Страница:
Это слишком обще, но что делать?
Он отвечает утвердительно.
— Хорошо… В большом городе?
"Да”.
Мне все больше и больше кажется, что я играю в “города”. Но эта не игра, а трагедия.
Врачи, медсестра и полицейский следят за перипетиями этой реальной драмы с двумя персонажами, из которых говорит только один.
Все напряжены и нервничают больше, чем если бы присутствовали при сложной хирургической операции.
— В большом городе на востоке? Неподвижность.
— На юго-востоке? Неподвижность.
— На юге? Взмах ресниц.
— В Марселе? Неподвижность.
— В Ницце? Неподвижность.
— В Канне?
Он моргает.
Наконец появился хоть какой-то результат… У него есть женщина, которую он хочет предупредить, и живет она в Канне.
— Эта дама живет в квартире?
"Да”, — говорят мне его опущенные веки.
— В центре города?
Я вздрагиваю…
— Ее фамилия Клюни? Неподвижность.
Рано обрадовался, комиссар Сан-Антонио! Я решаю брать быка за рога, что в данном случае означает обратиться к алфавиту.
— Вы меня хорошо понимаете?
"Да”, — отвечает он.
— Я буду медленно называть буквы в алфавитном порядке Когда дойду до первой буквы фамилии этой женщины, вы дадите мне знак.
Я начинаю: “А .. Б…"
Он делает знак.
— Ее фамилия начинается на “Б”? — спрашиваю я.
Утвердительный знак.
— Прекрасно. Теперь вторая буква.
Я продолжаю медленно перечислять буквы, и на “Л” он делает мне знак.
— Вторая буква “Л”?
"Да”. Третья буква обязательно должна быть гласной. Тут мне везет сразу. Ею оказывается “А”. Я считаю нужным уточнить:
— Значит, ее фамилия начинается с “Бла”? Утвердительный знак.
— Продолжаем.
Я начинаю снова перебирать алфавит. Глаза типа неподвижно смотрят в одну точку. Я уже дошел до “Т”, а он так и не подал мне знак.
Один из врачей касается моей руки.
— Можете остановиться. Он умер.
Он отвечает утвердительно.
— Хорошо… В большом городе?
"Да”.
Мне все больше и больше кажется, что я играю в “города”. Но эта не игра, а трагедия.
Врачи, медсестра и полицейский следят за перипетиями этой реальной драмы с двумя персонажами, из которых говорит только один.
Все напряжены и нервничают больше, чем если бы присутствовали при сложной хирургической операции.
— В большом городе на востоке? Неподвижность.
— На юго-востоке? Неподвижность.
— На юге? Взмах ресниц.
— В Марселе? Неподвижность.
— В Ницце? Неподвижность.
— В Канне?
Он моргает.
Наконец появился хоть какой-то результат… У него есть женщина, которую он хочет предупредить, и живет она в Канне.
— Эта дама живет в квартире?
"Да”, — говорят мне его опущенные веки.
— В центре города?
Я вздрагиваю…
— Ее фамилия Клюни? Неподвижность.
Рано обрадовался, комиссар Сан-Антонио! Я решаю брать быка за рога, что в данном случае означает обратиться к алфавиту.
— Вы меня хорошо понимаете?
"Да”, — отвечает он.
— Я буду медленно называть буквы в алфавитном порядке Когда дойду до первой буквы фамилии этой женщины, вы дадите мне знак.
Я начинаю: “А .. Б…"
Он делает знак.
— Ее фамилия начинается на “Б”? — спрашиваю я.
Утвердительный знак.
— Прекрасно. Теперь вторая буква.
Я продолжаю медленно перечислять буквы, и на “Л” он делает мне знак.
— Вторая буква “Л”?
"Да”. Третья буква обязательно должна быть гласной. Тут мне везет сразу. Ею оказывается “А”. Я считаю нужным уточнить:
— Значит, ее фамилия начинается с “Бла”? Утвердительный знак.
— Продолжаем.
Я начинаю снова перебирать алфавит. Глаза типа неподвижно смотрят в одну точку. Я уже дошел до “Т”, а он так и не подал мне знак.
Один из врачей касается моей руки.
— Можете остановиться. Он умер.
Глава 4
Полный финиш!
Ваш друг Сан-Антонио прокатился из Парижа в Страсбур исключительно затем, чтобы узнать от умирающего, что у того в Канне есть баба, чье заглавие начинается с Бла. Согласитесь, что это не фонтан…
Мрак, как в пузырьке с черными чернилами, да еще с загустевшими!
Первое: найден тип с прекрасно изготовленной бомбой в чемодане, но нет ни малейшего представления, как он собирался ее использовать.
Второе: этот малый перед тем, как протянуть ноги, дает согласие, чтобы мы связались с женщиной, чтобы сказать ей, что с ним произошло. Достаточно ли ясно соображал псевдо-Клюни, чтобы понимать, что мы нашли или вот-вот найдем его бомбочку в чемодане? Да, конечно, он соображал, раз мог вести утомительную (для умирающего) игру в алфавит. А если соображал, что становится жарко, зачем сунул свою жену — или мать, или кого еще — в пекло?
Ни фига не понятно!
Я поднимаю шляпу, потому как жмурик есть жмурик и к нему надо относиться с уважением.
Поворачиваюсь к коллеге из страсбурской полиции.
— Пошли?
Он утвердительно кивает, не спрашивая меня, куда идти. Я непринужденным жестом прощаюсь с эскулапами и следую за коллегой.
— Странное дело, а? — спрашивает он.
— Да. Чувствую, мне придется попотеть, чтобы размотать этот клубок.
Я сажусь в машину, предоставленную в мое распоряжение.
— Куда хотите ехать7 — спрашивает он.
— В отель, где он остановился. Он дает указания шоферу. По дороге я говорю ему:
— Прикажите сфотографировать этого бандита с открытыми глазами. Мне нужен хороший снимок, как для отдела идентификации.
— Хорошо.
Машина останавливается. Я выхожу из нее один.
— Займитесь фотографиями. Они нужны мне срочно. Встречаемся в полицейском управлении. Я хочу осмотреть вещи умершего А пока забронируйте мне спальное место в поезде на Лазурный берег. Есть такие?
— Конечно.
— Хорошо.
— Вам прислать машину?
— Не надо, обойдусь своими силами.
Он смущен тем, что должен прощаться со мной сидя, в то время как я стою, и проделывает целый ряд ужимок, являющихся в его представлении поклонами.
Я его успокаиваю кивком.
Затем я толкаю вращающуюся дверь отеля.
Маленький грум в синей ливрее бросается мне навстречу, осматривает мои руки, надеясь найти в них пару чемоданов, а увидев, что они пусты, смотрит за меня. Поняв наконец, что я без багажа, а следовательно, не нуждаюсь в его услугах, он теряет к моей персоне всякий интерес.
Подхожу к огромной стойке отдела приема и регистрации.
Тип, похожий на Эриха фон Строхейма, только без его шика, поворачивает ко мне свою гладкую, как секретер красного дерева, голову — Что угодно месье?
Я показываю удостоверение.
Он сгибается пополам.
— К вашим услугам, господин комиссар — Я пришел по поводу вчерашнего типа, — говорю я ему.
— Я так и думал, — шепчет он почтительным тоном — Я бы хотел узнать поподробнее, чем он занимался, когда жил у вас — Я все рассказал вашим коллегам — Моим коллегам — может быть, — говорю я, намекая, что на моих коллег мне плевать, как на отрезанный ноготь. Я перехожу в атаку:
— Он приехал вчера, не так ли?
— Да, вчера утром.
— В котором часу?
— В десять.
— Сколько нужно времени, чтобы доехать сюда от вокзала?
— Минут пять, не больше.
— Есть поезда, прибывающие без десяти десять? Он размышляет.
— Нет, ни одного. Последний — скорый из Брюсселя — приходит в десять минут девятого.
Я размышляю. Значит, мой парень не приехал на поезде, потому что маловероятно, чтобы он около двух часов болтался по улицам с чемоданами в руках в поисках отеля… Если только он не зашел к кому-нибудь.
— Кажется, швейцар видел, как он выходил из машины?
— Не швейцар, а грум.
Я указываю на паренька в синей ливрее — Этот?
— Да.
Я делаю мальчишке знак подойти.
— Иди сюда, сокровище.
Он идет с недовольным видом, такой насупленный, что лысый начинает ему что-то говорить на эльзасском диалекте. Это “что-то” делает парня любезнее.
— Вы хотите со мной поговорить, месье?
— Нет, хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал. Мне сказали, что ты видел, как вчера приехал тип, с которым случился приступ.
— Это правда, месье.
— Он приехал на машине?
— Да.
— Какой она была?
— Черной… Я ее не рассмотрел. Надо вам сказать, месье, что я не подумал, что это клиент, потому что автомобиль остановился дальше отеля. Только когда я увидел, что он идет с чемоданами…
— Сколько народу было в машине кроме него? — Один мужчина… Но я на него не смотрел…
— Тот, кто приехал, колебался, прежде чем войти сюда?
— Нет.
Я протягиваю ему пятисотфранковую бумажку.
— Спасибо, можешь идти.
Поворачиваюсь к Эриху фон Строхейму.
— Он попросил у вас отдельный номер?
— Да.
— Сказал на сколько?
— Всего на одну ночь.
— Хорошо.
Наконец-то хоть один интересный элемент. Клюни не собирался задерживаться в Страсбуре. Он должен был уехать сегодня, а переговоры начнутся через три дня. Думаю, страхи моих коллег малообоснованны. Кому же в таком случае предназначал Клюни свою бомбочку?
— Он поднялся в номер сразу?
— Да.
— А потом?
— Он оставался там до своего приступа. В полдень ему подали туда обед.
— Вызовите гарсона, обслуживавшего его.
Он утвердительно кивает, сует штекер в одну из ячеек мини-АТС и отдает приказ.
— Он сейчас придет.
— Спасибо. Ваш клиент звонил или ему звонили во время пребывания в отеле?
— Нет.
— К нему приходили?
— Тоже нет.
— Он колебался, когда заполнял регистрационную карточку?
— Нисколько.
Является болезненно-худой длинный тип с мешками под глазами, одетый в белую куртку.
Это гарсон, обслуживавший Клюни в его номере.
— Что он делал, когда вы вошли?
— Читал.
— Что?
— Книгу.
— Как он был одет?
— В рубашку и пижамную куртку.
Я это запоминаю. Тип в рубашке и пижамной куртке и с книгой в руке явно не собирался уходить и никого не ждал.
Однако Клюни ждал. Не человека, а своего часа. Ждал, пока наступит время выйти из гостиницы вместе с бомбой. Но если он приехал только затем, чтобы подложить бомбу и уехать, зачем ему понадобился такой громоздкий багаж?
— Его чемоданы были разобраны? — спрашиваю я гарсона.
— Только один.
— А второй?
— Второй стоял в глубине комнаты.
— Он вам что-нибудь сказал?
— Ничего особенного…
Я в очередной раз возвращаюсь к Эриху фон Строхейму:
— Как обнаружили, что он болен?
— Это горничная. Пришла убирать номер, постучала в дверь и, поскольку никто не ответил, вошла… Он полулежал на полу, без сознания, тело опиралось на кресло… Она закричала…
— Понимаю…
— Мы вызвали “скорую”, и клиента увезли в больницу.
— Давайте поговорим о… находке, сделанной в его чемодане.
Эрих фон Строхейм краснеет, что, принимая во внимание полное отсутствие ботвы на его голове, становится довольно масштабным явлением.
— Произошел очень неприятный инцидент, — говорит он. — Мы освободили его номер и хотели отправить багаж в больницу на случай, если бы ему понадобилось сменное белье.
— И дальше?
— Один из двух чемоданов стягивается ремнем, заканчивающимся замком. Этот ремень был продет через ручку открытого чемодана, таким образом оба были соединены. Согласитесь, что это не очень удобно для перевозки.
— Конечно.
— Тогда я себе позволил…
— Взломать замок?
— Нет, не взломать… У меня есть связки из забытых клиентами ключей от чемоданов. Один подошел. Когда мы подняли ремень, чемодан раскрылся и мы увидели на стопке белья… ту штуку… Сначала мы не. сообразили, что это такое, а потом поняли и позвонили в полицию…
Я киваю.
— Ясно. Вы говорите “мы”. Кто еще был с вами?
— Грум, дежурный по этажу и горничная…
— Ладно, спасибо.
Ваш друг Сан-Антонио прокатился из Парижа в Страсбур исключительно затем, чтобы узнать от умирающего, что у того в Канне есть баба, чье заглавие начинается с Бла. Согласитесь, что это не фонтан…
Мрак, как в пузырьке с черными чернилами, да еще с загустевшими!
Первое: найден тип с прекрасно изготовленной бомбой в чемодане, но нет ни малейшего представления, как он собирался ее использовать.
Второе: этот малый перед тем, как протянуть ноги, дает согласие, чтобы мы связались с женщиной, чтобы сказать ей, что с ним произошло. Достаточно ли ясно соображал псевдо-Клюни, чтобы понимать, что мы нашли или вот-вот найдем его бомбочку в чемодане? Да, конечно, он соображал, раз мог вести утомительную (для умирающего) игру в алфавит. А если соображал, что становится жарко, зачем сунул свою жену — или мать, или кого еще — в пекло?
Ни фига не понятно!
Я поднимаю шляпу, потому как жмурик есть жмурик и к нему надо относиться с уважением.
Поворачиваюсь к коллеге из страсбурской полиции.
— Пошли?
Он утвердительно кивает, не спрашивая меня, куда идти. Я непринужденным жестом прощаюсь с эскулапами и следую за коллегой.
— Странное дело, а? — спрашивает он.
— Да. Чувствую, мне придется попотеть, чтобы размотать этот клубок.
Я сажусь в машину, предоставленную в мое распоряжение.
— Куда хотите ехать7 — спрашивает он.
— В отель, где он остановился. Он дает указания шоферу. По дороге я говорю ему:
— Прикажите сфотографировать этого бандита с открытыми глазами. Мне нужен хороший снимок, как для отдела идентификации.
— Хорошо.
Машина останавливается. Я выхожу из нее один.
— Займитесь фотографиями. Они нужны мне срочно. Встречаемся в полицейском управлении. Я хочу осмотреть вещи умершего А пока забронируйте мне спальное место в поезде на Лазурный берег. Есть такие?
— Конечно.
— Хорошо.
— Вам прислать машину?
— Не надо, обойдусь своими силами.
Он смущен тем, что должен прощаться со мной сидя, в то время как я стою, и проделывает целый ряд ужимок, являющихся в его представлении поклонами.
Я его успокаиваю кивком.
Затем я толкаю вращающуюся дверь отеля.
Маленький грум в синей ливрее бросается мне навстречу, осматривает мои руки, надеясь найти в них пару чемоданов, а увидев, что они пусты, смотрит за меня. Поняв наконец, что я без багажа, а следовательно, не нуждаюсь в его услугах, он теряет к моей персоне всякий интерес.
Подхожу к огромной стойке отдела приема и регистрации.
Тип, похожий на Эриха фон Строхейма, только без его шика, поворачивает ко мне свою гладкую, как секретер красного дерева, голову — Что угодно месье?
Я показываю удостоверение.
Он сгибается пополам.
— К вашим услугам, господин комиссар — Я пришел по поводу вчерашнего типа, — говорю я ему.
— Я так и думал, — шепчет он почтительным тоном — Я бы хотел узнать поподробнее, чем он занимался, когда жил у вас — Я все рассказал вашим коллегам — Моим коллегам — может быть, — говорю я, намекая, что на моих коллег мне плевать, как на отрезанный ноготь. Я перехожу в атаку:
— Он приехал вчера, не так ли?
— Да, вчера утром.
— В котором часу?
— В десять.
— Сколько нужно времени, чтобы доехать сюда от вокзала?
— Минут пять, не больше.
— Есть поезда, прибывающие без десяти десять? Он размышляет.
— Нет, ни одного. Последний — скорый из Брюсселя — приходит в десять минут девятого.
Я размышляю. Значит, мой парень не приехал на поезде, потому что маловероятно, чтобы он около двух часов болтался по улицам с чемоданами в руках в поисках отеля… Если только он не зашел к кому-нибудь.
— Кажется, швейцар видел, как он выходил из машины?
— Не швейцар, а грум.
Я указываю на паренька в синей ливрее — Этот?
— Да.
Я делаю мальчишке знак подойти.
— Иди сюда, сокровище.
Он идет с недовольным видом, такой насупленный, что лысый начинает ему что-то говорить на эльзасском диалекте. Это “что-то” делает парня любезнее.
— Вы хотите со мной поговорить, месье?
— Нет, хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал. Мне сказали, что ты видел, как вчера приехал тип, с которым случился приступ.
— Это правда, месье.
— Он приехал на машине?
— Да.
— Какой она была?
— Черной… Я ее не рассмотрел. Надо вам сказать, месье, что я не подумал, что это клиент, потому что автомобиль остановился дальше отеля. Только когда я увидел, что он идет с чемоданами…
— Сколько народу было в машине кроме него? — Один мужчина… Но я на него не смотрел…
— Тот, кто приехал, колебался, прежде чем войти сюда?
— Нет.
Я протягиваю ему пятисотфранковую бумажку.
— Спасибо, можешь идти.
Поворачиваюсь к Эриху фон Строхейму.
— Он попросил у вас отдельный номер?
— Да.
— Сказал на сколько?
— Всего на одну ночь.
— Хорошо.
Наконец-то хоть один интересный элемент. Клюни не собирался задерживаться в Страсбуре. Он должен был уехать сегодня, а переговоры начнутся через три дня. Думаю, страхи моих коллег малообоснованны. Кому же в таком случае предназначал Клюни свою бомбочку?
— Он поднялся в номер сразу?
— Да.
— А потом?
— Он оставался там до своего приступа. В полдень ему подали туда обед.
— Вызовите гарсона, обслуживавшего его.
Он утвердительно кивает, сует штекер в одну из ячеек мини-АТС и отдает приказ.
— Он сейчас придет.
— Спасибо. Ваш клиент звонил или ему звонили во время пребывания в отеле?
— Нет.
— К нему приходили?
— Тоже нет.
— Он колебался, когда заполнял регистрационную карточку?
— Нисколько.
Является болезненно-худой длинный тип с мешками под глазами, одетый в белую куртку.
Это гарсон, обслуживавший Клюни в его номере.
— Что он делал, когда вы вошли?
— Читал.
— Что?
— Книгу.
— Как он был одет?
— В рубашку и пижамную куртку.
Я это запоминаю. Тип в рубашке и пижамной куртке и с книгой в руке явно не собирался уходить и никого не ждал.
Однако Клюни ждал. Не человека, а своего часа. Ждал, пока наступит время выйти из гостиницы вместе с бомбой. Но если он приехал только затем, чтобы подложить бомбу и уехать, зачем ему понадобился такой громоздкий багаж?
— Его чемоданы были разобраны? — спрашиваю я гарсона.
— Только один.
— А второй?
— Второй стоял в глубине комнаты.
— Он вам что-нибудь сказал?
— Ничего особенного…
Я в очередной раз возвращаюсь к Эриху фон Строхейму:
— Как обнаружили, что он болен?
— Это горничная. Пришла убирать номер, постучала в дверь и, поскольку никто не ответил, вошла… Он полулежал на полу, без сознания, тело опиралось на кресло… Она закричала…
— Понимаю…
— Мы вызвали “скорую”, и клиента увезли в больницу.
— Давайте поговорим о… находке, сделанной в его чемодане.
Эрих фон Строхейм краснеет, что, принимая во внимание полное отсутствие ботвы на его голове, становится довольно масштабным явлением.
— Произошел очень неприятный инцидент, — говорит он. — Мы освободили его номер и хотели отправить багаж в больницу на случай, если бы ему понадобилось сменное белье.
— И дальше?
— Один из двух чемоданов стягивается ремнем, заканчивающимся замком. Этот ремень был продет через ручку открытого чемодана, таким образом оба были соединены. Согласитесь, что это не очень удобно для перевозки.
— Конечно.
— Тогда я себе позволил…
— Взломать замок?
— Нет, не взломать… У меня есть связки из забытых клиентами ключей от чемоданов. Один подошел. Когда мы подняли ремень, чемодан раскрылся и мы увидели на стопке белья… ту штуку… Сначала мы не. сообразили, что это такое, а потом поняли и позвонили в полицию…
Я киваю.
— Ясно. Вы говорите “мы”. Кто еще был с вами?
— Грум, дежурный по этажу и горничная…
— Ладно, спасибо.
Глава 5
Я мчусь в полицию, где нахожу моего сопровождающего. Он выкладывает на стол чемоданы и шмотки покойничка. На одежде нет никаких бирок… Что касается чемоданов, если не считать бомбы (обезвреженной местными саперами), в них нет ничего подозрительного: нательное белье без меток, предметы туалета…
Все это говорит мне только об одном: Клюни предвидел возможность ареста и потому снял с одежды все, что позволяло установить его личность.
Но если он так старался очертить вокруг себя кольцо тайны, почему дал мне начало фамилии своей знакомой? Разве может человек, спарывающий метки с рубашек, дать полиции фамилию женщины, которую знает?
Это кажется мне нелогичным, а я, несмотря на свою поэтичную натуру, обожаю логику.
Мне не терпится попасть в Канн, чтобы попытаться найти живущую в квартире женщину, чья фамилия начинается на “Бла”. Это будет непросто, но мне удавались и более лихие подвиги.
Страсбурский полицейский уверяет меня, что фотографии мертвеца печатают и я получу их через четверть часа.
— А пока, — говорю, — я бы хотел позвонить в Париж.
Я устраиваюсь в маленьком кабинете, полном пожелтевших бумаг и дохлых мух, в этаком монументе бюрократии во всем ее ужасе и пыли! Закуриваю сигарету и требую без всякой очереди соединить меня с Парижем. Трубку снимает сам Старик.
— Это Сан-Антонио, — говорю я.
— А! Я с нетерпением ждал от вас известий… Ну что? Даю ему сжатый отчет о поездке.
— Совершенно точно, — говорю я в заключение, — что дело настолько таинственное, насколько можно себе представить: тип отдает концы в городе, где его никто не знает, оставив в багаже супербомбу. Он как с неба упал… Но, честно говоря, я не думаю, что этот интересный случай связан с делом пропавшего русского атташе.
Босс молчит.
— Алло! — кричу я, боясь, что нас разъединили.
— Алло, — отвечает он.
Новая пауза, потом он спрашивает:
— Что собираетесь делать?
— Ехать в Канн! Поезд скоро…
— Езжайте, — соглашается он. — Приехав туда, позвоните в центральное управление полиции. Если в промежутке я узнаю что-то новое, то оставлю для вас сообщение.
— Дежурство в морге что-нибудь дало?
— Ничего… пока.
Я ему благодарен за это “пока”.
— Босс, может быть, вы поделитесь со мной своими мыслями, а то я теперь не могу гоняться за двумя зайцами.
— Возможно, Сан-Антонио, вы гонитесь за одним зайцем, — Это вам сообщил ваш нос, патрон?
— Допустим, — отвечает он. — Во всяком случае, я могу вам сказать одну вещь.
— Какую?
— По фотографии бомбы, присланной сюда фототелеграфом по моей просьбе, наши эксперты определили, что она русского производства!
Поскольку я обалдело молчу, не зная, что сказать, он добавляет:
— Счастливого пути.
Щелчок.
Замечаю, что моя сигарета погасла, снова прикуриваю ее, кладу на заляпанный чернилами стол ноги и с наслаждением затягиваюсь.
С одной стороны, я ищу пропавшего русского дипломата, с другой — нахожу свалившуюся с неба русскую бомбу… Надо признать, нюх у Старика действительно неплохой?
Я перебираю в памяти мою коллекцию трупов: Одеревенелый (ему я разнес морду пулей уже мертвому); малышку Фриду разорвало на куски из-за ее благосклонности ко мне; Рашель выпала из окна… с моей помощью; лже-Клюни помер, когда я его допрашивал.
Трупы, и опять трупы! И все в большей или меньшей степени на счету некоего Сан-Антонио.
Это в конце концов надоедает. И зачем?
А я знаю? Ведь не ради конверта, что правительство дает мне в конце каждого месяца.
Может, ради куска трехцветной тряпки, болтающейся над госучреждениями? Но я не ура-патриот.
В жизни есть страховые агенты, виноторговцы, рабочие заводов “Рено”, полотеры… А есть те, кто может жить только на грани. Необязательно на грани закона, главное — на грани жизни и смерти.
Я из их числа.
Это как цвет кожи: если родился негром, то негром и останешься, нравится тебе это или нет.
Это не выбирают…
— Вот фотографии, господин комиссар, — говорит вошедший полицейский.
Я шумно вздыхаю и гашу сигарету о каблук.
Все это говорит мне только об одном: Клюни предвидел возможность ареста и потому снял с одежды все, что позволяло установить его личность.
Но если он так старался очертить вокруг себя кольцо тайны, почему дал мне начало фамилии своей знакомой? Разве может человек, спарывающий метки с рубашек, дать полиции фамилию женщины, которую знает?
Это кажется мне нелогичным, а я, несмотря на свою поэтичную натуру, обожаю логику.
Мне не терпится попасть в Канн, чтобы попытаться найти живущую в квартире женщину, чья фамилия начинается на “Бла”. Это будет непросто, но мне удавались и более лихие подвиги.
Страсбурский полицейский уверяет меня, что фотографии мертвеца печатают и я получу их через четверть часа.
— А пока, — говорю, — я бы хотел позвонить в Париж.
Я устраиваюсь в маленьком кабинете, полном пожелтевших бумаг и дохлых мух, в этаком монументе бюрократии во всем ее ужасе и пыли! Закуриваю сигарету и требую без всякой очереди соединить меня с Парижем. Трубку снимает сам Старик.
— Это Сан-Антонио, — говорю я.
— А! Я с нетерпением ждал от вас известий… Ну что? Даю ему сжатый отчет о поездке.
— Совершенно точно, — говорю я в заключение, — что дело настолько таинственное, насколько можно себе представить: тип отдает концы в городе, где его никто не знает, оставив в багаже супербомбу. Он как с неба упал… Но, честно говоря, я не думаю, что этот интересный случай связан с делом пропавшего русского атташе.
Босс молчит.
— Алло! — кричу я, боясь, что нас разъединили.
— Алло, — отвечает он.
Новая пауза, потом он спрашивает:
— Что собираетесь делать?
— Ехать в Канн! Поезд скоро…
— Езжайте, — соглашается он. — Приехав туда, позвоните в центральное управление полиции. Если в промежутке я узнаю что-то новое, то оставлю для вас сообщение.
— Дежурство в морге что-нибудь дало?
— Ничего… пока.
Я ему благодарен за это “пока”.
— Босс, может быть, вы поделитесь со мной своими мыслями, а то я теперь не могу гоняться за двумя зайцами.
— Возможно, Сан-Антонио, вы гонитесь за одним зайцем, — Это вам сообщил ваш нос, патрон?
— Допустим, — отвечает он. — Во всяком случае, я могу вам сказать одну вещь.
— Какую?
— По фотографии бомбы, присланной сюда фототелеграфом по моей просьбе, наши эксперты определили, что она русского производства!
Поскольку я обалдело молчу, не зная, что сказать, он добавляет:
— Счастливого пути.
Щелчок.
Замечаю, что моя сигарета погасла, снова прикуриваю ее, кладу на заляпанный чернилами стол ноги и с наслаждением затягиваюсь.
С одной стороны, я ищу пропавшего русского дипломата, с другой — нахожу свалившуюся с неба русскую бомбу… Надо признать, нюх у Старика действительно неплохой?
Я перебираю в памяти мою коллекцию трупов: Одеревенелый (ему я разнес морду пулей уже мертвому); малышку Фриду разорвало на куски из-за ее благосклонности ко мне; Рашель выпала из окна… с моей помощью; лже-Клюни помер, когда я его допрашивал.
Трупы, и опять трупы! И все в большей или меньшей степени на счету некоего Сан-Антонио.
Это в конце концов надоедает. И зачем?
А я знаю? Ведь не ради конверта, что правительство дает мне в конце каждого месяца.
Может, ради куска трехцветной тряпки, болтающейся над госучреждениями? Но я не ура-патриот.
В жизни есть страховые агенты, виноторговцы, рабочие заводов “Рено”, полотеры… А есть те, кто может жить только на грани. Необязательно на грани закона, главное — на грани жизни и смерти.
Я из их числа.
Это как цвет кожи: если родился негром, то негром и останешься, нравится тебе это или нет.
Это не выбирают…
— Вот фотографии, господин комиссар, — говорит вошедший полицейский.
Я шумно вздыхаю и гашу сигарету о каблук.
Глава 6
Старшего комиссара каннской полиции я знаю потому, что мы уже встречались во время одного расследования, что я вел на юге.
Это коренастый брюнет с падающими на широкий лоб вьющимися волосами, смутно напоминающий быка.
У него быстрые глаза и сильный южный акцент.
— Зачем приехали? — спрашивает он.
— Играть в угадайку, — отвечаю.
— А! Могу я вам помочь, коллега?
— Может быть, — соглашаюсь я. — Цель моего приезда — найти женщину с фамилией, начинающейся на “Бла”, которая знает этого человека.
Достаю фото Клюни.
Пеллегрини — это фамилия моего приятеля — смотрит на изображение. фотография безупречна. Ребята из лаборатории придали лицу мертвеца живое выражение, и ошибиться может любой. Любой, но только не такой опытный человек, как Пеллегрини.
— Э, — бормочет он, — да ваш малый кажется мне немного мертвым.
— Да не немного, а целиком… Его физиономия вам ничего не напоминает?
— Совершенно ничего. Этот никогда не был в числе моих клиентов.
Первое разочарование! Не то чтобы я верил в чудеса, но все-таки смутно надеялся, что мой типчик окажется давним знакомым каннской полиции. Профессиональная деформация! Всегда надеешься, что подозреваемый уже имел с нами дело.
— Для меня нет сообщений?
— Ни единого.
— Ладно. Мне остается только начать поиски той дамы. Пеллегрини подмигивает.
— А мы не можем перед началом осушить по стаканчику анисовой?
— Гм, — начинаю я, — я ведь приехал не затем, чтобы надираться…
— В моем бистро, — продолжает Пеллегрини, — есть телефонная книга…
Я смотрю на него. Я так увяз в своих неприятностях, что даже не подумал об этом простом и в то же время безотказном способе.
— Хорошо! Пошли…
* * *
Блан, Бланше, Бланшон, Блаве, Блаветт. И все! Не надо пугаться заранее. До того как открыть телефонную книгу, я воображал, что фамилий на “Бла” пруд пруди. Как видите, ничего подобного… Пять! Всего пять, не больше…
Меня наполняет волна радости.
Если дело и дальше пойдет так, я, может быть, разберусь в этой истории.
— Над чем вы работаете? — спрашивает мой коллега.
— Над одной запутанной чертовщиной! Я впервые в жизни сталкиваюсь с делом, в котором знаю виновного с самого начала, но все равно не могу его раскрыть. А дело — международное и крайне важное! К тому же выделенное мне время лимитировано, и этот лимит скоро истекает… Вот, старина, над чем я работаю! Добавлю, что у меня начинают сдавать нервы и я мечтаю все бросить и посвятить себя петанку… Меня заколебали жмурики, и я хочу немного побыть с живыми. Вполне законное желание, а?
Пеллегрини из тех парней, что никогда не ломают себе мозги над философскими вопросами. Он смотрит на меня.
— Вы, — говорит он, — просто созданы для драки и без нее не проживете… Выпейте-ка лучше еще стаканчик… А потом сходим в порт. Очень успокаивает нервы.
Хороший совет.
— Сначала я навещу компанию Бла, — отвечаю, а потом мы могли бы встретиться за буйабесом.
— Я слышу голос мудрости, — уверяет Пеллегрини.
* * *
Пункт первый — Блан. Меня принимает сам Блан — старичок, одетый в синий комбинезон, рубашку в клеточку и с кепкой на голове. У него на носу сидят очки в железной оправе, одна из дужек которых прикреплена проволокой. Он смотрит на фотографию, которую я ему показываю.
— Нет, никогда не видел этого типа!
— Ваша жена здесь? Он пожимает плечами.
— Если его не знаю я, она не знает тоже, — утверждает он с изумительной уверенностью, характерной для чистых душ.
— Можно все-таки показать ей снимок?
— Мели! — орет он.
Является Мели — бабища в стиле рыночной торговки. Она выслушивает мою басню и смотрит на карточку.
— Нет, я его не знаю, милок…
Ей очень жаль. Кажется, Мели обожает детективы Я убираю фотографию в карман.
— Простите за беспокойство.
Бланше — адвокат. Он совсем молод, серьезен, как римский папа, имеет такой вид, словно только что проиграл процесс года.
— Я его не знаю, комиссар, — заявляет он.
— А мадам Бланше?
— Мадам Бланше не существует. Моя мать умерла, а я не женат.
Ничего удивительного. Какую девчонку прельстит его унылая физиономия?
Я оставляю его, чтобы навестить кого-то по фамилии Бланшон.
На этот раз не существует месье Бланшона. Дверь мне открывает старая грустная дама.
— Мадам Бланшон?
— Да, месье.
— Полиция. Мы занимаемся установлением личности этого человека… Вы его знаете? Она смотрит на снимок.
— Нет, впервые вижу!
Как и все остальные, она спрашивает меня, по какой причине я спрашиваю это именно у нее. Я объясняю, что нам известно, что указанный человек имеет знакомых в Канне, чья фамилия начинается с “Бла” …
— Он убийца? — спрашивает она.
— Не знаю, мадам… Простите за беспокойство…
Я вычеркиваю ее фамилию из своего короткого списка. Поганая работенка! Я выполняю то, что должен делать инспектор из районного комиссариата.
Остались две фамилии.
Когда я прихожу к Блаве, они сидят за столом. Они живут в скромной квартирке в бедном доме, провонявшем горячим оливковым маслом.
Оба супруга толстые, грязные и окружены целой стаей мальцов. Фото не производит на них никакого впечатления, скорее тревожит то, что я из полиции.
Я спешу отвалить. Горло щекочет неприятное предчувствие. Остается навестить всего одного “Бла”. Если и это ничего не даст, я прокатался на юг за просто так…
Мое сердце замирает, когда я подъезжаю к комфортабельному дому с лифтом и видом на море.
Читаю фамилии на почтовых ящиках. На одной спотыкаюсь — Моника Блаветт! Имя выгравировано красивым шрифтом на медной табличке. Женщина! Одинокая женщина!
Сверившись со списком жильцов на стене, узнаю, что милашка обретается в квартирке, построенной на крыше.
Я поднимаюсь на лифте на восьмой — и последний — этаж. Оттуда на крышу ведет короткая каменная лестница.
Жилище малышки Блаветт просто прелесть. Представьте себе маленький домик в стиле бунгало, с круглой беседкой, увитой цветами. Зонтик от солнца в оранжевую и зеленую полоску. Плетеная садовая мебель. Или эта киска дочь короля сыра, или краля короля шоу-бизнеса. Чтобы оплачивать такую фантазию, нужна уйма деньжищ.
Подхожу к двери из лакированного дерева, тянусь указательным пальцем к кнопке звонка… и вздрагиваю. Посередине дверь пробита массой маленьких дырочек. Я прекрасно знаю, что такие круглые дырочки проделывают не древесные черви. Если это сделала не очередь из “Томпсона”, то я — ваша бабушка.
Дырочки совсем новые! Осколки дерева еще блестят и запачканы порохом.
Звоню Никто не отвечает В этой домушке стоит полная тишина. Для очистки совести звоню снова.
Поскольку терпение никогда не входило в число моих достоинств, я зову на помощь свою отмычку. Этот очень полезный инструмент, подаренный мне одним вором, которого я избавил от крупных неприятностей, обладает чудесной способностью договариваться со всеми замками. Я в два счета справляюсь и с этим, но, хотя язычок отошел, дверь не открывается. Может, закрыта на задвижку? Нет, она все-таки немного сдвинулась.
С силой толкаю дверь плечом. Она открывается сантиметров на пятьдесят, и я пролезаю в щель. И тут же замечаю нечто крайне неприятное!
В прихожей лежит девушка. Это ее труп блокировал дверь изнутри.
Она получила автоматную очередь в грудь, отчего в грудной клетке образовалась дырка размером с суповую тарелку, через которую вытекла вся ее кровь. Одна из пуль угодила ей в левый глаз, и он жалко висит у нее на щеке, как волчок на веревочке…
Я справляюсь с сильнейшим желанием блевануть. Каким бы закаленным вы ни были, а подобное зрелище потрясает всегда. Делаю широкий шаг через красную лужу и иду в квартиру искать телефон. По-моему, помощь Пеллегрини будет мне очень кстати.
Это коренастый брюнет с падающими на широкий лоб вьющимися волосами, смутно напоминающий быка.
У него быстрые глаза и сильный южный акцент.
— Зачем приехали? — спрашивает он.
— Играть в угадайку, — отвечаю.
— А! Могу я вам помочь, коллега?
— Может быть, — соглашаюсь я. — Цель моего приезда — найти женщину с фамилией, начинающейся на “Бла”, которая знает этого человека.
Достаю фото Клюни.
Пеллегрини — это фамилия моего приятеля — смотрит на изображение. фотография безупречна. Ребята из лаборатории придали лицу мертвеца живое выражение, и ошибиться может любой. Любой, но только не такой опытный человек, как Пеллегрини.
— Э, — бормочет он, — да ваш малый кажется мне немного мертвым.
— Да не немного, а целиком… Его физиономия вам ничего не напоминает?
— Совершенно ничего. Этот никогда не был в числе моих клиентов.
Первое разочарование! Не то чтобы я верил в чудеса, но все-таки смутно надеялся, что мой типчик окажется давним знакомым каннской полиции. Профессиональная деформация! Всегда надеешься, что подозреваемый уже имел с нами дело.
— Для меня нет сообщений?
— Ни единого.
— Ладно. Мне остается только начать поиски той дамы. Пеллегрини подмигивает.
— А мы не можем перед началом осушить по стаканчику анисовой?
— Гм, — начинаю я, — я ведь приехал не затем, чтобы надираться…
— В моем бистро, — продолжает Пеллегрини, — есть телефонная книга…
Я смотрю на него. Я так увяз в своих неприятностях, что даже не подумал об этом простом и в то же время безотказном способе.
— Хорошо! Пошли…
* * *
Блан, Бланше, Бланшон, Блаве, Блаветт. И все! Не надо пугаться заранее. До того как открыть телефонную книгу, я воображал, что фамилий на “Бла” пруд пруди. Как видите, ничего подобного… Пять! Всего пять, не больше…
Меня наполняет волна радости.
Если дело и дальше пойдет так, я, может быть, разберусь в этой истории.
— Над чем вы работаете? — спрашивает мой коллега.
— Над одной запутанной чертовщиной! Я впервые в жизни сталкиваюсь с делом, в котором знаю виновного с самого начала, но все равно не могу его раскрыть. А дело — международное и крайне важное! К тому же выделенное мне время лимитировано, и этот лимит скоро истекает… Вот, старина, над чем я работаю! Добавлю, что у меня начинают сдавать нервы и я мечтаю все бросить и посвятить себя петанку… Меня заколебали жмурики, и я хочу немного побыть с живыми. Вполне законное желание, а?
Пеллегрини из тех парней, что никогда не ломают себе мозги над философскими вопросами. Он смотрит на меня.
— Вы, — говорит он, — просто созданы для драки и без нее не проживете… Выпейте-ка лучше еще стаканчик… А потом сходим в порт. Очень успокаивает нервы.
Хороший совет.
— Сначала я навещу компанию Бла, — отвечаю, а потом мы могли бы встретиться за буйабесом.
— Я слышу голос мудрости, — уверяет Пеллегрини.
* * *
Пункт первый — Блан. Меня принимает сам Блан — старичок, одетый в синий комбинезон, рубашку в клеточку и с кепкой на голове. У него на носу сидят очки в железной оправе, одна из дужек которых прикреплена проволокой. Он смотрит на фотографию, которую я ему показываю.
— Нет, никогда не видел этого типа!
— Ваша жена здесь? Он пожимает плечами.
— Если его не знаю я, она не знает тоже, — утверждает он с изумительной уверенностью, характерной для чистых душ.
— Можно все-таки показать ей снимок?
— Мели! — орет он.
Является Мели — бабища в стиле рыночной торговки. Она выслушивает мою басню и смотрит на карточку.
— Нет, я его не знаю, милок…
Ей очень жаль. Кажется, Мели обожает детективы Я убираю фотографию в карман.
— Простите за беспокойство.
Бланше — адвокат. Он совсем молод, серьезен, как римский папа, имеет такой вид, словно только что проиграл процесс года.
— Я его не знаю, комиссар, — заявляет он.
— А мадам Бланше?
— Мадам Бланше не существует. Моя мать умерла, а я не женат.
Ничего удивительного. Какую девчонку прельстит его унылая физиономия?
Я оставляю его, чтобы навестить кого-то по фамилии Бланшон.
На этот раз не существует месье Бланшона. Дверь мне открывает старая грустная дама.
— Мадам Бланшон?
— Да, месье.
— Полиция. Мы занимаемся установлением личности этого человека… Вы его знаете? Она смотрит на снимок.
— Нет, впервые вижу!
Как и все остальные, она спрашивает меня, по какой причине я спрашиваю это именно у нее. Я объясняю, что нам известно, что указанный человек имеет знакомых в Канне, чья фамилия начинается с “Бла” …
— Он убийца? — спрашивает она.
— Не знаю, мадам… Простите за беспокойство…
Я вычеркиваю ее фамилию из своего короткого списка. Поганая работенка! Я выполняю то, что должен делать инспектор из районного комиссариата.
Остались две фамилии.
Когда я прихожу к Блаве, они сидят за столом. Они живут в скромной квартирке в бедном доме, провонявшем горячим оливковым маслом.
Оба супруга толстые, грязные и окружены целой стаей мальцов. Фото не производит на них никакого впечатления, скорее тревожит то, что я из полиции.
Я спешу отвалить. Горло щекочет неприятное предчувствие. Остается навестить всего одного “Бла”. Если и это ничего не даст, я прокатался на юг за просто так…
Мое сердце замирает, когда я подъезжаю к комфортабельному дому с лифтом и видом на море.
Читаю фамилии на почтовых ящиках. На одной спотыкаюсь — Моника Блаветт! Имя выгравировано красивым шрифтом на медной табличке. Женщина! Одинокая женщина!
Сверившись со списком жильцов на стене, узнаю, что милашка обретается в квартирке, построенной на крыше.
Я поднимаюсь на лифте на восьмой — и последний — этаж. Оттуда на крышу ведет короткая каменная лестница.
Жилище малышки Блаветт просто прелесть. Представьте себе маленький домик в стиле бунгало, с круглой беседкой, увитой цветами. Зонтик от солнца в оранжевую и зеленую полоску. Плетеная садовая мебель. Или эта киска дочь короля сыра, или краля короля шоу-бизнеса. Чтобы оплачивать такую фантазию, нужна уйма деньжищ.
Подхожу к двери из лакированного дерева, тянусь указательным пальцем к кнопке звонка… и вздрагиваю. Посередине дверь пробита массой маленьких дырочек. Я прекрасно знаю, что такие круглые дырочки проделывают не древесные черви. Если это сделала не очередь из “Томпсона”, то я — ваша бабушка.
Дырочки совсем новые! Осколки дерева еще блестят и запачканы порохом.
Звоню Никто не отвечает В этой домушке стоит полная тишина. Для очистки совести звоню снова.
Поскольку терпение никогда не входило в число моих достоинств, я зову на помощь свою отмычку. Этот очень полезный инструмент, подаренный мне одним вором, которого я избавил от крупных неприятностей, обладает чудесной способностью договариваться со всеми замками. Я в два счета справляюсь и с этим, но, хотя язычок отошел, дверь не открывается. Может, закрыта на задвижку? Нет, она все-таки немного сдвинулась.
С силой толкаю дверь плечом. Она открывается сантиметров на пятьдесят, и я пролезаю в щель. И тут же замечаю нечто крайне неприятное!
В прихожей лежит девушка. Это ее труп блокировал дверь изнутри.
Она получила автоматную очередь в грудь, отчего в грудной клетке образовалась дырка размером с суповую тарелку, через которую вытекла вся ее кровь. Одна из пуль угодила ей в левый глаз, и он жалко висит у нее на щеке, как волчок на веревочке…
Я справляюсь с сильнейшим желанием блевануть. Каким бы закаленным вы ни были, а подобное зрелище потрясает всегда. Делаю широкий шаг через красную лужу и иду в квартиру искать телефон. По-моему, помощь Пеллегрини будет мне очень кстати.
Глава 7
Пеллегрини морщится, глядя на труп.
— Как они ее! — шепчет он. — Милашка и охнуть не успела!
Он вдыхает приятный запах этого кукольного домика, построенного между небом и землей. Да, он создавался для любви и радостей жизни, а не как декорация для убийства.
— Почему вы попросили меня приехать одного? — с любопытством спрашивает он.
— Потому, — отвечаю, — что мне кажется разумным принять некоторые меры.
— Какие?
Вместо ответа я задаю ему вопрос:
— Почему девушку убивают, не входя в ее квартиру? Потому что хотят только ее смерти! Ее не собирались ни грабить, ни насиловать. А почему кто-то может хотеть смерти девушки7 — Месть? — предполагает мой коллега.
— Возможно. Но кто может ей мстить? Отвергнутый поклонник или ревнивая соперница? Сомневаюсь, чтобы тот или другая воспользовались автоматом. Такие игрушки, к счастью, не всем доступны. Значит, остается другой, более вероятный мотив: девушку убили, чтобы не дать ей заговорить!
— Кто-то знал, что вы ее ищете?
— Получается так. Но я обдумаю это позже, а пока у нас есть более интересное занятие Пеллегрини выходит на крышу.
— Этот труп переворачивает мне всю душу, — признается он. — Что вы придумали, Сан-Антонио?
— Нет никакого трупа, Пеллегрини. Слышите? Трупа нет. Женщина тяжело ранена. Он разевает свои моргалы.
— Может, я тупой, но чтоб черт меня взял, если я понимаю, что это вам дает! Я кладу ему на плечо руку.
— Эти ублюдки убили девушку, чтобы заставить ее молчать, но поскольку стреляли через дверь, то не могли проверить, насколько хорошо выполнили работу Они считают, что прикончили ее, потому что это очень вероятно, но уверенными в этом быть не могут. Поэтому я решил, что девушка чудом осталась в живых. Если не возражаете, версия будет такой: малышку нашли истекающей кровью, с несколькими пулями в груди, но по счастливой случайности ни один жизненно важный орган не задет. Она очень слаба, потому что потеряла много крови. Ей сделали переливание, и есть надежда, что завтра она будет в состоянии говорить…
— Понимаю… — одобряет Пеллегрини. — Вы надеетесь, что убийцы постараются ее добить?
— Совершенно верно. Если люди идут на риск убрать девушку, значит, твердо решили заткнуть ей рот навсегда. Мы устроим им мышеловку. Вот почему я позвал вас одного. Мне необходимы надежная больница и надежные люди, чтобы доставить ее труп. Я не хочу, чтобы прошел слух, что моя история — туфта. Пеллегрини размышляет.
— Один мой друг руководит клиникой. С ним будет легко договориться, но нельзя быть уверенным в молчании санитаров, шофера “скорой” и сиделок. Я хочу вам предложить другую вещь…
— Какую?
— Мою жену.
Я не сразу въезжаю.
— Вашу жену?
— Ну да… Я велю ей приехать сюда. Она сыграет раненую. Ожидая ее, мы спрячем труп. Таким образом в тайну кроме нас будет посвящен только врач, а за него я отвечаю. Он парень надежный. Мы с ним вместе были в партизанах.
Не дожидаясь моего мнения, он снимает трубку телефона и сообщает своей благоверной о роли, исполнения которой ждет от нее.
Он кладет трубку и поворачивается ко мне, весь светясь.
— Она у меня романтик. Согласилась с восторгом. Так что у меня будет свободная ночь — нет худа без добра! Ладно, еду к моему приятелю, чтобы ввести его в курс дела. Как только моя женушка будет тут, позвоните по этому номеру.
Он уходит, и я остаюсь наедине с мертвой девушкой. Воспользовавшись этим тет-а-тет, я обыскиваю квартиру, но это ничего не дает. Меня охватывает нервозность. Я закуриваю сигарету, но тут же бросаю ее. “С меня хватит!” — говорю я себе. За те две недели, что я занимаюсь этим говенным делом, все, к чему я прикасаюсь, разваливается, как карточные домики.
— Как они ее! — шепчет он. — Милашка и охнуть не успела!
Он вдыхает приятный запах этого кукольного домика, построенного между небом и землей. Да, он создавался для любви и радостей жизни, а не как декорация для убийства.
— Почему вы попросили меня приехать одного? — с любопытством спрашивает он.
— Потому, — отвечаю, — что мне кажется разумным принять некоторые меры.
— Какие?
Вместо ответа я задаю ему вопрос:
— Почему девушку убивают, не входя в ее квартиру? Потому что хотят только ее смерти! Ее не собирались ни грабить, ни насиловать. А почему кто-то может хотеть смерти девушки7 — Месть? — предполагает мой коллега.
— Возможно. Но кто может ей мстить? Отвергнутый поклонник или ревнивая соперница? Сомневаюсь, чтобы тот или другая воспользовались автоматом. Такие игрушки, к счастью, не всем доступны. Значит, остается другой, более вероятный мотив: девушку убили, чтобы не дать ей заговорить!
— Кто-то знал, что вы ее ищете?
— Получается так. Но я обдумаю это позже, а пока у нас есть более интересное занятие Пеллегрини выходит на крышу.
— Этот труп переворачивает мне всю душу, — признается он. — Что вы придумали, Сан-Антонио?
— Нет никакого трупа, Пеллегрини. Слышите? Трупа нет. Женщина тяжело ранена. Он разевает свои моргалы.
— Может, я тупой, но чтоб черт меня взял, если я понимаю, что это вам дает! Я кладу ему на плечо руку.
— Эти ублюдки убили девушку, чтобы заставить ее молчать, но поскольку стреляли через дверь, то не могли проверить, насколько хорошо выполнили работу Они считают, что прикончили ее, потому что это очень вероятно, но уверенными в этом быть не могут. Поэтому я решил, что девушка чудом осталась в живых. Если не возражаете, версия будет такой: малышку нашли истекающей кровью, с несколькими пулями в груди, но по счастливой случайности ни один жизненно важный орган не задет. Она очень слаба, потому что потеряла много крови. Ей сделали переливание, и есть надежда, что завтра она будет в состоянии говорить…
— Понимаю… — одобряет Пеллегрини. — Вы надеетесь, что убийцы постараются ее добить?
— Совершенно верно. Если люди идут на риск убрать девушку, значит, твердо решили заткнуть ей рот навсегда. Мы устроим им мышеловку. Вот почему я позвал вас одного. Мне необходимы надежная больница и надежные люди, чтобы доставить ее труп. Я не хочу, чтобы прошел слух, что моя история — туфта. Пеллегрини размышляет.
— Один мой друг руководит клиникой. С ним будет легко договориться, но нельзя быть уверенным в молчании санитаров, шофера “скорой” и сиделок. Я хочу вам предложить другую вещь…
— Какую?
— Мою жену.
Я не сразу въезжаю.
— Вашу жену?
— Ну да… Я велю ей приехать сюда. Она сыграет раненую. Ожидая ее, мы спрячем труп. Таким образом в тайну кроме нас будет посвящен только врач, а за него я отвечаю. Он парень надежный. Мы с ним вместе были в партизанах.
Не дожидаясь моего мнения, он снимает трубку телефона и сообщает своей благоверной о роли, исполнения которой ждет от нее.
Он кладет трубку и поворачивается ко мне, весь светясь.
— Она у меня романтик. Согласилась с восторгом. Так что у меня будет свободная ночь — нет худа без добра! Ладно, еду к моему приятелю, чтобы ввести его в курс дела. Как только моя женушка будет тут, позвоните по этому номеру.
Он уходит, и я остаюсь наедине с мертвой девушкой. Воспользовавшись этим тет-а-тет, я обыскиваю квартиру, но это ничего не дает. Меня охватывает нервозность. Я закуриваю сигарету, но тут же бросаю ее. “С меня хватит!” — говорю я себе. За те две недели, что я занимаюсь этим говенным делом, все, к чему я прикасаюсь, разваливается, как карточные домики.