония!
Его голову приторочили к плите, и крики стали нечленораздельными.
Фудзита взглянул на Ивату. Летчик стоял, опираясь на меч и поддерживая одной рукой сломанные ребра. Брент наконец понял, почему церемонию так долго откладывали. Ивата был слишком слаб, чтобы исполнить роль палача, а старик, видимо, давно пообещал удостоить его этой чести.
С лицом, искаженным от боли, Ивата обратился к нему:
— Простите, адмирал. Боюсь, на второй замах сил не хватит.
— Вас заменить?
Десятки глаз уставились на летчика.
— Да, — задыхаясь, ответил он. — Я знаю, мне нет прощенья.
— Глупости! При вашем самочувствии вы на славу справились с задачей.
Фудзита обвел взглядом горящие азартом лица.
— Можно я сам назначу себе замену? — спросил Ивата.
Адмирал вопросительно приподнял бровь. Ивата скосил глаза на Брента. У американца похолодела спина.
— Пусть меня заменит тот, кто переломал мне ребра.
Вой распростертого на помосте араба отдавал безумием. Приговоренные часто сходят с ума в момент казни. Крики, должно быть, действовали на нервы Фудзите; он, поморщась, распорядился:
— Заткните ему рот!
Охранник затолкал угол татами в рот сержанту и обвязал сверху веревкой.
— Пусть американский самурай разделается с этой падалью, — повторил свою просьбу Ивата.
— Ну и ну! — выдохнул Уиллард-Смит.
— Нет! — хором вскричали Мэйфилд и Уайтхед.
— Я отказываюсь, — заявил Брент.
— Американскому самураю изменила храбрость?
— Я не обязан доказывать подполковнику ни свою храбрость, ни другие свои качества, — отпарировал Брент. — Это уже было сделано здесь, на ангарной палубе.
— Лейтенант Росс, — промолвил Фудзита, — вам оказали честь.
— Знаю, адмирал. Но я однажды уже исполнил почетный долг вот этим самым мечом.
— Вы были достойным кайсяку при сеппуку лейтенанта Коноэ и заслужили его меч. При вашей силе ничего не стоит свершить правосудие еще раз.
— Боже! — воскликнул Уайтхед.
— Это приказ? — спросил Брент адмирала.
— Нет. Просьба.
Брент со вздохом положил руку на эфес меча. Вообще-то в своей жизни он уже обезглавил не одного, а двоих. В восемьдесят пятом — лейтенанта Нобутаке Коноэ, сделавшего себе харакири на этом же помосте, а три года спустя — пилота Йосиро Такии, с которым вместе летал. Такии в бою получил страшные ожоги и, лежа в лазарете «Йонаги», упросил Брента обезглавить его. По праву секунданта — кайсяку — он принял меч Коноэ, но отказался от подобной чести в случае с Такии. Японцы признали, что оба раза он справился отлично: не у всякого самурая такой сильный и точный удар. Мечом Такии он не только снес пилоту голову, но и рассек матрас, врубившись в дерево больничной койки.
— Не надо, Брент! Ради Бога! — взмолился Уайтхед.
— Валяй, командир, разделай его на мясо! — подзадорил Йорк. — А хошь, я с ублюдком разберусь? Истинный Бог, не оплошаю!
— Какая низость! — сморщился Мэйфилд.
— Ты б дырку в заду на всяк случай заткнул, а то как бы в портки не накласть! — фыркнул кокни.
Брент поднял голову. Фудзита, Араи, Кацубе, Ивата, Йосида, Ацуми, Каи, Мацухара, все другие офицеры не сводили с него взглядов. Приятно все-таки, когда тебя уважают, а иной раз даже восхищаются. Он стал своим на «Йонаге», раз и навсегда проникся духом бусидо. Так может ли он разочаровать своих самурайских братьев, может ли покрыть себя позором, отказавшись от чести, которая несмотря ни на что ему поперек горла?.. И он шагнул к помосту.
— Банзай! Тенно хейко банзай! — грянул неистовый хор.
Как в трансе, Брент взошел по ступенькам и остановился. Абу эль Сахди захлебывался блевотиной. Лицо посинело, жилы на лбу и на шее так набухли, что вот-вот лопнут.
— Вытащите кляп! — приказал Фудзита. — А то этот пес подохнет прежде, чем мы его казним.
Матрос убрал затычку изо рта араба. Подполковник Такуя Ивата не покинул помоста. Просто вложил в ножны меч и отошел подальше.
Брент встал слева от приговоренного. Из глотки араба лились перемешанные рыдания, проклятия, молитвы; в этом потоке Брент то и дело различал: «Аллах Акбар!»
Сжимая инкрустированный серебром эфес, он без малейшего усилия вытащил трехфутовый меч из усыпанных драгоценными камнями ножен. Закаленная сталь будто сама рвалась осуществить свое предназначение. Выкованный в пятнадцатом веке мастером-оружейником Ясумицу меч изготовлен из одиннадцатикратно прокатанного металла, отшлифован как алмаз, остер как бритва. Брент медленно завел лезвие над правым плечом и обеими руками ухватился за рукоять.
Гробовую тишину нарушало только невнятное бормотание араба. Бренту показалось, что весь мир затаился. Он посмотрел вниз на шею, почерневшую от солнца или грязи, а может, от того и другого. Два позвонка выпирали, как узловатые корни; меж них он и нацелил удар.
Силы, точно по волшебству, удвоились; рот наполнился слюной. Он размахнулся; меч описал кривую дугу в воздухе со свистом, напоминающим судорожный всхлип женщины в минуту оргазма. Пронзив плоть и кость, лезвие ни на миг не замедлило скорости.
Вопли резко оборвались, и голова аккуратно скатилась в корзину. Тело несколько раз дернулось и замерло.
Тяжело дыша, Брент выпрямился и опустил окровавленный меч.
— Банзай! Банзай! — неслись по кораблю громовые раскаты.
Матрос подал ему полотенце, и он тщательно вытер лезвие.
Ивата подошел к нему и шепнул на ухо:
— Вы будете моим бортстрелком, лейтенант.
Брент взглянул в плоское, неподвижное лицо. Узкие глаза глядели недобро, но что-то новое мелькнуло в черной глубине, что-то похожее на уважение. Американец кивнул, убрал меч в ножны и пошел прочь с помоста.
Весть о стычке с подполковником Иватой вмиг разнеслась по всему кораблю. Теперь, завидя Брента, матросы кланялись ниже, салютовали четче, улыбались шире. Несмотря на серьезные ушибы и три сломанных ребра, Ивата через два дня с боем вырвался из лазарета и тут же отправился на аэродром. Брент по нему не очень скучал.
Подполковник Йоси Мацухара принял в отряд двенадцать американских «Грумманов» и два «Сифайра». Из-за напряженного режима тренировок американских летчиков расквартировали прямо в аэропорту. Но их командира, подполковника Конрада Креллина Брент видел в штабе Фудзиты, когда тот явился на борт с докладом. Слишком молодой для своего чина, худощавый, светловолосый, с негромким голосом и деликатными манерами, он скорее напоминал ученого, чем лидера летной эскадрильи. Два француза, немец и грек тоже прибыли в Японию, а турка убили в Нью-Йорке наемники-саббах.
В середине второй недели американская подводная лодка «Даллас» сообщила: оперативное соединение арабов в полном составе (авианосцы «Эль-Куфра» и «Рамли эль-Кабир», крейсеры «Бабур» и «Умар Фаруз» и шесть кораблей сопровождения) стало на якорь у атолла Томонуто. Но вскоре командование ВМС США направило «Даллас» в Средиземное море. В приступе ярости Фудзита призывал всех демонов на «чугунные головы» чиновников Пентагона.
Согласно донесениям, ремонт двух «Джирингов» в Сурабае закончен; третий пока в сухом доке: ему приваривают новые броневые плиты. Еще более зловещее сообщение: танкер «Нафуза» водоизмещением в сто тысяч тонн вышел из Бушира в сопровождении двух эсминцев и уже находится в Оманском заливе, двигаясь юго-восточным курсом. Ремонт «Блэкфина» шел полным ходом, и Брент почти не видел лейтенанта Уильямса. Для успешной атаки на танкер лодка должна выйти в море не позже, чем через неделю.
На борт доставили новые двадцатимиллиметровые и пятидюймовые орудия; командир артчасти Нобомицу Ацуми лично руководил установкой, следил за отладкой радара, проверял и перепроверял наводку, ориентируясь на собственные самолеты, кружившие над «Йонагой».
Каждый день над Токийским заливом барражировали стройные формирования «Айти D3A», «Накадзим B5N» и «Мицубиси Зеро». Число их изо дня в день росло: предприятия-изготовители старались вовсю. Когда над «Йонагой» впервые промчались двенадцать великолепных «Грумманов», им вслед со шлюпочных палуб полетел приветственный рев. Вся команда сгрудилась у борта, чтобы хоть мельком взглянуть на красивых американских птиц, совершающих низкий облет залива. Брент стоял и смотрел вместе со всеми; душа его полнилась гордостью.
Еще большее волнение он испытывал, видя «Мицубиси» с красным обтекателем и зеленым фонарем в сопровождении двух «Сифайров», намертво «приклеенных» к его рулям высоты. Машина Йоси приобрела новый вид. Обтекатель стал длиннее и шире, чтобы вместить новый мотор в три тысячи двести лошадиных сил. Ничего из ряда вон выходящего в пилотаже Брент не заметил, пока «Зеро» не навис низко-низко над «Йонагой» и вдруг стремительно взмыл вверх. Точно гром прокатился по ущелью; давным-давно Брент видел, как с таким же ревом взлетал с мыса Канаверал космический корабль. Йоси в долю секунды оголил «Сифайры», лишив их ведущих. Это была захватывающая, но опасная демонстрация мощности; пилот как бы осуществлял насилие над ограничениями проекта. Но «Зеро», целый и невредимый, стрелой унесся в облака.
Дружба Брента с контр-адмиралом Байроном Уайтхедом крепла день ото дня. Молодому лейтенанту нравилось бывать в обществе старинного друга отца. Острый и проницательный ум Уайтхеда быстро вбирал и новую информацию, и незнакомые обычаи. Прослышав о поединке, он тоже предостерег Брента относительно его буйного нрава. В сущности, повторил слова, сказанные Фудзитой:
— Ты вылитый отец, Брент. Научись держать себя в руках.
Сотрудник ЦРУ Хорейс Мэйфилд большую часть времени проводил на суше — то в американском посольстве, то с Бернштейном в израильском, а то, как подозревал Брент, в барах. Бернштейн был Бренту симпатичен, а Мэйфилд не очень. После драки на ангарной палубе он стал недоверчиво, а порой испуганно, коситься на лейтенанта. Наверняка считает его вертопрахом, способным учинить дебош по любому поводу.
В конце третьей недели Фудзита созвал офицеров на «особую церемонию». Все свободные от дежурства должны были явиться к храму Вечного Спасения в белых перчатках и при мечах. Брент ожидал, что это произойдет гораздо раньше и размышлял о причинах задержки.
В 10:00 он уже стоял вместе с другими офицерами в усыпальнице. Большие руки обтянуты белыми перчатками, у пояса легендарный меч Коноэ. В храме нет ни стульев, ни скамеек, потому все расположились вдоль стен. Адмирал Фудзита и старшие офицеры заняли места в центре, близ помоста, накрытого белым атласом.
У дальней переборки, с правого борта корабля располагался алтарь с большим Буддой из Трех Тысяч Миров (дар храма Канагавы), резными талисманами красного дерева и золотым тигром. Тигр (тора) — священное для самураев животное, поскольку уходит далеко, выслеживая добычу, но неизменно возвращается в свои пределы. Алтарь ломился и от других реликвий, не столь значительных, но тоже почитаемых японцами.
По обе стороны алтаря выстроились на стеллажах белые шкатулки с иероглифической росписью. Основное назначение храма — хранить бренные останки героев «Йонаги».
Реджинальд Уильямс, Байрон Уайтхед и Хорейс Мэйфилд несколько припоздали. Уильямс нервничает, потому что завтра его лодка отправляется в поход. Уайтхед и Мэйфилд с утра побывали в американском посольстве и вернулись запыхавшиеся, боясь не поспеть к церемонии. Кроме Фудзиты и его старшего помощника Митаке Араи никто не знает, что будет здесь происходить. По форме одежды Брент кое о чем догадывался и ожидал худшего или — по самурайским понятиям — лучшего, но свои догадки держал при себе.
Байрон Уайтхед встал с одного боку от Брента, Мэйфилд — с другого, рядом с Уильямсом. Капитан Колин Уиллард-Смит и лейтенант Элвин Йорк прислонились к стене позади Уильямса. Уиллард-Смит почитал командира подлодки своим спасителем и старался держаться к нему поближе.
Последним вошел полковник Ирвинг Бернштейн в очень странном одеянии. Голову прикрывает полотняная ермолка, руки обвязаны непонятными ремнями, а вокруг пояса шаль с кистями. Американцы и англичане с любопытством оглядывали его. А он их, казалось, не замечал, погруженный в молитвы.
— Ведом в Иудее Бог; у Израиля велико имя Его… Делайте и воздавайте обеты Господу, Богу вашему…[28]
Он осекся, словно лишь теперь осознав обращенные к нему взгляды, и закрыл псалтирь.
— Эти бечевы я скрутил в виде первой буквы слова «Бог» по-древнееврейски.
— А шаль, шапочка? — не утерпел Уильямс.
Карие глаза немигающе уставились на чернокожего.
— Я здесь, чтобы помолиться об усопших.
— Почтить их? — Уильямс указал на белые шкатулки.
Бернштейн покачал головой, но прежде чем успел что-либо объяснить, в помещении эхом разнесся голос Фудзиты:
— Мы собрались здесь, чтобы отдать последний долг поверженным врагам.
Брент кивнул, утвердившись в своих догадках, а Бернштейн возобновил молитвы.
Адмирал вытянул руку к входу, и один из младших офицеров отворил дверь. Двое здоровых охранников втолкнули в храм гауптмана Конрада Шахтера. Одет в белое, руки связаны за спиной. Глазки-бусинки быстро обежали помещение и сосредоточились на помосте. Он резко остановился, удержав конвоиров; обычную браваду как ветром сдуло.
— Nein! Nein!
— Какого черта? — процедил Уильямс.
— А правда, что это? — шепотом спросил Уиллард-Смит.
Красноречивый жест Фудзиты все им разъяснил. Два матроса установили на помосте большую плиту, еще один поставил на палубный настил корзину. Подполковник Такуя Ивата выступил из рядов, взобрался на помост и со звоном выхватил из ножен меч.
— Nein, Gott! Nein!
Немца подтащили, невзирая на сопротивление.
— Чтоб я сдох! — в полный голос проговорил Йорк. — Никак, башку ему хотят снесть. — Он повернулся к адмиралу. — Ну, молоток, командир!
Мэйфилд и Уайтхед в один голос загомонили:
— Это варварство! Вы не имеете права! Существуют международные законы!
Фудзита поднял руку.
— Прошу не навязывать мне и моей команде вашу христианско-иудейскую мораль! Она годится для баб и детишек, а не для самураев.
— Банзай! — эхом прокатилось по ангарной палубе.
Фудзита обвел взглядом группку иностранцев.
— Если у вас не хватает выдержки присутствовать при свершении военного правосудия, лучше уходите!
Мэйфилд двинулся было к двери, но на полпути передумал и вернулся на место.
— Я буду свидетелем этой дикости, только чтобы потом доложить моему начальству!
Фудзита отмахнулся от него, как от докучной мошки.
— Как вам будет угодно, мистер Мэйфилд. Докладывайте хоть президенту, вашему высшему властителю.
Рыдающего Шахтера выволокли на помост. Чтобы втащить его вверх по трем ступенькам, понадобились еще трое матросов.
— Желаете что-нибудь сказать, прежде чем покинете этот мир? — обратился к нему Фудзита.
Немецкий летчик остановил взгляд на Ирвинге Бернштейне, который все читал молитвы, уставясь в потолок.
— Yyde! — закричал Шахтер. — Ты за меня молишься?!
Бернштейн перевел глаза на помост.
— Я молюсь за душу человека.
— Доволен своей местью!
Израильтянин стиснул обеими руками книгу.
— Ты служил Баалу и Молоху. По законам Моисея, ты должен расплатиться своей бессмертной душой. А я помолюсь за тебя Богу.
Немец вдруг подтянулся, словно ненависть к еврею открыла в нем новый источник смелости.
— Богу? Твоего Бога не существует! Где он был, когда евреи в Польше сами себе рыли могилы? Где он был, когда мы играли в футбол черепами ваших детей? В Освенциме? В Бухенвальде? В Треблинке? Если он есть, отчего молчал?! Он такой же убийца, как все мы, как Адольф Гитлер! — Губы Шахтера скривились в злорадной усмешке. — А ты, стало быть, мнишь себя избранником!
Бернштейн засунул псалтырь в карман. Благочестие слетело с него, как растаявшая восковая маска.
— Я и есть избранник. Мне суждено пережить тебя, нацистская свинья!
— Nein! Gott! Nein! — снова завопил Шахтер.
Ему накинули на шею петлю, другой опутали плечи, привязали к плите; ноги заковали в кандалы. Адмирал наклонил голову. Ивата поднял большой двуручный меч и застыл в классической позе разящего самурая. Мертвая тишина повисла в храме. Казалось, даже вентиляторы и вспомогательные моторы затаили дыхание.
Бернштейн вздохнул и снова забормотал молитвы. Немец взвыл во всю мощь легких; звериный, леденящий душу вопль отражался от переборок. Меч просвистел в воздухе серебряным полукружьем, врубился в податливую плоть, и голова Шахтера скатилась точно в корзину. По телу прошла судорога, и оно омертвело. Кровь хлестала на пол. Все быстро убрали; четыре матроса со швабрами отмыли настил. Ивата дочиста вытер лезвие и отошел на край помоста, держась за бок.
— Господи! — ужасался Мэйфилд. — Где мы находимся?!
— Не на футбольном матче, но похоже, — заметил Уиллард-Смит.
— Так и надо скоту! — ухмыльнулся Йорк.
Уайтхед повернулся к Бренту.
— Ты знал?
— Да.
— Почему не сказал мне? Мы бы попытались это остановить.
Брент смерил контр-адмирала долгим взглядом.
— Зачем? Он получил по заслугам.
Уайтхед переглянулся с Мэйфилдом.
— В голове не укладывается!
Агент ЦРУ согласно закивал.
— Вскоре матросы ввели сержанта Абу эль Сахди, тоже в белом и со связанными руками. Увидав помост, кровь, человека с мечом, араб завизжал и начал извиваться, но и его силой взгромоздили на помост.
— Твое последнее слово, перед тем как увидишь Аллаха, — проговорил Фудзита.
— Коврик.
Рядовой расстелил на помосте маленькую циновку — татами.
— Это не коврик, — сказал араб с удивившим всех спокойствием.
— Ничего, сойдет.
— В какой стороне Мекка, эфенди?
Фудзита указал на восток. Абу эль Сахди упал на колени, распростерся на циновке и начал громко молиться:
— Аллах Акбар! Слава Аллаху, великому и милосердному, творцу всего живого на Земле, включая человека. Он оказал великую честь человеку, поместив его в центр творения…
— Хватит! — отрезал Фудзита. — У нас нет времени выслушивать все сто четырнадцать сур Корана. Одной молитвы вполне достаточно. — Он махнул охранникам. — Приступайте!
— Чтоб всем вам издохнуть в навозной куче! — послал обреченный проклятие своим палачам. Затем увидел молящегося Бернштейна и разразился новыми воплями: — Японцы и евреи — враги Аллаха и людей. Да сгорят дотла Израиль и Япония!
Его голову приторочили к плите, и крики стали нечленораздельными.
Фудзита взглянул на Ивату. Летчик стоял, опираясь на меч и поддерживая одной рукой сломанные ребра. Брент наконец понял, почему церемонию так долго откладывали. Ивата был слишком слаб, чтобы исполнить роль палача, а старик, видимо, давно пообещал удостоить его этой чести.
С лицом, искаженным от боли, Ивата обратился к нему:
— Простите, адмирал. Боюсь, на второй замах сил не хватит.
— Вас заменить?
Десятки глаз уставились на летчика.
— Да, — задыхаясь, ответил он. — Я знаю, мне нет прощенья.
— Глупости! При вашем самочувствии вы на славу справились с задачей.
Фудзита обвел взглядом горящие азартом лица.
— Можно я сам назначу себе замену? — спросил Ивата.
Адмирал вопросительно приподнял бровь. Ивата скосил глаза на Брента. У американца похолодела спина.
— Пусть меня заменит тот, кто переломал мне ребра.
Вой распростертого на помосте араба отдавал безумием. Приговоренные часто сходят с ума в момент казни. Крики, должно быть, действовали на нервы Фудзите; он, поморщась, распорядился:
— Заткните ему рот!
Охранник затолкал угол татами в рот сержанту и обвязал сверху веревкой.
— Пусть американский самурай разделается с этой падалью, — повторил свою просьбу Ивата.
— Ну и ну! — выдохнул Уиллард-Смит.
— Нет! — хором вскричали Мэйфилд и Уайтхед.
— Я отказываюсь, — заявил Брент.
— Американскому самураю изменила храбрость?
— Я не обязан доказывать подполковнику ни свою храбрость, ни другие свои качества, — отпарировал Брент. — Это уже было сделано здесь, на ангарной палубе.
— Лейтенант Росс, — промолвил Фудзита, — вам оказали честь.
— Знаю, адмирал. Но я однажды уже исполнил почетный долг вот этим самым мечом.
— Вы были достойным кайсяку при сеппуку лейтенанта Коноэ и заслужили его меч. При вашей силе ничего не стоит свершить правосудие еще раз.
— Боже! — воскликнул Уайтхед.
— Это приказ? — спросил Брент адмирала.
— Нет. Просьба.
Брент со вздохом положил руку на эфес меча. Вообще-то в своей жизни он уже обезглавил не одного, а двоих. В восемьдесят пятом — лейтенанта Нобутаке Коноэ, сделавшего себе харакири на этом же помосте, а три года спустя — пилота Йосиро Такии, с которым вместе летал. Такии в бою получил страшные ожоги и, лежа в лазарете «Йонаги», упросил Брента обезглавить его. По праву секунданта — кайсяку — он принял меч Коноэ, но отказался от подобной чести в случае с Такии. Японцы признали, что оба раза он справился отлично: не у всякого самурая такой сильный и точный удар. Мечом Такии он не только снес пилоту голову, но и рассек матрас, врубившись в дерево больничной койки.
— Не надо, Брент! Ради Бога! — взмолился Уайтхед.
— Валяй, командир, разделай его на мясо! — подзадорил Йорк. — А хошь, я с ублюдком разберусь? Истинный Бог, не оплошаю!
— Какая низость! — сморщился Мэйфилд.
— Ты б дырку в заду на всяк случай заткнул, а то как бы в портки не накласть! — фыркнул кокни.
Брент поднял голову. Фудзита, Араи, Кацубе, Ивата, Йосида, Ацуми, Каи, Мацухара, все другие офицеры не сводили с него взглядов. Приятно все-таки, когда тебя уважают, а иной раз даже восхищаются. Он стал своим на «Йонаге», раз и навсегда проникся духом бусидо. Так может ли он разочаровать своих самурайских братьев, может ли покрыть себя позором, отказавшись от чести, которая несмотря ни на что ему поперек горла?.. И он шагнул к помосту.
— Банзай! Тенно хейко банзай! — грянул неистовый хор.
Как в трансе, Брент взошел по ступенькам и остановился. Абу эль Сахди захлебывался блевотиной. Лицо посинело, жилы на лбу и на шее так набухли, что вот-вот лопнут.
— Вытащите кляп! — приказал Фудзита. — А то этот пес подохнет прежде, чем мы его казним.
Матрос убрал затычку изо рта араба. Подполковник Такуя Ивата не покинул помоста. Просто вложил в ножны меч и отошел подальше.
Брент встал слева от приговоренного. Из глотки араба лились перемешанные рыдания, проклятия, молитвы; в этом потоке Брент то и дело различал: «Аллах Акбар!»
Сжимая инкрустированный серебром эфес, он без малейшего усилия вытащил трехфутовый меч из усыпанных драгоценными камнями ножен. Закаленная сталь будто сама рвалась осуществить свое предназначение. Выкованный в пятнадцатом веке мастером-оружейником Ясумицу меч изготовлен из одиннадцатикратно прокатанного металла, отшлифован как алмаз, остер как бритва. Брент медленно завел лезвие над правым плечом и обеими руками ухватился за рукоять.
Гробовую тишину нарушало только невнятное бормотание араба. Бренту показалось, что весь мир затаился. Он посмотрел вниз на шею, почерневшую от солнца или грязи, а может, от того и другого. Два позвонка выпирали, как узловатые корни; меж них он и нацелил удар.
Силы, точно по волшебству, удвоились; рот наполнился слюной. Он размахнулся; меч описал кривую дугу в воздухе со свистом, напоминающим судорожный всхлип женщины в минуту оргазма. Пронзив плоть и кость, лезвие ни на миг не замедлило скорости.
Вопли резко оборвались, и голова аккуратно скатилась в корзину. Тело несколько раз дернулось и замерло.
Тяжело дыша, Брент выпрямился и опустил окровавленный меч.
— Банзай! Банзай! — неслись по кораблю громовые раскаты.
Матрос подал ему полотенце, и он тщательно вытер лезвие.
Ивата подошел к нему и шепнул на ухо:
— Вы будете моим бортстрелком, лейтенант.
Брент взглянул в плоское, неподвижное лицо. Узкие глаза глядели недобро, но что-то новое мелькнуло в черной глубине, что-то похожее на уважение. Американец кивнул, убрал меч в ножны и пошел прочь с помоста.
12
День, когда «Йонага» и эскорт покидали Токийский залив, выдался на редкость ненастным. Эсминец кэптена Файта шел перед авианосцем, два по левому борту, два по правому, два далеко впереди производили разведку. Оперативное соединение медленно выплыло из пролива Урага во вздымающуюся муть Тихого океана. Темные грозовые тучи обложили весь северо-восточный горизонт; под ними стелилась завеса ливня и бесновались валы. Шторм надвигался с севера, а прямо над головой ветер разгонял свинцовые облака, точно испуганных овец. Утреннее солнце не выдерживало такого натиска и слабеющими лучами лишь окрашивало тучи в цвет разжиженной крови.
Стоя рядом с адмиралом Фудзитой, старшим помощником Митаке Араи, который исполнял также обязанности штурмана, контр-адмиралом Уайтхедом, телефонистом на мостике Наоюки и полудюжиной впередсмотрящих, Брент Росс держался за ветрозащитный экран, поскольку огромный авианосец уже испытывал на себе мощь штормовых волн.
— Специальная ходовая вахта по правому борту! — отдавал приказания Фудзита. — Готовность плюс два.
Наоюки заговорил в микрофон, и команда разнеслась по судну. Брент увидел, как забегали вокруг своих орудий на галерейных палубах и на фор-марсе одетые в зеленую форму артиллеристы. Со скрежетом уходили в казенники пятидюймовые снаряды, заправлялись пулеметы, нацеливались в небо трехствольные зенитные установки. Противник, несомненно, знает о выступлении: такую гору не скроешь. С берега за ними следят сотни враждебных взглядов, поэтому Фудзита принимает меры предосторожности.
— Готовность плюс два, господин адмирал! — доложил Наоюки.
Капитан первого ранга Араи склонился над маленьким столиком с навигационными картами, а рулевой первого класса Кинити Кунитоми смотрел на репитер гирокомпаса и диктовал координаты относительно ориентиров на суше:
— Нодзимазаки два-семь-ноль, Ирозаки ноль-пять-пять, южная оконечность Осимы один-один-ноль!
Араи щелкал параллельными линейками и перемещал карандаш по карте. Наконец он обернулся к Фудзите.
— Предлагаю курс два-один-ноль, адмирал.
— Действуйте. Матрос Наоюки, флажный сигнал: «Следуем курсом два-один-ноль, скорость шестнадцать».
Через несколько секунд под ветром замелькали вымпелы на фалах.
Брент усмехнулся. Ни один пеленг не выверен по радару. Фудзита и Араи так хорошо знают пролив и так доверяют старой навигации, что им и в голову не приходит обращаться к радиолокации, если нет густого тумана. К тому же Фудзита соблюдает радиомолчание.
Стоя рядом с адмиралом Фудзитой, старшим помощником Митаке Араи, который исполнял также обязанности штурмана, контр-адмиралом Уайтхедом, телефонистом на мостике Наоюки и полудюжиной впередсмотрящих, Брент Росс держался за ветрозащитный экран, поскольку огромный авианосец уже испытывал на себе мощь штормовых волн.
— Специальная ходовая вахта по правому борту! — отдавал приказания Фудзита. — Готовность плюс два.
Наоюки заговорил в микрофон, и команда разнеслась по судну. Брент увидел, как забегали вокруг своих орудий на галерейных палубах и на фор-марсе одетые в зеленую форму артиллеристы. Со скрежетом уходили в казенники пятидюймовые снаряды, заправлялись пулеметы, нацеливались в небо трехствольные зенитные установки. Противник, несомненно, знает о выступлении: такую гору не скроешь. С берега за ними следят сотни враждебных взглядов, поэтому Фудзита принимает меры предосторожности.
— Готовность плюс два, господин адмирал! — доложил Наоюки.
Капитан первого ранга Араи склонился над маленьким столиком с навигационными картами, а рулевой первого класса Кинити Кунитоми смотрел на репитер гирокомпаса и диктовал координаты относительно ориентиров на суше:
— Нодзимазаки два-семь-ноль, Ирозаки ноль-пять-пять, южная оконечность Осимы один-один-ноль!
Араи щелкал параллельными линейками и перемещал карандаш по карте. Наконец он обернулся к Фудзите.
— Предлагаю курс два-один-ноль, адмирал.
— Действуйте. Матрос Наоюки, флажный сигнал: «Следуем курсом два-один-ноль, скорость шестнадцать».
Через несколько секунд под ветром замелькали вымпелы на фалах.
Брент усмехнулся. Ни один пеленг не выверен по радару. Фудзита и Араи так хорошо знают пролив и так доверяют старой навигации, что им и в голову не приходит обращаться к радиолокации, если нет густого тумана. К тому же Фудзита соблюдает радиомолчание.