— Да нет! Все не так! — засмеялась Юлька. — Наоборот, нужно до обеда рассказать плохой сон, чтобы не сбылся.
— Юлька, зачем ты меня сбила? — плаксиво простонала Инга. — Теперь я ничего не помню. Абсолютно ничего! Но сон был великолепный! Как я плясала, Юлька, прямо на столе! И где, ты думаешь? В какой-то таверне, старинной, красивой и такой до боли знакомой. Как я выплясывала, Юлька! У меня в ушах до сих пор звенит та удивительная музыка.
— Будь другом, — ответила Юлька, озабоченно открыв сумочку, — погладь мне юбку и сваргань чего-нибудь пожевать. Там, в морозилке, котлеты. Разморозь их в микроволновке. Мука в столе, масло в шкафу…
— Да послушай, Юлька! Как они все восторженно на меня глядели, и особенно он. Его глаза сияли, как у волка. Морского волка! А я так давно хотела его завлечь! Но я была еще совсем девочкой, и он не обращал на меня внимания…
Юльке наконец удалось отыскать в сумочке ключи. Она торопливо чмокнула подругу в щеку и, уверив, что та бредит, хлопнула дверью.
Стало тихо и одиноко. Инга услышала за окном будничный шум машин и вздохнула. Да-да, музыка в таверне действительно была необыкновенной, но сейчас она не может ее воспроизвести. И сон совершенно не помнит, словно кто-то показал прекрасное кино, а затем шаловливо стер его из памяти. Деталей ей действительно уже не вспомнить, но чувство восторга и радости, которое было во сне, осталось. И еще осталась его ослепительная улыбка. Боже ты мой! Какого-то родного человека. Но, конечно, не Вороновича.
5
6
7
8
— Юлька, зачем ты меня сбила? — плаксиво простонала Инга. — Теперь я ничего не помню. Абсолютно ничего! Но сон был великолепный! Как я плясала, Юлька, прямо на столе! И где, ты думаешь? В какой-то таверне, старинной, красивой и такой до боли знакомой. Как я выплясывала, Юлька! У меня в ушах до сих пор звенит та удивительная музыка.
— Будь другом, — ответила Юлька, озабоченно открыв сумочку, — погладь мне юбку и сваргань чего-нибудь пожевать. Там, в морозилке, котлеты. Разморозь их в микроволновке. Мука в столе, масло в шкафу…
— Да послушай, Юлька! Как они все восторженно на меня глядели, и особенно он. Его глаза сияли, как у волка. Морского волка! А я так давно хотела его завлечь! Но я была еще совсем девочкой, и он не обращал на меня внимания…
Юльке наконец удалось отыскать в сумочке ключи. Она торопливо чмокнула подругу в щеку и, уверив, что та бредит, хлопнула дверью.
Стало тихо и одиноко. Инга услышала за окном будничный шум машин и вздохнула. Да-да, музыка в таверне действительно была необыкновенной, но сейчас она не может ее воспроизвести. И сон совершенно не помнит, словно кто-то показал прекрасное кино, а затем шаловливо стер его из памяти. Деталей ей действительно уже не вспомнить, но чувство восторга и радости, которое было во сне, осталось. И еще осталась его ослепительная улыбка. Боже ты мой! Какого-то родного человека. Но, конечно, не Вороновича.
5
В тот день Батурину больше не удалось перекинуться с вдовой ни единым словом. Не удалось толком поговорить и с Ингой — на поминальную трапезу девушка не осталась и перед самым кафе куда-то незаметно исчезла. Вскоре возвратился Игошин и доложил, что удалившаяся с кладбища пара села в белые «Жигули» с водителем и покатила в сторону Москвы. За ними поехали ребята из группы наружного наблюдения.
— Тебе нужно было поехать с ними, — угрюмо произнес патрон. — Ты здесь больше не нужен.
В это время Батурин очень внимательно наблюдал за вдовой. Ее бледность и волнение не могли не броситься в глаза. Следователь почувствовал, что данное проявление чувств не было связано с похоронами. От внимания сыщика также не ушло, что Римма Герасимовна ожила, украдкой обернулась и, убедившись, что следователь на порядочном расстоянии, принялась что-то резко выговаривать брату. Тот удивленно посмотрел на сестру и тоже оглянулся. Затем нехотя отпустил ее руку.
После того, как брат отошел, вдова начала взволнованно распекать своего высокого родственника. Родственник горячо отнекивался и беспокойно оглядывался назад. Анатолий Семенович сделал вид, что совсем не интересуется этой парой. Он опять пристроился к главному редактору и, кивнув на вдову, спросил, кем приходится этот мужчина Римме Герасимовне.
— Понятия не имею, — ответил редактор раздраженно.
Его неприязнь к супруге преждевременно скончавшегося сотрудника была настолько очевидна, что следователь спросил прямо, почему он так враждебен к Римме Герасимовне.
— А за что ее любить? — передернул плечами редактор. — У мужа рак. А она в это время открыто крутит роман с чужим мужем. А стоило Натану один раз задержаться на работе с молодой поэтессой, она наутро пришла в журнал и поставила всех на уши.
— Римма Герасимовна ревнива? — спросил капитан.
— Просто Отелло в юбке.
Подобное откровение не могло не удивить следователя. «Что-то здесь не так», — догадался Батурин и спросил про высокого литератора, шагающего впереди.
— Это наш автор. Поэт Максим Скатов, — объяснил редактор. — У него вышло две подборки. Натан готовил третью. Но, увы… — Редактор, понизив голос, подмигнул следователю. — Не сказать, что особенно талантливый. Даже можно сказать наоборот. Натан практически переписывал за него стихи. Но что поделать? Его отец один из директоров частной авиакомпании. Он оказывает нам помощь.
Редактор вздохнул и интеллигентно развел руками.
— А этот кто? — спросил следователь, указывая на Гогина.
— Об этом авторе я ничего сказать не могу, — поморщился редактор. — Его мы не публиковали. Видимо, Натан только начал работать с ним. А раз начал, значит, видел какую-то перспективу.
В это время впереди разыгрывалась любопытная сцена. Римма Герасимовна нервно вырвала локоть из могучей ладони своего родственника, и он, обиженно хмыкнув, развернулся и пошел прочь. Вот в это мгновение и подошел Игошин с сообщением, что удалившаяся пара села в белые «Жигули». Нет, в ту минуту Батурину было не до пары. Он внимательно осмотрел присутствующих и заметил, что за этой сценой впереди с большим интересом наблюдает критик Чекушкин. Полковник отстал от главного редактора и пристроился к нему. Тот лукаво подмигнул сыщику и, кивнув в сторону вдовы, ехидно прошептал:
— Что-то сегодня Герасимовна рассорилась со своим любовником.
— Любовником? — поднял брови Батурин. — Я думал, это двоюродный брат.
— Можно сказать, что брат, — миролюбиво согласился Чекушкин, нечисто хихикнув. — Он у нее уже восемь лет. Натан об этом знал. У него своя была жизнь, а у нее своя. Они вместе жили только ради детей. У них был такой договор, как выдадут замуж дочь, так сразу разбегаются. Сын у них уже в институте, а дочь в этом году заканчивает школу. Так что Натан немного не дожил до развода. Хотя, между нами говоря, он разводиться не хотел. Это она настаивала.
— Значит, муж ей был безразличен?
— Ей — да! А она ему — нет. Он ее любил и поэтому не давал развода. Хотя вот смирился с тем, что у нее любовник.
— Но я слышал, что Римма Герасимовна была ревнива.
— Что вы! — засмеялся Чекушкин. — Абсолютно равнодушна.
— Мне главный редактор только что сказал, что она приходила в журнал и устраивала какие-то сцены.
Чекушкин метнул тревожный взгляд на следователя и почему-то стушевался.
— Да-да, кажется, было один раз, — пробормотал он бессвязно и торопливо покинул полковника милиции.
Новые логические нестыковки Батурин не принял во внимание, хотя подсознание их отметило. В это время он не спускал взгляда с удаляющегося любовника. Вдова ни разу не повернула голову в его сторону, что свидетельствовало о весьма серьезной размолвке. После того, как любовник свернул на соседнюю аллею, начальник шепнул Игошину:
— Уходим. Нам здесь больше делать нечего.
Они незаметно оторвались от толпы и завернули на ту же аллею, по которой только что вышагивал герой-любовник. Их исчезновение заметил только один человек, кстати, один из тех поэтов, о которых осведомлялся сыщик. Молодое дарование повернуло голову на поспешно удаляющихся ментов и таинственно улыбнулось. Дойдя вместе со всеми до кафе, поэт вежливо пропустил сначала женщин, затем мужчин и, когда остался один, послал им вслед такую же странную улыбку. После чего развернулся и пошел прочь.
А между тем полковник с практикантом прилагали массу усилий, чтобы не упустить из виду улепетывающего друга Риммы Герасимовны. Выйдя за ворота, друг еще более увеличил темп, и работникам милиции пришлось перейти на галоп. Когда милиционеры примчались на стоянку, неофициальный родственник вдовы уже вливался на своей «Тойоте» в поток машин на трассе.
Но внезапно следователь краем глаза узрел Ингу, садящуюся в черный «Вольво». Дверцу перед ней открыл мужчина весьма респектабельного вида, которого не было на похоронах. Судя по тому, как он трепетно поддерживал ее за талию, мужчина был для Инги совсем не чужим. Скользнув по ним взглядом, Бабурин велел водителю гнать за «Тойотой». Хозяин черного «Вольво» тоже проводил милицейскую «Волгу» далеко не равнодушным взглядом. Когда она скрылась из виду, его глаза вспыхнули точно таким же насмешливым светом, как у поэта, который не остался на поминальную трапезу. Прежде чем сесть за руль, неизвестный мужчина наклонился к Инге и с улыбкой спросил:
— Ты рада, что мы встретились?
— Да! — еле слышно ответила девушка.
— Тебе нужно было поехать с ними, — угрюмо произнес патрон. — Ты здесь больше не нужен.
В это время Батурин очень внимательно наблюдал за вдовой. Ее бледность и волнение не могли не броситься в глаза. Следователь почувствовал, что данное проявление чувств не было связано с похоронами. От внимания сыщика также не ушло, что Римма Герасимовна ожила, украдкой обернулась и, убедившись, что следователь на порядочном расстоянии, принялась что-то резко выговаривать брату. Тот удивленно посмотрел на сестру и тоже оглянулся. Затем нехотя отпустил ее руку.
После того, как брат отошел, вдова начала взволнованно распекать своего высокого родственника. Родственник горячо отнекивался и беспокойно оглядывался назад. Анатолий Семенович сделал вид, что совсем не интересуется этой парой. Он опять пристроился к главному редактору и, кивнув на вдову, спросил, кем приходится этот мужчина Римме Герасимовне.
— Понятия не имею, — ответил редактор раздраженно.
Его неприязнь к супруге преждевременно скончавшегося сотрудника была настолько очевидна, что следователь спросил прямо, почему он так враждебен к Римме Герасимовне.
— А за что ее любить? — передернул плечами редактор. — У мужа рак. А она в это время открыто крутит роман с чужим мужем. А стоило Натану один раз задержаться на работе с молодой поэтессой, она наутро пришла в журнал и поставила всех на уши.
— Римма Герасимовна ревнива? — спросил капитан.
— Просто Отелло в юбке.
Подобное откровение не могло не удивить следователя. «Что-то здесь не так», — догадался Батурин и спросил про высокого литератора, шагающего впереди.
— Это наш автор. Поэт Максим Скатов, — объяснил редактор. — У него вышло две подборки. Натан готовил третью. Но, увы… — Редактор, понизив голос, подмигнул следователю. — Не сказать, что особенно талантливый. Даже можно сказать наоборот. Натан практически переписывал за него стихи. Но что поделать? Его отец один из директоров частной авиакомпании. Он оказывает нам помощь.
Редактор вздохнул и интеллигентно развел руками.
— А этот кто? — спросил следователь, указывая на Гогина.
— Об этом авторе я ничего сказать не могу, — поморщился редактор. — Его мы не публиковали. Видимо, Натан только начал работать с ним. А раз начал, значит, видел какую-то перспективу.
В это время впереди разыгрывалась любопытная сцена. Римма Герасимовна нервно вырвала локоть из могучей ладони своего родственника, и он, обиженно хмыкнув, развернулся и пошел прочь. Вот в это мгновение и подошел Игошин с сообщением, что удалившаяся пара села в белые «Жигули». Нет, в ту минуту Батурину было не до пары. Он внимательно осмотрел присутствующих и заметил, что за этой сценой впереди с большим интересом наблюдает критик Чекушкин. Полковник отстал от главного редактора и пристроился к нему. Тот лукаво подмигнул сыщику и, кивнув в сторону вдовы, ехидно прошептал:
— Что-то сегодня Герасимовна рассорилась со своим любовником.
— Любовником? — поднял брови Батурин. — Я думал, это двоюродный брат.
— Можно сказать, что брат, — миролюбиво согласился Чекушкин, нечисто хихикнув. — Он у нее уже восемь лет. Натан об этом знал. У него своя была жизнь, а у нее своя. Они вместе жили только ради детей. У них был такой договор, как выдадут замуж дочь, так сразу разбегаются. Сын у них уже в институте, а дочь в этом году заканчивает школу. Так что Натан немного не дожил до развода. Хотя, между нами говоря, он разводиться не хотел. Это она настаивала.
— Значит, муж ей был безразличен?
— Ей — да! А она ему — нет. Он ее любил и поэтому не давал развода. Хотя вот смирился с тем, что у нее любовник.
— Но я слышал, что Римма Герасимовна была ревнива.
— Что вы! — засмеялся Чекушкин. — Абсолютно равнодушна.
— Мне главный редактор только что сказал, что она приходила в журнал и устраивала какие-то сцены.
Чекушкин метнул тревожный взгляд на следователя и почему-то стушевался.
— Да-да, кажется, было один раз, — пробормотал он бессвязно и торопливо покинул полковника милиции.
Новые логические нестыковки Батурин не принял во внимание, хотя подсознание их отметило. В это время он не спускал взгляда с удаляющегося любовника. Вдова ни разу не повернула голову в его сторону, что свидетельствовало о весьма серьезной размолвке. После того, как любовник свернул на соседнюю аллею, начальник шепнул Игошину:
— Уходим. Нам здесь больше делать нечего.
Они незаметно оторвались от толпы и завернули на ту же аллею, по которой только что вышагивал герой-любовник. Их исчезновение заметил только один человек, кстати, один из тех поэтов, о которых осведомлялся сыщик. Молодое дарование повернуло голову на поспешно удаляющихся ментов и таинственно улыбнулось. Дойдя вместе со всеми до кафе, поэт вежливо пропустил сначала женщин, затем мужчин и, когда остался один, послал им вслед такую же странную улыбку. После чего развернулся и пошел прочь.
А между тем полковник с практикантом прилагали массу усилий, чтобы не упустить из виду улепетывающего друга Риммы Герасимовны. Выйдя за ворота, друг еще более увеличил темп, и работникам милиции пришлось перейти на галоп. Когда милиционеры примчались на стоянку, неофициальный родственник вдовы уже вливался на своей «Тойоте» в поток машин на трассе.
Но внезапно следователь краем глаза узрел Ингу, садящуюся в черный «Вольво». Дверцу перед ней открыл мужчина весьма респектабельного вида, которого не было на похоронах. Судя по тому, как он трепетно поддерживал ее за талию, мужчина был для Инги совсем не чужим. Скользнув по ним взглядом, Бабурин велел водителю гнать за «Тойотой». Хозяин черного «Вольво» тоже проводил милицейскую «Волгу» далеко не равнодушным взглядом. Когда она скрылась из виду, его глаза вспыхнули точно таким же насмешливым светом, как у поэта, который не остался на поминальную трапезу. Прежде чем сесть за руль, неизвестный мужчина наклонился к Инге и с улыбкой спросил:
— Ты рада, что мы встретились?
— Да! — еле слышно ответила девушка.
6
Они встретились девятнадцатого мая в субботу в семь часов вечера под памятником Грибоедову. Парень с девушкой подошли друг к другу, насмешливо обменялись приветствиями и побрели по аллее мимо загаженного пруда, театра «Современник», ресторана с разбитыми окнами и дальше по трамвайной линии вдоль каких-то магазинчиков, киосков, кинотеатров. Было не важно, куда идти, лишь бы быть рядом, чувствовать друг друга и все говорить, говорить и никак не наговориться.
— Значит, вы были ирландцем? — допытывалась она, с любопытством заглядывая в глаза своему новому знакомому.
— Нет, вы не поняли! Я был англичанином, — отвечал он с напускной серьезностью. — Во всяком случае, говорил на английском.
— А я, значит, была ирландкой?
— Чистокровной.
— Серьезно?
— Даю зуб.
— Ну, и что дальше? Рассказывайте! Не отвлекайтесь!
— Я уже вам все рассказал. Ваш отец держал таверну на берегу бухты, где укрывались от шторма наши корабли. Сезон штормов начинался в октябре и длился около месяца. Обычно он настигал нас по возвращении в Ливерпуль, когда корабли и без того были перегружены товаром. Но вас больше интересует, чем занимались английские моряки в вашем поселке? Практически ничем! Пили да играли в кости. А вы танцевали перед ними на столе.
Инга вглядывалась в своего нового знакомого, назвавшегося Володей, и никак не могла определить, шутит он или говорит серьезно. Впрочем, в его голосе иногда проскальзывала ирония, но все равно что-то давно забытое и до чертиков родное начинало шевелиться внутри.
— А брат у меня был? — неожиданно спросила Инга.
— Брат? — удивился незнакомец и остановился. — Кажется, да… — Глаза его сделались настолько серьезными, что Инга напугалась. Неужели не шутит? Боже ты мой! — Знаете, начинаю припоминать, — произнес он с туманным взором. — Вот сейчас всплывает образ. Вижу этакого здоровенного, угрюмого верзилу, которому не очень нравилось, что вы танцуете на столе перед моряками.
От этих слов Инга покрылась мурашками. Перед глазами тут же предстал детина, приснившийся ей во сне. «Да нет же, так не бывает», — подумала она и рассмеялась.
— Продолжайте! Интересно. Значит, брату не нравились мои танцы на столе. Почему? Я плохо танцевала?
— Не в этом дело! — поморщился незнакомец. — Вашему брату многое не нравилось. Это, знаете, от скверного характера. Есть такие люди, вечно недовольные, молчаливые, угрюмые, и всегда носят с собой ножи. Ваш брат был из таких. Он всегда носил за поясом кривой нож. Кстати, — незнакомец таинственно наклонился к ее уху. — Он этим ножом собирался зарезать и меня.
— Вас! — театрально воскликнула Инга, деликатно отстранясь от мужчины. — Но за что?
— Как это за что? — искренне удивился Володя. — За вас, конечно. Странно, что вы не помните.
Инга отвела глаза и театрально кашлянула, дав понять, что развивать эту тему не стоит. Он тоже замолчал и сделал вид, что смутился. Это была такая игра.
В этот вечер было удивительно хорошо на улице и потрясающе легко на душе. Было приятно брести с этим незнакомым шизиком нелюдимыми закоулками и слушать весь этот бред.
— Сколько, сколько вам лет? — внезапно перебила Инга.
— Тридцать два, — ответил он растерянно.
— Понятно. Вы случайно не из ФБР? Скажите честно, откуда вы узнали мой номер телефона? Хотя нет! Сначала скажите, удалось моему брату зарезать вас кривым ножом?
— Увы! Пока он собирался, я успел утонуть. Он так вас любил, что ревновал даже к пивным кружкам.
— Родной брат? — вытаращила глаза Инга.
Молодой человек замялся, сообразив, что несколько переврал, однако на попятную не пошел.
— Да, родной брат! Не удивляйтесь! — произнес он с честными глазами. — Он любил вас не только любовью брата. Дело в том, что в предшествующей жизни, кажется, в Древней Элладе, а может, и в Вавилоне, я точно не помню, — не моргнув глазом, продолжал молодой человек, — этот товарищ упорно добивался вашей любви, но так и не добился. И тогда боги решили испытать его еще круче: воспроизвести на свет в одной семье с вами.
— Испытать? А зачем?
— Чтобы потом наградить. Так всегда делается…
На этих словах молодой человек замолчал и сморщил лоб. «Видно, совсем заврался, — подумала Инга. — Бывает. Сама такая».
— Вы случайно не писатель-фантаст? — спросила она деловито.
— Что вы! — скромно потупился рассказчик. — Но если говорить честно, то научную фантастику я еще терплю, но фэнтези ненавижу всей душой, хотя и понимаю, что человек слишком мелок, чтобы фантазировать. Он не фантазирует, он вспоминает. Если он рассказывает о чем-то невероятном, то он не сочиняет, он действительно это видел в других мирах. Об этом писал Платон.
«Боже мой! Платона еще зачем-то приплел, — недовольно подумала Инга. — С Платоном перебор. Лучше бы рассказал, сколько у него было жен. Наверное, много, если у него так подвешен язык».
Самым приятным в этот вечер было то, что Воронович уже не так монументально давил на подкорку. Этого Инга не могла не оценить. Хорошо, что она не позвонила ему ни вчера, ни сегодня. Это было нелегко, но в последние дни девушка почувствовала в себе перемену, и такая перемена удивляла ее. И еще удивляло, что этот типчик не пытается завладеть ее локотком.
И когда они прощались в двенадцатом часу, в совсем еще детское время, Инга заглянула ему в глаза и серьезно сказала:
— Только не сочтите меня за глупую, но брат, который хотел меня как женщину, у меня действительно был. В прошлой жизни.
Зачем Инга произнесла эту чушь, и сама не поняла. От такой неожиданной глупости он даже растерялся. Но в следующую секунду ирония снова овладела им:
— Даю второй зуб за то, что брата вы видели во сне! Кстати, во сне при желании можно увидеть все, что существует во вселенной. Можно увидеть грядущее нашего трехмерного мира, если взглянуть на него из четырехмерного. Но умоляю вас, будьте осторожны, когда будете проходить через низшие бесовские слои…
— Я буду осторожной, — перебила она с раздражением, потому что от этой галиматьи уже уши свернулись в трубочку.
После чего Инга мило улыбнулась и бабочкой впорхнула в подъезд.
— Значит, вы были ирландцем? — допытывалась она, с любопытством заглядывая в глаза своему новому знакомому.
— Нет, вы не поняли! Я был англичанином, — отвечал он с напускной серьезностью. — Во всяком случае, говорил на английском.
— А я, значит, была ирландкой?
— Чистокровной.
— Серьезно?
— Даю зуб.
— Ну, и что дальше? Рассказывайте! Не отвлекайтесь!
— Я уже вам все рассказал. Ваш отец держал таверну на берегу бухты, где укрывались от шторма наши корабли. Сезон штормов начинался в октябре и длился около месяца. Обычно он настигал нас по возвращении в Ливерпуль, когда корабли и без того были перегружены товаром. Но вас больше интересует, чем занимались английские моряки в вашем поселке? Практически ничем! Пили да играли в кости. А вы танцевали перед ними на столе.
Инга вглядывалась в своего нового знакомого, назвавшегося Володей, и никак не могла определить, шутит он или говорит серьезно. Впрочем, в его голосе иногда проскальзывала ирония, но все равно что-то давно забытое и до чертиков родное начинало шевелиться внутри.
— А брат у меня был? — неожиданно спросила Инга.
— Брат? — удивился незнакомец и остановился. — Кажется, да… — Глаза его сделались настолько серьезными, что Инга напугалась. Неужели не шутит? Боже ты мой! — Знаете, начинаю припоминать, — произнес он с туманным взором. — Вот сейчас всплывает образ. Вижу этакого здоровенного, угрюмого верзилу, которому не очень нравилось, что вы танцуете на столе перед моряками.
От этих слов Инга покрылась мурашками. Перед глазами тут же предстал детина, приснившийся ей во сне. «Да нет же, так не бывает», — подумала она и рассмеялась.
— Продолжайте! Интересно. Значит, брату не нравились мои танцы на столе. Почему? Я плохо танцевала?
— Не в этом дело! — поморщился незнакомец. — Вашему брату многое не нравилось. Это, знаете, от скверного характера. Есть такие люди, вечно недовольные, молчаливые, угрюмые, и всегда носят с собой ножи. Ваш брат был из таких. Он всегда носил за поясом кривой нож. Кстати, — незнакомец таинственно наклонился к ее уху. — Он этим ножом собирался зарезать и меня.
— Вас! — театрально воскликнула Инга, деликатно отстранясь от мужчины. — Но за что?
— Как это за что? — искренне удивился Володя. — За вас, конечно. Странно, что вы не помните.
Инга отвела глаза и театрально кашлянула, дав понять, что развивать эту тему не стоит. Он тоже замолчал и сделал вид, что смутился. Это была такая игра.
В этот вечер было удивительно хорошо на улице и потрясающе легко на душе. Было приятно брести с этим незнакомым шизиком нелюдимыми закоулками и слушать весь этот бред.
— Сколько, сколько вам лет? — внезапно перебила Инга.
— Тридцать два, — ответил он растерянно.
— Понятно. Вы случайно не из ФБР? Скажите честно, откуда вы узнали мой номер телефона? Хотя нет! Сначала скажите, удалось моему брату зарезать вас кривым ножом?
— Увы! Пока он собирался, я успел утонуть. Он так вас любил, что ревновал даже к пивным кружкам.
— Родной брат? — вытаращила глаза Инга.
Молодой человек замялся, сообразив, что несколько переврал, однако на попятную не пошел.
— Да, родной брат! Не удивляйтесь! — произнес он с честными глазами. — Он любил вас не только любовью брата. Дело в том, что в предшествующей жизни, кажется, в Древней Элладе, а может, и в Вавилоне, я точно не помню, — не моргнув глазом, продолжал молодой человек, — этот товарищ упорно добивался вашей любви, но так и не добился. И тогда боги решили испытать его еще круче: воспроизвести на свет в одной семье с вами.
— Испытать? А зачем?
— Чтобы потом наградить. Так всегда делается…
На этих словах молодой человек замолчал и сморщил лоб. «Видно, совсем заврался, — подумала Инга. — Бывает. Сама такая».
— Вы случайно не писатель-фантаст? — спросила она деловито.
— Что вы! — скромно потупился рассказчик. — Но если говорить честно, то научную фантастику я еще терплю, но фэнтези ненавижу всей душой, хотя и понимаю, что человек слишком мелок, чтобы фантазировать. Он не фантазирует, он вспоминает. Если он рассказывает о чем-то невероятном, то он не сочиняет, он действительно это видел в других мирах. Об этом писал Платон.
«Боже мой! Платона еще зачем-то приплел, — недовольно подумала Инга. — С Платоном перебор. Лучше бы рассказал, сколько у него было жен. Наверное, много, если у него так подвешен язык».
Самым приятным в этот вечер было то, что Воронович уже не так монументально давил на подкорку. Этого Инга не могла не оценить. Хорошо, что она не позвонила ему ни вчера, ни сегодня. Это было нелегко, но в последние дни девушка почувствовала в себе перемену, и такая перемена удивляла ее. И еще удивляло, что этот типчик не пытается завладеть ее локотком.
И когда они прощались в двенадцатом часу, в совсем еще детское время, Инга заглянула ему в глаза и серьезно сказала:
— Только не сочтите меня за глупую, но брат, который хотел меня как женщину, у меня действительно был. В прошлой жизни.
Зачем Инга произнесла эту чушь, и сама не поняла. От такой неожиданной глупости он даже растерялся. Но в следующую секунду ирония снова овладела им:
— Даю второй зуб за то, что брата вы видели во сне! Кстати, во сне при желании можно увидеть все, что существует во вселенной. Можно увидеть грядущее нашего трехмерного мира, если взглянуть на него из четырехмерного. Но умоляю вас, будьте осторожны, когда будете проходить через низшие бесовские слои…
— Я буду осторожной, — перебила она с раздражением, потому что от этой галиматьи уже уши свернулись в трубочку.
После чего Инга мило улыбнулась и бабочкой впорхнула в подъезд.
7
— Неужели вы думаете, это я его повесил? — возмущался развалившийся перед Батуриным мужчина. — Вы меня считаете за сумасшедшего? Такую тушу вздернуть — да разве мне под силу?
На вид ему было не более сорока пяти, хотя по документам пятьдесят шесть. Это был высокий, смуглый, черноволосый мужчина с едва пробивающейся на висках сединой. Несмотря на вальяжную позу, в его черных глазах отражалась тревога, а с румяной шеи под байковую рубашку текли ручьи пота.
— Успокойтесь, Евгений Зиновьевич. Я всего лишь хочу вам задать несколько вопросов, — мягко произнес следователь.
— Ничего себе вопросов! — дернулся мужчина. — А отпечатки пальцев зачем снимали?
— Так положено. Кстати, откуда вам известно, что покойника именно вздернули? — сощурился Батурин.
Евгений Зиновьевич вытаращил глаза и замолчал. Несколько секунд он пребывал в замешательстве, после чего зрачки его беспокойно забегали.
— Я и не знал, что его вздернули, — пробормотал он растерянно. — Ей-богу, сказал первое, что пришло в голову. Не верите? Понимаю. В это трудно поверить. Но я невиновен! Что мне сделать, чтобы вы поверили?
— А откуда вы знаете, что его повесили?
— Мне Римма сказала на кладбище, — ответил мужчина. — А она узнала от вас. Не верите? Спросите у нее.
— А почему вы ушли с кладбища?
Мужчина тяжело вздохнул и уставился в пол. Помолчав минуту, он поднял жалобный взгляд на следователя и простонал плачущим голосом:
— Да не убивал я Натана. Поймите! Все равно бы он дал ей развод. Он трус. Ему достаточно было пригрозить. А убивать решительно излишне…
— Вы не ответили на вопрос, — жестко перебил Батурин. — Почему вы ушли с кладбища. Я наблюдал, как вы беседовали с Риммой Герасимовной. Она вас в чем-то обвиняла…
— В том же, в чем и вы! — Шумно засопел мужчина. — Она тоже думает, что я удавил этого придурка. А на кой черт он мне нужен?
— Почему она так думает?
— Потому что из-за этого козла — извините! — покойника мы восемь лет не можем воссоединиться с Риммой. Он к ней присосался как клещ: и сам не живет, и ей не дает. А два месяца назад, когда он расстался со своей очередной юнкоршей, заявил, что развода не даст. У нас был договор, что, как только его дочь выйдет замуж, так он в тот же день отпустит супругу ко мне. С детьми — ни за что, а без детей — пожалуйста! Встречайтесь сколько хотите и где хотите. Но вместе жить — хрен! Он якобы боялся, что его дочь изнасилует отчим. Дерьмо! Ничего он не боялся! Ну, мы ладно! Приняли эти условия. Но вдруг в мае заявляет — никакого развода! И предлагает Римме все начать сначала. Бросил пить, начал вовремя приходить с работы, ремонт затеял, дачу вспахал, всю сантехнику в доме починил. Но так уже было десять раз! А Римма, как дура, уши развесила…
— Ничего не понимаю, — затряс головой следователь. — Давайте по порядку, Евгений Зиновьевич. Когда и где вы познакомились с Риммой Герасимовной?
— Мы работаем с ней в одной конторе уже пятнадцать лет! — обиженно выпятил губы мужчина. — Из них десять лет любим друг друга до без памяти. Восемь лет назад мы решили расстаться со своими прежними семьями и соединиться. У нее было двое детей: мальчик двенадцати лет и девочка девяти. У меня только девочка тринадцати лет. Но с моей стороны никаких препятствий не было. Моя жена меня поняла и с богом отпустила. Я честно развелся, а Римме ее муж воспрепятствовал. И вот восемь лет мы живем как в аду. Я продолжаю жить в одной квартире со своей женой и дочерью, а Римма со своим литератором, который не дает развода, якобы из боязни за детей.
— А на самом деле?
— А на самом деле за ее спиной ему жилось очень даже неплохо. Римма хорошо зарабатывает, она прекрасная хозяйка, честная, если даст слово, то будет держать его до конца. Вот ее мерзавец этим и пользовался.
Глаза допрашиваемого зло блеснули, но тут же снова уныло угасли. Он сокрушенно вздохнул и пояснил:
— Мы думали, все! Нашим страданиям пришел конец. Сын ее женился, дочка весной закончила школу. В этом году она поступит в институт и переберется в общежитие. Сама, между прочим, изъявила желание жить в общежитии, чтобы не видеть ублюдка папеньку. А папенька всем нам заявляет, что никакой суд без его согласия не посмеет их развести. Тем более что он болен.
— Болен, вы сказали?
— Да. У него злокачественная опухоль. Как назло! Два года назад я снял квартиру и мы наконец сошлись. Не прожили и двух недель, как выяснилось, что у мужа рак печени. Она, как женщина долга, вернулась ухаживать за ним. А мне тоже ничего не оставалось, как с позором вернуться домой.
— И тогда вы решили расправиться с ним! — сочувственно произнес следователь.
Глаза допрашиваемого сверкнули обиженно.
— Что вы такое говорите! Я в жизни мухи не обидел.
— Почему же Римма Герасимовна думает, что убили вы? Ведь она вас знает. Вы с ней знакомы пятнадцать лет.
— Понимаете, — снова вспотел мужчина, — я иногда срывался. Ведь, сами подумайте, какие нужно иметь нервы, чтобы восемь лет болтаться вот так и зависеть от какого-то ничтожества. Конечно, я грозил его убить. Но это просто слова. Эмоции, выплеснутые в состоянии аффекта.
— Может, вы в состоянии аффекта его и повесили?
— Ну, что вы! Одно дело грозить, а другое — осуществить на практике. Скажу вам как психолог психологу: обычно кто способен на второе, предпочитает действовать, а не прибегать к угрозам.
С этим Анатолий Семенович был согласен на сто процентов, однако сдвинул брови и строго спросил:
— Где вы были тринадцатого июля с половины восьмого утра до половины девятого?
— Дома был. Ровно в половине восьмого я еще лежал в собственной постели. Это может подтвердить моя жена. Она была со мной в той же постели.
Левая бровь полковника удивленно приподнялась.
— Та самая жена, с которой вы развелись восемь лет назад? — уточнил он, вглядываясь в собеседника.
— Она самая, — развел руками Евгений Зиновьевич. — Понимаю, что не очень благородно любить одну, а спать с другой, но что делать? Так сложились обстоятельства.
— Да? — задумался следователь. — А ваша Римма Герасим овна тоже спала с мужем в одной постели?
Евгений Зиновьевич нахмурился. Ироничный тон следователя пришелся ему не по нраву.
— Она — нет! — ответил он, спрятав глаза. — Это я гарантирую. Она женщина слова. Если она обещала быть мне верной, значит, так оно и было.
— Но, насколько мне известно, она устраивала какие-то скандалы у него на работе по поводу молодых поэтесс.
— Нет! — покачал головой Евгений Зиновьевич. — Это не сцена ревности. Тут совсем другие дела. Посерьезнее, чем ревность.
— Какие дела? — насторожился Батурин.
— А вот про это спрашивайте у Риммы Герасимовны, — сверкнул глазами мужчина. — Я об этом говорить не имею права…
На вид ему было не более сорока пяти, хотя по документам пятьдесят шесть. Это был высокий, смуглый, черноволосый мужчина с едва пробивающейся на висках сединой. Несмотря на вальяжную позу, в его черных глазах отражалась тревога, а с румяной шеи под байковую рубашку текли ручьи пота.
— Успокойтесь, Евгений Зиновьевич. Я всего лишь хочу вам задать несколько вопросов, — мягко произнес следователь.
— Ничего себе вопросов! — дернулся мужчина. — А отпечатки пальцев зачем снимали?
— Так положено. Кстати, откуда вам известно, что покойника именно вздернули? — сощурился Батурин.
Евгений Зиновьевич вытаращил глаза и замолчал. Несколько секунд он пребывал в замешательстве, после чего зрачки его беспокойно забегали.
— Я и не знал, что его вздернули, — пробормотал он растерянно. — Ей-богу, сказал первое, что пришло в голову. Не верите? Понимаю. В это трудно поверить. Но я невиновен! Что мне сделать, чтобы вы поверили?
— А откуда вы знаете, что его повесили?
— Мне Римма сказала на кладбище, — ответил мужчина. — А она узнала от вас. Не верите? Спросите у нее.
— А почему вы ушли с кладбища?
Мужчина тяжело вздохнул и уставился в пол. Помолчав минуту, он поднял жалобный взгляд на следователя и простонал плачущим голосом:
— Да не убивал я Натана. Поймите! Все равно бы он дал ей развод. Он трус. Ему достаточно было пригрозить. А убивать решительно излишне…
— Вы не ответили на вопрос, — жестко перебил Батурин. — Почему вы ушли с кладбища. Я наблюдал, как вы беседовали с Риммой Герасимовной. Она вас в чем-то обвиняла…
— В том же, в чем и вы! — Шумно засопел мужчина. — Она тоже думает, что я удавил этого придурка. А на кой черт он мне нужен?
— Почему она так думает?
— Потому что из-за этого козла — извините! — покойника мы восемь лет не можем воссоединиться с Риммой. Он к ней присосался как клещ: и сам не живет, и ей не дает. А два месяца назад, когда он расстался со своей очередной юнкоршей, заявил, что развода не даст. У нас был договор, что, как только его дочь выйдет замуж, так он в тот же день отпустит супругу ко мне. С детьми — ни за что, а без детей — пожалуйста! Встречайтесь сколько хотите и где хотите. Но вместе жить — хрен! Он якобы боялся, что его дочь изнасилует отчим. Дерьмо! Ничего он не боялся! Ну, мы ладно! Приняли эти условия. Но вдруг в мае заявляет — никакого развода! И предлагает Римме все начать сначала. Бросил пить, начал вовремя приходить с работы, ремонт затеял, дачу вспахал, всю сантехнику в доме починил. Но так уже было десять раз! А Римма, как дура, уши развесила…
— Ничего не понимаю, — затряс головой следователь. — Давайте по порядку, Евгений Зиновьевич. Когда и где вы познакомились с Риммой Герасимовной?
— Мы работаем с ней в одной конторе уже пятнадцать лет! — обиженно выпятил губы мужчина. — Из них десять лет любим друг друга до без памяти. Восемь лет назад мы решили расстаться со своими прежними семьями и соединиться. У нее было двое детей: мальчик двенадцати лет и девочка девяти. У меня только девочка тринадцати лет. Но с моей стороны никаких препятствий не было. Моя жена меня поняла и с богом отпустила. Я честно развелся, а Римме ее муж воспрепятствовал. И вот восемь лет мы живем как в аду. Я продолжаю жить в одной квартире со своей женой и дочерью, а Римма со своим литератором, который не дает развода, якобы из боязни за детей.
— А на самом деле?
— А на самом деле за ее спиной ему жилось очень даже неплохо. Римма хорошо зарабатывает, она прекрасная хозяйка, честная, если даст слово, то будет держать его до конца. Вот ее мерзавец этим и пользовался.
Глаза допрашиваемого зло блеснули, но тут же снова уныло угасли. Он сокрушенно вздохнул и пояснил:
— Мы думали, все! Нашим страданиям пришел конец. Сын ее женился, дочка весной закончила школу. В этом году она поступит в институт и переберется в общежитие. Сама, между прочим, изъявила желание жить в общежитии, чтобы не видеть ублюдка папеньку. А папенька всем нам заявляет, что никакой суд без его согласия не посмеет их развести. Тем более что он болен.
— Болен, вы сказали?
— Да. У него злокачественная опухоль. Как назло! Два года назад я снял квартиру и мы наконец сошлись. Не прожили и двух недель, как выяснилось, что у мужа рак печени. Она, как женщина долга, вернулась ухаживать за ним. А мне тоже ничего не оставалось, как с позором вернуться домой.
— И тогда вы решили расправиться с ним! — сочувственно произнес следователь.
Глаза допрашиваемого сверкнули обиженно.
— Что вы такое говорите! Я в жизни мухи не обидел.
— Почему же Римма Герасимовна думает, что убили вы? Ведь она вас знает. Вы с ней знакомы пятнадцать лет.
— Понимаете, — снова вспотел мужчина, — я иногда срывался. Ведь, сами подумайте, какие нужно иметь нервы, чтобы восемь лет болтаться вот так и зависеть от какого-то ничтожества. Конечно, я грозил его убить. Но это просто слова. Эмоции, выплеснутые в состоянии аффекта.
— Может, вы в состоянии аффекта его и повесили?
— Ну, что вы! Одно дело грозить, а другое — осуществить на практике. Скажу вам как психолог психологу: обычно кто способен на второе, предпочитает действовать, а не прибегать к угрозам.
С этим Анатолий Семенович был согласен на сто процентов, однако сдвинул брови и строго спросил:
— Где вы были тринадцатого июля с половины восьмого утра до половины девятого?
— Дома был. Ровно в половине восьмого я еще лежал в собственной постели. Это может подтвердить моя жена. Она была со мной в той же постели.
Левая бровь полковника удивленно приподнялась.
— Та самая жена, с которой вы развелись восемь лет назад? — уточнил он, вглядываясь в собеседника.
— Она самая, — развел руками Евгений Зиновьевич. — Понимаю, что не очень благородно любить одну, а спать с другой, но что делать? Так сложились обстоятельства.
— Да? — задумался следователь. — А ваша Римма Герасим овна тоже спала с мужем в одной постели?
Евгений Зиновьевич нахмурился. Ироничный тон следователя пришелся ему не по нраву.
— Она — нет! — ответил он, спрятав глаза. — Это я гарантирую. Она женщина слова. Если она обещала быть мне верной, значит, так оно и было.
— Но, насколько мне известно, она устраивала какие-то скандалы у него на работе по поводу молодых поэтесс.
— Нет! — покачал головой Евгений Зиновьевич. — Это не сцена ревности. Тут совсем другие дела. Посерьезнее, чем ревность.
— Какие дела? — насторожился Батурин.
— А вот про это спрашивайте у Риммы Герасимовны, — сверкнул глазами мужчина. — Я об этом говорить не имею права…
8
На другой день звонил Воронович. Юлька трижды поднимала трубку и трижды сурово отвечала, что посторонние девицы тут не проживают. На четвертом звонке она заткнула уши и посоветовала подруге разбираться самой. Ингино сердце тут же отбыло в желудок.
— Прости меня, я мерзавец, — услышала она до боли родной голос с астматическим придыханием. — Я самый что ни на есть последний подлец. Сейчас я подъеду, и давай поговорим серьезно…
Трубка в руке как-то непроизвольно затряслась, и девушка, ничего не ответив, водворила ее на место.
— Юлька, он едет! — прошептала она с ужасом.
Хозяйка вытаращила глаза и спросила:
— Но откуда он знает мой адрес? Впрочем, если он разнюхал мой телефон, то адрес узнать элементарно. Главное, спокойствие! Дай сообразить. Хотя чего соображать? Линять надо! Где мой бинокль?
Энергичность, с которой Юлька бросилась переодеваться, захватила и подругу. Умирающая утерла рукавом щеки и решительно скинула халат. Три минуты спустя они уже бежали под недоуменные взгляды соседей к девятиэтажному дому напротив. Там, в чужом подъезде на четвертом этаже, беглянки долго давились от смеха, настраивая театральный бинокль.
Непрошеный гость не заставил себя долго ждать. Вскоре его «Москвич» вырулил из-за угла и остановился у подъезда. Девушки пригнули головы и притихли.
Литератор степенно вперся в подъезд и не появлялся так долго, что Юля стала опасаться за звонок. Он в последнее время начал так часто перегорать! А вдруг гость начнет пинать дверь? Она держится всего на одной петле. Однако волнения были напрасны. Через четверть часа Воронович, мрачнее смерти, выполз под козырек подъезда. Глаза Инги повлажнели, а Юлькины сверкнули издевательским светом. Она коварно рассмеялась и припала к биноклю.
— А мужчина симпатичный и выглядит солидно, — произнесла она, затем вдруг добавила, как показалось Инге, ни к селу ни к городу: — Но это не он.
— Кто не он? — не поняла Инга, тронув за рукав подругу.
Юлька оторвалась от бинокля и, внимательно окинув взором подругу, без тени юмора произнесла:
— Это не твой мужчина.
— Откуда ты знаешь, какой мой, а какой не мой, — нахмурилась Инга.
— Я же видела твою руку, — с раздражением ответила Юлька и снова с заговорщицким видом приложилась к биноклю. — Этот не твой судьбоносный мужчина. Этот случайный. Хотя возможно, он один из трех, которые указаны на твоей ладони.
Столь странные речи не могли не изумить Ингу. Удивительно было не то, что говорила Юлька (нечто подобное она несла всегда), а то, как она это выдавала, — без тени иронии, самым что ни на есть серьезным голосом.
— Юлька, ты сама-то понимаешь, чего лепишь?
— Разумеется! — произнесла подруга, не отрываясь от бинокля. — Вообще-то кое-что демоническое проглядывается. Кстати, не обидишься, если я у тебя спрошу кое-что интимное.
— Спроси!
Юлька отняла от глаз бинокль и пристально посмотрела в глаза.
— Скажи, ты с ним предохранялась?
Глаза Инги сделались круглыми.
— У него все признаки СПИДа?
— Нет! Я имею в виду от залетов, — уточнила Юлька.
— Ах, в этом смысле? Нет. Мы не предохранялись. Я просто от него не залетаю.
— А когда-нибудь залетала?
— Нет! Никогда не залетала, — ответила Инга и задумалась. — А почему ты спрашиваешь?
— Просто так. Не бери в голову.
— Нет. Ты никогда не спрашиваешь просто так. Ты намекаешь на то, что я бездетная.
— Нет, не намекаю. А много у тебя было партнеров до Вороновича?
— Четверо, — нахмурилась Инга. — Первый был Лелик. По-моему, он даже не успел кончить. Успел только лишить меня невинности. И тут ворвался отец, за волосы вытащил меня из-под него и выпорол ремнем.
— Тяжелый случай! — вздохнула Юлька. — Ну с остальными ты тоже не предохранялась?
Инга грустно покачала головой.
— Остальные были подонки. Три подонка на черном «Вольво». Они просто меня изнасиловали на заднем сиденье. Я не залетела потому, что у меня был безопасный период. Ну а Воронович — он просто старый.
Юлькин взгляд сделался задумчивым. Она зыркнула глазами по груди подруги и снова приложилась к биноклю.
— Ну, задымил, задымил как паровоз, — пробормотала она.
— Прости меня, я мерзавец, — услышала она до боли родной голос с астматическим придыханием. — Я самый что ни на есть последний подлец. Сейчас я подъеду, и давай поговорим серьезно…
Трубка в руке как-то непроизвольно затряслась, и девушка, ничего не ответив, водворила ее на место.
— Юлька, он едет! — прошептала она с ужасом.
Хозяйка вытаращила глаза и спросила:
— Но откуда он знает мой адрес? Впрочем, если он разнюхал мой телефон, то адрес узнать элементарно. Главное, спокойствие! Дай сообразить. Хотя чего соображать? Линять надо! Где мой бинокль?
Энергичность, с которой Юлька бросилась переодеваться, захватила и подругу. Умирающая утерла рукавом щеки и решительно скинула халат. Три минуты спустя они уже бежали под недоуменные взгляды соседей к девятиэтажному дому напротив. Там, в чужом подъезде на четвертом этаже, беглянки долго давились от смеха, настраивая театральный бинокль.
Непрошеный гость не заставил себя долго ждать. Вскоре его «Москвич» вырулил из-за угла и остановился у подъезда. Девушки пригнули головы и притихли.
Литератор степенно вперся в подъезд и не появлялся так долго, что Юля стала опасаться за звонок. Он в последнее время начал так часто перегорать! А вдруг гость начнет пинать дверь? Она держится всего на одной петле. Однако волнения были напрасны. Через четверть часа Воронович, мрачнее смерти, выполз под козырек подъезда. Глаза Инги повлажнели, а Юлькины сверкнули издевательским светом. Она коварно рассмеялась и припала к биноклю.
— А мужчина симпатичный и выглядит солидно, — произнесла она, затем вдруг добавила, как показалось Инге, ни к селу ни к городу: — Но это не он.
— Кто не он? — не поняла Инга, тронув за рукав подругу.
Юлька оторвалась от бинокля и, внимательно окинув взором подругу, без тени юмора произнесла:
— Это не твой мужчина.
— Откуда ты знаешь, какой мой, а какой не мой, — нахмурилась Инга.
— Я же видела твою руку, — с раздражением ответила Юлька и снова с заговорщицким видом приложилась к биноклю. — Этот не твой судьбоносный мужчина. Этот случайный. Хотя возможно, он один из трех, которые указаны на твоей ладони.
Столь странные речи не могли не изумить Ингу. Удивительно было не то, что говорила Юлька (нечто подобное она несла всегда), а то, как она это выдавала, — без тени иронии, самым что ни на есть серьезным голосом.
— Юлька, ты сама-то понимаешь, чего лепишь?
— Разумеется! — произнесла подруга, не отрываясь от бинокля. — Вообще-то кое-что демоническое проглядывается. Кстати, не обидишься, если я у тебя спрошу кое-что интимное.
— Спроси!
Юлька отняла от глаз бинокль и пристально посмотрела в глаза.
— Скажи, ты с ним предохранялась?
Глаза Инги сделались круглыми.
— У него все признаки СПИДа?
— Нет! Я имею в виду от залетов, — уточнила Юлька.
— Ах, в этом смысле? Нет. Мы не предохранялись. Я просто от него не залетаю.
— А когда-нибудь залетала?
— Нет! Никогда не залетала, — ответила Инга и задумалась. — А почему ты спрашиваешь?
— Просто так. Не бери в голову.
— Нет. Ты никогда не спрашиваешь просто так. Ты намекаешь на то, что я бездетная.
— Нет, не намекаю. А много у тебя было партнеров до Вороновича?
— Четверо, — нахмурилась Инга. — Первый был Лелик. По-моему, он даже не успел кончить. Успел только лишить меня невинности. И тут ворвался отец, за волосы вытащил меня из-под него и выпорол ремнем.
— Тяжелый случай! — вздохнула Юлька. — Ну с остальными ты тоже не предохранялась?
Инга грустно покачала головой.
— Остальные были подонки. Три подонка на черном «Вольво». Они просто меня изнасиловали на заднем сиденье. Я не залетела потому, что у меня был безопасный период. Ну а Воронович — он просто старый.
Юлькин взгляд сделался задумчивым. Она зыркнула глазами по груди подруги и снова приложилась к биноклю.
— Ну, задымил, задымил как паровоз, — пробормотала она.