Страница:
Отсюда он заметил Нотр-Дам. Но это не был привычный ему собор. Казалось, он занимает половину острова, — гора закопченно-серого камня вздымалась все выше и выше, ярус за ярусом, башня за башней подобно христианскому зиккурату, пока самая верхняя часть не упиралась в небесный свод на высоте в триста с лишним метров от основания. Чьи амбиции сменили прекрасную готику в этом сооружении?
Он забыл про собор, когда отряд вывел его к другому зданию, массивному и похожему на крепость, нависшую над рекой. На главных воротах было вырезано распятие в человеческий рост. Внутри царили полумрак и холод, везде сновали стражники и мужчины в черных рясах с капюшонами, их грудь украшали кресты, в руках — четки. Денисон принял облаченных в черное за монахов или мирских священников. От растерянности и нахлынувшей душевной тоски он соображал плохо, как в тумане. Окончательно Денисон пришел в себя, только оказавшись в одиночной камере.
Камера была крохотной, темной, стены сочились сыростью. Из коридора сквозь железные решетки пробивался свет. В камере не было ничего, кроме соломенного тюфяка, накрытого вытертым одеялом и лежавшего на полу, а также ночного горшка, который, к крайнему изумлению Денисона, оказался резиновым. Будь сей предмет из твердого материала, он пригодился бы в качестве оружия. На потолке был высечен крест.
«Боже, как я хочу пить! Может, хоть глоток дадут?»
Денисон вцепился в прутья решетки, припал к ним и хрипло выкрикнул свою просьбу. В ответ на его крик кто-то из другой камеры, похоже, в конце коридора, громко хмыкнул.
— Даже не мечтай, слышишь?! И не ори!
Английский, хотя и со странным акцентом. Денисон отозвался тоже по-английски, но услышал в ответ лишь брань из той же камеры.
Он растянулся на тюфяке. Слова неизвестного вывели Денисона из равновесия. Времени для подготовки к допросам у него не было. Следует немедля все тщательно обдумать. Решение приободрило его. Денисон поднялся на ноги и стал мерить камеру шагами.
Часа через два в замочной скважине щелкнул ключ, и на пороге появились двое стражников с пистолетами со спущенными предохранителями и священнослужитель — пожилой человек в черном, морщинистый, подслеповато щурящийся, но с резкими манерами.
— Loquerisne latine? note 11 — требовательно произнес он.
«Говорю ли я на латыни? — понял Денисон. — Наверняка этот язык до сих пор остается универсальным средством общения в этом мире. Как он был бы мне кстати сейчас. Никогда не предполагал, что когда-нибудь этот язык мне понадобится. От зубрежки в колледже в памяти ничего не осталось, кроме „amo, amas, amat“. Образ миниатюрной пожилой мисс Уолш, представший перед ним в воображении, пропел:
— Сколько раз я тебе говорила, что латынь культурному человеку просто необходима.
Денисон с трудом подавил в себе истерический смешок и покачал головой.
— Non, monsieur, je le regrette note 12, — ответил он по-французски.
— Ah, vo parlezz alorss fransay? note 13 Денисон медленно и осторожно подбирал слова:
— Я, кажется, говорю на другом французском, отличном от вашего, преподобный отец. Я пришел сюда издалека.
Ему пришлось дважды повторить эту фразу, используя синонимы, всплывшие в памяти, чтобы стражники и священник его поняли.
Увядшие губы зашевелились:
— Это понятно, раз ты не признал во мне монаха. Запомни, я — брат Мати из Ордена доминиканцев и Святой Инквизиции.
Денисон похолодел от ужаса, когда понял смысл сказанного. Не выдавая своих чувств, он твердо произнес:
— Произошло печальное происшествие. Поверьте, я выполняю мирную миссию, но она чрезвычайно важна. Я оказался здесь по ошибке. Понятно, мое неожиданное появление вызвало страх и повлекло за собой необходимые меры предосторожности с вашей стороны. Но если вы отведете меня к высшим властям, — «к королю, папе или кто у них тут, черт подери, правит?» — я все им объясню.
Мати отрывисто заговорил, и Денисону пришлось вновь пытаться разгадывать смысл его слов.
— Ты объяснишь все здесь и сейчас. Не думай, что дьявольское искусство поможет тебе в цитадели Христа. Назови свое имя!
Служащий Патруля положился на волю судьбы.
— Кит Денисон, ваше пре… гм, брат.
Почему бы и не сказать? Какая теперь разница! Да и вообще, что теперь имеет значение?
Мати напряженно доискивался до смысла непонятных слов чужестранца.
— А, из Англии? — произнес он по-английски, а не по французски — «Angleterre» — и продолжил речь: — Мы можем доставить сюда человека, говорящего на твоем наречии, чтобы ускорить твои признания.
— Нет, мой дом… Брат, я не могу открыть свои тайны никому, кроме первых лиц.
Мати метнул на него свирепый взгляд.
— Ты будешь говорить со мной, и будешь говорить только правду. Хочешь, чтобы мы учинили допрос с пристрастием? Тогда, поверь мне, ты благословишь того, кто подожжет костер под тобой.
Ему пришлось трижды повторить свои угрозы, прежде чем их суть дошла до узника.
«Допрос с пристрастием? Выходит, пытки здесь обычное дело. Со мной проводят, так сказать, предварительное собеседование».
Его пронзил ужас. Денисон удивился собственной настойчивости:
— Почтенный брат, клянусь богом, долг запрещает мне раскрывать некоторые детали. Я имею право говорить о них только с верховным правителем. Если тайна станет явной, случится катастрофа. Подумайте о маленьких детях, которым дают играть с огнем.
Денисон многозначительно посмотрел на стражников. Эффект был смазан необходимостью повторить сказанное.
Последовал недвусмысленный ответ:
— Инквизиция умеет хранить молчание.
— Не сомневаюсь. Но, я уверен, правитель будет недоволен тем, что слово, предназначенное только ему, начнет гулять по улицам.
Мати нахмурился. Заметив его сомнения, Денисон продолжил наступление. Они стали быстрее понимать друг друга на своих различных французских языках. Фокус заключался в том, что говорить надо было подобно американцу, который вызубрил учебник, но никогда не слышал живого языка.
Будет противоестественно, если монах, столкнувшись со столь невероятной ситуацией, не воспользуется случаем выслужиться перед властью. В конце концов, правитель всегда успеет отослать пленника на допрос.
— Кого ты называешь правителем? — спросил Мати. — Святого Отца? Почему в таком случае ты не отправился в Рим?
— Ну тогда король…
— Король?
Денисон понял, что допустил ошибку. Видимо, монарх, если таковой у них имелся, не располагал высшей властью. Он торопливо продолжил:
— Ну да, король. Я просто хотел сказать, что короли часто встречаются в различных странах.
— Да, среди русских варваров. Или в тех землях черных дикарей, что не признают власти халифа. — Шишковатый указательный палец Мати пронзил воздух. — Куда ты направлялся на самом деле? Отвечай, Кит Денисон!
— В Париж, во Францию. Это ведь Париж? Позвольте мне закончить мысль. Я разыскиваю высшее духовное лицо на этой… территории. Я ошибся? Разве он находится не в городе?
— Архикардинал? — выдохнул Мати, в то время как нервозность на лицах стражников сменилась благоговейным трепетом.
Денисон решительно кивнул.
— Разумеется, архикардинал!
«Что еще за сан такой?»
Мати отвернулся в сторону. В его пальцах защелкали бусины четок. После затянувшейся паузы он торопливо произнес:
— Посмотрим. Веди себя осмотрительно. За тобой будут наблюдать.
Он повернулся спиной к Денисону, зашуршал облачением по полу и удалился.
Денисон бессильно рухнул на тюфяк.
«Допустим, я выиграл немного времени, прежде чем они поволокут меня на дыбу, зажмут пальцы в тиски или используют что-нибудь пострашнее тех приспособлений, что были изобретены в средневековье. Что-нибудь современное. Если только я не попал… Нет, не может быть», — вяло размышлял Денисон.
Когда надсмотрщик в сопровождении вооруженной стражи принес хлеб, воду и жирную похлебку, Денисон поинтересовался, какой сегодня день.
— Святого Антония, одна тысяча девятьсот восьмидесятого года от Рождества Христова.
Слова эти забили последний гвоздь в крышку гроба, прихлопнувшую Денисона.
Но тут же в глубине отчаяния мелькнула слабая искорка надежды. Не все еще потеряно, возможно спасение или… Предаваться отчаянью бесполезно и опасно, оно может парализовать волю. Лучше не терять головы и каждую секунду быть готовым к броску за любой крохой удачи.
Ежась от ночного холода на убогом ложе, Денисон пытался строить планы действий, хотя получались у него лишь наброски. Прежде всего нужно было добиться покровительства большого босса, диктатора — короче, этого самого архикардинала. Значит, следует убедить его в том, что пришелец не только не опасен, но, напротив, потенциально ему полезен или, по крайней мере, представляет собой некий интерес. Денисон не мог раскрыть, что он является путешественником во времени: не позволяла психологическая блокировка. И скорее всего, никто в этом мире просто не сможет понять истинной правды. Однако ему едва ли удастся отречься от того, что он возник из воздуха, хотя можно сослаться на замешательство свидетелей и неточность их показаний. Из слов Мати следует, что здешние люди, даже образованные, верят в колдовство. Нужно держаться с крайней осторожностью, если придется давать разъяснения. Они здесь обладают развитой технологией для производства весьма эффективного на вид оружия и, несомненно, у них есть и артиллерия. Резиновый горшок свидетельствует о прочных связях с Новым Светом, а это означает по меньшей мере знание астрономии и ее использование в навигации…
«Поверите ли вы в пришельца с Марса?»
Денисон усмехнулся. В любом случае такого рода байка выглядит не хуже прочих. Необходимо продумать дальнейшее развитие этого сюжета.
«Покорнейше прошу разрешения поинтересоваться, какие великие умы окружают Его Святейшество. Моя нация, возможно, сделала открытия, пока неведомые вашим ученым».
Неуверенная речь, частые паузы, дающие возможность понять смысл сказанного, пожалуй, будут полезными для обдумывания ответов и исправления любых faus pas… note 14 Денисон забылся в беспокойной полудреме.
Утром, после того как Денисона накормили жидкой кашей, явился священник в сопровождении стражников и забрал его с собой. От того, что Денисон увидел краем глаза в соседней камере, его прошиб холодный пот. Арестованного доставили в выложенную кафелем комнату, где над ванной с горячей водой клубился пар, и предложили как следует вымыться. Затем выдали комплект темной мужской одежды современного покроя, надели наручники и повели в служебное помещение, где за столом под распятием восседал брат Мати.
— Благодари Господа Бога и твоего святого покровителя, если таковой у тебя имеется, что Его Святейшество Албин, Архикардинал Фил-Йохан, Великий герцог Северных Провинций снизошел до встречи с тобой, — речитативом произнес монах.
— Да, да, — Денисон проворно перекрестился. — Я поднесу своему хранителю много даров, как только представится такая возможность.
— Поскольку ты чужестранец и знаешь о наших обычаях не больше язычников или мексиканцев, я дам тебе кое-какие инструкции, чтобы ты не злоупотреблял временем Его Святейшества.
«Эге, дело сдвинулось!»
Денисон весь обратился в слух. Он чувствовал, как ловко Мати извлекает из него крупицы информации на протяжении целого часа, но это совсем не смущало Денисона, потому что представилась возможность прорепетировать и развить придуманную историю.
Наконец в наглухо закрытой карете его привезли во дворец на вершине холма, который в утраченном Денисоном мире назывался Монмартром. Его провели пышными коридорами, затем вверх по лестнице и через позолоченную бронзовую дверь с барельефами на библейские темы. Денисон оказался в высокой белой комнате; солнечный свет лился сквозь витражи на восточный ковер. Он увидел перед собой восседающего на троне мужчину в бело-золотом облачении.
Денисон, как было приказано, пал ниц.
— Можешь сесть, — произнес глубокий голос.
Архикардинал был средних лет, но выглядел моложаво. Сознание собственного могущества, казалось, наложило печать на весь его облик. Очки совсем не умаляли его достоинства. В то же время архикардинал, явно заинтригованный, готов был задавать вопросы и слушать.
— Благодарю, Ваше Святейшество.
Денисон сел на стул метрах в шести от трона. Здесь не допускали ненужного риска во время личных аудиенций. По правую руку от прелата висел шнур колокольчика.
— Можешь называть меня просто господин, — сказал Албин, употребив английское слово. — Нам много о чем нужно поговорить.
Затем строго добавил:
— Не вздумай хитрить или прибегать к уловкам. У нас уже и так достаточно оснований для подозрений. Помни, Великий Инквизитор, верховный над тем священнослужителем, с которым ты познакомился, требует от меня приказа немедленно предать тебя огню, пока ты не навлек на нас беды. Он считает, что колдун вроде тебя может быть только Иудейским Мстителем.
У Денисона пересохло в горле, но он понял достаточно, чтобы выдохнуть:
— Кем?.. Кем, господин?
Албин поднял брови.
— Ты не знаешь?
— Нет, господин, поверьте мне. Я из страны, которая настолько далека от вашей, что…
— Но ты немного владеешь нашим языком и заявил, что у тебя есть послание ко мне.
«Да, против меня острый ум», — подумал Денисон.
— Послание доброй воли, господин. В надежде на установление более близких отношений. Мы располагаем поверхностными знаниями о вашей стране, вынесенными из книг древних и современных пророков. К несчастью, я потерпел кораблекрушение. Нет, я кто угодно, только не Иудейский Мститель.
Албин понял его, если и не все слова, то суть сказанного. Губы его поджались.
— Евреи — искусные мастера и инженеры. Вполне возможно, что они владеют и черной магией. Они потомки тех, кто сумел спастись, когда наши предки очищали Европу от их племени. Они обосновались среди поклонников Магомета и помогают им сейчас. Разве ты не слышал, что Австрия попала во власть этих язычников? Что легионы еретиков из Российской империи стоят у ворот Берлина?
«А у Инквизиции полно дел в Христианском мире на Западе. Боже! А я еще считал свое двадцатое столетие мрачной эпохой», — подумал Денисон.
Он забыл про собор, когда отряд вывел его к другому зданию, массивному и похожему на крепость, нависшую над рекой. На главных воротах было вырезано распятие в человеческий рост. Внутри царили полумрак и холод, везде сновали стражники и мужчины в черных рясах с капюшонами, их грудь украшали кресты, в руках — четки. Денисон принял облаченных в черное за монахов или мирских священников. От растерянности и нахлынувшей душевной тоски он соображал плохо, как в тумане. Окончательно Денисон пришел в себя, только оказавшись в одиночной камере.
Камера была крохотной, темной, стены сочились сыростью. Из коридора сквозь железные решетки пробивался свет. В камере не было ничего, кроме соломенного тюфяка, накрытого вытертым одеялом и лежавшего на полу, а также ночного горшка, который, к крайнему изумлению Денисона, оказался резиновым. Будь сей предмет из твердого материала, он пригодился бы в качестве оружия. На потолке был высечен крест.
«Боже, как я хочу пить! Может, хоть глоток дадут?»
Денисон вцепился в прутья решетки, припал к ним и хрипло выкрикнул свою просьбу. В ответ на его крик кто-то из другой камеры, похоже, в конце коридора, громко хмыкнул.
— Даже не мечтай, слышишь?! И не ори!
Английский, хотя и со странным акцентом. Денисон отозвался тоже по-английски, но услышал в ответ лишь брань из той же камеры.
Он растянулся на тюфяке. Слова неизвестного вывели Денисона из равновесия. Времени для подготовки к допросам у него не было. Следует немедля все тщательно обдумать. Решение приободрило его. Денисон поднялся на ноги и стал мерить камеру шагами.
Часа через два в замочной скважине щелкнул ключ, и на пороге появились двое стражников с пистолетами со спущенными предохранителями и священнослужитель — пожилой человек в черном, морщинистый, подслеповато щурящийся, но с резкими манерами.
— Loquerisne latine? note 11 — требовательно произнес он.
«Говорю ли я на латыни? — понял Денисон. — Наверняка этот язык до сих пор остается универсальным средством общения в этом мире. Как он был бы мне кстати сейчас. Никогда не предполагал, что когда-нибудь этот язык мне понадобится. От зубрежки в колледже в памяти ничего не осталось, кроме „amo, amas, amat“. Образ миниатюрной пожилой мисс Уолш, представший перед ним в воображении, пропел:
— Сколько раз я тебе говорила, что латынь культурному человеку просто необходима.
Денисон с трудом подавил в себе истерический смешок и покачал головой.
— Non, monsieur, je le regrette note 12, — ответил он по-французски.
— Ah, vo parlezz alorss fransay? note 13 Денисон медленно и осторожно подбирал слова:
— Я, кажется, говорю на другом французском, отличном от вашего, преподобный отец. Я пришел сюда издалека.
Ему пришлось дважды повторить эту фразу, используя синонимы, всплывшие в памяти, чтобы стражники и священник его поняли.
Увядшие губы зашевелились:
— Это понятно, раз ты не признал во мне монаха. Запомни, я — брат Мати из Ордена доминиканцев и Святой Инквизиции.
Денисон похолодел от ужаса, когда понял смысл сказанного. Не выдавая своих чувств, он твердо произнес:
— Произошло печальное происшествие. Поверьте, я выполняю мирную миссию, но она чрезвычайно важна. Я оказался здесь по ошибке. Понятно, мое неожиданное появление вызвало страх и повлекло за собой необходимые меры предосторожности с вашей стороны. Но если вы отведете меня к высшим властям, — «к королю, папе или кто у них тут, черт подери, правит?» — я все им объясню.
Мати отрывисто заговорил, и Денисону пришлось вновь пытаться разгадывать смысл его слов.
— Ты объяснишь все здесь и сейчас. Не думай, что дьявольское искусство поможет тебе в цитадели Христа. Назови свое имя!
Служащий Патруля положился на волю судьбы.
— Кит Денисон, ваше пре… гм, брат.
Почему бы и не сказать? Какая теперь разница! Да и вообще, что теперь имеет значение?
Мати напряженно доискивался до смысла непонятных слов чужестранца.
— А, из Англии? — произнес он по-английски, а не по французски — «Angleterre» — и продолжил речь: — Мы можем доставить сюда человека, говорящего на твоем наречии, чтобы ускорить твои признания.
— Нет, мой дом… Брат, я не могу открыть свои тайны никому, кроме первых лиц.
Мати метнул на него свирепый взгляд.
— Ты будешь говорить со мной, и будешь говорить только правду. Хочешь, чтобы мы учинили допрос с пристрастием? Тогда, поверь мне, ты благословишь того, кто подожжет костер под тобой.
Ему пришлось трижды повторить свои угрозы, прежде чем их суть дошла до узника.
«Допрос с пристрастием? Выходит, пытки здесь обычное дело. Со мной проводят, так сказать, предварительное собеседование».
Его пронзил ужас. Денисон удивился собственной настойчивости:
— Почтенный брат, клянусь богом, долг запрещает мне раскрывать некоторые детали. Я имею право говорить о них только с верховным правителем. Если тайна станет явной, случится катастрофа. Подумайте о маленьких детях, которым дают играть с огнем.
Денисон многозначительно посмотрел на стражников. Эффект был смазан необходимостью повторить сказанное.
Последовал недвусмысленный ответ:
— Инквизиция умеет хранить молчание.
— Не сомневаюсь. Но, я уверен, правитель будет недоволен тем, что слово, предназначенное только ему, начнет гулять по улицам.
Мати нахмурился. Заметив его сомнения, Денисон продолжил наступление. Они стали быстрее понимать друг друга на своих различных французских языках. Фокус заключался в том, что говорить надо было подобно американцу, который вызубрил учебник, но никогда не слышал живого языка.
Будет противоестественно, если монах, столкнувшись со столь невероятной ситуацией, не воспользуется случаем выслужиться перед властью. В конце концов, правитель всегда успеет отослать пленника на допрос.
— Кого ты называешь правителем? — спросил Мати. — Святого Отца? Почему в таком случае ты не отправился в Рим?
— Ну тогда король…
— Король?
Денисон понял, что допустил ошибку. Видимо, монарх, если таковой у них имелся, не располагал высшей властью. Он торопливо продолжил:
— Ну да, король. Я просто хотел сказать, что короли часто встречаются в различных странах.
— Да, среди русских варваров. Или в тех землях черных дикарей, что не признают власти халифа. — Шишковатый указательный палец Мати пронзил воздух. — Куда ты направлялся на самом деле? Отвечай, Кит Денисон!
— В Париж, во Францию. Это ведь Париж? Позвольте мне закончить мысль. Я разыскиваю высшее духовное лицо на этой… территории. Я ошибся? Разве он находится не в городе?
— Архикардинал? — выдохнул Мати, в то время как нервозность на лицах стражников сменилась благоговейным трепетом.
Денисон решительно кивнул.
— Разумеется, архикардинал!
«Что еще за сан такой?»
Мати отвернулся в сторону. В его пальцах защелкали бусины четок. После затянувшейся паузы он торопливо произнес:
— Посмотрим. Веди себя осмотрительно. За тобой будут наблюдать.
Он повернулся спиной к Денисону, зашуршал облачением по полу и удалился.
Денисон бессильно рухнул на тюфяк.
«Допустим, я выиграл немного времени, прежде чем они поволокут меня на дыбу, зажмут пальцы в тиски или используют что-нибудь пострашнее тех приспособлений, что были изобретены в средневековье. Что-нибудь современное. Если только я не попал… Нет, не может быть», — вяло размышлял Денисон.
Когда надсмотрщик в сопровождении вооруженной стражи принес хлеб, воду и жирную похлебку, Денисон поинтересовался, какой сегодня день.
— Святого Антония, одна тысяча девятьсот восьмидесятого года от Рождества Христова.
Слова эти забили последний гвоздь в крышку гроба, прихлопнувшую Денисона.
Но тут же в глубине отчаяния мелькнула слабая искорка надежды. Не все еще потеряно, возможно спасение или… Предаваться отчаянью бесполезно и опасно, оно может парализовать волю. Лучше не терять головы и каждую секунду быть готовым к броску за любой крохой удачи.
Ежась от ночного холода на убогом ложе, Денисон пытался строить планы действий, хотя получались у него лишь наброски. Прежде всего нужно было добиться покровительства большого босса, диктатора — короче, этого самого архикардинала. Значит, следует убедить его в том, что пришелец не только не опасен, но, напротив, потенциально ему полезен или, по крайней мере, представляет собой некий интерес. Денисон не мог раскрыть, что он является путешественником во времени: не позволяла психологическая блокировка. И скорее всего, никто в этом мире просто не сможет понять истинной правды. Однако ему едва ли удастся отречься от того, что он возник из воздуха, хотя можно сослаться на замешательство свидетелей и неточность их показаний. Из слов Мати следует, что здешние люди, даже образованные, верят в колдовство. Нужно держаться с крайней осторожностью, если придется давать разъяснения. Они здесь обладают развитой технологией для производства весьма эффективного на вид оружия и, несомненно, у них есть и артиллерия. Резиновый горшок свидетельствует о прочных связях с Новым Светом, а это означает по меньшей мере знание астрономии и ее использование в навигации…
«Поверите ли вы в пришельца с Марса?»
Денисон усмехнулся. В любом случае такого рода байка выглядит не хуже прочих. Необходимо продумать дальнейшее развитие этого сюжета.
«Покорнейше прошу разрешения поинтересоваться, какие великие умы окружают Его Святейшество. Моя нация, возможно, сделала открытия, пока неведомые вашим ученым».
Неуверенная речь, частые паузы, дающие возможность понять смысл сказанного, пожалуй, будут полезными для обдумывания ответов и исправления любых faus pas… note 14 Денисон забылся в беспокойной полудреме.
Утром, после того как Денисона накормили жидкой кашей, явился священник в сопровождении стражников и забрал его с собой. От того, что Денисон увидел краем глаза в соседней камере, его прошиб холодный пот. Арестованного доставили в выложенную кафелем комнату, где над ванной с горячей водой клубился пар, и предложили как следует вымыться. Затем выдали комплект темной мужской одежды современного покроя, надели наручники и повели в служебное помещение, где за столом под распятием восседал брат Мати.
— Благодари Господа Бога и твоего святого покровителя, если таковой у тебя имеется, что Его Святейшество Албин, Архикардинал Фил-Йохан, Великий герцог Северных Провинций снизошел до встречи с тобой, — речитативом произнес монах.
— Да, да, — Денисон проворно перекрестился. — Я поднесу своему хранителю много даров, как только представится такая возможность.
— Поскольку ты чужестранец и знаешь о наших обычаях не больше язычников или мексиканцев, я дам тебе кое-какие инструкции, чтобы ты не злоупотреблял временем Его Святейшества.
«Эге, дело сдвинулось!»
Денисон весь обратился в слух. Он чувствовал, как ловко Мати извлекает из него крупицы информации на протяжении целого часа, но это совсем не смущало Денисона, потому что представилась возможность прорепетировать и развить придуманную историю.
Наконец в наглухо закрытой карете его привезли во дворец на вершине холма, который в утраченном Денисоном мире назывался Монмартром. Его провели пышными коридорами, затем вверх по лестнице и через позолоченную бронзовую дверь с барельефами на библейские темы. Денисон оказался в высокой белой комнате; солнечный свет лился сквозь витражи на восточный ковер. Он увидел перед собой восседающего на троне мужчину в бело-золотом облачении.
Денисон, как было приказано, пал ниц.
— Можешь сесть, — произнес глубокий голос.
Архикардинал был средних лет, но выглядел моложаво. Сознание собственного могущества, казалось, наложило печать на весь его облик. Очки совсем не умаляли его достоинства. В то же время архикардинал, явно заинтригованный, готов был задавать вопросы и слушать.
— Благодарю, Ваше Святейшество.
Денисон сел на стул метрах в шести от трона. Здесь не допускали ненужного риска во время личных аудиенций. По правую руку от прелата висел шнур колокольчика.
— Можешь называть меня просто господин, — сказал Албин, употребив английское слово. — Нам много о чем нужно поговорить.
Затем строго добавил:
— Не вздумай хитрить или прибегать к уловкам. У нас уже и так достаточно оснований для подозрений. Помни, Великий Инквизитор, верховный над тем священнослужителем, с которым ты познакомился, требует от меня приказа немедленно предать тебя огню, пока ты не навлек на нас беды. Он считает, что колдун вроде тебя может быть только Иудейским Мстителем.
У Денисона пересохло в горле, но он понял достаточно, чтобы выдохнуть:
— Кем?.. Кем, господин?
Албин поднял брови.
— Ты не знаешь?
— Нет, господин, поверьте мне. Я из страны, которая настолько далека от вашей, что…
— Но ты немного владеешь нашим языком и заявил, что у тебя есть послание ко мне.
«Да, против меня острый ум», — подумал Денисон.
— Послание доброй воли, господин. В надежде на установление более близких отношений. Мы располагаем поверхностными знаниями о вашей стране, вынесенными из книг древних и современных пророков. К несчастью, я потерпел кораблекрушение. Нет, я кто угодно, только не Иудейский Мститель.
Албин понял его, если и не все слова, то суть сказанного. Губы его поджались.
— Евреи — искусные мастера и инженеры. Вполне возможно, что они владеют и черной магией. Они потомки тех, кто сумел спастись, когда наши предки очищали Европу от их племени. Они обосновались среди поклонников Магомета и помогают им сейчас. Разве ты не слышал, что Австрия попала во власть этих язычников? Что легионы еретиков из Российской империи стоят у ворот Берлина?
«А у Инквизиции полно дел в Христианском мире на Западе. Боже! А я еще считал свое двадцатое столетие мрачной эпохой», — подумал Денисон.
18244 ГОД ДО РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА
Позже Мэнс Эверард пришел к выводу, что выбор, павший на него, и особенно место и характер случившегося были бы прозаичными, не окажись стечение обстоятельств столь абсурдным. Еще позже, припомнив свои разговоры с Гийоном, он усомнился даже в этом.
Но когда его вызвали, все это было для него дальше, чем звезды на небесах. Они с Вандой Тамберли проводили отпуск в пансионате, который Патруль содержал в плейстоценовых Пиренеях. В последний день они отказались от катания на лыжах и лазания по горам, не отправились на север в поисках завораживающих картин дикой природы ледникового периода и не заглянули в одно из соседних поселений кроманьонцев, чтобы насладиться гостеприимством его обитателей. Они просто отправились в долгую прогулку по легким тропам любоваться горными пейзажами. Говорили мало, но молчание значило гораздо больше слов.
Закат позолотил белоснежные вершины и горную гряду. Пансионат располагался не очень высоко над уровнем моря, но линия снегов лежала ниже, чем ко времени появления на свет Эверарда и Ванды. Граница лесов тоже простиралась гораздо ниже, чем в XX веке. К дому подступала сочная зелень альпийских лугов, расцвеченная мелкими летними цветочками. Чуть выше, на склоне, застыли несколько козлов; они с любопытством, совсем без страха разглядывали Ванду и Эверарда. Небо, зеленоватое на западе, сгущалось до бирюзового оттенка и переливалось в пурпур на востоке. Только трепет крыльев и голоса возвращающихся в родные края птиц пронзали время от времени тишину. Охотники человеческого рода почти не оставляли следов своего пребывания здесь, они жили в гармонии с природой, подобно волкам и пещерным львам. Чистота воздуха буквально чувствовалась на вкус.
Уже возник силуэт здания, в темноте светились окна.
— Потрясающе, — сказал Эверард с американским акцентом. — Во всяком случае, для меня.
— Воистину, — отозвалась Ванда. — Вы были так любезны, когда взяли меня сюда и сделали все, чтобы я вновь обрела покой.
— Ерунда, для меня это удовольствие. Помимо всего прочего, вы — натуралист. Ввели меня, так сказать, в жизнь дикой природы. Никогда не видел ничего подобного и, тем более, не мечтал увидеть.
Они охотились на мамонта, северного оленя и дикую лошадь, только не с ружьем, а с камерой. Рожденная в Калифорнии во второй половине XX века, Ванда очень неодобрительно относилась к настоящей охоте. Он, правда, вырос в другой среде и в иное время.
Не то чтобы это имело значение. Хотя…
«Со дня нашей первой встречи — ей тогда было двадцать один — она стала старше лет на пять, не больше. А на сколько постарел я?»
Лечебное омоложение, конечно, помогало, но Эверарду совсем не хотелось сейчас подсчитывать свои годы.
— Мне почему-то… — Она проглотила подступивший к горлу комок и отвернулась в сторону. Потом выпалила скороговоркой: — Мне совсем не хочется уезжать.
Пульс у Эверарда забился неровно.
— В этом нет нужды. Вы сами знаете.
— Но я должна. Не так много времени мне отпущено, чтобы забыть о семье.
Родители и сестра никогда не узнают, что Ванда путешествует сквозь века, тогда как их собственные годы на земле не составят и сотни лет. Для них жизнь от начала до конца проходит по прямой.
— А еще я должна, вернее, я хочу, прежде чем вернусь к работе, повидаться с дядей Стивом. — Ее дядя, тоже агент Патруля, работал в викторианской Англии.
Она могла провести в отпуске годы своей жизни, а затем вернуться в базовый лагерь спустя минуту после отбытия, но агенты никогда этим не злоупотребляли. Каждый из них считал себя в какой-то мере обязанным Патрулю и платил годами собственной жизни. Кроме того, продолжительный отрыв от работы выбивает сотрудника Патруля из привычной колеи, а это смертельный риск для жизни агента или, того хуже, коллеги.
— Ладно, я понял, — вздохнул Эверард. — Он решился задать вопрос, которого они избегали на протяжении всего отдыха: — Можем ли мы договориться о новой встрече?
Ванда рассмеялась и взяла Эверарда за руку. Какой теплой была ее ладонь!
— Конечно.
Она посмотрела в глаза Эверарда. В угасающем свете он не мог рассмотреть синеву ее глаз. Четкий овал лица, коротко стриженные волосы цвета янтаря — она была всего на ладонь ниже Эверарда, а он отличался высоким ростом.
— По правде говоря, я надеялась… Но не хотела навязываться. Только не говорите, что вы смущены.
— М-м, ладно…
Он никогда не отличался красноречием. Как теперь объясниться? Эверард и сам себя не понимал.
«Разница между ее и моим положением… Наверно, я боюсь показаться снисходительным или, еще хуже, властным. Ведь ее поколение женщин так гордится своей независимостью».
— Я — типичный старый холостяк. А перед вами огромное поле для игры, если захотите.
Ванда откровенно наслаждалась вниманием, которое уделяли ей другие мужчины, отдыхавшие здесь — интересные, жизнерадостные, привлекательные люди из самых разных эпох. А Эверард — просто американец двадцатого века с неторопливой речью, невзыскательными вкусами и лицом много повидавшего воина.
Ванда фыркнула:
— Подозреваю, что у вас поле не меньше — ведь вам открыта вся история. И не отрицайте. Было бы ненормально, если бы вы не пользовались время от времени ситуацией.
«А ты?.. Впрочем, это не мое дело», — подумал Эверард.
— Я ни в коем случае не обвиняю вас в злоупотреблениях или еще в чем-то, — торопливо добавила Ванда. — Я знаю, вы этого не сделаете. И меня удивило и взволновало, когда после Берингии вы не порвали отношений со мной. Неужели вы думали, что мне тоже не хочется новой встречи?
Он едва не заключил ее в объятия.
«Но ждет ли она этого? Боже, наверно, да».
Но нет. Это будет ошибочный шаг. Она слишком открыта душой. Пусть сама разберется в своих мыслях и чувствах. Да и ему нужно понять, чего он все-таки хочет.
«Будь признателен за эти две недели, подаренные тебе здесь, парень».
Он сжал свободную руку в кулак и пробормотал:
— Отлично. Куда бы вам захотелось поехать в следующий раз?
«Чтобы поближе познакомиться», — добавил он про себя.
Ванда, похоже, тоже сочла обмен банальностями спасением.
— Надо подумать. Какие будут предложения?
Они вошли в дом, поднялись на веранду и оказались в гостиной. В огромном камине потрескивало пламя. Над ним причудливо извивались рога ирландского лося. На противоположной стороне висел отлитый из меди геральдический щит с символическими песочными часами — эмблемой Патруля. Ее миниатюрная копия украшала и служебную форму, которую сотрудники носили крайне редко. В комнате, в ожидании ужина, сидели их коллеги — пили, разговаривали, играли в шахматы или го, несколько человек собрались в углу у рояля, над которым порхали звуки шопеновского скерцо.
Агенты старались попасть сюда на отдых с теми, с кем они сблизились за время работы. Сегодняшняя пианистка, однако, родилась в XXXII веке на орбите Сатурна. Служащие Патруля всегда питали любопытство к незнакомым эпохам и порой слушали рассказы о каких-то сторонах неведомой им жизни, как завороженные.
Эверард и Тамберли перекинули плащи через руку. Ванда обошла комнату, прощаясь со всеми. Эверард подошел к пианистке.
— Вы остаетесь? — спросил он на темпоральном.
— Еще на несколько дней, — ответила пианистка.
— Прекрасно, я тоже.
Пианистка подняла на Эверарда голубые глаза. Затем белая как алебастр голова, совершенно лысая — нет, не альбинос, нормальный продукт генной технологии — снова склонилась над клавишами.
— Если желаете облегчить сердце, у меня есть дар успокоения.
— Знаю. Спасибо.
Вряд ли ему хотелось чего-то большего, чем обычная беседа, но предложение прозвучало великодушно.
Тамберли вернулась к Эверарду. Он проводил Ванду до ее комнаты. Пока он ждал в коридоре, она переоделась в привезенное с собой платье, подходящее для Сан-Франциско 1989 года, и упаковала вещи. Они спустились в подземный гараж. Залитые холодным белым светом, роллеры стояли рядами наподобие бесколесных футуристических мотоциклов. На один из них, закрепленный за нею, Ванда погрузила свой багаж и повернулась к Эверарду:
— Ну что же, au revoir, Мэнс, — произнесла она. — Штаб-квартира в Нью-Йорке, полдень, четверг, десятое апреля 1987 года. Договорились?
Испытывая некоторую неловкость, они условились о встрече.
— Договорились. Я, видимо, возьму билеты на «Призрак оперы». Берегите себя.
— И вы, Мэнс.
Она приблизилась к нему. Поцелуй получился долгим и страстным.
Эверард отступил, тяжело дыша. Слегка взъерошенная Ванда уселась на роллер, улыбнулась, махнула рукой, коснулась пульта управления и мгновенно исчезла из виду. Эверард не обратил внимания на привычный хлопок воздуха в гараже. Минуты две он постоял в одиночестве. Она говорила о трехмесячном пребывании в полевой экспедиции после поездки к родителям. Эверард не знал, сколь долгим окажется для него время до их предполагаемой встречи. Это будет зависеть от работы. Срочных вызовов не поступало, но какое-нибудь дело непременно возникнет, ведь Патруль, обязан поддерживать порядок в движении сквозь миллионы лет, и агентов вечно не хватало.
Неожиданно для себя Эверард громко рассмеялся. После долгих скитаний по пространству и времени — сколько уже лет его собственной жизни? — неужели он снова теряет голову? Второе детство, нет, вторая юность? Он вдруг понял, что чувствует себя так, словно ему опять шестнадцать, и его ничуть не беспокоила такая перемена. Прежде он частенько влюблялся. Случалось, Эверард ничего не предпринимал, поскольку развитие отношений ни к чему хорошему не привело бы. Может, и сейчас то же самое? Черт возьми! А вдруг нет? Он должен разобраться. Шаг за шагом, постепенно, но они разберутся в себе. Или отношения станут серьезными — тогда им обоим придется, возможно, чем-то поступиться, — или они просто расстанутся друзьями. А пока что…
Все еще раздумывая Эверард направился к выходу из гаража.
За спиной он уловил знакомый шум, но совсем иного свойства. Эверард остановился, огляделся по сторонам и увидел только что приземлившийся аппарат. Пассажиром была особа ростом около семи футов, с тонкими и длинными конечностями, в облегающем комбинезоне, похоже, из кожи. Не вызывало сомнений, что прибыла женщина. Ее черные волосы, зачесанные наподобие шлема, отливали азиатской синевой, но ни одно монголоидное лицо не имело кожи такого глубокого желтого оттенка, как у неизвестной. Глаза у нее были громадные и такого же бледно-голубого оттенка, как у Эверарда, лицо — узкое, с орлиным носом. Эверард не мог определить расу женщины. Должно быть, она происходила из очень далекого будущего.
С непропорционально толстых губ сорвались хриплые слова на темпоральном.
— Агент-оперативник Комозино, — отрекомендовалась гостья. — Дело очень срочное. Есть ли на этих координатах кто-либо моего ранга?
«Беда», — пронзила его мысль. Комозино явно знала больше него и, вероятно, мозг ее был более развит. Армейские навыки Второй Мировой войны, почти забытые, едва не заставили Эверарда встать по стойке «смирно».
Но когда его вызвали, все это было для него дальше, чем звезды на небесах. Они с Вандой Тамберли проводили отпуск в пансионате, который Патруль содержал в плейстоценовых Пиренеях. В последний день они отказались от катания на лыжах и лазания по горам, не отправились на север в поисках завораживающих картин дикой природы ледникового периода и не заглянули в одно из соседних поселений кроманьонцев, чтобы насладиться гостеприимством его обитателей. Они просто отправились в долгую прогулку по легким тропам любоваться горными пейзажами. Говорили мало, но молчание значило гораздо больше слов.
Закат позолотил белоснежные вершины и горную гряду. Пансионат располагался не очень высоко над уровнем моря, но линия снегов лежала ниже, чем ко времени появления на свет Эверарда и Ванды. Граница лесов тоже простиралась гораздо ниже, чем в XX веке. К дому подступала сочная зелень альпийских лугов, расцвеченная мелкими летними цветочками. Чуть выше, на склоне, застыли несколько козлов; они с любопытством, совсем без страха разглядывали Ванду и Эверарда. Небо, зеленоватое на западе, сгущалось до бирюзового оттенка и переливалось в пурпур на востоке. Только трепет крыльев и голоса возвращающихся в родные края птиц пронзали время от времени тишину. Охотники человеческого рода почти не оставляли следов своего пребывания здесь, они жили в гармонии с природой, подобно волкам и пещерным львам. Чистота воздуха буквально чувствовалась на вкус.
Уже возник силуэт здания, в темноте светились окна.
— Потрясающе, — сказал Эверард с американским акцентом. — Во всяком случае, для меня.
— Воистину, — отозвалась Ванда. — Вы были так любезны, когда взяли меня сюда и сделали все, чтобы я вновь обрела покой.
— Ерунда, для меня это удовольствие. Помимо всего прочего, вы — натуралист. Ввели меня, так сказать, в жизнь дикой природы. Никогда не видел ничего подобного и, тем более, не мечтал увидеть.
Они охотились на мамонта, северного оленя и дикую лошадь, только не с ружьем, а с камерой. Рожденная в Калифорнии во второй половине XX века, Ванда очень неодобрительно относилась к настоящей охоте. Он, правда, вырос в другой среде и в иное время.
Не то чтобы это имело значение. Хотя…
«Со дня нашей первой встречи — ей тогда было двадцать один — она стала старше лет на пять, не больше. А на сколько постарел я?»
Лечебное омоложение, конечно, помогало, но Эверарду совсем не хотелось сейчас подсчитывать свои годы.
— Мне почему-то… — Она проглотила подступивший к горлу комок и отвернулась в сторону. Потом выпалила скороговоркой: — Мне совсем не хочется уезжать.
Пульс у Эверарда забился неровно.
— В этом нет нужды. Вы сами знаете.
— Но я должна. Не так много времени мне отпущено, чтобы забыть о семье.
Родители и сестра никогда не узнают, что Ванда путешествует сквозь века, тогда как их собственные годы на земле не составят и сотни лет. Для них жизнь от начала до конца проходит по прямой.
— А еще я должна, вернее, я хочу, прежде чем вернусь к работе, повидаться с дядей Стивом. — Ее дядя, тоже агент Патруля, работал в викторианской Англии.
Она могла провести в отпуске годы своей жизни, а затем вернуться в базовый лагерь спустя минуту после отбытия, но агенты никогда этим не злоупотребляли. Каждый из них считал себя в какой-то мере обязанным Патрулю и платил годами собственной жизни. Кроме того, продолжительный отрыв от работы выбивает сотрудника Патруля из привычной колеи, а это смертельный риск для жизни агента или, того хуже, коллеги.
— Ладно, я понял, — вздохнул Эверард. — Он решился задать вопрос, которого они избегали на протяжении всего отдыха: — Можем ли мы договориться о новой встрече?
Ванда рассмеялась и взяла Эверарда за руку. Какой теплой была ее ладонь!
— Конечно.
Она посмотрела в глаза Эверарда. В угасающем свете он не мог рассмотреть синеву ее глаз. Четкий овал лица, коротко стриженные волосы цвета янтаря — она была всего на ладонь ниже Эверарда, а он отличался высоким ростом.
— По правде говоря, я надеялась… Но не хотела навязываться. Только не говорите, что вы смущены.
— М-м, ладно…
Он никогда не отличался красноречием. Как теперь объясниться? Эверард и сам себя не понимал.
«Разница между ее и моим положением… Наверно, я боюсь показаться снисходительным или, еще хуже, властным. Ведь ее поколение женщин так гордится своей независимостью».
— Я — типичный старый холостяк. А перед вами огромное поле для игры, если захотите.
Ванда откровенно наслаждалась вниманием, которое уделяли ей другие мужчины, отдыхавшие здесь — интересные, жизнерадостные, привлекательные люди из самых разных эпох. А Эверард — просто американец двадцатого века с неторопливой речью, невзыскательными вкусами и лицом много повидавшего воина.
Ванда фыркнула:
— Подозреваю, что у вас поле не меньше — ведь вам открыта вся история. И не отрицайте. Было бы ненормально, если бы вы не пользовались время от времени ситуацией.
«А ты?.. Впрочем, это не мое дело», — подумал Эверард.
— Я ни в коем случае не обвиняю вас в злоупотреблениях или еще в чем-то, — торопливо добавила Ванда. — Я знаю, вы этого не сделаете. И меня удивило и взволновало, когда после Берингии вы не порвали отношений со мной. Неужели вы думали, что мне тоже не хочется новой встречи?
Он едва не заключил ее в объятия.
«Но ждет ли она этого? Боже, наверно, да».
Но нет. Это будет ошибочный шаг. Она слишком открыта душой. Пусть сама разберется в своих мыслях и чувствах. Да и ему нужно понять, чего он все-таки хочет.
«Будь признателен за эти две недели, подаренные тебе здесь, парень».
Он сжал свободную руку в кулак и пробормотал:
— Отлично. Куда бы вам захотелось поехать в следующий раз?
«Чтобы поближе познакомиться», — добавил он про себя.
Ванда, похоже, тоже сочла обмен банальностями спасением.
— Надо подумать. Какие будут предложения?
Они вошли в дом, поднялись на веранду и оказались в гостиной. В огромном камине потрескивало пламя. Над ним причудливо извивались рога ирландского лося. На противоположной стороне висел отлитый из меди геральдический щит с символическими песочными часами — эмблемой Патруля. Ее миниатюрная копия украшала и служебную форму, которую сотрудники носили крайне редко. В комнате, в ожидании ужина, сидели их коллеги — пили, разговаривали, играли в шахматы или го, несколько человек собрались в углу у рояля, над которым порхали звуки шопеновского скерцо.
Агенты старались попасть сюда на отдых с теми, с кем они сблизились за время работы. Сегодняшняя пианистка, однако, родилась в XXXII веке на орбите Сатурна. Служащие Патруля всегда питали любопытство к незнакомым эпохам и порой слушали рассказы о каких-то сторонах неведомой им жизни, как завороженные.
Эверард и Тамберли перекинули плащи через руку. Ванда обошла комнату, прощаясь со всеми. Эверард подошел к пианистке.
— Вы остаетесь? — спросил он на темпоральном.
— Еще на несколько дней, — ответила пианистка.
— Прекрасно, я тоже.
Пианистка подняла на Эверарда голубые глаза. Затем белая как алебастр голова, совершенно лысая — нет, не альбинос, нормальный продукт генной технологии — снова склонилась над клавишами.
— Если желаете облегчить сердце, у меня есть дар успокоения.
— Знаю. Спасибо.
Вряд ли ему хотелось чего-то большего, чем обычная беседа, но предложение прозвучало великодушно.
Тамберли вернулась к Эверарду. Он проводил Ванду до ее комнаты. Пока он ждал в коридоре, она переоделась в привезенное с собой платье, подходящее для Сан-Франциско 1989 года, и упаковала вещи. Они спустились в подземный гараж. Залитые холодным белым светом, роллеры стояли рядами наподобие бесколесных футуристических мотоциклов. На один из них, закрепленный за нею, Ванда погрузила свой багаж и повернулась к Эверарду:
— Ну что же, au revoir, Мэнс, — произнесла она. — Штаб-квартира в Нью-Йорке, полдень, четверг, десятое апреля 1987 года. Договорились?
Испытывая некоторую неловкость, они условились о встрече.
— Договорились. Я, видимо, возьму билеты на «Призрак оперы». Берегите себя.
— И вы, Мэнс.
Она приблизилась к нему. Поцелуй получился долгим и страстным.
Эверард отступил, тяжело дыша. Слегка взъерошенная Ванда уселась на роллер, улыбнулась, махнула рукой, коснулась пульта управления и мгновенно исчезла из виду. Эверард не обратил внимания на привычный хлопок воздуха в гараже. Минуты две он постоял в одиночестве. Она говорила о трехмесячном пребывании в полевой экспедиции после поездки к родителям. Эверард не знал, сколь долгим окажется для него время до их предполагаемой встречи. Это будет зависеть от работы. Срочных вызовов не поступало, но какое-нибудь дело непременно возникнет, ведь Патруль, обязан поддерживать порядок в движении сквозь миллионы лет, и агентов вечно не хватало.
Неожиданно для себя Эверард громко рассмеялся. После долгих скитаний по пространству и времени — сколько уже лет его собственной жизни? — неужели он снова теряет голову? Второе детство, нет, вторая юность? Он вдруг понял, что чувствует себя так, словно ему опять шестнадцать, и его ничуть не беспокоила такая перемена. Прежде он частенько влюблялся. Случалось, Эверард ничего не предпринимал, поскольку развитие отношений ни к чему хорошему не привело бы. Может, и сейчас то же самое? Черт возьми! А вдруг нет? Он должен разобраться. Шаг за шагом, постепенно, но они разберутся в себе. Или отношения станут серьезными — тогда им обоим придется, возможно, чем-то поступиться, — или они просто расстанутся друзьями. А пока что…
Все еще раздумывая Эверард направился к выходу из гаража.
За спиной он уловил знакомый шум, но совсем иного свойства. Эверард остановился, огляделся по сторонам и увидел только что приземлившийся аппарат. Пассажиром была особа ростом около семи футов, с тонкими и длинными конечностями, в облегающем комбинезоне, похоже, из кожи. Не вызывало сомнений, что прибыла женщина. Ее черные волосы, зачесанные наподобие шлема, отливали азиатской синевой, но ни одно монголоидное лицо не имело кожи такого глубокого желтого оттенка, как у неизвестной. Глаза у нее были громадные и такого же бледно-голубого оттенка, как у Эверарда, лицо — узкое, с орлиным носом. Эверард не мог определить расу женщины. Должно быть, она происходила из очень далекого будущего.
С непропорционально толстых губ сорвались хриплые слова на темпоральном.
— Агент-оперативник Комозино, — отрекомендовалась гостья. — Дело очень срочное. Есть ли на этих координатах кто-либо моего ранга?
«Беда», — пронзила его мысль. Комозино явно знала больше него и, вероятно, мозг ее был более развит. Армейские навыки Второй Мировой войны, почти забытые, едва не заставили Эверарда встать по стойке «смирно».