Сэм отвернулся, чтобы их не смущать. Он смотрел в окно на уличную суету и вспоминал свой ответ. Ответ был достаточно уклончивым и вполне в рамках их соглашения с Ральфом — и все же настолько честным, насколько Сэм мог себе это позволить. Кроме того, другого ответа он просто не мог представить себе.
— Простите, доктор Таун, — произнесла Элизабет, откашлявшись и шмыгнув носом. — Я уже успокоилась.
Сэм снова повернулся к ней. Она смотрела на него и улыбалась несмелой улыбкой, словно извиняясь за свою слабость.
— Кстати, мы не говорили об этом Джоанне. Разумеется, она знает, что у нее могла быть сестра — но мы не говорили ей в... — Элизабет сделала рукой неопределенный жест, — в этом контексте. Я думала, так будет лучше.
— Мне кажется, вы поступили правильно, — сказал Сэм со всей уверенностью, на которую был способен. — Вряд ли это могло бы нам чем-то помочь.
Дверь открылась, и вошла Джоанна. Она надела рабочий костюм и водолазку, а волосы собрала в хвост на макушке. Она выглядела подавленной и необычно хрупкой.
— Доктор Таун, спасибо, что вы пришли. Прошу вас, скажите мне, что все это было?
Но прежде чем Сэм успел что-то произнести, ее взгляд упал на носовой платок в руках матери.
— Мамочка, ты снова плакала! Пожалуйста, не надо. Со мной все хорошо... Просто это так странно и... Одним словом, это выбило меня из колеи. — Джоанна подбежала к ней и обняла ее. — Не волнуйся — я уверена, что теперь, когда доктор Таун здесь, все разъяснится.
Вернулся Ральф и встал, опершись о косяк, в дверях спальни. Джоанна спросила Сэма:
— Ральф говорит, что вы хотите пожить в нашем доме несколько дней?
— Да.
Она посмотрела на него. Отсутствие косметики, большие недоверчивые глаза и водолазка делали ее больше похожей на необычно серьезную девочку, чем на взрослую женщину.
— Кто она?
Сэм чувствовал на себе пристальный взгляд Ральфа, но не мог отвести глаз от Джоанны.
— Я не могу вам сказать, — произнес он.
— Не можете сказать? Или не станете говорить? Или не знаете?
— Я... не знаю.
Она смотрела на него, словно пробовала угадать, лжет он или говорит правду.
— Почему она написала «ПОМОГИТЕ»?
— И этого я тоже не знаю — пока. Возможно, мне удастся выяснить.
— Мы должны попытаться помочь ей, кем бы она ни была.
— Мы попытаемся.
Никто в комнате не проронил ни слова и не пошевелился, словно все чувствовали, что этот разговор касается только их двоих.
— Вы, наверное, считаете меня ужасной трусихой оттого, что я не отважилась вернуться домой? — спросила Джоанна с неподдельной серьезностью, и видно было, что она ждет его ответа.
— Нет. Мне кажется, вы не должны пока туда возвращаться. Это была бы ошибка.
— Почему?
Он слегка пожал плечами, словно в знак того, что ответ и так очевиден.
— Ральф сказал мне, что вы беременны. Это веская причина быть осторожной.
— Вы думаете, мне что-то угрожает?
— Не знаю. Но порой благоразумнее этого не выяснять.
Она продолжала смотреть на него, немного склонив голову, будто изменение угла зрения могло помочь ей лучше понять, о чем он думает.
— Есть ли что-то, чего я не знаю, доктор Таун? Что-то, о чем вы не хотите мне говорить?
Сэм покачал головой и мягко улыбнулся:
— Нет, даю вам слово, — это была ложь, но, тем не менее, достаточно безобидная. Было в Джоанне какое-то очарование, наивность и свежесть, которые так редко встречаются. — У вас очень живое воображение. Это тоже серьезное основание для того, чтобы держаться подальше от явлений такого рода, — Сэм посмотрел на Ральфа. — Не разрешайте ей пока возвращаться туда.
— Не волнуйтесь, я позабочусь.
Боб нетерпеливо фыркнул:
— Ну, а что до меня, то я не прочь съездить туда и взглянуть.
Сэм сразу — хотя сам не знал, почему — понял, что этого допустить нельзя.
— Прошу простить меня, мистер Кросс, — начал он, стараясь говорить со всем почтением, на какое был способен, — но мне не кажется, что это хорошая мысль.
— Почему? — взгляд Боба недвусмысленно говорил, что Сэму лучше бы привести достаточно серьезные аргументы.
— Не то чтобы что-то конкретное, — сказал Сэм, надеясь, что ему не придется вдаваться в подробности. — Но, что бы здесь ни случилось, это, безусловно, семейное дело. И оно связано с вашей семьей. Мне кажется, сейчас вам лучше быть вместе, поддерживать друг друга, и не подвергать себя лишний, раз воздействию того, чего мы до конца не понимаем.
Его слова Боба не убедили:
— Я хочу сам увидеть это проклятое зеркало — то, с надписью с обратной стороны.
— Увидите. Только дайте мне день или два — пожалуйста.
Боб поморщился, но, с большой неохотой, все-таки согласился:
— Ладно, вы — специалист. Я полагаю, нам лучше слушаться вас.
Сэм испытал огромное облегчение.
— Кстати, — сказал он, поворачиваясь к Джоанне. — Я прочел вашу книгу. Замечательно.
Ее лицо озарилось радостью.
— Вы действительно так считаете?
— Она, несомненно, заслуживает успеха.
— Ваше мнение для меня очень ценно. Не могли бы мы как-нибудь выбрать время и обсудить это подробнее?
— С удовольствием.
На этом, собственно, встреча закончилась. Отец Джоанны, будучи лишен возможности лично осмотреть «место преступления», проявил бешеную энергию. Он велел женщинам быстренько собирать вещи, а сам позвонил в гараж, чтобы ему приготовили его автомобиль. Сэм вежливо попрощался со всеми в коридоре, и Ральф пошел провожать жену, тестя и тещу. Когда он вернулся, Сэм дожидался его.
— Вы здорово справились, — сказал ему Ральф. — Спасибо. Они хорошие люди. Я надеюсь, что эта история не причинит огорчений больше, чем уже есть. — Он вытащил из кармана связку ключей и зажал ее в кулаке. — Не знаю, должен ли я дать вам ключи от своего дома или позвонить в Бельвью, чтобы на вас надели смирительную рубашку. — Он помолчал. — Впрочем, после сегодняшнего вечера, мне кажется, стоит предоставить вам презумпцию невиновности.
Казабон протянул ключи. Сэм взял их.
— Спасибо, — сказал он. — Если соберетесь куда-то поехать, сообщите мне, где можно будет вас найти.
Глава 58
Глава 59
Эпилог
— Простите, доктор Таун, — произнесла Элизабет, откашлявшись и шмыгнув носом. — Я уже успокоилась.
Сэм снова повернулся к ней. Она смотрела на него и улыбалась несмелой улыбкой, словно извиняясь за свою слабость.
— Кстати, мы не говорили об этом Джоанне. Разумеется, она знает, что у нее могла быть сестра — но мы не говорили ей в... — Элизабет сделала рукой неопределенный жест, — в этом контексте. Я думала, так будет лучше.
— Мне кажется, вы поступили правильно, — сказал Сэм со всей уверенностью, на которую был способен. — Вряд ли это могло бы нам чем-то помочь.
Дверь открылась, и вошла Джоанна. Она надела рабочий костюм и водолазку, а волосы собрала в хвост на макушке. Она выглядела подавленной и необычно хрупкой.
— Доктор Таун, спасибо, что вы пришли. Прошу вас, скажите мне, что все это было?
Но прежде чем Сэм успел что-то произнести, ее взгляд упал на носовой платок в руках матери.
— Мамочка, ты снова плакала! Пожалуйста, не надо. Со мной все хорошо... Просто это так странно и... Одним словом, это выбило меня из колеи. — Джоанна подбежала к ней и обняла ее. — Не волнуйся — я уверена, что теперь, когда доктор Таун здесь, все разъяснится.
Вернулся Ральф и встал, опершись о косяк, в дверях спальни. Джоанна спросила Сэма:
— Ральф говорит, что вы хотите пожить в нашем доме несколько дней?
— Да.
Она посмотрела на него. Отсутствие косметики, большие недоверчивые глаза и водолазка делали ее больше похожей на необычно серьезную девочку, чем на взрослую женщину.
— Кто она?
Сэм чувствовал на себе пристальный взгляд Ральфа, но не мог отвести глаз от Джоанны.
— Я не могу вам сказать, — произнес он.
— Не можете сказать? Или не станете говорить? Или не знаете?
— Я... не знаю.
Она смотрела на него, словно пробовала угадать, лжет он или говорит правду.
— Почему она написала «ПОМОГИТЕ»?
— И этого я тоже не знаю — пока. Возможно, мне удастся выяснить.
— Мы должны попытаться помочь ей, кем бы она ни была.
— Мы попытаемся.
Никто в комнате не проронил ни слова и не пошевелился, словно все чувствовали, что этот разговор касается только их двоих.
— Вы, наверное, считаете меня ужасной трусихой оттого, что я не отважилась вернуться домой? — спросила Джоанна с неподдельной серьезностью, и видно было, что она ждет его ответа.
— Нет. Мне кажется, вы не должны пока туда возвращаться. Это была бы ошибка.
— Почему?
Он слегка пожал плечами, словно в знак того, что ответ и так очевиден.
— Ральф сказал мне, что вы беременны. Это веская причина быть осторожной.
— Вы думаете, мне что-то угрожает?
— Не знаю. Но порой благоразумнее этого не выяснять.
Она продолжала смотреть на него, немного склонив голову, будто изменение угла зрения могло помочь ей лучше понять, о чем он думает.
— Есть ли что-то, чего я не знаю, доктор Таун? Что-то, о чем вы не хотите мне говорить?
Сэм покачал головой и мягко улыбнулся:
— Нет, даю вам слово, — это была ложь, но, тем не менее, достаточно безобидная. Было в Джоанне какое-то очарование, наивность и свежесть, которые так редко встречаются. — У вас очень живое воображение. Это тоже серьезное основание для того, чтобы держаться подальше от явлений такого рода, — Сэм посмотрел на Ральфа. — Не разрешайте ей пока возвращаться туда.
— Не волнуйтесь, я позабочусь.
Боб нетерпеливо фыркнул:
— Ну, а что до меня, то я не прочь съездить туда и взглянуть.
Сэм сразу — хотя сам не знал, почему — понял, что этого допустить нельзя.
— Прошу простить меня, мистер Кросс, — начал он, стараясь говорить со всем почтением, на какое был способен, — но мне не кажется, что это хорошая мысль.
— Почему? — взгляд Боба недвусмысленно говорил, что Сэму лучше бы привести достаточно серьезные аргументы.
— Не то чтобы что-то конкретное, — сказал Сэм, надеясь, что ему не придется вдаваться в подробности. — Но, что бы здесь ни случилось, это, безусловно, семейное дело. И оно связано с вашей семьей. Мне кажется, сейчас вам лучше быть вместе, поддерживать друг друга, и не подвергать себя лишний, раз воздействию того, чего мы до конца не понимаем.
Его слова Боба не убедили:
— Я хочу сам увидеть это проклятое зеркало — то, с надписью с обратной стороны.
— Увидите. Только дайте мне день или два — пожалуйста.
Боб поморщился, но, с большой неохотой, все-таки согласился:
— Ладно, вы — специалист. Я полагаю, нам лучше слушаться вас.
Сэм испытал огромное облегчение.
— Кстати, — сказал он, поворачиваясь к Джоанне. — Я прочел вашу книгу. Замечательно.
Ее лицо озарилось радостью.
— Вы действительно так считаете?
— Она, несомненно, заслуживает успеха.
— Ваше мнение для меня очень ценно. Не могли бы мы как-нибудь выбрать время и обсудить это подробнее?
— С удовольствием.
На этом, собственно, встреча закончилась. Отец Джоанны, будучи лишен возможности лично осмотреть «место преступления», проявил бешеную энергию. Он велел женщинам быстренько собирать вещи, а сам позвонил в гараж, чтобы ему приготовили его автомобиль. Сэм вежливо попрощался со всеми в коридоре, и Ральф пошел провожать жену, тестя и тещу. Когда он вернулся, Сэм дожидался его.
— Вы здорово справились, — сказал ему Ральф. — Спасибо. Они хорошие люди. Я надеюсь, что эта история не причинит огорчений больше, чем уже есть. — Он вытащил из кармана связку ключей и зажал ее в кулаке. — Не знаю, должен ли я дать вам ключи от своего дома или позвонить в Бельвью, чтобы на вас надели смирительную рубашку. — Он помолчал. — Впрочем, после сегодняшнего вечера, мне кажется, стоит предоставить вам презумпцию невиновности.
Казабон протянул ключи. Сэм взял их.
— Спасибо, — сказал он. — Если соберетесь куда-то поехать, сообщите мне, где можно будет вас найти.
Глава 58
У него ушло несколько часов на то, чтобы описать всю историю. Сэм писал от руки, сидя за рабочим столом Ральфа в его кабинете, где Казабон сочинял свои оперы. Почти все они были не окончены, хотя несколько партитур были проиграны и записаны на компакт-дисках, которые Сэм обнаружил в стойке на стене. Он прослушал парочку и нашел, что они любопытны, но, несомненно, вторичны. И подумал, возможно не слишком вежливо, что это — работа человека достаточно богатого, чтобы потворствовать своим увлечениям, и не достаточно талантливого, чтобы зарабатывать себе этим на жизнь. Впрочем, в своих записках Сэм ничего об этом не написал: он не видел причины оскорблять человека, который скорее всего найдет и будет читать эти бумаги.
Только подумав об этом, Сэм спросил себя — является ли то, что он написал в ожидании смерти, своего рода прощанием? И понял, что да. Хотя он не собирался предполагать, что умрет (он вообще не собирался строить никаких предположений), Сэм не представлял себе, как сможет дальше существовать в этом состоянии неопределенности. Шесть человек из его группы погибли, а Джоанна — его Джоанна — вступила в некое странное преддверие ада на краю изменившегося мира, в котором он теперь оказался.
Сэм не строил догадок о своей дальнейшей судьбе — он просто записал эту историю во всех подробностях, которые смог припомнить, начиная с того момента, когда прочел статью Джоанны, разоблачающую Элли и Мюррея Рэй. Он написал о том, как впервые встретился с Джоанной на телевидении, а потом — на Шестой Авеню, когда ее напугала Элли. Написал о том, как родилась идея эксперимента, и как развивались его отношения с Джоанной. В простой и ясной манере он записывал все, что случилось с того времени до момента, когда почти год назад вселенная разделилась.
Что это значит — вселенная разделилась? Говорю ли я о параллельных мирах? И если да, то что значит это? Это просто идея, способ, один из многих, описать странности природы, с которыми мы сталкиваемся, когда исследуем ее вплотную. Мы знаем, что на самом деле есть только один мир: тот, в котором находимся мы. Но мы знаем еще, что концепции места и времени — всего лишь отвлеченные построения человеческого ума, а не вещи, существующие в мироздании независимо от нас.
Ученые, как много раз было сказано, заплатили высокую цену за проникновение в тайны природы: они утратили связь с действительностью. Конечно, это была «действительность», как ее определяет здравый смысл — некое взаимодействие между «там», где находится прочий мир, и «здесь», где находимся мы. Теперь это различие исчезло, и здравый смысл оказался ненадежным союзником. Больше нет ничего, с чем мы могли бы утратить связь. Содержащее и содержимое, наблюдатель и наблюдаемое теперь одно и то же; части целого, не существующие независимо друг от друга.
Физикам следовало бы выработать язык, который отразил бы и точность нашего знания, и его двойственность. Электрон, например, не частица или волна; это и то и другое. Он существует на стыке двух состояний — пока мы не захотим, с целью его измерения, чтобы он был или одним или другим. Тогда он нам нравится.
Вселенная, в которой мы живем, в такой же степени создана нами, в какой мы созданы ей. Очевидные простейшие правила, такие как причина и следствие, утратили силу. Нильс Бор определял причинную связь как всего только метод, с помощью которого мы так или иначе упорядочиваем свои ощущения.
Никто не оспаривает существование этой двойственности на уровне микромира. Единственный вопрос — можно ли переносить ее в макроскопический мир нашей повседневной жизни? С каждым днем увеличивается количество свидетельств того, что можно. «Я сам, сидящий здесь, — живое тому доказательство».
Сэм отложил ручку и посмотрел в потолок. За пределами круга света от лампы почти ничего не было видно. Пока он писал, наступила ночь. Сэм задумался в поисках фразы, которая подведет итог и придаст четкую форму тому, что он пытался сказать.
Это была, конечно, безнадежная задача. Никакого «последнего» слова здесь быть не могло.
— Живое тому доказательство, — прочитал он вслух и взял ручку, но больше не написал ничего.
Потому что в это мгновение услышал ее голос. Очень отчетливый, хотя и негромкий. И при этом было очень трудно понять, откуда он донесся.
Сэм встал — как можно тише, будто боялся, что малейший звук спугнет ее, и он опять ее потеряет, на сей раз, может быть, навсегда.
— Джоанна? — позвал он шепотом.
Никакого ответа. Только тогда Сэм осознал, что, хотя слышал ее голос, понятия не имел, что именно она произнесла. Он действительно слышал ее? Или его воображение сыграло с ним злую шутку?
Он вышел на лестничную площадку и вслушался в темноту. Все было тихо, если не считать приглушенного уличного шума. Он вновь позвал ее:
— Джоанна?..
И опять ответа не было. Потом откуда-то сверху донесся слабый короткий звук, словно кто-то быстро прошел по скрипнувшей половице.
Сэм отошел подальше от кабинета, и темнота сгустилась вокруг еще больше. Он помолчал и снова позвал тихим шепотом:
— Джоанна, ты здесь...
Вновь он услышал ее голос — на сей раз ближе. Такой же едва уловимый шепот, как его собственный. Без сомнения, это был ее голос, но тем не менее он не мог понять, что она говорит.
— Джоанна? Где ты?
Он хотел нашарить в темноте выключатель, и вскрикнул от неожиданности, когда его рука коснулась теплой, живой плоти. Ее невидимые пальцы переплелись с его пальцами и стиснули их.
— Я здесь, — сказала она. Теперь ее голос звучал ясно и так близко, что Сэм чувствовал ее дыхание на своем лице. Ее тело, мягкое и теплое, прижалось к нему. Он обнял ее и почувствовал, что на ней ничего нет. Она нашла в темноте его губы своими губами.
Он почувствовал, что она расстегивает на нем рубашку. Отстранив ее руку, он сорвал с себя одежду одним движением. Сэм не пытался заговорить, он знал, что не сможет сказать ни слова. Сердце молотом стучало у него в груди, когда она вслепую вела его сквозь тьму, и наконец он оказался перед кроватью.
Они повалились, и набросились друг на друга с неистовством и страстью, которой, казалось, не будет конца. Единственными звуками, нарушавшими тишину были вздохи и крики жажды, желания и удовлетворения. Потом, насытившись, они молча лежали в объятиях друг друга.
— Я так счастлива, — прошептала она. — Я знала, что ты придешь. Теперь нам больше нечего бояться.
Притянув ее к себе, он почувствовал округлость ее груди, изгиб ее живота и бедер, влажность ее кожи. Он мог ее чувствовать, но не мог видеть. И понимал, что танец линий и контуров, мелькавших в темноте, когда они занимались любовью, был плодом его воображения, создавшего мысленные образы на основании физического соприкосновения их тел.
— Я хочу тебя видеть, — сказал он. — Мне нужно.
— Я знаю, — ее голос был мягким, как будто она ласково улыбалась, когда произносила эти слова. Она провела пальцами по его лицу. — Все хорошо. Ты можешь включить свет.
Сэм повернулся туда, где, как он помнил, у кровати стояла лампа. Он нашел выключатель, но, сам не понимая почему, не решался его повернуть.
— Не бойся, — сказала она.
Он повернул выключатель.
Как взрыв, сверкнула жгучая вспышка света. Но хуже боли, которая опалила его глаза, был мучительный, захлебывающийся рев — адский рев, всепоглощающий, оглушительный рев прожег его мозг.
Сэм не знал, сколько это продолжалось, но когда исчезла белизна ослепления и тишина постепенно вернулась, вместе с ней явилась странная опустошенность и отсутствие ощущения своего тела.
Откуда-то донесся вой боли и страха. Сэм знал, что это его голос — но теперь он, казалось, больше не принадлежал ему.
Она снова заговорила, уверенно и спокойно, словно знала, что это случится и готова была вести его дальше:
— Все хорошо, милый... Не бойся. Теперь тебе ничто не грозит...
В гневе и изумлении он выкрикнул:
— Я ничего не вижу! Где я?
Ощущение тела вернулось — резко, как это бывает после острого шока. Но это не было больно, он просто почувствовал, что стоит на ногах, вытянув перед собой руки, как слепой в поисках невидимых.
Опять он услышал ее голос — так близко, будто он звучал у него в голове:
— Пойдем... Пойдем со мной...
Он почувствовал ее руку на своем запястье — касание столь легкое, словно его вообще не было. Он сделал несколько шагов, и вдруг земля ушла у него из-под ног.
Но он не упал. Просто дом, город и весь окружающий мир внезапно распахнулись в космос. Он почувствовал, что летит, влекомый вверх таинственной, могучей и всеобъемлющей силой. Он знал, что она рядом с ним, но не мог бы сказать, откуда он это знает.
Потом его посетила мысль, что она не рядом, а в некотором роде стала частью его. Эта мысль показалась ему такой очевидной, что он не подвергал это сомнению и не задавался вопросом, как это может быть и куда они направляются.
Он просто решил — пусть все идет как идет; он несся куда-то, и казалось, что так будет вечно...
Только подумав об этом, Сэм спросил себя — является ли то, что он написал в ожидании смерти, своего рода прощанием? И понял, что да. Хотя он не собирался предполагать, что умрет (он вообще не собирался строить никаких предположений), Сэм не представлял себе, как сможет дальше существовать в этом состоянии неопределенности. Шесть человек из его группы погибли, а Джоанна — его Джоанна — вступила в некое странное преддверие ада на краю изменившегося мира, в котором он теперь оказался.
Сэм не строил догадок о своей дальнейшей судьбе — он просто записал эту историю во всех подробностях, которые смог припомнить, начиная с того момента, когда прочел статью Джоанны, разоблачающую Элли и Мюррея Рэй. Он написал о том, как впервые встретился с Джоанной на телевидении, а потом — на Шестой Авеню, когда ее напугала Элли. Написал о том, как родилась идея эксперимента, и как развивались его отношения с Джоанной. В простой и ясной манере он записывал все, что случилось с того времени до момента, когда почти год назад вселенная разделилась.
Что это значит — вселенная разделилась? Говорю ли я о параллельных мирах? И если да, то что значит это? Это просто идея, способ, один из многих, описать странности природы, с которыми мы сталкиваемся, когда исследуем ее вплотную. Мы знаем, что на самом деле есть только один мир: тот, в котором находимся мы. Но мы знаем еще, что концепции места и времени — всего лишь отвлеченные построения человеческого ума, а не вещи, существующие в мироздании независимо от нас.
Ученые, как много раз было сказано, заплатили высокую цену за проникновение в тайны природы: они утратили связь с действительностью. Конечно, это была «действительность», как ее определяет здравый смысл — некое взаимодействие между «там», где находится прочий мир, и «здесь», где находимся мы. Теперь это различие исчезло, и здравый смысл оказался ненадежным союзником. Больше нет ничего, с чем мы могли бы утратить связь. Содержащее и содержимое, наблюдатель и наблюдаемое теперь одно и то же; части целого, не существующие независимо друг от друга.
Физикам следовало бы выработать язык, который отразил бы и точность нашего знания, и его двойственность. Электрон, например, не частица или волна; это и то и другое. Он существует на стыке двух состояний — пока мы не захотим, с целью его измерения, чтобы он был или одним или другим. Тогда он нам нравится.
Вселенная, в которой мы живем, в такой же степени создана нами, в какой мы созданы ей. Очевидные простейшие правила, такие как причина и следствие, утратили силу. Нильс Бор определял причинную связь как всего только метод, с помощью которого мы так или иначе упорядочиваем свои ощущения.
Никто не оспаривает существование этой двойственности на уровне микромира. Единственный вопрос — можно ли переносить ее в макроскопический мир нашей повседневной жизни? С каждым днем увеличивается количество свидетельств того, что можно. «Я сам, сидящий здесь, — живое тому доказательство».
Сэм отложил ручку и посмотрел в потолок. За пределами круга света от лампы почти ничего не было видно. Пока он писал, наступила ночь. Сэм задумался в поисках фразы, которая подведет итог и придаст четкую форму тому, что он пытался сказать.
Это была, конечно, безнадежная задача. Никакого «последнего» слова здесь быть не могло.
— Живое тому доказательство, — прочитал он вслух и взял ручку, но больше не написал ничего.
Потому что в это мгновение услышал ее голос. Очень отчетливый, хотя и негромкий. И при этом было очень трудно понять, откуда он донесся.
Сэм встал — как можно тише, будто боялся, что малейший звук спугнет ее, и он опять ее потеряет, на сей раз, может быть, навсегда.
— Джоанна? — позвал он шепотом.
Никакого ответа. Только тогда Сэм осознал, что, хотя слышал ее голос, понятия не имел, что именно она произнесла. Он действительно слышал ее? Или его воображение сыграло с ним злую шутку?
Он вышел на лестничную площадку и вслушался в темноту. Все было тихо, если не считать приглушенного уличного шума. Он вновь позвал ее:
— Джоанна?..
И опять ответа не было. Потом откуда-то сверху донесся слабый короткий звук, словно кто-то быстро прошел по скрипнувшей половице.
Сэм отошел подальше от кабинета, и темнота сгустилась вокруг еще больше. Он помолчал и снова позвал тихим шепотом:
— Джоанна, ты здесь...
Вновь он услышал ее голос — на сей раз ближе. Такой же едва уловимый шепот, как его собственный. Без сомнения, это был ее голос, но тем не менее он не мог понять, что она говорит.
— Джоанна? Где ты?
Он хотел нашарить в темноте выключатель, и вскрикнул от неожиданности, когда его рука коснулась теплой, живой плоти. Ее невидимые пальцы переплелись с его пальцами и стиснули их.
— Я здесь, — сказала она. Теперь ее голос звучал ясно и так близко, что Сэм чувствовал ее дыхание на своем лице. Ее тело, мягкое и теплое, прижалось к нему. Он обнял ее и почувствовал, что на ней ничего нет. Она нашла в темноте его губы своими губами.
Он почувствовал, что она расстегивает на нем рубашку. Отстранив ее руку, он сорвал с себя одежду одним движением. Сэм не пытался заговорить, он знал, что не сможет сказать ни слова. Сердце молотом стучало у него в груди, когда она вслепую вела его сквозь тьму, и наконец он оказался перед кроватью.
Они повалились, и набросились друг на друга с неистовством и страстью, которой, казалось, не будет конца. Единственными звуками, нарушавшими тишину были вздохи и крики жажды, желания и удовлетворения. Потом, насытившись, они молча лежали в объятиях друг друга.
— Я так счастлива, — прошептала она. — Я знала, что ты придешь. Теперь нам больше нечего бояться.
Притянув ее к себе, он почувствовал округлость ее груди, изгиб ее живота и бедер, влажность ее кожи. Он мог ее чувствовать, но не мог видеть. И понимал, что танец линий и контуров, мелькавших в темноте, когда они занимались любовью, был плодом его воображения, создавшего мысленные образы на основании физического соприкосновения их тел.
— Я хочу тебя видеть, — сказал он. — Мне нужно.
— Я знаю, — ее голос был мягким, как будто она ласково улыбалась, когда произносила эти слова. Она провела пальцами по его лицу. — Все хорошо. Ты можешь включить свет.
Сэм повернулся туда, где, как он помнил, у кровати стояла лампа. Он нашел выключатель, но, сам не понимая почему, не решался его повернуть.
— Не бойся, — сказала она.
Он повернул выключатель.
Как взрыв, сверкнула жгучая вспышка света. Но хуже боли, которая опалила его глаза, был мучительный, захлебывающийся рев — адский рев, всепоглощающий, оглушительный рев прожег его мозг.
Сэм не знал, сколько это продолжалось, но когда исчезла белизна ослепления и тишина постепенно вернулась, вместе с ней явилась странная опустошенность и отсутствие ощущения своего тела.
Откуда-то донесся вой боли и страха. Сэм знал, что это его голос — но теперь он, казалось, больше не принадлежал ему.
Она снова заговорила, уверенно и спокойно, словно знала, что это случится и готова была вести его дальше:
— Все хорошо, милый... Не бойся. Теперь тебе ничто не грозит...
В гневе и изумлении он выкрикнул:
— Я ничего не вижу! Где я?
Ощущение тела вернулось — резко, как это бывает после острого шока. Но это не было больно, он просто почувствовал, что стоит на ногах, вытянув перед собой руки, как слепой в поисках невидимых.
Опять он услышал ее голос — так близко, будто он звучал у него в голове:
— Пойдем... Пойдем со мной...
Он почувствовал ее руку на своем запястье — касание столь легкое, словно его вообще не было. Он сделал несколько шагов, и вдруг земля ушла у него из-под ног.
Но он не упал. Просто дом, город и весь окружающий мир внезапно распахнулись в космос. Он почувствовал, что летит, влекомый вверх таинственной, могучей и всеобъемлющей силой. Он знал, что она рядом с ним, но не мог бы сказать, откуда он это знает.
Потом его посетила мысль, что она не рядом, а в некотором роде стала частью его. Эта мысль показалась ему такой очевидной, что он не подвергал это сомнению и не задавался вопросом, как это может быть и куда они направляются.
Он просто решил — пусть все идет как идет; он несся куда-то, и казалось, что так будет вечно...
Глава 59
До полудня Ральф Казабон пытался дозвониться к себе домой, но безуспешно. В первый день он решил не мешать Сэму нести его странную вахту, но на второй стал все чаще задумываться о том, что там происходит, и в конце концов уже не мог сосредоточиться ни на чем другом.
Тем не менее, он позвонил только после завтрака; все утро Ральф осматривал квартиры, которые сдавались в аренду. Пока не нашлось ничего, что подходило бы Джоанне и ему самому, но спешить было некуда: она жила у родителей, и он обещал приехать к ней вечером. Он предложил ей устроить себе небольшой праздник, улететь куда-нибудь к солнцу и оставить позади все ночные кошмары. Джоанне понравилась эта идея, и они договорились обсудить ее за обедом.
Таким образом, сейчас было самое подходящее время выяснить, почему Сэм не отвечает на звонки; и сделать это было бы желательно засветло. Ральф ненавидел признаваться в этом даже себе, но он не имел никакого желания находиться в том доме — в своем доме — после наступления темноты. Он уже смирился с мыслью, что дом придется продать. Даже если события двух последних ночей больше никогда не повторятся, он был не в состоянии заставить себя там жить. И прежде всего, он не мог рисковать Джоанной. Ральф надеялся лишь, что Сэм найдет какой-нибудь способ справиться с той таинственной силой, которая завладела домом, иначе его будет нелегко продать — даже кому-нибудь издалека и за низкую цену.
Ральф долго звонил в звонок, прежде чем вынуть из кармана вторые ключи и вставить их в замочную скважину. Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоить нервы, и открыл дверь.
Вешалка по-прежнему валялась там же, где и два дня назад, и ему пришлось протискиваться в дверь боком. Едва оказавшись в коридоре, Ральф увидел Сэма Тауна.
Его обнаженное тело лежало лицом вниз на ступеньках лестницы. Руки были раскинуты, словно в попытке остановить падение, а шея искривлена под углом, который не оставлял сомнений в том, что он мертв. Глаза мертвеца были открыты, словно Сэм потрясенно смотрел на лужу собственной крови, застывшей на полу, — темно-красное пятно, которое казалось почти черным в исчезающем свете позднего солнца над Манхэттеном.
Тем не менее, он позвонил только после завтрака; все утро Ральф осматривал квартиры, которые сдавались в аренду. Пока не нашлось ничего, что подходило бы Джоанне и ему самому, но спешить было некуда: она жила у родителей, и он обещал приехать к ней вечером. Он предложил ей устроить себе небольшой праздник, улететь куда-нибудь к солнцу и оставить позади все ночные кошмары. Джоанне понравилась эта идея, и они договорились обсудить ее за обедом.
Таким образом, сейчас было самое подходящее время выяснить, почему Сэм не отвечает на звонки; и сделать это было бы желательно засветло. Ральф ненавидел признаваться в этом даже себе, но он не имел никакого желания находиться в том доме — в своем доме — после наступления темноты. Он уже смирился с мыслью, что дом придется продать. Даже если события двух последних ночей больше никогда не повторятся, он был не в состоянии заставить себя там жить. И прежде всего, он не мог рисковать Джоанной. Ральф надеялся лишь, что Сэм найдет какой-нибудь способ справиться с той таинственной силой, которая завладела домом, иначе его будет нелегко продать — даже кому-нибудь издалека и за низкую цену.
Ральф долго звонил в звонок, прежде чем вынуть из кармана вторые ключи и вставить их в замочную скважину. Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоить нервы, и открыл дверь.
Вешалка по-прежнему валялась там же, где и два дня назад, и ему пришлось протискиваться в дверь боком. Едва оказавшись в коридоре, Ральф увидел Сэма Тауна.
Его обнаженное тело лежало лицом вниз на ступеньках лестницы. Руки были раскинуты, словно в попытке остановить падение, а шея искривлена под углом, который не оставлял сомнений в том, что он мертв. Глаза мертвеца были открыты, словно Сэм потрясенно смотрел на лужу собственной крови, застывшей на полу, — темно-красное пятно, которое казалось почти черным в исчезающем свете позднего солнца над Манхэттеном.
Эпилог
— Если я не вернусь туда, — сказала она, — эта история будет преследовать меня до конца жизни, а я не хочу. Я должна хотя бы раз пройти по дому, и тогда с этим будет покончено. Экзорцизм.
Ральф пытался ее отговорить, но она была непреклонна. Разговор происходил через десять дней после гибели Сэма. Из Бостона приехал один из братьев Сэма — Ральф его встретил — который должен был позаботиться о том, чтобы тело было отправлено на полуостров Кейп-Код, где находилось фамильное кладбище Таунов. Было признано, что смерть произошла в результате несчастного случая, а тот факт, что Сэм упал с лестницы, когда пытался установить, действительно ли этот дом посещался привидением, не вызвал интереса у городских властей. Даже если предположить, что Сэма столкнули, закон не мог возбудить судебное преследование призрака или другого бесплотного духа.
Единственная, что оставалось решить Ральфу, — что делать с рукописью, которую он обнаружил на столе у себя в кабинете. Он нашел ее уже после того, как труп унесли. Он отвез рукопись в отель и, сообщив по телефону Джоанне трагическую новость, прочел ее. Он перечитал рукопись дважды, а потом еще раз, прежде чем мужественно признался себе, что должен принять какое-то решение. Но сразу делать этого не стал и, положив рукопись в конверт, убрал его в гостиничный сейф гостиницы.
Там она лежала несколько дней, пока не были завершены все формальности. Даже когда из университета приехала Пэгги О'Донован, желая увидеть место, где умер Сэм, Ральф не сказал ей о рукописи. Шли дни, но ничто не говорило о том, что в доме по-прежнему творится что-то сверхъестественное, и Ральф все больше склонялся к мысли, что говорить о ней вообще никому не стоит.
Он нанял рабочих и привел дом в порядок. Зеркало в ванной, разумеется, заменили. Никто не жаловался, что чувствует или замечает что-то странное, необычное. Даже сам Ральф постепенно начал чувствовать себя в доме так же непринужденно, как раньше, хотя по-прежнему не оставался там ночевать и, через неделю передал его агенту по продаже недвижимости.
Чем больше он думал о записках Сэма, тем меньше ему хотелось, чтобы кто-то увидел их. Он считал, что с юридической и моральной стороны они принадлежат семье Таунов или по крайней мере его исследовательской группе в университете. Но поскольку Сэм не оставил никаких письменных указаний на этот счет и в самой рукописи ни словом не обмолвился, кому она адресована, Ральф решил, что этот документ предназначен ему, и он вправе сам решать, как с ним поступить.
Ночью перед переездом из отеля в уютную квартиру, которую он нашел на углу Мэдисон Авеню и шестьдесят четвертой улицы, Ральф достал бумаги из сейфа и сжег, страница за страницей, в металлическом мусорном бачке. При этом он чувствовал, что этот эпизод в его жизни закончен, и он подводит под ним черту. То, что писал Сэм, ни один нормальный человек не мог бы воспринять всерьез. В лучшем случае это можно было назвать фантазией, порождением воспаленного ума. Персонажи вроде Элли и Мюррея Рэй были словно целиком взяты из дешевой литературы, а не из реальной жизни. Той Джоанны Кросс, с которой, якобы, произошла эта невероятная история, никогда не существовало. Лучше всего не обращать на это внимания и постараться как можно скорее об этом забыть. Зачем доставлять себе, а тем более Джоанне, лишние неприятности? История Сэма Тауна представляла собой суеверную чушь, которую нельзя ни доказать, ни опровергнуть, а можно только тиснуть в какой-нибудь бульварной газетенке, какие дают на сдачу в супермаркетах. Если бы прошел слух о том, что написано в рукописи, это могло бы навсегда испортить жизнь ему и Джоанне. Ральф не испытывал никаких угрызений совести, когда выбрасывал черный пепел в унитаз и нажимал ручку слива.
После этого он уже решил, что все неприятности позади, но тут Джоанна принялась настаивать на том, чтобы съездить домой. Только разик, говорила она. Изгнать нечистую силу. Не из дома, а из себя — она боялась, что ее коснулось нечто чуждое, противоестественное, и единственным средством избавиться от страха было совершить этот обряд прощания — и тут же уехать.
Ральф сам не понимал, почему это желание вызывает у него тягостные предчувствия, но он никак не мог от них избавиться.
— Ладно, — сказал он. — Если я не могу тебя удержать, то по крайней мере поеду с тобой. Надеюсь, против этого ты возражать не будешь?
— Разумеется, нет. — Она просунула руку ему под локоть и поцеловала в щеку. — Мы поедем вместе, а потом забудем об этом.
Наутро было морозно и солнечно. В десять часов они вошли в дом, сначала спустились на кухню, а потом поднялись в гостиную, где все это начиналось. Сломанную мебель давно увезли, покрытие пола отремонтировали, положили новый ковер и повесили над камином новое зеркало.
Они поднялись на следующий этаж, зашли в музыкальный кабинет, заглянули в комнаты для гостей и в маленький закуток, где Ральф устроил библиотеку. Наконец они добрались до спальни и смежной с ней ванной комнаты, и долго стояли там в молчании, а яркий свет солнца лился через окна.
— Ты знаешь, — сказала Джоанна, — я начинаю жалеть, что мы его продаем.
— Знаю, — ответил Ральф. — Я тоже. Но все равно думаю, что мы должны это сделать, а ты?
Джоанна задумчиво кивнула:
— Да, наверное. Он никогда уже не будет таким, как раньше, правда?
Они начали спускаться по лестнице, и на полпути услышали, как открылась и снова закрылась входная дверь. Они остановились и переглянулись, почувствовав минутное замешательство, но потом Ральф смущенно улыбнулся.
— Я совсем забыл, — сказал он. — Мадж Рейнхарт звонила из агентства по продаже недвижимости. Она сказала, что приведет сегодня потенциальных покупателей осмотреть дом. Она говорит, что это люди серьезные. Нет сомнений, что они ищут солидный особняк, и у них есть деньги. Давай-ка спустимся и поздороваемся.
Но когда они вышли в холл, Джоанна нахмурилась. Чем-то эта пожилая пара рядом с высокой и элегантной мисс Рейнхарт показалась ей странно знакомой. На женщине была дорогая шубка, а на мужчине — пальто из верблюжьей шерсти и черная меховая шляпа. Но когда они повернулись, она поняла, что никогда их не видела.
— О, мистер и миссис Казабон, — проворковала Мадж, излучая уверенность и обаяние. — Я не знала, что вы еще здесь. Похоже, мы только что продали ваш дом. Позвольте мне познакомить вас с мистером и миссис Рэй.
— Мюррей, — представился старик, почтительно приподнимая шляпу. — А это моя жена, Элли.
Ральф пытался ее отговорить, но она была непреклонна. Разговор происходил через десять дней после гибели Сэма. Из Бостона приехал один из братьев Сэма — Ральф его встретил — который должен был позаботиться о том, чтобы тело было отправлено на полуостров Кейп-Код, где находилось фамильное кладбище Таунов. Было признано, что смерть произошла в результате несчастного случая, а тот факт, что Сэм упал с лестницы, когда пытался установить, действительно ли этот дом посещался привидением, не вызвал интереса у городских властей. Даже если предположить, что Сэма столкнули, закон не мог возбудить судебное преследование призрака или другого бесплотного духа.
Единственная, что оставалось решить Ральфу, — что делать с рукописью, которую он обнаружил на столе у себя в кабинете. Он нашел ее уже после того, как труп унесли. Он отвез рукопись в отель и, сообщив по телефону Джоанне трагическую новость, прочел ее. Он перечитал рукопись дважды, а потом еще раз, прежде чем мужественно признался себе, что должен принять какое-то решение. Но сразу делать этого не стал и, положив рукопись в конверт, убрал его в гостиничный сейф гостиницы.
Там она лежала несколько дней, пока не были завершены все формальности. Даже когда из университета приехала Пэгги О'Донован, желая увидеть место, где умер Сэм, Ральф не сказал ей о рукописи. Шли дни, но ничто не говорило о том, что в доме по-прежнему творится что-то сверхъестественное, и Ральф все больше склонялся к мысли, что говорить о ней вообще никому не стоит.
Он нанял рабочих и привел дом в порядок. Зеркало в ванной, разумеется, заменили. Никто не жаловался, что чувствует или замечает что-то странное, необычное. Даже сам Ральф постепенно начал чувствовать себя в доме так же непринужденно, как раньше, хотя по-прежнему не оставался там ночевать и, через неделю передал его агенту по продаже недвижимости.
Чем больше он думал о записках Сэма, тем меньше ему хотелось, чтобы кто-то увидел их. Он считал, что с юридической и моральной стороны они принадлежат семье Таунов или по крайней мере его исследовательской группе в университете. Но поскольку Сэм не оставил никаких письменных указаний на этот счет и в самой рукописи ни словом не обмолвился, кому она адресована, Ральф решил, что этот документ предназначен ему, и он вправе сам решать, как с ним поступить.
Ночью перед переездом из отеля в уютную квартиру, которую он нашел на углу Мэдисон Авеню и шестьдесят четвертой улицы, Ральф достал бумаги из сейфа и сжег, страница за страницей, в металлическом мусорном бачке. При этом он чувствовал, что этот эпизод в его жизни закончен, и он подводит под ним черту. То, что писал Сэм, ни один нормальный человек не мог бы воспринять всерьез. В лучшем случае это можно было назвать фантазией, порождением воспаленного ума. Персонажи вроде Элли и Мюррея Рэй были словно целиком взяты из дешевой литературы, а не из реальной жизни. Той Джоанны Кросс, с которой, якобы, произошла эта невероятная история, никогда не существовало. Лучше всего не обращать на это внимания и постараться как можно скорее об этом забыть. Зачем доставлять себе, а тем более Джоанне, лишние неприятности? История Сэма Тауна представляла собой суеверную чушь, которую нельзя ни доказать, ни опровергнуть, а можно только тиснуть в какой-нибудь бульварной газетенке, какие дают на сдачу в супермаркетах. Если бы прошел слух о том, что написано в рукописи, это могло бы навсегда испортить жизнь ему и Джоанне. Ральф не испытывал никаких угрызений совести, когда выбрасывал черный пепел в унитаз и нажимал ручку слива.
После этого он уже решил, что все неприятности позади, но тут Джоанна принялась настаивать на том, чтобы съездить домой. Только разик, говорила она. Изгнать нечистую силу. Не из дома, а из себя — она боялась, что ее коснулось нечто чуждое, противоестественное, и единственным средством избавиться от страха было совершить этот обряд прощания — и тут же уехать.
Ральф сам не понимал, почему это желание вызывает у него тягостные предчувствия, но он никак не мог от них избавиться.
— Ладно, — сказал он. — Если я не могу тебя удержать, то по крайней мере поеду с тобой. Надеюсь, против этого ты возражать не будешь?
— Разумеется, нет. — Она просунула руку ему под локоть и поцеловала в щеку. — Мы поедем вместе, а потом забудем об этом.
Наутро было морозно и солнечно. В десять часов они вошли в дом, сначала спустились на кухню, а потом поднялись в гостиную, где все это начиналось. Сломанную мебель давно увезли, покрытие пола отремонтировали, положили новый ковер и повесили над камином новое зеркало.
Они поднялись на следующий этаж, зашли в музыкальный кабинет, заглянули в комнаты для гостей и в маленький закуток, где Ральф устроил библиотеку. Наконец они добрались до спальни и смежной с ней ванной комнаты, и долго стояли там в молчании, а яркий свет солнца лился через окна.
— Ты знаешь, — сказала Джоанна, — я начинаю жалеть, что мы его продаем.
— Знаю, — ответил Ральф. — Я тоже. Но все равно думаю, что мы должны это сделать, а ты?
Джоанна задумчиво кивнула:
— Да, наверное. Он никогда уже не будет таким, как раньше, правда?
Они начали спускаться по лестнице, и на полпути услышали, как открылась и снова закрылась входная дверь. Они остановились и переглянулись, почувствовав минутное замешательство, но потом Ральф смущенно улыбнулся.
— Я совсем забыл, — сказал он. — Мадж Рейнхарт звонила из агентства по продаже недвижимости. Она сказала, что приведет сегодня потенциальных покупателей осмотреть дом. Она говорит, что это люди серьезные. Нет сомнений, что они ищут солидный особняк, и у них есть деньги. Давай-ка спустимся и поздороваемся.
Но когда они вышли в холл, Джоанна нахмурилась. Чем-то эта пожилая пара рядом с высокой и элегантной мисс Рейнхарт показалась ей странно знакомой. На женщине была дорогая шубка, а на мужчине — пальто из верблюжьей шерсти и черная меховая шляпа. Но когда они повернулись, она поняла, что никогда их не видела.
— О, мистер и миссис Казабон, — проворковала Мадж, излучая уверенность и обаяние. — Я не знала, что вы еще здесь. Похоже, мы только что продали ваш дом. Позвольте мне познакомить вас с мистером и миссис Рэй.
— Мюррей, — представился старик, почтительно приподнимая шляпу. — А это моя жена, Элли.