Страница:
Она издает стон, который заставил бы расплакаться даже разводной ключ.
— Я просил правду, девочка. Только правду, и ничего кроме правды… Ну ты знаешь…
Меня прерывает телефонный звонок. Я вспоминаю, что видел аппарат в гостиной. Толкая малышку впереди себя, дохожу до комнаты и снимаю трубку.
Повелительный мужской голос спрашивает сразу в лоб, не дав произнести традиционное “алло”:
— Кто говорит?
Отвечаю так быстро, как могу:
— Шарль.
Невидимый собеседник не представляется, а я не решаюсь спросить его имя из боязни насторожить.
— Он у вас? — осведомляется голос.
— Нет, — отвечаю.
— Если придет, пусть позвонит Жасмен 25-84.
— О'кей.
Тот уже положил трубку.
Я отодвигаю аппарат, беру Мирей за талию и сажаю на стол.
Ее юбка задирается, и открывается одна ляжка.
Какую-то секунду я стою совершенно обалдев. Эта потаскуха замечает мое состояние и поддергивает юбку с другой стороны, чтобы показать, что у ее ляжки есть пара.
Что вы хотите, я пялюсь. Пялюсь до такой степени, что мои моргалы вот-вот вылезут из орбит. Мне достаточно сказать одно слово, сделать всего одно движение, чтобы трахнуть эту богиню. Нужна огромная сила воли, чтобы оторвать взгляд от ее ляжек.
На ее губах появляется улыбочка уверенной в себе шлюхи, которую я стираю новой пощечиной.
— Нет, Мирей, шутки кончились. Пора садиться за стол. Впрочем, ты уже сидишь на нем. До сих пор ты смотрела на меня как на лопоухого фраера, но я тебе докажу, что ты попала пальцем в глаз, да так глубоко, что можешь коснуться изнутри своих трусов. Анджелино ходит сюда не время от времени, чтобы пожрать. Здесь у него лежбище, красавица. Здесь он хранит запас своего поганого кьянти. Я тебе скажу одну вещь. Когда я начал переговоры у двери, ты позвала своего мужика, а сама пошла в другую комнату. Как-то не по-женски линять, когда назревает мордобой. Наоборот, в этот момент бабы стараются устроиться поудобнее, чтобы все видеть. Так что же ты там делала?
Я усмехаюсь.
— Ха, мусор, да ты разбираешься в психологии!
— Я скажу, что ты делала, обворожительная сирена. Ты пошла за пушкой, а главное — подать сигнал тревоги. Анджелино слишком хитрый малый, чтобы не принять меры предосторожности. Спорю, что, когда он уходит, вы ставите условный знак на окно комнаты, выходящей на бульвар.
Поскольку мы находимся как раз в этой комнате, я смотрю на окно и разражаюсь хохотом. Система простейшая: одна из штор, а именно правая, завязана.
Я возвращаю ее в нормальное положение.
— Код, доступный даже такому воробьиному мозгу, как твой, — говорю. — Завязанная штора означает опасность. А если обе опущены — “все в порядке”.
Я попал в десятку. Несмотря на персиковый цвет кожи, Мирей становится белой.
А я от души смеюсь. Не столько потому, что поставил ее на место, а главным образом из-за того, что чувствую, как мой мозг начинает серьезно работать.
Я подхожу к девочке и машинально провожу рукой по нейлону ее чулок, обтягивающих точеные ножки — крепкие, нежные и теплые.. Как они говорят! Парень, заявивший однажды, что с цветочками в руках вы не нуждаетесь в красивых словах, не подумал о ножках Мирей. Какое красноречие!
Она больше не пытается меня соблазнять, потому что знает: моя рука переменчива — то ласкает, то лупит.
— Признайся, моя тропическая птичка, синьор Анджелино живет здесь?
Она опускает голову и отвечает:
— Да, часто.
— Ну вот, мало-помалу мы таки подходим к правде. И тут снова звонит телефон. Как и в предыдущий раз, снимаю трубку.
— Алло! — коротко бросаю я. Узнаю голос Анджелино:
— Привет, комиссар. Что новенького?
— Я просил правду, девочка. Только правду, и ничего кроме правды… Ну ты знаешь…
Меня прерывает телефонный звонок. Я вспоминаю, что видел аппарат в гостиной. Толкая малышку впереди себя, дохожу до комнаты и снимаю трубку.
Повелительный мужской голос спрашивает сразу в лоб, не дав произнести традиционное “алло”:
— Кто говорит?
Отвечаю так быстро, как могу:
— Шарль.
Невидимый собеседник не представляется, а я не решаюсь спросить его имя из боязни насторожить.
— Он у вас? — осведомляется голос.
— Нет, — отвечаю.
— Если придет, пусть позвонит Жасмен 25-84.
— О'кей.
Тот уже положил трубку.
Я отодвигаю аппарат, беру Мирей за талию и сажаю на стол.
Ее юбка задирается, и открывается одна ляжка.
Какую-то секунду я стою совершенно обалдев. Эта потаскуха замечает мое состояние и поддергивает юбку с другой стороны, чтобы показать, что у ее ляжки есть пара.
Что вы хотите, я пялюсь. Пялюсь до такой степени, что мои моргалы вот-вот вылезут из орбит. Мне достаточно сказать одно слово, сделать всего одно движение, чтобы трахнуть эту богиню. Нужна огромная сила воли, чтобы оторвать взгляд от ее ляжек.
На ее губах появляется улыбочка уверенной в себе шлюхи, которую я стираю новой пощечиной.
— Нет, Мирей, шутки кончились. Пора садиться за стол. Впрочем, ты уже сидишь на нем. До сих пор ты смотрела на меня как на лопоухого фраера, но я тебе докажу, что ты попала пальцем в глаз, да так глубоко, что можешь коснуться изнутри своих трусов. Анджелино ходит сюда не время от времени, чтобы пожрать. Здесь у него лежбище, красавица. Здесь он хранит запас своего поганого кьянти. Я тебе скажу одну вещь. Когда я начал переговоры у двери, ты позвала своего мужика, а сама пошла в другую комнату. Как-то не по-женски линять, когда назревает мордобой. Наоборот, в этот момент бабы стараются устроиться поудобнее, чтобы все видеть. Так что же ты там делала?
Я усмехаюсь.
— Ха, мусор, да ты разбираешься в психологии!
— Я скажу, что ты делала, обворожительная сирена. Ты пошла за пушкой, а главное — подать сигнал тревоги. Анджелино слишком хитрый малый, чтобы не принять меры предосторожности. Спорю, что, когда он уходит, вы ставите условный знак на окно комнаты, выходящей на бульвар.
Поскольку мы находимся как раз в этой комнате, я смотрю на окно и разражаюсь хохотом. Система простейшая: одна из штор, а именно правая, завязана.
Я возвращаю ее в нормальное положение.
— Код, доступный даже такому воробьиному мозгу, как твой, — говорю. — Завязанная штора означает опасность. А если обе опущены — “все в порядке”.
Я попал в десятку. Несмотря на персиковый цвет кожи, Мирей становится белой.
А я от души смеюсь. Не столько потому, что поставил ее на место, а главным образом из-за того, что чувствую, как мой мозг начинает серьезно работать.
Я подхожу к девочке и машинально провожу рукой по нейлону ее чулок, обтягивающих точеные ножки — крепкие, нежные и теплые.. Как они говорят! Парень, заявивший однажды, что с цветочками в руках вы не нуждаетесь в красивых словах, не подумал о ножках Мирей. Какое красноречие!
Она больше не пытается меня соблазнять, потому что знает: моя рука переменчива — то ласкает, то лупит.
— Признайся, моя тропическая птичка, синьор Анджелино живет здесь?
Она опускает голову и отвечает:
— Да, часто.
— Ну вот, мало-помалу мы таки подходим к правде. И тут снова звонит телефон. Как и в предыдущий раз, снимаю трубку.
— Алло! — коротко бросаю я. Узнаю голос Анджелино:
— Привет, комиссар. Что новенького?
Глава 15
Я никогда не видел гангстера такого размаха, как Анджелино, но также никогда не видел бандита, не любящего театральные эффекты, и мой макаронник не исключение.
Справляюсь со своим удивлением.
— Новенького? — говорю. — Ничего, если не считать того, что эта идиотка Мирей совершенно не умеет пользоваться пушкой. Хотела попасть в меня, а маслину получил в башку ваш приятель Шарль.
— Это первый раз, когда у него в башке что-то есть, — замечает Анджелино в качестве надгробной речи. Он кашляет и спрашивает меня:
— Вы хотите мне что-то сказать?
— Нет, спросить.
— Давайте.
— Мне бы хотелось это сделать тет-а-тет.
— Я сейчас занят. Давайте вечером? Какую игру ведет этот тип?
— Хорошо… Где?
— Здесь, — говорит Анджелино. — У очаровательной Мирей. Кстати, вы легко нашли мою квартиру?
Ему не дает покоя быстрота, с которой я обнаружил его лежбище на Монмартре.
— О, — говорю, — вы же знаете, полицейский, как охотничья собака, создан для того, чтобы находить то, что спрятано.
Он смеется.
— Браво.
Эта похвала идет прямо к моему сердцу.
— Вот видите, — говорю я без ложной скромности, — я могу вам при случае пригодиться…
— Верно. До встречи вечером…
— Во сколько?
— В восемь идет?
Я хватаю малышку Мирей за запястье и бросаю взгляд на ее часы. Они показывают без двадцати три. Я мысленно говорю себе, что до восьми много чего произойдет, потому что все сильнее убеждаюсь, что он готовит нечто неординарное, и в самое ближайшее время!
— Да, идет, — отвечаю. — Всего хорошего…
Кладу трубку.
Этот звонок показывает, что мой пахан насторожился из-за знака шторой. Он позвонил, чтобы прощупать почву; или нет, скорее он установил за домом слежку, и, когда я подошел к окну и развязал штору, он увидел, кто находится в квартире. Ладно, но почему тогда он захотел со мной поговорить? Новая загадка. Я знаю, что все его действия обоснованны. Он даже пальцем не шевельнет без важной причины.
Я чешу голову.
А если Анджелино нужно было задержать меня в этой квартире на несколько минут? Или…
Не знаю…
Ага, понял. Анджелино, возможно, решил, что я собираюсь его здесь ждать, и дал о себе знать, чтобы показать мне, что знает о моем присутствии в квартире. Следовательно, задерживаться в ней для меня нет резона…
Что делать? Все это очень сложно… Если бы я был уверен, что Анджелино не хочет меня здесь видеть, конечно, я бы остался. Но я ни в чем не уверен. Хотя нет, в одном уверен: если сегодня в Париже произойдет какая-то заварушка, то это будет где угодно, только не в доме сто двенадцать по бульвару Рошешуар.
Мирей молчит, не мешая мне думать.
— Ладно, — решаю я. — Мне пора идти. А ты, моя нежная девочка, будешь точно выполнять мои инструкции…
Я резким движением вырываю телефонный провод.
— Останешься здесь до нового приказа. Если кто-нибудь позвонит, не открывай никому, кроме меня и Анджелино. Полагаю, у него есть ключи, а я позвоню классической мелодией: та-тагада-гада. Поняла? Если смоешься, твое описание будет разослано повсюду и далеко ты не уйдешь, а я посажу тебя за убийство. Если выполнишь мои приказы, я улажу эту историю с шальной пулей. Ладно, чао!
Я оставляю ее в обществе трупа ее дружка. Согласен, что этот тет-а-тет лишен очарования, но, как говорит большой босс, бывают обстоятельства, когда нужно забывать про личные желания ради… дальнейшее известно!
Выйдя на бульвар, я чувствую, что очень хочу пить. Эта констатация тем более ужасна, что, как я имел честь вам сказать, поблизости есть большое кафе.
В конце концов, я имею право пропустить стаканчик. Я вхожу в тошниловку.
— Стаканчик белого.
Гарсон спрашивает меня, какой стаканчик я хочу, большой или маленький. Я ему отвечаю, что, если он нальет мне в бачок, я буду в восторге.
Он улыбается и правильно делает, что веселится, потому что это у него в последний раз.
В зеркале, находящемся за ним, я замечаю какое-то движение на улице. Поскольку я немного напряжен, то держусь настороже. Вижу машину, стоящую у тротуара. За рулем крепкий парень в мягкой шляпе, надвинутой на глаза. На заднем сиденье торчит второй малый. Готов поставить карамельку против посоха архиепископа Парижского, что этот второй — Мэллокс, мой друг америкашка Мэллокс, которого я долбанул утром по кумполу.
Что собираются делать эти господа? Проследить за мной? Пожалуй.
Ну что же! Я сыграю с ними одну милую шутку..
Гарсон наливает мне большой стакан пуйи. Я его пью и вижу, что два пассажира машины занимаются каждый своим делом. Шофер заводит мотор, а Мэллокс берет что-то, лежащее рядом с ним на сиденье.
Это “что-то” — автомат. Он поднимает его и направляет в мою сторону. Нас разделяет только большое стекло бистро. Я стою спиной к оружию. Поскольку между ним и мной меньше трех метров, можно предположить — не слишком рискуя ошибиться, — что моя биография закончится в этом бистро. В моем чайнике закипела работа. Я знаю, что успею сосчитать до трех, а потом будет слишком поздно.
Что делать?
Быстро! Быстро!
О том, чтобы броситься на пол, и думать нечего… Стекло доходит до пола…
Все это мелькает в моей голове за тысячную долю секунды… На губах чувствуется противный вкус страха, в ушах свист.
Вдруг я вижу идущую по тротуару влюбленную парочку. Это отодвигает момент, когда Мэллокс сможет выстрелить, на одну-две секунды.
Я отбрасываю колебания. В конце концов, это мой единственный шанс. Подскакиваю вверх и ныряю через стойку.
Гремит очередь. Красивое стекло разлетается на куски. Я чувствую, как по ногам ударяет горсть осколков. Приземляюсь по другую сторону стойки на целый полк пустых бутылок. Очередь разносит зеркало, оказавшее мне такую услугу, разбивает бутылки, дырявит перколатор и, описав полукруг, заканчивается на гарсоне. Тот валится на меня, заливаясь кровью.
Хорошая работа…
Люди кричат. Паника…
Наклоняюсь к гарсону. Он мертв дальше некуда. Ему уже ничем не поможешь, Я смотрю на свои ноги. Брюки разорваны. Совсем немного, и мои ноги превратились бы в кровавую кашу.
Я отделался десятком более-менее глубоких царапин на лодыжках. К счастью, очередь прошла в половине сантиметра выше. Если бы я не совершил прыжок рыбкой, то получил бы всю ее в спину и единственному, а потому самому любимому сыну моей мамы Фелиси пришел бы конец.
Люди начинают бегать. Надо думать, все закончилось.
Я встаю, постанывая. Одна нога чуточку затекла.
Перешагнув через тело гарсона, я обхожу стойку.
Прибегает управляющий в смокинге.
— Вы ранены? — спрашивает он.
— Немного. Вызовите врача.
Я хочу, чтобы он остановил кровь, текущую мне в штаны.
— А Альбер? — беспокоится управляющий. Очевидно, речь идет о гарсоне.
— Он больше никогда не будет подавать чинзано, — отвечаю я.
— Господи! Какой ужас! Это вас пытались убить гангстеры?
— Вы когда-нибудь видели гангстеров, которые выбирали бы в качестве мишени перколатор? Я показываю ему удостоверение.
— Найдите мне другие штаны, — говорю, — и дайте телефонную книгу.
Решительно, этот ежегодник стал моей настольной книгой. Приезжает полиция. Капрала, командующего патрулем, я знаю.
— Элуа! — кричу я ему. Он подходит.
— Господин комиссар! Это в вас…
— Да…
Делаю ему знак подойти ближе.
— Уберите труп и очистите окрестности. Я хочу, чтобы сектор был спокойным…
— Понял.
Появляется врач. Он осматривает мои костыли и качает головой.
— Вам повезло, — оценивает он.
— Знаю.
Он очищает мои ранки и делает укол.
— Два дня отдыха, и все пройдет… Вы можете взять два дня отдыха?
— Да, — отвечаю, — но только в июле. Он пожимает плечами:
— Это ваше дело.
Врач прикрепляет к моим ногам дезинфицирующие повязки, напоминающие ползучие растения.
Возвращается управляющий с набором штанов, которые выкопал неизвестно где.
Я удаляюсь в туалет и приступаю к примерке. Одна пара мне более или менее подходит. Правда, в некоторых местах цвет ткани несколько отличается от основного, но у меня нет ни времени, ни желания привередничать.
Итак, Анджелино начал жестокую игру, потому что его поджимает время. Он позвонил именно для того, чтобы организовать засаду. Он хотел удостовериться, что в его квартире орудую именно я. Это подтверждало, что я на верном пути, а значит, стал опасен.
Он решил положить конец моим поискам чикагским методом…
Однако есть одна вещь, против которой бессильны все гангстеры планеты, — моя удача. До сих пор мне везло.
Кроме того, у меня отличная реакция, что, как кто-то сказал, только помогает делу.
Лучшее тому доказательство то, что я все еще жив, а многие урки, разъезжавшие в черных машинах…
Анджелино будет недоволен, когда узнает, что его выпускник факультета тра-та-та сумел продырявить только бармена и перколатор.
А я воспользуюсь замешательством, чтобы развить свое преимущество.
Телефонная книга сообщает мне, что номер Жасмен 25-84 принадлежит некоему Вердюрье, проживающему на улице дез О, двенадцать, в Пасси.
Там для Анджелино есть что-то срочное, поскольку его просили туда позвонить как можно скорее, а Анджелино не знает об этом звонке, поскольку я его перехватил.
Находка нового следа доставляет мне удовольствие.
Кое-как приспособившись к слишком узким брюкам, я вхожу в телефонную кабину и набираю номер Старика.
— Сан-Антонио!
Я его спасательный круг.
— Да.
— Есть новости?
Некоторые слова босса вызывают смех. Новости? Да хоть отбавляй!
— Есть, — отвечаю, — но полный пересказ займет слишком много времени. Кажется, я вышел на верный след. Анджелино начинает считать меня слишком любопытным и только что одарил автоматной очередью через третье лицо.
— Потери?
— Бистро вместе с барменом. Со мной все в порядке… Я собираюсь заскочить к некоему Вердюрье, улица дез О, дом двенадцать. Его телефон Жасмен 25-84. Вы бы мне очень помогли, если бы звякнули ему туда этак через три четверти часа… Скажите просто: “Вы мне звонили?” — хмурым тоном с намеком на итальянский акцент.
Я подражаю голосу Анджелино, и патрон очень хорошо имитирует его.
— Пойдет. Будьте кратки. Не знаю, что этот, парень хочет сказать Анджелино. Делайте вид, что вы в курсе, говорите сухо, но неопределенно, чтобы он не удивился. Вполне вероятно, что он заговорит с вами обо мне. Я пока не знаю, под каким видом заявлюсь к нему. Все будет зависеть от атмосферы и его морды.
— Договорились, — соглашается босс. Он кашляет. — Это все?
— Подождите. Вы ведь говорите по-итальянски?
— Да.
— Прекрасно. Когда будете говорить по телефону, прервитесь раздва, чтобы сказать несколько слов по-итальянски женщине по имени Альда. Так будет более правдоподобно.
Большой патрон выдает приглушенным голосом тираду на чистейшем итальянском.
— Прекрасно. Думаю, получится…
— А разве с вами может быть иначе?
— Аплодисментов не надо, цветы в машину, — бурчу я и кладу трубку.
Перед заведением стоит плотная толпа зевак, жаждущих сильных ощущений.
Чего они ждут? Чтобы им устроили новый Перл Харбор?
— Скажите, — спрашиваю я управляющего, — у вас есть второй выход?
— Да.
Он провожает меня через служебные помещения до двери кухни, выходящей на улицу.
Мимо как раз проезжает свободное такси.
Я его останавливаю.
Мою машину пока лучше оставить в покое.
Справляюсь со своим удивлением.
— Новенького? — говорю. — Ничего, если не считать того, что эта идиотка Мирей совершенно не умеет пользоваться пушкой. Хотела попасть в меня, а маслину получил в башку ваш приятель Шарль.
— Это первый раз, когда у него в башке что-то есть, — замечает Анджелино в качестве надгробной речи. Он кашляет и спрашивает меня:
— Вы хотите мне что-то сказать?
— Нет, спросить.
— Давайте.
— Мне бы хотелось это сделать тет-а-тет.
— Я сейчас занят. Давайте вечером? Какую игру ведет этот тип?
— Хорошо… Где?
— Здесь, — говорит Анджелино. — У очаровательной Мирей. Кстати, вы легко нашли мою квартиру?
Ему не дает покоя быстрота, с которой я обнаружил его лежбище на Монмартре.
— О, — говорю, — вы же знаете, полицейский, как охотничья собака, создан для того, чтобы находить то, что спрятано.
Он смеется.
— Браво.
Эта похвала идет прямо к моему сердцу.
— Вот видите, — говорю я без ложной скромности, — я могу вам при случае пригодиться…
— Верно. До встречи вечером…
— Во сколько?
— В восемь идет?
Я хватаю малышку Мирей за запястье и бросаю взгляд на ее часы. Они показывают без двадцати три. Я мысленно говорю себе, что до восьми много чего произойдет, потому что все сильнее убеждаюсь, что он готовит нечто неординарное, и в самое ближайшее время!
— Да, идет, — отвечаю. — Всего хорошего…
Кладу трубку.
Этот звонок показывает, что мой пахан насторожился из-за знака шторой. Он позвонил, чтобы прощупать почву; или нет, скорее он установил за домом слежку, и, когда я подошел к окну и развязал штору, он увидел, кто находится в квартире. Ладно, но почему тогда он захотел со мной поговорить? Новая загадка. Я знаю, что все его действия обоснованны. Он даже пальцем не шевельнет без важной причины.
Я чешу голову.
А если Анджелино нужно было задержать меня в этой квартире на несколько минут? Или…
Не знаю…
Ага, понял. Анджелино, возможно, решил, что я собираюсь его здесь ждать, и дал о себе знать, чтобы показать мне, что знает о моем присутствии в квартире. Следовательно, задерживаться в ней для меня нет резона…
Что делать? Все это очень сложно… Если бы я был уверен, что Анджелино не хочет меня здесь видеть, конечно, я бы остался. Но я ни в чем не уверен. Хотя нет, в одном уверен: если сегодня в Париже произойдет какая-то заварушка, то это будет где угодно, только не в доме сто двенадцать по бульвару Рошешуар.
Мирей молчит, не мешая мне думать.
— Ладно, — решаю я. — Мне пора идти. А ты, моя нежная девочка, будешь точно выполнять мои инструкции…
Я резким движением вырываю телефонный провод.
— Останешься здесь до нового приказа. Если кто-нибудь позвонит, не открывай никому, кроме меня и Анджелино. Полагаю, у него есть ключи, а я позвоню классической мелодией: та-тагада-гада. Поняла? Если смоешься, твое описание будет разослано повсюду и далеко ты не уйдешь, а я посажу тебя за убийство. Если выполнишь мои приказы, я улажу эту историю с шальной пулей. Ладно, чао!
Я оставляю ее в обществе трупа ее дружка. Согласен, что этот тет-а-тет лишен очарования, но, как говорит большой босс, бывают обстоятельства, когда нужно забывать про личные желания ради… дальнейшее известно!
Выйдя на бульвар, я чувствую, что очень хочу пить. Эта констатация тем более ужасна, что, как я имел честь вам сказать, поблизости есть большое кафе.
В конце концов, я имею право пропустить стаканчик. Я вхожу в тошниловку.
— Стаканчик белого.
Гарсон спрашивает меня, какой стаканчик я хочу, большой или маленький. Я ему отвечаю, что, если он нальет мне в бачок, я буду в восторге.
Он улыбается и правильно делает, что веселится, потому что это у него в последний раз.
В зеркале, находящемся за ним, я замечаю какое-то движение на улице. Поскольку я немного напряжен, то держусь настороже. Вижу машину, стоящую у тротуара. За рулем крепкий парень в мягкой шляпе, надвинутой на глаза. На заднем сиденье торчит второй малый. Готов поставить карамельку против посоха архиепископа Парижского, что этот второй — Мэллокс, мой друг америкашка Мэллокс, которого я долбанул утром по кумполу.
Что собираются делать эти господа? Проследить за мной? Пожалуй.
Ну что же! Я сыграю с ними одну милую шутку..
Гарсон наливает мне большой стакан пуйи. Я его пью и вижу, что два пассажира машины занимаются каждый своим делом. Шофер заводит мотор, а Мэллокс берет что-то, лежащее рядом с ним на сиденье.
Это “что-то” — автомат. Он поднимает его и направляет в мою сторону. Нас разделяет только большое стекло бистро. Я стою спиной к оружию. Поскольку между ним и мной меньше трех метров, можно предположить — не слишком рискуя ошибиться, — что моя биография закончится в этом бистро. В моем чайнике закипела работа. Я знаю, что успею сосчитать до трех, а потом будет слишком поздно.
Что делать?
Быстро! Быстро!
О том, чтобы броситься на пол, и думать нечего… Стекло доходит до пола…
Все это мелькает в моей голове за тысячную долю секунды… На губах чувствуется противный вкус страха, в ушах свист.
Вдруг я вижу идущую по тротуару влюбленную парочку. Это отодвигает момент, когда Мэллокс сможет выстрелить, на одну-две секунды.
Я отбрасываю колебания. В конце концов, это мой единственный шанс. Подскакиваю вверх и ныряю через стойку.
Гремит очередь. Красивое стекло разлетается на куски. Я чувствую, как по ногам ударяет горсть осколков. Приземляюсь по другую сторону стойки на целый полк пустых бутылок. Очередь разносит зеркало, оказавшее мне такую услугу, разбивает бутылки, дырявит перколатор и, описав полукруг, заканчивается на гарсоне. Тот валится на меня, заливаясь кровью.
Хорошая работа…
Люди кричат. Паника…
Наклоняюсь к гарсону. Он мертв дальше некуда. Ему уже ничем не поможешь, Я смотрю на свои ноги. Брюки разорваны. Совсем немного, и мои ноги превратились бы в кровавую кашу.
Я отделался десятком более-менее глубоких царапин на лодыжках. К счастью, очередь прошла в половине сантиметра выше. Если бы я не совершил прыжок рыбкой, то получил бы всю ее в спину и единственному, а потому самому любимому сыну моей мамы Фелиси пришел бы конец.
Люди начинают бегать. Надо думать, все закончилось.
Я встаю, постанывая. Одна нога чуточку затекла.
Перешагнув через тело гарсона, я обхожу стойку.
Прибегает управляющий в смокинге.
— Вы ранены? — спрашивает он.
— Немного. Вызовите врача.
Я хочу, чтобы он остановил кровь, текущую мне в штаны.
— А Альбер? — беспокоится управляющий. Очевидно, речь идет о гарсоне.
— Он больше никогда не будет подавать чинзано, — отвечаю я.
— Господи! Какой ужас! Это вас пытались убить гангстеры?
— Вы когда-нибудь видели гангстеров, которые выбирали бы в качестве мишени перколатор? Я показываю ему удостоверение.
— Найдите мне другие штаны, — говорю, — и дайте телефонную книгу.
Решительно, этот ежегодник стал моей настольной книгой. Приезжает полиция. Капрала, командующего патрулем, я знаю.
— Элуа! — кричу я ему. Он подходит.
— Господин комиссар! Это в вас…
— Да…
Делаю ему знак подойти ближе.
— Уберите труп и очистите окрестности. Я хочу, чтобы сектор был спокойным…
— Понял.
Появляется врач. Он осматривает мои костыли и качает головой.
— Вам повезло, — оценивает он.
— Знаю.
Он очищает мои ранки и делает укол.
— Два дня отдыха, и все пройдет… Вы можете взять два дня отдыха?
— Да, — отвечаю, — но только в июле. Он пожимает плечами:
— Это ваше дело.
Врач прикрепляет к моим ногам дезинфицирующие повязки, напоминающие ползучие растения.
Возвращается управляющий с набором штанов, которые выкопал неизвестно где.
Я удаляюсь в туалет и приступаю к примерке. Одна пара мне более или менее подходит. Правда, в некоторых местах цвет ткани несколько отличается от основного, но у меня нет ни времени, ни желания привередничать.
Итак, Анджелино начал жестокую игру, потому что его поджимает время. Он позвонил именно для того, чтобы организовать засаду. Он хотел удостовериться, что в его квартире орудую именно я. Это подтверждало, что я на верном пути, а значит, стал опасен.
Он решил положить конец моим поискам чикагским методом…
Однако есть одна вещь, против которой бессильны все гангстеры планеты, — моя удача. До сих пор мне везло.
Кроме того, у меня отличная реакция, что, как кто-то сказал, только помогает делу.
Лучшее тому доказательство то, что я все еще жив, а многие урки, разъезжавшие в черных машинах…
Анджелино будет недоволен, когда узнает, что его выпускник факультета тра-та-та сумел продырявить только бармена и перколатор.
А я воспользуюсь замешательством, чтобы развить свое преимущество.
Телефонная книга сообщает мне, что номер Жасмен 25-84 принадлежит некоему Вердюрье, проживающему на улице дез О, двенадцать, в Пасси.
Там для Анджелино есть что-то срочное, поскольку его просили туда позвонить как можно скорее, а Анджелино не знает об этом звонке, поскольку я его перехватил.
Находка нового следа доставляет мне удовольствие.
Кое-как приспособившись к слишком узким брюкам, я вхожу в телефонную кабину и набираю номер Старика.
— Сан-Антонио!
Я его спасательный круг.
— Да.
— Есть новости?
Некоторые слова босса вызывают смех. Новости? Да хоть отбавляй!
— Есть, — отвечаю, — но полный пересказ займет слишком много времени. Кажется, я вышел на верный след. Анджелино начинает считать меня слишком любопытным и только что одарил автоматной очередью через третье лицо.
— Потери?
— Бистро вместе с барменом. Со мной все в порядке… Я собираюсь заскочить к некоему Вердюрье, улица дез О, дом двенадцать. Его телефон Жасмен 25-84. Вы бы мне очень помогли, если бы звякнули ему туда этак через три четверти часа… Скажите просто: “Вы мне звонили?” — хмурым тоном с намеком на итальянский акцент.
Я подражаю голосу Анджелино, и патрон очень хорошо имитирует его.
— Пойдет. Будьте кратки. Не знаю, что этот, парень хочет сказать Анджелино. Делайте вид, что вы в курсе, говорите сухо, но неопределенно, чтобы он не удивился. Вполне вероятно, что он заговорит с вами обо мне. Я пока не знаю, под каким видом заявлюсь к нему. Все будет зависеть от атмосферы и его морды.
— Договорились, — соглашается босс. Он кашляет. — Это все?
— Подождите. Вы ведь говорите по-итальянски?
— Да.
— Прекрасно. Когда будете говорить по телефону, прервитесь раздва, чтобы сказать несколько слов по-итальянски женщине по имени Альда. Так будет более правдоподобно.
Большой патрон выдает приглушенным голосом тираду на чистейшем итальянском.
— Прекрасно. Думаю, получится…
— А разве с вами может быть иначе?
— Аплодисментов не надо, цветы в машину, — бурчу я и кладу трубку.
Перед заведением стоит плотная толпа зевак, жаждущих сильных ощущений.
Чего они ждут? Чтобы им устроили новый Перл Харбор?
— Скажите, — спрашиваю я управляющего, — у вас есть второй выход?
— Да.
Он провожает меня через служебные помещения до двери кухни, выходящей на улицу.
Мимо как раз проезжает свободное такси.
Я его останавливаю.
Мою машину пока лучше оставить в покое.
Глава 16
Роскошный каменный дом. На полу красный ковер, золоченые ручки, как в “Карлтоне”. Вердюрье живет на пятом. Я позволяю себе поездку на лифте, чтобы дать отдых уставшим ногам, и начинаю разговор с кнопкой звонка.
Мне открывает странный тип.
Он высокий, очень худой, похож на туберкулезника или что-то в этом духе. У него морщинистое лицо, крючковатый нос, бледно-голубые глаза и волосы, подстриженные бобриком.
— Что вы хотите? — спрашивает он.
— Месье Вердюрье?
— Да, это я…
— Я пришел от босса…
— Какого босса?
У меня такое ощущение, что я иду по намыленной доске на роликовых коньках. При любом неверном шаге можно загреметь.
Я усмехаюсь, чтобы выиграть время.
— Ну, не смешите меня… Я говорю о муже Альды… Его лицо секунду остается напряженным, потом он решается:
— Заходите…
Захожу. Квартира под стать дому: густой, как лужайка Тюильри, ковер, роскошная мебель, китайские вазы, здоровые, как телефонные кабины… Он открывает застекленную дверь и приглашает меня в маленькую гостиную, меблированную в стиле Людовика Надцатого.
— Я жду ваших объяснений, — говорит он мне.
— Объяснений не будет, — отвечаю с некоторым высокомерием. — Я только что от Андже… в общем, от патрона. Он мне сказал: “Езжай к Вердюрье, улица дез О, двенадцать. Он мне звонил. У меня сейчас нет времени с ним разговаривать («Он сидел в тачке», — объясняю я), но я догадываюсь, чего он хочет. Я ему скоро звякну, а пока у меня есть более интересные дела…” — Я подмигиваю:
— Понимаете, какие?
Он остается невозмутимым.
Кажется, он не спешит проглотить крючок, которым я трясу перед его паяльником. Он как те рыбы, что обсасывают червяка, прежде чем заглотнуть его.
— Кто вы такой? — резко спрашивает он. — Я вас никогда раньше не видел…
— Ничего удивительного, — отвечаю. — Я только вчера приехал… Читали газеты? “Либерте” пришла в Гавр вчера. Вот на ней я и приплыл… Когда Анджелино улетал из Штатов, он мне сказал: “Если хочешь в ближайшее время сменить обстановку, подваливай в Париж. Это такое местечко, где ловкие парни могут быстро разбогатеть…” В тот момент я не очень прислушивался к его словам. Мой рэкет работал как часы. Потом я попал в передрягу: кокнул мусора. Паршивое дело… Будь это любой другой, все бы обошлось, но легавый — дело особое. Только тронь одного, и на тебя спустят собак…
Он перебивает мою болтовню:
— Вы француз?
— Еще бы! Берси. Только я давно свалил в Штаты. Вы слыхали о Кривом Майке?
Он говорит, что нет. Меня это не удивляет, потому что я сам никогда не слышал о типе, отзывающемся на эту кликуху.
— Я отправился туда с ним. Он был сицилийцем. Вы знаете, что такое мафия? Там он нашел себе нишу, а раз мы с ним были такими же корешами, как два пальца на одной руке, я тоже имел свою долю.
От разговоров у меня высохло горло. Чего там возится большой босс? Почему тянет со звонком? Наверняка три четверти часа уже прошли.
— Короче, вы работаете с…
— Да, — говорю, — с сегодняшнего утра. Я слышу тоненькое дребезжание телефонного звонка. Бог ты мой, самое время… Вердюрье встает.
— Извините, — ворчит он и идет в соседнюю комнату, которая, видимо, служит ему кабинетом.
Он закрывает дверь, но у меня слух, как радар. Сосредоточившись, я могу услышать, как муха вытирает лапки о бархат.
Он бросает сухое, как он сам, “да”, но тут же произносит смягчившимся тоном:
— А! Точно…
Он несколько раз повторяет:
— Да… Да… Да… Я звонил насчет девчонки, — говорит он. — Она пришла в себя… Я хотел узнать, мне самому допрашивать ее или подождать вас… Хорошо. Ладно…
И кладет трубку.
Я вижу, что он возвращается со спокойным лицом.
— Это был босс, — шепчет он. Я изображаю на лице удивление.
— О'кей… Он вас просветил насчет меня? Он утвердительно кивает.
— Прекрасно, — роняю я и почти невинно спрашиваю:
— Ну что, займемся девкой?
— Да, следуйте за мной.
Кажется, он успокоился. Его поведение изменилось. Оно не стало доброжелательным, но по крайней мере сделалось вежливым.
Он ведет меня по лабиринту комнат до тесной спальни, расположенной в глубине коридора. Чтобы войти в нее, он достает из кармана ключ, потому что дверь заперта.
Мы заходим. В комнатушке стоит только железная кровать, а на ней я вижу свою версальскую красавицу.
С прошлой ночи она сильно изменилась. Лицо бескровное, кожа восковая, нос заострился, глаза полузакрыты…
Под длинными ресницами я различаю слабый и лихорадочный, но осознанный взгляд.
Заметив меня, она открывает глаза шире. Ее губы шевелятся.
Я прикладываю к губам палец.
Бедняжка Клод не знает, что с ней произошло после операции. Она не может знать, что эти бандиты ее похитили. Если она в состоянии говорить, то назовет меня по имени. Это будет полный финиш.
Вердюрье наклоняется к ней.
— Вам лучше? — спрашивает он. Она утвердительно опускает веки.
— Ну, девочка, у вас все будет хорошо, — продолжает он. Я понял его тактику. Чтобы завоевать доверие девушки, он делает вид, что она находится в клинике, и играет роль главврача, как настоящий артист.
— Вы можете говорить? — спрашивает тощий, Она делает усилие и выдыхает:
— Да.
— Прекрасно, прекрасно, — бормочет Вердюрье. — Вы сможете ответить на вопросы, которые вам задаст этот полицейский?
Я вздрагиваю, но, когда понимаю, что он называет меня так, думая, что обманывает малышку, мне очень хочется расхохотаться, несмотря на серьезность момента.
Подхожу к кровати.
— Я комиссар полиции, — говорю я, подмигнув ей, — Мне хочется узнать у вас очень многое. Например, вы знаете, кто в вас стрелял?
Она показывает, что нет.
Кажется, Вердюрье этот вопрос не понравился. Он решительно отодвигает меня.
— Вы знаете мужчину, который был с вами в квартире? Она смотрит на него, потом медленно переводит взгляд на меня. В ее глазах появляется удивление.
— Комиссар… — шепчет она.
— Да, комиссар Сан-Антонио, — говорит тощий, — мы знаем. Вы ему рассказали о бюсте, да?
Она не отвечает. Этот вопрос в моем присутствии должен ей казаться необъяснимым.
— Отвечайте! — сухо приказывает Вердюрье. Она шепчет:
— Да.
Он раздраженно щелкает пальцами.
— Это все, что вы ему сообщили?
— Да.
— Вы сказали ему о бюсте что-либо еще? Она качает головой:
— Нет.
— Однако комиссар заявил, что у него есть сенсационная информация. Сенсационная! Слышите? Кажется, она находится на грани обморока.
— Ничего не сказала, — бормочет она. И теряет сознание.
— Она еще слаба, — говорю я. — Вернемся попозже…
— Нет смысла, — заявляет Вердюрье. — Она ничего не сказала по той простой причине, что ничего больше не знает. Она наверняка не придала значения той детали… Теперь от девчонки надо избавиться.
Если есть парень, чувствующий себя как рыба в воде, так это Сан-Антонио.
Теперь я знаю, почему Клод похитили из больницы: они хотели узнать, что она мне рассказала, прежде чем прикончить ее. Их не особо беспокоит то, что она мне сообщила; гораздо больше они озабочены какой-то деталью, относящейся к бюсту, о которой Клод могла упомянуть в разговоре со мной, — деталью, которая должна быть чертовски важной. Но надо думать, что девушка не поняла важности этой самой детали, что удивительно.
Чернота по-прежнему льется на это дело не хуже водопада во время наводнения.
Мы выходим из комнаты.
— Вот что мы сделаем, — говорит мне Вердюрье. — Добьем девку и сунем ее в большую плетеную корзину. Я помогу вам вынести ее из дома, а вы увезете…
Я не горю восторгом и не рвусь приступать к осуществлению этой программы. Вам не нужно объяснять почему, верно?
Я хмурю брови и принимаю вид Грозы Чикаго.
— Мне не очень нравится таскать на себе жмуриков в корзинах. Лучше вынесем киску на руках, как будто она упала в обморок, и в таком виде уложим в тачку…
— Ну да, — усмехается тощий, — чтобы ее увидели соседи или прохожие, не говоря уже о консьержке…
— А как вы ее притащили утром?
— В корзине…
— А! Это у вас привычка?
Я говорю себе, что малышка должна быть на редкость крепкой, если смогла пережить путешествие в плетеной корзине после перенесенной операции.
Сейчас дела начнут ухудшаться, потому что ради спасения Клод мне придется стать злым.
Раздается новый телефонный звонок. Вердюрье возвращается в свой кабинет. Мне бы хотелось последовать за ним, но это слишком рискованно. Отсутствует он не очень долго. Ожидая его, я поглаживаю рукоятку моей пушки. В случае если ему звонит Анджелино, начнется нечто, не поддающееся описанию…
Когда он возвращается, вид у него спокойный.
— С женщинами всегда одни неприятности, — ворчит он.
Из чего я заключаю, что он полаялся со своей бабой, и успокаиваюсь.
— Ну, — говорит он мне, — вы действительно хотите вынести ее на руках?
— Да, я предпочел бы это.
— Не забывайте, что ее разыскивают. Это большой риск. Не думаю, что шеф согласился бы с этим.
Он улыбается.
Однако! Каким добрым ко мне он вдруг стал. Каких-то две минуты назад разговаривал резко и повелительно, а тут ни с того ни с сего сделался приторно-сладким, как гранатовый сироп. Мое удивление не успевает развиться. Вердюрье вытаскивает из внутреннего кармана пиджака свинцовую дубинку, обтянутую кожей, и отвешивает мне по башке. Я пытаюсь парировать удар, но уже слишком поздно.
Я ныряю в черноту.
Мне открывает странный тип.
Он высокий, очень худой, похож на туберкулезника или что-то в этом духе. У него морщинистое лицо, крючковатый нос, бледно-голубые глаза и волосы, подстриженные бобриком.
— Что вы хотите? — спрашивает он.
— Месье Вердюрье?
— Да, это я…
— Я пришел от босса…
— Какого босса?
У меня такое ощущение, что я иду по намыленной доске на роликовых коньках. При любом неверном шаге можно загреметь.
Я усмехаюсь, чтобы выиграть время.
— Ну, не смешите меня… Я говорю о муже Альды… Его лицо секунду остается напряженным, потом он решается:
— Заходите…
Захожу. Квартира под стать дому: густой, как лужайка Тюильри, ковер, роскошная мебель, китайские вазы, здоровые, как телефонные кабины… Он открывает застекленную дверь и приглашает меня в маленькую гостиную, меблированную в стиле Людовика Надцатого.
— Я жду ваших объяснений, — говорит он мне.
— Объяснений не будет, — отвечаю с некоторым высокомерием. — Я только что от Андже… в общем, от патрона. Он мне сказал: “Езжай к Вердюрье, улица дез О, двенадцать. Он мне звонил. У меня сейчас нет времени с ним разговаривать («Он сидел в тачке», — объясняю я), но я догадываюсь, чего он хочет. Я ему скоро звякну, а пока у меня есть более интересные дела…” — Я подмигиваю:
— Понимаете, какие?
Он остается невозмутимым.
Кажется, он не спешит проглотить крючок, которым я трясу перед его паяльником. Он как те рыбы, что обсасывают червяка, прежде чем заглотнуть его.
— Кто вы такой? — резко спрашивает он. — Я вас никогда раньше не видел…
— Ничего удивительного, — отвечаю. — Я только вчера приехал… Читали газеты? “Либерте” пришла в Гавр вчера. Вот на ней я и приплыл… Когда Анджелино улетал из Штатов, он мне сказал: “Если хочешь в ближайшее время сменить обстановку, подваливай в Париж. Это такое местечко, где ловкие парни могут быстро разбогатеть…” В тот момент я не очень прислушивался к его словам. Мой рэкет работал как часы. Потом я попал в передрягу: кокнул мусора. Паршивое дело… Будь это любой другой, все бы обошлось, но легавый — дело особое. Только тронь одного, и на тебя спустят собак…
Он перебивает мою болтовню:
— Вы француз?
— Еще бы! Берси. Только я давно свалил в Штаты. Вы слыхали о Кривом Майке?
Он говорит, что нет. Меня это не удивляет, потому что я сам никогда не слышал о типе, отзывающемся на эту кликуху.
— Я отправился туда с ним. Он был сицилийцем. Вы знаете, что такое мафия? Там он нашел себе нишу, а раз мы с ним были такими же корешами, как два пальца на одной руке, я тоже имел свою долю.
От разговоров у меня высохло горло. Чего там возится большой босс? Почему тянет со звонком? Наверняка три четверти часа уже прошли.
— Короче, вы работаете с…
— Да, — говорю, — с сегодняшнего утра. Я слышу тоненькое дребезжание телефонного звонка. Бог ты мой, самое время… Вердюрье встает.
— Извините, — ворчит он и идет в соседнюю комнату, которая, видимо, служит ему кабинетом.
Он закрывает дверь, но у меня слух, как радар. Сосредоточившись, я могу услышать, как муха вытирает лапки о бархат.
Он бросает сухое, как он сам, “да”, но тут же произносит смягчившимся тоном:
— А! Точно…
Он несколько раз повторяет:
— Да… Да… Да… Я звонил насчет девчонки, — говорит он. — Она пришла в себя… Я хотел узнать, мне самому допрашивать ее или подождать вас… Хорошо. Ладно…
И кладет трубку.
Я вижу, что он возвращается со спокойным лицом.
— Это был босс, — шепчет он. Я изображаю на лице удивление.
— О'кей… Он вас просветил насчет меня? Он утвердительно кивает.
— Прекрасно, — роняю я и почти невинно спрашиваю:
— Ну что, займемся девкой?
— Да, следуйте за мной.
Кажется, он успокоился. Его поведение изменилось. Оно не стало доброжелательным, но по крайней мере сделалось вежливым.
Он ведет меня по лабиринту комнат до тесной спальни, расположенной в глубине коридора. Чтобы войти в нее, он достает из кармана ключ, потому что дверь заперта.
Мы заходим. В комнатушке стоит только железная кровать, а на ней я вижу свою версальскую красавицу.
С прошлой ночи она сильно изменилась. Лицо бескровное, кожа восковая, нос заострился, глаза полузакрыты…
Под длинными ресницами я различаю слабый и лихорадочный, но осознанный взгляд.
Заметив меня, она открывает глаза шире. Ее губы шевелятся.
Я прикладываю к губам палец.
Бедняжка Клод не знает, что с ней произошло после операции. Она не может знать, что эти бандиты ее похитили. Если она в состоянии говорить, то назовет меня по имени. Это будет полный финиш.
Вердюрье наклоняется к ней.
— Вам лучше? — спрашивает он. Она утвердительно опускает веки.
— Ну, девочка, у вас все будет хорошо, — продолжает он. Я понял его тактику. Чтобы завоевать доверие девушки, он делает вид, что она находится в клинике, и играет роль главврача, как настоящий артист.
— Вы можете говорить? — спрашивает тощий, Она делает усилие и выдыхает:
— Да.
— Прекрасно, прекрасно, — бормочет Вердюрье. — Вы сможете ответить на вопросы, которые вам задаст этот полицейский?
Я вздрагиваю, но, когда понимаю, что он называет меня так, думая, что обманывает малышку, мне очень хочется расхохотаться, несмотря на серьезность момента.
Подхожу к кровати.
— Я комиссар полиции, — говорю я, подмигнув ей, — Мне хочется узнать у вас очень многое. Например, вы знаете, кто в вас стрелял?
Она показывает, что нет.
Кажется, Вердюрье этот вопрос не понравился. Он решительно отодвигает меня.
— Вы знаете мужчину, который был с вами в квартире? Она смотрит на него, потом медленно переводит взгляд на меня. В ее глазах появляется удивление.
— Комиссар… — шепчет она.
— Да, комиссар Сан-Антонио, — говорит тощий, — мы знаем. Вы ему рассказали о бюсте, да?
Она не отвечает. Этот вопрос в моем присутствии должен ей казаться необъяснимым.
— Отвечайте! — сухо приказывает Вердюрье. Она шепчет:
— Да.
Он раздраженно щелкает пальцами.
— Это все, что вы ему сообщили?
— Да.
— Вы сказали ему о бюсте что-либо еще? Она качает головой:
— Нет.
— Однако комиссар заявил, что у него есть сенсационная информация. Сенсационная! Слышите? Кажется, она находится на грани обморока.
— Ничего не сказала, — бормочет она. И теряет сознание.
— Она еще слаба, — говорю я. — Вернемся попозже…
— Нет смысла, — заявляет Вердюрье. — Она ничего не сказала по той простой причине, что ничего больше не знает. Она наверняка не придала значения той детали… Теперь от девчонки надо избавиться.
Если есть парень, чувствующий себя как рыба в воде, так это Сан-Антонио.
Теперь я знаю, почему Клод похитили из больницы: они хотели узнать, что она мне рассказала, прежде чем прикончить ее. Их не особо беспокоит то, что она мне сообщила; гораздо больше они озабочены какой-то деталью, относящейся к бюсту, о которой Клод могла упомянуть в разговоре со мной, — деталью, которая должна быть чертовски важной. Но надо думать, что девушка не поняла важности этой самой детали, что удивительно.
Чернота по-прежнему льется на это дело не хуже водопада во время наводнения.
Мы выходим из комнаты.
— Вот что мы сделаем, — говорит мне Вердюрье. — Добьем девку и сунем ее в большую плетеную корзину. Я помогу вам вынести ее из дома, а вы увезете…
Я не горю восторгом и не рвусь приступать к осуществлению этой программы. Вам не нужно объяснять почему, верно?
Я хмурю брови и принимаю вид Грозы Чикаго.
— Мне не очень нравится таскать на себе жмуриков в корзинах. Лучше вынесем киску на руках, как будто она упала в обморок, и в таком виде уложим в тачку…
— Ну да, — усмехается тощий, — чтобы ее увидели соседи или прохожие, не говоря уже о консьержке…
— А как вы ее притащили утром?
— В корзине…
— А! Это у вас привычка?
Я говорю себе, что малышка должна быть на редкость крепкой, если смогла пережить путешествие в плетеной корзине после перенесенной операции.
Сейчас дела начнут ухудшаться, потому что ради спасения Клод мне придется стать злым.
Раздается новый телефонный звонок. Вердюрье возвращается в свой кабинет. Мне бы хотелось последовать за ним, но это слишком рискованно. Отсутствует он не очень долго. Ожидая его, я поглаживаю рукоятку моей пушки. В случае если ему звонит Анджелино, начнется нечто, не поддающееся описанию…
Когда он возвращается, вид у него спокойный.
— С женщинами всегда одни неприятности, — ворчит он.
Из чего я заключаю, что он полаялся со своей бабой, и успокаиваюсь.
— Ну, — говорит он мне, — вы действительно хотите вынести ее на руках?
— Да, я предпочел бы это.
— Не забывайте, что ее разыскивают. Это большой риск. Не думаю, что шеф согласился бы с этим.
Он улыбается.
Однако! Каким добрым ко мне он вдруг стал. Каких-то две минуты назад разговаривал резко и повелительно, а тут ни с того ни с сего сделался приторно-сладким, как гранатовый сироп. Мое удивление не успевает развиться. Вердюрье вытаскивает из внутреннего кармана пиджака свинцовую дубинку, обтянутую кожей, и отвешивает мне по башке. Я пытаюсь парировать удар, но уже слишком поздно.
Я ныряю в черноту.
Глава 17
Должно быть, я получил крепкий удар по табакерке, потому что, когда прихожу в себя, вокруг меня стоят несколько человек.
Я их не вижу: нет сил открыть глаза, но чувствую, как они ходят вокруг меня.
Ноги… Ноги…
— И тут, — произносит Вердюрье, — мне позвонил тип, выдавший себя за босса. Акцент… голос… Он что-то сказал по-итальянски Альде, потом спросил: “Мой приятель у вас?” Я ответил, что да. Он сказал: “Сделайте все с ним вдвоем, у меня нет времени…” — Вердюрье заканчивает:
— Он стал спорить о том, как выносить девчонку. Я хотел, чтобы он тащил ее в корзине, а он хотел вынести ее живой на руках… Черт, так это и есть Сан-Антонио! Он в ярости пинает меня ботинком по ребрам.
Я их не вижу: нет сил открыть глаза, но чувствую, как они ходят вокруг меня.
Ноги… Ноги…
— И тут, — произносит Вердюрье, — мне позвонил тип, выдавший себя за босса. Акцент… голос… Он что-то сказал по-итальянски Альде, потом спросил: “Мой приятель у вас?” Я ответил, что да. Он сказал: “Сделайте все с ним вдвоем, у меня нет времени…” — Вердюрье заканчивает:
— Он стал спорить о том, как выносить девчонку. Я хотел, чтобы он тащил ее в корзине, а он хотел вынести ее живой на руках… Черт, так это и есть Сан-Антонио! Он в ярости пинает меня ботинком по ребрам.