Андерсон Пол Уильям. Дахут, дочь короля (Короли Иса - 3)

   В комнате воцарилось безмолвие. В окне сгущалась ночь. Пламя на свечах оплывало.
   Наконец, склонив голову, Ланарвилис пробормотала:
   - Твое слово непреклонно. Я посмотрю, какие у тебя там документы, но да, пожалуй, надо подумать, как мне завтра изменить позицию.
   И тут Сорен ударил по подлокотнику стула:
   - Но ведь ты отдаешь Риму корабли! - воскликнул он, - Риму!
   - Как же нам тогда их вообще построить? - Усталым голосом ответил Грациллоний. - У меня есть еще одно тайное предупреждение. Император-ребенок Гонорий жаждет каким-то образом отстоять свои права. Его опекун Стилихон желает ему угодить, если соглашение будет такое, какое позволит Рим. На самом деле Стилихон был бы рад любому движению, которое свяжет Запад, Восток, а также варваров. Подавить восстание в Исе было бы легче, чем изгнать языческих варваров в Корвилоне. Нет, мы не должны давать никаких оснований нас обвинять. А также быть слишком нужными Риму, чтобы не стать для него жертвенными животными.
   Сорен выругался. Сразу после ужина он ушел.
   - Мы достаточно поговорили, - сказал он, - лучше пойду домой.
   Грациллоний метнул на него взгляд. Король своевременно отправил посланника сообщить жене Сорена, что его в этот вечер не будет.
   - Я хочу... всем этим заняться, - продолжил Картаги и сердито добавил: - Я отвечаю за свои слова. Завтра я уговорю Совет внимательно рассмотреть твое предложение, изучить пути и средства. Но мне необходимо подобрать формулировки, тем более после той позиции, что я занял сегодня, да ведь? К тому же не забывай, что я еще не уверен в твоей правоте, но одно я знаю точно: не верю, что нам необходимо все, чего ты добиваешься. И все же доброй ночи, Граллон.
   Он взял Ланарвилис за руку и чуть склонился.
   - Доброго тебе отдыха, госпожа, - тихо проговорил он. Выпустив руку, он быстро заковылял к выходу по мозаичному полу атрия. Слуга поспешил открыть и кликнул мальчика, чтобы тот осветил уходящему дорогу...
   - Приятных тебе сновидений, Сорен, - вздохнула ему вслед Ланарвилис.
   "Плодотворные это были часы, - подумал Грациллоний, - а в завершение мирная трапеза". Он почти добился согласия, на которое рассчитывал. Дальше будут другие маневры, торги, компромиссы... В результате он мог получить лишь половину того, о чем просил, вот почему и просил так много... Может случиться так, что работа начнется вообще через год, поэтому он и говорит об этом так рано... "Да, - подумал он, - время сделало из грубоватого солдата истинного политика". И вдруг осознал, что думает на исанском языке.
   Его пристальный взгляд вернулся к Ланарвилис. Он еще раз отметил: к ней время было менее благосклонно. Но она была и старше его на дюжину лет...
   - Ты тоже хочешь уйти? - обронил он в тишину, которая показалась ему затянувшейся. - Я вызову охрану...
   - Ты устал? - прозвучало в ответ.
   - Нет. Все равно не высплюсь. Если у тебя есть еще желание поговорить, то я... я всегда ценил твой совет, Ланарвилис.
   - Независимо от того, согласна я с тобой, или нет?
   - Особенно когда не согласна. А то как же я буду учиться?
   Она едва улыбнулась.
   - Это говорит наш Грациллоний? Его не свернешь с выбранного пути. - Она потерла бровь. - Здесь внутри тепло. Может, выйдем, пройдемся недалеко?
   Он понял. Она сильно потела, хотя и не обнаруживала других симптомов: перепадов настроения, судорог; движения становились неуверенными. Богиня вела ее к последним женским перекресткам.
   - Конечно. К счастью, погода хорошая.
   Они бок о бок пошли вперед. Сорену и впрямь не нужен был фонарь, светила полная луна. Если это совпадало с ее четвертью, король на законных основаниях уклонялся от ежемесячного пребывания в Лесу. На тропинки падал яркий серебристый свет, они петляли меж изгородей, подстриженных деревьев, клумб и беседок в обнесенном стеной саду. В это время года он был уже почти нагим; сучья и веточки отбрасывали путаницу теней. Воздух неподвижный, с морозцем. Под ногами мягко хрустели опавшие листья.
   Как часто он бродил вот так то с одной, то с другой из своих женщин, начиная с той самой весенней поры, когда впервые проделал путь вместе с Дахилис.
   - Тебе лучше? - спросил он немного погодя.
   - Да, спасибо, - сказала она.
   - А как поживает Юлия?
   - Хорошо. Счастлива в послушничестве. - И выпалила с внезапной горечью: - А зачем ты спрашиваешь?
   Опешив, он едва мог произнести:
   - Зачем? хотел узнать. Она ведь моя дочь. И ты мне ее родила...
   - Ты мог бы и встречаться с ней время от времени. Она была бы очень этому рада.
   - Она милая девочка. Если б только у меня было время и для нее, и для всех моих девочек...
   - Для Дахут оно у тебя находится.
   Его словно ошпарило. Грациллоний остановился. Не удержи он королеву за руку, она бы шла дальше. Они глядели друг на друга в лунном свете.
   - Ты ведь знаешь, Дахут пережила потерю, о которой даже не в состоянии говорить, - произнес он хриплым голосом. - Ей нужна помощь. Я придумываю жалкие развлечения и отдаю ей несколько часов, что могу украсть у людей, которые возмущаются мне вослед.
   - У нее был почти год, чтобы оправиться, и почти все это время она была довольно жизнерадостна, - возразила Ланарвилис. Она посмотрела в темноту. Ладно, не будем ссориться. Все-таки она - ребенок Дахилис, и сестры тоже ее любят.
   Ее тон тронул Грациллония. Он взял женщину за руки. В его собственных ладонях они казались холодными.
   - Ты хороший человек, Ланарвилис, - неловко произнес он.
   - Все мы стараемся ими быть, - вздохнула она. - И ты старайся.
   Потом внезапный порыв:
   - Ты хочешь провести здесь ночь?
   Как много времени прошло с тех пор, когда они в последний раз делили ложе? Год, а то и больше. А может, два? В порыве страсти он осознал, как мало обращал на нее внимания. Просто то и дело слышал от одной из Девяти, что Ланарвилис отказалась от своей очереди спать с ним. Время от времени это случалось с каждой из них, по одной из бесчисленных причин. Они как-то решали эту проблему между собой, а потом тихо ставили его в известность. Когда он наносил визит в дом Ланарвилис, они обедали, разговаривали, но она намекала на недомогание. Он без особого разочарования соглашался. В том, чтобы вернуться во дворец и ночевать одному, были и приятные стороны, если он не решал разбудить еще кого-нибудь. Гвилвилис всегда готова была ему угодить, его желала Малдунилис, явно не отказались бы и Форсквилис с Тамбилис.
   Ее взгляд и голос были все такими же спокойными...
   - Ты тоже хочешь меня?
   - Ну, мы же хотели еще раз обговорить это дело, а ты... ведь ты прекрасна. - Смотря на нее в лунном свете, он отчасти сказал правду.
   Она закрыла глаза, полные слез, и пробормотала:
   - Да, давай попробуем еще раз.
   Окно они оставили незакрытым и незанавешенным. Лунный свет крапинками освещал смятое постельное белье и неодетые тела.
   - Прости, - произнес он, - я думал, что это доставит тебе удовольствие.
   - Я тоже надеялась, - ответила она. - Это не твоя вина.
   Все-таки некоторое время он пытался ее возбудить, до тех пор, пока Телец не сдержался и не удовлетворил своего желания. Из-за постоянного воздержания для нее акт оказался болезненным.
   - У нас был беспокойный день, - сказал он. - Может, завтра утром?
   - Нет, лучше будем отсыпаться. Встреча будет долгой.
   - И все же...
   - Будем искренними перед Богами и перед самими собой - я постарела.
   "Бодилис моложе всего на год или два! - мелькнуло у него в голове. - А она была бы мне рада".
   - С Сореном ты испытала бы другое? - голос был словно не его.
   Ланарвилис открыла глаза и села.
   - Что ты сказал?
   - Ничего-ничего, - отозвался он, тут же пожалев об этом. - Ты права, нам действительно следует поспать.
   Он уловил холодность в ее голосе:
   - Ты осмелился вообразить... будто я и он... могли совершить святотатство?..
   - Нет, ни за что на свете, конечно же, никогда. Грациллоний тоже сел, перевел дух, положил ей руку на плечо.
   - Мне следовало молчать. Я молчал много лет. Но кажется, я вижу и слышу лучше, чем ты представляешь. Вы любите друг друга.
   Она уставилась на него сквозь подсвеченную луной тьму.
   Он криво улыбнулся.
   - Почему это должно меня возмущать? Боги соединили ваши судьбы еще до того, как я достиг Иса. Ты была мне верна. Это все, о чем может просить центурион.
   - Ты все еще не перестаешь меня удивлять, - задумчиво сказала она.
   - В самом деле, я не стану обижаться, если ты и он...
   Ее охватил ужас. Она закрыла ему рот ладонью.
   - Тихо! Ты почти богохульствуешь!
   Как раз это его и не волновало. Он осознавал, как устал.
   - Хорошо, больше не будем об этом говорить.
   - Лучше не стоит. - Она легла. - Лучше попытаться заснуть. Сорен и я, мы оставили эти чувства позади. Для нас уже слишком поздно.
   II
   - Нет, - произнесла Кебан. - Не делай этого.
   - Что? - Будик уронил руки с ее талии и отступил. - Опять?
   - Прости, - печально ответила она. - Мне нехорошо.
   Солдат уставился на свою жену. После нескольких дней полевых работ он пришел домой весь горя, сразу как Админию дали отпуск.
   - В чем дело? Лихорадка, боль в животе, что? Кебан склонила голову.
   - Мне нездоровится.
   Будик рассматривал жену. Она стояла, ссутулившись; живот выпятился, желтоватая кожа на щеках обвисла, образовался двойной подбородок, но по сравнению с тем, какой она стала за последние четыре-пять лет, мало что изменилось. Не изменились ее грязные, исчесанные волосы, кисловатый запах немытого тела, испачканное платье, которому требовалась штопка. Хотя тело под ним, глаза и губы были все еще привлекательными, и об этом он помнил.
   - Ты обычно не так уж слаба, - пробормотал он, - и в то же время тебе нездоровится. Тогда пойдем в постель. Много времени это не займет, а потом ты и отдохнешь.
   - Нет, ну пожалуйста, - захныкала она. - Если б я только могла, но прошу тебя, не сегодня.
   - Но почему?
   Женщина собралась духом и возразила:
   - А если меня вырвет в тот момент, когда ты будешь во мне? Прости, но меня тошнит, а твои запахи - твое дыхание, этот твой сыр, - может, завтра, дорогой?
   - Вечно завтра! - крикнул он. - Ты больше не в состоянии раздвинуть для меня ноги? Будучи блудницей, ты проделывала это для любой деревенщины.
   Кебан отпрянула к стене. Муж кружил по комнате. Груда вещей, разбросанная одежда, немытая посуда казались серыми от пыли.
   - Может, хотя бы в доме у меня будет порядок, чтобы мне не было стыдно приглашать своих друзей? - продолжал кричать он. - Нет? Ну делай, как знаешь.
   Женщина бросилась подметать.
   - Будик, я люблю тебя.
   Дальше он слушать не пожелал, гордо вышел и захлопнул за собой дверь.
   Под нестерпимо палящим солнцем улица жила в своем стремительном потоке. Он пробирался вдоль ее извилистой узкой полосы по запущенному району, где они жили. Когда его окликали знакомые, он здоровался с ними кратко. Велико было искушение остановиться и поболтать, ведь многие из них были женщины, соседские жены и дочери. Но это бы привело к грехам, проблемам, может, к жутким ссорам. Найти бы дешевую проститутку в Рыбьем Хвосте или на здешних извилистых улочках. Кебан поймет. Она не будет спрашивать, где он был. Но ее слезы не дадут ему сегодня спокойно уснуть.
   Будик остановился.
   - Прости меня, Иисусе, - по латыни изумился он. - Что я творю?
   У него пульсировало в области поясницы. Раскаяние ему было бы кстати. Но согласно учениям Церкви, Бог не торгуется. Это язычники Иса жертвами откупались от Тараниса, Лера, похотливой Белисамы; но Господь Бог принимал лишь те приношения, что совершались с кающимся сердцем.
   Будик повернулся на пятке и быстро зашагал, почти побежал, по направлению к Форуму.
   До чего отвратительно цветной и веселой была толпа, клубившаяся и кружившаяся на его мозаичном полу, вокруг резервуаров Огненного фонтана, меж колоннад публичных зданий! Мимо прошел купец в роскошной тунике, военный моряк, весь в металле, преисполненный чувства собственного достоинства. Девушка с полной рыночной корзиной на голове задержалась перекинуться шуткой с молодыми ремесленниками, которые шли на работу. Госпожа из суффетов в сопровождении слуги, на ней мантия из превосходной голубой шерсти, отделанная эмблемами луны и звездами из белого золота; худощавое лицо склонилось над ручным хорьком, которого она несла на руках. Распутница, одетая во все блестящее и прекрасная, как Венера, завлекала посетителя-озисмия, который выглядел не столько богатым, сколько изумленным. По ступеням библиотеки, неся свитки, должно быть, полные тайных знаний, спускался ученый. Продавец предлагал копченых устриц, чесночных улиток, пряные фрукты и медовые пирожные. Рядом, держась рука об руку, раскачивались в унисон пьяный сакс и скотт в килте, сошедшие на берег с торгового корабля. Сквозь болтовню и гул журчала музыка. Она доносилась со ступеней храма Таранила от труппы исполнителей, что и одеты были вызывающе, и вели себя так же. Пели флейта и свирель, звучала арфа, бил барабан, девушка исполняла страстные строфы, а другая, в бесстыдной полунаготе, едва ли напоминавшей египетский стиль, звенела на своей трещотке и кружила в танце. Чуть ниже стояли молодые люди, глазели, гикали, бросали монеты и аплодировали.
   Христианин силой прокладывал себе дорогу вперед. В церкви он оказался один.
   Этот бывший храм Марса преобразился больше, чем что-либо. Войдя через западную дверь внутрь, Будик обнаружил, что мрамор вестибюля не только чист, а еще и отполирован. Деревянную стену, отделявшую в день причастия Святая Святых, заменили сухой кладкой, как того требовал исанский закон, но поставили аккуратно и собрали в соответствии с формой. На внутренних фресках изображены Рыба и Добрый Пастырь. Перегородку Корентин оставил простой, как она ему представлялась. Тем не менее крест на алтаре верующие с умением и любовью украсили изящной резьбой и отделали чеканным золотом. Установили орган. Нельзя сказать, чтобы нынешний хорепископ обратил в Исе в новую веру много людей, но он сделал больше, нежели его предшественник, и те, кого он обратил в христианство, как и Кебан, были в основном бедняками. Но возрождение торговли с каждым годом приводило в город все больше верующих, среди них попадались такие, для кого пребывание в городе было сосредоточием коммерческих интересов; а Корентин был не из тех людей, которых можно было облапошить, когда он предлагал сделать пожертвование.
   Будика встретил дьякон, молодой крепкий туронец, от оклика которого зазвенело эхо:
   - Здравствуй, брат! - он говорил на латыни. - Чем я могу тебе помочь?
   Будик облизнул губы:
   - Можно увидеть... святого отца?
   - Тебе повезло. В такую погоду он любит совершать двадцатимильную прогулку, если нет службы. Но сегодня у него полно письменной работы: письма, донесения, ну и все такое. - Дьякон рассмеялся. - Если он не захочет прерваться, то значит я не угадал. Держись, брат, схожу узнаю.
   Растерянный Будик стоял и переминался с ноги на ногу, думая о том, как ему высказать, чего он хочет, и хочет ли вообще; он пытался помолиться, но понял, что слова застревают в горле.
   Вернулся дьякон.
   - Ступай, да благословит тебя Господь, - сказал он.
   Будик знал, как пройти по коридорам в ту комнату, где Корентин работал, учился, там же готовил себе скудную пищу, спал на соломенном тюфяке и произносил молитвы. Кажется, со времен причастия здесь произошла перестановка; скромность кельи не уступала аккуратности. Дверь была открыта. Будик робко вошел. Корентин повернулся от стола, где был разбросан папирус и письменные принадлежности.
   - Входи, сын мой, - произнес он. - Садись.
   - Отец, - кашлянул Будик. - Отец, мы можем поговорить наедине?
   - Можешь закрыть дверь. Но Господь услышит. Чего ты хочешь?
   Вместо того чтобы взять другой стул, Будик опустился перед высоким седым человеком на колени.
   - Отец, помоги мне, - умолял он. - Я попал в лапы Сатаны.
   Губы Корентина едва заметно дернулись, но тон смягчился:
   - О, но может все не так уж и плохо. Полагаю, что достаточно хорошо тебя знаю. - Он положил руку на белокурую голову. - Если ты и впрямь заблудился, не думаю, чтобы уж очень далеко. Сначала давай помолимся вместе.
   Они поднялись. Корентин повысил голос. Будик в ответ затрепетал.
   Молитва его подбодрила. Теперь он мог хоть что-то говорить, хотя для этого приходилось расхаживать по комнате взад-вперед, сжав руку в кулак и не поднимая глаз на сидящего перед ним слушателя.
   - Когда-то мы были счастливы, ее недавно крестили, для нас обоих это первый брак... С тех пор как пять лет назад она потеряла нашего ребенка и могла сама умереть, если бы не послали за королевой Иннилис, она... Меня отвергает. Ссылается на плохое самочувствие... говорит, что вся ее неряшливость из-за этого... Во мне оживает животная похоть. Порой я ее принуждал... Прости меня, Господи, если можешь, я подумал, как было бы легче, если бы она умерла еще тогда. Сегодня я отправился на поиски проститутки...
   Он аж взмок.
   - Ты слишком измучился, сын мой, - утешил его Корентин. - Твою душу осаждает сатана. Но ты не сдавался до этого дня, не сдашься и потом. Небеса всегда готовы прислать поддержку.
   В заключение Корентин сказал:
   - Чем труднее битва, тем великолепнее победа. Многие мужчины, и даже женщины, страдали наподобие вас. Но нет худа без добра. Бог придумал брак не для удовольствия, а для того, чтобы род смертных продолжался. Его радует, когда удовольствием жертвуют. Немало христианских пар, мужчин с женами, принесли подобную жертву. Они отказались от плотских отношений и живут как брат с сестрой, возвышая тем самым Его. Сможешь ли ты так, Будик? Конечно, бездетный брак - ведь вне всяких сомнений бедная Кебан теперь бесплодна такой брак печалит, - нет, я хочу сказать, печалит не божественное предназначение, а... самое ужасное, что теперь он ничего не значит для спасения, а так - это ничто иное, как терпимость. В том случае, если вы с ней объединитесь в чистой любви к Господу. Будик, это будет непросто. Знаю, это будет совсем не просто. Приказывать тебе я не имею права, могу лишь дать совет. Но заклинаю подумать. Подумай о том, как мало у тебя хорошего сейчас, насколько это жалко и ничтожно, а затем представь, как много чудесного можешь приобрести навечно.
   Будик вышел из церкви. С того момента, как он туда вошел, солнце сильно опустилось. В ушах звучало благословение Корентина.
   Машинально он направился по дороге Лера и вышел через Верхние ворота. Два раза мужчина едва не натолкнулся на повозку. Его обругали возничие.
   Никакой клятвы Будик не дал. Ему казалось, что он еще созреет для этого, а пока в голове сумятица. Грязная дорога, на самом деле всего лишь нечто большее, чем тропа, свернула с Аквилонской дороги вправо, по направлению к холмам над долиной. Он повернул туда, надеясь найти место, чтобы побыть наедине с Господом.
   Вокруг него все наполнялось юным летом. Воздух был тих, а его тепло насыщено ароматами земли, зелени и цветов. Снова и снова кричала кукушка, словно голос матери, смеющейся своему новорожденному. Над тропой склонились деревья - тис, каштан, вяз - их листья окаймляли ее золотисто-зеленым сводом; на их тенях искрился солнечный свет. Между их сводов ему открывался широкий вид на башни над Исом, на мыс Pax, суровость которого смягчала зелень, и где-то там вдали на бушующую соленую синеву. Сновали птицы, порхали бабочки. Издалека, оттуда, где на склоне холма гнездились усадьбы, до него донеслось мычание коровы, - земля томилась от любви.
   Послышался стук копыт. На повороте дороги появился отряд всадников.
   Будик посторонился. Они подскакали ближе, полдюжины молодых людей с обветренными лицами на горячих конях, - в основном суффеты, но среди них Будик узнал Карсу, римского молодца, который вот уже второй сезон проводил здесь, занимался с учеными людьми города, одновременно трудясь над тем, чтобы получше обустроить отдаленные торговые поселения. Всадники были одеты в светлую и яркую одежду. От них веяло радостью.
   Будик узнал и одного из коней в эскорте: лучший жеребец короля, Фавоний, уже ставший чемпионом гонок в амфитеатре и на воле. Он ржал и брыкался. На лбу на яркой гнедой шкуре сияла белая звездочка.
   На его спине восседала принцесса Дахут. Женщина не должна ездить верхом, в замешательстве подумал Будик, сейчас время месяца для подобных развлечений особенно опасное. Грациллоний не должен был этого допустить. Но разве кто откажет принцессе Дахут? Движениями она так сливалась с животным, что казалась кентаврессой. На ней была мальчишеская одежда: свободная туника и облегающие штаны, и коль запрета не существовало, вот и осмелилась так одеться девушка в маленьком седле, которая больше правила коленями, чем руками. О эта алебастровая белизна с голубыми прожилками, сужающаяся по направлению к розовым ногтям... тяжелые янтарные косы... лазуритовые глаза...
   Она остановилась. Спутники тоже.
   - Эй, Будик, - окликнула она. В четырнадцать с половиной она утратила шутливую сладость голоса, свойственную ей в детстве; появились хрипловатые нотки, но звучали они твердо. - Рада тебя видеть. Ты разве недостаточно нашагался на маневрах? Что тебя сюда привело?
   Он стоял, не в силах вымолвить ни слова. Зато бойко ответил исанский молодец:
   - Что могло его сюда привести, помимо надежды повстречать вас, госпожа?
   Она засмеялась и отмахнулась от льстеца легким движением пальцев. Затем спросила:
   - Как прошли учения? - потом присмотрелась. - Ты печален, Будик. В такой замечательный день?
   - Нет, - ответил он, - не тревожьтесь, моя госпожа.
   - О, но ведь я беспокоюсь. Разве не я Удача легионеров? - Улыбка Дахут стала нежнее. - Наверно, нетактично дольше тебя расспрашивать. Да будет добра к тебе Белисама, к смелому воину моего отца и моему другу... Вперед! это был призыв. Отряд с безрассудной быстротой направился назад в сторону Иса.
   Будик долго провожал их взглядом, пока они не скрылись из глаз. В воздухе как будто бы остался новый аромат.
   "Когда Иннилис спасла Кебан жизнь, - неторопливо думал он, - я поклялся, что всегда буду в распоряжении галликен. Это не понравилось отцу Корентину. Может, за это меня Господь и наказал? Но за что? Что плохого в том, чтобы служить тебе, Дахут, дочери моего центуриона? Дахут, Дахут!"
   III
   Наконец, все было готово. На кургане богини Медб в Темире Ниалл Девяти Заложников устроил величайший забой. Дым от костров, на которых готовилось жаркое, поднимался до небес, а народ объедался мясом до тех пор, пока многие не увидели вещие сны. Наутро толпа поднялась и направилась на север.
   Зрелище было великолепное. В авангарде ехали коляски Ниалла и его троих оставшихся в живых сыновей, Конуалла Гульбана, Эндэ и Эогана. Кони их, просто загляденье, ржали и гарцевали, и каждый отряд тщательно отобран по мастям: белой, черной, чалой или серой в яблоках, на головах перья над ниспадающими гривами, звенящие и сверкающие бронзовые подвески. На колесницах мерцало золото, серебро, латунь, отполированное железо. Искусные возничие в великолепии одеяний уступали лишь высоким всадникам, что стояли под стать своим копьям высотой с рангоут, а за спиной, как радужные крылья.
   За ними ехали колесницы знати, а следом шли огромные воины охраны, у которых шлемы, острия топоров и копий сияли, словно солнце, и переливались в такт шагам, как рябь в летний вечер на пшеничном поле. Дальше следовали взбудораженные новобранцы из числа местных жителей, громыхающие повозки, запряженные волами, мычащие и блеющие стада и поезда с провизией. На флангах туда-сюда скакали необузданные молодые верховые. Шум стоял от горизонта до горизонта, раздавались звуки рогов, дребезжание, лязг, крики, шаги и стук копыт, скрип колес, а над головами - охрипшие вороны, почуявшие, что война снова вступила на свой путь.
   В Маг Слехт Ниалл сделал привал для очередного жертвоприношения. Это уменьшило его запасы скота и овец, но вскоре он окажется в Койкет-н-Улад и будет жить за счет страны. Если все пойдет хорошо, то кампания не займет много дней, правда, потом они с сыновьями долго будут заняты подчинением завоеванных земель. Тем временем в Кромб Кройхс проходил его кровавый праздник.
   Собранные заранее, - там к нему присоединилась Арегесла, насчитывающая куда больше людей, чем он привел сам. Их вождям хотелось своей доли в сражениях, славе и добыче. Ниалл сурово предупредил их, чтобы они повиновались ему и не предпринимали без его позволения важных действий. Может, они и будут осмотрительны.
   Сначала завоеватели шли на запад, чтобы обойти огромный загон при входе в Эмайн-Маху, опорный пункт, который мог стоить им драгоценного времени. Курьер сообщил, что союзники уже в пути, - то был родственник Ниалла, обещавший ему свою помощь. Тот, насколько было возможно, ускорил передвижение. Со стороны фири было разумно подчинить себе находящиеся вдалеке от границы земли уладов, в качестве вознаграждения взяв себе награбленное, но ему хотелось овладеть королевским троном и его святынями.
   Когда они повернули на север, а затем на восток, начались жестокие битвы, потому что против завоевателей объединились племена. Он шел прямо на них и миновал, едва задержавшись. Куда сложнее были многочисленные земляные укрепления, Стены Улати. Гарнизоны осуществляли вылазки за пределы фортов на холме или посылали стрелы и заряды из пращи с земляных укреплений. Большинство военачальников растратили людей, пытаясь взять их поодиночке, в то время как Фергус Фог собирал в Эмайн-Махе силы со всего королевства. Наученный в боях с римлянами, Ниалл попросту его обошел. Нигде больше не было такого Вала от моря до моря, как тот, что задержал его в Британии. В худшем случае проще было бы пробираться по лесам и болотам, чем миновать хорошо укрепленные крепости. Их можно было оставить на потом.