От всех этих мыслей Варвара Павловна не спала ночами, сама худела и дурнела, посылая только проклятия Ольшанскому, о котором, кстати сказать, вот уже месяц не было никаких известий. Чернигова как мать разгадала таинственную болезнь дочери, над причиной которой так ломал голову Василий Карлович, и по всегдашней материнской привычке винила прежде всего себя, за то, что плохо следила за единственным своим состоянием – за дочерью.
Варенька стала не в пример молчалива и задумчива, ее блестящие синие глазки потухли и глядела она теперь вокруг не с былым интересом и любопытством, готовая удивляться поминутно чудесам творения Божия, а как бы через силу, как бы принуждая себя глядеть. По целым часам могла она сидеть у окна и не двигаться, словом, впала в так называемый эмоциональный паралич, от которого, по мнению все того же Василия Карловича было только одно средство – перемена обстановки. Зинаида Павловна поддалась его уговорам и решилась предпринять поездку в Москву, даже списалась по этому поводу с кем следует.
Варенькино же уныние все эти дни развеивали только письма Антона Гавриловича. Писал он часто, письма были полны остроумия и только над ними Варенька улыбалась. Антон Гаврилович обещался приехать как можно скорее, но в каждом письме сообщал, что дела требуют его присутствия в городе, и снова обещался вырваться хотя бы на несколько дней. И вот Варенька написала своему другу, каковым она полагала Солдашникова, что они сами едут в Москву. Едва получив ее письмо, он тотчас телеграфировал, желая встретить, предлагая остановиться у него.
Зинаиде Павловне это предложение польстило, но и вызвало новый прилив тревоги – а ну как Варенька ему разонравится так же, как Лиговскому? Однако с отказом она не стала спешить, рассудив, что все станет ясно при встрече. Если только мелькнет на лице Солдашникова давешнее разочарование, которое так неумело пытался скрыть Лиговский – Зинаида Павловна тотчас же ему и откажет.
Сборы и хлопоты Вареньку не задели никак, зато сама поездка по недавно проведенной через губернию железной дороге, в купе первого класса с красными бархатными диванами и тяжелыми шторами с кистями, с горячим чаем и мерным стуком колес, с проплывающим за окном пейзажем – все это развлекло ее необыкновенно. Она даже не устала нисколько, к ней будто бы снова вернулась ее прежняя заинтересованность миром, и над опасливо вздрагивающей от свистка паровоза маменькой Варенька только добродушно подшучивала. Глазки ее горели, как прежде, щеки разрумянились и Зинаида Павловна в тайне понадеялась, что если Солдашников увидит ее такой – свадьбе быть.
Он и увидел ее такой – улыбающейся, с блестящими глазами, с выбившимися из под шляпки локонами, в сером дорожном платье, облегающем ее похудевшую за время болезни фигурку. Она помахала ему ручкой, затянутой в белую перчатку, из толпы прибывших, и звонко позвала его по имени. Антон Гаврилович обернулся на звук ее голоса и влюбился уже окончательно, по крайне мере, именно так он утверждал впоследствии. Надо ли говорить, что Зинаида Павловна не отказала ему и согласилась поселиться в большом, недавно отстроенном доме в Камергерском.
Антон Гаврилович старался изо всех сил – следующие две недели он как мог развлекал Вареньку, возил ее на прогулки, в театр, показал ей музеи, обедал с ней в лучших ресторанах. Варенька ожила, только изредка еще ее высокий чистый лоб прорезала тонкая морщинка, а синие глаза затуманивались, но такие минуты с ней случались все реже и реже, и она сама уже прикладывала все усилия, чтобы не вспоминать об Ольшанском.
Зинаида Павловна торжествовала, предчувствуя, чем в самом ближайшем времени обернется эта затея с поездкой.
Однажды, вернувшись из театра, Варенька шепотом попросила Антона Гавриловича на минутку задержаться в гостиной, когда маменька уйдет спать. Солдашников, не взглянув на Вареньку, молча кивнул в ответ и за ужином был молчалив и сосредоточен, что, надо полагать, происходило из-за волнения. Не иначе как Варвара Андреевна желает объясниться, думал он. Едва только дамы покинули гостиную, Солдашников закурил сигару и начал медленно ходить по комнате, не в силах больше справиться с собою. Наконец, в дверях появилась Варенька.
– Антон Гаврилович, – тихо позвала она и Солдашников вздрогнул от звука ее голоса. Он обернулся и замер в восхищении, моля Бога только о том, чтобы она ему снова не отказала, потому что теперь он и сам не знал, сможет ли пережить ее отказ. – Антон Гаврилович, – повторила Варенька бледнея, и неуверенными шагами приблизилась к нему. – Я хотела с вами поговорить...
– Я вас слушаю, Варвара Андреевна, – он постарался говорить тверже, но голос дрогнул, едва только она коснулась его руки и заглянула ему в глаза. Солдашникову стоило большого труда сдержаться, чтобы не броситься ей в ноги и умолять эту юную богиню составить счастье его жизни. Именно в таких выражениях он и думал, потому что Варенька совершенно уже вскружила ему голову.
– Помните ли вы наш последний разговор в саду? – Варенька отошла от него и стояла теперь у окна.
– Как не помнить, – пробормотал сорокалетний мужчина в полном смятении, чувствуя себя сейчас гимназистом.
– И я помню, – Варенька обернулась. – А помните ли вы те слова? Ваше предложение?
– Помню.
– Не отказываетесь ли вы теперь от своих слов? – осторожно поинтересовалась Варенька, пытливо глядя ему в глаза.
– Нет. – Солдашников вздохнул и добавил: – Не отказываюсь, Варвара Андреевна. И готов их повторить, независимо от того, что услышу в ответ.
– Так повторите... – попросила она.
Антон Гаврилович помедлил, как бы все еще не решаясь, не веря, что она сама его об этом просит, потом снова глубоко вздохнул и повторил, словно в омут с головой бросаясь:
– Выйдете ли вы за меня замуж, Варвара Андреевна?
– Да, – тихо вымолвила Варенька.
– Знаете, Антон Гаврилович, почему я согласилась стать вашей женой?
Новоиспеченный муж с некоторым беспокойством посмотрел на Вареньку, совсем некстати ему вспомнилась та деревенская история, но Антон Гаврилович отогнал мрачные подозрения и улыбнувшись, спросил:
– Почему же, душечка?
– Потому что вы за все мое пребывание у вас в гостях ни разу не напомнили мне о своем предложении, – легко улыбнулась Варенька.
– И только-то? – вскинул супруг густые брови.
– Для меня это много значит, – серьезно произнесла Варенька. – Знайте, Антон Гаврилович, я люблю вас как самого близкого друга и постараюсь полюбить еще сильнее, – и она неожиданно смутилась под его вдруг вспыхнувшим взглядом.
Катерина Дмитриевна как одна из довольно близких родственниц бывала у Солдашниковых первый год после свадьбы довольно часто, конечно, после того, как молодые вернулись в Москву после медового месяца, проведенного в Париже. С Варенькой Карозина быстро и легко сошлась и подружилась, и именно поэтому Катерина Дмитриевна могла утверждать, что этот первый год замужества был абсолютно счастливым годом для Вареньки. И так было бы и впредь, если бы не следующий Новый год, а точнее – тот злополучный новогодний бал, который устраивал известный банкир Поляков в своем большом доме на Тверском. Балы эти он давал ежегодно.
Танцевальный зал в двухэтажном особняке был небольшой, по случаю праздника украшенный еловыми и цветочными гирляндами, гостей собралось множество, и вот когда уже начались танцы, в дверях появилась шумная компания человек в пятнадцать, одетых в костюмы ведьм и колдунов.
– Ряженые! Ряженые! – в восторге пролетело по залу.
Костюмы на ряженых были замечательно просты: на всех серые балахоны, у мужчин – длинные бороды из мочала, у женщин – мочальные волосы, в руках – помело. Почти сразу же узнали Алексея Владимировича Евреинова, стали допытываться, кто скрывается под другими масками, и скоро инкогнито практически всех ряженых было открыто. Почти всех...
Один из переодетых колдунов, последовав примеру прочих, пригласил на танец Вареньку. Та, развеселившись, как и остальные, пошла с ним на тур вальса. Антон Гаврилович наблюдал за своей молодой женой из одного конца зала, а Карозина, обменявшаяся приветствиями с барышнями Андреевыми, так же приехавшими в числе ряженых, следила за Варенькой из другого его конца. И оба – и муж, и подруга – видели, как в какой-то момент смеющееся лицо Вареньки исказила гримаса страдания, затем она побледнела чрезвычайно и только спустя какое-то мгновение отчаянным, видимо, усилием воли заставила себя улыбнуться. Сразу же после танца она, сославшись на головную боль, просила мужа ее увезти домой. Ни в тот вечер, ни после она так никому и не объяснила своей странной перемены в настроении и только теперь, почти уже зная правду, Карозина услышала, что же тогда случилось.
Человек, скрывавшийся под полумаской и пригласивший Вареньку на вальс, некоторое время молчал, однако настроение дамы было не в пример веселее и она, игриво улыбаясь, поинтересовалась:
– Скажите, господин колдун, надеюсь, ваше колдовство только доброе?
– Для кого как, – нехотя ответил визави. – Возможно, вам оно покажется злым, – и в прорезях маски сверкнули его темные глаза.
– Вот как? – улыбнулась Варенька, вполне заинтригованная. – Неужели вы пригласили меня, чтобы зло подшутить? – и пристально вгляделась в его лицо, наполовину закрытое черной маской, наполовину – дурацкой мочальной бородой.
– Какие уж тут шутки, – с горечью откликнулся незнакомец. – Скорее, Варвара Андреевна, это неприятная истина... – колдун выжидающе замолчал.
И что-то в его голосе, в том, как он произнес ее имя, в том, как снова сверкнули его глаза, заставило Вареньку вздрогнуть. Она на секунду прикрыла глаза и вспомнила того, о ком так старательно не думала последний год, даже мимолетное воспоминание о котором причиняло ей боль сожаления.
– Вы побледнели, – не без нежности в голосе произнес колдун. – Вы узнали меня? Неужели вам это так неприятно?
– Зачем вы?.. – беспомощно пробормотала Варенька, подняв на него глаза.
– Я думаю, нам нужно объясниться, – заговорил он снова. – Только, пожалуйста, улыбнитесь, не нужно смотреть на меня так, будто увидели призрака. Уверяю вас, я вполне реален.
– Я понимаю, – прошептала Варенька и заставила себя-таки улыбнуться буквально через силу. – Но...
– Молчите, – попросил он. – Нам необходимо встретиться и поговорить. – Варенька сделала какое-то слабое движение, но он настойчиво продолжил: – Завтра устройте себе прогулку или поезжайте по магазинам, как вам будет угодно. Главное, – он говорил быстро и тихо, слегка к ней наклонившись, – чтобы вы были в одиннадцать, как закончится поздняя обедня, в Страстном. Будете? Я вас найду. Ну же, скажите «да», – все настойчивей просил он, уже и не просил – требовал.
– Да, – чуть слышно произнесла Варенька.
– Вот и хорошо, – он усмехнулся. – Значит завтра, в одиннадцать.
Варенька еще раз улыбнулась, но улыбка получилась жалкой, а потом колдун проводил ее к мужу.
– Что с тобой, мой ангел? – тут же спросил ее Антон Гаврилович, подозрительно глядя на удаляющегося колдуна.
– Голова ужасно болит, должно быть, от духоты, – вымученно солгала Варенька. – Поедем домой, Antuan?
– Что ж... – Солдашников снова посмотрел на бледное и растроенное лицо жены, поискал взглядом того, кто с ней танцевал, но ряженые уже уехали, обещаясь переодеться и вернуться на бал. – Что ж, душечка, если ты так хочешь, – повторил Антон Гаврилович, – тогда едем. – Он взял жену под руку и повел к выходу. Простившись с хозяевами, Солдашниковы уехали.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Варенька стала не в пример молчалива и задумчива, ее блестящие синие глазки потухли и глядела она теперь вокруг не с былым интересом и любопытством, готовая удивляться поминутно чудесам творения Божия, а как бы через силу, как бы принуждая себя глядеть. По целым часам могла она сидеть у окна и не двигаться, словом, впала в так называемый эмоциональный паралич, от которого, по мнению все того же Василия Карловича было только одно средство – перемена обстановки. Зинаида Павловна поддалась его уговорам и решилась предпринять поездку в Москву, даже списалась по этому поводу с кем следует.
Варенькино же уныние все эти дни развеивали только письма Антона Гавриловича. Писал он часто, письма были полны остроумия и только над ними Варенька улыбалась. Антон Гаврилович обещался приехать как можно скорее, но в каждом письме сообщал, что дела требуют его присутствия в городе, и снова обещался вырваться хотя бы на несколько дней. И вот Варенька написала своему другу, каковым она полагала Солдашникова, что они сами едут в Москву. Едва получив ее письмо, он тотчас телеграфировал, желая встретить, предлагая остановиться у него.
Зинаиде Павловне это предложение польстило, но и вызвало новый прилив тревоги – а ну как Варенька ему разонравится так же, как Лиговскому? Однако с отказом она не стала спешить, рассудив, что все станет ясно при встрече. Если только мелькнет на лице Солдашникова давешнее разочарование, которое так неумело пытался скрыть Лиговский – Зинаида Павловна тотчас же ему и откажет.
Сборы и хлопоты Вареньку не задели никак, зато сама поездка по недавно проведенной через губернию железной дороге, в купе первого класса с красными бархатными диванами и тяжелыми шторами с кистями, с горячим чаем и мерным стуком колес, с проплывающим за окном пейзажем – все это развлекло ее необыкновенно. Она даже не устала нисколько, к ней будто бы снова вернулась ее прежняя заинтересованность миром, и над опасливо вздрагивающей от свистка паровоза маменькой Варенька только добродушно подшучивала. Глазки ее горели, как прежде, щеки разрумянились и Зинаида Павловна в тайне понадеялась, что если Солдашников увидит ее такой – свадьбе быть.
Он и увидел ее такой – улыбающейся, с блестящими глазами, с выбившимися из под шляпки локонами, в сером дорожном платье, облегающем ее похудевшую за время болезни фигурку. Она помахала ему ручкой, затянутой в белую перчатку, из толпы прибывших, и звонко позвала его по имени. Антон Гаврилович обернулся на звук ее голоса и влюбился уже окончательно, по крайне мере, именно так он утверждал впоследствии. Надо ли говорить, что Зинаида Павловна не отказала ему и согласилась поселиться в большом, недавно отстроенном доме в Камергерском.
Антон Гаврилович старался изо всех сил – следующие две недели он как мог развлекал Вареньку, возил ее на прогулки, в театр, показал ей музеи, обедал с ней в лучших ресторанах. Варенька ожила, только изредка еще ее высокий чистый лоб прорезала тонкая морщинка, а синие глаза затуманивались, но такие минуты с ней случались все реже и реже, и она сама уже прикладывала все усилия, чтобы не вспоминать об Ольшанском.
Зинаида Павловна торжествовала, предчувствуя, чем в самом ближайшем времени обернется эта затея с поездкой.
Однажды, вернувшись из театра, Варенька шепотом попросила Антона Гавриловича на минутку задержаться в гостиной, когда маменька уйдет спать. Солдашников, не взглянув на Вареньку, молча кивнул в ответ и за ужином был молчалив и сосредоточен, что, надо полагать, происходило из-за волнения. Не иначе как Варвара Андреевна желает объясниться, думал он. Едва только дамы покинули гостиную, Солдашников закурил сигару и начал медленно ходить по комнате, не в силах больше справиться с собою. Наконец, в дверях появилась Варенька.
– Антон Гаврилович, – тихо позвала она и Солдашников вздрогнул от звука ее голоса. Он обернулся и замер в восхищении, моля Бога только о том, чтобы она ему снова не отказала, потому что теперь он и сам не знал, сможет ли пережить ее отказ. – Антон Гаврилович, – повторила Варенька бледнея, и неуверенными шагами приблизилась к нему. – Я хотела с вами поговорить...
– Я вас слушаю, Варвара Андреевна, – он постарался говорить тверже, но голос дрогнул, едва только она коснулась его руки и заглянула ему в глаза. Солдашникову стоило большого труда сдержаться, чтобы не броситься ей в ноги и умолять эту юную богиню составить счастье его жизни. Именно в таких выражениях он и думал, потому что Варенька совершенно уже вскружила ему голову.
– Помните ли вы наш последний разговор в саду? – Варенька отошла от него и стояла теперь у окна.
– Как не помнить, – пробормотал сорокалетний мужчина в полном смятении, чувствуя себя сейчас гимназистом.
– И я помню, – Варенька обернулась. – А помните ли вы те слова? Ваше предложение?
– Помню.
– Не отказываетесь ли вы теперь от своих слов? – осторожно поинтересовалась Варенька, пытливо глядя ему в глаза.
– Нет. – Солдашников вздохнул и добавил: – Не отказываюсь, Варвара Андреевна. И готов их повторить, независимо от того, что услышу в ответ.
– Так повторите... – попросила она.
Антон Гаврилович помедлил, как бы все еще не решаясь, не веря, что она сама его об этом просит, потом снова глубоко вздохнул и повторил, словно в омут с головой бросаясь:
– Выйдете ли вы за меня замуж, Варвара Андреевна?
– Да, – тихо вымолвила Варенька.
* * *
Свадьбу назначили к Покрову. Венчались молодые в церкви Большого Воскресения, что у Никитских ворот, в которой венчался Пушкин. Гостей было чуть ли не пол-Москвы, среди прочих была и чета Карозиных. Свадебный обед устроили в «Эрмитаже» и вот на этом-то обеде Варенька и сказала своему супругу:– Знаете, Антон Гаврилович, почему я согласилась стать вашей женой?
Новоиспеченный муж с некоторым беспокойством посмотрел на Вареньку, совсем некстати ему вспомнилась та деревенская история, но Антон Гаврилович отогнал мрачные подозрения и улыбнувшись, спросил:
– Почему же, душечка?
– Потому что вы за все мое пребывание у вас в гостях ни разу не напомнили мне о своем предложении, – легко улыбнулась Варенька.
– И только-то? – вскинул супруг густые брови.
– Для меня это много значит, – серьезно произнесла Варенька. – Знайте, Антон Гаврилович, я люблю вас как самого близкого друга и постараюсь полюбить еще сильнее, – и она неожиданно смутилась под его вдруг вспыхнувшим взглядом.
Катерина Дмитриевна как одна из довольно близких родственниц бывала у Солдашниковых первый год после свадьбы довольно часто, конечно, после того, как молодые вернулись в Москву после медового месяца, проведенного в Париже. С Варенькой Карозина быстро и легко сошлась и подружилась, и именно поэтому Катерина Дмитриевна могла утверждать, что этот первый год замужества был абсолютно счастливым годом для Вареньки. И так было бы и впредь, если бы не следующий Новый год, а точнее – тот злополучный новогодний бал, который устраивал известный банкир Поляков в своем большом доме на Тверском. Балы эти он давал ежегодно.
Танцевальный зал в двухэтажном особняке был небольшой, по случаю праздника украшенный еловыми и цветочными гирляндами, гостей собралось множество, и вот когда уже начались танцы, в дверях появилась шумная компания человек в пятнадцать, одетых в костюмы ведьм и колдунов.
– Ряженые! Ряженые! – в восторге пролетело по залу.
Костюмы на ряженых были замечательно просты: на всех серые балахоны, у мужчин – длинные бороды из мочала, у женщин – мочальные волосы, в руках – помело. Почти сразу же узнали Алексея Владимировича Евреинова, стали допытываться, кто скрывается под другими масками, и скоро инкогнито практически всех ряженых было открыто. Почти всех...
Один из переодетых колдунов, последовав примеру прочих, пригласил на танец Вареньку. Та, развеселившись, как и остальные, пошла с ним на тур вальса. Антон Гаврилович наблюдал за своей молодой женой из одного конца зала, а Карозина, обменявшаяся приветствиями с барышнями Андреевыми, так же приехавшими в числе ряженых, следила за Варенькой из другого его конца. И оба – и муж, и подруга – видели, как в какой-то момент смеющееся лицо Вареньки исказила гримаса страдания, затем она побледнела чрезвычайно и только спустя какое-то мгновение отчаянным, видимо, усилием воли заставила себя улыбнуться. Сразу же после танца она, сославшись на головную боль, просила мужа ее увезти домой. Ни в тот вечер, ни после она так никому и не объяснила своей странной перемены в настроении и только теперь, почти уже зная правду, Карозина услышала, что же тогда случилось.
Человек, скрывавшийся под полумаской и пригласивший Вареньку на вальс, некоторое время молчал, однако настроение дамы было не в пример веселее и она, игриво улыбаясь, поинтересовалась:
– Скажите, господин колдун, надеюсь, ваше колдовство только доброе?
– Для кого как, – нехотя ответил визави. – Возможно, вам оно покажется злым, – и в прорезях маски сверкнули его темные глаза.
– Вот как? – улыбнулась Варенька, вполне заинтригованная. – Неужели вы пригласили меня, чтобы зло подшутить? – и пристально вгляделась в его лицо, наполовину закрытое черной маской, наполовину – дурацкой мочальной бородой.
– Какие уж тут шутки, – с горечью откликнулся незнакомец. – Скорее, Варвара Андреевна, это неприятная истина... – колдун выжидающе замолчал.
И что-то в его голосе, в том, как он произнес ее имя, в том, как снова сверкнули его глаза, заставило Вареньку вздрогнуть. Она на секунду прикрыла глаза и вспомнила того, о ком так старательно не думала последний год, даже мимолетное воспоминание о котором причиняло ей боль сожаления.
– Вы побледнели, – не без нежности в голосе произнес колдун. – Вы узнали меня? Неужели вам это так неприятно?
– Зачем вы?.. – беспомощно пробормотала Варенька, подняв на него глаза.
– Я думаю, нам нужно объясниться, – заговорил он снова. – Только, пожалуйста, улыбнитесь, не нужно смотреть на меня так, будто увидели призрака. Уверяю вас, я вполне реален.
– Я понимаю, – прошептала Варенька и заставила себя-таки улыбнуться буквально через силу. – Но...
– Молчите, – попросил он. – Нам необходимо встретиться и поговорить. – Варенька сделала какое-то слабое движение, но он настойчиво продолжил: – Завтра устройте себе прогулку или поезжайте по магазинам, как вам будет угодно. Главное, – он говорил быстро и тихо, слегка к ней наклонившись, – чтобы вы были в одиннадцать, как закончится поздняя обедня, в Страстном. Будете? Я вас найду. Ну же, скажите «да», – все настойчивей просил он, уже и не просил – требовал.
– Да, – чуть слышно произнесла Варенька.
– Вот и хорошо, – он усмехнулся. – Значит завтра, в одиннадцать.
Варенька еще раз улыбнулась, но улыбка получилась жалкой, а потом колдун проводил ее к мужу.
– Что с тобой, мой ангел? – тут же спросил ее Антон Гаврилович, подозрительно глядя на удаляющегося колдуна.
– Голова ужасно болит, должно быть, от духоты, – вымученно солгала Варенька. – Поедем домой, Antuan?
– Что ж... – Солдашников снова посмотрел на бледное и растроенное лицо жены, поискал взглядом того, кто с ней танцевал, но ряженые уже уехали, обещаясь переодеться и вернуться на бал. – Что ж, душечка, если ты так хочешь, – повторил Антон Гаврилович, – тогда едем. – Он взял жену под руку и повел к выходу. Простившись с хозяевами, Солдашниковы уехали.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Всю ночь Варенька не спала, она ходила по своей спальне, стараясь двигаться бесшумно, чтобы не разбудить мужа в соседней комнате. Она вспоминала и понимала, что и не должна бы ехать на встречу к Ольшанскому, а под маской скрывался именно он, но чувствовала себя перед ним виноватой. Ей вспомнились короткие встречи в саду и его жаркие взгляды, ей вспомнилось то, о чем так страстно он просил и что она так легкомысленно ему пообещала.
Нет, она ничуть не жалела, что вышла замуж за Антона Гавриловича – он был самым заботливым супругом, он всегда был внимательным и нежным, и Варенька могла на него положиться решительно во всем, но... Но в их спокойных и ровных отношениях чего-то не хватало. Не было того огня, тех чувств, тех сильных переживаний, которыми были наполнены ее отношения с Ольшанским. Вареньке казалось, что именно такими и должны быть семейные отношения, как у них в Антоном Гавриловичем, но так ей казалось до того момента, пока высокий одетый в балахон колдун не пригласил ее на танец, пока она не узнала, чье лицо скрывает маска, а теперь ей отчего-то думалось, что она и не жила этот год, а будто спала, будто прозябала в ожидании этой встречи...
Словом, она поехала на свидание к Николаю Константиновичу, сказав мужу с удивившей ее самой равнодушностью, что поедет к поздней обедне в Страстной, а после зайдет к Карозиной, проживавшей неподалеку. Это было удобно, потому что от монастыря до изящного особняка Карозиных было минут пятнадцать ходу.
Антон Гаврилович ничуть не возражал, Варенька написала коротенькую записочку Катерине Дмитриевне, сообщив, что заедет к ней нынче, затем добралась до Тверского бульвара и отпустила кучера, сказав, чтобы забрал ее от Карозиных в три часа пополудни.
Варенька вошла в церковь, понимая, что это не самая удачная затея Николая Константиновича, потому что тотчас же ее мысли были обузданы и она с отчетливой ясностью поняла, что не должна с ним встречаться, даже если это будет всего лишь минутный разговор. Богослужение настроило ее на иной лад, душа ее успокоилась, и она твердо решила, что после обедни сразу же пойдет к Карозиным и постарается не думать, по возможности – забыть даже свою неожиданную встречу с Ольшанским. Незачем Бога гневить, думала она, крестясь и проникаясь чувством благодарности за избавление от грешных мыслей.
Обедня завершилась проповедью, в которой священник напоминал об апостольской заповеди: «Радуйтесь!» Варенька с умилением перекрестилась, поцеловала крест и вышла из церкви. Спустившись по ступенькам, она начисто забыла об Ольшанском, даже не думала о том, что он должен ее встретить. Однако же, не успела она выйти из ворот, как сзади ее кто-то нагнал и тронул за локоть. Варенька удивленно обернулась – перед ней стоял Николай Константинович, одетый в темно-синее пальто. В руках он держал кунью шапку и казался взволнованным и бледным.
– Накиньте вуаль, Варвара Андреевна, – мягко попросил он.
– Я должна вам сказать, – отводя от него взгляд, произнесла Варенька, – чтобы вы...
– Позже, – возразил он тихо. – Поговорим позже, – и увлек ее за собой из ворот монастыря. Варенька поспешно накинула вуаль на лицо. – Садитесь, – он подвел ее к к крытому возку. – Здесь недалеко, там мы сможем обо всем поговорить, – и предложил ей руку.
– Но я не могу, – попыталась было воспротивиться Варенька.
– Нет? – он вопросительно вскинул брови. – Отчего же? Разве я когда-нибудь желал вам дурного или сделал что-то против вас?
– Нет, – ответила она.
– Тогда просто доверьтесь мне, – предложил он и помог сесть в возок.
– Домой, барин? – уточнил кучер, закутанный в тулуп.
– Домой, – усмехнулся Ольшанский, одел шапку и сел рядом с Варенькой.
Кучер стеганул откормленную пегую лошадку и возок помчался вдоль Тверской.
– Куда мы едем? – спросила Варенька в полутьме.
– На мою квартиру, – откликнулся Ольшанский, откинувшись на мягкую спинку. – Не волнуйтесь, Варвара Андреевна, я вас всегда уважал, а теперь, когда вы замужняя дама...
– Что вам угодно от меня, сударь? – прямо спросила его Варенька.
– Мне угодно с вами поговорить, – с холодной ноткой в голосе ответил он.
– О чем же? – она попыталась храбриться, ругая себя уже за то, что согласилась с ним ехать, да еще куда? К нему на квартиру! Если об этом кто-нибудь узнает... Даже страшно подумать о последствиях! – Не можем ли мы поговорить тут?
– Нет, боюсь, разговор предстоит трудный, – усмехнулся Ольшанский. – Впрочем, мы почти приехали.
Варенька выглянула в оконце – возок свернул в знакомый Брюсовский переулок и почти сразу остановился у двухэтажного белокаменного дома.
– Прошу вас, Варвара Андреевна, – Ольшанский вышел и протянул руку ей. – Да не волнуйтесь вы так, вас вряд ли узнают. Вы под вуалью, забыли?
Варенька вздохнула и, делать нечего, вышла из возка. Она знала, что в этом доме располагаются доходные квартиры, и, с одной стороны, ее успокаивало то, что рядом, чуть дальше по переулку, стоит особнячок Карозиных, а с другой – она все же невероятно трусила, как бы ее никто не заметил, не узнал.
Она поднялась по ступенькам в подъезд, придерживаемая под руку Ольшанским, и оказалась в просторном вестибюле, из которого вела наверх лестница.
– Нам на второй этаж, – вполголоса сказал Ольшанский.
Варенька стала подниматься. «Боже мой, – в смятении думала она, – что я делаю? Если узнает мой муж? Если кто-нибудь узнает, что я была здесь, в доме этого человека! Боже мой, что же это? Зачем?» Она беспомощно заломила руки, но лестница уже кончилась и Николай Константинович отпер дверь ключом и сделал приглашающий жест, глядя на свою гостью с улыбкой. «Он смеется надо мной! – пролетело в голове у Вареньки. – Я не могу туда войти!»
– Ну, что же вы? Осталось сделать только один шаг, – с прежней мягкостью проговорил Ольшанский. – Неужели трусите?
– Я...
– Полноте, я не кусаюсь, – улыбнулся он шире и увлек ее за собой в квартиру. – Не волнуйтесь, лакея я выпроводил, так что никто вас не увидит, можете чувствовать себя свободно.
Варенька вздохнула, откинула вуаль и огляделась. Теперь бежать было слишком поздно, да и паниковать, пожалуй, тоже.
– Проходите, Варвара Андреевна, – Ольшанский помог ей снять меховую ротонду.
Варенька сняла капот и шагнула в гостиную, небольшую комнату с лепниной на потолке, с прекрасным паркетом, обставленную невероятно мило и уютно, в мягких светло-кофейных тонах.
– Это мои скромные апартаменты, – улыбнулся Ольшанский, раздевшись и появившись в дверях в сером сюртуке. – Что скажете? Уютно? Присаживайтесь. Я велел Гришке сварить кофе к одиннадцати и пойти вниз, там у прислуги отдельные комнаты. Позвольте предложить вам кофе? – Ольшанский подошел к накрытому на две персоны столику и налив из кофейника еще горячего кофе, протянул чашку Вареньке, уже сидящей в кресле.
Ольшанский устроился напротив, наблюдая за ней пристально, но все с той же непонятной полуулыбкой на губах. Глаза его не улыбались.
– Так о чем вы хотели со мной поговорить? – спросила Варенька, немного придя в себя и успокоившись. Она даже прямо взглянула ему в глаза. Ольшанский промолчал. – Отчего вы так странно смотрите?
– Странно? – он усмехнулся. – Ничуть. Я просто любуюсь вами. За этот год я думал, что не забыл вас, вашей красоты, а теперь вижу – вы еще прекраснее, чем я помнил.
– Если это все... – Варенька не отвела глаза, со свой стороны, тоже любуясь Ольшанским, ведь она-то почти забыла, как он привлекателен!
– Нет, это не все! – Николай Константинович порывисто поднялся из кресла и зашагал по комнате в явном волнении. – Я хотел знать, помните ли вы наши с вами встречи? Ваше обещание? Я хотел знать, помните ли вы меня? Мне нужно было увидеть вас наедине, чтобы понять... – он остановился и снова посмотрел Вареньке в лицо. – Понять, почему?..
– Что «почему»? – она тоже поднялась из кресла и стояла теперь напротив него, вскинув голову и глядя ему в глаза.
– Почему вы вышли замуж за этот мешок денег? – тихо спросил он.
– А почему вы не появились на балу у Свешниковых? Почему вас арестовали? Почему? – в ее глазах блеснули слезы. – Почему вы снова принялись тогда за свое? Ведь вы мне обещали, обещали!
– Но разве вы не получили моего письма? – в некоторой растерянности спросил Ольшанский.
– Письма? – удивилась в свою очередь Варенька. – О каком письме вы говорите?
– О том, в котором я объяснял, что именно случилось и почему меня арестовали. Нет? Как же, ведь я отправил его к вам через Степана. Он должен был передать письмо вашей горничной.
– Нет, – покачала головой Варенька. – Наташа не передавала мне письма. Так что же все-таки случилось?
– Меня арестовали по навету, – махнул рукой Николай Константинович и сел в кресло. – Кто именно донес на меня, я так до сих пор и не знаю. Я собирался на бал к Свешниковым, когда приехали полицейские и без всяких объяснений причин заявили мне, что меня арестовывают за ведение антиправительственной деятельности. Это была полная чушь, поэтому я был уверен, что вскорости все выяснится и меня отпустят. Я написал вам письмо и оставил его Степану. В письме я просил вас не волноваться и не верить всему, что вы обо мне услышите, что все это неправда и я ни в чем на сей раз не замешан. Три месяца я провел в камере, никто за это время меня даже не допрашивал, что было странно, посетителей ко мне не пускали, только моя тетушка приносила мне кое-какие продукты и книги. Через три месяца меня выпустили, сказав, что я вновь могу поселиться в N-ске, что обстоятельства дела выяснились и что я не имею, увы, к антиправительственной деятельности никакого отношения... – Ольшанский горько усмехнулся. – Никаких извинений, только сожаление, что меня не за что было арестовывать. – Он посмотрел на Вареньку, та сжала руки и безвольно опустилась в кресло. – Первое, что я узнал, оказавшись дома, так это то, что вы уехали в Москву, а через две недели до нас дошли слухи, что вы вышли замуж. – Николай Константинович замолчал, выжидательно глядя на свою гостью.
– Боже мой, – простонала она, закрывая лицо руками. – Nicolas, что я наделала?
В комнате повисла напряженная тишина. Ольшанский смотрел на Вареньку без сочувствия, и она сумела бы это понять, если бы только нашла в себе силы взглянуть ему в лицо.
– Что же, Варвара Андреевна, – заговорил он наконец, преодолевая себя, – я объяснил вам причину своего исчезновения. Неужели вы ничего этого не знали, не догадывались, что я невиновен?
– Господи, Nicolas! – Ольшанский вздрогнул от ее возгласа. Варенька отняла руки от лица и продолжила: – Я слегла на следующий день и пролежала в горячке неделю, а потом... Сама не знаю, как я выздоровела... О вас говорили ужасные вещи, но самое страшное было то, что никто не знал, где вы и что с вами.
– Знала моя тетушка, – холодно заметил Ольшанский.
– Но она никому ничего не говорила! – горячо возразила Варенька. – По крайней мере, я ничего не знала... – добавила она тише. – Я думала, что вас осудили, что вас сослали, что вы навеки пропали из моей жизни! Я и сама не хотела тогда жить! Боже мой! – снова воскликнула она в отчаянии, понимая теперь, какую глупость совершила, понимая, что прояви она несколько выдержки и терпения, и была бы теперь женой этого красавца, что жизнь ее была бы совершенно иной, и что только в этом случае она была бы счастлива.
Ей тотчас же показалось, что ее брак с Солдашниковым – ужасная, непоправимая ошибка, что она никогда не любила этого человека и не полюбит теперь уже точно. Молодой бледный мужчина в кресле напротив убил все иллюзии на этот счет, появившись в ее жизни снова.
– Вы вправе требовать от меня объяснений, – заговорила она через силу. – Я виновата перед вами, Николай Константинович. Я не сдержала данного вам обещания, что же вы хотите от меня теперь?! – с болью спросила она.
– Чего я хочу? – Ольшанский приподнял бровь и лицо его приняло выражение недоступности. – Я любил вас, Варвара Андреевна, – выговорил он четко и спокойно. – Боже мой, как я вас любил! Я жил вами, знаете ли вы это? – Николай Константинович поднялся из кресла и подошел к окну. – Моя жизнь совершенно переменилась, когда я увидел вас. Я...
– Довольно, довольно, вы меня мучаете! – воскликнула Варенька. – Довольно...
– Но знаете, что самое ужасное, Варвара Андреевна? – Ольшанский, будто бы не слыша ее протеста, обернулся, подошел к Вареньке и, склонившись над ней, проговорил все так же четко и спокойно: – Самое ужасное то, что я вас и теперь еще люблю.
Варенька замерла, глядя в его большие блестящие глаза, затаив дыхание и не веря его словам. Он смотрел на нее бесстрастно, так, что его интонация и его вид совершеннейшим образом противоречили тому, что он говорит – с таким видом наносят оскорбление, а не признаются в любви. И она могла ожидать презрения от этого человека, она могла ожидать упреков и даже оскорблений, но признания в чувстве? В любви?
– Что вы такое говорите? – прошептала она.
Но Николай Константинович, вместо того, чтобы повторить свои слова или рассмеяться ей в лицо – что было возможно с одинаковой вероятностью – наклонился еще ниже и поцеловал ее в губы...
– Разве вас можно презирать? – с легкой улыбкой откликнулся Ольшанский. – Откуда такие мысли, милая моя?
Нет, она ничуть не жалела, что вышла замуж за Антона Гавриловича – он был самым заботливым супругом, он всегда был внимательным и нежным, и Варенька могла на него положиться решительно во всем, но... Но в их спокойных и ровных отношениях чего-то не хватало. Не было того огня, тех чувств, тех сильных переживаний, которыми были наполнены ее отношения с Ольшанским. Вареньке казалось, что именно такими и должны быть семейные отношения, как у них в Антоном Гавриловичем, но так ей казалось до того момента, пока высокий одетый в балахон колдун не пригласил ее на танец, пока она не узнала, чье лицо скрывает маска, а теперь ей отчего-то думалось, что она и не жила этот год, а будто спала, будто прозябала в ожидании этой встречи...
Словом, она поехала на свидание к Николаю Константиновичу, сказав мужу с удивившей ее самой равнодушностью, что поедет к поздней обедне в Страстной, а после зайдет к Карозиной, проживавшей неподалеку. Это было удобно, потому что от монастыря до изящного особняка Карозиных было минут пятнадцать ходу.
Антон Гаврилович ничуть не возражал, Варенька написала коротенькую записочку Катерине Дмитриевне, сообщив, что заедет к ней нынче, затем добралась до Тверского бульвара и отпустила кучера, сказав, чтобы забрал ее от Карозиных в три часа пополудни.
Варенька вошла в церковь, понимая, что это не самая удачная затея Николая Константиновича, потому что тотчас же ее мысли были обузданы и она с отчетливой ясностью поняла, что не должна с ним встречаться, даже если это будет всего лишь минутный разговор. Богослужение настроило ее на иной лад, душа ее успокоилась, и она твердо решила, что после обедни сразу же пойдет к Карозиным и постарается не думать, по возможности – забыть даже свою неожиданную встречу с Ольшанским. Незачем Бога гневить, думала она, крестясь и проникаясь чувством благодарности за избавление от грешных мыслей.
Обедня завершилась проповедью, в которой священник напоминал об апостольской заповеди: «Радуйтесь!» Варенька с умилением перекрестилась, поцеловала крест и вышла из церкви. Спустившись по ступенькам, она начисто забыла об Ольшанском, даже не думала о том, что он должен ее встретить. Однако же, не успела она выйти из ворот, как сзади ее кто-то нагнал и тронул за локоть. Варенька удивленно обернулась – перед ней стоял Николай Константинович, одетый в темно-синее пальто. В руках он держал кунью шапку и казался взволнованным и бледным.
– Накиньте вуаль, Варвара Андреевна, – мягко попросил он.
– Я должна вам сказать, – отводя от него взгляд, произнесла Варенька, – чтобы вы...
– Позже, – возразил он тихо. – Поговорим позже, – и увлек ее за собой из ворот монастыря. Варенька поспешно накинула вуаль на лицо. – Садитесь, – он подвел ее к к крытому возку. – Здесь недалеко, там мы сможем обо всем поговорить, – и предложил ей руку.
– Но я не могу, – попыталась было воспротивиться Варенька.
– Нет? – он вопросительно вскинул брови. – Отчего же? Разве я когда-нибудь желал вам дурного или сделал что-то против вас?
– Нет, – ответила она.
– Тогда просто доверьтесь мне, – предложил он и помог сесть в возок.
– Домой, барин? – уточнил кучер, закутанный в тулуп.
– Домой, – усмехнулся Ольшанский, одел шапку и сел рядом с Варенькой.
Кучер стеганул откормленную пегую лошадку и возок помчался вдоль Тверской.
– Куда мы едем? – спросила Варенька в полутьме.
– На мою квартиру, – откликнулся Ольшанский, откинувшись на мягкую спинку. – Не волнуйтесь, Варвара Андреевна, я вас всегда уважал, а теперь, когда вы замужняя дама...
– Что вам угодно от меня, сударь? – прямо спросила его Варенька.
– Мне угодно с вами поговорить, – с холодной ноткой в голосе ответил он.
– О чем же? – она попыталась храбриться, ругая себя уже за то, что согласилась с ним ехать, да еще куда? К нему на квартиру! Если об этом кто-нибудь узнает... Даже страшно подумать о последствиях! – Не можем ли мы поговорить тут?
– Нет, боюсь, разговор предстоит трудный, – усмехнулся Ольшанский. – Впрочем, мы почти приехали.
Варенька выглянула в оконце – возок свернул в знакомый Брюсовский переулок и почти сразу остановился у двухэтажного белокаменного дома.
– Прошу вас, Варвара Андреевна, – Ольшанский вышел и протянул руку ей. – Да не волнуйтесь вы так, вас вряд ли узнают. Вы под вуалью, забыли?
Варенька вздохнула и, делать нечего, вышла из возка. Она знала, что в этом доме располагаются доходные квартиры, и, с одной стороны, ее успокаивало то, что рядом, чуть дальше по переулку, стоит особнячок Карозиных, а с другой – она все же невероятно трусила, как бы ее никто не заметил, не узнал.
Она поднялась по ступенькам в подъезд, придерживаемая под руку Ольшанским, и оказалась в просторном вестибюле, из которого вела наверх лестница.
– Нам на второй этаж, – вполголоса сказал Ольшанский.
Варенька стала подниматься. «Боже мой, – в смятении думала она, – что я делаю? Если узнает мой муж? Если кто-нибудь узнает, что я была здесь, в доме этого человека! Боже мой, что же это? Зачем?» Она беспомощно заломила руки, но лестница уже кончилась и Николай Константинович отпер дверь ключом и сделал приглашающий жест, глядя на свою гостью с улыбкой. «Он смеется надо мной! – пролетело в голове у Вареньки. – Я не могу туда войти!»
– Ну, что же вы? Осталось сделать только один шаг, – с прежней мягкостью проговорил Ольшанский. – Неужели трусите?
– Я...
– Полноте, я не кусаюсь, – улыбнулся он шире и увлек ее за собой в квартиру. – Не волнуйтесь, лакея я выпроводил, так что никто вас не увидит, можете чувствовать себя свободно.
Варенька вздохнула, откинула вуаль и огляделась. Теперь бежать было слишком поздно, да и паниковать, пожалуй, тоже.
– Проходите, Варвара Андреевна, – Ольшанский помог ей снять меховую ротонду.
Варенька сняла капот и шагнула в гостиную, небольшую комнату с лепниной на потолке, с прекрасным паркетом, обставленную невероятно мило и уютно, в мягких светло-кофейных тонах.
– Это мои скромные апартаменты, – улыбнулся Ольшанский, раздевшись и появившись в дверях в сером сюртуке. – Что скажете? Уютно? Присаживайтесь. Я велел Гришке сварить кофе к одиннадцати и пойти вниз, там у прислуги отдельные комнаты. Позвольте предложить вам кофе? – Ольшанский подошел к накрытому на две персоны столику и налив из кофейника еще горячего кофе, протянул чашку Вареньке, уже сидящей в кресле.
Ольшанский устроился напротив, наблюдая за ней пристально, но все с той же непонятной полуулыбкой на губах. Глаза его не улыбались.
– Так о чем вы хотели со мной поговорить? – спросила Варенька, немного придя в себя и успокоившись. Она даже прямо взглянула ему в глаза. Ольшанский промолчал. – Отчего вы так странно смотрите?
– Странно? – он усмехнулся. – Ничуть. Я просто любуюсь вами. За этот год я думал, что не забыл вас, вашей красоты, а теперь вижу – вы еще прекраснее, чем я помнил.
– Если это все... – Варенька не отвела глаза, со свой стороны, тоже любуясь Ольшанским, ведь она-то почти забыла, как он привлекателен!
– Нет, это не все! – Николай Константинович порывисто поднялся из кресла и зашагал по комнате в явном волнении. – Я хотел знать, помните ли вы наши с вами встречи? Ваше обещание? Я хотел знать, помните ли вы меня? Мне нужно было увидеть вас наедине, чтобы понять... – он остановился и снова посмотрел Вареньке в лицо. – Понять, почему?..
– Что «почему»? – она тоже поднялась из кресла и стояла теперь напротив него, вскинув голову и глядя ему в глаза.
– Почему вы вышли замуж за этот мешок денег? – тихо спросил он.
– А почему вы не появились на балу у Свешниковых? Почему вас арестовали? Почему? – в ее глазах блеснули слезы. – Почему вы снова принялись тогда за свое? Ведь вы мне обещали, обещали!
– Но разве вы не получили моего письма? – в некоторой растерянности спросил Ольшанский.
– Письма? – удивилась в свою очередь Варенька. – О каком письме вы говорите?
– О том, в котором я объяснял, что именно случилось и почему меня арестовали. Нет? Как же, ведь я отправил его к вам через Степана. Он должен был передать письмо вашей горничной.
– Нет, – покачала головой Варенька. – Наташа не передавала мне письма. Так что же все-таки случилось?
– Меня арестовали по навету, – махнул рукой Николай Константинович и сел в кресло. – Кто именно донес на меня, я так до сих пор и не знаю. Я собирался на бал к Свешниковым, когда приехали полицейские и без всяких объяснений причин заявили мне, что меня арестовывают за ведение антиправительственной деятельности. Это была полная чушь, поэтому я был уверен, что вскорости все выяснится и меня отпустят. Я написал вам письмо и оставил его Степану. В письме я просил вас не волноваться и не верить всему, что вы обо мне услышите, что все это неправда и я ни в чем на сей раз не замешан. Три месяца я провел в камере, никто за это время меня даже не допрашивал, что было странно, посетителей ко мне не пускали, только моя тетушка приносила мне кое-какие продукты и книги. Через три месяца меня выпустили, сказав, что я вновь могу поселиться в N-ске, что обстоятельства дела выяснились и что я не имею, увы, к антиправительственной деятельности никакого отношения... – Ольшанский горько усмехнулся. – Никаких извинений, только сожаление, что меня не за что было арестовывать. – Он посмотрел на Вареньку, та сжала руки и безвольно опустилась в кресло. – Первое, что я узнал, оказавшись дома, так это то, что вы уехали в Москву, а через две недели до нас дошли слухи, что вы вышли замуж. – Николай Константинович замолчал, выжидательно глядя на свою гостью.
– Боже мой, – простонала она, закрывая лицо руками. – Nicolas, что я наделала?
В комнате повисла напряженная тишина. Ольшанский смотрел на Вареньку без сочувствия, и она сумела бы это понять, если бы только нашла в себе силы взглянуть ему в лицо.
– Что же, Варвара Андреевна, – заговорил он наконец, преодолевая себя, – я объяснил вам причину своего исчезновения. Неужели вы ничего этого не знали, не догадывались, что я невиновен?
– Господи, Nicolas! – Ольшанский вздрогнул от ее возгласа. Варенька отняла руки от лица и продолжила: – Я слегла на следующий день и пролежала в горячке неделю, а потом... Сама не знаю, как я выздоровела... О вас говорили ужасные вещи, но самое страшное было то, что никто не знал, где вы и что с вами.
– Знала моя тетушка, – холодно заметил Ольшанский.
– Но она никому ничего не говорила! – горячо возразила Варенька. – По крайней мере, я ничего не знала... – добавила она тише. – Я думала, что вас осудили, что вас сослали, что вы навеки пропали из моей жизни! Я и сама не хотела тогда жить! Боже мой! – снова воскликнула она в отчаянии, понимая теперь, какую глупость совершила, понимая, что прояви она несколько выдержки и терпения, и была бы теперь женой этого красавца, что жизнь ее была бы совершенно иной, и что только в этом случае она была бы счастлива.
Ей тотчас же показалось, что ее брак с Солдашниковым – ужасная, непоправимая ошибка, что она никогда не любила этого человека и не полюбит теперь уже точно. Молодой бледный мужчина в кресле напротив убил все иллюзии на этот счет, появившись в ее жизни снова.
– Вы вправе требовать от меня объяснений, – заговорила она через силу. – Я виновата перед вами, Николай Константинович. Я не сдержала данного вам обещания, что же вы хотите от меня теперь?! – с болью спросила она.
– Чего я хочу? – Ольшанский приподнял бровь и лицо его приняло выражение недоступности. – Я любил вас, Варвара Андреевна, – выговорил он четко и спокойно. – Боже мой, как я вас любил! Я жил вами, знаете ли вы это? – Николай Константинович поднялся из кресла и подошел к окну. – Моя жизнь совершенно переменилась, когда я увидел вас. Я...
– Довольно, довольно, вы меня мучаете! – воскликнула Варенька. – Довольно...
– Но знаете, что самое ужасное, Варвара Андреевна? – Ольшанский, будто бы не слыша ее протеста, обернулся, подошел к Вареньке и, склонившись над ней, проговорил все так же четко и спокойно: – Самое ужасное то, что я вас и теперь еще люблю.
Варенька замерла, глядя в его большие блестящие глаза, затаив дыхание и не веря его словам. Он смотрел на нее бесстрастно, так, что его интонация и его вид совершеннейшим образом противоречили тому, что он говорит – с таким видом наносят оскорбление, а не признаются в любви. И она могла ожидать презрения от этого человека, она могла ожидать упреков и даже оскорблений, но признания в чувстве? В любви?
– Что вы такое говорите? – прошептала она.
Но Николай Константинович, вместо того, чтобы повторить свои слова или рассмеяться ей в лицо – что было возможно с одинаковой вероятностью – наклонился еще ниже и поцеловал ее в губы...
* * *
– Вы презираете меня? – с дрожью спросила Варенька много позже, когда лежала, полунагая, на его кровати, а он, все с тем же невозмутимым видом, одетый в шелковый халат, откинувшись в кресле, курил сигару.– Разве вас можно презирать? – с легкой улыбкой откликнулся Ольшанский. – Откуда такие мысли, милая моя?