Страница:
Данные тексты были подвергнуты контент-анализу и экспертному анализу в группах респондентов. В частности, респондентам было предложено оценить и ранжировать предложенные тексты о социальной стабильности как более и менее убедительные. С этой целью все тексты были разделены на три группы (две группы по 112 текстов и одна группа – 113 текстов) и розданы для анализа трем группам экспертов. В роли экспертов выступили студенты выпускных курсов Гуманитарного университета (г. Екатеринбург), всего 29 человек.
После этого полученные результаты контент-анализа и экспертного анализа подверглись факторному анализу с использованием метода главных компонент и с последующим вращением «VARIMAX».
В исследовании также использовались результаты блиц-опроса, проведенного в декабре 2008 года – январе 2009 года в Екатеринбурге (общая численность выборки – 816 человек). Опрос проводился на базе Екатеринбургского городского научно-методического центра и носил пилотажный характер.
Один из вопросов, поставленных в ходе контент-анализа российской прессы, состоял в том, кто выступает в качестве гаранта социальной стабильности, т. е. того субъекта, от которого зависит достижение и сохранение этого желательного состояния общества. Результаты исследования показали, что в роли такого субъекта может выступать, во-первых, государство, во-вторых, бизнес, в-третьих, само общество в лице общественных организаций. Количественное соотношение публикаций, в которых представлены эти субъекты в качестве гарантов социальной стабильности, представлены в табл. 1.
Представляет интерес соотношение представлений о гаранте социальной стабильности и общего контекста публикации, отражающего преимущественную связь социальной стабильности с той или иной сферой социальной жизни (см. табл. 2).
О чем говорят эти соотношения?
Во-первых, как мы видим, независимо от общего контекста публикации, выражающего ее соотнесенность с одной из сфер общественных отношений, в абсолютном большинстве публикаций в роли гаранта социальной стабильности выступает государство. В этом выражается в целом патерналистский тип представления о социальной стабильности, характерный для российского менталитета.
Таблица 1
Гарант социальной стабильности
Таблица 1
Гарант социальной стабильности и общий контекст публикации
Во-вторых, обращает на себя внимание тот факт, что в публикациях экономической направленности в роли гаранта социальной стабильности чаще всего выступает государство, в то время как в публикациях, посвященных вопросам политики, напротив, таким гарантом мыслится бизнес. Данное соотношение вскрывает внутренне конфликтный характер социальных представлений о социальной стабильности как достаточно напряженной сфере отношений, построенных на взаимном контроле контрагентов. В системе этих отношений бизнес и государство предстают как два противовеса: государство контролирует бизнес, а бизнес стремится оказывать влияние на политику государства.
В-третьих, на фоне вышесказанного интересно, что в социальной сфере роль государства, бизнеса и общества в лице общественных организаций представляется примерно одинаковой. Это следует понимать так, что в общественном сознании бизнес несет почти равную ответственность с государством за состояние социальной сферы (что, однако, еще не означает, что он со своей ролью справляется), высокая же роль общества в защите социальной стабильности в социальной сфере, по-видимому, выражает представление о недостаточности гарантий социальной стабильности, обеспечиваемых государством.
В-четвертых, тем не менее в контексте быта, повседневности и межличностных отношений роль государства как гаранта социальной стабильности особенно высока (даже выше, чем в контексте экономики). Как это понимать? На наш взгляд, этот результат объясняется тем, что указанная сфера является наиболее «интимной», а потому в ней проявляются самые архаичные, «наивные», наименее отрефлектированные представления. Вот почему именно здесь мы наблюдаем живучесть привычных и традиционных для российского социума патерналистских упований личности на государство.
Почти столь же «традиционной», претерпевшей наименьшие трансформации является сфера рассуждений о культуре и образовании в аспекте социальной стабильности. И здесь, хотя и менее ярко, чем в сфере повседневности, проявились традиционные представления о государстве как гаранте социальной стабильности.
Психологической основой согласия между государствами и социальными группами в системе социальной стабильности являются механизмы мотивации. Э. Фромм указывает на существование в современном обществе мотива обладания, который определяет внутренне присущие человеку качества – эгоизм, леность и др., и бытия, который определяет желание человека реализовать свои возможности и способности, быть активным, преодолеть одиночество и эгоизм. В связи с этим одна из важнейших проблем поведения для науки – объяснить отсутствие активности в межгрупповом взаимодействии, которое является мотивационной базой социального единения и согласия. В поведении групп тенденция зависит от факторов среды: «Присущее человеку стремление к единению с другими коренится в специфических условиях существования рода человеческого и является одной из самых сильных мотиваций поведения человека»[147]. Она особенно усиливается с утратой человечеством своего изначального единства с природой. Преодоление этой изоляции вызывает потребность в поиске новых оснований единства со своими ближними и с природой. «Эта человеческая потребность в единении с другими может проявляться по-разному: как симбиотическая связь с матерью, с каким-нибудь идолом, со своим племенем, классом, нацией или религией, своим братством или своей профессиональной организацией»[148].
Наряду с выявлением мотивов социального единства и согласия, важное значение для определения особенностей межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности принадлежит выявлению основных препятствий к стабильному объединению людей. Среди таких антисоциальных тенденций в первую очередь можно обратить внимание на значение желаний и эгоистического интереса. Как замечает Э. Дюркгейм, интерес – это самая непостоянная вещь на свете, поскольку «завтра те же самые соображения превратят меня в вашего врага». Второй тенденцией, препятствующей стабильности в объединении и взаимодействии групп людей, является договор, основанный на физическом и моральном принуждении. При этом государство, стереотип или традиция обязывают людей к его соблюдению. Рассматривая договор в качестве препятствия к стабильному объединению общества, С. Московичи писал: «Бесспорно, договор связывает людей между собой, но в то же время он разъединяет их с обществом. Они считают лишь себя получающей стороной в договоре, который они сами учредили. Они забывают, что общество посредством воспитания подготовило их к согласию, обеспечило их средствами взаимопонимания, языком и разумом и что именно оно гарантирует взаимное согласие»[149]. Чтобы обеспечить прочные основания социальной стабильности, принуждение как основа межгруппового взаимодействия должно обрести характер солидарности, которая соответствует потребности человека в порядке и согласии.
Учитывая позицию С. Московичи, мы можем говорить о наличии двух факторов обеспечения общественной солидарности: 1) коллективное согласие, состоящее из чувств и убеждений, разделяемых сообществом; 2) разделение труда. Оба эти фактора солидарности обнаруживают изменение своей значимости в ходе развития. По мере того как моральный и общественный вес одного увеличивается, вес другого уменьшается. Разделение труда приводит к дифференциации функциональных обязанностей предметно-практической специализации производственной деятельности. Экономико-организационные основания индивидуализации людей приводят к тому, что у каждого появляется необходимость в других, чтобы работать, обмениваться или господствовать. Тем самым формируется новый тип солидарности, называемый органической солидарностью, которая основана на межгрупповом взаимодействии ролей и профессиональных групп[150]. Дифференциация функций и ролей не всегда обходится без принуждения.
Связь принуждения и справедливости, долга и интересов с экономическими основаниями социальной стабильности имела важный ракурс исследования, начиная с философии французского Просвещения. Так, Гельвеций особое место в межгрупповом взаимодействии отводил значению собственности в нравственных обязательствах, поднимая вопрос о том, обязан ли гражданин, не имеющий собственности, чем-нибудь той стране, в которой он ничем не обладает, и не могли бы законы путем разделения собственности соединить интересы большинства граждан с интересами отечества[151].
В такой трактовке основания межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности связываются с распределением верховной власти равномерно между всеми сословиями граждан, в результате чего властителем оказывается вся нация: «Здесь всякий поступок, согласный с интересом большинства, справедлив и добродетелен; здесь любовь к власти, являясь движущим началом граждан, должна вызывать любовь к справедливости и талантам. Продукт этой любви – счастье общества»[152]. При этом, оценивая радужные перспективы такой системы межгруппового взаимодействия, Гельвеций отмечал, что еще неизвестна страна, где единственная мера заслуг человеческой деятельности – общественная польза и добродетель. Тем не менее эти качества, по его мнению, все же более характерны не для азиатских, а для европейских народов как субъектов поддержания социальной стабильности. Европейцы, признавая ценность добродетели, почитают ее, хотя и скорее в теории, чем на практике[153], что можно рассматривать как серьезное препятствие к достижению социальной стабильности.
Современная точка зрения на препятствия и угрозы стабильности изложена в трудах известного политолога З. Бжезинского, который рассматривает межгрупповое взаимодействие на уровне государств как субъектов социальной стабильности. Обращаясь к проблеме соперничества за «Евразийские Балканы» таких стран, как Россия, Турция и Иран, З. Бжезинский выделяет различные группы мотивов их взаимодействия: мотивы, связанные с перспективами получения геополитических и экономических преимуществ, и исторические мотивы, несущие в себе «определенные остатки имперского чувства отдаленного прошлого». «На карту в этой головоломке поставлены геополитическое могущество, доступ к потенциально огромным богатствам, достижение национальных и/или религиозных целей и безопасность»[154]. Вопрос стабильности места и влияния в этом регионе для России З. Бжезинский связывает с необходимостью приспособиться к постимперской реальности и формированием новой системы политического взаимодействия, «которая бы сдерживала новые государства и позволила России сохранить доминирующие геополитические и экономические позиции»[155].
Ведущими субъектами социальной стабильности на международном уровне, в трактовке З. Бжезинского, выступают «глобальные империи» (Великобритания, потом США). Но они могут являться гарантом стабильности, пока обладают внутренней стабильностью. Так, Великобритания постепенно утратила статус «глобальной империи» в результате внутренних конфликтов в колониях, политической и финансовой дестабилизации. «Ощущение, что экономическое ослабление вызвано американским стилем капитализма, в огромной степени принизило престиж Америки. Вашингтонский консенсус мертв, и Запад больше не имеет монополии на принятие решений в глобальном масштабе», – пишут в своей статье «Глобализационная революция» К. Смадья и К. Претовиц[156].
Рассмотрев некоторые параметры взаимодействия мегасубъектов социальной стабильности, уделим внимание отдельным акторам – индивидам как субъектам межличностного взаимодействия в системе социальной стабильности. При этом наша трактовка личности как деятельностного субъекта межгруппового взаимодействия опирается на концептуальный подход А. Щюца, который вслед за Вебером определял социальную деятельность как «деятельность, которая в соответствии со смыслом, придаваемым ей действующим лицом или лицами, соотнесена с поведением других и соответственно ориентирована в своем протекании»[157].
Выделим ряд важных для нашего исследования особенностей межличностного взаимодействия, опираясь на соответствующие формулировки Шопенгауэра: важность учета индивидуальности субъект-субъектного взаимодействия («Мы, если желаем жить с людьми, должны каждого принимать и признавать с данной его индивидуальностью, какова бы она ни оказалась»[158]); учет меры ценности других, которая зависит от характеристик собственной личности («Всякий усматривает в другом лишь то, что содержится в нем самом»); ориентация на любовь, уважение и вежливость, которая сводится к «молчаливому соглашению игнорировать слабые моральные и интеллектуальные свойства друг друга и не выпячивать их»; ориентация на познание закономерностей межличностного и межгруппового общения, приобретенное из «чужих наставлений и собственного опыта» («Прощать и забывать – значит бросать за окно приобретенный драгоценный опыт»)[159].
В процессе реализации данных особенностей межличностного взаимодействия для формирования и поддержания социальной стабильности большое значение имеет согласованность позиций социальной группы. «Социальный консенсус» осуществляется на основе особой установки Я по отношению к чужой деятельности, опирающейся на представление о другом как обладающем переживаниями, сознанием, ценностью, позволяющими гармонизировать взаимодействие в социуме.
Учет особенностей межличностного взаимодействия в системе социальной стабильности позволяет обеспечить его эффективность и минимизировать недостаток положительных эмоций от социального взаимодействия, поскольку понимание мелочности и негативных мотивов взаимодействия деформирует установки и автостереотипы личности, дестабилизирует внутренний мир и систему отношений личности с социумом, как это образно показано в стихотворении Игоря Северянина «Поэза безнадежья» (1915 г.)[160]:
В этой трактовке равновесие представляется стабильным, лишь время от времени реагирующим на нарушения, причем таким образом, что либо восстанавливается прежнее равновесие, либо достигается новое состояние равновесия. Н. Луман рассматривает идею равновесия в контексте определения чувствительности системы к нарушениям и определения ее наиболее уязвимых мест: «Понятие равновесия заключает в себе теорию, которая стремится понять, каким образом можно регулировать отношение стабильности и нарушения»[161]. Ряд теорий равновесия основной акцент делает на стабильность, как если бы поддержание системы в стабильном состоянии было ценным само по себе, а механизмы, гарантировавшие равновесие, должны были заботиться о том, чтобы поддерживать систему в этом состоянии. Другие теории переносят стабильность с равновесия на неравновесие, исходя из того, что именно неравновесное состояние является условием социальной стабильности (концепция антиравновесия Яноша Корнаи).
Для преодоления неравновесности социальных взаимодействий важное значение имеет функциональная и коммуникативная роль процесса стереотипизации. Термин «стереотип» используется в социальных науках для обозначения «набора широко распространенных обобщений относительно психологических характеристик группы или класса людей»[162]. Исследования в сфере межгруппового взаимодействия показали, что когда две группы находятся в состоянии конкуренции, то, вероятнее всего, у них по отношению друг к другу будут существовать негативные стереотипы. Когда две группы сотрудничают, то с наибольшей долей вероятности у них по отношению друг к другу возникнут положительные стереотипы. Таким образом, конкуренция и сотрудничество в межгрупповом взаимодействии зависят не от состава групп и их характеристик, а от их отношений[163].
Основные свойства стереотипов, определяющие особенности межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности, это схематичность, упрощенность, эмоционально-оценочная нагруженность, устойчивость к новой информации, ригидность[164]. Для обеспечения социальной стабильности особое значение имеет устойчивость стереотипов, которая коренится в культурно-историческом происхождении атрибуируемых членами социальных общностей прототипических черт и особенностей. Культурный стереотип всегда выступает как продукт коллективной категоризации, связанный с присвоением некой группе лиц собирательного имени и с приписыванием им атрибутов, определяемых данным именем. Присвоение собирательного имени какому-либо конкретному лицу означает установление отношений эквивалентности между названным человеком и ему подобными. Такое опознание (американец, женщина, милиционер, новый русский и т. п.) является базовым уровнем классификации людей и «срабатывает» почти мгновенно, поскольку опирается на простейшие непосредственно воспринимаемые характеристики[165].
К важнейшей характеристике социального стереотипа социальная психология около 90 лет относит согласованность. Согласованность межгруппового взаимодействия, реализующаяся в высокой степени единства представлений среди членов стереотипизирущей группы, выступает одним из важных аспектов социальной стабильности. Традиционно существовало две гипотезы, объясняющие причины согласованности стереотипов. Согласно одной из них стереотипы трактуются как предубеждения, а социальное единение, образованное на их основе, отражает единообразную предвзятость части индивидов. Согласно второй социальное единение, сформированное общими стереотипами, вытекает из недостатка личных контактов у стереотипизируемой группы, иными словами, из широко распространенного невежества, и ослабляется при межличностном взаимодействии. Также было обнаружено, что люди имеют согласованные представления о группах, с которыми они находятся в контакте и к которым они испытывают симпатию. Самый яркий пример этой тенденции – согласованность автостереотипов. Так, русские довольно единодушно воспринимают себя как добрых, отзывчивых и гостеприимных[166]. Большие социальные группы, рассматриваемые в качестве субъектов межгруппового взаимодействия, серьезно различаются по степени стабильности. В этом аспекте напомним о дифференциации: 1) устойчивых больших социальных групп, которые сложились в ходе исторического развития общества, занимают определенное место в системе общественных отношений и поэтому являются долговременными в своем развитии, например классы, этнические, гендерные, профессиональные, возрастные и другие группы; 2) стихийно образующихся, достаточно кратковременно существующих общностей, возникающих по различным основаниям[167].
Социальное взаимодействие в рамках устойчивых больших социальных групп определяется тем, что, хотя члены любой большой группы в определенной степени осведомлены о существовании друг друга, близкое знакомство они поддерживают лишь с ограниченным кругом людей. С остальными их связывают символические отношения, порожденные сходством условий и образа жизни, интересов, убеждений, ценностей, переживаний и т. п. Причиной реальной консолидации подобных групп чаще всего является лишь угроза самому их существованию. В обычных условиях такие группы являются общностями лишь в сознании их участников. Во-вторых, социальное взаимодействие обусловлено исторической укорененностью устойчивых больших групп, что предопределяет упорядоченность групповых ценностей и норм в системе социальной стабильности.
Важная роль в стабильности межгрупповых взаимодействий принадлежит формирующемуся в России среднему классу. Средний класс, как всякая устойчивая группа, может считаться реальным образованием тогда, когда его члены разделяют общие ценности, имеют общую систему категорий и оценок и осознают себя принадлежащими к данной группе. Исследования показали, что российский средний класс в системе межгруппового взаимодействия субъективно определяется как слой с определенным уровнем дохода, состоящий из нескольких групп, различающихся по характеру занятости и профессиональному признаку. Кроме того, показатель идентификации представителей среднего класса со своей группой весьма высок и имеет положительную эмоциональную окраску[168], что характеризует данный класс как сформировавшуюся социальную группу.
Социальная группа как деятельностный субъект межгрупповых отношений выступает как «некто, кто обладает властью или добивается результата» (Оксфордский английский словарь). При этом понятие деятельности, в частности с точки зрения Э. Гидденса, «это непрерывный процесс, своего рода поток, в котором рефлексивный мониторинг или сознательное отслеживание деятелями своих действий и действий окружающих составляет основу контроля за телесными движениями, поддерживаемого акторами в ходе повседневной жизнедеятельности»[169]. Опираясь на подход Э. Гидденса, в числе основных признаков деятельности, определяющих особенности межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности, можно назвать:
После этого полученные результаты контент-анализа и экспертного анализа подверглись факторному анализу с использованием метода главных компонент и с последующим вращением «VARIMAX».
В исследовании также использовались результаты блиц-опроса, проведенного в декабре 2008 года – январе 2009 года в Екатеринбурге (общая численность выборки – 816 человек). Опрос проводился на базе Екатеринбургского городского научно-методического центра и носил пилотажный характер.
Один из вопросов, поставленных в ходе контент-анализа российской прессы, состоял в том, кто выступает в качестве гаранта социальной стабильности, т. е. того субъекта, от которого зависит достижение и сохранение этого желательного состояния общества. Результаты исследования показали, что в роли такого субъекта может выступать, во-первых, государство, во-вторых, бизнес, в-третьих, само общество в лице общественных организаций. Количественное соотношение публикаций, в которых представлены эти субъекты в качестве гарантов социальной стабильности, представлены в табл. 1.
Представляет интерес соотношение представлений о гаранте социальной стабильности и общего контекста публикации, отражающего преимущественную связь социальной стабильности с той или иной сферой социальной жизни (см. табл. 2).
О чем говорят эти соотношения?
Во-первых, как мы видим, независимо от общего контекста публикации, выражающего ее соотнесенность с одной из сфер общественных отношений, в абсолютном большинстве публикаций в роли гаранта социальной стабильности выступает государство. В этом выражается в целом патерналистский тип представления о социальной стабильности, характерный для российского менталитета.
Таблица 1
Гарант социальной стабильности
Таблица 1
Гарант социальной стабильности и общий контекст публикации
Во-вторых, обращает на себя внимание тот факт, что в публикациях экономической направленности в роли гаранта социальной стабильности чаще всего выступает государство, в то время как в публикациях, посвященных вопросам политики, напротив, таким гарантом мыслится бизнес. Данное соотношение вскрывает внутренне конфликтный характер социальных представлений о социальной стабильности как достаточно напряженной сфере отношений, построенных на взаимном контроле контрагентов. В системе этих отношений бизнес и государство предстают как два противовеса: государство контролирует бизнес, а бизнес стремится оказывать влияние на политику государства.
В-третьих, на фоне вышесказанного интересно, что в социальной сфере роль государства, бизнеса и общества в лице общественных организаций представляется примерно одинаковой. Это следует понимать так, что в общественном сознании бизнес несет почти равную ответственность с государством за состояние социальной сферы (что, однако, еще не означает, что он со своей ролью справляется), высокая же роль общества в защите социальной стабильности в социальной сфере, по-видимому, выражает представление о недостаточности гарантий социальной стабильности, обеспечиваемых государством.
В-четвертых, тем не менее в контексте быта, повседневности и межличностных отношений роль государства как гаранта социальной стабильности особенно высока (даже выше, чем в контексте экономики). Как это понимать? На наш взгляд, этот результат объясняется тем, что указанная сфера является наиболее «интимной», а потому в ней проявляются самые архаичные, «наивные», наименее отрефлектированные представления. Вот почему именно здесь мы наблюдаем живучесть привычных и традиционных для российского социума патерналистских упований личности на государство.
Почти столь же «традиционной», претерпевшей наименьшие трансформации является сфера рассуждений о культуре и образовании в аспекте социальной стабильности. И здесь, хотя и менее ярко, чем в сфере повседневности, проявились традиционные представления о государстве как гаранте социальной стабильности.
Психологической основой согласия между государствами и социальными группами в системе социальной стабильности являются механизмы мотивации. Э. Фромм указывает на существование в современном обществе мотива обладания, который определяет внутренне присущие человеку качества – эгоизм, леность и др., и бытия, который определяет желание человека реализовать свои возможности и способности, быть активным, преодолеть одиночество и эгоизм. В связи с этим одна из важнейших проблем поведения для науки – объяснить отсутствие активности в межгрупповом взаимодействии, которое является мотивационной базой социального единения и согласия. В поведении групп тенденция зависит от факторов среды: «Присущее человеку стремление к единению с другими коренится в специфических условиях существования рода человеческого и является одной из самых сильных мотиваций поведения человека»[147]. Она особенно усиливается с утратой человечеством своего изначального единства с природой. Преодоление этой изоляции вызывает потребность в поиске новых оснований единства со своими ближними и с природой. «Эта человеческая потребность в единении с другими может проявляться по-разному: как симбиотическая связь с матерью, с каким-нибудь идолом, со своим племенем, классом, нацией или религией, своим братством или своей профессиональной организацией»[148].
Наряду с выявлением мотивов социального единства и согласия, важное значение для определения особенностей межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности принадлежит выявлению основных препятствий к стабильному объединению людей. Среди таких антисоциальных тенденций в первую очередь можно обратить внимание на значение желаний и эгоистического интереса. Как замечает Э. Дюркгейм, интерес – это самая непостоянная вещь на свете, поскольку «завтра те же самые соображения превратят меня в вашего врага». Второй тенденцией, препятствующей стабильности в объединении и взаимодействии групп людей, является договор, основанный на физическом и моральном принуждении. При этом государство, стереотип или традиция обязывают людей к его соблюдению. Рассматривая договор в качестве препятствия к стабильному объединению общества, С. Московичи писал: «Бесспорно, договор связывает людей между собой, но в то же время он разъединяет их с обществом. Они считают лишь себя получающей стороной в договоре, который они сами учредили. Они забывают, что общество посредством воспитания подготовило их к согласию, обеспечило их средствами взаимопонимания, языком и разумом и что именно оно гарантирует взаимное согласие»[149]. Чтобы обеспечить прочные основания социальной стабильности, принуждение как основа межгруппового взаимодействия должно обрести характер солидарности, которая соответствует потребности человека в порядке и согласии.
Учитывая позицию С. Московичи, мы можем говорить о наличии двух факторов обеспечения общественной солидарности: 1) коллективное согласие, состоящее из чувств и убеждений, разделяемых сообществом; 2) разделение труда. Оба эти фактора солидарности обнаруживают изменение своей значимости в ходе развития. По мере того как моральный и общественный вес одного увеличивается, вес другого уменьшается. Разделение труда приводит к дифференциации функциональных обязанностей предметно-практической специализации производственной деятельности. Экономико-организационные основания индивидуализации людей приводят к тому, что у каждого появляется необходимость в других, чтобы работать, обмениваться или господствовать. Тем самым формируется новый тип солидарности, называемый органической солидарностью, которая основана на межгрупповом взаимодействии ролей и профессиональных групп[150]. Дифференциация функций и ролей не всегда обходится без принуждения.
Связь принуждения и справедливости, долга и интересов с экономическими основаниями социальной стабильности имела важный ракурс исследования, начиная с философии французского Просвещения. Так, Гельвеций особое место в межгрупповом взаимодействии отводил значению собственности в нравственных обязательствах, поднимая вопрос о том, обязан ли гражданин, не имеющий собственности, чем-нибудь той стране, в которой он ничем не обладает, и не могли бы законы путем разделения собственности соединить интересы большинства граждан с интересами отечества[151].
В такой трактовке основания межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности связываются с распределением верховной власти равномерно между всеми сословиями граждан, в результате чего властителем оказывается вся нация: «Здесь всякий поступок, согласный с интересом большинства, справедлив и добродетелен; здесь любовь к власти, являясь движущим началом граждан, должна вызывать любовь к справедливости и талантам. Продукт этой любви – счастье общества»[152]. При этом, оценивая радужные перспективы такой системы межгруппового взаимодействия, Гельвеций отмечал, что еще неизвестна страна, где единственная мера заслуг человеческой деятельности – общественная польза и добродетель. Тем не менее эти качества, по его мнению, все же более характерны не для азиатских, а для европейских народов как субъектов поддержания социальной стабильности. Европейцы, признавая ценность добродетели, почитают ее, хотя и скорее в теории, чем на практике[153], что можно рассматривать как серьезное препятствие к достижению социальной стабильности.
Современная точка зрения на препятствия и угрозы стабильности изложена в трудах известного политолога З. Бжезинского, который рассматривает межгрупповое взаимодействие на уровне государств как субъектов социальной стабильности. Обращаясь к проблеме соперничества за «Евразийские Балканы» таких стран, как Россия, Турция и Иран, З. Бжезинский выделяет различные группы мотивов их взаимодействия: мотивы, связанные с перспективами получения геополитических и экономических преимуществ, и исторические мотивы, несущие в себе «определенные остатки имперского чувства отдаленного прошлого». «На карту в этой головоломке поставлены геополитическое могущество, доступ к потенциально огромным богатствам, достижение национальных и/или религиозных целей и безопасность»[154]. Вопрос стабильности места и влияния в этом регионе для России З. Бжезинский связывает с необходимостью приспособиться к постимперской реальности и формированием новой системы политического взаимодействия, «которая бы сдерживала новые государства и позволила России сохранить доминирующие геополитические и экономические позиции»[155].
Ведущими субъектами социальной стабильности на международном уровне, в трактовке З. Бжезинского, выступают «глобальные империи» (Великобритания, потом США). Но они могут являться гарантом стабильности, пока обладают внутренней стабильностью. Так, Великобритания постепенно утратила статус «глобальной империи» в результате внутренних конфликтов в колониях, политической и финансовой дестабилизации. «Ощущение, что экономическое ослабление вызвано американским стилем капитализма, в огромной степени принизило престиж Америки. Вашингтонский консенсус мертв, и Запад больше не имеет монополии на принятие решений в глобальном масштабе», – пишут в своей статье «Глобализационная революция» К. Смадья и К. Претовиц[156].
Рассмотрев некоторые параметры взаимодействия мегасубъектов социальной стабильности, уделим внимание отдельным акторам – индивидам как субъектам межличностного взаимодействия в системе социальной стабильности. При этом наша трактовка личности как деятельностного субъекта межгруппового взаимодействия опирается на концептуальный подход А. Щюца, который вслед за Вебером определял социальную деятельность как «деятельность, которая в соответствии со смыслом, придаваемым ей действующим лицом или лицами, соотнесена с поведением других и соответственно ориентирована в своем протекании»[157].
Выделим ряд важных для нашего исследования особенностей межличностного взаимодействия, опираясь на соответствующие формулировки Шопенгауэра: важность учета индивидуальности субъект-субъектного взаимодействия («Мы, если желаем жить с людьми, должны каждого принимать и признавать с данной его индивидуальностью, какова бы она ни оказалась»[158]); учет меры ценности других, которая зависит от характеристик собственной личности («Всякий усматривает в другом лишь то, что содержится в нем самом»); ориентация на любовь, уважение и вежливость, которая сводится к «молчаливому соглашению игнорировать слабые моральные и интеллектуальные свойства друг друга и не выпячивать их»; ориентация на познание закономерностей межличностного и межгруппового общения, приобретенное из «чужих наставлений и собственного опыта» («Прощать и забывать – значит бросать за окно приобретенный драгоценный опыт»)[159].
В процессе реализации данных особенностей межличностного взаимодействия для формирования и поддержания социальной стабильности большое значение имеет согласованность позиций социальной группы. «Социальный консенсус» осуществляется на основе особой установки Я по отношению к чужой деятельности, опирающейся на представление о другом как обладающем переживаниями, сознанием, ценностью, позволяющими гармонизировать взаимодействие в социуме.
Учет особенностей межличностного взаимодействия в системе социальной стабильности позволяет обеспечить его эффективность и минимизировать недостаток положительных эмоций от социального взаимодействия, поскольку понимание мелочности и негативных мотивов взаимодействия деформирует установки и автостереотипы личности, дестабилизирует внутренний мир и систему отношений личности с социумом, как это образно показано в стихотворении Игоря Северянина «Поэза безнадежья» (1915 г.)[160]:
Возвращаясь от поэтических метафор и образов к теоретическим основаниям социальной стабильности, отметим, что они обогащаются концепцией метафор или моделей равновесия. Уже в XVI веке метафора равновесия использовалась применительно к идее «торгового баланса», а на рубеже XVII и XVIII веков характеризовала представление о международном, в частности европейском, равновесии наций (или политических факторов), используясь также и в более общем контексте.
Я чем-то подавлен, я чем-то стеснен.
Нет слов подходящих для звончатых песен.
И май в этот год уже не прежде – чудесен,
И жизнь – полуявь, полубред, полусон.
Я чем-то обижен, я как-то устал,
Мне так опротивели мелкие люди…
Мечтал о безлюдье, как будто о чуде:
Никто из них милого мне не сказал!
Как горько от зависти, лести, интриг,
От всех подражаний! От всех посвящений!
От их увенчаний развенчан мой гений!
Мне тяжко: я их беспощадно постиг.
Незваная свита терзала весь год
Своими заботами, сплетнями, грязью…
Ах, есть ли ей равные по безобразью
Духовных надежд, меркантильных забот?!
В этой трактовке равновесие представляется стабильным, лишь время от времени реагирующим на нарушения, причем таким образом, что либо восстанавливается прежнее равновесие, либо достигается новое состояние равновесия. Н. Луман рассматривает идею равновесия в контексте определения чувствительности системы к нарушениям и определения ее наиболее уязвимых мест: «Понятие равновесия заключает в себе теорию, которая стремится понять, каким образом можно регулировать отношение стабильности и нарушения»[161]. Ряд теорий равновесия основной акцент делает на стабильность, как если бы поддержание системы в стабильном состоянии было ценным само по себе, а механизмы, гарантировавшие равновесие, должны были заботиться о том, чтобы поддерживать систему в этом состоянии. Другие теории переносят стабильность с равновесия на неравновесие, исходя из того, что именно неравновесное состояние является условием социальной стабильности (концепция антиравновесия Яноша Корнаи).
Для преодоления неравновесности социальных взаимодействий важное значение имеет функциональная и коммуникативная роль процесса стереотипизации. Термин «стереотип» используется в социальных науках для обозначения «набора широко распространенных обобщений относительно психологических характеристик группы или класса людей»[162]. Исследования в сфере межгруппового взаимодействия показали, что когда две группы находятся в состоянии конкуренции, то, вероятнее всего, у них по отношению друг к другу будут существовать негативные стереотипы. Когда две группы сотрудничают, то с наибольшей долей вероятности у них по отношению друг к другу возникнут положительные стереотипы. Таким образом, конкуренция и сотрудничество в межгрупповом взаимодействии зависят не от состава групп и их характеристик, а от их отношений[163].
Основные свойства стереотипов, определяющие особенности межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности, это схематичность, упрощенность, эмоционально-оценочная нагруженность, устойчивость к новой информации, ригидность[164]. Для обеспечения социальной стабильности особое значение имеет устойчивость стереотипов, которая коренится в культурно-историческом происхождении атрибуируемых членами социальных общностей прототипических черт и особенностей. Культурный стереотип всегда выступает как продукт коллективной категоризации, связанный с присвоением некой группе лиц собирательного имени и с приписыванием им атрибутов, определяемых данным именем. Присвоение собирательного имени какому-либо конкретному лицу означает установление отношений эквивалентности между названным человеком и ему подобными. Такое опознание (американец, женщина, милиционер, новый русский и т. п.) является базовым уровнем классификации людей и «срабатывает» почти мгновенно, поскольку опирается на простейшие непосредственно воспринимаемые характеристики[165].
К важнейшей характеристике социального стереотипа социальная психология около 90 лет относит согласованность. Согласованность межгруппового взаимодействия, реализующаяся в высокой степени единства представлений среди членов стереотипизирущей группы, выступает одним из важных аспектов социальной стабильности. Традиционно существовало две гипотезы, объясняющие причины согласованности стереотипов. Согласно одной из них стереотипы трактуются как предубеждения, а социальное единение, образованное на их основе, отражает единообразную предвзятость части индивидов. Согласно второй социальное единение, сформированное общими стереотипами, вытекает из недостатка личных контактов у стереотипизируемой группы, иными словами, из широко распространенного невежества, и ослабляется при межличностном взаимодействии. Также было обнаружено, что люди имеют согласованные представления о группах, с которыми они находятся в контакте и к которым они испытывают симпатию. Самый яркий пример этой тенденции – согласованность автостереотипов. Так, русские довольно единодушно воспринимают себя как добрых, отзывчивых и гостеприимных[166]. Большие социальные группы, рассматриваемые в качестве субъектов межгруппового взаимодействия, серьезно различаются по степени стабильности. В этом аспекте напомним о дифференциации: 1) устойчивых больших социальных групп, которые сложились в ходе исторического развития общества, занимают определенное место в системе общественных отношений и поэтому являются долговременными в своем развитии, например классы, этнические, гендерные, профессиональные, возрастные и другие группы; 2) стихийно образующихся, достаточно кратковременно существующих общностей, возникающих по различным основаниям[167].
Социальное взаимодействие в рамках устойчивых больших социальных групп определяется тем, что, хотя члены любой большой группы в определенной степени осведомлены о существовании друг друга, близкое знакомство они поддерживают лишь с ограниченным кругом людей. С остальными их связывают символические отношения, порожденные сходством условий и образа жизни, интересов, убеждений, ценностей, переживаний и т. п. Причиной реальной консолидации подобных групп чаще всего является лишь угроза самому их существованию. В обычных условиях такие группы являются общностями лишь в сознании их участников. Во-вторых, социальное взаимодействие обусловлено исторической укорененностью устойчивых больших групп, что предопределяет упорядоченность групповых ценностей и норм в системе социальной стабильности.
Важная роль в стабильности межгрупповых взаимодействий принадлежит формирующемуся в России среднему классу. Средний класс, как всякая устойчивая группа, может считаться реальным образованием тогда, когда его члены разделяют общие ценности, имеют общую систему категорий и оценок и осознают себя принадлежащими к данной группе. Исследования показали, что российский средний класс в системе межгруппового взаимодействия субъективно определяется как слой с определенным уровнем дохода, состоящий из нескольких групп, различающихся по характеру занятости и профессиональному признаку. Кроме того, показатель идентификации представителей среднего класса со своей группой весьма высок и имеет положительную эмоциональную окраску[168], что характеризует данный класс как сформировавшуюся социальную группу.
Социальная группа как деятельностный субъект межгрупповых отношений выступает как «некто, кто обладает властью или добивается результата» (Оксфордский английский словарь). При этом понятие деятельности, в частности с точки зрения Э. Гидденса, «это непрерывный процесс, своего рода поток, в котором рефлексивный мониторинг или сознательное отслеживание деятелями своих действий и действий окружающих составляет основу контроля за телесными движениями, поддерживаемого акторами в ходе повседневной жизнедеятельности»[169]. Опираясь на подход Э. Гидденса, в числе основных признаков деятельности, определяющих особенности межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности, можно назвать: