Прежде чем они поднялись на крыльцо, я успела разглядеть, что по количеству румян и белил на лице и груди, девица эта могла бы конкурировать с портовыми дивами из бульварных романов. В жизни я ничего подобного не встречала, и от греха подальше поспешила укрыться в своей комнате.
Каково же было мое изумление, когда из гостиной до меня донесся истерический мужской смех и испуганный крик Ксении Георгиевны.
После секундного сомнения, я фурией ворвалась в гостиную и к своему ужасу обнаружила, что девица, не прекращая хохота, срывает с головы волосы. Не сразу я поняла, что это парик, и кого напоминает мне эта хохочущая физиономия, разукрашенная как пасхальное яичко. Когда же, наконец, сообразила, то без сил рухнула на диван, не зная смеяться мне или плакать.
Может быть, кто-то из читателей уже догадался, что это был наш щедрый на выдумки Петр Анатольевич. И именно ему, не переодевшись, пришлось бежать за успокоительным, чтобы привести в чувство хозяйку дома, которая, не выдержав подобного зрелища, тихонечко сползла по стенке на пол.
***
Рис.34 и 35. Этот анекдот желательно проиллюстрировать двумя картинками. На первой из них - "падшая женщина", мужчина в которой почти не угадывается. А на второй - разоблачение Петра, в прямом и переносном смысле. Он еще в женском платье, но уже с мужской, хоть и накрашенной головой. (см. аналогичный кадр фильма "В джазе только девушки"
***
Но как только он вернулся, я на всякий случай попросила его вновь покинуть гостиную, боясь, что его растерянный вид доконает бедную старушку, едва она придет в себя и откроет глаза.
И правильно сделала, поскольку на то, чтобы окончательно успокоить ее, у меня ушло не меньше четверти часа. И лишь тогда я позволила Петру показаться ей на глаза.
К счастью, он успел к тому времени стянуть с себя этот нелепый наряд и даже стер с лица большую часть грима.
- Петенька, - всхлипнула при его появлении Ксения Георгиевна, - что же ты со мной делаешь? Разве ж так можно?
Петр Анатольевич обернулся было ко мне за поддержкой, но наткнулся на столь выразительный взгляд, что моментально понял, что обратился не по адресу.
Для того, чтобы мы уселись за стол, и обрели способность слушать, потребовалось еще около часа. А выражение настороженности не покидало лица Ксении Георгиевны до конца вечера.
Надо сказать, что рассказ Петра Анатольевича поразил нас не меньше, хотя и в совершенно ином смысле. Честно признаюсь, что не ожидала услышать ничего подобного, тем более, что его начало было довольно заурядное для этого человека:
- Еще раз простите меня, сударыни, что своим внешним видом я невольно испугал вас до такой степени, что сердце мое обливается кровью. Всему виной мое обычное легкомыслие, - он сопроводил эти слова красивым жестом, в котором соединились воздушный поцелуй и искреннее раскаянье.
- Бог простит, - сухо ответила Ксения Георгиевна, и у меня создалось ощущение, что, если бы не сжигающее ее любопытство, то этим бы дело не ограничилось. При всем своем гостеприимстве и такте, характер старушка имела героический, и иной раз позволяла себе такие выражения... впрочем, я, кажется, отвлеклась. А Петр между тем продолжил свой монолог:
- Но, поверьте, я вырядился таким образом не из любви к трансвестизму, этому пороку я, слава тебе, Господи, не подвержен, и никогда бы не осмелился появиться перед вами в таком, мягко говоря, предосудительном виде, если бы не более, чем серьезные для этого основания. Но позвольте мне в своем рассказе соблюдать хронологическую последовательность, чтобы обилие событий не помешало вам получить исчерпывающую картину произошедших с утра событий. И, надеюсь, в конце моего рассказа ваши сердца смягчатся, а глаза увлажнит та божественная влага, с помощью которой женщины, и только они, с присущим им милосердием способны продемонстрировать свое сострадание.
Судя по витиеватости выражений, он репетировал свою речь по дороге в Елшанку, и существовала опасность, что сквозь хитросплетения его каламбуров добраться до смысла им произнесенного будет непросто.
- Если вы пытаетесь загладить свою вину, то не угодно ли вам будет выражаться попроще? - как можно язвительнее спросила я.
- Если на то будет ваше соизволение, - не без сожаления согласился Петр, хотя было заметно, что ему и самому давно не терпится перейти к сути дела.
Но не так-то просто перейти на нормальный человеческий язык, если ты оседлал конька красноречия, и еще некоторое время мы вынуждены были терпеть его остроумие. Видимо, некоторые, особенно удачные перлы ему было обидно оставить без применения, но я избавлю вас от сомнительного удовольствия им внимать, а сразу перейду к той части его рассказа, которого нам с Ксенией Георгиевной пришлось дожидаться так долго:
- Прямо от вас, как вам известно, я направился на место вашего, Екатерина Алексеевна, мнимого преступления, надеясь застать там наших супостатов, то бишь господина Алсуфьева со товарищи. Как это ни прискорбно, они оказались умнее, чем мы с вами предполагали, и не поспешили продемонстрировать свою преступную осведомленность всему свету. Проще говоря, я их там не застал. И собирался покинуть это скорбное место, но, тщательно взвесив все "за" и "против", остался там еще на некоторое время, преодолевая врожденное отвращение к жестоким зрелищам и запаху разложения.
Кстати... - Петр поднялся со своего места и на несколько мгновений выскочил в соседнюю комнату, откуда вернулся с каким-то свертком, - я захватил с места происшествия наиболее ценные вещественные доказательства вашей, Катенька, вины, тем более, что встреченные мною в лесу крестьяне наверняка поступили бы точно таким же образом некоторое время спустя. Я всего лишь опередил их, благодаря резвости моего скакуна. Вот, продемонстрировал он содержимое свертка, - не угодно ли полюбопытствовать...
Как я сразу же догадалась, это было мое оружие, те самые пистолеты, с помощью которых и было совершено убийство. Я еще не знала, радоваться мне или волноваться по этому поводу, благодарить мне за этот поступок Петра Алексеевича или напротив - выбранить, и, на всякий случай, не сделала ни того, ни другого. Ксения Георгиевна при виде этих страшных игрушек и вовсе потеряла дар речи, поэтому Петр лишь пожал плечами и в полной тишине продолжил рассказ:
- Ваш с позволения сказать экипаж, Катенька, я застал не совсем на том месте, где ожидал его увидеть. Мне пришлось пробродить некоторое время по окрестным лесам, прежде чем, наконец, удалось его обнаружить. И вот по какой причине. То несчастное животное, которое вы не удосужились распрячь, пыталось без своей подружки покинуть опостылевшее ему место, но зацепилось оглоблей за развесистое дерево и вынуждено по сей час быть буквально прикованным к этому новому для него месту. Но на его счастье та лошадка, которую вы осчастливили своим наездничеством, скрашивает ему это безрадостное состояние своим присутствием, поскольку по законам лошадиной верности вернулась к своей паре и теперь что-то нежно нашептывает ей на ухо.
Как я и ожидала, моя "индейская" лошадка на самом деле вернулась к возку. И это меня обрадовало. Таким образом я могла не волноваться, что меня смогут разыскать по ее следам. И я вздохнула облегченно. Наконец-то я услышала хоть какую-то полезную для меня информацию, хоть и в недопустимо замысловатой форме.
- Но это все присказки, сказка, как говорится, впереди, - меж тем торжественно заявил Петр Анатольевич, и по его тону можно было понять, что настал черед чему-то действительно важному. Так оно и оказалось.
- Я заглянул в карету, полюбовался вашим конвоиром, и, не найдя в этом занятии ничего приятного, перешел ко второму телу. И вот тут меня ожидал приятный сюрприз...
Испытывая наше терпение, Петр достал папиросу, прикурил ее от свечи и с наслаждением затянулся.
- Не думаю, что вы останетесь равнодушны к известию... - он сделал еще одну паузу, - когда узнаете, что он оказался моим старым знакомым.
- То есть? - не смогла я скрыть удивления, чем доставила рассказчику истинное наслаждение.
- Это был один из тех молодчиков, которым я обязан, - Петр с гордым видом продемонстрировал нам свое лицо, - своей нынешней внешностью.
- Я ничего не понимаю, - с отчаяньем воскликнула Ксения Георгиевна, и я попросила Петра в двух словах рассказать ей о том, кто и при каких обстоятельствах лишил его определенной доли мужской привлекательности. А сама воспользовалась этой возможностью, чтобы осознать всю важность этого известия. И какой-то очень важный вывод уже готов был сформироваться в моей голове, когда Петр Анатольевич, просветив Ксению Георгиевну, вернулся к основной канве своего рассказа.
- Я еще сомневался в сделанном мною открытии, но, обследовав тело, обнаружил на его правой руке отсутствие большого пальца. Я бы не обратил на это внимания, если бы не заметил другого: указательный и средний палец этого человека неведомой мне силой были деформированы таким образом, что напоминали знак вопроса. Из чего я сделал небесспорный, но весьма вероятный вывод, что еще недавно это тело носило гордое имя "Федька Крюк", одно из тех имен, которое удалось мне запомнить в пылу потасовки.
- Петенька, - прошептала забывшая про обиду Ксения Георгиевна, - но это же значит...
- Не будем торопиться с выводами, - поднял указательный палец Петр. Впереди у нас большая и еще более интересная часть повествования. И я бы не возражал промочить горло чем-нибудь столь же вкусным, сколь и целебным, прежде чем продолжить рассказ.
Ксения Георгиевна с улыбкой погрозила ему пальцем, но все-таки распорядилась принести столь полюбившийся ее гостю напиток.
Сделав маленький глоток настойки, Петр закатил глаза к небу, демонстрируя свой восторг, и приступил ко второй части своего рассказа:
- Не найдя в лесу более ничего заслуживающего внимания, я поспешил в Саратов, где у меня были назначены несколько деловых свиданий, а опаздывать, даже на деловые свидания, Катенька не даст соврать, я не привык.
Он сделал еще один глоток и переменил тон:
- Учитывая, что время уже позднее, я по возможности сокращу повествование и ограничусь лишь самыми важными сведениями, которые мне удалось раздобыть за это короткое время.
Иногда наш приятель умел быть лаконичным, и он блестяще доказал это в следующие несколько минут. Его рассказ был краток и выразителен. Тем более, что факты, в нем изложенные, были настолько красноречивы, что не нуждались в каких-либо украшениях. Поэтому позволю себе передать их своими словами.
Петр Анатольевич был достаточно благоразумен, чтобы не афишировать свой приезд в Саратов, поэтому постарался проехать стороной, благо на его жеребце можно с легкостью перескочить любую изгородь окружающих Саратов огородов. Поэтому его приезд вряд ли был отмечен на какой-нибудь заставе или полицейских постах.
Нет, он не подозревал в заговоре всю городскую полицию, но, как он сам выразился по этому поводу, береженого Бог бережет.
По приезде в город он, не заходя домой, направился по одному ему известным адресам на свои "деловые свидания". Наверное, я так никогда и не узнаю, от кого он получил все свои сведения, во всяком случае, и сегодня, хотя прошло столько лет, мне это по-прежнему неизвестно. Одно могу сказать наверняка: среди них был один сотрудник полиции, один обитатель Худобки и (в чем я ни минуты не сомневалась при его-то любвеобильности) - одна женщина. Причем, у меня есть основания предполагать, что последнее свиданье было не деловым, или во всяком случае не чисто таковым. Впрочем, это его личное дело, и меня оно не касается.
Как хотите, но, читая эти строки, я не мог избавиться от ощущения, что Катенька (во всяком случае, некоторое время) испытывала к этому молодому человеку не только дружеские чувства. Впрочем, может быть, я и ошибаюсь. Тем более, что у меня нет ни малейшего повода упрекнуть свою чудесную родственницу в подобного рода слабостях. А если в моих словах и есть доля истины, то - употребляя ее же собственное выражение - это ее личное дело.
Но как бы то ни было, сведения, доступ к которым он получил в результате всех этих свиданий, были поистине неоценимы. Посудите сами, ему удалось узнать причину неприязни некоторых сотрудников к моему покойному мужу. Чего я до той поры просто не могла себе представить. И когда он заявил, что кое-кто из сотрудников его ненавидел, я воскликнула:
- Но этого просто не может быть!
И в ответ Петр неожиданно обрадовался.
- Все правильно. Я так и предполагал, что, щадя вашу нервную систему, Александр Христофорович скрывал от вас все свои неприятности. Именно поэтому я решил проверить свои подозрения по своим каналам.
- Какие же у вас были причины для подобных подозрений? поинтересовалась я.
- Самые обыкновенные, - снисходительно улыбнулся Петр Анатольевич, занимая должность главного следователя, честный человек не может не иметь врагов. Поверьте моему опыту.
Высказывание это и тем более тон, которым оно было произнесено, в другой момент не вызвало бы у меня ничего, кроме улыбки. Петр Анатольевич был моим ровесником, и жизненный опыт, которым он иногда бравировал, был в большей степени плодом его воображения. Но на этот раз он был прав. И скоро я в этом убедилась окончательно.
- Поэтому я и спросил у своего знакомого, имени которого называть не буду, скажу лишь, что он имеет доступ к весьма конфиденциальным сведениям и иногда делится ими со мной... - после этих слов Петр с многозначительным видом помолчал, давая нам возможность оценить, каков он молодец, и не обнаружив восхищения на наших лицах, продолжил с некоторой обидой:
- Я спросил у него, не было ли у Александра Христофоровича в последнее время каких-нибудь склок или скандалов на службе? На что мой знакомый ответил утвердительно. Хотя подробностей он не помнил, но упомянул о каком-то доносе и попросил у меня два дня сроку, обещая разузнать все как следует. Это и было основной причиной моего желания оказаться сегодня в Саратове.
- Доносе? - переспросила я, не поверив своим ушам. Я была тогда действительно очень наивна, и вспоминать об этом мне теперь даже смешно. Но слово "донос", по моим тогдашним представлениям, никак не вязалось с образом Александра и подобная пакость, с моей тогдашней точки зрения, попросту не могла иметь места в его жизни.
***
Рис.36 Чтобы соблюсти частотность появления на страницах книги иллюстраций, предлагаю художнику самому выбрать любой момент этого рассказа для картинки.
***
- Как это не прискорбно, - развел руками Петр с видом человека, разуверившегося во всех человеческих добродетелях, - но донос на самом деле имел место. И единственное, чем я могу вас успокоить, что написан он был одним из самых неприятных людей в окружении вашего мужа.
- Алсуфьевым? - неожиданно для всех спросила Ксения Георгиевна.
- Вот видите, Катенька, Ксения Георгиевна, оказывается, давно обо всем догадалась, - хохотнул Петр, хотя по его расстроенному лицу было понятно, что старушкина догадливость его совсем не радовала. Она как бы ставила под сомнение его заслуги. И я постаралась сделать все возможное, чтобы убедить его в обратном. В результате через несколько минут к нему вернулось хорошее настроение, и он сообщил нам еще несколько сногсшибательных новостей.
И вы, наверное, не удивитесь, если прочитать о них я предложу вам в следующей главе. Потому что это, по-моему, становится у меня традицией. Но не потому, что я к этому стремлюсь, а скорее - наоборот, сказывается недостаток литературного опыта, за что искренне прошу вашего снисхождения.
***
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
***
Петр Анатольевич не только подтвердил предположение Ксении Георгиевны, но и сопроводил свой рассказ такими достоверными деталями доноса, которые не позволяли усомниться в достоверности его слов.
Смысл этой грязной бумажки заключался в том, что мой муж допустил несколько серьезных нарушений в ходе следствия, каждое из которых было вынесено в отдельный пункт и подробно комментировалось. Главным же обвинением доносчика было то, что в ходе следствия он не только пользовался услугами политически неблагонадежного человека, но и передал ему часть сведений секретного и совершенно секретного характера.
Под этими страшными обвинениями подразумевались беседы моего мужа с Павлом Семеновичем Синицыным, который, как выяснилось немного позже, действительно был во время оно не только уволен со службы, но и выслан из Петербурга под негласный надзор полиции.
Мне было известно о каких-то неприятностях Павла, в результате которых он вынужден был оставить службу, но я даже не предполагала, что они настолько серьезны. И Александр ни разу не обмолвился о них в моем присутствии, дабы не волновать понапрасну. Кроме того - дружба для него была понятием едва ли не священным, и его отношения с тем или иным человеком не зависели от политических взглядов, степени благонадежности или вероисповедания этого человека, то есть и в этом вопросе он придерживался европейских, а по тем временам - чуть ли не революционных взглядов. Впрочем, я, кажется, уже писала об этом.
Надо ли говорить, насколько серьезным было такое обвинение, и, если бы не благородный характер и удивительная порядочность главного полицмейстера губернии, о которой я когда-нибудь напишу подробнее, у Александра в результате этого доноса могли возникнуть весьма серьезные неприятности. Но тот ограничился лишь устным выговором, то есть неофициальной беседой с глазу на глаз, а по сути - дружеским предупреждением, хотя определенные меры ему все же пришлось принять, то есть отстранить Александра, во всяком случае, формально от этого дела, о чем знакомый Петра помнил абсолютно точно, хотя подробностей, да и самой сути дела - не знал.
По всем этим признакам я смогла вычислить, что человек, предоставивший Петру эти сведения, скорее всего, был мелким чиновником полицейского управления, имевшим, однако, доступ к весьма конфиденциальной информации.
- К сожалению, - закончил Петр Анатольевич первую часть своего рассказа, - мне не удалось получить этот донос в личное пользование, или хотя бы сделать с него копию. Более того, мой знакомый так и не выпустил его из рук, а поскольку его пристрастие к крепким напиткам с некоторых пор носит, мягко говоря, нездоровый характер, то рукопись, все то время, пока я ее читал, откликаясь на ритмичные подрагивания его конечностей, так и ходила ходуном, сильно затрудняя мне процесс чтения. Что служит лишним подтверждением того, что алкоголь в неумеренных количествах - яд, а в ограниченных - лекарство.
С этими словами он вновь наполнил свою рюмку и с наслаждением из нее отхлебнул.
- Свидание со вторым человеком, имени которого я тоже не хотел бы называть, тем более, что вряд ли оно вам известно, оказалось не менее плодотворным. Если бы не его почти бескорыстные услуги, я никогда в жизни не узнал бы содержания письма, полученного некоторое время назад господином Алсуфьевым.
Петр, не торопясь, закурил новую папиросу, и нам с Ксенией Георгиевной ничего не оставалось, как, затаив дыхание, терпеливо ждать продолжения рассказа. И, как выяснилось, далеко не напрасно.
Несколько минут спустя нам стало известно, что за день до моего ареста на имя господина Алсуфьева пришло письмо от... в первую минуту мне показалось, что я ослышалась... Натальи Павловны Синицыной, иначе говоря Люси, в котором она каялась в содеянном преступлении и обещала явиться с повинной, если ей будут предоставлены определенные гарантии безопасности.
Но не подумайте, что она каялась в убийстве собственного отца или в убийстве конвоира при побеге. Отнюдь нет. Она сожалела лишь о самом побеге, при том, что его организацию, а заодно и все остальные свои преступления "честно и откровенно" перекладывала на плечи... Екатерины Алексеевны Арсаньевой, то есть вашей покорной слуги. И с потрясающей воображение наглостью утверждала, что "эта страшная женщина" заставила ее взять вину на себя, угрожая в случае отказа жестокой расправой. Это-то самое письмо и позволило Алсуфьеву взять меня под стражу. Чем он тут же и воспользовался.
У меня не было слов, чтобы адекватно отреагировать на эту чудовищную ложь, и некоторое время я напоминала себе выброшенную на берег рыбу. Поскольку мои губы в течение нескольких минут совершали совершенно рыбьи беззвучные движения.
Но Петр Анатольевич не дал мне времени прийти в себя и сообщил новые подробности своей поездки, способные доконать самого невозмутимого человека: почти с первых же сделанных им по Саратову шагов он убедился, что его появление в городе не прошло незамеченным. Поскольку все его передвижения с самого начала сопровождались неким неприметным господином, проще говоря, - за ним следили.
- Честно говоря, я не сразу этому поверил, - нервно хохотнул Петр, но какие бы кренделя я не выделывал по Саратову, этот господин неизменно следовал за мной. И только то, что он не рискнул вслед за мной отправиться в Худобку (там, как известно, чужих не любят, тем более, таких навязчивых и любопытных), на короткое время избавило меня от его навязчивого присутствия. Но едва я покинул пределы этого забытого Богом предместья, как снова его заприметил.
Таким образом я убедился, что мой спутник никоим образом не относится к преступному миру, а скорее - наоборот. То есть я впервые в жизни почувствовал на собственной шкуре, каково это - находиться под неусыпным надзором полиции. И это мне совершенно не понравилось. И продолжает не нравиться до сих пор. Поскольку это означает, что мы с вами, Катенька, имеем в лице этой уважаемой мною государственной службы весьма серьезно настроенных оппонентов.
И только деятельное соучастие одного из моих знакомых, - при этих словах Петр Анатольевич потупил взгляд и напомнил мне великомученика с иконы, - позволило мне, изменив внешность, покинуть город неузнанным, то есть избавиться от хвоста. Хотя это и заставило вас с уважаемой Ксенией Георгиевной пережить несколько неприятных минут, за что еще раз приношу свои искренние и глубочайшие извинения.
***
Рис.37. Петр Анатольевич с потупленным взглядом - весьма любопытный вариант для еще одной иллюстрации.
***
Теперь мне стал понятным его давешний нелепый маскарад, и я готова была извиниться за свои суровые взгляды и недавнее свое не слишком ласковое к нему отношение, но он уже явно в этом не нуждался, поскольку прекрасно понимал, что сообщенные им факты с лихвой искупили то потрясение, которое мы с Ксенией Георгиевной пережили сегодня вечером, и всем своим видом теперь это демонстрировал, блаженно улыбаясь и глядя на нас ласковым и одновременно наглым взглядом. Ксения Георгиевна, видимо, вполне разделяла мое мнение, поскольку глядела на него уже без прежней настороженности и почти ласково.
Одним словом, за нашим столом воцарилась любовь и взаимное умиление, и это несмотря на то, что обстоятельства наши были далеки от идиллических.
После того, как Петр ответил на все наши вопросы, и в его путевых заметках не осталось для нас с Ксенией Георгиевной ни одного белого пятна, наступила довольно продолжительная пауза, в течение которой три автономно существующих человека осуществляли независимо друг от друга параллельную мыслительную деятельность, благодаря чему эта пауза не показалась нам ни излишне долгой, ни сколько-нибудь тягостной. Каждый из нас был слишком увлечен собственными размышлениями, и любое обсуждение в этот момент лишь нарушило бы его богатую внутреннюю жизнь. И потому было излишним.
Именно для таких мгновений существует в народе весьма точное обозначение: "Тихий ангел пролетел". И применительно к данному моменту эти красивые слова показались мне не просто фразой.
Нарушил это благолепие вновь Петр Анатольевич. Оказалось, что у него в запасе имеется еще одна новость, и он вручил нам ее, что называется на сладкое:
- Да, чуть было не забыл, - тихо и вкрадчиво, дабы не нарушить атмосферы, сказал он, - постоялый двор, на котором все произошло (он деликатно избегал всякого упоминания о гибели Александра) - сгорел.
- Когда? - спросила я.
- В самый день вашего ареста, не правда ли - удивительное совпадение?
Таким образом еще одна, на этот раз последняя новость прозвучала в этот вечер, вернее, ночь, потому что в момент ее произнесения за окном прокричали первые петухи, а на нашем столе с треском и брызгами агонизировали, предчувствуя скорый рассвет, очередные свечи.
- Пора ложиться спать, - подытожила Ксения Георгиевна общее ощущение и была совершенно права, поскольку в любой компании, даже самой замечательной, наступает момент, когда нужно отдохнуть друг от друга. И просто-напросто выспаться. И мы охотно подчинились ее мудрому распоряжению.
Я отправилась к себе в комнату и, несмотря на обилие новостей, заснула крепким здоровым сном, а когда проснулась - за окном уже вовсю светило солнце, лаяли собаки и пели птицы. Новый день приветствовал меня традиционными, знакомыми с детства деревенскими звуками.
Нужно было привыкать к новой реальности, в которую своими ночными рассказами перенес нас Петр Анатольевич. По-другому не скажешь. Во всяком случае, именно так воспринимала произошедшую метаморфозу я. Это был совершенно новый, непознанный мною мир, освоить который мне было необходимо, если я хотела продолжать в нем относительно благополучное существование. Что уже после первого с ним соприкосновения представлялось мне далеко не простым делом.
Как ни странно, было еще очень рано, хотя по моим ощущениям - я спала целую вечность. И очень удивилась, узнав от прислуги, что и Ксения Георгиевна и молодой барин еще "почивать изволят". А когда, наконец, и они выбрались из объятий Морфея, я уже успела передумать столько всякого разного, что самое время было отдохнуть. Что я и сделала, заговорив на совершенно посторонние, не имеющие никакого отношения к нашим ночным пересудам темы, чем явно обескуражила своих друзей. Им казалось, что ни о чем другом я думать уже не в состоянии.
Каково же было мое изумление, когда из гостиной до меня донесся истерический мужской смех и испуганный крик Ксении Георгиевны.
После секундного сомнения, я фурией ворвалась в гостиную и к своему ужасу обнаружила, что девица, не прекращая хохота, срывает с головы волосы. Не сразу я поняла, что это парик, и кого напоминает мне эта хохочущая физиономия, разукрашенная как пасхальное яичко. Когда же, наконец, сообразила, то без сил рухнула на диван, не зная смеяться мне или плакать.
Может быть, кто-то из читателей уже догадался, что это был наш щедрый на выдумки Петр Анатольевич. И именно ему, не переодевшись, пришлось бежать за успокоительным, чтобы привести в чувство хозяйку дома, которая, не выдержав подобного зрелища, тихонечко сползла по стенке на пол.
***
Рис.34 и 35. Этот анекдот желательно проиллюстрировать двумя картинками. На первой из них - "падшая женщина", мужчина в которой почти не угадывается. А на второй - разоблачение Петра, в прямом и переносном смысле. Он еще в женском платье, но уже с мужской, хоть и накрашенной головой. (см. аналогичный кадр фильма "В джазе только девушки"
***
Но как только он вернулся, я на всякий случай попросила его вновь покинуть гостиную, боясь, что его растерянный вид доконает бедную старушку, едва она придет в себя и откроет глаза.
И правильно сделала, поскольку на то, чтобы окончательно успокоить ее, у меня ушло не меньше четверти часа. И лишь тогда я позволила Петру показаться ей на глаза.
К счастью, он успел к тому времени стянуть с себя этот нелепый наряд и даже стер с лица большую часть грима.
- Петенька, - всхлипнула при его появлении Ксения Георгиевна, - что же ты со мной делаешь? Разве ж так можно?
Петр Анатольевич обернулся было ко мне за поддержкой, но наткнулся на столь выразительный взгляд, что моментально понял, что обратился не по адресу.
Для того, чтобы мы уселись за стол, и обрели способность слушать, потребовалось еще около часа. А выражение настороженности не покидало лица Ксении Георгиевны до конца вечера.
Надо сказать, что рассказ Петра Анатольевича поразил нас не меньше, хотя и в совершенно ином смысле. Честно признаюсь, что не ожидала услышать ничего подобного, тем более, что его начало было довольно заурядное для этого человека:
- Еще раз простите меня, сударыни, что своим внешним видом я невольно испугал вас до такой степени, что сердце мое обливается кровью. Всему виной мое обычное легкомыслие, - он сопроводил эти слова красивым жестом, в котором соединились воздушный поцелуй и искреннее раскаянье.
- Бог простит, - сухо ответила Ксения Георгиевна, и у меня создалось ощущение, что, если бы не сжигающее ее любопытство, то этим бы дело не ограничилось. При всем своем гостеприимстве и такте, характер старушка имела героический, и иной раз позволяла себе такие выражения... впрочем, я, кажется, отвлеклась. А Петр между тем продолжил свой монолог:
- Но, поверьте, я вырядился таким образом не из любви к трансвестизму, этому пороку я, слава тебе, Господи, не подвержен, и никогда бы не осмелился появиться перед вами в таком, мягко говоря, предосудительном виде, если бы не более, чем серьезные для этого основания. Но позвольте мне в своем рассказе соблюдать хронологическую последовательность, чтобы обилие событий не помешало вам получить исчерпывающую картину произошедших с утра событий. И, надеюсь, в конце моего рассказа ваши сердца смягчатся, а глаза увлажнит та божественная влага, с помощью которой женщины, и только они, с присущим им милосердием способны продемонстрировать свое сострадание.
Судя по витиеватости выражений, он репетировал свою речь по дороге в Елшанку, и существовала опасность, что сквозь хитросплетения его каламбуров добраться до смысла им произнесенного будет непросто.
- Если вы пытаетесь загладить свою вину, то не угодно ли вам будет выражаться попроще? - как можно язвительнее спросила я.
- Если на то будет ваше соизволение, - не без сожаления согласился Петр, хотя было заметно, что ему и самому давно не терпится перейти к сути дела.
Но не так-то просто перейти на нормальный человеческий язык, если ты оседлал конька красноречия, и еще некоторое время мы вынуждены были терпеть его остроумие. Видимо, некоторые, особенно удачные перлы ему было обидно оставить без применения, но я избавлю вас от сомнительного удовольствия им внимать, а сразу перейду к той части его рассказа, которого нам с Ксенией Георгиевной пришлось дожидаться так долго:
- Прямо от вас, как вам известно, я направился на место вашего, Екатерина Алексеевна, мнимого преступления, надеясь застать там наших супостатов, то бишь господина Алсуфьева со товарищи. Как это ни прискорбно, они оказались умнее, чем мы с вами предполагали, и не поспешили продемонстрировать свою преступную осведомленность всему свету. Проще говоря, я их там не застал. И собирался покинуть это скорбное место, но, тщательно взвесив все "за" и "против", остался там еще на некоторое время, преодолевая врожденное отвращение к жестоким зрелищам и запаху разложения.
Кстати... - Петр поднялся со своего места и на несколько мгновений выскочил в соседнюю комнату, откуда вернулся с каким-то свертком, - я захватил с места происшествия наиболее ценные вещественные доказательства вашей, Катенька, вины, тем более, что встреченные мною в лесу крестьяне наверняка поступили бы точно таким же образом некоторое время спустя. Я всего лишь опередил их, благодаря резвости моего скакуна. Вот, продемонстрировал он содержимое свертка, - не угодно ли полюбопытствовать...
Как я сразу же догадалась, это было мое оружие, те самые пистолеты, с помощью которых и было совершено убийство. Я еще не знала, радоваться мне или волноваться по этому поводу, благодарить мне за этот поступок Петра Алексеевича или напротив - выбранить, и, на всякий случай, не сделала ни того, ни другого. Ксения Георгиевна при виде этих страшных игрушек и вовсе потеряла дар речи, поэтому Петр лишь пожал плечами и в полной тишине продолжил рассказ:
- Ваш с позволения сказать экипаж, Катенька, я застал не совсем на том месте, где ожидал его увидеть. Мне пришлось пробродить некоторое время по окрестным лесам, прежде чем, наконец, удалось его обнаружить. И вот по какой причине. То несчастное животное, которое вы не удосужились распрячь, пыталось без своей подружки покинуть опостылевшее ему место, но зацепилось оглоблей за развесистое дерево и вынуждено по сей час быть буквально прикованным к этому новому для него месту. Но на его счастье та лошадка, которую вы осчастливили своим наездничеством, скрашивает ему это безрадостное состояние своим присутствием, поскольку по законам лошадиной верности вернулась к своей паре и теперь что-то нежно нашептывает ей на ухо.
Как я и ожидала, моя "индейская" лошадка на самом деле вернулась к возку. И это меня обрадовало. Таким образом я могла не волноваться, что меня смогут разыскать по ее следам. И я вздохнула облегченно. Наконец-то я услышала хоть какую-то полезную для меня информацию, хоть и в недопустимо замысловатой форме.
- Но это все присказки, сказка, как говорится, впереди, - меж тем торжественно заявил Петр Анатольевич, и по его тону можно было понять, что настал черед чему-то действительно важному. Так оно и оказалось.
- Я заглянул в карету, полюбовался вашим конвоиром, и, не найдя в этом занятии ничего приятного, перешел ко второму телу. И вот тут меня ожидал приятный сюрприз...
Испытывая наше терпение, Петр достал папиросу, прикурил ее от свечи и с наслаждением затянулся.
- Не думаю, что вы останетесь равнодушны к известию... - он сделал еще одну паузу, - когда узнаете, что он оказался моим старым знакомым.
- То есть? - не смогла я скрыть удивления, чем доставила рассказчику истинное наслаждение.
- Это был один из тех молодчиков, которым я обязан, - Петр с гордым видом продемонстрировал нам свое лицо, - своей нынешней внешностью.
- Я ничего не понимаю, - с отчаяньем воскликнула Ксения Георгиевна, и я попросила Петра в двух словах рассказать ей о том, кто и при каких обстоятельствах лишил его определенной доли мужской привлекательности. А сама воспользовалась этой возможностью, чтобы осознать всю важность этого известия. И какой-то очень важный вывод уже готов был сформироваться в моей голове, когда Петр Анатольевич, просветив Ксению Георгиевну, вернулся к основной канве своего рассказа.
- Я еще сомневался в сделанном мною открытии, но, обследовав тело, обнаружил на его правой руке отсутствие большого пальца. Я бы не обратил на это внимания, если бы не заметил другого: указательный и средний палец этого человека неведомой мне силой были деформированы таким образом, что напоминали знак вопроса. Из чего я сделал небесспорный, но весьма вероятный вывод, что еще недавно это тело носило гордое имя "Федька Крюк", одно из тех имен, которое удалось мне запомнить в пылу потасовки.
- Петенька, - прошептала забывшая про обиду Ксения Георгиевна, - но это же значит...
- Не будем торопиться с выводами, - поднял указательный палец Петр. Впереди у нас большая и еще более интересная часть повествования. И я бы не возражал промочить горло чем-нибудь столь же вкусным, сколь и целебным, прежде чем продолжить рассказ.
Ксения Георгиевна с улыбкой погрозила ему пальцем, но все-таки распорядилась принести столь полюбившийся ее гостю напиток.
Сделав маленький глоток настойки, Петр закатил глаза к небу, демонстрируя свой восторг, и приступил ко второй части своего рассказа:
- Не найдя в лесу более ничего заслуживающего внимания, я поспешил в Саратов, где у меня были назначены несколько деловых свиданий, а опаздывать, даже на деловые свидания, Катенька не даст соврать, я не привык.
Он сделал еще один глоток и переменил тон:
- Учитывая, что время уже позднее, я по возможности сокращу повествование и ограничусь лишь самыми важными сведениями, которые мне удалось раздобыть за это короткое время.
Иногда наш приятель умел быть лаконичным, и он блестяще доказал это в следующие несколько минут. Его рассказ был краток и выразителен. Тем более, что факты, в нем изложенные, были настолько красноречивы, что не нуждались в каких-либо украшениях. Поэтому позволю себе передать их своими словами.
Петр Анатольевич был достаточно благоразумен, чтобы не афишировать свой приезд в Саратов, поэтому постарался проехать стороной, благо на его жеребце можно с легкостью перескочить любую изгородь окружающих Саратов огородов. Поэтому его приезд вряд ли был отмечен на какой-нибудь заставе или полицейских постах.
Нет, он не подозревал в заговоре всю городскую полицию, но, как он сам выразился по этому поводу, береженого Бог бережет.
По приезде в город он, не заходя домой, направился по одному ему известным адресам на свои "деловые свидания". Наверное, я так никогда и не узнаю, от кого он получил все свои сведения, во всяком случае, и сегодня, хотя прошло столько лет, мне это по-прежнему неизвестно. Одно могу сказать наверняка: среди них был один сотрудник полиции, один обитатель Худобки и (в чем я ни минуты не сомневалась при его-то любвеобильности) - одна женщина. Причем, у меня есть основания предполагать, что последнее свиданье было не деловым, или во всяком случае не чисто таковым. Впрочем, это его личное дело, и меня оно не касается.
Как хотите, но, читая эти строки, я не мог избавиться от ощущения, что Катенька (во всяком случае, некоторое время) испытывала к этому молодому человеку не только дружеские чувства. Впрочем, может быть, я и ошибаюсь. Тем более, что у меня нет ни малейшего повода упрекнуть свою чудесную родственницу в подобного рода слабостях. А если в моих словах и есть доля истины, то - употребляя ее же собственное выражение - это ее личное дело.
Но как бы то ни было, сведения, доступ к которым он получил в результате всех этих свиданий, были поистине неоценимы. Посудите сами, ему удалось узнать причину неприязни некоторых сотрудников к моему покойному мужу. Чего я до той поры просто не могла себе представить. И когда он заявил, что кое-кто из сотрудников его ненавидел, я воскликнула:
- Но этого просто не может быть!
И в ответ Петр неожиданно обрадовался.
- Все правильно. Я так и предполагал, что, щадя вашу нервную систему, Александр Христофорович скрывал от вас все свои неприятности. Именно поэтому я решил проверить свои подозрения по своим каналам.
- Какие же у вас были причины для подобных подозрений? поинтересовалась я.
- Самые обыкновенные, - снисходительно улыбнулся Петр Анатольевич, занимая должность главного следователя, честный человек не может не иметь врагов. Поверьте моему опыту.
Высказывание это и тем более тон, которым оно было произнесено, в другой момент не вызвало бы у меня ничего, кроме улыбки. Петр Анатольевич был моим ровесником, и жизненный опыт, которым он иногда бравировал, был в большей степени плодом его воображения. Но на этот раз он был прав. И скоро я в этом убедилась окончательно.
- Поэтому я и спросил у своего знакомого, имени которого называть не буду, скажу лишь, что он имеет доступ к весьма конфиденциальным сведениям и иногда делится ими со мной... - после этих слов Петр с многозначительным видом помолчал, давая нам возможность оценить, каков он молодец, и не обнаружив восхищения на наших лицах, продолжил с некоторой обидой:
- Я спросил у него, не было ли у Александра Христофоровича в последнее время каких-нибудь склок или скандалов на службе? На что мой знакомый ответил утвердительно. Хотя подробностей он не помнил, но упомянул о каком-то доносе и попросил у меня два дня сроку, обещая разузнать все как следует. Это и было основной причиной моего желания оказаться сегодня в Саратове.
- Доносе? - переспросила я, не поверив своим ушам. Я была тогда действительно очень наивна, и вспоминать об этом мне теперь даже смешно. Но слово "донос", по моим тогдашним представлениям, никак не вязалось с образом Александра и подобная пакость, с моей тогдашней точки зрения, попросту не могла иметь места в его жизни.
***
Рис.36 Чтобы соблюсти частотность появления на страницах книги иллюстраций, предлагаю художнику самому выбрать любой момент этого рассказа для картинки.
***
- Как это не прискорбно, - развел руками Петр с видом человека, разуверившегося во всех человеческих добродетелях, - но донос на самом деле имел место. И единственное, чем я могу вас успокоить, что написан он был одним из самых неприятных людей в окружении вашего мужа.
- Алсуфьевым? - неожиданно для всех спросила Ксения Георгиевна.
- Вот видите, Катенька, Ксения Георгиевна, оказывается, давно обо всем догадалась, - хохотнул Петр, хотя по его расстроенному лицу было понятно, что старушкина догадливость его совсем не радовала. Она как бы ставила под сомнение его заслуги. И я постаралась сделать все возможное, чтобы убедить его в обратном. В результате через несколько минут к нему вернулось хорошее настроение, и он сообщил нам еще несколько сногсшибательных новостей.
И вы, наверное, не удивитесь, если прочитать о них я предложу вам в следующей главе. Потому что это, по-моему, становится у меня традицией. Но не потому, что я к этому стремлюсь, а скорее - наоборот, сказывается недостаток литературного опыта, за что искренне прошу вашего снисхождения.
***
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
***
Петр Анатольевич не только подтвердил предположение Ксении Георгиевны, но и сопроводил свой рассказ такими достоверными деталями доноса, которые не позволяли усомниться в достоверности его слов.
Смысл этой грязной бумажки заключался в том, что мой муж допустил несколько серьезных нарушений в ходе следствия, каждое из которых было вынесено в отдельный пункт и подробно комментировалось. Главным же обвинением доносчика было то, что в ходе следствия он не только пользовался услугами политически неблагонадежного человека, но и передал ему часть сведений секретного и совершенно секретного характера.
Под этими страшными обвинениями подразумевались беседы моего мужа с Павлом Семеновичем Синицыным, который, как выяснилось немного позже, действительно был во время оно не только уволен со службы, но и выслан из Петербурга под негласный надзор полиции.
Мне было известно о каких-то неприятностях Павла, в результате которых он вынужден был оставить службу, но я даже не предполагала, что они настолько серьезны. И Александр ни разу не обмолвился о них в моем присутствии, дабы не волновать понапрасну. Кроме того - дружба для него была понятием едва ли не священным, и его отношения с тем или иным человеком не зависели от политических взглядов, степени благонадежности или вероисповедания этого человека, то есть и в этом вопросе он придерживался европейских, а по тем временам - чуть ли не революционных взглядов. Впрочем, я, кажется, уже писала об этом.
Надо ли говорить, насколько серьезным было такое обвинение, и, если бы не благородный характер и удивительная порядочность главного полицмейстера губернии, о которой я когда-нибудь напишу подробнее, у Александра в результате этого доноса могли возникнуть весьма серьезные неприятности. Но тот ограничился лишь устным выговором, то есть неофициальной беседой с глазу на глаз, а по сути - дружеским предупреждением, хотя определенные меры ему все же пришлось принять, то есть отстранить Александра, во всяком случае, формально от этого дела, о чем знакомый Петра помнил абсолютно точно, хотя подробностей, да и самой сути дела - не знал.
По всем этим признакам я смогла вычислить, что человек, предоставивший Петру эти сведения, скорее всего, был мелким чиновником полицейского управления, имевшим, однако, доступ к весьма конфиденциальной информации.
- К сожалению, - закончил Петр Анатольевич первую часть своего рассказа, - мне не удалось получить этот донос в личное пользование, или хотя бы сделать с него копию. Более того, мой знакомый так и не выпустил его из рук, а поскольку его пристрастие к крепким напиткам с некоторых пор носит, мягко говоря, нездоровый характер, то рукопись, все то время, пока я ее читал, откликаясь на ритмичные подрагивания его конечностей, так и ходила ходуном, сильно затрудняя мне процесс чтения. Что служит лишним подтверждением того, что алкоголь в неумеренных количествах - яд, а в ограниченных - лекарство.
С этими словами он вновь наполнил свою рюмку и с наслаждением из нее отхлебнул.
- Свидание со вторым человеком, имени которого я тоже не хотел бы называть, тем более, что вряд ли оно вам известно, оказалось не менее плодотворным. Если бы не его почти бескорыстные услуги, я никогда в жизни не узнал бы содержания письма, полученного некоторое время назад господином Алсуфьевым.
Петр, не торопясь, закурил новую папиросу, и нам с Ксенией Георгиевной ничего не оставалось, как, затаив дыхание, терпеливо ждать продолжения рассказа. И, как выяснилось, далеко не напрасно.
Несколько минут спустя нам стало известно, что за день до моего ареста на имя господина Алсуфьева пришло письмо от... в первую минуту мне показалось, что я ослышалась... Натальи Павловны Синицыной, иначе говоря Люси, в котором она каялась в содеянном преступлении и обещала явиться с повинной, если ей будут предоставлены определенные гарантии безопасности.
Но не подумайте, что она каялась в убийстве собственного отца или в убийстве конвоира при побеге. Отнюдь нет. Она сожалела лишь о самом побеге, при том, что его организацию, а заодно и все остальные свои преступления "честно и откровенно" перекладывала на плечи... Екатерины Алексеевны Арсаньевой, то есть вашей покорной слуги. И с потрясающей воображение наглостью утверждала, что "эта страшная женщина" заставила ее взять вину на себя, угрожая в случае отказа жестокой расправой. Это-то самое письмо и позволило Алсуфьеву взять меня под стражу. Чем он тут же и воспользовался.
У меня не было слов, чтобы адекватно отреагировать на эту чудовищную ложь, и некоторое время я напоминала себе выброшенную на берег рыбу. Поскольку мои губы в течение нескольких минут совершали совершенно рыбьи беззвучные движения.
Но Петр Анатольевич не дал мне времени прийти в себя и сообщил новые подробности своей поездки, способные доконать самого невозмутимого человека: почти с первых же сделанных им по Саратову шагов он убедился, что его появление в городе не прошло незамеченным. Поскольку все его передвижения с самого начала сопровождались неким неприметным господином, проще говоря, - за ним следили.
- Честно говоря, я не сразу этому поверил, - нервно хохотнул Петр, но какие бы кренделя я не выделывал по Саратову, этот господин неизменно следовал за мной. И только то, что он не рискнул вслед за мной отправиться в Худобку (там, как известно, чужих не любят, тем более, таких навязчивых и любопытных), на короткое время избавило меня от его навязчивого присутствия. Но едва я покинул пределы этого забытого Богом предместья, как снова его заприметил.
Таким образом я убедился, что мой спутник никоим образом не относится к преступному миру, а скорее - наоборот. То есть я впервые в жизни почувствовал на собственной шкуре, каково это - находиться под неусыпным надзором полиции. И это мне совершенно не понравилось. И продолжает не нравиться до сих пор. Поскольку это означает, что мы с вами, Катенька, имеем в лице этой уважаемой мною государственной службы весьма серьезно настроенных оппонентов.
И только деятельное соучастие одного из моих знакомых, - при этих словах Петр Анатольевич потупил взгляд и напомнил мне великомученика с иконы, - позволило мне, изменив внешность, покинуть город неузнанным, то есть избавиться от хвоста. Хотя это и заставило вас с уважаемой Ксенией Георгиевной пережить несколько неприятных минут, за что еще раз приношу свои искренние и глубочайшие извинения.
***
Рис.37. Петр Анатольевич с потупленным взглядом - весьма любопытный вариант для еще одной иллюстрации.
***
Теперь мне стал понятным его давешний нелепый маскарад, и я готова была извиниться за свои суровые взгляды и недавнее свое не слишком ласковое к нему отношение, но он уже явно в этом не нуждался, поскольку прекрасно понимал, что сообщенные им факты с лихвой искупили то потрясение, которое мы с Ксенией Георгиевной пережили сегодня вечером, и всем своим видом теперь это демонстрировал, блаженно улыбаясь и глядя на нас ласковым и одновременно наглым взглядом. Ксения Георгиевна, видимо, вполне разделяла мое мнение, поскольку глядела на него уже без прежней настороженности и почти ласково.
Одним словом, за нашим столом воцарилась любовь и взаимное умиление, и это несмотря на то, что обстоятельства наши были далеки от идиллических.
После того, как Петр ответил на все наши вопросы, и в его путевых заметках не осталось для нас с Ксенией Георгиевной ни одного белого пятна, наступила довольно продолжительная пауза, в течение которой три автономно существующих человека осуществляли независимо друг от друга параллельную мыслительную деятельность, благодаря чему эта пауза не показалась нам ни излишне долгой, ни сколько-нибудь тягостной. Каждый из нас был слишком увлечен собственными размышлениями, и любое обсуждение в этот момент лишь нарушило бы его богатую внутреннюю жизнь. И потому было излишним.
Именно для таких мгновений существует в народе весьма точное обозначение: "Тихий ангел пролетел". И применительно к данному моменту эти красивые слова показались мне не просто фразой.
Нарушил это благолепие вновь Петр Анатольевич. Оказалось, что у него в запасе имеется еще одна новость, и он вручил нам ее, что называется на сладкое:
- Да, чуть было не забыл, - тихо и вкрадчиво, дабы не нарушить атмосферы, сказал он, - постоялый двор, на котором все произошло (он деликатно избегал всякого упоминания о гибели Александра) - сгорел.
- Когда? - спросила я.
- В самый день вашего ареста, не правда ли - удивительное совпадение?
Таким образом еще одна, на этот раз последняя новость прозвучала в этот вечер, вернее, ночь, потому что в момент ее произнесения за окном прокричали первые петухи, а на нашем столе с треском и брызгами агонизировали, предчувствуя скорый рассвет, очередные свечи.
- Пора ложиться спать, - подытожила Ксения Георгиевна общее ощущение и была совершенно права, поскольку в любой компании, даже самой замечательной, наступает момент, когда нужно отдохнуть друг от друга. И просто-напросто выспаться. И мы охотно подчинились ее мудрому распоряжению.
Я отправилась к себе в комнату и, несмотря на обилие новостей, заснула крепким здоровым сном, а когда проснулась - за окном уже вовсю светило солнце, лаяли собаки и пели птицы. Новый день приветствовал меня традиционными, знакомыми с детства деревенскими звуками.
Нужно было привыкать к новой реальности, в которую своими ночными рассказами перенес нас Петр Анатольевич. По-другому не скажешь. Во всяком случае, именно так воспринимала произошедшую метаморфозу я. Это был совершенно новый, непознанный мною мир, освоить который мне было необходимо, если я хотела продолжать в нем относительно благополучное существование. Что уже после первого с ним соприкосновения представлялось мне далеко не простым делом.
Как ни странно, было еще очень рано, хотя по моим ощущениям - я спала целую вечность. И очень удивилась, узнав от прислуги, что и Ксения Георгиевна и молодой барин еще "почивать изволят". А когда, наконец, и они выбрались из объятий Морфея, я уже успела передумать столько всякого разного, что самое время было отдохнуть. Что я и сделала, заговорив на совершенно посторонние, не имеющие никакого отношения к нашим ночным пересудам темы, чем явно обескуражила своих друзей. Им казалось, что ни о чем другом я думать уже не в состоянии.