1) максимальное значение активности в 1981 г. приходится на возраст в 34 года, а минимальное на группу 74-летних. В 1991 г. минимальная активность также приходится на группу 74-летних, а вот максимальное значение сдвигается на возрастной шкале к 42 годам;
2) среднее значение социальной активности у 18-летних в 1981 г. – 20,2, ау75-летних – 10,7 институциональных форм жизни. А вот в 1991 г. аналогичные значения у этих же возрастов составляют 21,7 и 20,2 форм. «Всплеск» социальной активности стариков достиг уровня молодых 1981 г.;
3) разность между максимальным и минимальным значением активностей возрастных групп в 1981 г. составляет 14,5 формы жизни против 6,6 в 1991 г., а среднеквадратическое отклонение (по 58 группам) 4,6 против 1,6. Вариация падает из-за исчезновения используемых форм предметной среды;
4) при более плотном распределении наблюдается резкое снижение активности от среднего по всему массиву в группе до 25 – 26 лет, составляющей 16 – 18 % анализируемого ансамбля. Обратные всплески активности наблюдаются в немногочисленных (1 – 2 %) группах старше 56 лет.
В целом люди пытаются найти новые точки опоры в изменяющейся социальной среде, и график 1991 г. как нельзя лучше иллюстрирует стохастический, так сказать, судорожный характер этого процесса. Конечно, наибольший интерес, на первый взгляд, представляет описание того, в каких подсистемах и какие формы исчезают, а в каких приходят новые социально институционализированные или асоциально возникающие формы жизни. Но параллельно с этим важно помнить об объективном характере катастрофы, так как такие события не случайны и тем более не могут происходить по воле отдельных личностей. Картина отклонений активности годовых возрастных когорт от средней по системе заставляет помнить об очередном «великом переломе страны через колено» не только в целостном движущемся образе, но и с точки зрения ответов на вопросы: «Кто, что опять ломал?» и «Те же ли в этот раз это снова были колена?». Это тем более важно потому, что 10000-ный массив 1991 г. уникален комплексным замером в точке слома системы, благодаря чему только и стало можно увидеть иллюстрируемый графиками разлом. В дополнение к нему два массива замера бюджетов времени в 1986 и 1993 гг. (как раз под финал «шоковой терапии» и переворота 1993 г.) покажут, какие катастрофические последствия имеют диссонирующие с объективной реальностью формы сознания, захватывающие сферы управления и принятия решений[69]. Однако отсутствие замера в точке перехода единым с предыдущими замерами инструментарием не дало бы возможность зафиксировать изменения. Через год-два мы снова бы получили плавную кривую на новых формах социальной жизни не поняв, что же произошло.
Прежде чем перейти к описанию социальных карт разрыва общественных взаимосвязей, уничтожения полей фундаментальных общностей, исходя из двухмерной графики рис. 3.2, посмотрим, как изменилась сама поверхность социального взаимодействия.
Объемная картина изменений на возрастной шкале
Карты разрыва социальных взаимосвязей и разрушение подсистемы труда
В табл. 1.7 и 1.14 мы привели картины связи политико-идеологического контура и ряда признаков по Таганрогу в 1969 г. и по СССР в 1981 г. При анализе лонгитюдного и повторных исследований мы увидели взаимосвязи общественных подсистем: общественно-политической, включая информационную, и трудовой, межличностной коммуникации и трудовой, замещения поколений и досуга и т. п. Теперь мы можем разобрать взаимосвязи, с одной стороны, демографических признаков (поколение, образование, род занятий) со степенью активности в политико-идеологической подсистеме того времени, а с другой – характер взаимосвязи активности в этой подсистеме с активностью в других подсистемах (достаток, общение, труд, досуг, активность в целом). При этом табл. 3.2 и 3.3 фиксируют характер этих связей сразу: и в начале и в конце анализируемого периода с 1981 по 1991 гг. Пока мы лишь мельком обращаемся к промежуточным движущим силам и мотивам изменений, к фактам обыденного сознания, субъективным отражениям реальности, которые в полной мере будут представлены в главе 4 на фоне структурных изменений. Здесь больше анализируется полюс «деятельность» в ее институциональном аспекте и активности в рамках заданных институтов.
Начнем с картины в целом. За 10 лет наиболее резкому разрушению поверглась структура форм трудовой активности и общественно-политическая структура на уровне трудовых общностей. Активность в сфере труда упала в 2,4, а достаток возрос в 1,4 раза. Упала детность (в 1,3 раза), число форм выражения общественного мнения (обратной связи от населения к власти (в 1,6), форм общественной работы (в 2,4). Сферы межличностной и массовой коммуникации и досуга к 1991 г. в целом фактически остаются на том же уровне активности населения, что в 1981 г. Остается высокой связь активности в политико-идеологическом контуре общества с общей активностью, возрастает эта связь с межличностной коммуникацией (все обсуждают общественные проблемы, прильнув к телевизорам), и энтропия в матрице форм этой связи резко снижается.
Обсуждение проблем страны сосредоточивается в более узком поле социального пространства, на котором сопряженность активности в политико-идеологической подсистеме и подсистеме общения резко возрастает. Аналогичная картина наблюдается и в изменении связей активности в политико-идеологическом контуре и активности присвоения в связи с уровнем благосостояния. Связь верхних страт с высоким уровнем благосостояния, а нижних, наоборот, с нуждой, остается практически на том же уровне. Однако, кстати, и здесь, как и во всех восьми парах идентичных замеров, энтропия падает. Здесь, верно, она падает значительно, что говорит о сужении поля благосостояния по отношению ко всей массе субъекта социального действия.
На первом месте по резкому сужению активности на поле политико-идеологических форм признак «образование». Энтропия падает с 0,757 до 0,547, малообразованные слои и слои со средним образованием уходят из стагнирующей и исчезающей институциональной структуры, а слои с высшим образованием сосредоточиваются на узком поле активности ограниченного числа форм. Именно здесь они c кумулятивным эффектом прорвутся «в будущее». Второе место по темпам сокращения социального поля дает межличностная коммуникация. Энтропия падает с 0,694 до 0,592, незанятые в народном хозяйстве студенты и домохозяйки, пенсионеры выходят на площади городов, пенсионеры активизируются в процессе выражения общественного мнения. Самое «замечательное» происходит на поле территориально-производственных общностей, на заводах и фабриках, в трудовых коллективах. Здесь институциональная структура деятельности уничтожается дотла. Взаимная сопряженность с прежней структурой резко падает, а показатель энтропии остается практически тем же самым. Это значит, что при разрушении институциональной структуры деятельности вся масса субъекта практически в полном объеме перешла на поле другого качества.
Для наглядности этой картины приведем два графика распределения активностей в сферах труда и благосостояния по возрастам в 1981 и 1991 гг. (рис. 3.5, 3.6).
Рис. 3.6.Соотношение уровня достатка населения в 1981 и 1991 гг. на возрастной шкале.
Как видно, общество выходит в область очередного перераспределения мира вещей и возрастания достатка, снижая активность в сфере производства.
Здесь для анализа комбинаторных связей форм трудовой активности специально выбраны нейтральные идеологически формы, которые могут существовать при любой технологической и социальной цепочке материального производства. Производственная дисциплина и выполнение заданий, нормы – обязательные условия уже индустриальной эпохи. Соревнование – та же здоровая конкуренция. Повышение квалификации и переобучение рабочей силы, творчество и передача опыта практикуется во всех индустриальных странах, а на постиндустриальной стадии принимает еще более широкий размах. Все эти формы, конечно, имеют наибольшую эффективность при ассоциированных формах собственности на средства производства, которые как раз и не получали в нашем обществе достаточного развития. Вместо исправления этого положения произошел откат к старым формам, изживающим себя во всем мире. При этом в собственных интересах корпоративных групп были созданы идеологические и пропагандистские институты (в буквальном смысле: академии, школы, выполняющие функции прежней пропаганды и заменившие прежнюю), которые за соответствующую мзду и возможность выживания создали и создают ряд мифов, к разбору которых мы еще обратимся. Однако эффект смены основных форм регуляторов обмена – форм собственности – на частную оказался фиктивным[71]. Во-первых, вместо худо-бедно работавших форм в массовом производстве была создана практика невыплаты зарплаты и возможности расторговывать мелким оптом запасы «социалистического» производства, делая сверхприбыль в сфере обращения, спекулируя гуманитрной помощью и именно так «входя» во всемирную торговлю. При этом алкоголь, наркотики, возможность торговать ворованным, «повязывая» широкие слои населения «халявой» с лицами, допущенными по указам глав государства к обладанию целыми отраслями, что предотвратило социальный взрыв. Конечно, помимо и наряду с прочими виртуозными социально-экономическими пассажами. Во-вторых, в отличие от западных стран частная собственность попала в руки отечественных «героев большой дороги» и «счастливцев» не за счет работы, разбоя с риском виселицы, колонизации других стран, а за счет «разгосударствления» стоимости, созданной трудом нескольких поколений, в том числе и в процессе, сильно напоминающем «колонизацию» собственной страны, который продолжился в новых условиях. Старые формы обмена результатами труда были уничтожены, новые стали эффективно работать только в сфере обращения и только на одном социальном полюсе. Под «ре-формами» скрывался по существу (не по декларируемому флеру) тождественный прежней структуре политико-идологический контур чиновничье-служилой российской «униформы», создавшей себе при попустительстве остолбеневшего от ее дел народа неслыханную «халяву».
Конечно, связь признаков в таблице с большим количеством малозаполненных клеток относительна[72]. Здесь лучше «работает» энтропия. В 1981 г. общая энтропия составляла 0,708, а экспериментальная по заполненным клеткам 0,719. Не то в 1991 г. Общая энтропия здесь 0,552, а экспериментальная по заполненным клеткам 0,554. Поля обмена стянулись к другим формам бытия. Наши исследования показывают к каким.
В 1989 г. в РСФСР НПО «Прогностика» совместно с Хьюстонским университетом (шт. Техас) проводило исследование руководителей 220 промышленных предприятий нашей страны, и я обрабатывал этот массив информации. С 1976 г. в Институте социологии проводилось исследование правового сознания работников промышленных предприятий, и мне также пришлось восстановить в базе данных это исследование в 2050 документов. Вторичный анализ этих исследований привел к выявлению любопытных деталей.
Все 224 директора предприятия были классифицированы по степени самостоятельности решения производственных и социальных вопросов предприятия, снабжения и определения цен на выпускаемую продукцию, налаживания внешнеторговых связей. 17 % оказались достаточно самостоятельными в этих вопросах, 53 % в одних случаях самостоятельными, а в других – нет, 30 % оказались в значительной мере несамостоятельными в принятии решений по всем указанным вопросам. Оказалось, что при назначении и выборе типа директора существует некоторая зависимость: самостоятельные назначенцы в первую очередь рекомендованы общественными организациями предприятий (партийной, профсоюзной, и т. п.), во вторую – местной партийной властью, в третью – трудовыми коллективами, относительно самостоятельные – прежде всего отраслевыми министерствами и ведомствами, а затем – местной партийной властью, а малосамостоятельные – трудовыми коллективами. Последних отличает стремление «иметь больше времени для личной жизни», «работать на престижном предприятии» и отрицательное отношение к тому, чтобы «работать на пользу своей страны». Самостоятельных директоров по этому параметру отличает сниженное стремление «иметь больше времени для личной жизни». При этом они обладают такими качествами, как «умение привлекать специалистов», «забота о нуждах работников», «использование в работе личных симпатий» при «неумении сработаться с начальством». Несамостоятельные в минимальной степени обладают «профессиональными знаниями в своей области», «способностью хорошо организовать работу предприятия», «культурой управленческих взаимоотношений», «умением поддерживать дисциплину», «ответственностью за порученное дело», «заботой о нуждах работников». Умеренно самостоятельные, на которых ориентируется отраслевое начальство, как раз наоборот, отличаются «способностью хорошо организовать работу предприятия».
Итак, «несамостоятельные» директора – это «серые» покладистые люди с большими амбициями и низким общественным интересом, «самостоятельные» – «задиры-профессионалы», умеющие привлечь специалистов, использующие обаяние для работы и заботящиеся о нуждах коллектива, «умеренно самостоятельные» – хорошие организаторы. На последних ориентируется отрасль, на самостоятельных – партийная органы предприятия и местная власть. Трудовые коллективы имеют двойственную ориентацию – и на «самостоятельных» и на «покладисто-удобных». Весь директорский корпус оценивает состояние экономики как катастрофическое и на первое место в спасении ситуации ставит партийную власть, а по поводу последствий отмены госзаказа имеет весьма эклектические представления о вымывании дешевых товаров, росте безработицы, увеличения зарплаты, срыва договорных поставок и росту отчислений на нужды соцкультбыта, и все одновременно. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Посмотрим, однако, на установки «трудового коллектива» с точки зрения правовых норм.
Положение с правовым сознанием населения
2) среднее значение социальной активности у 18-летних в 1981 г. – 20,2, ау75-летних – 10,7 институциональных форм жизни. А вот в 1991 г. аналогичные значения у этих же возрастов составляют 21,7 и 20,2 форм. «Всплеск» социальной активности стариков достиг уровня молодых 1981 г.;
3) разность между максимальным и минимальным значением активностей возрастных групп в 1981 г. составляет 14,5 формы жизни против 6,6 в 1991 г., а среднеквадратическое отклонение (по 58 группам) 4,6 против 1,6. Вариация падает из-за исчезновения используемых форм предметной среды;
4) при более плотном распределении наблюдается резкое снижение активности от среднего по всему массиву в группе до 25 – 26 лет, составляющей 16 – 18 % анализируемого ансамбля. Обратные всплески активности наблюдаются в немногочисленных (1 – 2 %) группах старше 56 лет.
В целом люди пытаются найти новые точки опоры в изменяющейся социальной среде, и график 1991 г. как нельзя лучше иллюстрирует стохастический, так сказать, судорожный характер этого процесса. Конечно, наибольший интерес, на первый взгляд, представляет описание того, в каких подсистемах и какие формы исчезают, а в каких приходят новые социально институционализированные или асоциально возникающие формы жизни. Но параллельно с этим важно помнить об объективном характере катастрофы, так как такие события не случайны и тем более не могут происходить по воле отдельных личностей. Картина отклонений активности годовых возрастных когорт от средней по системе заставляет помнить об очередном «великом переломе страны через колено» не только в целостном движущемся образе, но и с точки зрения ответов на вопросы: «Кто, что опять ломал?» и «Те же ли в этот раз это снова были колена?». Это тем более важно потому, что 10000-ный массив 1991 г. уникален комплексным замером в точке слома системы, благодаря чему только и стало можно увидеть иллюстрируемый графиками разлом. В дополнение к нему два массива замера бюджетов времени в 1986 и 1993 гг. (как раз под финал «шоковой терапии» и переворота 1993 г.) покажут, какие катастрофические последствия имеют диссонирующие с объективной реальностью формы сознания, захватывающие сферы управления и принятия решений[69]. Однако отсутствие замера в точке перехода единым с предыдущими замерами инструментарием не дало бы возможность зафиксировать изменения. Через год-два мы снова бы получили плавную кривую на новых формах социальной жизни не поняв, что же произошло.
Прежде чем перейти к описанию социальных карт разрыва общественных взаимосвязей, уничтожения полей фундаментальных общностей, исходя из двухмерной графики рис. 3.2, посмотрим, как изменилась сама поверхность социального взаимодействия.
Объемная картина изменений на возрастной шкале
На графиках зафиксированы всплески и падения средних величин активности в целом относительно средней по всему массиву, представленной осевой линией. В 1981 г. это эволюционирующее общество с достаточными уровнями социализации, создания предметного мира и естественным процессом угасания в старших возрастах. В 1991 г. это агонизирующая система. Вычтем из среднего значения активности каждого возраста среднюю по ансамблю в каждом из двух массивов. Получим вариацию активности когорт от точки баланса на уменьшение (на «-») и на увеличение (на «+») по каждой годовой когорте. Каждая когорта имеет репрезентативный объем. Перемножив этот нормированный объем на вариацию активности каждой группы от средней, увидим отклонение суммарной массы активности, измеренной формами общественной жизни, от точки баланса. Рассмотрев взаимосвязь вариации активности и массы отклонений у значений возрастов, шкала которых имплицирует физическое время в 58 лет, мы получим в трехмерной графике фигуры поверхности социума для 1981 и 1991 гг.
Итак, если формы общественной жизни представляют собой объективно данные индивидууму инструменты его личностного и одновременно социального существования, то в 1991 г. мы имеем уникальную возможность наблюдать смещение центра выпадения из общественной жизни не по естественным причинам (как это видно по 1981 г.), а по причинам уничтожения форм обмена в институциональной структуре. Поля социальной активности взрываются в кристаллической решетке социума. Воронка выпадения масс человеческой деятельности в асоциальную область сдвигается в зону младшего поколения, видны отчаянные всплески и падения в ряде возрастных когорт.
Мы далеки от попыток идеализировать порядок функционирования социальной системы в 1981 г. Перед ней объективно стояли задачи баланса обмена результатами труда на межнациональном, отраслевом, территориально-производственном уровне, между разными по социальным функциям общностям (семья – территориально-производственные агломерации), наконец, в целом между трудом и капиталом. Эти задачи могли решаться оптимизацией товарно-денежного обращения, конверсией, снижением доли госзаказа и степени эксплуатации труда. Главным политическим инструментом решения этой задачи была сильная представительная власть, местное самоуправление и основанная на базе внутрипроизводственной демократии самостоятельность предприятий, создающих стоимость в цепочке производственно-торговой кооперации при отчислении прибыли на социальное развитие регионов. Торговлю следовало приватизировать на балансе нового производителя стоимости с легализацией производящего, промышленного капитала при отсутствии льгот спекулятивно-агрессивному капиталу, умеющему создавать обществу лишь инфляцию, а себе «бешеные» деньги. Эти меры могли бы усилить существовавшую в недостаточно развитой степени обратную связь между властью и населением. Причем, по всем параметрам недостаточную: экономическим, социально-политическим и идеологическим. Но под лозунгом возрождения полновластия Советов, которым Советы на самом деле фактически почти никогда не обладали, номенклатурный слой власти окончательно приватизировал государство и всю институциональную структуру общества. Вместо усиления социально данных человеку форм институциональной структуры через оптимизацию производства и затем товарообмена вся эта структура была превращена в «своего рода частную корпорацию». Все (бывшие в определенной степени общественными) формы коллективного воспроизводства жизни стали частными формами наживы и стяжательства. Можно сказать, что верхи политической партии превратились в стране в секты, где «выборная общественная работа» плавно перетекает в занятие ипотечным кредитованием, «отдельные общественные поручения» в создание финансовых пирамид и превращения стоимости всей группы «А» в денежную массу доверенными для этого «общественного» дела лицами. Реставрация социальных порядков, однако, превзошла возврат к капиталистическим отношениям. В части форм взаимодействия между трудом и капиталом-«работовзятелем» она шагнула в дофеодальную эпоху, воссоздав темные виды крепостничества[70].
То, что такие социальные резонансы мертвых форм прошлой жизни не происходят случайно, очевидно. И теперь, увидев картину в целом, мы можем позволить себе разобрать те конкретные действия, которые люди избрали для своего спасения в этой головокружительной ситуации. Однако, прежде чем опускаться до садово-огородных участков, сколачивания шаек государственных корпораций-«пирамид», клак нищих и сутенеров и т. п. – то бишь до конкретных форм общественных «суверенитетов» дозоологического типа, имело бы смысл посмотреть на более крупные детали социального, очередного эксперимента «советской» (только в кавычках) и российской правящей «элиты». Но пойдем по порядку.
Рис. 3.3.Поверхность институциональной активности в 1981 г. на данных Всесоюзных исследований.
Рис. 3.4. Поверхность институциональной активности в 1991 г. на данных Всесоюзных исследований.
Итак, если формы общественной жизни представляют собой объективно данные индивидууму инструменты его личностного и одновременно социального существования, то в 1991 г. мы имеем уникальную возможность наблюдать смещение центра выпадения из общественной жизни не по естественным причинам (как это видно по 1981 г.), а по причинам уничтожения форм обмена в институциональной структуре. Поля социальной активности взрываются в кристаллической решетке социума. Воронка выпадения масс человеческой деятельности в асоциальную область сдвигается в зону младшего поколения, видны отчаянные всплески и падения в ряде возрастных когорт.
Мы далеки от попыток идеализировать порядок функционирования социальной системы в 1981 г. Перед ней объективно стояли задачи баланса обмена результатами труда на межнациональном, отраслевом, территориально-производственном уровне, между разными по социальным функциям общностям (семья – территориально-производственные агломерации), наконец, в целом между трудом и капиталом. Эти задачи могли решаться оптимизацией товарно-денежного обращения, конверсией, снижением доли госзаказа и степени эксплуатации труда. Главным политическим инструментом решения этой задачи была сильная представительная власть, местное самоуправление и основанная на базе внутрипроизводственной демократии самостоятельность предприятий, создающих стоимость в цепочке производственно-торговой кооперации при отчислении прибыли на социальное развитие регионов. Торговлю следовало приватизировать на балансе нового производителя стоимости с легализацией производящего, промышленного капитала при отсутствии льгот спекулятивно-агрессивному капиталу, умеющему создавать обществу лишь инфляцию, а себе «бешеные» деньги. Эти меры могли бы усилить существовавшую в недостаточно развитой степени обратную связь между властью и населением. Причем, по всем параметрам недостаточную: экономическим, социально-политическим и идеологическим. Но под лозунгом возрождения полновластия Советов, которым Советы на самом деле фактически почти никогда не обладали, номенклатурный слой власти окончательно приватизировал государство и всю институциональную структуру общества. Вместо усиления социально данных человеку форм институциональной структуры через оптимизацию производства и затем товарообмена вся эта структура была превращена в «своего рода частную корпорацию». Все (бывшие в определенной степени общественными) формы коллективного воспроизводства жизни стали частными формами наживы и стяжательства. Можно сказать, что верхи политической партии превратились в стране в секты, где «выборная общественная работа» плавно перетекает в занятие ипотечным кредитованием, «отдельные общественные поручения» в создание финансовых пирамид и превращения стоимости всей группы «А» в денежную массу доверенными для этого «общественного» дела лицами. Реставрация социальных порядков, однако, превзошла возврат к капиталистическим отношениям. В части форм взаимодействия между трудом и капиталом-«работовзятелем» она шагнула в дофеодальную эпоху, воссоздав темные виды крепостничества[70].
То, что такие социальные резонансы мертвых форм прошлой жизни не происходят случайно, очевидно. И теперь, увидев картину в целом, мы можем позволить себе разобрать те конкретные действия, которые люди избрали для своего спасения в этой головокружительной ситуации. Однако, прежде чем опускаться до садово-огородных участков, сколачивания шаек государственных корпораций-«пирамид», клак нищих и сутенеров и т. п. – то бишь до конкретных форм общественных «суверенитетов» дозоологического типа, имело бы смысл посмотреть на более крупные детали социального, очередного эксперимента «советской» (только в кавычках) и российской правящей «элиты». Но пойдем по порядку.
Карты разрыва социальных взаимосвязей и разрушение подсистемы труда
В табл. 1.7 и 1.14 мы привели картины связи политико-идеологического контура и ряда признаков по Таганрогу в 1969 г. и по СССР в 1981 г. При анализе лонгитюдного и повторных исследований мы увидели взаимосвязи общественных подсистем: общественно-политической, включая информационную, и трудовой, межличностной коммуникации и трудовой, замещения поколений и досуга и т. п. Теперь мы можем разобрать взаимосвязи, с одной стороны, демографических признаков (поколение, образование, род занятий) со степенью активности в политико-идеологической подсистеме того времени, а с другой – характер взаимосвязи активности в этой подсистеме с активностью в других подсистемах (достаток, общение, труд, досуг, активность в целом). При этом табл. 3.2 и 3.3 фиксируют характер этих связей сразу: и в начале и в конце анализируемого периода с 1981 по 1991 гг. Пока мы лишь мельком обращаемся к промежуточным движущим силам и мотивам изменений, к фактам обыденного сознания, субъективным отражениям реальности, которые в полной мере будут представлены в главе 4 на фоне структурных изменений. Здесь больше анализируется полюс «деятельность» в ее институциональном аспекте и активности в рамках заданных институтов.
Начнем с картины в целом. За 10 лет наиболее резкому разрушению поверглась структура форм трудовой активности и общественно-политическая структура на уровне трудовых общностей. Активность в сфере труда упала в 2,4, а достаток возрос в 1,4 раза. Упала детность (в 1,3 раза), число форм выражения общественного мнения (обратной связи от населения к власти (в 1,6), форм общественной работы (в 2,4). Сферы межличностной и массовой коммуникации и досуга к 1991 г. в целом фактически остаются на том же уровне активности населения, что в 1981 г. Остается высокой связь активности в политико-идеологическом контуре общества с общей активностью, возрастает эта связь с межличностной коммуникацией (все обсуждают общественные проблемы, прильнув к телевизорам), и энтропия в матрице форм этой связи резко снижается.
Обсуждение проблем страны сосредоточивается в более узком поле социального пространства, на котором сопряженность активности в политико-идеологической подсистеме и подсистеме общения резко возрастает. Аналогичная картина наблюдается и в изменении связей активности в политико-идеологическом контуре и активности присвоения в связи с уровнем благосостояния. Связь верхних страт с высоким уровнем благосостояния, а нижних, наоборот, с нуждой, остается практически на том же уровне. Однако, кстати, и здесь, как и во всех восьми парах идентичных замеров, энтропия падает. Здесь, верно, она падает значительно, что говорит о сужении поля благосостояния по отношению ко всей массе субъекта социального действия.
На первом месте по резкому сужению активности на поле политико-идеологических форм признак «образование». Энтропия падает с 0,757 до 0,547, малообразованные слои и слои со средним образованием уходят из стагнирующей и исчезающей институциональной структуры, а слои с высшим образованием сосредоточиваются на узком поле активности ограниченного числа форм. Именно здесь они c кумулятивным эффектом прорвутся «в будущее». Второе место по темпам сокращения социального поля дает межличностная коммуникация. Энтропия падает с 0,694 до 0,592, незанятые в народном хозяйстве студенты и домохозяйки, пенсионеры выходят на площади городов, пенсионеры активизируются в процессе выражения общественного мнения. Самое «замечательное» происходит на поле территориально-производственных общностей, на заводах и фабриках, в трудовых коллективах. Здесь институциональная структура деятельности уничтожается дотла. Взаимная сопряженность с прежней структурой резко падает, а показатель энтропии остается практически тем же самым. Это значит, что при разрушении институциональной структуры деятельности вся масса субъекта практически в полном объеме перешла на поле другого качества.
Для наглядности этой картины приведем два графика распределения активностей в сферах труда и благосостояния по возрастам в 1981 и 1991 гг. (рис. 3.5, 3.6).
Рис. 3.6.Соотношение уровня достатка населения в 1981 и 1991 гг. на возрастной шкале.
Как видно, общество выходит в область очередного перераспределения мира вещей и возрастания достатка, снижая активность в сфере производства.
Здесь для анализа комбинаторных связей форм трудовой активности специально выбраны нейтральные идеологически формы, которые могут существовать при любой технологической и социальной цепочке материального производства. Производственная дисциплина и выполнение заданий, нормы – обязательные условия уже индустриальной эпохи. Соревнование – та же здоровая конкуренция. Повышение квалификации и переобучение рабочей силы, творчество и передача опыта практикуется во всех индустриальных странах, а на постиндустриальной стадии принимает еще более широкий размах. Все эти формы, конечно, имеют наибольшую эффективность при ассоциированных формах собственности на средства производства, которые как раз и не получали в нашем обществе достаточного развития. Вместо исправления этого положения произошел откат к старым формам, изживающим себя во всем мире. При этом в собственных интересах корпоративных групп были созданы идеологические и пропагандистские институты (в буквальном смысле: академии, школы, выполняющие функции прежней пропаганды и заменившие прежнюю), которые за соответствующую мзду и возможность выживания создали и создают ряд мифов, к разбору которых мы еще обратимся. Однако эффект смены основных форм регуляторов обмена – форм собственности – на частную оказался фиктивным[71]. Во-первых, вместо худо-бедно работавших форм в массовом производстве была создана практика невыплаты зарплаты и возможности расторговывать мелким оптом запасы «социалистического» производства, делая сверхприбыль в сфере обращения, спекулируя гуманитрной помощью и именно так «входя» во всемирную торговлю. При этом алкоголь, наркотики, возможность торговать ворованным, «повязывая» широкие слои населения «халявой» с лицами, допущенными по указам глав государства к обладанию целыми отраслями, что предотвратило социальный взрыв. Конечно, помимо и наряду с прочими виртуозными социально-экономическими пассажами. Во-вторых, в отличие от западных стран частная собственность попала в руки отечественных «героев большой дороги» и «счастливцев» не за счет работы, разбоя с риском виселицы, колонизации других стран, а за счет «разгосударствления» стоимости, созданной трудом нескольких поколений, в том числе и в процессе, сильно напоминающем «колонизацию» собственной страны, который продолжился в новых условиях. Старые формы обмена результатами труда были уничтожены, новые стали эффективно работать только в сфере обращения и только на одном социальном полюсе. Под «ре-формами» скрывался по существу (не по декларируемому флеру) тождественный прежней структуре политико-идологический контур чиновничье-служилой российской «униформы», создавшей себе при попустительстве остолбеневшего от ее дел народа неслыханную «халяву».
Конечно, связь признаков в таблице с большим количеством малозаполненных клеток относительна[72]. Здесь лучше «работает» энтропия. В 1981 г. общая энтропия составляла 0,708, а экспериментальная по заполненным клеткам 0,719. Не то в 1991 г. Общая энтропия здесь 0,552, а экспериментальная по заполненным клеткам 0,554. Поля обмена стянулись к другим формам бытия. Наши исследования показывают к каким.
В 1989 г. в РСФСР НПО «Прогностика» совместно с Хьюстонским университетом (шт. Техас) проводило исследование руководителей 220 промышленных предприятий нашей страны, и я обрабатывал этот массив информации. С 1976 г. в Институте социологии проводилось исследование правового сознания работников промышленных предприятий, и мне также пришлось восстановить в базе данных это исследование в 2050 документов. Вторичный анализ этих исследований привел к выявлению любопытных деталей.
Все 224 директора предприятия были классифицированы по степени самостоятельности решения производственных и социальных вопросов предприятия, снабжения и определения цен на выпускаемую продукцию, налаживания внешнеторговых связей. 17 % оказались достаточно самостоятельными в этих вопросах, 53 % в одних случаях самостоятельными, а в других – нет, 30 % оказались в значительной мере несамостоятельными в принятии решений по всем указанным вопросам. Оказалось, что при назначении и выборе типа директора существует некоторая зависимость: самостоятельные назначенцы в первую очередь рекомендованы общественными организациями предприятий (партийной, профсоюзной, и т. п.), во вторую – местной партийной властью, в третью – трудовыми коллективами, относительно самостоятельные – прежде всего отраслевыми министерствами и ведомствами, а затем – местной партийной властью, а малосамостоятельные – трудовыми коллективами. Последних отличает стремление «иметь больше времени для личной жизни», «работать на престижном предприятии» и отрицательное отношение к тому, чтобы «работать на пользу своей страны». Самостоятельных директоров по этому параметру отличает сниженное стремление «иметь больше времени для личной жизни». При этом они обладают такими качествами, как «умение привлекать специалистов», «забота о нуждах работников», «использование в работе личных симпатий» при «неумении сработаться с начальством». Несамостоятельные в минимальной степени обладают «профессиональными знаниями в своей области», «способностью хорошо организовать работу предприятия», «культурой управленческих взаимоотношений», «умением поддерживать дисциплину», «ответственностью за порученное дело», «заботой о нуждах работников». Умеренно самостоятельные, на которых ориентируется отраслевое начальство, как раз наоборот, отличаются «способностью хорошо организовать работу предприятия».
Итак, «несамостоятельные» директора – это «серые» покладистые люди с большими амбициями и низким общественным интересом, «самостоятельные» – «задиры-профессионалы», умеющие привлечь специалистов, использующие обаяние для работы и заботящиеся о нуждах коллектива, «умеренно самостоятельные» – хорошие организаторы. На последних ориентируется отрасль, на самостоятельных – партийная органы предприятия и местная власть. Трудовые коллективы имеют двойственную ориентацию – и на «самостоятельных» и на «покладисто-удобных». Весь директорский корпус оценивает состояние экономики как катастрофическое и на первое место в спасении ситуации ставит партийную власть, а по поводу последствий отмены госзаказа имеет весьма эклектические представления о вымывании дешевых товаров, росте безработицы, увеличения зарплаты, срыва договорных поставок и росту отчислений на нужды соцкультбыта, и все одновременно. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Посмотрим, однако, на установки «трудового коллектива» с точки зрения правовых норм.
Положение с правовым сознанием населения
Александр Степанович Гречин построил типологию правового сознания людей с точки зрения информированности о сотне правовых норм: статей уголовного кодекса, норм трудового законодательства, положений конституционного права[73]. Мы повторили типологизацию этого массива другим методом и получили примерно те же типы правового сознания в нашем обществе. Сделаем краткий разбор их характеристик.
Типы правового сознания выделялись на основе блока из четырех вопросов относительно предложений-ситуаций, описывающих правонарушения. Вопросы фиксировали:
1) знания опрашиваемых типа законодательных санкций относительно правонарушения (уголовное, административное, общественное порицание);
2) оценки опрашиваемых действий правонарушителя (осуждение, частичное или полное одобрение);
3) оценки собственного поведения опрашиваемого при попадании в аналогичную ситуацию (как поступил бы);
4) как поступили бы опрашиваемые в ситуации, если бы правонарушение совершалось бы лицами из бытового или трудового окружения опрашиваемого.
Ситуации фиксировали различные правовые нарушения от мелких хищений, взяток, неуплаты алиментов, до хулиганства, кражи, спекуляции, контрабанды и антисоветской агитации, прав судей, милиции и т. п.
Были выделены шесть типов правового сознания:
1. Активно-позитивный тип: знают тип законодательных санкций, осуждают правонарушения, никогда не поступили бы подобным образом и активно препятствовали бы правонарушению в ближайшем своем окружении;
2. Традиционно-позитивный тип: по первым трем пунктам совпадающий с первым типом, но в случае нарушений закона окружающими придерживающийся принципов «моя хата с краю», «двое дерутся – третий не лезет», «наше дело телячье – поел да в стайку»;
3. Неустойчивый тип: не высказывая своего отрицательного отношения к требованию правовых норм, подходят к ним формально и могут совершать правонарушения;
4. Пограничный тип: не одобряют норм права, выполняют их, исходя из опасения быть наказанным, но, если, по их мнению, наказания можно будет избежать, совершат правонарушение;
5. Негативно-отклоняющийся тип: резко отрицательно относятся к правовым нормам из-за содержащихся в них санкций, не мыслят себе человеческой активности вне преступной жизни абсолютно не связанной с институтами социальной системы.
6. Этот тип должен быть оговорен более подробно.
А. С. Гречин выделил 5 типов, в нашей типологии – 1 – 5, однако его методика выделения была связана с шкальными преобразованиями, а мы в связи с потерей части документов исследования применили комбинаторный метод, сохранив принципиальные названия типов и выделив их в чистом виде 1 – 5, добавляя тип 0, отличающийся различным поведением в зависимости от ситуаций. Так в ситуации осуждения злостного неплательщика алиментов этот тип может быть положительным, в ситуации мелкой кражи уголовно наказуемым, а в ситуации антисоветской пропаганды демонстрировать суперпатриотизм и «любовь» к Родине. Преступный тип у Гречина насчитывал 1,5 %, столько же он насчитывает и после нашей обработки. Мы не рискнули выделять сильно-колеблющихся людей в преступный тип по нарушению ряда статей УК РСФСР, если они демонстрируют нахождение сразу в четырех-пяти типах правосознания, обязательно включая активно-позитивный. Такие комбинации доводят преступный тип до веса в 5,4 %. Конечно, относительность такого сужения «преступного поля» очевидна: почему «грабеж» лучше «контрабанды», а «антисоветская пропаганда» лучше «хулиганства», доказать в рамках правовой парадигмы невозможно. Однако в целостной картине рассмотрения взаимосвязей правового сознания лучше иметь резкие, контрастные а не размытые границы групп. Переходы же людей через поля конкретных правовых норм в зависимости от изменения ситуации должны рассматриваться отдельно и детально=.
Типы правового сознания выделялись на основе блока из четырех вопросов относительно предложений-ситуаций, описывающих правонарушения. Вопросы фиксировали:
1) знания опрашиваемых типа законодательных санкций относительно правонарушения (уголовное, административное, общественное порицание);
2) оценки опрашиваемых действий правонарушителя (осуждение, частичное или полное одобрение);
3) оценки собственного поведения опрашиваемого при попадании в аналогичную ситуацию (как поступил бы);
4) как поступили бы опрашиваемые в ситуации, если бы правонарушение совершалось бы лицами из бытового или трудового окружения опрашиваемого.
Ситуации фиксировали различные правовые нарушения от мелких хищений, взяток, неуплаты алиментов, до хулиганства, кражи, спекуляции, контрабанды и антисоветской агитации, прав судей, милиции и т. п.
Были выделены шесть типов правового сознания:
1. Активно-позитивный тип: знают тип законодательных санкций, осуждают правонарушения, никогда не поступили бы подобным образом и активно препятствовали бы правонарушению в ближайшем своем окружении;
2. Традиционно-позитивный тип: по первым трем пунктам совпадающий с первым типом, но в случае нарушений закона окружающими придерживающийся принципов «моя хата с краю», «двое дерутся – третий не лезет», «наше дело телячье – поел да в стайку»;
3. Неустойчивый тип: не высказывая своего отрицательного отношения к требованию правовых норм, подходят к ним формально и могут совершать правонарушения;
4. Пограничный тип: не одобряют норм права, выполняют их, исходя из опасения быть наказанным, но, если, по их мнению, наказания можно будет избежать, совершат правонарушение;
5. Негативно-отклоняющийся тип: резко отрицательно относятся к правовым нормам из-за содержащихся в них санкций, не мыслят себе человеческой активности вне преступной жизни абсолютно не связанной с институтами социальной системы.
6. Этот тип должен быть оговорен более подробно.
А. С. Гречин выделил 5 типов, в нашей типологии – 1 – 5, однако его методика выделения была связана с шкальными преобразованиями, а мы в связи с потерей части документов исследования применили комбинаторный метод, сохранив принципиальные названия типов и выделив их в чистом виде 1 – 5, добавляя тип 0, отличающийся различным поведением в зависимости от ситуаций. Так в ситуации осуждения злостного неплательщика алиментов этот тип может быть положительным, в ситуации мелкой кражи уголовно наказуемым, а в ситуации антисоветской пропаганды демонстрировать суперпатриотизм и «любовь» к Родине. Преступный тип у Гречина насчитывал 1,5 %, столько же он насчитывает и после нашей обработки. Мы не рискнули выделять сильно-колеблющихся людей в преступный тип по нарушению ряда статей УК РСФСР, если они демонстрируют нахождение сразу в четырех-пяти типах правосознания, обязательно включая активно-позитивный. Такие комбинации доводят преступный тип до веса в 5,4 %. Конечно, относительность такого сужения «преступного поля» очевидна: почему «грабеж» лучше «контрабанды», а «антисоветская пропаганда» лучше «хулиганства», доказать в рамках правовой парадигмы невозможно. Однако в целостной картине рассмотрения взаимосвязей правового сознания лучше иметь резкие, контрастные а не размытые границы групп. Переходы же людей через поля конкретных правовых норм в зависимости от изменения ситуации должны рассматриваться отдельно и детально=.