Сан-Антонио. Путешествие с трупом

   Четыре солдата смотрят на меня, сжимая в руках карты, колеблясь между интересом и беспокойством, которое им доставляет мое появление.
   — Надо известить лейтенанта, — говорит из них. Сержант соглашается и приказывает:
   — Жиру, сбегай за ним!
   Потом смотрит на меня с осуждающим видом.
   — Если вы ошиблись, я вам не завидую. Лейтенант не любит, когда его беспокоят из-за ерунды.
   — Я не ошибся.
   Приходит лейтенант. Это вовсе не тот молодой элегантный офицер, какого вы себе представляете при слове “лейтенант”. Нет, этот уже не юноша. Низенький, толстый, из ушей торчат пучки волос.
   — Что тут случилось? — рявкает он.
   У сержанта от волнения перехватывает дыхание.
   — Этот человек утверждает, что нашел труп…
   — Ну да, — фыркает лейтенант. Он меряет меня придирчивым взглядом, чтобы понять, не бухой ли я. Еще немного, и попросит дохнуть. — Чей труп? — спрашивает он.
   — Мужчины, — отвечаю.
   — Француза или немца?
   Мною овладевает злость, но я с ней справляюсь… Нельзя забывать, что я должен играть роль, а для этого надо не поддаваться эмоциям.
   — Мне это неизвестно, — говорю. — Если у убитого снесено полчерепа, то определить его национальность очень трудно, если только он не негр и не китаец.
   — Вы немец? — спрашивает офицер.
   — Нет, чему очень рад.
   Кажется, мои слова доставили ему невыразимое удовольствие. Он улыбается, что, должно быть, происходит с ним не очень часто.
   — Француз?
   — Нет, швейцарец.
   Он немного насупливается.
   — Но у меня много друзей во Франции, — торопливо добавляю я.
   — Как вас зовут?
   — Жан Нико.
   — У вас есть документы?
   — Разумеется.
   Я протягиваю ему липовые бумаги, которые мне дали в Страсбуре, и он их внимательно изучает. — Вы торговый агент? — спрашивает он.
   — Да.
   — И где вы нашли тот труп?
   — В поместье Бунксов, — отвечает за меня сержант.
   — Что вы делали в это время в поместье Бунксов?
   — Я был не в, а перед поместьем! Справлял нужду, потому что дольше терпеть не мог.
   Повторяю то, что рассказал сержанту. Лейтенант слушает и ерошит волосы.
   — Странно, странно, — бормочет он. — Что труп может делать у Бунксов?
   — Этого я не знаю, — уверяю я. — И кто такие Бунксы — тоже не знаю.
   — Вы не знаете, кто такие Бунксы?!
   — Понятия не имею.
   Он смотрит на меня с недоверчивым видом.
   — Бунксы, — объясняет он сочувствующим тоном, — крупные промышленники в угледобывающей области… Неужели не слышали?
   Поскольку врать мне не привыкать, я совершенно серьезно отвечаю:
   — Нет!

Глава 3

   После нескольких новых глупых вопросов и таких же глупых замечаний лейтенант решает связаться с капитаном, который без колебаний звонит майору. Поскольку майор собирается поставить в известность полковника, я говорю себе, что успею хорошенько выспаться, пока дойдут до генерала, и прощаюсь с военными, заверив, что отправляюсь в местную гостиницу, куда они могут прийти утром и взять у меня свидетельские показания.
   Хозяин собирается закрывать свою лавочку, когда являюсь я.
   Это толстяк с тройным подбородком и взглядом, выразительным, как дюжина устриц.
   — Комнату, — прошу я, — но сначала плотный ужин с надлежащим орошением.
   Он суетится. Прямо трактирщик из оперетты. Не хватает только вязаного колпака в полосочку.
   Он открывает дверь на кухню и начинает орать:
   — Фрида!.. Фрида!
   Появляется служанка. Симпатичная фарфоровая куколка, пухленькая, как перина, с пышными грудями, светлыми глазками, белобрысая и глупая как огурец.
   Я заигрывающе подмигиваю ей, и она отвечает мне коровьей улыбкой.
   Хорошее начало. Я никогда не упускаю мимолетную любовь. Я горячий сторонник сближения с массами и сейчас только и хочу сблизить свою массу с ее.
   Вы слышали об усталости бойца? Тип, придумавший этот термин, знал психологию отдыхающего воина как свои пять пальцев.
   Мои похождения вызвали у меня голод и натянули нервы, как струны. А ничто так не снимает нервное напряжение, как хорошенькая куколка. Не верите — обратитесь к своему врачу.
   Фрида приносит мне тарелку ветчины шириной с щит гладиатора.
   Я глажу ее по крупу, потому что это обычное обхождение с кобылами и служанками. Хотя оно не совсем соответствует правилам хорошего тона, зато всегда дает хорошие результаты Фрида награждает меня новой улыбкой, еще шире, чем первая.
   — Францюз? — спрашивает она.
   — Да, — отвечаю я по-немецки. Все гретхен питают к нашим парням особую склонность, а наши парни, даже исповедующие интернационализм, имеют в трусах достаточно патриотизма, чтобы быть на высоте своей репутации.
   Назначить этой куколке свидание в моей комнате — детская игра для человека, завалившего в жизни столько девок, что надо нанимать бухгалтера и дюжину секретарш, чтобы их всех пересчитать!
   Я проглатываю ветчину, осушаю бутылку и дружески прощаюсь с хозяином.
   Через пять минут Фрида скребется в мою дверь. У нее явно свербит. Когда у девчонки свербит, она всегда чешет дверь. Причем дверь мужчины…
   Я не заставляю ее ждать.
   Сказать, что дело идет успешно, — значит сильно преувеличить. Фрида напоминает телку даже в любви. Пока вы ведете с ней большую игру, она остается статичной, как увесистый брикет масла.
   Я просыпаюсь около десяти часов утра. Между шторами пробивается луч солнца, с первого этажа поднимаются вкусные запахи.
   Моя дверь приоткрывается, и появляется пухленькая мордашка Фриды, блестящая, как кусок туалетного мыла.
   — Господа францюзски официрен спрашивают вас! — сообщает мне она.
   Она подходит к моей кровати и подставляет губы. Я ее чмокаю и встаю.
   Через несколько минут в обеденном зале гостиницы я нахожу целый штаб. Мой вчерашний лейтенант, полковник и офицер немецкой жандармерии потягивают из большой бутылки “Трамье”.
   Заметив меня, лейтенант встает.
   — Вот Нико, который заметил убитого, — сообщает он полковнику.
   У полковника седеющие волосы и маленькие усики. Он приветствует меня кивком.
   — Очень запутанное дело, — говорит он.
   — Правда? — переспрашиваю я.
   — Да… Мы навестили Бунксов вместе с представителями немецкой полиции. Труп принадлежит сыну хозяина дома, Карлу.
   — Вы поймали убийцу? Он пожимает плечами.
   — Я офицер, а не легавый, — ворчит он. По слову “легавый” и тону, каким оно произнесено, сразу становится понятно, что представители данной профессии не пользуются его уважением. Он продолжает:
   — По всей очевидности, это месть. Бунксы являются активными сторонниками франко-германского сближения… Карл Бункс был атташе германского посольства в Париже. Примерно две недели назад он исчез… Сегодня утром я разговаривал по телефону с Парижем. Очевидно, он приехал домой. Кто-то из местных жителей, не приемлющих сотрудничество между нашими странами, встретил его, узнал и свел счеты… Случаев такого рода масса… По заключению экспертизы, смерть этого парня действительно наступила около двух недель назад.
   Я слушаю его объяснения с вниманием глухого, старающегося не пропустить ни одного движения губ собеседника.
   — Наверное, семья потрясена, — шепчу я. Он опять пожимает плечами.
   — Немцы всегда готовы к катастрофам, поэтому всегда нормально воспринимают, когда им на голову падает крыша.
   Я с беспокойством смотрю на сопровождающего его жандарма. Полковник перехватывает мой взгляд и сообщает:
   — Он не понимает по-французски. Мне хочется задать один вопрос, но я не решаюсь из боязни показаться слишком любопытным.
   — Как так вышло, что никто не обнаружил его раньше? — все-таки спрашиваю я. — Странно, да?
   Полковник как будто только и ждал эту фразу. Углы его губ кривятся в гримасе.
   — Это даже очень странно… — шепчет он. Неожиданно повернувшись, он хватает меня за лацканы пиджака.
   — Но еще более странно, месье… э-э… хм… Нико… то что вы смогли заметить его с дороги.
   Мой чайник окутывает теплый туман.
   — Как так? — бормочу я.
   — Да, — повторяет офицер, — как? Как вы смогли его заметить с дороги, в то время как он лежал в сотне метров от нее и между ним и дорогой находится теннисный корт?
   Я чувствую укол в мозгах. А еще лег с чувством выполненного долга! Кретин! Надо же было принять ограду теннисного корта за забор, идущий вдоль дороги.
   Бесконечная минута полного молчания, в котором слышно, как булькает серое вещество каждого присутствующего.
   — Забавно, — выговариваю я.
   — Нет, — поправляет полковник, — странно, не более… Он наливает себе стаканчик белого, выпивает, ставит его и говорит:
   — Хоть я и не полицейский, все же хочу раскрыть эту тайну. Человек, способный увидеть среди ночи труп, находящийся в ста метрах от него, за препятствием, должен обладать даром ясновидения, месье… э-э… Нико. Или иметь особые способности к нахождению трупов… В обоих случаях он вызывает к себе интерес.
   Я понимаю, что попал в жуткий тупик. Придется раскрывать карты.
   — Господин полковник, я могу поговорить с вами без свидетелей?
   Он колеблется, но, мой настойчивый взгляд заставляет его решиться.
   Я увожу его в глубь зала, в амбразуру окна. Здесь по крайней мере можно быть уверенным, что находишься вне досягаемости для любопытных глаз и ушей.
   Я расстегиваю пиджак, разрываю в одном месте шов, который здесь специально сделан не очень крепким, достаю мой специальный жетон и показываю его полковнику.
   Он широко раскрывает глаза и возвращает жетон мне.
   — Вам следовало сказать мне это сразу.
   — Моя миссия должна остаться в секрете, — говорю. — Я буду вам признателен, если вы немедленно забудете, кто я такой, и продолжите свое расследование так, словно этого инцидента не было. Вы будете так любезны, что представите меня Бунксам как свидетеля… Допустим, что я интересуюсь ими… Допустим также, что у меня кошачьи глаза и я способен разглядеть труп ночью с расстояния в сто метров. А лучше договоримся, что мое внимание привлек только запах тления. Он вызвал у меня предчувствие драмы, и я полюбопытствовал… Уверен, что вы отлично уладите это, господин полковник…
   Он утвердительно кивает.
   — Можете на меня положиться.
   — Мы возвращаемся к столу.
   Лейтенант кажется жутко обиженным, что его оставили в стороне и не пригласили на эту маленькую конференцию. Жандарм косится на бутылку и на свой пустой стакан.
   — Месье… э… Нико дал мне удовлетворительное объяснение, — заявляет полковник. — Его поразил запах… Да, запах… Он… позволил себе перелезть через забор, чтобы посмотреть и… он… Короче, вопросов больше нет…
   Он встает.
   — Могу я просить вас сопровождать нас на место драмы, месье… э… Нико?
   — Ну разумеется, полковник!
   Я бешусь в душе. Этот лопух с его внезапной почтительностью может все испортить.

Глава 4

   Когда вы входите в избушку Бунксов, возникает впечатление, что вы попали в мечеть или в буддистский храм.
   Ощущение чего-то смутного и векового давит вам на мозги. Стиль готический. Огромные комнаты вызывают желание промаршировать по ним церемониальным шагом.
   Дворецкий, более одеревенелый, чем мой ночной спутник, приветствует нас, сгибаясь пополам. У меня такое чувство, что при этом движении его корсет издает скрип нового ботинка. На очень приблизительном французском он объявляет, что доложит о нашем визите герру Бунксу.
   Я с любопытством жду появления герра Бункса, уже представляя его себе: типичный тевтонец, с моноклем и залысиной, усиленной бритвой… Но никогда не надо торопиться. Бункс оказывается бледным шестидесятилетним мужичком с острым лицом. У него густая седая шевелюра, разделенная пробором, тонкие губы, сине-зеленые глаза, взгляд которых одновременно горящий и бегающий. Стекла маленьких очков в серебряной оправе придают его глазам странный блеск.
   Он совершенно спокоен.
   Войдя в комнату, он коротким кивком приветствует полковника, которого уже видел утром, и с вопросительным видом поворачивается ко мне.
   — Это месье Нико. Это он нашел тело вашего несчастного сына, — говорит полковник.
   Я кланяюсь. Он высокомерно кивает.
   В эту секунду в салон входит куколка. Ой, мама! Только чтобы взглянуть на нее, стоит появиться на этот свет! Когда такая шлюшка появляется в вашем поле зрения, вам остается только сесть и смотреть на нее, разинув рот.
   Позвольте, я вам ее опишу.
   Представьте себе обложку “Лайф”, получившую на конкурсе приз за лучшую иллюстрацию!
   Очевидно, она вернулась с занятий зимним спортом в горах, потому что загорела, как инструктор из Антиба. Среднего роста, великолепно сложена, грудь и задница затмят любую Венеру. Длинные, очень светлые волосы — волосы Вероники Лейк — окружают лицо Мадонны с зелеными глазами… На ней черный костюм и белая блузка, подчеркивающая загар лица…
   — Моя дочь, — представляет Бункс. Мы, полковник и я, приветствуем ее. Мое горло пересохло от восхищения.
   Бункс обращается к дочери:
   — Кристия, это человек, обнаруживший тело Карла. Она сразу начинает испытывать к моей особе живейший интерес. Ее зеленые глаза тигрицы охватывают меня целиком.
   — Правда? — шепчет она и добавляет:
   — Вы можете объяснить, что делали среди ночи в нашем поместье?
   Мне представляется невозможным сказать ей, что я обнаружил ее братца благодаря желанию пописать. — Я коммивояжер, фрейлейн. Этой ночью я почувствовал, что засыпаю за рулем, и решил немного размять ноги. Я прошелся вдоль ограды вашего поместья… Было тепло и тихо… И тогда я ощутил — прошу прощения, фрейлейн, — отвратительный запах… Я был убежден, что это человеческое существо. Сначала я хотел поднять тревогу, но была ночь, и я боялся ошибиться. Тогда я позволил себе перелезть через забор, чтобы убедиться, что не ошибся, и увидел, что мой нюх меня не обманул. Что делать? Об этом поместье я ничего не знал… Поскольку здесь лежал труп, мне показалось не совсем разумным предупреждать его владельцев. Поэтому я известил власти…
   Я замолкаю, восхищенный своей находкой. Честное слово, я был так убедителен, что почти что поверил сам, что все было именно так! Вот что значит сила искусства!
   Она продолжает на меня смотреть.
   — Странно, — говорит она, — что гуляющий почувствовал от дороги запах, о котором вы говорите, тогда как вчера днем трое моих друзей и я сама играли в теннис на корте, возле решетки которого лежало тело моего брата…
   Новый гол в мои ворота… В следующий раз стану внимательно смотреть по сторонам, когда буду устраивать инсценировку… Этот теннисный корт, который я принял за дорогу, будет одним из самых неприятных воспоминаний в моей жизни.
   Я пожимаю плечами с самым что ни на есть невинным видом.
   — Это действительно очень странно, — соглашаюсь я. — Может быть, ветер дул в другую сторону?
   Жалкое объяснение! Сам сознаю это лучше всех остальных.
   Бункс разрезает беседу, как пудинг.
   — Полиция это выяснит, — говорит он.
   Это означает: собирайте манатки, вы меня достали… Полковник, в котором действительно ничего не было от полицейского, особенно его апломба, сгибается в новом поклоне.
   — Поверьте, я очень сочувствую вашему горю, герр Бункс… Лично я сделаю все, чтобы виновный был изобличен и наказан.
   Я кланяюсь в свою очередь.
   — Очень сожалею, что стал вестником этой ужасной трагедии… Я оставил мой адрес властям на случай, если потребуется мое свидетельство…
   Мы уходим. Я чувствую спиной взгляды Бункса и его дочери.
   Выйдя из дома, я спрашиваю полковника, где находится тело жертвы.
   — Но… у них… — отвечает он. — Знаю, мне следовало отправить труп в морг, но, принимая во внимание личность Бункса, я не смог навязать ему это новое испытание… Я вам уже говорил, что эта семья — известные франкофилы, поэтому к ним следует относиться бережно.
   — Разумеется.
   Я прощаюсь с офицером. Чувствую, он сгорает от любопытства. Он отдал бы свой Почетный легион, лишь бы узнать, за каким чертом я сюда приперся и что точно тут делал. Но я безжалостен: если он любит тайны, пусть читает детективы.
   — До свидания, полковник.
   Я расстаюсь с ним на деревенской площади и направляюсь в гостиницу. Теперь моя миссия завершена и я могу вернуться в Париж. Я даже должен это сделать, потому что имею предчувствие, что там для меня готовят крупное дело.
   Прежде чем отправиться в путь, я решаю хорошенько подкрепиться. Повар отельчика знает свое дело, и его стряпня мне нравится.
   Фрида ждет меня. Она розовеет от волнения, увидев своего “францюза”. Она надолго сохранит обо мне приятные воспоминания, скажу вам без ложной скромности. Она накрывает на стол и суетится, обслуживая меня.
   — Вы уезжать? — меланхолично спрашивает она.
   — Да, моя красавица, я уезжать… Ласточки тоже улетают, но они возвращаются.
   Это обещание ее не очень успокаивает. Ей явно слишком много рассказывали о французской забывчивости.
   Я съедаю обед.
   В тот момент, когда я оплачиваю счет, она наклоняет ко мне свою пышную грудь, едва не рвущую ткань блузки.
   — Вы любить вишневая водка?
   — Очень…
   — Тогда я ходить ложить бутылька старый вишневый водка в ваш автомобиль.
   Она грустно улыбается мне и шепчет:
   — На память. Я растроган.
   — Ты милая девочка… Хорошо, положи мне в тачку бутылек. Это даст мне повод вспомнить о тебе в дороге.
   Я понимаю, что эта фраза далеко не комплимент, поскольку подразумевает, что я про нее забуду по приезде.
   — И даже когда бутылка закончится, я тебя не забуду.
   Зря волновался: утонченность чувств для Фриды не характерна. Рожденная в семье крестьянина, она не понимает искусных мадригалов.
   Она исчезает.
   По ее таинственному взгляду догадываюсь, что бутылка вишневой водки будет ей стоить не очень дорого. Несомненно, моя красавица просто сопрет ее из хозяйского погребка.
   Но, как говорит моя славная матушка Фелиси, дареному коню в зубы не глядят.
   Давая Фриде время осуществить ее маневр, я закуриваю сигарету. Хозяин гостиницы на полунемецком-полуфранцузском выражает мне свое удовольствие от того, что под его крышей был человек таких достоинств.
   Как раз в тот момент, когда он переводит дыхание, раздается оглушительный взрыв.
   — Что это такое? — спрашиваю я.
   Он выглядит таким же ошеломленным, как я Сам.
   — Кажется, это у сарая, — сообщает он.
   Он бежит к задней двери гостиницы. Я следую за ним. Острые зубы нехорошего предчувствия сжимают мои шары.
   Когда я это чувствую, можно смело снимать трубку и вызывать полицию или “скорую”: в девяти случаях из десяти что-то обязательно происходит.
   То, что произошло в этот раз, очень неприятно.
   Мой славный “опель”, ждавший меня во дворе, похож на подбитый танк на поле боя. Половины нет вообще, остальное представляет собой весело горящую груду искореженного металла.
   Из этой груды торчат две ноги и одна задница… Посреди двора, между других обломков, лежит оторванная женская рука, сжимающая горлышко бутылки вишневой водки. Не надо быть лиценциатом филологии, чтобы понять, что рука принадлежала Фриде.
   Я говорю себе, что белокурый мальчуган с крылышками на спине, сопровождающий меня во всех приключениях, опять отлично справился со своей работой.
   Если бы он не шепнул на ушко Фриде, что бутылочка вишневой водки доставит мне удовольствие, это я получил бы бомбу, которую подложили в мою драндулетку. Возможно, в этот час я бы не разговаривал с вами, а гулял по яблоневым садам на небесах.

Глава 5

   А я-то думал, что больше не увижу полковника! Все регулярные и вспомогательные части оккупационных сил собираются посмотреть, что произошло.
   Картина настолько красноречива, что комментарии не требуются.
   — Вас раскрыли? — спрашивает меня полковник. — Кажется, да… Я в дерьме по уши.
   — Скажите, — обращаюсь я к владельцу гостиницы, — кто-нибудь заходил в ваш двор сегодня утром? Он пожимает плечами.
   — Я никого не видел, но я ведь не наблюдал… В Германии, как в Фуйилез-Уа: когда что случается, все помалкивают. Такие истории наводят людей на размышления.
   — Во всяком случае, — говорю я полковнику, — я не могу терять здесь время. У вас есть какая-нибудь тачка? Мне совершенно необходимо как можно скорее попасть в Страсбур.
   — Не волнуйтесь, я прикажу вас отвезти.
   — Спасибо, вы очень любезны. Он подзывает капрала.
   — Немедленно выделите джип с шофером, чтобы отвезти месье в Страсбур. Пусть заправит полный бак…
   Полчаса спустя я сижу рядом с парнем, ведущим новенький джип с редкой ловкостью.
   Я хотел немного подумать над тем, что произошло, но с таким болтуном это невозможно! Полковник как назло подсунул мне малого, у которого язык мелет, как мельница! Мог бы ведь дать хмурого бретонца или безграмотного овернца. Так нет, господа из оккупационной армии выделили мне парижанина. Парень рассказывает мне свою жизнь… Все, от средней школы, где он начал лапать девочек, до военной службы, пройдя по пути через гулянки, трахи в Вернейском лесу, поступление на завод “Ситроен” на набережной Жавель, не забывая о попойках своего папочки, выкидышах своей сестрички и своей драке в одном из баров На улице Аббесс в ночь на Четырнадцатое июля.
   Через десять минут мой котелок удваивается в объеме и я могу рассказать его биографию от начала до конца или наоборот, в зависимости от пожеланий слушателей.
   Погода хорошая. Теплое бледное солнце прочерчивает золотые и серебряные дорожки между пихтами. Чувствуете, насколько поэтична и буколична моя натура?
   Пока я восхищаюсь пейзажем — по пути сюда я не мог этого сделать, поскольку была ночь, — мой шофер заявляет:
   — Эта такая унылая дыра!
   Поверьте мне, если что и может лишить его аппетита, то только не поэзия. Его мир заканчивается в Сен-Ном-ля-Бреш или в Марли.
   — Здесь не так уж плохо, — замечаю я.
   — Ага, — соглашается он, — если приезжаешь сюда на пару дней с клевой телкой. А торчать тут в форме — просто жуть… От нескольких месяцев в лесу свихнуться можно, честное слово!
   Его физию Гавроша освещает радостная улыбка.
   — Ничего, скоро дембель… Вернусь на “Ситроен” и к киске, которую трахал до армии.
   Поскольку он философ, то добавляет:
   — Или найду себе другую… Будет странно, если она меня дождется: у этой раскладушки прямо огонь горел в трусах, честное слово!
   В этом месте разговора мы замечаем на обочине дороги, в двухстах метрах впереди, фигуру женщины.
   Насколько можно разобрать на таком расстоянии, она молода… Заметив нашу машину, она поднимает руку.
   — Автостопщица, — говорит водитель.
   Он прошептал это слово с тоской. Для него это неожиданная удача. Сразу видно, что будь он один, то подсадил бы девочку, но сейчас он подчинен мне и не может принимать такие решения.
   Фигура становится четче. Да, это девушка лет двадцати с мелочью.
   Брюнетка, хорошо сложенная. Лакомый кусочек, который приятно встретить на дороге посреди Шварцвальда.
   Она одета в непромокаемый плащ голубого цвета. Рядом с ней на траве стоит чемодан из свиной кожи.
   Шофер дрожит, как молодой пес, сдерживающийся, чтобы не описаться.
   — Что будем делать, патрон? — шепчет он, когда мы поравнялись с милашкой.
   — А что, — спрашиваю я его, — может делать француз, встретивший красивую девочку, потерявшуюся в лесу? Если мы не возьмем ее с собой, ее может съесть злой волк. Так что лучше, если ею воспользуемся мы.
   Он тормозит в облаке пыли-Малышка подходит. Хорошенькая, с веселым взглядом.
   — Вы едете в Оппенау? — спрашивает она.
   По-французски она говорит довольно медленно, но совершенно правильно.
   — Да, фрейлейн, — отвечает мой водитель. — Садитесь, прошу вас.
   Я выхожу из джипа, открываю девушке дверцу и гружу в машину ее чемодан.
   — А вам надо в Оппенау? — спрашивает солдат.
   — Нет, — отвечает она, — в Страсбур.
   — Нам тоже.
   — Это превосходно!
   Последнее слово она выговаривает с некоторым трудом.
   — Когда я говорю, что еду в Страсбур, — продолжает она, — это тоже не совсем точно, потому что там я сяду на поезд до Парижа.
   — А! — разочарованно тянет парень, надеявшийся остаться наедине с цыпочкой после того, как отделается от меня. | Поскольку болтовня — его вторая натура, он добавляет:
   — Вы едете к знакомым?
   — Нет, — отвечает девушка, — искать работу. Я получила паспорт и въездную визу… Я знаю французский, английский, дактилографию. Надеюсь, благодаря этому я получу хорошее место.
   Парижанин смеется.
   — Да, — говорит он, — с такими знаниями и с такими внешними данными вы должны преуспеть в Париже.
   До сих пор я молчал. Я немного пощупал пассажирку и вынес очень благоприятное суждение. Оно у меня всегда такое, когда речь идет о красивой девочке.
   — Я тоже еду в Париж, — говорю, — и, если вы не против, мы могли бы проделать этот путь вместе. За разговором время идет быстрее. А кроме того, как знать, может быть, мои советы окажутся вам полезными.
   — Я не только не против, а, наоборот, в восторге, — мурлычет милашка.
   Слово “восторг” она произносит по меньшей мере с дюжиной “о” после “в”.
   Шофер бросает на меня взгляд, полный восхищения и зависти. Я для него становлюсь большим авторитетом.
   — Надо же, в две минуты! — ворчит он сквозь зубы. Разозленный моим блиц-кадрежем, он начинает ругать американские войска, которые просто набиты марками, а французам приходится рассчитывать только на свои личные достоинства.