На этом я вынуждена закончить пока свои записи, потому что, кажется, проснулся Петр. Делаю это с сожалением, поскольку чувствую, что я на верном пути. Наверное, приблизительно так бы чувствовал себя ученый на пороге важного открытия, если бы его в эту минуту отвлекли.
Но, судя по всему, это Петр стучится ко мне в комнату... Ему не терпится вернуться к нашему..."
На этом обрывается эта запись в моем дневнике, поскольку в то утро Петр действительно влетел ко мне со стремительностью урагана, как только понял, что спать я не ложилась и обрушил на меня целую лавину новых идей и предложений.
Видимо, они пришли к нему во сне, и он уже пытался поделиться ими с Ксенией Георгиевной через стенку ее спальни, эти звуки и отвлекли меня от дневника. А теперь стоял передо мной, отдохнувший и свежий, и, размахивая руками от переполнявших его чувств, вещал:
- Катенька, мы с вами искали черную кошку в не менее черной комнате, прекрасно понимая, что ее там нет! Я все понял!
Упоминание им кошки вызвало в моей памяти вчерашнее мое удачное сравнение, и я не смогла удержаться от улыбки. Но сегодня на его лице появилась пара новых оттенков, и его физиономия, если что и напоминала, то уже никак не кошку, а, скорее, - палитру безумного художника. Вместе с тем - его черты уже принимали более натуральные формы, и, если бы не экзотическая раскраска, можно было бы сказать, что он вновь обрел свое лицо. И его трудно было бы с кем-то перепутать. А при его популярности в городе - тем более.
- Вместо того, чтобы переливать из пустого в порожнее, - между тем говорил он, - мне давно пора отправиться к месту преступления и постараться увидеть, а если повезет, - он многозначительно поднял вверх палец с отращенным по моде длинным ногтем,- то и услышать.
- Что вы хотите там увидеть? - спросила я, поскольку не очень поняла, что он имеет в виду.
- Прежде всего, я собираюсь застать там полицию, - на слове "застать" он сделал такой акцент, что не заметить его было невозможно. - Что уже послужит для нас великолепной уликой. Если они там, или уже успели там побывать с утра, то этой послужит нам доказательством, что все это было на самом деле спланировано заранее. Иначе им не удалось бы отыскать этот весьма скромный по вашему описанию возок в гуще леса, в стороне от оживленных дорог.
В его словах была определенная логика, и я не стала с ним спорить, но ехать туда, тем более, что его подозрения казались мне достоверными, было небезопасно, и об этом я ему тут же заявила.
- Кто бы говорил об осторожности, - сморщившись, отмахнулся он от меня, едва не позабыв про элементарную вежливость, чего я прежде за ним никогда не замечала. Но тут же простила ему эту мелочь, видя в каком возбужденном состоянии он находится. Кроме того, в результатах этой поездки, прежде всего, была заинтересована я сама. И, в конечном итоге, все, чем занимался Петр последнее время, он делал исключительно ради моего спасения. И я, безусловно, должна была ему за это быть благодарна.
- А если они окажутся умнее, и отложат это дело на некоторое время, я сверну на почтовый тракт и доберусь до Саратова. Я уже говорил вам вчера, что мне должны сегодня сообщить кое-что важное. И если успею, то уже вечером привезу вам сенсационное сообщение.
Произнеся эту тираду, он загадочно и с выражением превосходства на лице улыбнулся и покинул мою комнату.
Через некоторое время мы с Ксенией Георгиевной, разбуженной своим беспокойным гостем и уже вставшей с постели, могли наблюдать, как его отдохнувший за ночь жеребец с хозяином на спине скрылся за небольшой рощицей в том самом направлении, откуда не далее, чем сутки назад, приехала я сама.
- Господи, - неожиданно воскликнула Ксения Георгиевна и в отчаянии заломила руки, словно произошло что-то непоправимое.
- Что такое? - испуганно спросила я, предчувствуя недоброе.
Но причина ее отчаяния оказалась не слишком страшной:
- Он уехал, не позавтракав, - почти со слезами на глазах пояснила свой жест старушка, и, заметив улыбку на моем лице, нахмурилась, - это совершенно не смешно. А в наказание за ваш смех я заставлю вас съесть все, что было приготовлено на троих, - уже с улыбкой закончила она. И мир между нами был восстановлен.
Мы отправились завтракать, и она действительно принудила меня съесть целую гору горячих пирогов и плюшек, и отказывалась внимать моим мольбам о пощаде до тех пор, пока на огромном блюде не осталось ни кусочка. Так что в конце завтрака, вопреки своей многолетней привычке, я вынуждена была отказаться от кофе. Для него уже просто не оставалось места в желудке.
И когда Ксения Георгиевна ласково предложила мне прилечь на диван, не стала ей перечить, хотя прежде всегда смеялась над этой типично российской привычкой.
Хозяйка со своим неизменным вязанием уютно присела у меня в ногах и завела один из тех неторопливых разговоров, которыми славилась. Я не перебивала ее, лишь иногда задавала короткие вопросы, поскольку рассказ ее оказался весьма любопытным.
- Я была слишком взволнована после вашего ночного рассказа и не смогла заснуть, - произнесла она вроде бы самым обычным тоном, но по каким-то неведомым внешним признакам я догадалась, что продолжение будет очень серьезным. И не ошиблась. - Мне вспомнилось кое-что... раз, два, три, четыре... - продолжила она, не забывая подсчитывать петли в невероятно сложном и красивом узоре, который буквально на глазах рождался под ее пальцами, - и думаю, что вам, Катенька, это может пригодиться...
Пару лет назад я познакомилась с одним человеком, вы, наверняка, слышали его имя. Это...
Она назвала мне имя, слишком известное, чтобы упоминать его всуе. Могу только сказать, что известие о знакомстве с ним Ксении Георгиевны весьма меня удивило. Дело в том, что названный ею человек проживал в Петербурге и занимал весьма серьезное положение в министерстве внутренних дел. Мой муж часто упоминал это имя, но ни ему, ни кому либо из моих знакомых не доводилось встречаться с ним лично. Для удобства назову его... Иваном Ивановичем, хотя его настоящее имя даже отдаленно не напоминает этого распространенного у нас сочетания... Нет, все-таки лучше назвать его Петром Петровичем, поскольку это имя как нельзя лучше отображает твердокаменный характер этого человека.
Автор предполагает, что любому из потенциальных читателей ее романа с гимназических времен известен перевод имени Петр - камень. Думаю, что большинство моих современников тоже располагают этой информацией, но на всякий случай решил напомнить, чтобы не было недоразумений.
Он был известен мне, как весьма суровый и даже жестокий господин, но его жестокость, направленная против нарушителей закона, служила во благо и потому не вызывала тех недобрых чувств, которые обычно вызывает это качество у большинства женщин. Славился он и своей принципиальностью, и верностью слову и некоторыми другими качествами, которыми с моей точки зрения должен обладать каждый уважающий себя мужчина, уж коли все лучшие человеческие качества в нашем отечестве принято считать чисто мужской прерогативой.
- Мы познакомились с ним у моей двоюродной сестры, - продолжила свой рассказ Ксения Георгиевна, - когда я ездила гостить к ней во Владимир. Да будет вам известно, я только второе лето не покидаю своей деревни, а еще недавно домоседкой меня назвать было бы трудно. Так вот этот самый Петр Петрович (она, разумеется, назвала его настоящее имя), приходится отдаленной родней ее мужу, и заезжал к ним с визитом, будучи по делам во Владимирской губернии. Таким образом мы и были друг другу представлены и разговорились...
Начали вспоминать общих знакомых, и разговор зашел о Саратовской губернии, в том числе, и о моих соседях. Вот тогда он и спросил у меня о Синицыне.
- Как? - вздрогнула я, поскольку совершенно не ожидала услышать этого имени. - Павла Семеновича?
- А что вас так удивило? Он же служил одно время в Петербурге, и, если мне не изменяет память, по тому же ведомству. Так вот... Петр Петрович спросил, жив ли он и, если жив, то как поживает. Я заверила его в отличном здравии Павла и выразила некоторое удивление по поводу его вопроса, ведь Павел тогда был еще так молод...
Ксения Георгиевна ненадолго замолчала и печальная тень прошла у нее по лицу...
- И убивать его тогда еще никто не собирался... - добавила она через некоторое время.
- И что он вам ответил? - напомнила я.
- Он сказал весьма странную фразу, на которую я почти не обратила тогда внимания, а вот теперь... Теперь, после того, как его убили... Он ответил мне, что у Павла Семеновича есть удивительная способность приобретать опасных врагов, - неожиданно твердо закончила она и внимательно посмотрела мне в глаза.
- Так и сказал?
- Слово в слово. А потом добавил, что с такой способностью не живут долго.
Я вздрогнула, услышав последние слова, потому что с учетом недавних событий они прозвучали зловещим пророчеством и едва ли не угрозой. У меня пропало всякое желание долее оставаться в горизонтальном положении, и я приподнялась с подушек.
- То есть вы полагаете, что это каким-то образом проливает след на его...
- Не знаю, - поджала губы старушка, - но когда вы заговорили о потенциальных врагах вашего Александра...
"Ну, конечно же, - подумала я, - скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто твои враги. И если я не могла вспомнить врагов Александра, мне давно пора было подумать о врагах его друзей. Тем более, таких близких друзей, каким оставался для него Павел Семенович до последнего дня жизни. И сам пережил его ненадолго..."
- А что еще сказал вам о Павле Петр Петрович? - спросила я, поняв, что Ксения Георгиевна на этом хочет закончить свой рассказ.
- Просил при случае передать привет.
- И все?
- Все, - пожала она плечами. - Более того, он, кажется, и об этих своих словах потом пожалел, так мне, во всяком случае, показалось... И мы перешли на другую тему.
- Интересно, - вставая с дивана, поблагодарила я старушку, - это может оказаться действительно очень важным. Вы не обидитесь, если я покину вас ненадолго?
- Далеко ли собрались? - тревожно спросила меня хозяйка. Ей показалось, что я решила покинуть ее дом.
- Всего лишь к себе в комнату. Мне хочется немного подумать, успокоила я ее, и она вздохнула с облегчением:
- Разумеется, да и мне пора отдохнуть. Встретимся за обедом.
Прежде, чем отправиться к себе, я еще раз поблагодарила Ксению Георгиевну за все, что она для меня делала и наговорила ей кучу комплиментов, чем совершенно смутила и даже вогнала в краску. Но я говорила абсолютно искренне. Если бы не она, мне пришлось бы туго. А благодаря ей я чувствовала себя в эту минуту настолько комфортно и спокойно, насколько можно себе представить, тем более в моем положении беглой арестантки.
Прийдя к себе в комнату, я попыталась еще раз проанализировать результаты своего расследования, но, вопреки ожиданиям, не смогла этого сделать. "Враг твоего друга - твой враг", - повторяла я вновь и вновь, расхаживая по комнате. И на этом меня заклинило. В конце концов у меня разболелась голова, и это стало единственным результатом моих усилий.
И чтобы отвлечься и отдохнуть, я вновь обратилась к той книге, с которой, если читатель помнит, не расставалась все последние дни. Вот и теперь она лежала передо мной на столе, и теплый ветерок из открытого окна слегка шевелил ее страницы, словно предлагая их прочесть.
Повзрослевший граф на ее страницах вовсю развлекался на Римском карнавале, и некоторые страницы описания этих действительно величественных торжеств поднимались у автора до уровня истинной поэзии, хотя история романтических римских разбойников оставила меня равнодушной и едва не заставила отложить книгу до лучших времен. Но следующие строчки, едва достигнув моего сознания, буквально заставили вздрогнуть:
- Послушайте, - сказал граф, и лицо его налилось желчью, как у других оно наливается кровью. - Если бы кто-нибудь заставил умереть в неслыханных пытках, в бесконечных мучениях вашего отца, или мать, или возлюбленную, словом, кого-нибудь из тех близких людей, которые, будучи вырваны из нашего сердца, оставляют в нем вечную пустоту и вечно кровоточащую рану, неужели вы бы считали, что общество дало вам достаточное удовлетворение, потому что нож гильотины прошел между основанием затылочной кости и трапециевидными мышцами убийцы и тот, по чьей вине вы пережили долгие годы душевных мук, в течение нескольких секунд испытал физические страдания?
Эти слишком созвучные моим собственным мысли не смогли оставить меня равнодушной, и вновь вернули утраченный было интерес к повествованию. Я устроилась поудобнее и стала читать дальше.
Разговор зашел о дуэлях, но та мысль, которую высказал по этому поводу граф Монте-Кристо, надолго приковала к себе мое внимание и увела далеко от затронутой в нем темы:
"- Дуэль! - воскликнул граф. - Нечего сказать,славное средство достигнуть цели, когда эта цель - мщение. Человек похитил у вас возлюбленную, обольстил вашу жену, обесчестил вашу дочь; всю вашу жизнь, имевшую право ожидать от Бога той доли счастья, которую он обещал каждому своему созданию, этот человек превратил в страдание, муку и позор! И вы будете чувствовать себя отомщенным, если этому человеку, который вверг ваш мозг в безумие, а сердце в отчаянье, вы проткнете шпагой грудь или всадите пулю в лоб? Полноте! Не говоря уже о том, что он нередко выходит из борьбы победителем, оправданным в глазах света и как бы прощенным Богом. Нет, нет, - продолжал граф, - если мне суждено когда-нибудь мстить, то я буду мстить не так".
Слово "месть" в последнее время слишком часто звучало в моих мыслях и разговорах, и само это действие оказало на всю мою жизнь слишком большое влияние, чтобы я не перечитала этот кусок несколько раз подряд. Автор отвергал все известные способы мести, кроме... Об этом я должна была прочитать в следующем абзаце. И постаралась успокоить дыхание, прежде чем узнать, какая же месть его могла удовлетворить. И лишь тогда, не торопясь, вчитываясь в каждую букву прочитала следующие строки:
"- Поймите меня: я буду драться за безделицу, за оскорбление, за попытку уличить меня во лжи, за пощечину и сделаю это тем более с легким сердцем, что благодаря приобретенному мною искусству во всем, что касается физических упражнений, и долголетней привычке к опасности я мог бы не сомневаться, что убью своего противника. Разумеется, за все это я стал бы драться; но за глубокое, долгое, беспредельное, вечное страдание..."
Я не выдержала напряжения и вновь на минуту отложила книгу. Чтобы прочитать, лишь снова успокоившись:
"... я отплатил бы точно такими же муками, - око за око, зуб за зуб, как говорят люди Востока, наши извечные учителя, эти избранники, сумевшие превратить жизнь в сон, а явь в земной рай".
Поначалу я была немного разочарована. Именно потому, что, как мне показалось, не узнала ничего нового. Это был всего лишь известный мне по Ветхому завету с самого детства, древний рецепт мщения, но так я думала только поначалу. А несколько минут спустя - уже готова была расцеловать автора, окажись он в этот момент поблизости.
Что же изменилось за эти несколько мгновений? - спросите вы. И я вам объясню. До сих пор я представляла себя оскорбленной стороной, и поэтому все мысли о возмездии возникали у меня лишь в одном единственном направлении. Именно я в них имела право на месть, то есть представляла себе те или иные формы справедливого и достаточного наказания за преступления, но в какой-то момент некий кусочек моего сознания перевернулся, сменил знак и на долю секунду допустил, что объектом мести должна была стать я...
Вновь произошла та же самая история. Полночи мы проговорили о том, что мои враги хотят мне отомстить, но, не зная за собой никакой вины, я и не задумывалась ни о ее причине, ни о самой такой возможности. То есть всеми способами уходила от размышлений на эту тему.
А теперь, когда эта незримая плотина была разрушена, на меня так обрушилась лавина совершенно новых, непривычных для меня идей, имеющих одно общее качество - все они касались способов мести. Проще говоря, я впервые задумалась, каким образом мне можно было бы отомстить, возникни у кого-то такое желание. Благодарить за это я должна была Александра Дюма и его роман. И в знак благодарности взяла в руки лист бумаги и тут же нарисовала портрет графа Монте-Кристо, каким он представлялся мне в этот момент мудрым пророком неотразимой мужской красоты.
***
Рис.33. Именно это произведение Катеньки (на сей раз обязательно) и следует воспроизвести здесь.
***
И способов таких оказалось два. Первый заключал в себе различные способы причинения ущерба, как финансового, от мелких пакостей до разорения, так и физического, вплоть до убийства. А вот второй - был обозначен французским беллетристом, процитировавшим библию: меня нужно было провести через те самые страдания, которые я каким-то образом уготовила пострадавшему от меня человеку.
И в этой логической задаче недоставало единственного звена. То есть было известно, каким образом мне пытались отомстить, и тем самым демонстрировали мне собственное положение. Еще проще: кто-то из-за меня попал в тюрьму, и этот кто-то решил провести меня через те же страдания. Воплощая в жизнь принцип "око за око, зуб за зуб".
И задача эта решалась в одно действие, потому что, единственным человеком, который на тот момент благодаря мне попал в тюрьму, была Люси. Следовательно, во всех своих бедах я должна была винить ее.
И это новое открытие настолько поразило меня, что я не сразу обрела способность сформулировать его в словах. А когда эта способность ко мне вернулась, второй раз за этот день обратилась к перу и бумаге. И эти пожелтевшие от времени страницы также сохранились у меня до сего дня.
И снова я вынуждена перенести их содержание в следующую главу, и опять по той же причине. А пока лишь добавлю, что именно с этого момента по-настоящему начинается новый этап моего расследования, потому что на смену обычному недоумению пришло нечто наподобие рабочей версии. Причем не одна, а сразу несколько. Кроме того, в этой старой как мир игре в "казаки-разбойники" я из стороны страдательной преобразилась в активную. То есть перешла в наступление. Но обо всем этом вы прочитаете уже в следующей главе.
***
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
***
И снова начались мои мучения. То ли по соображениям секретности, то ли по какой другой причине, но уважаемый автор вновь перешла на иностранный язык. Ей-то что, а мне каково? И ладно бы на французский, с ним я уже начал смиряться, а то ведь на немецкий, да еще изволила готический шрифт употребить, которого ни один сегодняшний немец уже не помнит. Так что я подумал-подумал, и решил пересказать все своими словами, не вдаваясь в стилистические тонкости, так что уж не обессудьте. Невольно вспомнишь гоголевского Анучкина, который упрекает своих родителей, не обучивших его в детстве иностранным языкам. А ведь, казалось бы, чего проще - стоило только посечь его как следует, и он бы знал, обязательно знал... по-иностранному.
"Сложность моего положения в том, что у меня возникло сразу две версии, хотя, может быть, ни одна из них ни на йоту не приближается к истинному положению вещей. Однако нужно хотя бы зафиксировать их на бумаге, иначе, боюсь, они выветрятся из моего сознания, как утренний сон.
На одну из них меня натолкнул рассказ Ксении Георгиевны, о ее встрече с П. П. несколько лет назад, во время которой он более чем странно охарактеризовал покойного Павла Семеновича Синицына, отметив его уникальную способность обзаводиться опасными врагами. В этих словах мне послышалась скрытая угроза жизни Павла, как оно и вышло на самом деле.
В связи со всем вышеизложенным можно придти к выводу, что П. П., не бросающему, насколько мне известно, слов на ветер, были известны какие-то конкретные сведения об угрожающей Павлу опасности. Применительно ко мне это может означать, что, сунув свой нос в историю смерти Синицына, я могла невольно навлечь на себя гнев его врагов. Разумеется, все это возможно только в том случае, если к его смерти причастны не только Люси, но и некоторые другие, пока неизвестные мне персонажи. Я невольно употребила этот театральный термин, и, может быть, неслучайно. С некоторых пор у меня есть все основания полагать, что я стала участницей некой комедии, вернее сказать, трагикомедии, потому что слишком много крови пролилось уже в ее ходе, и неизвестно какие события ждут нас впереди.
Однако, я отвлеклась. Теперь у меня нет возможности подробно и со всей тщательностью проанализировать этот вариант, и большей частью потому, что случайно (снова "случайно") я наткнулась в романе Дюма на мысль, которая позволила мне сформулировать еще одну, если не версию, то, во всяком случае, предположение. Вкратце могу сформулировать его следующим образом: "Во всех своих бедах мне нужно винить Люси, каким-то образом именно она сумела сделать так, что я чуть было не заняла ее место на скамье подсудимых. А Алсуфьев, как знать, может быть, лишь невольно этому способствовал. Или даже сам стал жертвой ее интриг?
Как бы то ни было, при всей фантастичности этого предположения, интуиция мне подсказывает, что истина где-то рядом. И чувство, что она мне вот-вот откроется, не покидает меня, наполняя душу ощущением приятного нетерпения".
Написав эти строки, я отложила в сторону перо, и решила не касаться его впредь до тех пор, пока мои выводы не станут более определенными. Тем более, что те сведения, которые к вечеру обещал доставить мне Петр Анатольевич, могли снова изменить все мои представления о последних событиях. Не в меньшей степени меня интересовало и то, что он увидит на месте преступления. И от этого тоже многое могло измениться.
Никаких других дел у меня не было, находясь на полном пансионе у Ксении Георгиевны, я не придумала ничего лучше, как снов открыть томик Дюма, и не закрывала до тех пор, пока не прочитала последнюю страницу, прервавшись лишь для того, чтобы пообедать. Хотя после более, чем обильного завтрака, сделала без всякого желания и только по настоянию хозяйки.
После обеда, соблюдая молчаливое соглашение, мы немного поболтали на нейтральные темы, ни разу не коснувшись криминальной тематики, и снова разошлись по своим комнатам до самого приезда Петра.
Но спустя некоторое время не выдержали, и снова встретились в гостиной, чтобы как-то скоротать бесконечные часы ожидания. С каждым часом наше нетерпение росло, и неизвестно, кто переживал его с большей стойкостью - я или моя престарелая подруга. Поэтому ее более, чем своевременное предложение посетить баньку, которую специально для нас к тому времени истопили, я приняла почти с восторгом.
Когда мы, обессиленные паром и березовыми вениками, лежали на полке, я не удержалась и спросила:
- А что, если Петр Анатольевич так и не появится?
И тут же пожалела об этом, потому что только теперь поняла, скольких усилий требовала от Ксении Георгиевны ее внешняя невозмутимость. Своим вопросом я чуть не довела ее до слез, и она напомнила мне маленькую девочку, которой отказались купить обещанную игрушку.
- Да что вы такое говорите, Катенька? - спросила она дрожащим голосом. - Как же это может быть?
И я не рискнула поделиться с ней своими опасениями, волнуясь за ее доброе, но не слишком здоровое сердце.
Солнце уже пряталось за верхушки деревьев, и на землю спустилась вечерняя прохлада, когда Петр Анатольевич, наконец, появился. Но в таком странном, чтобы не сказать худого слова, виде, что это заслуживает отдельного рассказа.
Мы с Ксенией Георгиевной к тому времени, распаренные, с красными лицами и потому напоминавшие матрешек, сидели на лавочке перед домом и тщательно демонстрировали друг другу, что даже не смотрим в сторону дороги. И, тем не менее, едва услышав шум коляски, не сговариваясь, вскочили на ноги и радостно переглянулись.
Меня сразу же удивило, что Петр Анатольевич предпочел коляску своему хваленому жеребцу, эта же мысль, вероятно, пришла и Ксении Георгиевны, потому что она внезапно переменилась в лице и прошептала:
- А, может быть, вам лучше пока укрыться, мало ли кого Бог несет?
И я не стала с ней спорить и зашла в дом, и сделала это очень вовремя, поскольку это был не Петр. В выехавшем из-за поворота экипаже, сидела какая-то вульгарная девица в чудовищно-безвкусном платье и волосами, явно выкрашенными, потому что такого цвета волос (а они у ней были почти красными) в природе не встречается.
Сначала, скорее всего, от неожиданности, мне пришло в голову, что это Люси в одном из своих театральных костюмов, но я заставила себя отбросить это совершенно нелепое предположение. Хотя по выражению лица Ксении Георгиевны поняла, что она удивлена и испугана не меньше моего.
"Значит, и ей эта эта девица неизвестна, в таком случае..." - успела подумать я, прежде чем та спрыгнула со ступеньки и, отпустив коляску, направилась к дому.
Старушка с тревогой оглянулась на окна, боясь обнаружить в одном из них меня, и с нескрываемым сомнением пригласила незнакомку в дом.
Но, судя по всему, это Петр стучится ко мне в комнату... Ему не терпится вернуться к нашему..."
На этом обрывается эта запись в моем дневнике, поскольку в то утро Петр действительно влетел ко мне со стремительностью урагана, как только понял, что спать я не ложилась и обрушил на меня целую лавину новых идей и предложений.
Видимо, они пришли к нему во сне, и он уже пытался поделиться ими с Ксенией Георгиевной через стенку ее спальни, эти звуки и отвлекли меня от дневника. А теперь стоял передо мной, отдохнувший и свежий, и, размахивая руками от переполнявших его чувств, вещал:
- Катенька, мы с вами искали черную кошку в не менее черной комнате, прекрасно понимая, что ее там нет! Я все понял!
Упоминание им кошки вызвало в моей памяти вчерашнее мое удачное сравнение, и я не смогла удержаться от улыбки. Но сегодня на его лице появилась пара новых оттенков, и его физиономия, если что и напоминала, то уже никак не кошку, а, скорее, - палитру безумного художника. Вместе с тем - его черты уже принимали более натуральные формы, и, если бы не экзотическая раскраска, можно было бы сказать, что он вновь обрел свое лицо. И его трудно было бы с кем-то перепутать. А при его популярности в городе - тем более.
- Вместо того, чтобы переливать из пустого в порожнее, - между тем говорил он, - мне давно пора отправиться к месту преступления и постараться увидеть, а если повезет, - он многозначительно поднял вверх палец с отращенным по моде длинным ногтем,- то и услышать.
- Что вы хотите там увидеть? - спросила я, поскольку не очень поняла, что он имеет в виду.
- Прежде всего, я собираюсь застать там полицию, - на слове "застать" он сделал такой акцент, что не заметить его было невозможно. - Что уже послужит для нас великолепной уликой. Если они там, или уже успели там побывать с утра, то этой послужит нам доказательством, что все это было на самом деле спланировано заранее. Иначе им не удалось бы отыскать этот весьма скромный по вашему описанию возок в гуще леса, в стороне от оживленных дорог.
В его словах была определенная логика, и я не стала с ним спорить, но ехать туда, тем более, что его подозрения казались мне достоверными, было небезопасно, и об этом я ему тут же заявила.
- Кто бы говорил об осторожности, - сморщившись, отмахнулся он от меня, едва не позабыв про элементарную вежливость, чего я прежде за ним никогда не замечала. Но тут же простила ему эту мелочь, видя в каком возбужденном состоянии он находится. Кроме того, в результатах этой поездки, прежде всего, была заинтересована я сама. И, в конечном итоге, все, чем занимался Петр последнее время, он делал исключительно ради моего спасения. И я, безусловно, должна была ему за это быть благодарна.
- А если они окажутся умнее, и отложат это дело на некоторое время, я сверну на почтовый тракт и доберусь до Саратова. Я уже говорил вам вчера, что мне должны сегодня сообщить кое-что важное. И если успею, то уже вечером привезу вам сенсационное сообщение.
Произнеся эту тираду, он загадочно и с выражением превосходства на лице улыбнулся и покинул мою комнату.
Через некоторое время мы с Ксенией Георгиевной, разбуженной своим беспокойным гостем и уже вставшей с постели, могли наблюдать, как его отдохнувший за ночь жеребец с хозяином на спине скрылся за небольшой рощицей в том самом направлении, откуда не далее, чем сутки назад, приехала я сама.
- Господи, - неожиданно воскликнула Ксения Георгиевна и в отчаянии заломила руки, словно произошло что-то непоправимое.
- Что такое? - испуганно спросила я, предчувствуя недоброе.
Но причина ее отчаяния оказалась не слишком страшной:
- Он уехал, не позавтракав, - почти со слезами на глазах пояснила свой жест старушка, и, заметив улыбку на моем лице, нахмурилась, - это совершенно не смешно. А в наказание за ваш смех я заставлю вас съесть все, что было приготовлено на троих, - уже с улыбкой закончила она. И мир между нами был восстановлен.
Мы отправились завтракать, и она действительно принудила меня съесть целую гору горячих пирогов и плюшек, и отказывалась внимать моим мольбам о пощаде до тех пор, пока на огромном блюде не осталось ни кусочка. Так что в конце завтрака, вопреки своей многолетней привычке, я вынуждена была отказаться от кофе. Для него уже просто не оставалось места в желудке.
И когда Ксения Георгиевна ласково предложила мне прилечь на диван, не стала ей перечить, хотя прежде всегда смеялась над этой типично российской привычкой.
Хозяйка со своим неизменным вязанием уютно присела у меня в ногах и завела один из тех неторопливых разговоров, которыми славилась. Я не перебивала ее, лишь иногда задавала короткие вопросы, поскольку рассказ ее оказался весьма любопытным.
- Я была слишком взволнована после вашего ночного рассказа и не смогла заснуть, - произнесла она вроде бы самым обычным тоном, но по каким-то неведомым внешним признакам я догадалась, что продолжение будет очень серьезным. И не ошиблась. - Мне вспомнилось кое-что... раз, два, три, четыре... - продолжила она, не забывая подсчитывать петли в невероятно сложном и красивом узоре, который буквально на глазах рождался под ее пальцами, - и думаю, что вам, Катенька, это может пригодиться...
Пару лет назад я познакомилась с одним человеком, вы, наверняка, слышали его имя. Это...
Она назвала мне имя, слишком известное, чтобы упоминать его всуе. Могу только сказать, что известие о знакомстве с ним Ксении Георгиевны весьма меня удивило. Дело в том, что названный ею человек проживал в Петербурге и занимал весьма серьезное положение в министерстве внутренних дел. Мой муж часто упоминал это имя, но ни ему, ни кому либо из моих знакомых не доводилось встречаться с ним лично. Для удобства назову его... Иваном Ивановичем, хотя его настоящее имя даже отдаленно не напоминает этого распространенного у нас сочетания... Нет, все-таки лучше назвать его Петром Петровичем, поскольку это имя как нельзя лучше отображает твердокаменный характер этого человека.
Автор предполагает, что любому из потенциальных читателей ее романа с гимназических времен известен перевод имени Петр - камень. Думаю, что большинство моих современников тоже располагают этой информацией, но на всякий случай решил напомнить, чтобы не было недоразумений.
Он был известен мне, как весьма суровый и даже жестокий господин, но его жестокость, направленная против нарушителей закона, служила во благо и потому не вызывала тех недобрых чувств, которые обычно вызывает это качество у большинства женщин. Славился он и своей принципиальностью, и верностью слову и некоторыми другими качествами, которыми с моей точки зрения должен обладать каждый уважающий себя мужчина, уж коли все лучшие человеческие качества в нашем отечестве принято считать чисто мужской прерогативой.
- Мы познакомились с ним у моей двоюродной сестры, - продолжила свой рассказ Ксения Георгиевна, - когда я ездила гостить к ней во Владимир. Да будет вам известно, я только второе лето не покидаю своей деревни, а еще недавно домоседкой меня назвать было бы трудно. Так вот этот самый Петр Петрович (она, разумеется, назвала его настоящее имя), приходится отдаленной родней ее мужу, и заезжал к ним с визитом, будучи по делам во Владимирской губернии. Таким образом мы и были друг другу представлены и разговорились...
Начали вспоминать общих знакомых, и разговор зашел о Саратовской губернии, в том числе, и о моих соседях. Вот тогда он и спросил у меня о Синицыне.
- Как? - вздрогнула я, поскольку совершенно не ожидала услышать этого имени. - Павла Семеновича?
- А что вас так удивило? Он же служил одно время в Петербурге, и, если мне не изменяет память, по тому же ведомству. Так вот... Петр Петрович спросил, жив ли он и, если жив, то как поживает. Я заверила его в отличном здравии Павла и выразила некоторое удивление по поводу его вопроса, ведь Павел тогда был еще так молод...
Ксения Георгиевна ненадолго замолчала и печальная тень прошла у нее по лицу...
- И убивать его тогда еще никто не собирался... - добавила она через некоторое время.
- И что он вам ответил? - напомнила я.
- Он сказал весьма странную фразу, на которую я почти не обратила тогда внимания, а вот теперь... Теперь, после того, как его убили... Он ответил мне, что у Павла Семеновича есть удивительная способность приобретать опасных врагов, - неожиданно твердо закончила она и внимательно посмотрела мне в глаза.
- Так и сказал?
- Слово в слово. А потом добавил, что с такой способностью не живут долго.
Я вздрогнула, услышав последние слова, потому что с учетом недавних событий они прозвучали зловещим пророчеством и едва ли не угрозой. У меня пропало всякое желание долее оставаться в горизонтальном положении, и я приподнялась с подушек.
- То есть вы полагаете, что это каким-то образом проливает след на его...
- Не знаю, - поджала губы старушка, - но когда вы заговорили о потенциальных врагах вашего Александра...
"Ну, конечно же, - подумала я, - скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто твои враги. И если я не могла вспомнить врагов Александра, мне давно пора было подумать о врагах его друзей. Тем более, таких близких друзей, каким оставался для него Павел Семенович до последнего дня жизни. И сам пережил его ненадолго..."
- А что еще сказал вам о Павле Петр Петрович? - спросила я, поняв, что Ксения Георгиевна на этом хочет закончить свой рассказ.
- Просил при случае передать привет.
- И все?
- Все, - пожала она плечами. - Более того, он, кажется, и об этих своих словах потом пожалел, так мне, во всяком случае, показалось... И мы перешли на другую тему.
- Интересно, - вставая с дивана, поблагодарила я старушку, - это может оказаться действительно очень важным. Вы не обидитесь, если я покину вас ненадолго?
- Далеко ли собрались? - тревожно спросила меня хозяйка. Ей показалось, что я решила покинуть ее дом.
- Всего лишь к себе в комнату. Мне хочется немного подумать, успокоила я ее, и она вздохнула с облегчением:
- Разумеется, да и мне пора отдохнуть. Встретимся за обедом.
Прежде, чем отправиться к себе, я еще раз поблагодарила Ксению Георгиевну за все, что она для меня делала и наговорила ей кучу комплиментов, чем совершенно смутила и даже вогнала в краску. Но я говорила абсолютно искренне. Если бы не она, мне пришлось бы туго. А благодаря ей я чувствовала себя в эту минуту настолько комфортно и спокойно, насколько можно себе представить, тем более в моем положении беглой арестантки.
Прийдя к себе в комнату, я попыталась еще раз проанализировать результаты своего расследования, но, вопреки ожиданиям, не смогла этого сделать. "Враг твоего друга - твой враг", - повторяла я вновь и вновь, расхаживая по комнате. И на этом меня заклинило. В конце концов у меня разболелась голова, и это стало единственным результатом моих усилий.
И чтобы отвлечься и отдохнуть, я вновь обратилась к той книге, с которой, если читатель помнит, не расставалась все последние дни. Вот и теперь она лежала передо мной на столе, и теплый ветерок из открытого окна слегка шевелил ее страницы, словно предлагая их прочесть.
Повзрослевший граф на ее страницах вовсю развлекался на Римском карнавале, и некоторые страницы описания этих действительно величественных торжеств поднимались у автора до уровня истинной поэзии, хотя история романтических римских разбойников оставила меня равнодушной и едва не заставила отложить книгу до лучших времен. Но следующие строчки, едва достигнув моего сознания, буквально заставили вздрогнуть:
- Послушайте, - сказал граф, и лицо его налилось желчью, как у других оно наливается кровью. - Если бы кто-нибудь заставил умереть в неслыханных пытках, в бесконечных мучениях вашего отца, или мать, или возлюбленную, словом, кого-нибудь из тех близких людей, которые, будучи вырваны из нашего сердца, оставляют в нем вечную пустоту и вечно кровоточащую рану, неужели вы бы считали, что общество дало вам достаточное удовлетворение, потому что нож гильотины прошел между основанием затылочной кости и трапециевидными мышцами убийцы и тот, по чьей вине вы пережили долгие годы душевных мук, в течение нескольких секунд испытал физические страдания?
Эти слишком созвучные моим собственным мысли не смогли оставить меня равнодушной, и вновь вернули утраченный было интерес к повествованию. Я устроилась поудобнее и стала читать дальше.
Разговор зашел о дуэлях, но та мысль, которую высказал по этому поводу граф Монте-Кристо, надолго приковала к себе мое внимание и увела далеко от затронутой в нем темы:
"- Дуэль! - воскликнул граф. - Нечего сказать,славное средство достигнуть цели, когда эта цель - мщение. Человек похитил у вас возлюбленную, обольстил вашу жену, обесчестил вашу дочь; всю вашу жизнь, имевшую право ожидать от Бога той доли счастья, которую он обещал каждому своему созданию, этот человек превратил в страдание, муку и позор! И вы будете чувствовать себя отомщенным, если этому человеку, который вверг ваш мозг в безумие, а сердце в отчаянье, вы проткнете шпагой грудь или всадите пулю в лоб? Полноте! Не говоря уже о том, что он нередко выходит из борьбы победителем, оправданным в глазах света и как бы прощенным Богом. Нет, нет, - продолжал граф, - если мне суждено когда-нибудь мстить, то я буду мстить не так".
Слово "месть" в последнее время слишком часто звучало в моих мыслях и разговорах, и само это действие оказало на всю мою жизнь слишком большое влияние, чтобы я не перечитала этот кусок несколько раз подряд. Автор отвергал все известные способы мести, кроме... Об этом я должна была прочитать в следующем абзаце. И постаралась успокоить дыхание, прежде чем узнать, какая же месть его могла удовлетворить. И лишь тогда, не торопясь, вчитываясь в каждую букву прочитала следующие строки:
"- Поймите меня: я буду драться за безделицу, за оскорбление, за попытку уличить меня во лжи, за пощечину и сделаю это тем более с легким сердцем, что благодаря приобретенному мною искусству во всем, что касается физических упражнений, и долголетней привычке к опасности я мог бы не сомневаться, что убью своего противника. Разумеется, за все это я стал бы драться; но за глубокое, долгое, беспредельное, вечное страдание..."
Я не выдержала напряжения и вновь на минуту отложила книгу. Чтобы прочитать, лишь снова успокоившись:
"... я отплатил бы точно такими же муками, - око за око, зуб за зуб, как говорят люди Востока, наши извечные учителя, эти избранники, сумевшие превратить жизнь в сон, а явь в земной рай".
Поначалу я была немного разочарована. Именно потому, что, как мне показалось, не узнала ничего нового. Это был всего лишь известный мне по Ветхому завету с самого детства, древний рецепт мщения, но так я думала только поначалу. А несколько минут спустя - уже готова была расцеловать автора, окажись он в этот момент поблизости.
Что же изменилось за эти несколько мгновений? - спросите вы. И я вам объясню. До сих пор я представляла себя оскорбленной стороной, и поэтому все мысли о возмездии возникали у меня лишь в одном единственном направлении. Именно я в них имела право на месть, то есть представляла себе те или иные формы справедливого и достаточного наказания за преступления, но в какой-то момент некий кусочек моего сознания перевернулся, сменил знак и на долю секунду допустил, что объектом мести должна была стать я...
Вновь произошла та же самая история. Полночи мы проговорили о том, что мои враги хотят мне отомстить, но, не зная за собой никакой вины, я и не задумывалась ни о ее причине, ни о самой такой возможности. То есть всеми способами уходила от размышлений на эту тему.
А теперь, когда эта незримая плотина была разрушена, на меня так обрушилась лавина совершенно новых, непривычных для меня идей, имеющих одно общее качество - все они касались способов мести. Проще говоря, я впервые задумалась, каким образом мне можно было бы отомстить, возникни у кого-то такое желание. Благодарить за это я должна была Александра Дюма и его роман. И в знак благодарности взяла в руки лист бумаги и тут же нарисовала портрет графа Монте-Кристо, каким он представлялся мне в этот момент мудрым пророком неотразимой мужской красоты.
***
Рис.33. Именно это произведение Катеньки (на сей раз обязательно) и следует воспроизвести здесь.
***
И способов таких оказалось два. Первый заключал в себе различные способы причинения ущерба, как финансового, от мелких пакостей до разорения, так и физического, вплоть до убийства. А вот второй - был обозначен французским беллетристом, процитировавшим библию: меня нужно было провести через те самые страдания, которые я каким-то образом уготовила пострадавшему от меня человеку.
И в этой логической задаче недоставало единственного звена. То есть было известно, каким образом мне пытались отомстить, и тем самым демонстрировали мне собственное положение. Еще проще: кто-то из-за меня попал в тюрьму, и этот кто-то решил провести меня через те же страдания. Воплощая в жизнь принцип "око за око, зуб за зуб".
И задача эта решалась в одно действие, потому что, единственным человеком, который на тот момент благодаря мне попал в тюрьму, была Люси. Следовательно, во всех своих бедах я должна была винить ее.
И это новое открытие настолько поразило меня, что я не сразу обрела способность сформулировать его в словах. А когда эта способность ко мне вернулась, второй раз за этот день обратилась к перу и бумаге. И эти пожелтевшие от времени страницы также сохранились у меня до сего дня.
И снова я вынуждена перенести их содержание в следующую главу, и опять по той же причине. А пока лишь добавлю, что именно с этого момента по-настоящему начинается новый этап моего расследования, потому что на смену обычному недоумению пришло нечто наподобие рабочей версии. Причем не одна, а сразу несколько. Кроме того, в этой старой как мир игре в "казаки-разбойники" я из стороны страдательной преобразилась в активную. То есть перешла в наступление. Но обо всем этом вы прочитаете уже в следующей главе.
***
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
***
И снова начались мои мучения. То ли по соображениям секретности, то ли по какой другой причине, но уважаемый автор вновь перешла на иностранный язык. Ей-то что, а мне каково? И ладно бы на французский, с ним я уже начал смиряться, а то ведь на немецкий, да еще изволила готический шрифт употребить, которого ни один сегодняшний немец уже не помнит. Так что я подумал-подумал, и решил пересказать все своими словами, не вдаваясь в стилистические тонкости, так что уж не обессудьте. Невольно вспомнишь гоголевского Анучкина, который упрекает своих родителей, не обучивших его в детстве иностранным языкам. А ведь, казалось бы, чего проще - стоило только посечь его как следует, и он бы знал, обязательно знал... по-иностранному.
"Сложность моего положения в том, что у меня возникло сразу две версии, хотя, может быть, ни одна из них ни на йоту не приближается к истинному положению вещей. Однако нужно хотя бы зафиксировать их на бумаге, иначе, боюсь, они выветрятся из моего сознания, как утренний сон.
На одну из них меня натолкнул рассказ Ксении Георгиевны, о ее встрече с П. П. несколько лет назад, во время которой он более чем странно охарактеризовал покойного Павла Семеновича Синицына, отметив его уникальную способность обзаводиться опасными врагами. В этих словах мне послышалась скрытая угроза жизни Павла, как оно и вышло на самом деле.
В связи со всем вышеизложенным можно придти к выводу, что П. П., не бросающему, насколько мне известно, слов на ветер, были известны какие-то конкретные сведения об угрожающей Павлу опасности. Применительно ко мне это может означать, что, сунув свой нос в историю смерти Синицына, я могла невольно навлечь на себя гнев его врагов. Разумеется, все это возможно только в том случае, если к его смерти причастны не только Люси, но и некоторые другие, пока неизвестные мне персонажи. Я невольно употребила этот театральный термин, и, может быть, неслучайно. С некоторых пор у меня есть все основания полагать, что я стала участницей некой комедии, вернее сказать, трагикомедии, потому что слишком много крови пролилось уже в ее ходе, и неизвестно какие события ждут нас впереди.
Однако, я отвлеклась. Теперь у меня нет возможности подробно и со всей тщательностью проанализировать этот вариант, и большей частью потому, что случайно (снова "случайно") я наткнулась в романе Дюма на мысль, которая позволила мне сформулировать еще одну, если не версию, то, во всяком случае, предположение. Вкратце могу сформулировать его следующим образом: "Во всех своих бедах мне нужно винить Люси, каким-то образом именно она сумела сделать так, что я чуть было не заняла ее место на скамье подсудимых. А Алсуфьев, как знать, может быть, лишь невольно этому способствовал. Или даже сам стал жертвой ее интриг?
Как бы то ни было, при всей фантастичности этого предположения, интуиция мне подсказывает, что истина где-то рядом. И чувство, что она мне вот-вот откроется, не покидает меня, наполняя душу ощущением приятного нетерпения".
Написав эти строки, я отложила в сторону перо, и решила не касаться его впредь до тех пор, пока мои выводы не станут более определенными. Тем более, что те сведения, которые к вечеру обещал доставить мне Петр Анатольевич, могли снова изменить все мои представления о последних событиях. Не в меньшей степени меня интересовало и то, что он увидит на месте преступления. И от этого тоже многое могло измениться.
Никаких других дел у меня не было, находясь на полном пансионе у Ксении Георгиевны, я не придумала ничего лучше, как снов открыть томик Дюма, и не закрывала до тех пор, пока не прочитала последнюю страницу, прервавшись лишь для того, чтобы пообедать. Хотя после более, чем обильного завтрака, сделала без всякого желания и только по настоянию хозяйки.
После обеда, соблюдая молчаливое соглашение, мы немного поболтали на нейтральные темы, ни разу не коснувшись криминальной тематики, и снова разошлись по своим комнатам до самого приезда Петра.
Но спустя некоторое время не выдержали, и снова встретились в гостиной, чтобы как-то скоротать бесконечные часы ожидания. С каждым часом наше нетерпение росло, и неизвестно, кто переживал его с большей стойкостью - я или моя престарелая подруга. Поэтому ее более, чем своевременное предложение посетить баньку, которую специально для нас к тому времени истопили, я приняла почти с восторгом.
Когда мы, обессиленные паром и березовыми вениками, лежали на полке, я не удержалась и спросила:
- А что, если Петр Анатольевич так и не появится?
И тут же пожалела об этом, потому что только теперь поняла, скольких усилий требовала от Ксении Георгиевны ее внешняя невозмутимость. Своим вопросом я чуть не довела ее до слез, и она напомнила мне маленькую девочку, которой отказались купить обещанную игрушку.
- Да что вы такое говорите, Катенька? - спросила она дрожащим голосом. - Как же это может быть?
И я не рискнула поделиться с ней своими опасениями, волнуясь за ее доброе, но не слишком здоровое сердце.
Солнце уже пряталось за верхушки деревьев, и на землю спустилась вечерняя прохлада, когда Петр Анатольевич, наконец, появился. Но в таком странном, чтобы не сказать худого слова, виде, что это заслуживает отдельного рассказа.
Мы с Ксенией Георгиевной к тому времени, распаренные, с красными лицами и потому напоминавшие матрешек, сидели на лавочке перед домом и тщательно демонстрировали друг другу, что даже не смотрим в сторону дороги. И, тем не менее, едва услышав шум коляски, не сговариваясь, вскочили на ноги и радостно переглянулись.
Меня сразу же удивило, что Петр Анатольевич предпочел коляску своему хваленому жеребцу, эта же мысль, вероятно, пришла и Ксении Георгиевны, потому что она внезапно переменилась в лице и прошептала:
- А, может быть, вам лучше пока укрыться, мало ли кого Бог несет?
И я не стала с ней спорить и зашла в дом, и сделала это очень вовремя, поскольку это был не Петр. В выехавшем из-за поворота экипаже, сидела какая-то вульгарная девица в чудовищно-безвкусном платье и волосами, явно выкрашенными, потому что такого цвета волос (а они у ней были почти красными) в природе не встречается.
Сначала, скорее всего, от неожиданности, мне пришло в голову, что это Люси в одном из своих театральных костюмов, но я заставила себя отбросить это совершенно нелепое предположение. Хотя по выражению лица Ксении Георгиевны поняла, что она удивлена и испугана не меньше моего.
"Значит, и ей эта эта девица неизвестна, в таком случае..." - успела подумать я, прежде чем та спрыгнула со ступеньки и, отпустив коляску, направилась к дому.
Старушка с тревогой оглянулась на окна, боясь обнаружить в одном из них меня, и с нескрываемым сомнением пригласила незнакомку в дом.