– Прости, народ!.. Прости, товарищ Баграт… Прости, секретарь… Ошибся… Простите… – глухим, полным слез голосом сказал он.
   Лицо у деда стало страдальческим, он сразу точно еще больше постарел, стал дряхлым и жалким.
   – Откуда? – строго спросил Арам Михайлович.
   – Нашел в карасе под медом…
   – Почему же ты до сих пор никому не говорил?
   Все посерьезнели, услышав этот вопрос.
   – Арестуют! – со страхом прошептала Анаид.
   – И хорошо сделают, – сказал заведующий молочной фермой Артем. Он пришел недавно и стоял сзади всех, в дверях.
   А старый охотник продолжал каяться:
   – Грешен я, братцы… не отдал тогда государству… Жадность глаза ослепила. Простите, братцы!.. Баграт-джан, богатство это целый месяц пудовой гирей лежит на моем сердце, мучит меня… Возьмите, братцы, освободите меня от этой тяжести!
   – Как же ты сейчас решился с этим добром расстаться? Из-за внука?
   – Не брани меня, Баграт-джан! Смотрел я на дела этих ребят, и стыдно мне становилось, сквозь землю рад был провалиться. – Дед показал на Камо, на его товарищей. – Глядел я на них и видел, что ум их, мысли – не о себе, а обо всех нас, а мои думы – только о себе. Это меня и толкнуло. Одно это и положило конец моим мучениям. Не из-за внука, небо свидетель…
   Все молча слушали.
   – Жизнью этой молодежи клянусь, – продолжал дед, – что совесть меня все время мучила. В хлеву хранил. Ходил, доставал, взваливал на плечи – отнести, отдать, но… ноги не несли… И думал: неужто я, охотник Асатур, который никогда в жизни своей не делал ничего постыдного, честь свою потерял из-за этой рухляди?
   Дед враждебно глянул на драгоценности и с отвращением оттолкнул ногой шлем, усыпанный камнями.
   В комнате стало тесно. Слух о необычайном происшествии мигом облетел село, и в дом к кузнецу Самсону набилось полно людей.
   Деда слушали молча. Все понимали, что он совершил большой проступок, и ждали, что же скажут те, кто имеет право судить.
   – Чего скулишь? – перебил признания старика счетовод Месроп. – И миллионы отдаешь и еще прощения просишь? Другой на твоем месте и не отдал бы…
   – А чего ради отдал бы? – поддержала его Сона. – Хорошо ты делал, дедушка, каяться нечего.
   И еще несколько голосов раздалось в защиту деда. Можно было подумать, что они старика утешат. Но, когда Месроп протянул руку, чтобы помочь деду подняться, тот оттолкнул его и сказал возмущенно:
   – Прочь!.. Или я уж так низко пал, что ты можешь меня защищать?.. Нет, пусть меня народ судит…
   Обернувшись к собравшимся, дед взволнованно проговорил:
   – Народ, раз уж меня Сона и Месроп защищать стали, то мне и жить незачем… Прикажите меня в тюрьму отвести. Ни тюрьмы, ни смерти я не боюсь. Имя мое честное пропадет – вот что страшно. Что такое смерть?
   Крупные слезы покатились из глаз старика на его седую бороду…

СУД НАРОДА

   К деду Асатуру подошел долго молчавший председатель колхоза и поднял его с колен.
   – Проступок велик, – сказал он, – но кто из нас не знает деда Асатура! Есть ли среди вас кто-нибудь, кому бы дед в жизни своей на помощь не пришел?..
   – Таких людей нет! – раздался голос Анаид.
   – Кто из вас не знает, что человек этот всю свою жизнь был чист и честен! – продолжал Баграт. – То, что он клад хранил и не решался отдать, – это всё грехи старого общества. Оно, это старое общество, оставило в сердцах многих из тех, кто в нем жил, черные пятна. Дед Асатур не коммунист, но в дни майского восстания 1920 года он нас, партизан, скрывал в своем хлеву. Голодали мы тогда, вот он и кормил нас своей охотничьей добычей… Нет, мы так легко не осудим деда Асатура! Он был совестью нашего села, и это событие – недоразумение в его жизни. Помните, люди, какой голод был у нас в первом году революции, как разрушалась страна в дни гражданской войны? Помните, как народ ел траву, страдал от голода и умирал?.. Кто спас тогда нашу жизнь, спас Личк? Русский народ!.. Помните, как из России эшелонами привозили нам зерно – для голодающих? Кого мы избрали, кому поручили получить это зерно и честно, справедливо распределить?..
   – Деду Асатуру!.. Конечно, деду Асатуру!.. – раздалось со всех сторон.
   – А в дни Отечественной войны кто помогал семьям ушедших на фронт бойцов? Кого в те дни, когда фашистские орды были у ворот Закавказья, избрали вы командиром местного ополчения!..
   – Асатура! – хором отозвались собравшиеся.
   – Правильно. И вы его избрали потому, что он был честен. Честен он и теперь, – повысил голос Баграт, – а его грех – это остатки былого, остатки старого. Человек, выросший в старом, собственническом обществе, не смог вполне освободиться от одного из главных пороков этого общества – жадности. Вот они, – показал Баграт на ребят, – они будут свободны от таких пороков, потому что родились и выросли в новом обществе, в том обществе, где у человека есть только одно стремление – подчинить все личное общим интересам… Ну вот… Я хотел бы, чтобы это наше собрание явилось судом над дедом Асатуром. Я свое слово сказал. Пусть и другие выразят свое мнение. Тогда мы здесь же и примем свое решение и сообщим о нем правительству.
   – Что могут сделать дедушке Асатуру? – со страхом прошептала Асмик.
   После председателя выступил Арам Михайлович.
   – Это золото, – сказал он, указывая на найденные дедом сокровища, – напоминает мне об одном историческом событии. Весной 1921 года, когда армянские белогвардейцы – дашнаки – выступили против нового, советского правительства, одна из наших красноармейских частей оторвалась от Одиннадцатой армии, возглавляемой Орджоникидзе, Кировым и Микояном, и осталась в южном конце Армении, в крайнем углу Араратской долины, у Нахичевани. Эта воинская часть противостояла контрреволюционным силам, не надеясь ни на какую помощь. У бойцов не было хлеба, не было необходимого снаряжения. Впереди были враги, позади – феодальный Иран. Разгром казался неизбежным. Но вот раздался шум мотора, и в небе появился самолет. Для тех дней это было событие исключительное. Самолет сделал круг над нами и сбросил мешочек золота, присланный Лениным. На это золото отряду удалось раздобыть в Иране хлеба, люди оправились, приободрились и сумели одолеть врага.
   – Верно! Я был там с ними… – отозвался из своего угла бывший партизан, теперь заведующий молочной фермой Артем.
   – Пусть не обидится на меня теперь дед Асатур, если я сделаю одно сравнение, – продолжал Арам Михайлович. – То было золото, и это – тоже золото. Разницы как будто нет, не так ли?.. Но чему послужило то золото и чему – это, лежа в хлеву у деда Асатура?..
   Старый охотник стоял понуря голову, и было видно, как больно ему слушать такие тяжкие упреки.
   – Я хочу указать также на другое важное обстоятельство, – продолжал учитель. – Сейчас меня, как советского человека, смущает и еще одна мысль: как было бы ужасно, если бы в деде Асатуре победило старое! И какая великая потеря была бы для советской науки, если бы снова остались под землей или пропали, были бы тайно проданы – просто как ценный металл – эти молчаливые свидетели прошлой истории нашего народа, его борьбы, быта, культуры… – Арам Михайлович взял из груды золотых вещей, лежавших на полу, одну монету: – Вот видите, на ней изображен Тигран Великий. Монета эта была выбита в те времена, когда в нашей стране еще царило язычество. А вот и союзника Тиграна Великого – Митридата Понтийского – изображение, выбитое на золотой медали… Тигран и Митридат подняли народы подвластных им стран на борьбу с легионами римских захватчиков. Это очень важные, очень ценные находки для науки. Такие находки прятать или уничтожать, превращая в слитки, – преступление… Ну, я думаю, что всего сказанного довольно для деда Асатура. Он глубоко чувствует свою вину. Асатур говорит о дедовской честности, и немало этой честности в нем самом. Но мне хотелось бы, чтобы дед Асатур самому себе задал вопрос: как можно забыть о честности, о человечности при виде этих блестящих вещичек?..
   – Дед Асатур услышал все, что ему нужно было услышать, – сказал Баграт. – Его раскаянию мы верим – оно глубоко и искренне. В конце концов, очень хорошо, что все эти вещи нашлись. Но больше всего надо радоваться, что нашелся человек, что под влиянием этих ребят нашлась утерянная дедом Асатуром честность. – И он пожал старику руку. – Я убежден, что правительство учтет твое раскаяние, дедушка.
   Дед облегченно вздохнул. Его побледневшее лицо мало-помалу начало оживляться и принимать естественную окраску.
   Все заулыбались, кое-кто даже захлопал. Дед расправил плечи, выпрямился. Влажные его глаза сверкнули, как у старого, но еще могучего сокола.
   Исход дела больше всех, конечно, обрадовал наших юных героев. Они очень любили своего старого, доброго деда, и, видя его страдания, тоже страдали.
   – Спасибо и нашим отважным ребятам! Не они ли нашли это золото вместе с остальными древностями в пещерах Чанчакара? Не они ли своим примером спасли честь старого охотника? – сказал учитель.
   Подозвав к себе ребят, он обнял и поцеловал их по очереди.
   Дед Асатур приосанился и, по старой привычке, опять сжал рукоять кинжала. Возвращалось к нему утерянное было чувство собственного достоинства.
   – Ну, конец, теперь ко мне и смерть не подступится! – сказал он и вдруг, что-то вспомнив, повернулся к Камо: – Камо, родненький, нашли вы, что там такое в пещере бурлило? Не котел сатаны?
   – Нет, дедушка, какой там котел! Это под скалой бежит вода, – слабым голосом ответил еще не совсем оправившийся от потрясения мальчик.
   – Так, значит, это не сатаэл тебя огненным кнутом хлестнул?
   – Кнутом? – изумился Камо. – Ведь и деда Оганеса не сатана ударил, ты это сам говорил.
   – Если бы его ударил сатаэл, – смеясь, вмешался Армен, – он бы не остался живым, дедушка.
   – И это правда, против кнута дьявольского кто устоит! – пробормотал дед. – Значит, ад оказался неправдой?.. Так… Эй, кум Мукел, встань-ка, погляди, что эти парнишки делают! Погляди…
   – В самом деле вода? – спросил у Камо Артем.
   – Да. Ясно слышно, как она бежит, клокочет…
   – Что же ты нам об этом не сказал? – обернулся Артем к Баграту.
   – Мы и сами еще ничего толком не знаем… Ашот Степанович, ребята, расскажите, что вы сегодня на Черных скалах сделали?.. А куда пропал твой товарищ, ученый? – забросал вопросами Баграт.
   – Сурен? Сурен не пропал. Он занимается очень важным делом: вычерчивает карту старого русла канала, отмечает на ней те места, которые следует укрепить цементом, – ответил Ашот Степанович. – Иначе вода в этих местах – они сложены из пористой лавы – будет просачиваться и пропадать даром, не дойдя до ваших полей.
   …В тот же вечер Баграт послал колхозный грузовик в районное управление водным хозяйством за цементом, а сам с учителем побывал во «Вратах ада». Они осмотрели пещеру и убедились, что под ней действительно бурным потоком несется вода – затворница Черных скал…
   Рано утром председатель колхоза провел мобилизацию колхозников на рытье канала.
   По селу быстро разнеслось:
   – Вода!.. Скоро будет вода!..
   Словно лес с корней сорвался – поднялись все: старые и малые, мужчины и женщины. Схватив лопаты, кирки, ломы, ринулись на склон Дали-дага, по которому проходило когда-то старое русло Великого Источника царя Сардура, та самая «таинственная тропа», былое значение которой разгадали Арам Михайлович и Армен.
   Появились тракторные плуги. Не успело еще взойти солнце, как они уже собрались на склоне горы, там, где стоял недавно «вишап» – «бог воды», и поползли оттуда, вгрызаясь в землю, вниз, к полям колхоза. За плугами шли колхозники и лопатами и кирками углубляли русло древнего канала.

СНОВА К ЧЕРНЫМ СКАЛАМ

   Светало. Асмик, проснувшись, почувствовала, что сердце у нее не щемит, как вчера. Ей было легко и радостно. Она сбросила одеяло, вскочила с кровати и быстро оделась. Ей хотелось пойти к Камо, но идти так рано и одной ей казалось неловко.
   Асмик побежала к Грикору:
   – Идем к Камо!
   Их встретила мать Камо и, приложив палец к губам, сказала:
   – Тсс! Он спит.
   – Ну-ну, пусть спит, ему это нужно, – ответил Грикор. – А мы, Асмик, вернемся пока к нам.
   Вслед за ними к Грикору вскоре пришли и Армен с Сэто.
   – Зайдем к Камо? – спросил Армен.
   – Нет, он спит. Не надо его трогать.
   – Ладно, пусть отдыхает. Пойдем одни. Вот только Артуша взять надо, он хотел пойти с нами.
   И они пошли к Артушу.
   – Ты куда, сынок? – крикнула мать вдогонку Грикору.
   – Мы к Черным скалам! – Он знал, что мать теперь удерживать его не станет.
   Захватив Артуша, они двинулись вперед, и перед ними снова открылась знакомая картина: обожженные солнцем, томящиеся от жажды поля и долы.
   Колхозники напряженно работали, углубляя русло канала. Широкой черной лентой тянулся он, спускаясь по склону Дали-дага к колхозным посевам.
   Председатель колхоза Баграт утратил свое хладнокровие. Он горячился:
   – Ну-ну, мои миленькие, работайте по-военному! Задание такое – по четыре кубометра на человека. Выполнил – доложи. По-боевому!.. Нужно как можно быстрее провести воду: строительная бригада все время на Черных скалах работает.
   Как бы в ответ на эти слова, со стороны Черных скал послышалось, один за другим, несколько взрывов. Облака дыма и пыли вырвались из пещеры.
   – Мы опоздали! Они опередили нас! – огорчился Армен. – Идем скорее!
   И они побежали.
   Вот и Черные скалы. Древний дуб стоял обгоревший снизу доверху, ствол его раскололся, ветви повисли – поломанные, обугленные. Медный кувшин лежал в корнях дерева, почерневший и сплющенный.
   На вершине Черных скал появились люди, и один из них крикнул вниз:
   – Грикор, ты это? Смена пришла?
   – Да, пришла. Оставьте там ломы, спускайтесь.
   Строительная бригада, работавшая в пещере, сходила в ущелье. На смену ей поднимались наверх наши ребята.
   На склоне горы они встретились. Мастер Егор, не говоря ни слова, взял из рук Грикора мешок с аммоналом, капсюли и фитиль, затем ощупал у ребят карманы.
   – Это что такое?.. – вспыхнул Армен.
   – Председатель приказал. Или вы позабыли уже о случае с Камо?
   Егор сурово глянул на ребят, но, увидев их смущенные лица, смягчился.
   – О взрывах и не думайте. Вам придется в камнях отверстия проделать. Я отметил мелом эти места. Камень пробивайте на полметра, – сказал он и добавил: – Не обижайтесь, ребята, идите.
   Егор добродушно похлопал мальчиков по плечам.
   Тяжело взмахивая крыльями, поднялись с вершины скал орлы и закружились над головами ребят. Где-то здесь, в пещерах, были их гнезда, и орлы готовились к защите своих птенцов.
   Но ребятам было не до орлов. Они вошли в пещеру. В ней было темно и сыро. Пробирала дрожь. Узкий вход в пещеру постепенно расширялся. Стены и пол были влажны и покрыты слизью. Откуда-то, словно, из-под земли, доносились глухие звуки. Чем дальше, тем звуки становились слышнее.
   Ребята подошли к узкой черной щели – проходу в одной из стен.
   Артуш зажег фонарь, но сильная холодная струя воздуха, дувшая из щели, мгновенно погасила его. Пришлось пробираться ощупью, ползком, все время куда-то вверх. Однако путь был им уже знаком. За этим проходом была вторая пещера, где ребята производили первые взрывы. Строительная бригада здесь оставила ломы.
   В пещере царил глубокий мрак. Таинственный подземный шум слышен был в ней особенно сильно.
   – А ведь вода, когда мы ее освободим, ринется в проход, по которому мы только что пришли… Значит, она отрежет нам путь, и мы останемся в этой пещере, – в раздумье сказал Армен. – По-моему, надо расширить отверстие.
   Ребята снова зажгли фонари и обследовали проход. Черные скалы в глубине своей были сложены не из гранита, а из мягких горных пород, и сейчас ребята ломами увеличили узкую щель до ширины обыкновенной двери. Затем они прошли в тот угол пещеры, где в прошлый раз ими была сделана в скале выемка. Сейчас, после того как здесь побывала строительная бригада, она стала во много раз шире и глубже. Теперь под этой ямой уже совершенно явственно бурлила, плескалась, кипела вода.
   – А может, и в самом деле там котел с грешниками? – смеясь, сказал Грикор. – Чего доброго, мы душу кума Мукела выловим и отнесем в подарок деду.
   – Брр!.. – вздрогнула Асмик. Она все еще не могла отделаться от чувства страха и боязливо жалась к Армену.
   Храбрее всех были Сэто и Грикор.
   – Не бойтесь, – успокаивал товарищей Грикор, – это вода, вода-пленница! Скоро мы дадим ей свободу. А ну, посвети, Сэто!
   – Нет, светить нам будет Асмик, а мы возьмем ломы, – сказал Сэто, передавая фонарь девочке.
   Пробираясь среди раскиданных взрывом камней, они вошли в выемку, под которой шумела вода. Светлый круг, отбрасываемый фонарем, падал на ее неровное дно.
   Армен снял с себя куртку и накинул на плечи Асмик, все еще дрожавшей не то от страха, не то от холода.
   – Не надо, – запротестовала она, – простудишься.
   – Ну, что ты!.. Я буду работать. Мне скоро станет жарко.
   Скинули свои куртки и горячо принялись за работу и Сэто с Грикором и Артушем.
   На краю выемки с фонарем в руках стояла Асмик. Куртка Армена не помогла, девочка дрожала все сильнее и сильнее, и отбрасываемый фонарем круг света то и дело взметался и убегал из выемки.
   – Э, это не дело, – наконец решил Армен. – Ты замерзнешь здесь, Асмик. Шла бы лучше домой, а с фонарем мы и без тебя управимся.
   – Нет, нет, ни за что!
   – Поди, поди… Ты там полезнее будешь. Поди пригляди за Камо, позабавь его.
   – Нет! – еще раз сказала Асмик и покраснела до ушей. Хорошо, что свет фонаря падал не на нее и товарищи не заметили этого.
   – В самом деле, – вмешался Сэто, – тебе не к чему здесь оставаться. Поди домой, а фонарь мы укрепим в камнях, и свет не будет плясать по земле, как сейчас.
   Асмик наконец уступила. Сэто проводил ее до выхода из пещеры и помог взобраться на вершину скалы. Оттуда, уже одна, Асмик, подпрыгивая, как козочка, помчалась в деревню…
   Войдя в село, Асмик остановилась в нерешительности. Идти домой?.. Нет, к Камо…
   Дверь ей открыла мать мальчика. На ее исхудавшем лице светились счастьем большие, глубоко запавшие глаза.
   Она обняла и поцеловала девочку, а Асмик прижалась к ее груди с таким теплым чувством, какое она испытывала, только ласкаясь к родной матери.
   Мать Камо, в течение одного дня пережившая и великое горе и великую радость, тихо плакала.
   Когда они обе успокоились, Асмик шепотом спросила, как чувствует себя Камо.
   Как бы в ответ на ее вопрос, из соседней комнаты донесся бодрый, веселый голос:
   – Иди сюда, Асмик, а не то я сам приду!
   – Сумасшедший!.. Чего доброго, и на самом деле из постели выскочит. Еще рано ему! – в испуге воскликнула мать. – Поди к нему, Асмик-джан, поди.
   Асмик вошла в комнату, где у широкого, светлого окна стояла кровать, на которой лежал Камо. Его большие черные глаза радостно сияли.
   Асмик бросилась к нему и расплакалась.
   – Ну-ну, хорошо, успокойся, – ласково погладил девочку по голове Камо. – А ты, мама, чего ты плачешь? Жив же я! И почему все, кто ни приходит, вместо того чтобы смеяться, плачут?.. Что за странный народ! Умирает человек – плачут, воскресает – плачут…
   Асмик засмеялась сквозь слезы.
   – Вот так хорошо! Смеяться надо.
   Асмик села, смахнула слезы и только тогда взглянула на Камо.
   Он был тот же. Те же красивые глаза, то же мужественное, но бледное сейчас лицо, словно провел бессонную ночь.
   Мать Камо возилась на кухне, оставив ребят одних.
   Они тихо беседовали.
   – Что ты почувствовал, когда тебя ударило? – спросила Асмик.
   – Что?.. Трудно передать словами… После взрыва мне показалось, что какая-то невидимая сила оторвала меня от земли, а по спине словно пробежала горячая вода. В это время я и ударился, верно, о камни. Как я упал и что было со мной после – не знаю: я ничего больше не чувствовал до тех пор, пока не пришел в себя здесь.
   – Уф-ф… – вздрогнула Асмик. – Если бы ты знал, как тяжело было видеть тебя в таком состоянии!.. Неподвижный, окаменелый…
   – Случалось с тобой так: видишь тяжелый сон, знаешь, что это сон, хочешь проснуться – и не можешь?.. А тут, когда я пришел в себя…
   – Не подумал, зачем вокруг тебя люди собрались?
   – Голова не работала. Потом начал понимать, что со мной что-то случилось. Все на меня смотрели с такой жалостью и лаской… Думаю: что это все меня так вдруг полюбили?..
   Камо засмеялся.
   – Тебя, Камо, в самом деле все любят, – оживилась девочка. – Погоди, что это? Дай-ка руку.
   – Пустяки, царапина, – пробормотал Камо и сделал попытку спрятать руку.
   – Ой, глаза бы мои не видели!
   – Ну-ну, так нельзя… Если ты так будешь за больным ухаживать, толку не будет. Вот придет мама – скажу ей, она такую сиделку прогонит, – пошутил Камо.
   Асмик достала чистый платок, смочила его, приложила к ссадине на руке Камо, а поверх повязала полотенцем.
   Камо молча, не сопротивляясь, как ребенок, взглядом, полным ласки, следил за каждым движением девочки.
   Асмик еще раз сменила ему примочку:
   – Что же дальше было, Камо?
   – Когда я понял, что произошло, то сейчас же подумал: «Вот Асмик наплакалась!» И знаешь, это меня обрадовало.
   – Обрадовало, что друга заставил плакать?..
   – Да… только тебя я жалел и думал: пожалуй, надо выжить хотя бы для того, чтобы ее успокоить…
   Асмик счастливо улыбалась.
   – А что ты подумал, когда у твоей тахты дедушка свои сокровища высыпал? – смеясь, сказала она. – Но какие же там были чудесные браслеты, ожерелья!.. Их, должно быть, носила княгиня Анаид… Я глаз не могла оторвать.
   – А я думаю, что зря мы не оставили одного из этих ожерелий – оно бы так шло тебе…
   Так, в веселой болтовне, они провели весь день.
   Под вечер в прихожей послышался топот, дверь с шумом растворилась, и в комнату ввалились Армен, Сэто, Грикор, а за ними, стараясь остаться незаметным, и Артуш.
   – Ах вы, дезертиры! Нас в «ад» послали, а сами тут прохлаждаетесь, лодырничаете? Вот как, оказывается, ты комедии разыгрывала! Дрожала, жаловалась – холодно! – смеялся Грикор.
   Ребята бросились к Камо и начали его обнимать.
   – Эй, не все сразу, становитесь в очередь! – балагурил, как всегда, Грикор.
   Камо только теперь заметил Артуша. Он стоял в углу, у шкафа, и в замешательстве мял в руках кепку. Выл он, как и все остальные, в пыли и земле.
   По оживленному лицу Камо пробежала тень.
   Асмик, заметив это, поспешила на помощь Артушу.
   – Вот, – сказала она, как бы представляя его, – новый член нашего кружка юных натуралистов. Он работает с нами в пещере, заменяя тебя.
   Могло ли какое-нибудь чувство мести, злобы, недоброжелательности найти место в сердце юноши! И было ли оно в нем вообще раньше, в добром сердце Камо! Да еще тогда, когда он только что спасся от смерти и был полон самых добрых чувств ко всем людям…
   Поэтому, когда Артуш смущенно подошел к нему, собираясь просить прощения, Камо быстро закрыл ему рот рукой и тепло сказал:
   – Не надо. Теперь мы будем добрыми друзьями. Я давно хотел этого.
   И мальчики обнялись.
   – Ну, как ты себя чувствуешь, Камо? – мягко спросил Армен, взяв товарища за руку.
   – Немного тяжела голова, в остальном хорошо.
   – Еще бы, как же не хорошо! – вмешался Грикор. – Походи за мной такая фельдшерица, – он лукаво покосился в сторону Асмик, – у меня бы в два – три дня нога выправилась… Честное слово!
   – Довольно тебе, насмешник, довольно! – потянула Грикора за его черные кудри Асмик. – Даю тебе слово, что буду за тобой ухаживать, когда ты наконец решишься на операцию, дашь врачам выправить ногу.
   – Как же вода-то, вода-то? – нетерпеливо спросил Камо.
   – Вода будет, работаем… Сегодня докопались до огромного плоского камня, – сказал Сэто. – Вода под ним – это ясно. Пробьем камень – вода фонтаном хлынет.
   Камо взволнованно поднялся и сел на кровати:
   – Зачем в это дело вмешалась строительная бригада? Воду мы нашли, мы и должны ее дать селу. Будет позорно, если нас опередит кто-нибудь другой. Для нас это дело чести!
   – Своими силами мы не скоро справились бы, – сказал Армен.
   – Мы делали отверстия, а потом пришел дядя Егор, наполнил аммоналом все сделанные нами в камнях дыры и поджег фитили… Такой был взрыв!.. Чуть Черные скалы к небу не взлетели! – добавил Сэто.
   – Почему они взрывают? А вы что смотрели? – огорченно спросил Камо.
   – Если бы захотели, мы и сами бы это сделали. Мы добровольно уступили эти обязанности Егору, – сфальшивил Армен, желая успокоить Камо.
   – Где аммонал, капсюли, фитили?
   – Когда мы уходили, мастер Егор спрятал их в пещере.
   – Это хорошо, очень хорошо! – сказал Камо. – Буду знать…
   По уходе товарищей Камо долго не мог уснуть. В спальню вошла мать:
   – Что с тобой, Камо, милый? Спи, родной мой, спи…
   Она обняла черную кудрявую голову сына и нежно поцеловала его.
   Прижавшись к матери, Камо мало-помалу успокоился и уснул.

РАДОСТНЫЕ СОБЫТИЯ

   Утро еще не наступило, и село Личк покоилось в глубоком, крепком сне.
   Какой-то юноша верхом на маленькой пегой лошадке, с подвязанной к седлу котомкой, торопливо пробирался в предутреннем сумраке по дороге, ведущей к Черным скалам. Он то и дело оглядывался, словно делал что-то тайком и не хотел, чтобы его видели.