Аверьян отставил стакан, даже не пригубив его. Злые насмешки шурина обидели скопца. Но Игнат еще что-то говорил, а он с угрюмым видом вынужден был слушать.
Брынцев опять наполнил свой стакан медовухой и кивнул Аверьяну:
– Ну ты что? До такой степени башку сектанством заморочил, что пить разучился?
– Што-то мутит меня, право дело, – солгал Аверьян. – Боюся, жалудок в обрат зараз все выплеснет.
– А я еще хочу испить чашу за то, чтоб эта вот изба твоею стала, зятек. Стешка все одно с тобой жить не станет, скопцов тожа нет уже. Так что забирай лавку ихнюю и избу эту в придачу! Ну как? По сердцу тебе подарок мой?
Аверьян кивнул.
– Завтра… – Игнат встал, не закончив мысли, и прошелся по горнице. Его лицо исказила вдруг гримаса недоумения и боли. – …мы узаконим дом и лавку на тебя.
Ему явно стало плохо, но он снова наполнил стакан и залпом выпил. Затем жестом показал Аверьяну, что следует встать и уйти, хотя бледность его лица и обильный пот на лбу и щеках заставляли думать наоборот.
– Но мне некуда податься, Игнат, – заметил Калачев, не спуская с шурина настороженного взгляда.
– Ступай, куда хотишь, – выдохнул тот с усилием. – Хоть в лавку, хоть к Стешке под подол, токо…
Он тяжело опустился на стул, закрыл глаза и уткнулся лицом в стол. Аверьян вздохнул, услышав его густой храп.
– Хосподи, да хто же энто так тебя?! – воскликнул пораженный Аверьян. – Неушто Игнашка, вражина, штоб ему пусто было!
Он поспешил к девушке, освободил ее рот, после чего развязал веревки.
– Как же случилось эдак? – спросил он, присаживаясь рядом. – Энтот вурдалак истязал тебя?
Девушка всхлипнула, но ничего не ответила. Она выравнивала дыхание.
– Вот душа вражья, – сжал кулаки Аверьян.
– Налей мне медовухи, – прошептала Анна, растирая «узоры», оставленные веревкой на запястьях. – Только не ту, что этот образина лакал, а вон… В углу под тряпками найдешь.
Аверьян извлек поллитровку и налил полстакана. Анна с закрытыми глазами отпила большой глоток и с облегчением вздохнула.
– Мне тожа не помешало бы щас. – Аверьян вдруг осознал, что уже двое суток на ногах без сна и отдыха.
Он поднес к губам горлышко бутылки, отпил несколько глотков и сразу же почувствовал, как в голове у него прояснилось и захотелось улыбнуться девушке.
– Я перед тобой виновата. Это я втянула тебя во всю эту грязь, – сказала она.
– Не выдумывай. Видать, эдак Хосподу надобно было, а ты не вини себя, – отмахнулся Аверьян.
– А ты почему все Иисусом прикрываешься? Ты же скопец…
– Никогда я вере скопцовской привержен не был, хотя и ютился в их общине. Опреть души мне сее. Из всей веры энтой мне токо радения по сердцу пришлися! Пляшешь, поешь… – на душе зараз лехко становится и все худое нипочем! Все горести прощевайте, а благости – милости просим! А Иисус Христос завсегда в душе моей обретался. Небесный, прекрасный, а не землю топчащий самозванец грешный!
– Выходит, ты притворялся?
– Нет, я просто жил как небесам угодно было. Вот и вся эдака истина моя, душа-девица. А ты вот пошто в энту бучу ввязалася? Разве бабье энто дело об эдакое дерьмо обгаживаться?
– Да как сказать… А ты в рубашке родился, так и знай, – загадочно увела разговор в сторону девушка. – А теперь все, не задавай мне больше вопросов.
– Быть по-твоему, – кивнул, соглашаясь, Аверьян. – Токо вот про шуряка маво растолкуй: што он здеся делал, пошто тебя связал и што с ним таперя?
– Сначала он, шуряк твой ненормальный, – мрачно молвила Анна и отпила еще медовухи. – ворвался ко мне в избу, как демон с шабаша. Угрожал пистолетом. Вбил себе в башку, что у Ивана Ильича будто денег куры не клюют. Вот и явился, чтобы выпытать из меня, где скопцовское золото спрятано!
– А у Ивашки самово што ж об том не обспросил, сучонок? – удивился Аверьян.
– А я почем знаю, – огрызнулась Анна. – Видать, не добился от него ничего, вот за меня и взялся.
Аверьян почесал затылок. Неожиданно пришедшая в голову мысль заставила его побледнеть и со страхом посмотреть на слегка захмелевшую собеседницу.
– Скажи мне, Аннушка, а то пойло, от которова шуряк мой окочурился, ты для кого изготовила?
– Для Ивана Ильича, – уже веселее ухмыльнулась девушка.
– Отравить ево собиралася? – побледнел Аверьян.
– Усыпить, чтобы оскопить кобеля старого! – зло рассмеялась Анна.
– И у тебя рука бы поднялася на своево благодетеля?
– Еще как! А ты не майся. Тебе же родственничек твой лавку с товаром и дом этот вот посулил? Вот теперь пользуйся дарами этими и радуйся!
– А с Игнашкой… с шуряком што сделать замыслила? – осторожно, чтобы не вызвать неудовольствие собеседницы, поинтересовался Аверьян.
– Ничего, – ответила она, поднося к губам горлышко бутылки. – Он теперь до утра продрыхнет. А утром меня уже здесь не будет!
– Ты што, али утечь собралася? – очередной раз изумился Аверьян. – А Ивашка как же? Неушто ево одново здеся бросишь?
– А на черта он мне теперь сдался! – расхохоталась Анна. – Ежели большевики выпустят из тюряги, пусть к жене твоей, прохвостке бессовестной, ступает. Эта овца души в нем не чает, а я и без него теперь обойдусь.
Аверьян задумался. Он беседовал с Анной, но как будто не узнавал ее. Наверное, эта девица не так уж и беззащитна, несмотря на свой ангельский облик! И едва ли нуждается в чьей-то помощи…
– Хорошо, что все закончилось вот так, – сказала Анна. – Случись все по-другому, то… я не поняла бы самого важного – того, что я занимаю в этой жизни не свое, а чье-то место.
– Какое место? – не понял Аверьян.
– Чужое. Я должна была сейчас жить в роскоши и богатстве за границей, а я… я рядом со старым свихнувшимся развратником, возомнившим себя Христом! Ему нужен человек, с которым он смог бы прожить свою старость! А я? Только одна мысль об этом вызывает во мне отвращение. У нас с ним была возможность уехать за границу, а он… Этот стареющий интриган предпочел бродяжничество по обнищавшей России легкой и красивой жизни где-нибудь в Италии! Нищета и кучка свихнувшихся кастратов – вот предел его мечтаний!
– И куды же ты теперя собираешься? – спросил Аверьян. – Мыслишь, хде-то лутше теперя, чем у нас здеся али в Тамбове вашем?
– А чего тебя интересует, куда я собираюсь? – пьяно ухмыльнулась Анна. – От всех скрывала, а вот тебе скажу! За границу я теперь одна уеду, чтоб не видеть мне больше ни Ивана Ильича «преподобного», ни России, которую я просто ненавижу!
– Успокойся, ерунду ты молвишь, неразумная, – покачал осуждающе головой Аверьян. – Ты хорошая и добрая дева, а то што…
– А ты что меня ублажаешь?… Да, и вообще зачем я вот сижу перед тобой и как на исповеди душу выворачиваю? А ты почему меня слушаешь?
– Думал, што плохо тебе одной будет, – пожал плечами Аверьян.
Девушка горько улыбнулась.
– А мне одной никогда плохо не бывает. Мне не привыкать коротать время одной. Мы дошли с тобою до перекрестка, где пути расходятся, так что…
– Нет, мы и не шли с тобой по одной дороге, – возразил Аверьян. – Мы шли каждый своей… Наверное, нам нечаво больше обсуждать. Тебе щас поспать малеха надо б, раз в путь-дорожку собираешься.
– Нет, выслушай меня! – воскликнула Анна. – Мне надо выговориться. – Строго посмотрев на него, девушка продолжила: – Сколько я помню Ивана Ильича, он был так энергичен, так умен, так превосходил всех, что я гордилась им и шла за ним как зачарованная. Я жила его мыслями, его чувствами, его желаниями. Как собака… Я уже думала, привычка подчиняться ему у меня в крови, но… все опостылело! Так не может больше продолжаться! Он превратился в ничтожество, а моя любовь и обожание – в тлен…
Анна тяжело задышала. Она запрокинула назад голову, от чего шея, казалось, вот-вот надломится. Ее настроение словно передалось Аверьяну. Он пребывал в затруднении и не мог определить свое отношение к тому, что только услышал. Поддавшись какому-то внутреннему порыву, Аверьян положил ладонь на голову девушки, провел по ее мягким шелковистым волосам. Анна отстранилась и тихо сказала:
– Уходи.
Аверьян убрал руку.
– Уходи, – повторила она.
Он встал, пожал плечами и направился к выходу.
– Ты хороший человек, Аверьян, – услышал он голос Анны. – Я рада, что мы с тобой расстались именно так, как расстались, а не так, как я замыслила…
– Они, наверное, скопцов тоже за нас приняли, – предположил один.
– Ага, особенно когда те запели и в пляс пустились, – усмехнулся еще кто-то. – Бандиты всех нас за спятивших приняли, вот и ушли восвояси!
– Как бы то ни было, а все обошлося, – вздохнул с облегчением Маркел. – Беда миновала. Что со скопцами делать, ума не приложу.
– Расстрелять как врагов народа! – выкрикнул молодой Гришка. – Будь сейчас Игнат средь нас, он бы так и приказал, не сомневайтеся!
– Ишь ты, душегуб какой выискался, – возразил боец постарше. – Да ежели бы не они, то и нас бы сейчас в живых не было.
Чекисты загудели, совещаясь, а Маркел задумался.
– Игнат нам приказал сюда скопцов вести и его дожидаться. Напали на нас внезапно, – принялся размышлять он вслух, повернув голову в ту сторону, откуда пришли бандиты. – С чего бы это? Случайность или еще что?
– Намекаешь, что предательство… – бросил раздраженно Гришка.
Но Маркел пропустил едкую фразу мимо ушей и продолжил:
– Можно подумать, что ево бандюки по дороге прихлопнули, – Маркел как ножом рубанул ребром одной ладони по другой. – А я уверен, что жив он и здоров. Почему Игнат нас и всех сектантов за город выпроводил, а сам остался? А остался он потому, что попа скопцов в городе оставил, ему от попа чего-то надо!.. А так как его сейчас нет, думаю, и нам обратно пора. Бандюки обожглися и отступили. А вот ночью, ежели не уйдем, они в самый раз с нами сполна и поквитаются.
Все смолкли, точно по команде. Утихомирились и скопцы. Все вокруг будто сделало передышку. Скопцы засуетились возле раненых, они перевязывали и своих, и чекистов, разрывая рукава рубах.
Маркел взирал на все это внешне спокойно, но на сердце его было тяжело. Он чувствовал горькую двусмысленность своего положения – роковое перепутье. Голова шла кругом от жалости к скопцам, от ненужных мыслей… Беспощадная война на истребление – это поединок двух вооруженных враждующих сторон! Причем здесь жалкие и безропотные сектанты, которые и так сполна наказаны чудовищным увечьем?
Верующие тем временем готовились к смерти, выстроившись вдоль берега реки. Неподвижные в своем молчании, загадочные, они казались уверенными в том, что после расстрела у них вырастут крылья и вознесут всех в небеса.
Маркел вздохнул и зажмурился. Он вдруг почувствовал, что сам взвалил тяжкий груз на душу. А теперь никак не возьмет в толк, что с ним делать. Сбросить с себя и продолжить путь вместе с людьми или безумным поступком завершить падение?
– Ну? Что делать прикажешь, командир? – крикнул Гришка, глядя на небо.
– Ничего. Возвращаемся обратно, – глухо ответил Маркел. – Скопцов оставляем, а сами уходим.
– Ты что, ополоумел? – заорал возмущенно Гришка. – А для чего мы тогда их сюда притащили? В расход их!
– А ну заткнись, горлопан сопливый! – рявкнул на него Маркел, тоже начиная сердиться.
Он, с видом человека только что принявшего очень важное и ответственное решение, повернулся к ожидавшим в смирении своей участи скопцам и громко крикнул:
– Чего ухи развесили, овцы безропотные? Хватит хоронить себя заране! Уносите прочь свои задницы, да побыстрее, покуда мы не передумали!
Чекисты зашумели, удивленно переговариваясь. Такого исхода они не ожидали.
– А может, не стоит эдак, командир? – обратился к Маркелу Прохор. – Вдруг приказ на их расстрел все ж имеется? Ты же голову свою подставляешь!
Маркел горько усмехнулся. Он повернулся и крикнул скопцам:
– Всем пути счастливого, черти убогие! И никогда больше сюда не возвращайтесь!
Не глядя на товарищей и боясь осуждающих взглядов, чекист нахлобучил шапку и пошагал в сторону города.
– Эй, начальник! – услышал он окрик из множества голосов и, не оборачиваясь, остановился.
– Мы никогда вас всех не забудем, братцы! – закричали скопцы. – Век за ваши души бессмертные молиться будем, люди добрые!
– Это что, они нас добрыми назвали? – послышался удивленный возглас Гришки.
– А ты как думал, – ответил ему рассудительный глуховатый голос Прохора. – Это ты у нас еще молодой – не знаешь, что больше к добру стремиться надо, а не к смертоубийству кровавому!
Усталый, но довольный собой, Маркел шагал, тяжело прихрамывая. Ему хотелось одиночества, хотелось побыть одному, но спиною он чувствовал, что все бойцы отряда молча и медленно бредут за ним следом.
9
Брынцев опять наполнил свой стакан медовухой и кивнул Аверьяну:
– Ну ты что? До такой степени башку сектанством заморочил, что пить разучился?
– Што-то мутит меня, право дело, – солгал Аверьян. – Боюся, жалудок в обрат зараз все выплеснет.
– А я еще хочу испить чашу за то, чтоб эта вот изба твоею стала, зятек. Стешка все одно с тобой жить не станет, скопцов тожа нет уже. Так что забирай лавку ихнюю и избу эту в придачу! Ну как? По сердцу тебе подарок мой?
Аверьян кивнул.
– Завтра… – Игнат встал, не закончив мысли, и прошелся по горнице. Его лицо исказила вдруг гримаса недоумения и боли. – …мы узаконим дом и лавку на тебя.
Ему явно стало плохо, но он снова наполнил стакан и залпом выпил. Затем жестом показал Аверьяну, что следует встать и уйти, хотя бледность его лица и обильный пот на лбу и щеках заставляли думать наоборот.
– Но мне некуда податься, Игнат, – заметил Калачев, не спуская с шурина настороженного взгляда.
– Ступай, куда хотишь, – выдохнул тот с усилием. – Хоть в лавку, хоть к Стешке под подол, токо…
Он тяжело опустился на стул, закрыл глаза и уткнулся лицом в стол. Аверьян вздохнул, услышав его густой храп.
* * *
Аннушку Калачев увидел сразу, как только из любопытства заглянул в спальню. Она встретила его молча, только взглянула быстро и испуганно. Закутанная в одеяло, со связанными руками и ногами, она лежала в кровати с кляпом во рту, прислонившись головой к стене. Бледная, с красными пятнами на щеках, глаза лихорадочно блестят, сама вся дрожит.– Хосподи, да хто же энто так тебя?! – воскликнул пораженный Аверьян. – Неушто Игнашка, вражина, штоб ему пусто было!
Он поспешил к девушке, освободил ее рот, после чего развязал веревки.
– Как же случилось эдак? – спросил он, присаживаясь рядом. – Энтот вурдалак истязал тебя?
Девушка всхлипнула, но ничего не ответила. Она выравнивала дыхание.
– Вот душа вражья, – сжал кулаки Аверьян.
– Налей мне медовухи, – прошептала Анна, растирая «узоры», оставленные веревкой на запястьях. – Только не ту, что этот образина лакал, а вон… В углу под тряпками найдешь.
Аверьян извлек поллитровку и налил полстакана. Анна с закрытыми глазами отпила большой глоток и с облегчением вздохнула.
– Мне тожа не помешало бы щас. – Аверьян вдруг осознал, что уже двое суток на ногах без сна и отдыха.
Он поднес к губам горлышко бутылки, отпил несколько глотков и сразу же почувствовал, как в голове у него прояснилось и захотелось улыбнуться девушке.
– Я перед тобой виновата. Это я втянула тебя во всю эту грязь, – сказала она.
– Не выдумывай. Видать, эдак Хосподу надобно было, а ты не вини себя, – отмахнулся Аверьян.
– А ты почему все Иисусом прикрываешься? Ты же скопец…
– Никогда я вере скопцовской привержен не был, хотя и ютился в их общине. Опреть души мне сее. Из всей веры энтой мне токо радения по сердцу пришлися! Пляшешь, поешь… – на душе зараз лехко становится и все худое нипочем! Все горести прощевайте, а благости – милости просим! А Иисус Христос завсегда в душе моей обретался. Небесный, прекрасный, а не землю топчащий самозванец грешный!
– Выходит, ты притворялся?
– Нет, я просто жил как небесам угодно было. Вот и вся эдака истина моя, душа-девица. А ты вот пошто в энту бучу ввязалася? Разве бабье энто дело об эдакое дерьмо обгаживаться?
– Да как сказать… А ты в рубашке родился, так и знай, – загадочно увела разговор в сторону девушка. – А теперь все, не задавай мне больше вопросов.
– Быть по-твоему, – кивнул, соглашаясь, Аверьян. – Токо вот про шуряка маво растолкуй: што он здеся делал, пошто тебя связал и што с ним таперя?
– Сначала он, шуряк твой ненормальный, – мрачно молвила Анна и отпила еще медовухи. – ворвался ко мне в избу, как демон с шабаша. Угрожал пистолетом. Вбил себе в башку, что у Ивана Ильича будто денег куры не клюют. Вот и явился, чтобы выпытать из меня, где скопцовское золото спрятано!
– А у Ивашки самово што ж об том не обспросил, сучонок? – удивился Аверьян.
– А я почем знаю, – огрызнулась Анна. – Видать, не добился от него ничего, вот за меня и взялся.
Аверьян почесал затылок. Неожиданно пришедшая в голову мысль заставила его побледнеть и со страхом посмотреть на слегка захмелевшую собеседницу.
– Скажи мне, Аннушка, а то пойло, от которова шуряк мой окочурился, ты для кого изготовила?
– Для Ивана Ильича, – уже веселее ухмыльнулась девушка.
– Отравить ево собиралася? – побледнел Аверьян.
– Усыпить, чтобы оскопить кобеля старого! – зло рассмеялась Анна.
– И у тебя рука бы поднялася на своево благодетеля?
– Еще как! А ты не майся. Тебе же родственничек твой лавку с товаром и дом этот вот посулил? Вот теперь пользуйся дарами этими и радуйся!
– А с Игнашкой… с шуряком што сделать замыслила? – осторожно, чтобы не вызвать неудовольствие собеседницы, поинтересовался Аверьян.
– Ничего, – ответила она, поднося к губам горлышко бутылки. – Он теперь до утра продрыхнет. А утром меня уже здесь не будет!
– Ты што, али утечь собралася? – очередной раз изумился Аверьян. – А Ивашка как же? Неушто ево одново здеся бросишь?
– А на черта он мне теперь сдался! – расхохоталась Анна. – Ежели большевики выпустят из тюряги, пусть к жене твоей, прохвостке бессовестной, ступает. Эта овца души в нем не чает, а я и без него теперь обойдусь.
Аверьян задумался. Он беседовал с Анной, но как будто не узнавал ее. Наверное, эта девица не так уж и беззащитна, несмотря на свой ангельский облик! И едва ли нуждается в чьей-то помощи…
– Хорошо, что все закончилось вот так, – сказала Анна. – Случись все по-другому, то… я не поняла бы самого важного – того, что я занимаю в этой жизни не свое, а чье-то место.
– Какое место? – не понял Аверьян.
– Чужое. Я должна была сейчас жить в роскоши и богатстве за границей, а я… я рядом со старым свихнувшимся развратником, возомнившим себя Христом! Ему нужен человек, с которым он смог бы прожить свою старость! А я? Только одна мысль об этом вызывает во мне отвращение. У нас с ним была возможность уехать за границу, а он… Этот стареющий интриган предпочел бродяжничество по обнищавшей России легкой и красивой жизни где-нибудь в Италии! Нищета и кучка свихнувшихся кастратов – вот предел его мечтаний!
– И куды же ты теперя собираешься? – спросил Аверьян. – Мыслишь, хде-то лутше теперя, чем у нас здеся али в Тамбове вашем?
– А чего тебя интересует, куда я собираюсь? – пьяно ухмыльнулась Анна. – От всех скрывала, а вот тебе скажу! За границу я теперь одна уеду, чтоб не видеть мне больше ни Ивана Ильича «преподобного», ни России, которую я просто ненавижу!
– Успокойся, ерунду ты молвишь, неразумная, – покачал осуждающе головой Аверьян. – Ты хорошая и добрая дева, а то што…
– А ты что меня ублажаешь?… Да, и вообще зачем я вот сижу перед тобой и как на исповеди душу выворачиваю? А ты почему меня слушаешь?
– Думал, што плохо тебе одной будет, – пожал плечами Аверьян.
Девушка горько улыбнулась.
– А мне одной никогда плохо не бывает. Мне не привыкать коротать время одной. Мы дошли с тобою до перекрестка, где пути расходятся, так что…
– Нет, мы и не шли с тобой по одной дороге, – возразил Аверьян. – Мы шли каждый своей… Наверное, нам нечаво больше обсуждать. Тебе щас поспать малеха надо б, раз в путь-дорожку собираешься.
– Нет, выслушай меня! – воскликнула Анна. – Мне надо выговориться. – Строго посмотрев на него, девушка продолжила: – Сколько я помню Ивана Ильича, он был так энергичен, так умен, так превосходил всех, что я гордилась им и шла за ним как зачарованная. Я жила его мыслями, его чувствами, его желаниями. Как собака… Я уже думала, привычка подчиняться ему у меня в крови, но… все опостылело! Так не может больше продолжаться! Он превратился в ничтожество, а моя любовь и обожание – в тлен…
Анна тяжело задышала. Она запрокинула назад голову, от чего шея, казалось, вот-вот надломится. Ее настроение словно передалось Аверьяну. Он пребывал в затруднении и не мог определить свое отношение к тому, что только услышал. Поддавшись какому-то внутреннему порыву, Аверьян положил ладонь на голову девушки, провел по ее мягким шелковистым волосам. Анна отстранилась и тихо сказала:
– Уходи.
Аверьян убрал руку.
– Уходи, – повторила она.
Он встал, пожал плечами и направился к выходу.
– Ты хороший человек, Аверьян, – услышал он голос Анны. – Я рада, что мы с тобой расстались именно так, как расстались, а не так, как я замыслила…
* * *
Поспешное отступление бандитов вызвало недоумение у чекистов.– Они, наверное, скопцов тоже за нас приняли, – предположил один.
– Ага, особенно когда те запели и в пляс пустились, – усмехнулся еще кто-то. – Бандиты всех нас за спятивших приняли, вот и ушли восвояси!
– Как бы то ни было, а все обошлося, – вздохнул с облегчением Маркел. – Беда миновала. Что со скопцами делать, ума не приложу.
– Расстрелять как врагов народа! – выкрикнул молодой Гришка. – Будь сейчас Игнат средь нас, он бы так и приказал, не сомневайтеся!
– Ишь ты, душегуб какой выискался, – возразил боец постарше. – Да ежели бы не они, то и нас бы сейчас в живых не было.
Чекисты загудели, совещаясь, а Маркел задумался.
– Игнат нам приказал сюда скопцов вести и его дожидаться. Напали на нас внезапно, – принялся размышлять он вслух, повернув голову в ту сторону, откуда пришли бандиты. – С чего бы это? Случайность или еще что?
– Намекаешь, что предательство… – бросил раздраженно Гришка.
Но Маркел пропустил едкую фразу мимо ушей и продолжил:
– Можно подумать, что ево бандюки по дороге прихлопнули, – Маркел как ножом рубанул ребром одной ладони по другой. – А я уверен, что жив он и здоров. Почему Игнат нас и всех сектантов за город выпроводил, а сам остался? А остался он потому, что попа скопцов в городе оставил, ему от попа чего-то надо!.. А так как его сейчас нет, думаю, и нам обратно пора. Бандюки обожглися и отступили. А вот ночью, ежели не уйдем, они в самый раз с нами сполна и поквитаются.
Все смолкли, точно по команде. Утихомирились и скопцы. Все вокруг будто сделало передышку. Скопцы засуетились возле раненых, они перевязывали и своих, и чекистов, разрывая рукава рубах.
Маркел взирал на все это внешне спокойно, но на сердце его было тяжело. Он чувствовал горькую двусмысленность своего положения – роковое перепутье. Голова шла кругом от жалости к скопцам, от ненужных мыслей… Беспощадная война на истребление – это поединок двух вооруженных враждующих сторон! Причем здесь жалкие и безропотные сектанты, которые и так сполна наказаны чудовищным увечьем?
Верующие тем временем готовились к смерти, выстроившись вдоль берега реки. Неподвижные в своем молчании, загадочные, они казались уверенными в том, что после расстрела у них вырастут крылья и вознесут всех в небеса.
Маркел вздохнул и зажмурился. Он вдруг почувствовал, что сам взвалил тяжкий груз на душу. А теперь никак не возьмет в толк, что с ним делать. Сбросить с себя и продолжить путь вместе с людьми или безумным поступком завершить падение?
– Ну? Что делать прикажешь, командир? – крикнул Гришка, глядя на небо.
– Ничего. Возвращаемся обратно, – глухо ответил Маркел. – Скопцов оставляем, а сами уходим.
– Ты что, ополоумел? – заорал возмущенно Гришка. – А для чего мы тогда их сюда притащили? В расход их!
– А ну заткнись, горлопан сопливый! – рявкнул на него Маркел, тоже начиная сердиться.
Он, с видом человека только что принявшего очень важное и ответственное решение, повернулся к ожидавшим в смирении своей участи скопцам и громко крикнул:
– Чего ухи развесили, овцы безропотные? Хватит хоронить себя заране! Уносите прочь свои задницы, да побыстрее, покуда мы не передумали!
Чекисты зашумели, удивленно переговариваясь. Такого исхода они не ожидали.
– А может, не стоит эдак, командир? – обратился к Маркелу Прохор. – Вдруг приказ на их расстрел все ж имеется? Ты же голову свою подставляешь!
Маркел горько усмехнулся. Он повернулся и крикнул скопцам:
– Всем пути счастливого, черти убогие! И никогда больше сюда не возвращайтесь!
Не глядя на товарищей и боясь осуждающих взглядов, чекист нахлобучил шапку и пошагал в сторону города.
– Эй, начальник! – услышал он окрик из множества голосов и, не оборачиваясь, остановился.
– Мы никогда вас всех не забудем, братцы! – закричали скопцы. – Век за ваши души бессмертные молиться будем, люди добрые!
– Это что, они нас добрыми назвали? – послышался удивленный возглас Гришки.
– А ты как думал, – ответил ему рассудительный глуховатый голос Прохора. – Это ты у нас еще молодой – не знаешь, что больше к добру стремиться надо, а не к смертоубийству кровавому!
Усталый, но довольный собой, Маркел шагал, тяжело прихрамывая. Ему хотелось одиночества, хотелось побыть одному, но спиною он чувствовал, что все бойцы отряда молча и медленно бредут за ним следом.
9
Будучи не в силах больше блуждать вокруг дома с противоречивыми сомнениями в душе, Аверьян подошел к крыльцу. Дверь оказалась не заперта.
Стеша сидела за столом перед зеркалом и внимательно разглядывала свое отражение. Как только Аверьян переступил порог, она живо обернулась и слегка побледнела от неожиданности.
– Может, я не ко времени? – спросил он срывающимся голосом.
– Заходи, коли пришел, – ответила она без ложного энтузиазма.
Стеша сидела всего в двух шагах от него. Аверьян смотрел на ее спину, на которой знал каждую родинку. От воспоминаний захватило дух. Он подошел к ней и провел ладонью по голове.
– Стеша…
Она обернулась и посмотрела на него. Аверьян тут же понял, что между ними уже не осталось ничего общего. Жена брезгливо поджала губы и увела в сторону глаза, явно не желая его видеть.
– Зря ты заявился, Аверьян.
– Но-о-о… Мы ешо вроде как повенчаны с тобой и ты мою фамилию носишь?
– И што с тово?
– Да вот хотел поглядеть на тебя и детишек, – сказал он. – Как они?
– С ними все хорошо, – ответила Стеша. – А вот о тебе я ужо давно думать перестала. Сызнова у нас ничаво не выйдет, и ты сам, поди, об том прекрасно знаешь.
Пальцы Аверьяна готовы были коснуться плеча жены, но он не решался этого сделать, словно перед ним сидела совершенно чужая женщина.
– Я хочу, штобы ты ушел, – очень тихо произнесла Стеша, глядя в зеркало.
Голос ее дрожал, в нем слышались слезы. Аверьян ждал, что она вот-вот расплачется, а он обнимет ее как прежде, чтобы утешить. А Стеша сдерживала слезы, зная их воздействие на мужа и твердо решив не давать ему повода.
– Прошу, уходи, – сказала она, вставая и отходя к окну с намеком, что разговор закончен.
Рука Аверьяна повисла в воздухе.
– Мы бутто совсем чужие, Стеша… Но у нас дети! Тяжело ведь одной поднимать их на ноги?
– Да, – сказала она. – Но мы всегда были чужими, а жили по надобности.
– А я по-другому мыслил, – признался Аверьян.
– Я тожа, покуда ты не пропал без вести, – вздохнула Стеша. – Я обрадовалася даже, прости меня, Хосподи. Мыслила жизню свою постылую сызнова начать, а ты вот он весь. И под венец нельзя таперя, и ты… Не мужик и не баба.
Стеша сидела за столом перед зеркалом и внимательно разглядывала свое отражение. Как только Аверьян переступил порог, она живо обернулась и слегка побледнела от неожиданности.
– Может, я не ко времени? – спросил он срывающимся голосом.
– Заходи, коли пришел, – ответила она без ложного энтузиазма.
Стеша сидела всего в двух шагах от него. Аверьян смотрел на ее спину, на которой знал каждую родинку. От воспоминаний захватило дух. Он подошел к ней и провел ладонью по голове.
– Стеша…
Она обернулась и посмотрела на него. Аверьян тут же понял, что между ними уже не осталось ничего общего. Жена брезгливо поджала губы и увела в сторону глаза, явно не желая его видеть.
– Зря ты заявился, Аверьян.
– Но-о-о… Мы ешо вроде как повенчаны с тобой и ты мою фамилию носишь?
– И што с тово?
– Да вот хотел поглядеть на тебя и детишек, – сказал он. – Как они?
– С ними все хорошо, – ответила Стеша. – А вот о тебе я ужо давно думать перестала. Сызнова у нас ничаво не выйдет, и ты сам, поди, об том прекрасно знаешь.
Пальцы Аверьяна готовы были коснуться плеча жены, но он не решался этого сделать, словно перед ним сидела совершенно чужая женщина.
– Я хочу, штобы ты ушел, – очень тихо произнесла Стеша, глядя в зеркало.
Голос ее дрожал, в нем слышались слезы. Аверьян ждал, что она вот-вот расплачется, а он обнимет ее как прежде, чтобы утешить. А Стеша сдерживала слезы, зная их воздействие на мужа и твердо решив не давать ему повода.
– Прошу, уходи, – сказала она, вставая и отходя к окну с намеком, что разговор закончен.
Рука Аверьяна повисла в воздухе.
– Мы бутто совсем чужие, Стеша… Но у нас дети! Тяжело ведь одной поднимать их на ноги?
– Да, – сказала она. – Но мы всегда были чужими, а жили по надобности.
– А я по-другому мыслил, – признался Аверьян.
– Я тожа, покуда ты не пропал без вести, – вздохнула Стеша. – Я обрадовалася даже, прости меня, Хосподи. Мыслила жизню свою постылую сызнова начать, а ты вот он весь. И под венец нельзя таперя, и ты… Не мужик и не баба.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента