— Правда, один раз она меня здорово отругала.
— Неужели? Непохоже на Ольгу.
— Случилось однажды… Мы летали на Новороссийск, — начала рассказывать Руфа. — И вот в одном полете у нас зависла на правом крыле кассета с зажигательными ампулами. Как мы ни крутились, как я ни дергала за рычажки кассета не срывалась. Тогда я решила вылезть на крыло и руками попытаться вытолкнуть ее. «Не смей!» — сказала Ольга. Но я не послушалась, вылезла. Ведь при посадке кассета могла сорваться и тогда самолет загорелся бы. Леле ничего не оставалось делать, как держать самолет в строго горизонтальном полете. Я подползла к передней кромке крыла, одной рукой ухватилась за расчалку, а другой стала толкать кассету. Она никак не поддавалась, сидела в замке намертво. Устала я, руки онемели. Поняла, что не сбросить мне ее. Нужно перебираться в кабину. А сил нет. Леля видела, что я выдохлась, вот-вот соскользну с плоскости, и начала уговаривать ласково-ласково: «Руфочка, милая, подтянись немного». Я кое-как добралась до ее кабины и повисла — не могу дальше. «Ну, ну, дорогая, еще чуть-чуть», — опять уговаривает Леля. В общем, докарабкалась я до своей кабины, перевалилась на сиденье. И вот тут-то Леля обрушилась на меня. «Бестолковая! Сумасшедшая! Ненормальная! — посыпались на меня ругательства. — Ты же могла упасть! Как бы мне тогда объяснять, почему я без штурмана вернулась?» Она не остыла даже после благополучной посадки. Пошла и доложила обо всем командиру полка. Бершанская пригрозила мне: «Еще раз такое повторится — отстраню от полетов». Я больше никогда не вылезала над целью.
— А что же с кассетой-то случилось? Почему она не сбросилась?
— Ушко погнулось. Вооруженцы молотком выколачивали кассету из замка.
В десять утра мы уже забрали документы у администратора гостиницы и направились в городской парк. По дороге купили большие красивые букеты. В Гродно очень много цветов. Кабина машины наполнилась чудесным свежим запахом. Руфа в задумчивости глядела на пышные розы, на которых блестели капельки росы. «Леля очень любила розы», — сказала она мне сегодня.
В центре большого тенистого парка стоит высокий светлый обелиск. На нем написаны сорок три фамилии. «Капитан Санфирова О. А.» — нашли мы в одной колонке. Бережно раскладываем цветы под фамилией подруги.
Руфа, припав на одно колено, держит в руках розы и почему-то медлит их класть. Она делает вид, будто вдыхает аромат. А на лепестки к холодным росинкам падают горячие слезы…
Почему, когда человек плачет, его стараются уговорить:
«Не надо»? Человеку надо, необходимо иногда излить в слезах свои чувства. И я буду отговаривать. Плачь, Руфа, плачь открыто — ведь ты впервые стоишь у могилы своей летчицы. Двадцать лет ты носила в себе эти слезы. И не надо теперь их стыдиться. Кто же осудит человека за то, что он плачет у могилы погибшего друга?
…Уже при выходе из парка Руфина предложила:
— Нужно заехать в горсовет, попросить, чтобы на памятнике было написано не просто «капитан Санфирова», а «Герой Советского Союза гвардии капитан Санфирова».
В горисполкоме к нашей просьбе отнеслись внимательно. Председатель Иван Иванович Ушацкий пообещал, что в самое ближайшее время надпись будет дополнена. Затем нам любезно предложили посетить Гродненский государственный историко-археологический музей. Заверили, что там есть много интересного. Имеется кое-что и о нашем полку.
— Следует посмотреть, — решили мы. Работник горисполкома Чупров Степан Иванович охотно взял на себя труд сопровождающего.
— Я ведь тоже бывший фронтовик, — сказал он по дороге. — Воевал под Сталинградом. Прошлый год был там на торжествах по случаю 20-летия разгрома фашистских войск на Волге.
— А мы в этом году побывали там. Везем в себе глубокие впечатления. Особенно от Мамаева кургана.
— Да… Курган — святое место для волгоградцев. В музее нас встретили, как почетных гостей. Экскурсовод Ядвига Францевна — приятная женщина, влюбленная в свою профессию, — провела нас «галопом по музею», как она сказала, потому что мы не располагали большим временем.
В одном из залов, где рассказывается о крае в период 1920–1941 гг. с удовольствием обратили внимание на портрет нашего нового знакомого — П. А. Железняковича, помещенного в числе активных работников Компартии и комсомола на Гродненщине.
Два зала посвящены теме «Край в период Великой Отечественной войны». Здесь мы задержались у портрета генерал-лейтенанта инженерных войск профессора Д. М. Карбышева. Он был контужен в первые дни войны в оборонительном бою именно здесь, в районе Гродно. Попал в плен. Три с половиной года провел в лагерях, но не смогли фашисты сломить его твердую волю, не склонили его к измене Родине. Разъяренные гордой непреклонностью, враги зверски замучили Карбышева в лагере Маутхаузен в феврале 1945 года.
— Как жаль… — шепчет Руфа. — Три с лишним года человек стоял против пыток, соблазнов, заманчивых обещаний, угроз, изощренной лжи. И только три месяца не дожил до Победы!..
А вот и уголок о нашем полку. Портреты командира полка Бершанской, комиссара Рачкевич, Ольги Сапфировой. Несколько фактов и цифр.
— Мы хотели бы расширить экспозицию о женском полку, но у нас нет пока материала. Очень просим помочь нам в этом деле. Посетители интересуются женщинами-летчицами.
— К сожалению, — говорим, — наши возможности весьма ограничены. К нам многие обращаются с подобной просьбой, а материала-то у нас нет. Только одни воспоминания остались.
— Хотя бы фотографии свои…
— Это обещаем.
Мы от души поблагодарили работников музея за оказанное нам внимание, за интересный рассказ экскурсовода. Честно говоря, до этой поездки я считала подобные музеи скучным местом, а на их экспонаты — порой ветхие, полуистлевшие — смотрела зачастую равнодушным взглядом. Это, наверно, потому что не всегда удавалось слушать пояснения. Но экспонаты, оказывается, молодеют и становятся интересными, когда к ним прикасается живое слово опытного экскурсовода.
— Какое впечатление вынесли вы из нашего музея? — спросила Ядвига Францевна.
— Самое основное это то, что единство Западной Белоруссии со всей Белоруссией, со всей советской землей имеет глубокие исторические корни, отвечаем мы с Руфой.
— Главное, всегда вместе боролись с врагами, начиная от татаро-монгольского ига и кончая последней войной с немецким фашизмом, подчеркивает Леша.
— Будем всегда вместе, — говорят сотрудники музея и крепко жмут руки на прощание.
Пока мы прощались, наш «телохранитель», Степан Иванович, успел переговорить с кем-то по телефону.
— Убедительно просят вас заехать на радио, — сообщил он, подойдя к машине.
Мы переглянулись и неопределенно пожали плечами:
— Время-то у нас…
— Это буквально на пять минут. Хотят сделать небольшую звукозапись.
Видя наше замешательство, добавил:
— Об Ольге Санфировой.
— Тогда везите, — соглашается Руфа.
Короткая, конкретная беседа с сотрудницей радио опять вернула нас к годам войны. Руфа рассказала о последнем боевом вылете Ольги, который закончился так трагически. Голос рассказчицы был спокойный, однако руки выдавали. Переплетенные пальцы нервно подрагивали. Но магнитофон не улавливал эти душевные импульсы. Да и есть ли такой аппарат, который мог бы записать в этот момент весь комплекс внутренних переживаний?
Я знаю, мысленно Руфа летит сейчас на горящем самолете. Команда летчицы: «Прыгай!» Свободное падение. Рывок за кольцо. Но парашют не раскрывается. В какую-то долю секунды Руфина успевает представить, как распластается сейчас на земле ее мертвое тело. Еще рывок — отчаянный, сильный. Над головой разворачивается огромный белый зонт. Руфа медленно опускается в темную неизвестность… А потом — все как в бреду. Лелю, прикрытую брезентом, утром увозят в полк. Едет и Руфа. Там Руфу заботливо укладывают в постель. Ночью она подумала: «А где же Леля?» Встала, пошла искать. В пустой комнате стоял гроб. Руфина подошла и среди цветов увидела лицо спящей Ольги… Очнулась уже в санчасти.
А магнитофон бесстрастно фиксирует ровный голос Руфы:
— Леля была отличной летчицей, хорошим командиром. Я любила ее за честность, смелость, сильную волю…
Мы приехали в ваш город, чтобы почтить память погибшей подруги.
— Вы знаете, что в Гродно есть улица имени Ольги Санфировой? — спрашивает собеседница.
— Да. Именно туда мы и отправимся сейчас… Тихая окраинная улица. Медленно проехали из конца в конец. У каждого дома на табличке с порядковым номером — имя нашей Ольги.
— Значит, у всех жителей этой улицы она записана в паспортах, оглядывая одноэтажные домики, говорит Руфа.
— А все ли они знают, кто такая Ольга Санфирова? — размышляю я.
Остановились у дома № 3. Хозяйка сама вышла к нам навстречу. В беседе с ней выяснилось, что она не только знает, кто была Ольга, но и присутствовала на похоронах.
— Много народу провожало ее…
Подошло еще несколько человек. Уловив, о чем идет разговор, подключились к беседе. Мы рассказали об Ольге, показали ее фотографию в книге.
— Теперь будем знать, какой была наша Ольга Санфирова, — сказал кто-то.
«Наша»… Значит, не только на табличках, не только в паспортах, но и в сердцах живет здесь ее имя!
Мы уезжали из города с тихой радостью за дальнейшую судьбу дорогого нам имени. Ольга Санфирова навечно прописана в Гродно.
…Степан Иванович вывел нас из города на дорогу, идущую к шоссе Москва — Брест. Мы сказали ему сердечное спасибо за подаренное нам время и внимание.
— Счастливого пути! — пожелал он. — И благополучного возвращения в Москву!
В 16.00 проезжаем Индуру. Задержались у перекрестка дорог. Куда поворачивать — вправо или влево? Спрашиваем у мужчин, которые тоже здесь остановились, поправляют огромный воз с сеном.
— Скажите, пожалуйста, на Волковыск по какой…
— Влево, — не дав нам договорить, отвечают дядьки.
— А вправо куда?
— В Польшу!
Они подмигивают нам и смеются. Мы тоже дружно рассмеялись — над своей забывчивостью. Граница-то совсем рядом!
— Ну, Польша не Техас! — говорим, но поворачиваем все-таки влево.
Некоторые места по дороге удивительно похожи на подмосковные. Заскучали немного о Москве. Уже месяц в пути. В нашем распоряжении еще два дня. Успеем побывать в Бресте. Ребята ждут нашего решения. Но мы между собой уже решили — будем в крепости!
Дорога была почти пустынной, но вот навстречу стало попадаться много народу — одна, вторая, третья компания прошла. Что-то несут в мешках.
— Что за праздник? — остановившись, в шутку спрашивает Леша.
— У нас теперь каждый день праздник! — отвечает бойкая женщина. Клюкву собираем.
А у самой щеки — тоже как клюква. Так и пышут здоровьем.
Вскоре после Пружан мы оказались свидетелями (хвала аллаху — не виновниками!) дорожного происшествия. Столкнулись мотоцикл и инвалидная машина. Серьезно пострадал пассажир с мотоцикла. Пришлось его посадить к себе и ехать обратно в Пружаны, в больницу. Парень стонал, жаловался на боль в левом боку, ему было трудно дышать. Мы очень опасались, как бы он не потерял сознание еще до Пружан. В больнице первый осмотр врача успокоил нас — ни переломов, ни смертельных травм нет. Пострадавший к атому времени почувствовал себя лучше. Поблагодарил нас «за доставку» (даже шутить пытался!)
— Не катайся больше на мотоциклах, — порекомендовали мы ему. — Желаем быстрейшего выздоровления!
Ровно в 9 вечера выехали на Брестское шоссе. «До Москвы 1000 км, до Бреста 54 км», — прочли на указателе.
— Куда? — спрашивает Леша.
— До Бреста-то ближе, чем до Москвы, — говорят ребята. — Переночуем уж там… Хитрецы!
— Так и быть, — соглашаемся, — едем в Брест!..
20 августа
21 августа
— Неужели? Непохоже на Ольгу.
— Случилось однажды… Мы летали на Новороссийск, — начала рассказывать Руфа. — И вот в одном полете у нас зависла на правом крыле кассета с зажигательными ампулами. Как мы ни крутились, как я ни дергала за рычажки кассета не срывалась. Тогда я решила вылезть на крыло и руками попытаться вытолкнуть ее. «Не смей!» — сказала Ольга. Но я не послушалась, вылезла. Ведь при посадке кассета могла сорваться и тогда самолет загорелся бы. Леле ничего не оставалось делать, как держать самолет в строго горизонтальном полете. Я подползла к передней кромке крыла, одной рукой ухватилась за расчалку, а другой стала толкать кассету. Она никак не поддавалась, сидела в замке намертво. Устала я, руки онемели. Поняла, что не сбросить мне ее. Нужно перебираться в кабину. А сил нет. Леля видела, что я выдохлась, вот-вот соскользну с плоскости, и начала уговаривать ласково-ласково: «Руфочка, милая, подтянись немного». Я кое-как добралась до ее кабины и повисла — не могу дальше. «Ну, ну, дорогая, еще чуть-чуть», — опять уговаривает Леля. В общем, докарабкалась я до своей кабины, перевалилась на сиденье. И вот тут-то Леля обрушилась на меня. «Бестолковая! Сумасшедшая! Ненормальная! — посыпались на меня ругательства. — Ты же могла упасть! Как бы мне тогда объяснять, почему я без штурмана вернулась?» Она не остыла даже после благополучной посадки. Пошла и доложила обо всем командиру полка. Бершанская пригрозила мне: «Еще раз такое повторится — отстраню от полетов». Я больше никогда не вылезала над целью.
— А что же с кассетой-то случилось? Почему она не сбросилась?
— Ушко погнулось. Вооруженцы молотком выколачивали кассету из замка.
В десять утра мы уже забрали документы у администратора гостиницы и направились в городской парк. По дороге купили большие красивые букеты. В Гродно очень много цветов. Кабина машины наполнилась чудесным свежим запахом. Руфа в задумчивости глядела на пышные розы, на которых блестели капельки росы. «Леля очень любила розы», — сказала она мне сегодня.
В центре большого тенистого парка стоит высокий светлый обелиск. На нем написаны сорок три фамилии. «Капитан Санфирова О. А.» — нашли мы в одной колонке. Бережно раскладываем цветы под фамилией подруги.
Руфа, припав на одно колено, держит в руках розы и почему-то медлит их класть. Она делает вид, будто вдыхает аромат. А на лепестки к холодным росинкам падают горячие слезы…
Почему, когда человек плачет, его стараются уговорить:
«Не надо»? Человеку надо, необходимо иногда излить в слезах свои чувства. И я буду отговаривать. Плачь, Руфа, плачь открыто — ведь ты впервые стоишь у могилы своей летчицы. Двадцать лет ты носила в себе эти слезы. И не надо теперь их стыдиться. Кто же осудит человека за то, что он плачет у могилы погибшего друга?
…Уже при выходе из парка Руфина предложила:
— Нужно заехать в горсовет, попросить, чтобы на памятнике было написано не просто «капитан Санфирова», а «Герой Советского Союза гвардии капитан Санфирова».
В горисполкоме к нашей просьбе отнеслись внимательно. Председатель Иван Иванович Ушацкий пообещал, что в самое ближайшее время надпись будет дополнена. Затем нам любезно предложили посетить Гродненский государственный историко-археологический музей. Заверили, что там есть много интересного. Имеется кое-что и о нашем полку.
— Следует посмотреть, — решили мы. Работник горисполкома Чупров Степан Иванович охотно взял на себя труд сопровождающего.
— Я ведь тоже бывший фронтовик, — сказал он по дороге. — Воевал под Сталинградом. Прошлый год был там на торжествах по случаю 20-летия разгрома фашистских войск на Волге.
— А мы в этом году побывали там. Везем в себе глубокие впечатления. Особенно от Мамаева кургана.
— Да… Курган — святое место для волгоградцев. В музее нас встретили, как почетных гостей. Экскурсовод Ядвига Францевна — приятная женщина, влюбленная в свою профессию, — провела нас «галопом по музею», как она сказала, потому что мы не располагали большим временем.
В одном из залов, где рассказывается о крае в период 1920–1941 гг. с удовольствием обратили внимание на портрет нашего нового знакомого — П. А. Железняковича, помещенного в числе активных работников Компартии и комсомола на Гродненщине.
Два зала посвящены теме «Край в период Великой Отечественной войны». Здесь мы задержались у портрета генерал-лейтенанта инженерных войск профессора Д. М. Карбышева. Он был контужен в первые дни войны в оборонительном бою именно здесь, в районе Гродно. Попал в плен. Три с половиной года провел в лагерях, но не смогли фашисты сломить его твердую волю, не склонили его к измене Родине. Разъяренные гордой непреклонностью, враги зверски замучили Карбышева в лагере Маутхаузен в феврале 1945 года.
— Как жаль… — шепчет Руфа. — Три с лишним года человек стоял против пыток, соблазнов, заманчивых обещаний, угроз, изощренной лжи. И только три месяца не дожил до Победы!..
А вот и уголок о нашем полку. Портреты командира полка Бершанской, комиссара Рачкевич, Ольги Сапфировой. Несколько фактов и цифр.
— Мы хотели бы расширить экспозицию о женском полку, но у нас нет пока материала. Очень просим помочь нам в этом деле. Посетители интересуются женщинами-летчицами.
— К сожалению, — говорим, — наши возможности весьма ограничены. К нам многие обращаются с подобной просьбой, а материала-то у нас нет. Только одни воспоминания остались.
— Хотя бы фотографии свои…
— Это обещаем.
Мы от души поблагодарили работников музея за оказанное нам внимание, за интересный рассказ экскурсовода. Честно говоря, до этой поездки я считала подобные музеи скучным местом, а на их экспонаты — порой ветхие, полуистлевшие — смотрела зачастую равнодушным взглядом. Это, наверно, потому что не всегда удавалось слушать пояснения. Но экспонаты, оказывается, молодеют и становятся интересными, когда к ним прикасается живое слово опытного экскурсовода.
— Какое впечатление вынесли вы из нашего музея? — спросила Ядвига Францевна.
— Самое основное это то, что единство Западной Белоруссии со всей Белоруссией, со всей советской землей имеет глубокие исторические корни, отвечаем мы с Руфой.
— Главное, всегда вместе боролись с врагами, начиная от татаро-монгольского ига и кончая последней войной с немецким фашизмом, подчеркивает Леша.
— Будем всегда вместе, — говорят сотрудники музея и крепко жмут руки на прощание.
Пока мы прощались, наш «телохранитель», Степан Иванович, успел переговорить с кем-то по телефону.
— Убедительно просят вас заехать на радио, — сообщил он, подойдя к машине.
Мы переглянулись и неопределенно пожали плечами:
— Время-то у нас…
— Это буквально на пять минут. Хотят сделать небольшую звукозапись.
Видя наше замешательство, добавил:
— Об Ольге Санфировой.
— Тогда везите, — соглашается Руфа.
Короткая, конкретная беседа с сотрудницей радио опять вернула нас к годам войны. Руфа рассказала о последнем боевом вылете Ольги, который закончился так трагически. Голос рассказчицы был спокойный, однако руки выдавали. Переплетенные пальцы нервно подрагивали. Но магнитофон не улавливал эти душевные импульсы. Да и есть ли такой аппарат, который мог бы записать в этот момент весь комплекс внутренних переживаний?
Я знаю, мысленно Руфа летит сейчас на горящем самолете. Команда летчицы: «Прыгай!» Свободное падение. Рывок за кольцо. Но парашют не раскрывается. В какую-то долю секунды Руфина успевает представить, как распластается сейчас на земле ее мертвое тело. Еще рывок — отчаянный, сильный. Над головой разворачивается огромный белый зонт. Руфа медленно опускается в темную неизвестность… А потом — все как в бреду. Лелю, прикрытую брезентом, утром увозят в полк. Едет и Руфа. Там Руфу заботливо укладывают в постель. Ночью она подумала: «А где же Леля?» Встала, пошла искать. В пустой комнате стоял гроб. Руфина подошла и среди цветов увидела лицо спящей Ольги… Очнулась уже в санчасти.
А магнитофон бесстрастно фиксирует ровный голос Руфы:
— Леля была отличной летчицей, хорошим командиром. Я любила ее за честность, смелость, сильную волю…
Мы приехали в ваш город, чтобы почтить память погибшей подруги.
— Вы знаете, что в Гродно есть улица имени Ольги Санфировой? — спрашивает собеседница.
— Да. Именно туда мы и отправимся сейчас… Тихая окраинная улица. Медленно проехали из конца в конец. У каждого дома на табличке с порядковым номером — имя нашей Ольги.
— Значит, у всех жителей этой улицы она записана в паспортах, оглядывая одноэтажные домики, говорит Руфа.
— А все ли они знают, кто такая Ольга Санфирова? — размышляю я.
Остановились у дома № 3. Хозяйка сама вышла к нам навстречу. В беседе с ней выяснилось, что она не только знает, кто была Ольга, но и присутствовала на похоронах.
— Много народу провожало ее…
Подошло еще несколько человек. Уловив, о чем идет разговор, подключились к беседе. Мы рассказали об Ольге, показали ее фотографию в книге.
— Теперь будем знать, какой была наша Ольга Санфирова, — сказал кто-то.
«Наша»… Значит, не только на табличках, не только в паспортах, но и в сердцах живет здесь ее имя!
Мы уезжали из города с тихой радостью за дальнейшую судьбу дорогого нам имени. Ольга Санфирова навечно прописана в Гродно.
…Степан Иванович вывел нас из города на дорогу, идущую к шоссе Москва — Брест. Мы сказали ему сердечное спасибо за подаренное нам время и внимание.
— Счастливого пути! — пожелал он. — И благополучного возвращения в Москву!
В 16.00 проезжаем Индуру. Задержались у перекрестка дорог. Куда поворачивать — вправо или влево? Спрашиваем у мужчин, которые тоже здесь остановились, поправляют огромный воз с сеном.
— Скажите, пожалуйста, на Волковыск по какой…
— Влево, — не дав нам договорить, отвечают дядьки.
— А вправо куда?
— В Польшу!
Они подмигивают нам и смеются. Мы тоже дружно рассмеялись — над своей забывчивостью. Граница-то совсем рядом!
— Ну, Польша не Техас! — говорим, но поворачиваем все-таки влево.
Некоторые места по дороге удивительно похожи на подмосковные. Заскучали немного о Москве. Уже месяц в пути. В нашем распоряжении еще два дня. Успеем побывать в Бресте. Ребята ждут нашего решения. Но мы между собой уже решили — будем в крепости!
Дорога была почти пустынной, но вот навстречу стало попадаться много народу — одна, вторая, третья компания прошла. Что-то несут в мешках.
— Что за праздник? — остановившись, в шутку спрашивает Леша.
— У нас теперь каждый день праздник! — отвечает бойкая женщина. Клюкву собираем.
А у самой щеки — тоже как клюква. Так и пышут здоровьем.
Вскоре после Пружан мы оказались свидетелями (хвала аллаху — не виновниками!) дорожного происшествия. Столкнулись мотоцикл и инвалидная машина. Серьезно пострадал пассажир с мотоцикла. Пришлось его посадить к себе и ехать обратно в Пружаны, в больницу. Парень стонал, жаловался на боль в левом боку, ему было трудно дышать. Мы очень опасались, как бы он не потерял сознание еще до Пружан. В больнице первый осмотр врача успокоил нас — ни переломов, ни смертельных травм нет. Пострадавший к атому времени почувствовал себя лучше. Поблагодарил нас «за доставку» (даже шутить пытался!)
— Не катайся больше на мотоциклах, — порекомендовали мы ему. — Желаем быстрейшего выздоровления!
Ровно в 9 вечера выехали на Брестское шоссе. «До Москвы 1000 км, до Бреста 54 км», — прочли на указателе.
— Куда? — спрашивает Леша.
— До Бреста-то ближе, чем до Москвы, — говорят ребята. — Переночуем уж там… Хитрецы!
— Так и быть, — соглашаемся, — едем в Брест!..
20 августа
Сегодня пасмурно, временами моросит дождь. Но сейчас, пожалуй, были бы и некстати веселые, смеющиеся краски. Мы едем в Брестскую крепость.
В восстановленной части инженерной казармы Цитадели находится сейчас музей. Он начал свое существование с 8 ноября 1956 года.
Залы музея открываются в 11 часов. Но еще задолго до этого времени в вестибюле уже собралось много народу. Приезжие и местные жители.
Вначале посетителей приглашают в кинозал для просмотра документального фильма. Лента небольшая, минут на тридцать, но в ней много волнующих кадров. Особенно хватает за душу эпизод встречи бывших защитников крепости. Не успела я вытереть глаза, как включился свет.
Затем предлагают разделиться на группы, подходят экскурсоводы, и начинается осмотр музея. Не хочу пересказывать то, о чем написал уже С. С. Смирнов в своих книгах. Отмечу только, что я лишний раз убедилась в справедливости изречения: «Лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать». Много здесь такого, что удивляет, потрясает, восхищает. А взятое все вместе слагается в суровую, но прекрасную песню мужества, верности, любви, долга.
Я уверена, что нашим сыновьям это посещение запомнится на всю жизнь. Да и нам, конечно, тоже.
Из множества экспонатов мне особенно врезались в память два. Часть кирпичного свода подвала. Враги применяли огнеметы, чтобы вынудить людей к сдаче. Кирпич оплавился, а люди не вышли. Их воля оказалась крепче камня… Веночек из искусно сделанных нежно-розовых цветов, похожих на цвет яблони. Его прислала мать одного из погибших здесь воинов. Она делала венок долго. Любовно вырезала каждый лепесток. Такое искусство под силу только тем рукам, из которых война вырвала единственного сына…
Разумеется, ни одна мать не пожелает своему сыну трагической судьбы защитников Брестской крепости. Но если случится так, что судьба сама поставит наших сыновей в подобные условия, то пусть они будут так же верны присяге, пусть сражаются так же храбро, как защитники этой легендарной крепости.
В последнем зале — книга отзывов. Это тоже волнующий документ. Здесь пишут не только по-русски или, скажем, по-грузински, по-белорусски. Пишут на многих языках мира. Узнаём французский, итальянский, английский, немецкий, испанский и другие языки. Смысл многих записей сводится к одному: «Богата героями земля советская. Нет конца подвигам, совершенным на благо социалистического Отечества».
… И вот мы стоим на берегу пограничной реки.
— Боевой путь нашего полка уходит дальше — в Польшу, Германию… глядя вдаль, говорит Руфа.
— Съездим и туда. Потом, — строю планы.
— Значит, продолжение следует? — спрашивает Леша.
— Если позволят обстоятельства и время, — непременно.
А теперь домой, в Москву!
В восстановленной части инженерной казармы Цитадели находится сейчас музей. Он начал свое существование с 8 ноября 1956 года.
Залы музея открываются в 11 часов. Но еще задолго до этого времени в вестибюле уже собралось много народу. Приезжие и местные жители.
Вначале посетителей приглашают в кинозал для просмотра документального фильма. Лента небольшая, минут на тридцать, но в ней много волнующих кадров. Особенно хватает за душу эпизод встречи бывших защитников крепости. Не успела я вытереть глаза, как включился свет.
Затем предлагают разделиться на группы, подходят экскурсоводы, и начинается осмотр музея. Не хочу пересказывать то, о чем написал уже С. С. Смирнов в своих книгах. Отмечу только, что я лишний раз убедилась в справедливости изречения: «Лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать». Много здесь такого, что удивляет, потрясает, восхищает. А взятое все вместе слагается в суровую, но прекрасную песню мужества, верности, любви, долга.
Я уверена, что нашим сыновьям это посещение запомнится на всю жизнь. Да и нам, конечно, тоже.
Из множества экспонатов мне особенно врезались в память два. Часть кирпичного свода подвала. Враги применяли огнеметы, чтобы вынудить людей к сдаче. Кирпич оплавился, а люди не вышли. Их воля оказалась крепче камня… Веночек из искусно сделанных нежно-розовых цветов, похожих на цвет яблони. Его прислала мать одного из погибших здесь воинов. Она делала венок долго. Любовно вырезала каждый лепесток. Такое искусство под силу только тем рукам, из которых война вырвала единственного сына…
Разумеется, ни одна мать не пожелает своему сыну трагической судьбы защитников Брестской крепости. Но если случится так, что судьба сама поставит наших сыновей в подобные условия, то пусть они будут так же верны присяге, пусть сражаются так же храбро, как защитники этой легендарной крепости.
В последнем зале — книга отзывов. Это тоже волнующий документ. Здесь пишут не только по-русски или, скажем, по-грузински, по-белорусски. Пишут на многих языках мира. Узнаём французский, итальянский, английский, немецкий, испанский и другие языки. Смысл многих записей сводится к одному: «Богата героями земля советская. Нет конца подвигам, совершенным на благо социалистического Отечества».
… И вот мы стоим на берегу пограничной реки.
— Боевой путь нашего полка уходит дальше — в Польшу, Германию… глядя вдаль, говорит Руфа.
— Съездим и туда. Потом, — строю планы.
— Значит, продолжение следует? — спрашивает Леша.
— Если позволят обстоятельства и время, — непременно.
А теперь домой, в Москву!
21 августа
Вчера поздно вечером доехали до Озерец. Сейчас решаем задачу: как разместить в «Волге» семь человек и пять чемоданов? На мой взгляд — это невозможно. Леша же уверяет, что «пара пустяков».
Интересный, красивый сон приснился мне сегодня. Кончилась война, и мы всем полком летим на парад Победы в Москву. Впереди идет самолет командира полка Бершанской. На нем укреплено наше полковое гвардейское знамя. Красное полотнище развевается по ветру… И вот под нами Красная площадь. Колонны демонстрантов. Мы заходим на посадку и приземляемся прямо на брусчатку. Выпрыгиваем из самолетов и под звуки марша шагаем мимо Мавзолея. А на главной трибуне стоят — живые! — все наши погибшие девушки и радостно машут нам руками. Вдруг над площадью появляется самолет ПО-2, и с него сыплются цветы, как листовки. Из них вырастает целая гора. Да это же Эльбрус! Мы все уже в гражданских платьях. Подбадривая друг друга, начинаем подниматься вверх. Чем выше — тем труднее. Карабкаемся по скалам, поддерживаем уставших. А на самой вершине, на снеговой шапке, стоит наше полковое знамя.
— Завидую, — произнесла Руфа, когда я рассказала ей свой сон. — Какие чудесные сны тебе снятся! А я сегодня спала как убитая.
Помолчав, добавила:
— В твоем сне есть, по-моему, определенная идея. В символической форме.
— Вот и мне так кажется.
Подошел Леша и сообщил, что все вещи уложены, а кабина готова принять семь пассажиров. Похоже, что наша машина резиновая.
Распрощались с родителями и, взбудоражив утреннюю деревенскую тишину сигнальным гудком, двинулись.
— Примечательно, что в сорок пятом, когда полк летел с фронта, то самолеты шли от границы таким же маршрутом: Брест — Минск — Москва, вспоминает Руфина.
— И летели мы таким же четким, дружным строем, как и на фронт, добавляю.
— Вашей дружбе можно и сейчас позавидовать, — говорит Леша.
— Безусловно.
— Нам здорово повезло в том отношении, что в полку не было ни одного мужчины, — высказывает Руфа правильную, на мой взгляд, мысль.
— Я тоже так считаю, — к нашему удивлению, соглашается Леша.
Мы были избавлены от многих осложнений, неизбежно возникающих в случае смешанного состава боевой части, да еще на фронте. И хотя жизнь полка шла по строго определенному уставами порядку, все равно она заметно отличалась от таковой в мужских частях. Несмотря ни на что, в полку царил «женский дух». Он проявлялся во всем: в опрятности формы одежды, чистоте и уюте общежития, культуре проведения досуга, в отсутствии грубых, а то и нецензурных слов и в десятках других мелочей. В боевой работе он выказывал себя в особой точности выполнения задания. Вышестоящие начальники довольно быстро почувствовали это, и когда речь шла об уничтожении малогабаритных целей, то предпочитали поручать их нашему полку.
— А еще нам повезло в командирах, — продолжаю я, — начиная от командира полка Бершанской и кончая командующим воздушной армией Вершининым.
— Вам и в мужьях повезло, — заявляет Леша.
— Не всем…
— Во всяком случае, многим, в том числе и здесь сидящим.
— Довольно смелое утверждение.
— Но самая большая удача в том, что мы остались живы после войны, говорит Руфа. — А что может быть прекраснее, чем жизнь со спокойной совестью.
— И с беспокойной мечтой.
«Машина времени» торопится к финишу.
На девяностом километре от Москвы, справа от дороги, вырастает темный силуэт памятника. Девушка со связанными руками, босая, идет на виселицу. Зоя… И почему-то тут же вспомнилось — в Берлине есть светлый монумент, поставленный после войны: русский солдат держит на руках девочку, доверчиво к нему прижавшуюся. Две крайние точки войны.
… Уже мелькают пригородные дачные места.
— Удивительно, — говорит Руфа, — у меня такое же состояние, как и тогда, в сорок пятом, когда мы подлетали к Москве. И сердце так же бьется, будто возвращаюсь после четырехлетней разлуки.
— В тот день, как и сегодня, было тепло, светило солнце, — припоминаю.
— Едва я завидела тогда на горизонте первые признаки Москвы, запела во весь голос. И сейчас хочется.
— Запевай, мы с удовольствием подтянем.
— «Я немало по свету хаживал»… — без дальнейших уговоров начала Руфа.
С настроением пропели всю песню.
— Давайте подведем итоги поездки, — предлагает Леша.
— Да что ж тут подводить-то? — говорю. — Проехали:
84454-74402=10052 километра. В пути пробыли 33 дня. Везем дневник и массу обновленных воспоминаний.
И вот через несколько минут подъезжаем к городской черте.
— Ура!!! — несется из нашей машины.
Первый столичный светофор удивленно открывает зеленый глаз.
Здравствуй, Москва! Мы опять, как и в сорок пятом, вернулись к тебе с победой. На этот раз победили время.
Интересный, красивый сон приснился мне сегодня. Кончилась война, и мы всем полком летим на парад Победы в Москву. Впереди идет самолет командира полка Бершанской. На нем укреплено наше полковое гвардейское знамя. Красное полотнище развевается по ветру… И вот под нами Красная площадь. Колонны демонстрантов. Мы заходим на посадку и приземляемся прямо на брусчатку. Выпрыгиваем из самолетов и под звуки марша шагаем мимо Мавзолея. А на главной трибуне стоят — живые! — все наши погибшие девушки и радостно машут нам руками. Вдруг над площадью появляется самолет ПО-2, и с него сыплются цветы, как листовки. Из них вырастает целая гора. Да это же Эльбрус! Мы все уже в гражданских платьях. Подбадривая друг друга, начинаем подниматься вверх. Чем выше — тем труднее. Карабкаемся по скалам, поддерживаем уставших. А на самой вершине, на снеговой шапке, стоит наше полковое знамя.
— Завидую, — произнесла Руфа, когда я рассказала ей свой сон. — Какие чудесные сны тебе снятся! А я сегодня спала как убитая.
Помолчав, добавила:
— В твоем сне есть, по-моему, определенная идея. В символической форме.
— Вот и мне так кажется.
Подошел Леша и сообщил, что все вещи уложены, а кабина готова принять семь пассажиров. Похоже, что наша машина резиновая.
Распрощались с родителями и, взбудоражив утреннюю деревенскую тишину сигнальным гудком, двинулись.
— Примечательно, что в сорок пятом, когда полк летел с фронта, то самолеты шли от границы таким же маршрутом: Брест — Минск — Москва, вспоминает Руфина.
— И летели мы таким же четким, дружным строем, как и на фронт, добавляю.
— Вашей дружбе можно и сейчас позавидовать, — говорит Леша.
— Безусловно.
— Нам здорово повезло в том отношении, что в полку не было ни одного мужчины, — высказывает Руфа правильную, на мой взгляд, мысль.
— Я тоже так считаю, — к нашему удивлению, соглашается Леша.
Мы были избавлены от многих осложнений, неизбежно возникающих в случае смешанного состава боевой части, да еще на фронте. И хотя жизнь полка шла по строго определенному уставами порядку, все равно она заметно отличалась от таковой в мужских частях. Несмотря ни на что, в полку царил «женский дух». Он проявлялся во всем: в опрятности формы одежды, чистоте и уюте общежития, культуре проведения досуга, в отсутствии грубых, а то и нецензурных слов и в десятках других мелочей. В боевой работе он выказывал себя в особой точности выполнения задания. Вышестоящие начальники довольно быстро почувствовали это, и когда речь шла об уничтожении малогабаритных целей, то предпочитали поручать их нашему полку.
— А еще нам повезло в командирах, — продолжаю я, — начиная от командира полка Бершанской и кончая командующим воздушной армией Вершининым.
— Вам и в мужьях повезло, — заявляет Леша.
— Не всем…
— Во всяком случае, многим, в том числе и здесь сидящим.
— Довольно смелое утверждение.
— Но самая большая удача в том, что мы остались живы после войны, говорит Руфа. — А что может быть прекраснее, чем жизнь со спокойной совестью.
— И с беспокойной мечтой.
«Машина времени» торопится к финишу.
На девяностом километре от Москвы, справа от дороги, вырастает темный силуэт памятника. Девушка со связанными руками, босая, идет на виселицу. Зоя… И почему-то тут же вспомнилось — в Берлине есть светлый монумент, поставленный после войны: русский солдат держит на руках девочку, доверчиво к нему прижавшуюся. Две крайние точки войны.
… Уже мелькают пригородные дачные места.
— Удивительно, — говорит Руфа, — у меня такое же состояние, как и тогда, в сорок пятом, когда мы подлетали к Москве. И сердце так же бьется, будто возвращаюсь после четырехлетней разлуки.
— В тот день, как и сегодня, было тепло, светило солнце, — припоминаю.
— Едва я завидела тогда на горизонте первые признаки Москвы, запела во весь голос. И сейчас хочется.
— Запевай, мы с удовольствием подтянем.
— «Я немало по свету хаживал»… — без дальнейших уговоров начала Руфа.
С настроением пропели всю песню.
— Давайте подведем итоги поездки, — предлагает Леша.
— Да что ж тут подводить-то? — говорю. — Проехали:
84454-74402=10052 километра. В пути пробыли 33 дня. Везем дневник и массу обновленных воспоминаний.
И вот через несколько минут подъезжаем к городской черте.
— Ура!!! — несется из нашей машины.
Первый столичный светофор удивленно открывает зеленый глаз.
Здравствуй, Москва! Мы опять, как и в сорок пятом, вернулись к тебе с победой. На этот раз победили время.