Александер Виктория. Визит сэра Николаса

   —Ладно вам, Тедди, я прекрасно знаю, что вам много раз делали предложения, и вы вполне могли обзавестись мужем, — сказал Николас, то бишь Ники.
   Тедди рассмеялась:
   — Да, мне делали много предложений, некоторые из них подразумевали брак, и я вполне могла обзавестись мужем. К несчастью, ни одно из них мне не подошло.
   Это замечание повисло в воздухе.
   — Как это интересно. — Элизабет смотрела на эту женщину, не совсем понимая, как воспринимать ее слова, но в одном отношении завидуя ей. Тедди, несомненно, жила всегда по-своему, независимо и на собственных условиях. Элизабет вздохнула и улыбнулась. — Прошу и вас называть меня просто Элизабет, как это делают мои друзья.
   — Отлично. — Лорд Торнкрофт тоже вздохнул — с явным облегчением. Он просиял улыбкой и обратился к Тедди: — Насколько я понимаю, вы не знакомы с родителями Элизабет, герцогом и герцогиней Роксборо, а это не мешало бы сделать. Я всегда считал их четой в своем роде замечательной. — Он предложил актрисе руку. — Идемте?
   — Конечно. — Тедди повернулась к Элизабет: — Мне было очень приятно наконец-то познакомиться с вами. — Она кивнула Николасу: — Ники, поболтаем всласть попозже.
   — Буду с нетерпением ждать этой возможности, — ответствовал Ники.
   Элизабет смотрела вслед удаляющейся паре. Ее мать, без сомнения, будет в восторге от непосредственности Тедди. Герцогиня Роксборо являла собой редкое исключение в кругу высшей знати. Что касается отца, то он вряд ли устоит перед очарованием актрисы, как и большинство мужчин, включая того, на руку которого Тедди в данный момент опиралась.
   Элизабет повернулась к Николасу и подняла брови:
   — Ники?
   — Вы ревнуете? — спросил он с усмешкой.
   — К тому, что она называет вас уменьшительным именем? Нимало. — Она передернула плечами. — Но Ники? Поймите, Николас, что так обычно обращаются к маленькому мальчику.
   — Я им был когда-то, — рассмеялся он.
   — Само собой, но с тех пор вы, прямо скажем, выросли. — Элизабет попыталась унять свое любопытство, но не смогла. — Давно ли вы с ней знакомы?
   — А! — Он кивнул с видом раздражающего превосходства. — Вы и в самом деле ревнивы.
   — Почти полностью уверена, что нет. Но если бы я была ревнива, повторяю, что на самом деле этого нет, так вот, если бы я проявила чувство ревности, меня стоило бы осудить за это?
   — Если бы вы были ревнивы… — Он взял ее руку, согнул и сунул себе под локоть, прижав достаточно крепко, а затем повел Элизабет к двери. — Если бы это было так, вам не о чем беспокоиться. Мы с Тедди просто очень старые знакомые.
   — Насколько старые?
   — Я понял, что вы ревнуете. Ну, так слушайте. Мы познакомились много лет назад, когда мы с дядей путешествовали. Тедди играла в какой-то ужасающе скверной пьесе под названием «Невеста бандита» или что-то в этом роде, уж не помню. Но играла она хорошо. Мы с ней возобновили знакомство, когда она совершала турне по Америке. Я не имел представления о том, что она общается с моим дядей, пока он мне ее не представил вновь на прошлой неделе. — Он посмотрел на Элизабет с высоты своего роста. — Теперь вы успокоились?
   На прошлой неделе? Перед тем или после того как она сделала ему свое предложение? Нет, она не станет задавать такой вопрос.
   — Я просто полюбопытствовала и не нуждаюсь в успокоении, благодарю вас… Постойте, куда это вы меня ведете?
   Он ответил, продолжая увлекать ее за собой:
   — Я хочу кое-что показать вам. —Что?
   — Давайте войдем.
   Он открыл дверь и пропустил Элизабет в комнату, которая скорее всего служила библиотекой для джентльмена, о чем свидетельствовал легкий специфический запах паров бренди и дыма дорогих сигар. Запах скорее приятный и нераздражающий. Он почему-то напоминал о прошедших временах.
   Элизабет сделала шаг-другой, остановилась и повернулась к Николасу:
   —Ну?
   Николас закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной и произнес:
   — Я хотел поблагодарить вас. Наедине.
   — Вот как?
   — За то, что вы были так добры к Тедди. Сердце у Элизабет упало.
   — Я понимаю.
   — Вы были так великодушны, я вам очень признателен.
   Элизабет ощутила свинцовую тяжесть под ложечкой. Она не может вступить в близкие отношения, пусть временные и основанные лишь на желании и вожделении, с мужчиной, который находится в связи с другой женщиной. Будь эта связь законной или незаконной, все равно она не вправе разрушать чужое счастье. Это для нее горькое разочарование, но ничего не поделаешь.
   Она пожала плечами с видом полного безразличия:
   — Это было нетрудно. Она так очаровательна.
   — Она прекрасная актриса, но сегодня вечером она была в невероятном страхе и волнении.
   — Почему?
   — Да потому, что это поистине устрашающее сборище. Вам и мне это непонятно, так как мы знали всех этих людей всю нашу жизнь, но Тедди тут единственная, у кого нет титула или в определенной мере заменяющего титул большого богатства. Еще только один гость не имеет знатного происхождения, мистер Кадуоллендер, но даже он сейчас сэр Эфраим.
   — Во мне, по-моему, нет ничего устрашающего, сдвинув брови, сказала Элизабет.
   — Нет? — Он подступил к ней на шаг. — Имеете ли вы представление, какая у вас в настоящее время репутация, Элизабет?
   — Нет, — резким тоном ответила она. — Но если меня больше не считают легкомысленной и неумной, мне не о чем беспокоиться.
   — Есть. — Он заложил руки за спину и медленно обошел Элизабет. — Я вернулся всего неделю с небольшим назад и за это время многое услышал о леди Лэнгли, которая после смерти мужа не только проявила незаурядную силу духа, но и блестяще управляла унаследованным от него состоянием, продолжала благотворительную деятельность и, кроме того, известна тем, что обладает серьезными познаниями во многих областях — начиная с архитектуры и заканчивая политикой.
   — В самом деле? — Элизабет смотрела на Николаса с откровенным недоверием. — Так говорят?
   Так говорят, — утвердительно кивнув, подтвердил он, продолжая кружить возле нее. — Джентльмены из клуба моего дяди считают вас умной, очаровательной, очень красивой и высокообразованной. Не существует даже малейшего намека на неблагопристойность чего бы то ни было связанного с вами, хотя вас окружает множество поклонников. Не так ли?
   — Возможно. — Элизабет не удержалась от улыбки.
   — У вас есть общественное положение, состояние, независимость и красота. — Он наконец остановился прямо перед ней. — Вот почему независимо от ваших намерений вы можете внушать некий страх.
   — Можно предположить нечто подобное, хотя я никогда не задумывалась о таких вещах. Трудно поверить другому: что такая женщина, как мисс Годвин… или просто Тедди, как она просила себя называть, привыкшая выступать на сцене перед множеством зрителей, способна чего бы то ни было испугаться.
   Николас смотрел на нее темными глазами и некоторое время молчал, о чем-то думая.
   — У людей бывает множество страхов, порою никем не замечаемых, — произнес он.
   — Вероятно, вы правы, — со вздохом согласилась Элизабет. — Как я уже говорила, я нахожу ее очаровательной, и мне вполне понятно ваше увлечение ею.
   — Я ею вовсе не увлечен, — с усмешкой возразил Николас, — но дядя скорее всего да. Мы с Тедди познакомились поближе в Америке в то время, когда я очень тосковал по родному дому, а она переживала разрыв с возлюбленным. Она мой друг, Элизабет, и ничего более.
   — Ясно.
   Она чувствовала себя полной и величайшей дурой. Вдобавок дурой ревнивой.
   — Вы чувствуете себя несколько глупо? — В голосе у Николаса прозвучала нотка превосходства. Он был прав и сознавал это.
   Ей захотелось влепить ему пощечину. Или разбить вазу.
   — Из-за слишком поспешных умозаключений? Разбить о его голову.
   — Чувствовала минуту назад. Но сейчас я думаю о другом. Мне пришло в голову то, о чем следовало бы догадаться раньше. Кажется мне, будто все, что вы говорили Тедди и о ней, имело целью вызвать во мне ревность.
   Он преувеличенно широко раскрыл глаза и испустил преувеличенно драматический вздох.
   — Что вы, я никогда бы не сделал ничего подобного.
   — Можете изощряться как вам угодно. — Элизабет выставила в его сторону указующий перст. — Это не пройдет, так и знайте.
   — Не пройдет?
   — Совершенно точно. Не пройдет. — Она ткнула его пальцем в грудь и добавила: — Ники.
   — Мне кажется, это очень даже прошло.
   — Вы не сможете делать все только по-вашему.
   — О, но я могу. — Николас протянул руки и заключил Элизабет в объятия. — Все могу.
   Он прижался губами к ее губам. Поцеловал ее нежно. То был поцелуй открытия или узнавания. Ласковый и сладостный. Желанный и недостаточный.
   Элизабет закинула руки ему на шею, прильнула к нему всем телом, и все преграды между ними рухнули. Николас целовал Элизабет снова и снова, требовательно и властно, вознаграждая себя и ее за все долгие десять лет разлуки.
   Ей хотелось дотрагиваться до него, провести пальцами по обнаженному телу, чувствовать его руки на своем теле. Хотелось, чтобы ноги их сплелись, чтобы он целовал ее груди, хотелось пережить счастье соединения.
   Кровь шумела у Элизабет в ушах, но она ощущала удары его сердца, которое билось так же бурно, как и ее собственное.
   Николас опомнился первым.
   — Не время и не место, — хрипло и негромко выговорил он.
   — Абсолютно, — согласилась Элизабет.
   — Нам надо идти обедать.
   — Я знаю только, что я невероятно голодна.
   Он смотрел на нее. Нерешительность и страстное желание были написаны на его лице одновременно.
   — Проклятие, Элизабет.
   — Поистине проклятие.
   Она притянула к себе его голову и поцеловала Николаса в губы, у которых был вкус шампанского, вкус желания и незабываемых воспоминаний. Целовать его вот так было чудом, но чудом незавершенным.
   Николас прервал поцелуй и сказал:
   — Нам надо вернуться к остальным.
   — Да, иначе нас кто-нибудь хватится, — задыхаясь, согласилась с ним Элизабет и запрокинула голову. Николас целовал ее шею быстрыми, легкими прикосновениями губ, и она отдавалась этим поцелуям, снова забыв обо всем, кроме них. Но вот он выпрямился, и она сказала: — Ты хотел показать мне что-то.
   — Омелу, — пробормотал он и опять прижался губами к шее Элизабет.
   — Здесь нет… омелы, — выговорила она со стоном.
   — Нет? Значит, я ошибся. — Он обнял Элизабет за талию одной рукой, в то время как другая легла ей на грудь. — Приношу извинения.
   — Принимаю, — выдохнула она.
   Он продолжал покрывать поцелуями ее Шею и плечи, благословляя современную моду за низкий и глубокий вырез вечерних платьев.
   — Кажется, я могу считать, что ты достаточно серьезно обдумал мое предложение? — спросила Элизабет, хотя сейчас ее это меньше всего беспокоило.
   — Я и еще кое о чем подумал.
   — А как насчет моих условий?
   — Мы поговорим об этом позже.
   — Хорошо. Но я хотела бы добавить еще и пункт о верности.
   — О да, о верности…
   Николас тронул губами мочку ее уха, и это легкое прикосновение едва не лишило Элизабет возможности дышать. Способность связно выражать свои мысли вернулась к ней не сразу.
   — Нам следует держать наши отношения в секрете. Я не хочу, чтобы моя репутация рухнула.
   — А я бы не возражал, если бы ты разрушила мою репутацию, — пробормотал он.
   — И пункт об искренности, — не унималась Элизабет, хотя даже сквозь складки юбки и кринолин чувствовала твердое материальное воплощение его желания.
   — Искренность… да… очень хорошо… без сомнения.
   — Николас, мы не могли бы… прямо здесь… сейчас?
   Он вдруг замер перед ней, выпрямился, вздохнул и сказал:
   —Нет.
   — Нет? Почему?
   Я не могу позволить тебе поступить со мной так, словно я, ну, скажем… сладкий пирожок ^[7].
   — Но я всегда любила сладкие пирожки, — не раздумывая, выпалила Элизабет. — С джемом или с фруктами, любила пудинг с изюмом и прочее.
   Николас рассмеялся; Элизабет слабо улыбнулась, но тут же рассмеялась сама. Николас снова притянул ее к себе, опустил подбородок ей на макушку и произнес с притворно тяжелым вздохом:
   — Ну и что нам делать с твоей слабостью к лакомствам?
   — Потворствовать ей, — тоже со вздохом отвечала она и неохотно высвободилась из его объятий.
   — Мне всегда нравилось чему-нибудь потворствовать, — усмехнулся он.
   Менее всего Элизабет сейчас хотелось возвращаться к гостям и делать вид, будто между нею и Николасом не происходит ничего особенного, но этого требовали обстоятельства. Несмотря на острое желание близости, вызванное его поцелуями, Николас был прав. Опять. Не место и не время осуществлять при данных обстоятельствах их сделку в ее конкретном выражении. Она ждала этого человека десять лет, может подождать еще несколько часов. Ведь после званого обеда он непременно проводит ее домой…
   — Скажите, сэр Николас, достигли мы полного консенсуса в нашем соглашении?
   — Ни в коем случае, леди Лэнгли. — Он широко улыбнулся. — Ни в коем случае.
   — Во многих отношениях, как я полагаю, Скрудж был ничем более, как весьма хитрым и коварным бизнесменом, — небрежно заметил Джонатон, бросив на сидевшего напротив него за столом Николаса взгляд, в котором вспыхнула озорная искорка.
   — Лорд Хелмсли, как вы можете говорить подобные вещи? — возмутилась дебютантка в свете, сидевшая рядом с ним.
   Девушка была очень милой — совсем юной, хорошенькой и ужасающе наивной. Николас не мог бы вспомнить ее имя даже под угрозой смертной казни.
   Джулиана, сидевшая рядом с Ником, отвлеклась от оживленного спора со своим мужем и еще одним гостем, в глазах у нее вспыхнул такой же озорной огонек, как и у ее брата.
   — Его сиятельство позволяет себе высказывания такого рода накануне каждого Рождества, — сказала она, и в голосе у нее прозвучало некое предвкушение. — И делает это, когда ему кажется, что разговор на его конце стола становится не столь занимательным, как хотелось бы.
   Джонатон усмехнулся и отпил глоток вина.
   — Однако предмет разговора, как обычно, любопытен. — Элизабет посмотрела через стол на Николаса со своего места рядом с братом. — А что вы думаете на этот счет, сэр Николас?
   — Я думаю, что Скруджу исключительно повезло.
   — Вот как? В чем же?
   Он имел возможность сделать то, что удается немногим из нас. — Ник произнес эту фразу раздумчиво. — Исправить свои ошибки. Попытать счастья второй раз.
   — Очень хорошо, — отозвался Джонатон.
   — Как это мило, — вздохнула Мисс Хорошенькая Юная Дебютантка.
   — Проще было бы не допускать ошибок при первой попытке, — наставительно заметила Джулиана.
   — Конечно, он мог бы их не допускать, но многим ли из нас это удается? Я знаю людей, в число их, кстати, включаю и себя, которые допускали серьезные ошибки в суждениях в свои молодые годы. Ошибки, оказавшие влияние на всю их жизнь. — Глаза его встретились с глазами Элизабет. — Даже в тех случаях, когда их поступки в то время казались им самим не слишком мудрыми, но единственно порядочными.
   — Порядочными? — приподняв брови, переспросила Элизабет.
   — Порой необходимо пожертвовать собственными интересами во имя блага других.
   — Вот уж не думаю, что Скрудж пожертвовал чем-то во имя блага других. Я считаю, что он заботился исключительно о своих собственных интересах, — сказала Джулиана, решительно тряхнув головой. — Он оставил Беллу, единственную любовь своей жизни, это можно прочитать у мистера Диккенса между строк, и оставил только во имя собственной выгоды, не более того.
   — Однако, если следовать буквальному смыслу повести, — спокойно возразил Николас, — он оставил Беллу главным образом потому, что не был готов обзавестись семьей с чисто материальной, финансовой точки зрения. Если посмотреть на это как на жертву Скруджа во имя благополучия Беллы, придется признать его поступок порядочным.
   — Чепуха! — отрезала Джулиана. — Он пожертвовал ею ради собственного честолюбия.
   — Честолюбие — весьма требовательная любовница, — сказал Николас.
   — Даже если так, — слегка наклонившись вперед, снова заговорила Элизабет, — то не мог ли он следовать зову честолюбия без ущерба для собственной души?
   — А разве он утратил душу? — вмешался в разговор Джонатон.
   — Да, я думаю, что он ее утратил, — сказала Элизабет. — Вопреки успеху в делах он не был счастлив. Мистер Диккенс говорит об этом совершенно ясно. Скрудж даже не потворствовал себе, — произнесла она, слегка покраснев при этих словах, а Николас понимающе усмехнулся, — при помощи своих денег. Ужин в канун Рождества он съел в какой-то таверне, а придя домой, поел овсянки возле чахлого огня в камине. Комнаты у него были мрачные и неуютные, кое-как обставленные старой мебелью.
   — Надеюсь, ты не хочешь сказать, что счастье можно купить за деньги? — задал вопрос Джонатон.
   — Не будь смешным. Ничего подобного она не думает, — накинулась на брата Джулиана. — Но комфорт можно купить, и в уютной квартире жить гораздо приятнее, чем в такой дыре, в какой жил Скрудж.
   — Нет, дело не в этом. — Элизабет немного подумала. — Что у него было и чего у него не было, как он тратил или, вернее, копил свои деньги, какое у него было имущество, — все это не столь существенно. У Кретчитов, например, ничего не было, но они чувствовали себя счастливыми при всей их бедности.
   — Бедный, милый, милый малютка Тим! — с новым глубоким вздохом произнесла Мисс Хорошенькая Юная Дебютантка.
   — Дело в том, — продолжала Элизабет, — что у Скруджа не было ни родни, если не считать племянника, которого он не жаловал, ни друзей — никого, кто оплакал бы его уход из жизни. Я считаю, что люди, подобные Скруджу, одинокие, не имеющие никаких привязанностей, ведут безрадостный образ жизни. Им, собственно, незачем жить. Вот почему я и говорю, что он утратил душу. Или, точнее сказать, выбросил ее.
   — А рождественские призраки вернули ее Скруджу, — уверенно заявила Джулиана. — Или, скорее, дали ему возможность возродить ее, научив его понимать и принимать значение и дух Рождества. Главное в жизни — это щедрость по отношению к другим людям.
   — Щедрость должна проявляться не только в материальном смысле, — добавила Элизабет. — Не только в том, чтобы послать Кретчитам огромную индейку на Рождество или увеличить заработную плату отцу этого семейства, но и в смысле духовном. Открыть людям сердце. Чувствовать Рождество круглый год. Именно так Скрудж вернул свою утраченную душу.
   — Отлично, Лиззи, — одобрил сестру Джонатон.
   — Очень хорошо сказано, — негромко произнес Николас.
   Удовлетворенная улыбка тронула губы Элизабет. Она смотрела Николасу в глаза, и во взгляде ее светилось не только торжество, но призыв и обещание. Он сделал все от него зависящее, чтобы не вскочить на ноги, не протянуть к ней руки через стол и не заключить ее в объятия. Уложить ее прямо на стол, прижаться губами к ее губам, накрыть ее тело своим телом. Сбросить со стола свечи и хрусталь и блюда с едой, вдыхать теплый аромат ее шелковистой кожи, чувствовать биение ее сердца… Овладеть ею здесь и сию минуту…
   — Так как же, сэр Николас? Он опомнился:
   —Что?
   — Я спрашивала вас, как вы праздновали Рождество прошедшие десять лет, — услышал он голос Джулианы и повернул к ней голову.
   — Рождество? — медленно повторил он.
   По совести говоря, сейчас он меньше всего думал о Рождестве… Он взглянул на Элизабет и увидел в ее глазах знакомый блеск. Могла ли она догадаться, о чем он думал только что?
   Он принудил себя приятно улыбнуться:
   — Наверное, это прозвучит как величайшее святотатство на столь праздничной ассамблее, но я вообще не праздновал Рождество. Каюсь, что нередко то был просто еще один прожитый день для меня.
   — Как для Скруджа, — вымолвила Мисс Хорошенькая Юная Дебютантка.
   — А ваши служащие? — прищурившись, спросила Элизабет. — Для них это тоже был еще один прожитый день?
   Нет, миледи, вовсе нет. — Он ответил ей тем серьезным, решительным взглядом, от которого, случалось, даже взрослые мужчины вздрагивали и предпочитали немедля пересмотреть свою точку зрения. — Только те мои служащие, чье присутствие на работе совершенно необходимо, работают в рождественский день, получая за это немалую компенсацию. И каждый из моих служащих на Рождество получает премию. Практика, могу добавить, отнюдь не общепринятая, но я нашел, что те работники, которых поощряют, трудятся особенно усердно и ведут себя лояльно по отношению к нанимателю. С моей точки зрения, я за них в ответе, они для меня нечто вроде семьи. Я блюду определенные моральные принципы. Я не позволяю нанимать детей. Вдова каждого, кто погиб на работе, а это в нашем деле бывает, получает солидную пенсию. И я делаю благотворительные взносы и здесь, и в Америке. — Он повернулся к Мисс Хорошенькой Юной Дебютантке: — Так что, моя дорогая, как видите, между мной и Скруджем вряд ли есть сходство. Дебютантка широко распахнула глаза:
   — Но Скрудж не праздновал Рождество, как и вы! Джулиана неодобрительно хмыкнула.
   — Я отмечал его тем, что поздравлял и премировал своих работников. Что касается меня лично, то я не праздновал в прошлом, а теперь, когда я вернулся домой, все переменится. — Ник окинул взглядом гостей за столом. — Рождество люди обычно проводят среди родных и друзей, и в это время особенно трудно находиться вдали от них. Мой единственный родственник — дядя Фредерик, он живет в Лондоне, так же как и те, кого я считаю своими друзьями. Признаюсь, что я очень сожалею, что так долго был с ними разлучен.
   — У вас есть друзья в Америке? — спросила неугомонная Джулиана.
   — У меня есть много знакомых, в основном деловых. Но все мои истинные друзья здесь. Большинство из них в этой комнате.
   — А как насчет женщин, сэр Николас? Вы не женаты? — продолжала допрос сестра Элизабет.
   — Какое отношение это имеет к теме нашей дискуссии, то бишь к Скруджу, дорогая сестрица? — пришел на помощь Николасу Джонатон.
   — Видимо, ты этого не заметил, Джонатон, но мы попросту устали от спора литературного порядка и перешли к гораздо более интересным вещам. — Джулиана бросила на брата угрожающий взгляд. Право, Ник мог бы поклясться, что все они как по волшебству снова стали детьми. Но тут Джулиана повернулась к нему и одарила его ослепительной улыбкой. — Мы говорим о сэре Николасе.
   — Разве я более интересен, чем персонажи Диккенса? — рассмеялся Ник.
   — Разумеется. О персонажах книги знаешь все, особенно когда дочитаешь последнюю страницу. Но в реальной жизни очень трудно, если не невозможно, узнать все о ком бы то ни было. Тем более трудно, если тебе не отвечают на вопросы.
   — Скорее всего не отвечают тогда, когда вопросы носят сугубо личный характер, — не удержался от замечания все тот же Джонатон.
   Джулиана не удостоила его ответом.
   — Так вы ответите на мой вопрос, сэр Николас?
   — Приятно узнать, что годы не изменили ваш целеустремленный характер, — усмехнувшись, заметил Ник. — Отвечаю: нет, я никогда не был женат. И, предупреждая ваш следующий вопрос, скажу, что не знаю, почему это так.
   — В финансовом отношении вы вполне могли бы позволить себе жениться, — не отставала Джулиана. — Стало быть, причина, которую вы определили для Скруджа, для вас не существенна.
   — Быть может, сэр Николас романтичен по натуре, — с энтузиазмом предположила Мисс Хорошенькая Юная Дебютантка, теперь уже явно не отождествляя Николаса со Скруджем. — Быть может, он еще не встретил леди, которая покорила бы его сердце.
   — Или женщину, с которой он хотел бы связать себя до конца своих дней, — сказала Элизабет.
   — Или, быть может, та женщина, которая покорила его сердце, была связана иным обетом.
   Это сказала Джулиана и смело встретила взгляд Николаса.
   — Или, быть может… — Он взял руку Джулианы и поднес к губам. Глаза у нее казались более темными, чем у сестры, скорее голубые, а не зеленые, и глаза эти смотрели на него весело и даже дружелюбно. — Быть может, она была слишком молода и чересчур откровенна, чтобы стать подходящей женой, и он упустил возможность. — Ник поцеловал руку Джулианы. — К его бесконечному сожалению.
   Джулиана расхохоталась и отняла у него свою руку.
   — Хорошо сказано, сэр Николас.
   Она одобрительно кивнула. Ник интуитивно чувствовал, что ее одобрение относится не к его словам, а к чему-то гораздо более важному. Ему было не ясно, к его вящему сожалению, много ли Джулиана знает о его отношениях с Элизабет.
   Джулиана отвернулась, чтобы ответить на какое-то замечание своего мужа, Джонатон бросил на Ника любопытствующий взгляд, но тут же заговорил с другим гостем, а минутой позже за столом начались оживленные разговоры на самые разные темы. Элизабет вертела в руке свою рюмку и с несколько рассеянным видом отвечала на реплики своего соседа по столу.
   Ник годами не признавался самому себе, насколько глубоко его чувство к Элизабет. Чувство, глубоко спрятанное, но не утраченное.
   Джулиана права. Он не женился потому, что женщина, завладевшая его сердцем, была предназначена другому. Он не женился потому, что ни одна женщина не затронула его душу так, как Элизабет. Нет, это не то слово. Не затронула душу, а завладела ею. Хорошо это или плохо, но он принадлежит ей. Принадлежал всегда — и навсегда.