Поэтому мои шутки и смех они воспринимали почти болезненно, и время от времени я ловила на себе их подозрительные либо сочувствующие взгляды, что меня чрезвычайно забавило.
А веселость моя объяснялась чрезвычайно просто: долгое время находясь в совершенном недоумении по поводу всего происходящего, я наконец-то начала кое-что понимать. И хотя ничего радостного в этом понимании для меня не было, я все-таки предпочитала его тому нагромождению абсурда и нелепиц, в котором пребывала слишком долго.
До окончательной ясности было еще далеко, но впереди замелькало нечто, что внушало надежду. Не на торжество справедливости (об этом еще рано было и мечтать), но хотя бы на какую-то определенность. До сегодняшнего дня я блуждала в трех соснах моих ублюдочных версий, рискуя заблудиться в них окончательно, а теперь у меня появилась путеводная звезда. Или нить. Впрочем, не в названии дело. Все мои версии уже не казались мне взаимоисключающими. Меня уже не покидало ощущение, что еще немного - и они сольются воедино, дополняя и объясняя друг друга; и когда это произойдет - можно будет всерьез говорить о том, что я на верном пути. Я это чувствовала всем сердцем. А предчувствие истины - так же как и предчувствие счастья - составляют едва ли не самые дивные мгновенья нашей земной жизни.
Что-то я ударилась в "высокий штиль", хотя совершенно не собиралась этого делать. Но настроение мое в то утро действительно было приподнятым, меня так и подмывало совершить что-то исключительное и героическое, и я с трудом удерживала себя в рамках приличий, чтобы окончательно не перепугать своих друзей.
Поэтому после короткого завтрака предпочла удалиться к себе в спальню, сославшись на плохое самочувствие. Это лишь подтвердило опасения моих соратников, и они не стали меня удерживать.
Но настоящей и главной причиной этого поступка было чувство, что какая-то чрезвычайно важная мысль вот-вот должна появиться на свет. Уже несколько раз она робко пыталась сформулироваться в словах, но всякий раз отступала в нерешительности, словно убоявшись самой себя. И дабы это эфемерное создание не передумало явить мне свой лик и не покинуло меня окончательно, требовались уединение и покой.
И едва я осталась одна, как почувствовала ее легкие шаги. Хорошая идея сродни привидению, она так же не терпит многолюдья и суеты. Чтобы подбодрить ее, я замерла в радостном ожидании и несколько мгновений спустя гостеприимно впустила ее в свое сознание.
А еще через четверть часа - схватила перо и, опасаясь утерять хоть частицу открывшихся мне знаний, постаралась записать ее слово в слово. И вот, что у меня получилось:
"Алсуфьев проболтался. Задавая мне свои вопросы и демонстрируя свою осведомленность, он допустил большую ошибку, и интуиция подсказывает мне, что эта ошибка может стать для него роковой.
Вот что я имею в виду: он мог разузнать обо всех моих удачных и неудачных шагах в ходе предыдущего расследования. О моем визите на постоялый двор, самозванстве в Лисицыне, встрече со старостой в Куницыно, но одну из моих встреч он не мог бы вычислить, как бы ни старался, потому что свидетелей этой встречи не было, кроме одного-единственного человека. Того самого, с которым я провела одну из самых страшных в своей жизни ночей. Я имею в виду самого графа Орловского, только он мог поделиться своими впечатлениями о нашей с ним встрече с Алсуфьевым.
А это значит, что они с Орловским не просто знакомы, а находятся в постоянном контакте. Орловский без помощи Алсуфьева никогда бы не догадался, что за таинственная незнакомка в ту ночь обвела его вокруг пальца, а Алсуфьев ничего не узнал бы обо всей этой истории, если бы Орловский не рассказал ему ее во всех подробностях. В хорошем смысле слова - замкнутый круг. Орловский вряд ли рассказал бы о своем фиаско первому встречному. А при его-то самомнении - даже просто хорошо знакомому человеку. Следовательно, с большой долей вероятности можно предположить, что у них нет друг от друга секретов. Независимо от того, что именно является причиной такой их взаимной откровенности, опасаться мне следует как того, так и другого.
У Орловского был серьезный повод ненавидеть меня, недаром же он организовал за мной погоню в ту страшную ночь, и у меня не вызывает сомнений: сделал он это с единственной целью - остановить меня любым способом, даже если для этого ему пришлось бы применить оружие...
Да что я такое говорю? Судя по тому, что мне удалось тогда услышать, они готовы были не просто поймать, а пристрелить и закопать меня в том самом лесу. Орловский был вне себя от злости и готов был на эту бессмысленную жестокость. И избежала этого кошмара я почти чудом.
И не за это ли мне мстит Алсуфьев?"
На этом я вновь оборвала себя, потому что - вопреки моим надеждам мысль, пришедшая ко мне теперь, не только не примирила все предыдущие версии, но противоречила всем им вместе взятым и каждой из них в отдельности. И это грозило запутать меня окончательно.
Если еще недавно у меня не было ни одной версии, то теперь меня угнетало их обилие.
Чтобы не сойти с ума, я взяла чистый лист бумаги и постаралась, не выплескивая на него лишних слов и эмоций, перечислить всех своих врагов и классифицировать все имеющиеся у меня на тот момент версии. Я надеялась, что благодаря этой работе смогу найти выход из этого разрастающегося с каждым часом лабиринта.
У меня получился следующий документ, который также долгое время хранился в моих бумагах, и поэтому я помню его почти дословно:
"Мои враги:
1. Алсуфьев.
2. Наталья Синицына (Люси).
3. Граф Орловский.
4. Враги Павла Синицына (кем бы они ни были).
5. Доныне неведомый мне злодей (такого варианта я тоже не исключаю).
Версии:
1. Все мои беды - результат действий Люси.
2. Все это - происки господина Алсуфьева, результат его мести моему мужу.
3. Сговор Алсуфьева и Орловского, и их совместная месть мне.
4. Я своими расследованиями причин гибели Александра напугала истинного виновника его смерти.
5. То же самое, но в отношении Синицына.
6. И последняя версия: я до сих пор не знаю истинной причины всего происходящего".
Как это ни странно, эти строки в некотором смысле успокоили меня. Приведенные в систему, все эти версии уже не казались столь многочисленными и противоречивыми, скорее, наоборот - мне показалось, что между ними нет столь больших противоречий, и я попыталась еще одну, универсальную версию, при которой все предыдущие были бы использованы в качестве подсобного материала.
И, что самое удивительное - мне это действительно удалось сделать.
Я размышляла приблизительно так:
- Допустим, все перечисленные мною люди действительно по какой-то причине меня ненавидят. У Орловского и Люси есть для этого реальные основания. У Алсуфьева, пожалуй, тоже, хотя и с небольшой натяжкой. Попробую объединить этих людей единой задачей. У них должно быть что-то общее, единая причина для ненависти ко мне. Что же это может быть такое? Что может объединять столь непохожих друг на друга людей?
Это был сложный вопрос, и он заставил меня как следует поработать мозгами. Действительно, если поводом для их ненависти ко мне был мой муж или Павел Синицын (а, возможно, именно их дружба), то нужно было прежде всего выяснить, что же в их деятельности так напугало всех этих людей, то есть иначе говоря - чем же столь опасным для них занимался мой муж, и какие именно сведения он сообщил Павлу. Если вспомнить алсуфьевский донос, то можно было сделать вывод, что именно это таинственное дело послужило причиной первых неприятностей Александра и допустить, что нынешние мои беды являются их логическим продолжением.
И снова какая-то мысль настойчиво стучалась в мое сознание, и я вынуждена была отвлечься от своих логических упражнений, чтобы выслушать ее.
На этот раз это была даже не моя мысль, потому что принадлежала она Александру Дюма, вернее, герою его романа. Я прочитала эти строки вчера, но лишь теперь они всплыли в моем сознании, требуя к себе особого внимания. И они прозвучали неожиданно актуально, словно граф Монте-Кристо говорил все это не для королевского прокурора Вильфора, а для меня, каким-то таинственным способом прознав о моих трудностях:
"Я хочу сказать, что взором, направленным на социальную организацию народов, вы видите лишь механизм машины, а не того совершенного мастера, который приводит ее в движение; вы замечаете вокруг себя только чиновников, назначенных на свои должности министром или королем, а люди, которых Бог поставил выше чиновников, министров и королей, поручив им выполнение миссии, а не исполнение должности, - эти люди ускользают от ваших близоруких взоров. Это свойство человеческого ничтожества с его несовершенными и слабыми органами. Товия принял ангела, явившегося возвратить ему зрение, за обыкновенного юношу. Народы считали Атиллу, явившегося уничтожить их, таким же завоевателем, как и все остальные. Им обоим пришлось открывать свое божественное назначение, чтобы быть узнанными; одному пришлось сказать: "Я ангел господень", а другому: "Я божий молот", чтобы их божественная сущность открылась".
- Совершенный мастер, который приводит машину в движение... - словно завороженная, повторила я вслед за графом Монте-Кристо и добавила в свой список врагов еще один пункт, вернее, переименовала тот, что прежде назывался "неведомый мне злодей". Злодей этот имел теперь имя "Совершенный мастер", и это мистическое, напоминающее о масонских таинствах словосочетание стало для меня столь же реальным, как и имена всех прочих моих неприятелей. И впредь я употребляла его уже как имя нарицательное.
Наступает в каждом расследовании или исследовании момент истины когда все ранее разрозненные факты выстраиваются в одну цепочку, словно гвардия на параде. Я чувствовала, что этот момент вот-вот наступит и не торопила его.
И слова "Совершенный мастер" стали тем ключом, который позволил мне вплотную к нему приблизиться.
С каждой минутой росла моя уверенность в том, что все те люди, которых я называла своими врагами, выполняют единую волю, исходящую от этого самого "мастера". И в этом случае противоречия между версиями исчезали, поскольку появлялось единое для всех них и недостающее до сих пор звено - его таинственные приказы.
"Что же это за мрачный гений, сумевший объединить вокруг себя столь непохожих друг на друга людей? - спрашивала я себя вновь и вновь. Государственный чиновник, преступница, граф - весьма любопытная подобралась у него команда... Серый кардинал, волею которого можно упрятать в тюрьму невинного человека, отправить на тот свет двух полицейских, сжечь постоялый двор, чтобы наказать провинившегося хозяина..."
Последняя мысль выскочила у меня сама собой. И я даже не поняла, откуда она взялась.
"А действительно, - решила я додумать ее до конца, - за что могли сжечь этот роковой для моего мужа постоялый двор? Не за то ли, что его хозяин поделился со мной кое-какими сведениями, и тем самым провинился перед таинственным "совершенным мастером"?
Я не допускала мысли, что пожар этот - простое совпадение. И то, что Алсуфьеву известно не только то, что я побывала на этом дворе, но даже та сумма, которой я одарила его хозяина в благодарность за те сведения и предметы, что он мне передал, лишь укрепляло меня в этой уверенности.
"Любопытно, значит опасности подвергаюсь не только я, - сделала я из этого резонный вывод, - но и те люди, которые оказывают мне содействие. Хозяин постоялого двора, Петр, за которым уже следит полиция... Интересно, кто следующий?"
Неудивительно, что мне сразу же пришла на ум Ксения Георгиевна. И представив, что она каким-то образом пострадает из-за меня, я впервые подумала, что пора мне поискать другого убежища.
Что бы ни грозило мне самой, подвергать какой бы то ни было опасности приютившего меня человека - я просто не имела права. А мысль, что, несмотря на все предосторожности, о приезде Петра Анатольевича в Елшанку стало известно кому-то из наших противников, заставила меня вздрогнуть и осторожно подойти к окну.
Я бы не удивилась, если бы увидела неподалеку пару крепких ребят в серых неприметных одеждах. Но ничего похожего за окном не обнаружила и заставила себя успокоиться.
- Главное - не паниковать, чтобы не наделать очередных глупостей, сказала я себе и решительно отошла от окна. Но неприятное чувство не торопилось покидать меня. Я решила поговорить на эту тему с Петром и, не откладывая дела в долгий ящик, пошла его разыскивать...
Петр как ни в чем ни бывало сидел на крылечке и любовался гуляющими по двору гусями.
***
Рис.38. Петр, гусей наблюдающий - чем не объект для художника?
***
- Даже не верится, что в мире могут происходить какие-то страшные вещи, - заявил он мне, как только я к нему приблизилась. - Вы знаете, Катенька, наверное, я старею, поскольку вот это, - он указал на самого крупного в стае гуся с лебединой шеей, - банальное зрелище едва не довело меня до слез умиления. А еще недавно мне казалось, что я совершенно не создан для деревенской жизни.
Я не расположена была к столь возвышенному разговору и довольно бесцеремонно оборвала его на полуслове:
- Вам не кажется, что своим присутствием мы подвергаем Ксению Георгиевну серьезной опасности?
- Не только кажется, - неожиданно серьезно ответил он и даже вздохнул при этом, - но я уже собирался говорить с вами на эту тему. Потому что, рискуя повториться, скажу, что мы с вами оказались вовлечены в весьма серьезные и, мягко говоря, опасные игры.
- В таком случае, - вновь перебила я его, - может быть, обсудим наши дальнейшие действия. Если, разумеется, вы и далее намерены принимать в них участие.
- Похоже, у меня уже нет права выбора, - не слишком весело улыбнулся он. И именно это меня убедило, что от обычной его легкомысленности не осталось и следа.
Ксении Георгиевны поблизости не было, но на всякий случай я предложила Петру прогуляться к речке. И там поговорить спокойно. Я уже достаточно хорошо представляла себе героический характер нашей старушки, чтобы не сомневаться - стоит ей услышать из этой беседы хоть одно слово и понять причину нашего грядущего отъезда, как она тут же попытается нас успокоить и, скорее всего, уговорит остаться у себя в деревне на максимально продолжительный срок, не считаясь с грозящими ей последствиями.
Разговор этот получился недолгим и закончился довольно неожиданно... Но об этом - снова в следующей главе.
***
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
***
- Самое главное для нас сейчас, - неожиданно для меня сказал Петр Анатольевич, как только мы дошли до речки и присели на бережку, - выяснить, от какого дела отстранили вашего мужа. И по какой причине.
Этот вопрос не то, чтобы не интересовал меня саму, но до сих пор у меня никак не доходили до него руки. И тем своевременней он теперь прозвучал. Лишний раз я убедилась в том, что Петр Анатольевич не случайно занялся журналистикой: он всегда умел ухватить самую суть вопроса, и посмотреть на любое дело с самой неожиданной стороны.
- И тогда я смогу назвать имя нашего с вами главного врага, уверенно закончил свою мысль мой спутник.
"Оказывается, наши мысли были весьма схожими, - подумала я. - Не об этом ли самом я размышляла перед тем, как отправиться на эту встречу? "Главный враг" или "совершенный мастер" - называй, как хочешь, суть от этого не меняется."
И не успела я произнести этот короткий внутренний монолог, как Петр Анатольевич меня совершенно огорошил:
- А еще меня интересует, где Алсуфьев прячет Люси?
- Алсуфьев? - не смогла я скрыть удивления.
Нет, пожалуй удивление - это не то слово. Скорее изумления, шока, потрясения. Поскольку ничего подобного мне в голову не приходило, да и вряд ли могло прийти.
Соучастник, слуга "совершенного мастера" - все это я допускала в качестве гипотезы, но чтобы Алсуфьев сам прятал Люси - этого я не могла допустить даже теоретически.
- А почему вы решили, что это он ее прячет? - напрямик задала я ему вопрос.
- А разве вы этого еще не поняли? - в свою очередь удивился Петр. Но это же очевидно.
Без зазрения совести он демонстрировал мне свое интеллектуальное превосходство, и в другой момент меня бы это обидело или даже разозлило. Но теперь мне было не до обид. Окажись его предположение верным хотя бы наполовину, и это бы все перевернуло с ног на голову, поэтому я предпочла спрятать свою обиду подальше, а вместо этого внимательно выслушать его доводы.
- Я же вам сказал, что якобы убитый вами кучер - никто иной, как Федька Крюк. Тот же человек, который участвовал в ночном нападении на вашего покорного слугу несколько дней тому назад. Отсюда можно сделать вывод, что оба этих "мероприятия" организованы если не одним человеком, то уж во всяком случае - одной компанией.
"Господи, как же этот Федька вылетел из моей памяти? - с досадой подумала я. - Он же действительно рассказывал об этом нам с Ксенией Георгиевной еще вчера. И как я могла забыть такую важную вещь?".
И это лишний раз доказывало, что на свете имеется немало очень даже неглупых людей, и признаться себе, что лучшие идеи не всегда рождаются исключительно в твоей мудрой голове, проглотить это как данность и на этом успокоиться. Что я и сделала, хоть и не без труда. Я же в те годы считала себя едва ли не самой умной женщиной России. Полагаю, что в той или иной степени точно так же в тайне считает большинство мужчин и женщин... разумеется, в отношении собственной персоны. Да и кто из нас не уверен в своей исключительности, особенно в этом возрасте?
Но это действительно было очень важное умозаключение, и я признала за Петром исключительные способности к сыскному делу и честно ему об этом сказала.
- Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы заметить очевидное, небрежно бросил он в ответ.
Это было уже чересчур, но я не успела поставить его на место, так как в эту самую минуту рядом с нами остановилась не замеченная нами коляска, и из нее вышла розовая от возбуждения Ксения Георгиевна.
- Очень хорошо, что я вас здесь встретила, - как ни в чем ни бывало заявила она.
- Разве вы куда-то ездили? - спросил Петр Анатольевич. И, думаю, лицо его при этом было не намного умнее моего. Мы оба чувствовали себя полными дураками.
- Не стала с вами обсуждать эту поездку, прежде мне хотелось самой удостовериться... - Ксения Георгиевна на миг замолчала, словно утеряв нить своей мысли, махнула рукой и продолжила, - впрочем, лучше поговорим об этом за обедом. Надеюсь, я не очень опоздала...
Она вновь забралась в коляску и была такова.
- Когда только успела? Она же практически не выходит из дому... - с недоумением проводил ее взглядом Петр.
Я была поражена не меньше его и лишь подтвердила его слова:
- Я тоже так считала до этой минуты. Видимо, ее заставило решиться на это какое-то чрезвычайно важное дело.
- Надеюсь, нам сообщат - какое именно?
- В том случае, если мы не опоздаем на обед. По-моему, нам деликатно намекнули на это.
И, не сговариваясь, мы чуть ли не бегом, обгоняя друг друга, бросились к дому.
Мы с таким нетерпением дожидались этого обеда, как будто постились как минимум месяц. Но Ксения Георгиевна появилась в гостиной только после того, как посетила баньку и смыла с себя всю дорожную пыль. А, усевшись во главе стола, взяла на себя обычные застольные обязанности, то есть следила, чтобы каждый из ее гостей перепробовал все кушанья, и чтобы прислуга успевала заменять тарелки. И только по озорному блеску в ее глазах можно было догадаться, что она прекрасно понимала, что нам с Петром было теперь совсем не до пирогов.
И только за традиционной чашечкой кофе она, наконец, смиловалась над нами и рассказала свою историю.
- Ох, уж эти мне дороги, - начала она издалека, - зарекалась не покидать дома. Так нет же, помчалась... очертя голову... Хорошо, хоть съездила с толком.
После этого она подняла глаза на нас с Петром и, увидев, наши внимательные лица и напряженные позы, расхохоталась по-девически задорным молодым смехом.
- Ладно, расскажу, а то еще расплачетесь чего доброго. Ровно дети, честное слово... - Она откашлялась, отхлебнула маленький глоток из своей серебряной кофейной чашечки и продолжила: - Собиралась я навестить одну свою старую знакомую...
И не замолкала уже до тех пор, пока не выложила нам всего. А когда вы узнаете, что ей удалось узнать, то поймете, с каким вниманием мы ее слушали, боясь пропустить хотя бы слово.
Но я не буду уподобляться вредной старушенции и не стану испытывать вашего терпения, а расскажу все без лишних вступлений и проволочек.
У Ксении Георгиевны было бесконечное количество знакомых, точнее, не было в губернии сколько-нибудь известного лица, ей НЕ знакомого. В этом отношении даже Петр Анатольевич мог ей позавидовать. Причем, с большей частью известных ей людей Ксения Георгиевна поддерживала чудесные отношения...
Вы уже почувствовали подвох? Если нет - то я сейчас объясню. Пообещав не уподобляться Ксении Георгиевне, Екатерина Алексеевна перещеголяла эту "вредную старушенцию" в несколько раз. Поэтому, как это ни чудовищно с моей стороны по отношению к дорогой родственнице, я таки вымарал несколько страниц авторского текста, и сделал это только ради вашего блага. Поэтому вы имеете возможность не заглядывать в конец главы, проклиная автора за бесконечные лирические отступления, а прочесть все уже теперь. Благодарственные письма прошу направлять на мое имя в адрес издательства.
С уважением, Александр Арсаньев
Ларису Васильевну Погребельскую Ксения Георгиевна считала своей подругой, и была знакома с ней едва ли не с девичества. Лариса Васильевна была ее ровесницей, но сохранила богатырское для своего возраста здоровье и не могла усидеть на месте и дня. Каждую осень отправляясь в Петербург, где сохранила принадлежавший ее мужу дом на Песках, а летом возвращаясь к себе в деревню, разъезжала по саратовским знакомым, рассказывала о своей петербургской жизни и давала хозяйственные советы, считая себя специалистом практически в любой области человеческих знаний. Благодаря подобному образу жизни, Лариса Васильевна была в курсе всех губернских событий, поэтому для Ксении Георгиевны была человеком незаменимым.
От Елшанки по деревенским понятиям жила эта самая Лариса Васильевна недалеко, хотя и не так близко, чтобы Ксения Георгиевна могла навещать ее без особой нужды. Теперь она решилась на это путешествие по единственной причине: Лариса Васильевна была знакома со многими людьми, с которыми сама Ксения Георгиевна по той или иной причине дела иметь не желала. Таких людей среди ее знакомых было немного, но одним из них был граф Орловский. А после моих рассказов о нем, Ксения Георгиевна почувствовала к нему большой интерес.
- Лариса приходилась родней его вдове, и я надеялась получить у нее ответы на некоторые возникшие у меня вопросы, но по пути натолкнулась на ваших, Катенька друзей...
Ксения Георгиевна лукаво прищурилась.
- Догадываетесь, кого я имею в виду?
- Нет, - честно созналась я.
- Господина Алсуфьева со товарищи, и знаете, где я его встретила?
- Понятия не имею.
- На выезде из Куницына. Я как раз проезжала мимо...
- А что ему там понадобилось на этот раз? - опередив меня, задал мой вопрос Петр Анатольевич.
- Вот и мне это показалось любопытным, - заговорщицки подмигнула Ксения Георгиевна, неожиданно напомнив этим какую-то сказочную разбойницу. - Поэтому я и сделала вид, что у меня поломалась карета и свернула в Куницыно, лишь только Алсуфьев скрылся с глаз.
- Ну и как, починили вам там карету? - неудачно пошутил Петр Анатольевич, волнение не самым лучшим образом отразилось на его остроумии.
Чего нельзя было сказать о Ксении Георгиевне. С самых безобидным видом она поддержала эту замечательную тему:
- Представьте себе - да. А заодно перековали одну из моих пристяжных. Она в последнее время что-то захромала, а в Куницыне весьма неплохой кузнец, так что, если что - могу дать рекомендацию...
- Ксения Георгиевна, не обращайте на него внимания, - не выдержала я, - Вы же не станете утверждать, что только это и можете нам сообщить?
Видимо, столько нетерпения и мольбы было в моем голосе, что Ксения Георгиевна без околичностей перешла к сути вопроса:
- Разумеется. Да будет вам известно - в Куницыне проживает ныне несколько моих бывших крестьян. Вернее, крестьянок, поскольку они оказались там, выйдя замуж за синицынских мужиков. Так что знакомых я там могла найти без труда. Более того, первая же крестьянка, вышедшая из усадьбы Павла Семеновича, узнала меня и пригласила в дом. Она еще при жизни хозяина вела там практически все хозяйство, и продолжает присматривать за домом по сию пору. Надо ли говорить, как я обрадовалась этому обстоятельству?
Варвара - так зовут эту неглупую молодую женщину - неплохо ко мне относится и еще с детства была со мной откровенна. В результате я получила все новости, так сказать, из первых рук. Думаю, - она с улыбкой посмотрела на Петра, - они не покажутся вам скучными.
А веселость моя объяснялась чрезвычайно просто: долгое время находясь в совершенном недоумении по поводу всего происходящего, я наконец-то начала кое-что понимать. И хотя ничего радостного в этом понимании для меня не было, я все-таки предпочитала его тому нагромождению абсурда и нелепиц, в котором пребывала слишком долго.
До окончательной ясности было еще далеко, но впереди замелькало нечто, что внушало надежду. Не на торжество справедливости (об этом еще рано было и мечтать), но хотя бы на какую-то определенность. До сегодняшнего дня я блуждала в трех соснах моих ублюдочных версий, рискуя заблудиться в них окончательно, а теперь у меня появилась путеводная звезда. Или нить. Впрочем, не в названии дело. Все мои версии уже не казались мне взаимоисключающими. Меня уже не покидало ощущение, что еще немного - и они сольются воедино, дополняя и объясняя друг друга; и когда это произойдет - можно будет всерьез говорить о том, что я на верном пути. Я это чувствовала всем сердцем. А предчувствие истины - так же как и предчувствие счастья - составляют едва ли не самые дивные мгновенья нашей земной жизни.
Что-то я ударилась в "высокий штиль", хотя совершенно не собиралась этого делать. Но настроение мое в то утро действительно было приподнятым, меня так и подмывало совершить что-то исключительное и героическое, и я с трудом удерживала себя в рамках приличий, чтобы окончательно не перепугать своих друзей.
Поэтому после короткого завтрака предпочла удалиться к себе в спальню, сославшись на плохое самочувствие. Это лишь подтвердило опасения моих соратников, и они не стали меня удерживать.
Но настоящей и главной причиной этого поступка было чувство, что какая-то чрезвычайно важная мысль вот-вот должна появиться на свет. Уже несколько раз она робко пыталась сформулироваться в словах, но всякий раз отступала в нерешительности, словно убоявшись самой себя. И дабы это эфемерное создание не передумало явить мне свой лик и не покинуло меня окончательно, требовались уединение и покой.
И едва я осталась одна, как почувствовала ее легкие шаги. Хорошая идея сродни привидению, она так же не терпит многолюдья и суеты. Чтобы подбодрить ее, я замерла в радостном ожидании и несколько мгновений спустя гостеприимно впустила ее в свое сознание.
А еще через четверть часа - схватила перо и, опасаясь утерять хоть частицу открывшихся мне знаний, постаралась записать ее слово в слово. И вот, что у меня получилось:
"Алсуфьев проболтался. Задавая мне свои вопросы и демонстрируя свою осведомленность, он допустил большую ошибку, и интуиция подсказывает мне, что эта ошибка может стать для него роковой.
Вот что я имею в виду: он мог разузнать обо всех моих удачных и неудачных шагах в ходе предыдущего расследования. О моем визите на постоялый двор, самозванстве в Лисицыне, встрече со старостой в Куницыно, но одну из моих встреч он не мог бы вычислить, как бы ни старался, потому что свидетелей этой встречи не было, кроме одного-единственного человека. Того самого, с которым я провела одну из самых страшных в своей жизни ночей. Я имею в виду самого графа Орловского, только он мог поделиться своими впечатлениями о нашей с ним встрече с Алсуфьевым.
А это значит, что они с Орловским не просто знакомы, а находятся в постоянном контакте. Орловский без помощи Алсуфьева никогда бы не догадался, что за таинственная незнакомка в ту ночь обвела его вокруг пальца, а Алсуфьев ничего не узнал бы обо всей этой истории, если бы Орловский не рассказал ему ее во всех подробностях. В хорошем смысле слова - замкнутый круг. Орловский вряд ли рассказал бы о своем фиаско первому встречному. А при его-то самомнении - даже просто хорошо знакомому человеку. Следовательно, с большой долей вероятности можно предположить, что у них нет друг от друга секретов. Независимо от того, что именно является причиной такой их взаимной откровенности, опасаться мне следует как того, так и другого.
У Орловского был серьезный повод ненавидеть меня, недаром же он организовал за мной погоню в ту страшную ночь, и у меня не вызывает сомнений: сделал он это с единственной целью - остановить меня любым способом, даже если для этого ему пришлось бы применить оружие...
Да что я такое говорю? Судя по тому, что мне удалось тогда услышать, они готовы были не просто поймать, а пристрелить и закопать меня в том самом лесу. Орловский был вне себя от злости и готов был на эту бессмысленную жестокость. И избежала этого кошмара я почти чудом.
И не за это ли мне мстит Алсуфьев?"
На этом я вновь оборвала себя, потому что - вопреки моим надеждам мысль, пришедшая ко мне теперь, не только не примирила все предыдущие версии, но противоречила всем им вместе взятым и каждой из них в отдельности. И это грозило запутать меня окончательно.
Если еще недавно у меня не было ни одной версии, то теперь меня угнетало их обилие.
Чтобы не сойти с ума, я взяла чистый лист бумаги и постаралась, не выплескивая на него лишних слов и эмоций, перечислить всех своих врагов и классифицировать все имеющиеся у меня на тот момент версии. Я надеялась, что благодаря этой работе смогу найти выход из этого разрастающегося с каждым часом лабиринта.
У меня получился следующий документ, который также долгое время хранился в моих бумагах, и поэтому я помню его почти дословно:
"Мои враги:
1. Алсуфьев.
2. Наталья Синицына (Люси).
3. Граф Орловский.
4. Враги Павла Синицына (кем бы они ни были).
5. Доныне неведомый мне злодей (такого варианта я тоже не исключаю).
Версии:
1. Все мои беды - результат действий Люси.
2. Все это - происки господина Алсуфьева, результат его мести моему мужу.
3. Сговор Алсуфьева и Орловского, и их совместная месть мне.
4. Я своими расследованиями причин гибели Александра напугала истинного виновника его смерти.
5. То же самое, но в отношении Синицына.
6. И последняя версия: я до сих пор не знаю истинной причины всего происходящего".
Как это ни странно, эти строки в некотором смысле успокоили меня. Приведенные в систему, все эти версии уже не казались столь многочисленными и противоречивыми, скорее, наоборот - мне показалось, что между ними нет столь больших противоречий, и я попыталась еще одну, универсальную версию, при которой все предыдущие были бы использованы в качестве подсобного материала.
И, что самое удивительное - мне это действительно удалось сделать.
Я размышляла приблизительно так:
- Допустим, все перечисленные мною люди действительно по какой-то причине меня ненавидят. У Орловского и Люси есть для этого реальные основания. У Алсуфьева, пожалуй, тоже, хотя и с небольшой натяжкой. Попробую объединить этих людей единой задачей. У них должно быть что-то общее, единая причина для ненависти ко мне. Что же это может быть такое? Что может объединять столь непохожих друг на друга людей?
Это был сложный вопрос, и он заставил меня как следует поработать мозгами. Действительно, если поводом для их ненависти ко мне был мой муж или Павел Синицын (а, возможно, именно их дружба), то нужно было прежде всего выяснить, что же в их деятельности так напугало всех этих людей, то есть иначе говоря - чем же столь опасным для них занимался мой муж, и какие именно сведения он сообщил Павлу. Если вспомнить алсуфьевский донос, то можно было сделать вывод, что именно это таинственное дело послужило причиной первых неприятностей Александра и допустить, что нынешние мои беды являются их логическим продолжением.
И снова какая-то мысль настойчиво стучалась в мое сознание, и я вынуждена была отвлечься от своих логических упражнений, чтобы выслушать ее.
На этот раз это была даже не моя мысль, потому что принадлежала она Александру Дюма, вернее, герою его романа. Я прочитала эти строки вчера, но лишь теперь они всплыли в моем сознании, требуя к себе особого внимания. И они прозвучали неожиданно актуально, словно граф Монте-Кристо говорил все это не для королевского прокурора Вильфора, а для меня, каким-то таинственным способом прознав о моих трудностях:
"Я хочу сказать, что взором, направленным на социальную организацию народов, вы видите лишь механизм машины, а не того совершенного мастера, который приводит ее в движение; вы замечаете вокруг себя только чиновников, назначенных на свои должности министром или королем, а люди, которых Бог поставил выше чиновников, министров и королей, поручив им выполнение миссии, а не исполнение должности, - эти люди ускользают от ваших близоруких взоров. Это свойство человеческого ничтожества с его несовершенными и слабыми органами. Товия принял ангела, явившегося возвратить ему зрение, за обыкновенного юношу. Народы считали Атиллу, явившегося уничтожить их, таким же завоевателем, как и все остальные. Им обоим пришлось открывать свое божественное назначение, чтобы быть узнанными; одному пришлось сказать: "Я ангел господень", а другому: "Я божий молот", чтобы их божественная сущность открылась".
- Совершенный мастер, который приводит машину в движение... - словно завороженная, повторила я вслед за графом Монте-Кристо и добавила в свой список врагов еще один пункт, вернее, переименовала тот, что прежде назывался "неведомый мне злодей". Злодей этот имел теперь имя "Совершенный мастер", и это мистическое, напоминающее о масонских таинствах словосочетание стало для меня столь же реальным, как и имена всех прочих моих неприятелей. И впредь я употребляла его уже как имя нарицательное.
Наступает в каждом расследовании или исследовании момент истины когда все ранее разрозненные факты выстраиваются в одну цепочку, словно гвардия на параде. Я чувствовала, что этот момент вот-вот наступит и не торопила его.
И слова "Совершенный мастер" стали тем ключом, который позволил мне вплотную к нему приблизиться.
С каждой минутой росла моя уверенность в том, что все те люди, которых я называла своими врагами, выполняют единую волю, исходящую от этого самого "мастера". И в этом случае противоречия между версиями исчезали, поскольку появлялось единое для всех них и недостающее до сих пор звено - его таинственные приказы.
"Что же это за мрачный гений, сумевший объединить вокруг себя столь непохожих друг на друга людей? - спрашивала я себя вновь и вновь. Государственный чиновник, преступница, граф - весьма любопытная подобралась у него команда... Серый кардинал, волею которого можно упрятать в тюрьму невинного человека, отправить на тот свет двух полицейских, сжечь постоялый двор, чтобы наказать провинившегося хозяина..."
Последняя мысль выскочила у меня сама собой. И я даже не поняла, откуда она взялась.
"А действительно, - решила я додумать ее до конца, - за что могли сжечь этот роковой для моего мужа постоялый двор? Не за то ли, что его хозяин поделился со мной кое-какими сведениями, и тем самым провинился перед таинственным "совершенным мастером"?
Я не допускала мысли, что пожар этот - простое совпадение. И то, что Алсуфьеву известно не только то, что я побывала на этом дворе, но даже та сумма, которой я одарила его хозяина в благодарность за те сведения и предметы, что он мне передал, лишь укрепляло меня в этой уверенности.
"Любопытно, значит опасности подвергаюсь не только я, - сделала я из этого резонный вывод, - но и те люди, которые оказывают мне содействие. Хозяин постоялого двора, Петр, за которым уже следит полиция... Интересно, кто следующий?"
Неудивительно, что мне сразу же пришла на ум Ксения Георгиевна. И представив, что она каким-то образом пострадает из-за меня, я впервые подумала, что пора мне поискать другого убежища.
Что бы ни грозило мне самой, подвергать какой бы то ни было опасности приютившего меня человека - я просто не имела права. А мысль, что, несмотря на все предосторожности, о приезде Петра Анатольевича в Елшанку стало известно кому-то из наших противников, заставила меня вздрогнуть и осторожно подойти к окну.
Я бы не удивилась, если бы увидела неподалеку пару крепких ребят в серых неприметных одеждах. Но ничего похожего за окном не обнаружила и заставила себя успокоиться.
- Главное - не паниковать, чтобы не наделать очередных глупостей, сказала я себе и решительно отошла от окна. Но неприятное чувство не торопилось покидать меня. Я решила поговорить на эту тему с Петром и, не откладывая дела в долгий ящик, пошла его разыскивать...
Петр как ни в чем ни бывало сидел на крылечке и любовался гуляющими по двору гусями.
***
Рис.38. Петр, гусей наблюдающий - чем не объект для художника?
***
- Даже не верится, что в мире могут происходить какие-то страшные вещи, - заявил он мне, как только я к нему приблизилась. - Вы знаете, Катенька, наверное, я старею, поскольку вот это, - он указал на самого крупного в стае гуся с лебединой шеей, - банальное зрелище едва не довело меня до слез умиления. А еще недавно мне казалось, что я совершенно не создан для деревенской жизни.
Я не расположена была к столь возвышенному разговору и довольно бесцеремонно оборвала его на полуслове:
- Вам не кажется, что своим присутствием мы подвергаем Ксению Георгиевну серьезной опасности?
- Не только кажется, - неожиданно серьезно ответил он и даже вздохнул при этом, - но я уже собирался говорить с вами на эту тему. Потому что, рискуя повториться, скажу, что мы с вами оказались вовлечены в весьма серьезные и, мягко говоря, опасные игры.
- В таком случае, - вновь перебила я его, - может быть, обсудим наши дальнейшие действия. Если, разумеется, вы и далее намерены принимать в них участие.
- Похоже, у меня уже нет права выбора, - не слишком весело улыбнулся он. И именно это меня убедило, что от обычной его легкомысленности не осталось и следа.
Ксении Георгиевны поблизости не было, но на всякий случай я предложила Петру прогуляться к речке. И там поговорить спокойно. Я уже достаточно хорошо представляла себе героический характер нашей старушки, чтобы не сомневаться - стоит ей услышать из этой беседы хоть одно слово и понять причину нашего грядущего отъезда, как она тут же попытается нас успокоить и, скорее всего, уговорит остаться у себя в деревне на максимально продолжительный срок, не считаясь с грозящими ей последствиями.
Разговор этот получился недолгим и закончился довольно неожиданно... Но об этом - снова в следующей главе.
***
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
***
- Самое главное для нас сейчас, - неожиданно для меня сказал Петр Анатольевич, как только мы дошли до речки и присели на бережку, - выяснить, от какого дела отстранили вашего мужа. И по какой причине.
Этот вопрос не то, чтобы не интересовал меня саму, но до сих пор у меня никак не доходили до него руки. И тем своевременней он теперь прозвучал. Лишний раз я убедилась в том, что Петр Анатольевич не случайно занялся журналистикой: он всегда умел ухватить самую суть вопроса, и посмотреть на любое дело с самой неожиданной стороны.
- И тогда я смогу назвать имя нашего с вами главного врага, уверенно закончил свою мысль мой спутник.
"Оказывается, наши мысли были весьма схожими, - подумала я. - Не об этом ли самом я размышляла перед тем, как отправиться на эту встречу? "Главный враг" или "совершенный мастер" - называй, как хочешь, суть от этого не меняется."
И не успела я произнести этот короткий внутренний монолог, как Петр Анатольевич меня совершенно огорошил:
- А еще меня интересует, где Алсуфьев прячет Люси?
- Алсуфьев? - не смогла я скрыть удивления.
Нет, пожалуй удивление - это не то слово. Скорее изумления, шока, потрясения. Поскольку ничего подобного мне в голову не приходило, да и вряд ли могло прийти.
Соучастник, слуга "совершенного мастера" - все это я допускала в качестве гипотезы, но чтобы Алсуфьев сам прятал Люси - этого я не могла допустить даже теоретически.
- А почему вы решили, что это он ее прячет? - напрямик задала я ему вопрос.
- А разве вы этого еще не поняли? - в свою очередь удивился Петр. Но это же очевидно.
Без зазрения совести он демонстрировал мне свое интеллектуальное превосходство, и в другой момент меня бы это обидело или даже разозлило. Но теперь мне было не до обид. Окажись его предположение верным хотя бы наполовину, и это бы все перевернуло с ног на голову, поэтому я предпочла спрятать свою обиду подальше, а вместо этого внимательно выслушать его доводы.
- Я же вам сказал, что якобы убитый вами кучер - никто иной, как Федька Крюк. Тот же человек, который участвовал в ночном нападении на вашего покорного слугу несколько дней тому назад. Отсюда можно сделать вывод, что оба этих "мероприятия" организованы если не одним человеком, то уж во всяком случае - одной компанией.
"Господи, как же этот Федька вылетел из моей памяти? - с досадой подумала я. - Он же действительно рассказывал об этом нам с Ксенией Георгиевной еще вчера. И как я могла забыть такую важную вещь?".
И это лишний раз доказывало, что на свете имеется немало очень даже неглупых людей, и признаться себе, что лучшие идеи не всегда рождаются исключительно в твоей мудрой голове, проглотить это как данность и на этом успокоиться. Что я и сделала, хоть и не без труда. Я же в те годы считала себя едва ли не самой умной женщиной России. Полагаю, что в той или иной степени точно так же в тайне считает большинство мужчин и женщин... разумеется, в отношении собственной персоны. Да и кто из нас не уверен в своей исключительности, особенно в этом возрасте?
Но это действительно было очень важное умозаключение, и я признала за Петром исключительные способности к сыскному делу и честно ему об этом сказала.
- Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы заметить очевидное, небрежно бросил он в ответ.
Это было уже чересчур, но я не успела поставить его на место, так как в эту самую минуту рядом с нами остановилась не замеченная нами коляска, и из нее вышла розовая от возбуждения Ксения Георгиевна.
- Очень хорошо, что я вас здесь встретила, - как ни в чем ни бывало заявила она.
- Разве вы куда-то ездили? - спросил Петр Анатольевич. И, думаю, лицо его при этом было не намного умнее моего. Мы оба чувствовали себя полными дураками.
- Не стала с вами обсуждать эту поездку, прежде мне хотелось самой удостовериться... - Ксения Георгиевна на миг замолчала, словно утеряв нить своей мысли, махнула рукой и продолжила, - впрочем, лучше поговорим об этом за обедом. Надеюсь, я не очень опоздала...
Она вновь забралась в коляску и была такова.
- Когда только успела? Она же практически не выходит из дому... - с недоумением проводил ее взглядом Петр.
Я была поражена не меньше его и лишь подтвердила его слова:
- Я тоже так считала до этой минуты. Видимо, ее заставило решиться на это какое-то чрезвычайно важное дело.
- Надеюсь, нам сообщат - какое именно?
- В том случае, если мы не опоздаем на обед. По-моему, нам деликатно намекнули на это.
И, не сговариваясь, мы чуть ли не бегом, обгоняя друг друга, бросились к дому.
Мы с таким нетерпением дожидались этого обеда, как будто постились как минимум месяц. Но Ксения Георгиевна появилась в гостиной только после того, как посетила баньку и смыла с себя всю дорожную пыль. А, усевшись во главе стола, взяла на себя обычные застольные обязанности, то есть следила, чтобы каждый из ее гостей перепробовал все кушанья, и чтобы прислуга успевала заменять тарелки. И только по озорному блеску в ее глазах можно было догадаться, что она прекрасно понимала, что нам с Петром было теперь совсем не до пирогов.
И только за традиционной чашечкой кофе она, наконец, смиловалась над нами и рассказала свою историю.
- Ох, уж эти мне дороги, - начала она издалека, - зарекалась не покидать дома. Так нет же, помчалась... очертя голову... Хорошо, хоть съездила с толком.
После этого она подняла глаза на нас с Петром и, увидев, наши внимательные лица и напряженные позы, расхохоталась по-девически задорным молодым смехом.
- Ладно, расскажу, а то еще расплачетесь чего доброго. Ровно дети, честное слово... - Она откашлялась, отхлебнула маленький глоток из своей серебряной кофейной чашечки и продолжила: - Собиралась я навестить одну свою старую знакомую...
И не замолкала уже до тех пор, пока не выложила нам всего. А когда вы узнаете, что ей удалось узнать, то поймете, с каким вниманием мы ее слушали, боясь пропустить хотя бы слово.
Но я не буду уподобляться вредной старушенции и не стану испытывать вашего терпения, а расскажу все без лишних вступлений и проволочек.
У Ксении Георгиевны было бесконечное количество знакомых, точнее, не было в губернии сколько-нибудь известного лица, ей НЕ знакомого. В этом отношении даже Петр Анатольевич мог ей позавидовать. Причем, с большей частью известных ей людей Ксения Георгиевна поддерживала чудесные отношения...
Вы уже почувствовали подвох? Если нет - то я сейчас объясню. Пообещав не уподобляться Ксении Георгиевне, Екатерина Алексеевна перещеголяла эту "вредную старушенцию" в несколько раз. Поэтому, как это ни чудовищно с моей стороны по отношению к дорогой родственнице, я таки вымарал несколько страниц авторского текста, и сделал это только ради вашего блага. Поэтому вы имеете возможность не заглядывать в конец главы, проклиная автора за бесконечные лирические отступления, а прочесть все уже теперь. Благодарственные письма прошу направлять на мое имя в адрес издательства.
С уважением, Александр Арсаньев
Ларису Васильевну Погребельскую Ксения Георгиевна считала своей подругой, и была знакома с ней едва ли не с девичества. Лариса Васильевна была ее ровесницей, но сохранила богатырское для своего возраста здоровье и не могла усидеть на месте и дня. Каждую осень отправляясь в Петербург, где сохранила принадлежавший ее мужу дом на Песках, а летом возвращаясь к себе в деревню, разъезжала по саратовским знакомым, рассказывала о своей петербургской жизни и давала хозяйственные советы, считая себя специалистом практически в любой области человеческих знаний. Благодаря подобному образу жизни, Лариса Васильевна была в курсе всех губернских событий, поэтому для Ксении Георгиевны была человеком незаменимым.
От Елшанки по деревенским понятиям жила эта самая Лариса Васильевна недалеко, хотя и не так близко, чтобы Ксения Георгиевна могла навещать ее без особой нужды. Теперь она решилась на это путешествие по единственной причине: Лариса Васильевна была знакома со многими людьми, с которыми сама Ксения Георгиевна по той или иной причине дела иметь не желала. Таких людей среди ее знакомых было немного, но одним из них был граф Орловский. А после моих рассказов о нем, Ксения Георгиевна почувствовала к нему большой интерес.
- Лариса приходилась родней его вдове, и я надеялась получить у нее ответы на некоторые возникшие у меня вопросы, но по пути натолкнулась на ваших, Катенька друзей...
Ксения Георгиевна лукаво прищурилась.
- Догадываетесь, кого я имею в виду?
- Нет, - честно созналась я.
- Господина Алсуфьева со товарищи, и знаете, где я его встретила?
- Понятия не имею.
- На выезде из Куницына. Я как раз проезжала мимо...
- А что ему там понадобилось на этот раз? - опередив меня, задал мой вопрос Петр Анатольевич.
- Вот и мне это показалось любопытным, - заговорщицки подмигнула Ксения Георгиевна, неожиданно напомнив этим какую-то сказочную разбойницу. - Поэтому я и сделала вид, что у меня поломалась карета и свернула в Куницыно, лишь только Алсуфьев скрылся с глаз.
- Ну и как, починили вам там карету? - неудачно пошутил Петр Анатольевич, волнение не самым лучшим образом отразилось на его остроумии.
Чего нельзя было сказать о Ксении Георгиевне. С самых безобидным видом она поддержала эту замечательную тему:
- Представьте себе - да. А заодно перековали одну из моих пристяжных. Она в последнее время что-то захромала, а в Куницыне весьма неплохой кузнец, так что, если что - могу дать рекомендацию...
- Ксения Георгиевна, не обращайте на него внимания, - не выдержала я, - Вы же не станете утверждать, что только это и можете нам сообщить?
Видимо, столько нетерпения и мольбы было в моем голосе, что Ксения Георгиевна без околичностей перешла к сути вопроса:
- Разумеется. Да будет вам известно - в Куницыне проживает ныне несколько моих бывших крестьян. Вернее, крестьянок, поскольку они оказались там, выйдя замуж за синицынских мужиков. Так что знакомых я там могла найти без труда. Более того, первая же крестьянка, вышедшая из усадьбы Павла Семеновича, узнала меня и пригласила в дом. Она еще при жизни хозяина вела там практически все хозяйство, и продолжает присматривать за домом по сию пору. Надо ли говорить, как я обрадовалась этому обстоятельству?
Варвара - так зовут эту неглупую молодую женщину - неплохо ко мне относится и еще с детства была со мной откровенна. В результате я получила все новости, так сказать, из первых рук. Думаю, - она с улыбкой посмотрела на Петра, - они не покажутся вам скучными.