– У вас... у вас такой вид... – прошептала она, ощущая невыносимый стыд.
– Что вам до моего вида? – он слегка пожал плечами. – Разве вам мало того, что я вас все еще люблю? И потом, отчего мы все еще на «вы»?
– Мне пора, – заволновалась она. – Вы не могли бы выйти, мне нужно одеться, – и покраснела.
– Ты краснеешь? – усмехнулся он. – Хочешь, я помогу тебе одеться?
– Нет! – воскликнула Варенька. – Прошу вас, выйдите!
– Хорошо, – легко согласился он и вышел из спальни.
Варенька принялась судорожно натягивать платье. Он несомненно унижал ее, всем своим видом давая это понять, он не уважал ее нисколько. Но отчего же, отчего он был ей так сладок, отчего она, несмотря на свой стыд, не могла его ненавидеть, не могла винить в своем падении? «Нет, я сама виновата, – твердила она себе, сглатывая слезы и путаясь в крючках. – Я была виновна перед ним, а теперь я в сто раз виновней перед своим мужем... Боже мой, муж!» Воспоминание об Антоне Гавриловиче повергло Вареньку в такой ужас, что она на мгновение даже замерла, не в силах представить себе, что станется, если он узнает.
Застегнув наконец платье непослушными пальцами, она кое-как поправила прическу и вышла из спальни. Ольшанский стоял у окна и задумчиво смотрел на улицу, он обернулся, услышав ее шаги, и окинул Вареньку внимательным взглядом.
– Вы не должны искать со мной встречи, – бледнея вымолвила она, не поднимая глаз. – Полагаю, что вы добились того, чего хотели, и...
Николай Константинович подошел к ней, легко коснулся пальцем ее губ и проговорил с неожиданной мягкостью в голосе:
– Дорогая моя, ты заблуждаешься. – Варенька подняла на него глаза. – Ты заблуждаешься относительно меня. Если я так холоден, то не от того, что презираю тебя. Мне и самому, поверь, омерзительна роль, которую я играю. Ты должна мне верить. Ты должна со мной уехать, – твердо закончил он.
– Что? – ахнула Варенька.
– Да, разве ты не поняла еще, что создана для меня, только для меня. И мне невыносима мысль о том, что сейчас ты вернешься к другому, – его взгляд наконец потеплел, а губы тронула не прежняя полупрезрительная усмешка, а нежная улыбка. – Милая моя, ты должна оставить его ради меня. Я люблю тебя. Ты меня любишь. Ведь это так? – он коснулся ее щеки осторожным движением. – Ты любишь меня, – повторил он более уверенно. – Мы уедем.
– Но я не могу... – снова попыталась возразить Варенька.
– Конечно, можешь, – убежденно сказал Ольшанский. – Через неделю все будет готово. Согласись, побег более благороден, нежели тайный адюльтер. Ты согласна? Мы уедем туда, где нас никто не знает, и заживем вместе. Забудем все.
Варенька молчала, в очередной раз не веря тому, что слышит. Часы на полке пробили час дня, она вздрогнула и спросила:
– Как это будет?
– Все очень просто, – Николай Константинович облегченно вздохнул, понимая, что согласие получено. – Через неделю ты точно так же поедешь к обедне, отпустишь кучера, а из церкви сядешь в мой возок. Можешь даже оставить записку своему мужу. Хотя, мне кажется, лучше без нее. Впрочем, решай сама. Что касается вещей, то не бери ничего, у меня достаточно денег, чтобы купить тебе все, что понадобится. Я выправлю документы и мы поедем... Скажем, в Италию, как ты на это смотришь? – Ольшанский приподнял ее лицо за подбородок и заглянул ей в глаза. – Впрочем, можем поехать куда угодно. Не бери у него ничего, слышишь?
Варенька кивнула. Николай Константинович поцеловал ее в губы и легким движением подтолкнул к двери:
– А теперь ступай, тебе пора. Постарайся вести себя как ни в чем не бывало. Никому ничего не говори. Через неделю, в следующее воскресенье, я буду ждать тебя у монастыря. Да, тебе ведь нужно доехать до дома. Как полагаешь, лучше взять «ваньку»?
– Я зайду к подруге, – как в полусне проговорила Варенька, одевая капот. – Она живет дальше по улице.
– Это хорошая мысль, – улыбнулся Ольшанский. – У тебя будет алиби?
«Алиби? – рассеянно подумала Варенька. – Какое странное слово. Зачем мне алиби? Ах, да, муж...» Она рассеянно кивнула в ответ. Ольшанский помог ей одеться и проводил до лестницы.
– Теперь ступай, накинь вуаль. Не заблудишься? – Варенька послушно помотала головой, накинула вуаль и стала спускаться вниз.
На улице она полной грудью вдохнула морозного воздуха и, не оглядываясь на дом, пошла по переулку к Карозиным, придумывая на ходу объяснение, где могла так задержаться после обедни. Впрочем, ничего придумывать и не пришлось, просто потому, что никто ни о чем не спросил. Карозина встретила Вареньку как всегда с радостью, удивилась, правда, что та пешком, на что Варенька ответила, что отпустила кучера на Тверской, а сама решила немного пройтись. Для Катерины Дмитриевны, самой предпочитавшей пешие прогулки, это не показалось странным, и подруги тотчас же переключились на обсуждение вчерашнего бала. Выяснилось, что после отъезда Солдашниковых были еще ряженые, на сей раз одетые клоунами и многие дамы остались недовольны тем, что клоунессы увлекли их кавалеров, что было страшно весело и проч., и проч...
Безусловно, поговорили и о Ковалеве. Варя слушала очень внимательно, всячески поддерживая подругу, соглашаясь, что она, конечно, права. А сама про себя думала: «Я не Катя. Катя старше, Катя разумней. Катя никогда не изменит своему мужу... Но Катя никогда не любила! А я знаю, что такое любовь! Какими же пресными мне кажутся отношения с Антоном! Так и было! Ведь я не жила все это время! Я ждала его! И пусть говорят, что угодно, я уеду! Я сбегу! Я сбегу с ним! Конечно, он меня любит... Любит, иначе не предложил бы мне этого! Он меня любит!» – повторяла она снова и снова и глазки ее горели ярче.
Прощаясь уже, Катя все-таки спросила, отчего вчерашний кавалер так взволновал Вареньку.
– Сказал какую-то дерзость! – нахмурилась Варенька. – Что-то о том, что хотел бы видеть меня не в бальном платье... Я его высмеяла, – добавила она поспешно.
И Катя, видимо, погруженная в собственные переживания, поверила.
Домой Варенька вернулась уже вполне собой овладев и успокоившись совершенно – уж если внимательная Катенька не заметила в ней никакой перемены, да и вовсе не обнаружила странности, то что говорить о муже? И во всю предстоящую неделю Варенька вела себя самым благоразумным образом, ни у кого так и не возникло никаких подозрений относительно того, что она задумала. Открылось это только в следующее воскресенье, когда госпожа Солдашникова самым загадочным образом исчезла, не вернувшись домой после поздней обедни...
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
– Что вам до моего вида? – он слегка пожал плечами. – Разве вам мало того, что я вас все еще люблю? И потом, отчего мы все еще на «вы»?
– Мне пора, – заволновалась она. – Вы не могли бы выйти, мне нужно одеться, – и покраснела.
– Ты краснеешь? – усмехнулся он. – Хочешь, я помогу тебе одеться?
– Нет! – воскликнула Варенька. – Прошу вас, выйдите!
– Хорошо, – легко согласился он и вышел из спальни.
Варенька принялась судорожно натягивать платье. Он несомненно унижал ее, всем своим видом давая это понять, он не уважал ее нисколько. Но отчего же, отчего он был ей так сладок, отчего она, несмотря на свой стыд, не могла его ненавидеть, не могла винить в своем падении? «Нет, я сама виновата, – твердила она себе, сглатывая слезы и путаясь в крючках. – Я была виновна перед ним, а теперь я в сто раз виновней перед своим мужем... Боже мой, муж!» Воспоминание об Антоне Гавриловиче повергло Вареньку в такой ужас, что она на мгновение даже замерла, не в силах представить себе, что станется, если он узнает.
Застегнув наконец платье непослушными пальцами, она кое-как поправила прическу и вышла из спальни. Ольшанский стоял у окна и задумчиво смотрел на улицу, он обернулся, услышав ее шаги, и окинул Вареньку внимательным взглядом.
– Вы не должны искать со мной встречи, – бледнея вымолвила она, не поднимая глаз. – Полагаю, что вы добились того, чего хотели, и...
Николай Константинович подошел к ней, легко коснулся пальцем ее губ и проговорил с неожиданной мягкостью в голосе:
– Дорогая моя, ты заблуждаешься. – Варенька подняла на него глаза. – Ты заблуждаешься относительно меня. Если я так холоден, то не от того, что презираю тебя. Мне и самому, поверь, омерзительна роль, которую я играю. Ты должна мне верить. Ты должна со мной уехать, – твердо закончил он.
– Что? – ахнула Варенька.
– Да, разве ты не поняла еще, что создана для меня, только для меня. И мне невыносима мысль о том, что сейчас ты вернешься к другому, – его взгляд наконец потеплел, а губы тронула не прежняя полупрезрительная усмешка, а нежная улыбка. – Милая моя, ты должна оставить его ради меня. Я люблю тебя. Ты меня любишь. Ведь это так? – он коснулся ее щеки осторожным движением. – Ты любишь меня, – повторил он более уверенно. – Мы уедем.
– Но я не могу... – снова попыталась возразить Варенька.
– Конечно, можешь, – убежденно сказал Ольшанский. – Через неделю все будет готово. Согласись, побег более благороден, нежели тайный адюльтер. Ты согласна? Мы уедем туда, где нас никто не знает, и заживем вместе. Забудем все.
Варенька молчала, в очередной раз не веря тому, что слышит. Часы на полке пробили час дня, она вздрогнула и спросила:
– Как это будет?
– Все очень просто, – Николай Константинович облегченно вздохнул, понимая, что согласие получено. – Через неделю ты точно так же поедешь к обедне, отпустишь кучера, а из церкви сядешь в мой возок. Можешь даже оставить записку своему мужу. Хотя, мне кажется, лучше без нее. Впрочем, решай сама. Что касается вещей, то не бери ничего, у меня достаточно денег, чтобы купить тебе все, что понадобится. Я выправлю документы и мы поедем... Скажем, в Италию, как ты на это смотришь? – Ольшанский приподнял ее лицо за подбородок и заглянул ей в глаза. – Впрочем, можем поехать куда угодно. Не бери у него ничего, слышишь?
Варенька кивнула. Николай Константинович поцеловал ее в губы и легким движением подтолкнул к двери:
– А теперь ступай, тебе пора. Постарайся вести себя как ни в чем не бывало. Никому ничего не говори. Через неделю, в следующее воскресенье, я буду ждать тебя у монастыря. Да, тебе ведь нужно доехать до дома. Как полагаешь, лучше взять «ваньку»?
– Я зайду к подруге, – как в полусне проговорила Варенька, одевая капот. – Она живет дальше по улице.
– Это хорошая мысль, – улыбнулся Ольшанский. – У тебя будет алиби?
«Алиби? – рассеянно подумала Варенька. – Какое странное слово. Зачем мне алиби? Ах, да, муж...» Она рассеянно кивнула в ответ. Ольшанский помог ей одеться и проводил до лестницы.
– Теперь ступай, накинь вуаль. Не заблудишься? – Варенька послушно помотала головой, накинула вуаль и стала спускаться вниз.
На улице она полной грудью вдохнула морозного воздуха и, не оглядываясь на дом, пошла по переулку к Карозиным, придумывая на ходу объяснение, где могла так задержаться после обедни. Впрочем, ничего придумывать и не пришлось, просто потому, что никто ни о чем не спросил. Карозина встретила Вареньку как всегда с радостью, удивилась, правда, что та пешком, на что Варенька ответила, что отпустила кучера на Тверской, а сама решила немного пройтись. Для Катерины Дмитриевны, самой предпочитавшей пешие прогулки, это не показалось странным, и подруги тотчас же переключились на обсуждение вчерашнего бала. Выяснилось, что после отъезда Солдашниковых были еще ряженые, на сей раз одетые клоунами и многие дамы остались недовольны тем, что клоунессы увлекли их кавалеров, что было страшно весело и проч., и проч...
Безусловно, поговорили и о Ковалеве. Варя слушала очень внимательно, всячески поддерживая подругу, соглашаясь, что она, конечно, права. А сама про себя думала: «Я не Катя. Катя старше, Катя разумней. Катя никогда не изменит своему мужу... Но Катя никогда не любила! А я знаю, что такое любовь! Какими же пресными мне кажутся отношения с Антоном! Так и было! Ведь я не жила все это время! Я ждала его! И пусть говорят, что угодно, я уеду! Я сбегу! Я сбегу с ним! Конечно, он меня любит... Любит, иначе не предложил бы мне этого! Он меня любит!» – повторяла она снова и снова и глазки ее горели ярче.
Прощаясь уже, Катя все-таки спросила, отчего вчерашний кавалер так взволновал Вареньку.
– Сказал какую-то дерзость! – нахмурилась Варенька. – Что-то о том, что хотел бы видеть меня не в бальном платье... Я его высмеяла, – добавила она поспешно.
И Катя, видимо, погруженная в собственные переживания, поверила.
Домой Варенька вернулась уже вполне собой овладев и успокоившись совершенно – уж если внимательная Катенька не заметила в ней никакой перемены, да и вовсе не обнаружила странности, то что говорить о муже? И во всю предстоящую неделю Варенька вела себя самым благоразумным образом, ни у кого так и не возникло никаких подозрений относительно того, что она задумала. Открылось это только в следующее воскресенье, когда госпожа Солдашникова самым загадочным образом исчезла, не вернувшись домой после поздней обедни...
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
– А что потом? – спросила Катя, когда Варя неожиданно замолчала. – Почему вы оказались здесь?
– Знаешь, Катя, – прищурившись ответила Варенька, – он кого-то ждал. Все время. Говорил мне, что ему должны передать какие-то деньги, документы и еще что-то, очень для него важное.
– Ты не знаешь, кого именно он ждал? – Нахмурилась Катя, тотчас припомнив, что Ковалев, постучав, сказал в ответ: «Да, это я».
– Нет, не знаю, – покачала она головой. – Только он был уверен, что приехал именно этот человек, когда... Когда стук услышал. Он переживал очень, видимо, тот, кого он ждал, задерживался. Поэтому-то мы сначала сутки в Москве еще были. У него... – Варя бросила на Катю быстрый взгляд. – Рядом с тобой... Потом, когда поехали уже, остановились в гостинице, он кому-то письмо написал, велел передать. Потом, уже здесь, получил от кого-то записку. Вчера поутру. И сам снова сел писать. Несколько раз принимался, все рвал, злился. На меня накричал, чтобы не мешала. Правда, извинился потом. Не знаю, отправил ли...
– А ты не слышала, что он сказал там, у двери, когда пошел открывать?
– Он, кажется, назвал чье-то имя, но чье?.. – постаралась припомнить Варя. – Нет, не помню. Я здесь была. Дверь, правда, была приоткрыта, но все так быстро случилось! – Варя приподнялась и взяла подругу за руку. – Катя, – умоляюще произнесла она, – неужели он сделал что-то страшное? Что-то ужасное? Скажи мне!
– Ты и в самом деле хочешь знать? – с сомнением переспросила Катенька.
– Да! – решительно кивнула Варенька. – Я должна знать, о чем там говорил этот страшный человек. Я должна знать, как о нем вспоминать, понимаешь?
– Нет, – вздохнула Катенька. – Но если ты хочешь, я расскажу. Помнишь ту историю со смертью графини? – Варя кивнула. – Помнишь, что там было потом еще две смерти? Помнишь, что у графини был любовник?
– Катя... – Варенькины губки задрожали, а в глазах снова появились слезы. – Катя, неужели это... он?
– Боюсь, что так, – подтвердила Катенька. Как ни хотелось ей это говорить, но это была правда.
– Ты мне лжешь! – зло крикнула Варенька. – Не верю! Ни одному твоему слову не верю! Катя! – и она снова залилась слезами, прижавшись к подруге.
«Господи, – подумала та, – скорей бы уж Никита приехал!»
Что же до оставленных в гостинице Никиты Сергеевича и Виктора Семеновича, то как раз в это время последний сладко спал в обычном гостиничном номере, а первый мерил этот номер шагами из угла в угол. Карозин даже не раздевался и не ложился спать, чувствуя, что все равно уснуть не удастся. Ночь, как и все бессонные ночи, тянулась очень медленно и наконец в четвертом часу утра Карозин не выдержал, велел запрягать, потом самолично растолкал своего друга, позволил выпить ему только один стакан чаю и уже в четыре они ехали обратно к Москве, оба хмурые и не выспавшиеся.
– Кстати, а почему мы возвращаемся? – недовольно спросил Аверин, устроившись в уголке, поближе к печурке.
– А тебе что, хочется продолжить нашу «погоню»? – в тон ему ответил Карозин.
– Ну... – попытался было развить свою мысль Виктор Семенович, но Карозин его перебил:
– Хватит выставлять себя дураками. Мы не сможем ее вернуть. Хватит об этом! – добавил он так грозно, что Аверин удивился, но предпочел промолчать, хотя ему очень хотелось задать своему другу один каверзный вопросик, а именно: «Уж не в Катерине ли Дмитриевне дело?» Впрочем, Аверин промолчал, устроился удобней и почти сразу уснул.
Карозин же с прежней хмуростью глядел в окно.
Добрались они до карозинского особнячка только к полудню, хотя кучер подгонял лошадок как мог. Никита Сергеевич буквально взлетел на крыльцо, дернул звонок и тут же, в прихожей еще, получил записку от Катеньки. Он тотчас ее прочел, облегченно выдохнул, перекрестился даже и просветлел лицом.
– Послушай, Виктор, – обратился он к своему заспанному другу, – твои лошади уже отдохнули достаточно, так я их возьму. Ты-то, надеюсь, никуда не торопишься? Обождешь меня?
– А что стряслось на этот раз? – полюбопытствовал Аверин.
– Вот, читай, – передал Никита Сергеевич Катину записку.
И пока друг читал, Карозин распорядился насчет завтрака ему, а себе просил собрать небольшую корзину.
– Что ж, новости хорошие, – улыбнулся Аверин. – А ты что, Никита, даже завтракать не останешься?
– В дороге перекушу. Кучера тоже твоего возьму, мой-то умаялся уже.
– Ну, как хочешь, а я с твоего позволения, тут останусь, Подожду вас. Грунечка, – обратился он к хорошенькой карозинской горничной, – а что у нас нынче на завтрак?
– Кашка, – ответила зардевшаяся Груня.
– Кашка, – умильно повторил Аверин. – У-ти, пу-ти, хорошенькая ты моя! – и он было потянулся к Груне, но случайно встретился с суровым взглядом друга. – А я что? – тут же невинно спросил он. – Я ничего совершенно. И незачем на меня так смотреть!
Никита Сергеевич получил свою корзину с холодной говядиной, вином и хлебом, сказал только: «Не балуй!» – и был таков.
– Конечно, ему не терпится удостоверится, – пробурчал себе под нос Аверин. – Но мы-то тут при чем? – и подмигнул горничной. – Ну, Грунечка, где там твоя кашка?
– Это я, Катя! – ответил он.
Дверь тут же распахнулась и на пороге возникла его горячо любимая супруга, немного бледная, немного осунувшаяся тоже, но бросившаяся ему в объятия с таким чувством, что Карозин не без облегчения подумал: «Слава Богу! Пронесло!»
– Наконец-то! – воскликнула Катенька, чмокнув мужа в колючую щеку. – Никита, ты не брит?
– Ночевал в дешевой гостинице, – смущаясь ответил он. – Ну, как тут, что?
Катя закрыла за ним дверь, сняла с него пальто, шапку, проводила до кресла.
– Варя спит, – сказала тише. – Я вот тоже недавно только проснулась. Разволновалась, что ж ты так долго-то?
– Потом, сначала ты рассказывай, – попросил супруг.
– А ты не голоден? – заботливо поинтересовалась она. – Вот, будто и похудел даже.
– Голоден, но это все после, после, – нетерпеливо отмахнулся Карозин, целуя Катенькину ручку.
– Нет, мы вот как поступим. Спустимся вниз обедать, я там тебе все и расскажу. Только вот Варю надо предупредить, чтобы не пугалась. Я сейчас.
– Я внизу подожду, – согласился муж и вышел.
Катерина Дмитриевна подошла к столу, чтобы написать Варе записку, но тут ее взгляд упал на странный белый обрывок на полу у самой ножки стола. Как она его раньше-то не заметила? Катя проворно нагнулась, подняла обрывок, прочла: «Серж! Ты не можешь...» Почерк был незнакомый, размашистый, видно, человек действительно пребывал в крайне ажитации.
«Какой Серж, чего не может? – тут же подумала она. – Ах, это, видно, то самое письмо, которое Ольшанский писал накануне. Серж... Интересно, кто это». Впрочем, Катенька решила пока оставить это, села, черкнула Варе пару строк о том, что они с Никитой внизу, в буфете и, положив записку на подушку рядом со спящей Варенькой, кое-как поправила прическу и пошла вниз.
За обедом она рассказала Никите, что случилось, а он, в свою очередь, поведал о том, как они с Авериным неудачно пытались догнать беглецов.
– Слава Богу, все уже позади, – вздохнула Катенька. – Ты не будешь против, если Варя останется у нас. Ненадолго. Ты поговоришь с Антоном Гавриловичем?
– Что, она не хочет к нему возвращаться? – осторожно поинтересовался Карозин.
– Думаю, она сама этого еще не знает, – задумчиво ответила Катерина Дмитриевна.
– Что ж, я завтра же к нему съезжу. А что мы? Едем ли?
– В ночь? – Катя с сомнением посмотрела за окно. – Может, до утра оставим?
– А свободный номер здесь найдется? – Никита Сергеевич выразительно посмотрел на жену.
– Думаю, что да, – ласково и почему-то печально улыбнулась ему Катенька.
– Тогда решено, пойду распоряжусь, чтобы распрягали и номер нам выделили, – он приласкал жену взглядом и поднялся из-за стола.
Катя глубоко вздохнула, снова посмотрев за окно.
Причина этой задумчивости скрывалась в том, что прошедшую ночь Катя почти не спала, ее отчего-то, казалось бы, совершенно без видимых поводов, не оставляло беспокойство, а когда она начала анализировать, пытаться понять его причину, оказалось, что дело все в том маленьком клочке бумаги, найденном накануне в номере гостиницы. Таинственный Серж никак не шел из головы. Катя думала, что дело никоим образом нельзя считать закрытым до тех пор, пока не станет ясно окончательно, кто же этот Серж. А ведь не иначе как пособник Ольшанского в его гнусных делах.
Ей вспомнилось вскользь брошенное Лидией Михайловной слово «повесы», происхождение которого никто ей так и не объяснил. Все остальные говорили только об одном – именно о Штайнице. Вспомнилось, с какой легкостью Ковалев отмахнулся от ее намерения уточнить у Лидии Михайловны, почему, собственно, «повесы». И кто же выкрал завещание графини из ее будуара? Федорцова? Значит, она знала, что происходит? Или Вавилов? У него было время это сделать. И еще подумалось, что Ковалев так и не сказал, что же предпринято насчет Вавилова. Затем почему-то вспомнилась фраза Ковалева о том, что им должны были оказать в гостинице помощь, но никого там так и не оказалось. И его ответ Ольшанскому: «Да, это я». А откуда Ковалев узнал о том, где Ольшанский, и вообще почему знал о нем столь много? И этот странный выстрел... И таинственный Серж. Уж наверняка тот самый Серж, которого Ольшанский так ждал...
Когда Катерина Дмитриевна попыталась сложить все воедино, вышло как-то не очень. Она вдруг поняла, что все это время она выступала в роли ведомого. Ее использовали и этого ощущение было не из приятных. Ее обманывали – сначала Федорцова, затем Вавилов, а после... Ковалев? Серж?
Подобная догадка причиняла чуть ли не физическую боль. Это было дико совершенно, но в то же время, и Катя это чувствовала, это было столько же вероятно. И она должна была выяснить, должна была во что бы то ни стало убедиться, должна была узнать правду. Но как? От кого? Он-то уж наверняка не расскажет сам. О нет!
И вот тут-то снова помогло таинственное «повесы». Конечно, помочь могла только Лидия Михайловна. Ведь откуда-то она же взяла этих самых «повес»! Когда решение было принято – пусть и неправильное, и не самое лучшее, но все-таки решение! – Кате стало намного легче и только под утро она уже наконец уснула.
Поэтому теперь, вернувшись домой, она первым делом написала к Лидии Михайловне записку, в которой просила ее нынче же принять. Затем следовало устроить Вареньку, заняться собой, в конце концов, нормально поесть, переодеться, уделить внимание зятю и мужу... Словом, когда принесли ответ, Катя не переделала еще и половины домашних дел. Однако ответ ее несказанно порадовал – Лидия Михайловна ждала Катю к двум часам.
– Никита, – обратилась Катенька к мужу, когда наконец Аверин благополучно отбыл к себе, Варя поднялась в отведенную ей комнату, а Карозин собирался навестить Антона Гавриловича, – мне нужно ненадолго отлучиться. Это важно. Ты, пожалуйста, не сердись, я должна съездить к Лидии Михайловне.
– Но ведь все кончено, – насупился было Никита.
– Я просто хочу в этом убедиться, – ласково заверила его Катенька.
– Хорошо, – нехотя согласился Карозин.
Было решено, что сначала он завезет Катю к Мелиховым, а после поедет к Антону Гавриловичу. Мелиховы жили на Пречистенке, в премилом каменном особнячке, выстроенном лет этак двадцать назад, в шестидесятых годах, когда в моде были архитектурные излишества, именно поэтому дом их был виден издалека – благодаря целому выводку кариатид, примостившихся на фасаде двухэтажного здания.
Когда подъехали, Катя поцеловала мужа в выбритую щеку и обещалась не задерживаться.
– Я такого пообещать не могу, – невесело усмехнулся он.
– Ты уж с ним поласковей, Никита, – попросила Катя. – Только ни за что не пускай его к нам. Варя ничего не знает о той роли, которую Антон Гаврилович сыграл в ее судьбе, я не стала ей рассказывать. Так вот, пусть он это оценит и ни в коем случае сам ей не вздумает признаваться. Двойного предательства, боюсь, ей просто не вынести. Убеди его, что немного терпения и она сама к нему вернется, по-прежнему считая его верным и честным другом. Сейчас ей нужно смириться со своей виной перед ним. И со своей потерей.
– Хорошо, мой ангел, – полностью согласился Никита Сергеевич. – Ты, как всегда, права.
На том и расстались. Катя вышла из возка и поднялась на невысокое крыльцо. Позвонила в колокольчик, дверь ей открыл вышколенный слуга, совсем еще не старик.
– Госпожа Карозина будете? – осведомился он.
– Да, – подтвердила Катенька.
– Прошу вас, Лидия Михайловна вас ожидают, – церемонно пригласил он гостью.
Когда Катенька освободилась от верхней одежды, тот же слуга проводил ее через анфиладу комнат и остановился перед белой дверью.
– Прошу в будуар-с, – невозмутимо проговорил он. – Велено сразу, без докладу. – И открыл перед Катей дверь.
– Ах, душечка, Катерина Дмитриевна! – воскликнула Лидия Михайловна, одетая в строгое черное платье. – Наконец-то! – она пересекла небольшую комнату, премило обставленную, с невероятным количеством пуфиков и мягких кресел, с изящным бюро в углу, с обитыми пастельными шелковыми шпалерами стенами.
– Добрый день, Лидия Михайловна! – искренне улыбнулась Катенька и ответила на пожатие ее руки.
– Ну, как поживаете? – поинтересовалась Мелихова. – Что у вас? Неужели по делу? Присаживайтесь, милая, присаживайтесь. Давайте покончим с вашим делом сразу, а после просто поболтаем. Расскажете мне о балах, я ведь нигде нынче не была!
– Хорошо, – согласилась Катя, садясь в кресло и решив, что такое положение ее вполне утраивает, может, после делового разговора и удастся избежать длительного рассказа о балах.
– Так что у вас за дело? – Лидия Михайловна села напротив и сложила ручки на коленях. – Очень внимательно вас слушаю.
– Помните, Лидия Михайловна, – не слишком уверенно заговорила Катенька, – когда я была в доме вашей тети и приехала ее компаньонка, вы обронили одно слово, «повесы», потребовав от нее начать свой рассказ именно с появления этих повес? Вы помните?
– Да, – недовольно вздохнула Мелихова. – Вот, значит, вы о чем. Но ведь мне докладывали... Как его, этого сыщика, – она прищурилась, – Ковалев, кажется? – Катя утвердительно кивнула. – Да, мне докладывали, что дело закрыто, а вчера он отписал, что и главный злодей, прости, Господи, – она перекрестилась, – был убит. Разве не так?
– Так, но, пожалуйста, ответьте мне. Может так статься, что дело еще не закрыто, – глаза Лидии Михайловны приняли удивленное выражение. – В смысле, что злодей был не один, – пояснила Катенька.
– А разве вы не знаете, что он и был не один? – промолвила Лидия Михайловна.
– Знаю, что с ним был бывший управляющий, – подтвердила Катя.
– О чем вы? – воскликнула Лидия Михайловна. – Вавилов? Нет же, вы что-то путаете! Был еще один молодой человек, который посещал мою тетку. То есть, их было двое. Оба записные красавцы, как прислуга говорит. Разве Алексей Денисович вам не сказал?
– Так их было двое? – ошеломленно проговорила Катенька.
– Ну да! Натурально, двое, – подтвердила Лидия Михайловна. – Оба брюнеты.
– А в ту ночь? – потерянно пробормотала Катя.
– А что в ту ночь? – не поняла Лидия Михайловна. – И в ту ночь их было двое у тетки. Потом, правда, эти повесы уехали вместе с этой Федорцовой в «Яр», а вернулась она уже одна.
Катя замолчала. Получалось, что обманывали ее еще сильнее, чем она могла предположить. Получалось, что и Ковалев...
– Скажите, так вы видели этого сыщика? – спросила она иначе. – Князь сам вам его представил?
– Куда там! – всплеснула руками Лидия Михайловна. – Написал записку, так, мол, и так, вот такой-то он сыщик, пусть расследует сам, я ему за это плачу. Ну так я и согласилась. Все ж таки князь поручился. А видеть? Видела только один раз, это когда он письмо от князя привез. Я ему было сказала, что этим делом вашу супруг занимается, он сам и предложил мне записку вам написать.
– Понятно, – вздохнула Катя.
– Да что с вами, душечка? Отчего это вы так побледнели?
– Значит, о том, что дело закрыто, он вам лично не докладывал? – жалостливо промолвила Катя.
– Куда там! Записками обходились. А я-то сама никуда не выхожу, так вот и князя не видела. Да что случилось-то? – снова всполошилась она.
– Знаете, Лидия Михайловна, я пожалуй, пойду, что-то голова разболелась. Можно, я к вам завтра приеду, тогда и о балах поговорим?
– Ну, конечно, – тут же согласилась она, встревоженно глядя на бледную Катю. – Вы на своем экипаже? – Катя отрицательно покачала головой. – Так это я сейчас распоряжусь, – она поднялась из кресла.
– Не стоит беспокоиться, я доберусь, – слабо запротестовала Катя.
– И не спорьте, – отрезала Лидия Михайловна и позвонила в колокольчик.
Когда Катя дошла в своих размышлениях до этого места, в голове ее сам собою начал составляться план мести...
– Знаешь, Катя, – прищурившись ответила Варенька, – он кого-то ждал. Все время. Говорил мне, что ему должны передать какие-то деньги, документы и еще что-то, очень для него важное.
– Ты не знаешь, кого именно он ждал? – Нахмурилась Катя, тотчас припомнив, что Ковалев, постучав, сказал в ответ: «Да, это я».
– Нет, не знаю, – покачала она головой. – Только он был уверен, что приехал именно этот человек, когда... Когда стук услышал. Он переживал очень, видимо, тот, кого он ждал, задерживался. Поэтому-то мы сначала сутки в Москве еще были. У него... – Варя бросила на Катю быстрый взгляд. – Рядом с тобой... Потом, когда поехали уже, остановились в гостинице, он кому-то письмо написал, велел передать. Потом, уже здесь, получил от кого-то записку. Вчера поутру. И сам снова сел писать. Несколько раз принимался, все рвал, злился. На меня накричал, чтобы не мешала. Правда, извинился потом. Не знаю, отправил ли...
– А ты не слышала, что он сказал там, у двери, когда пошел открывать?
– Он, кажется, назвал чье-то имя, но чье?.. – постаралась припомнить Варя. – Нет, не помню. Я здесь была. Дверь, правда, была приоткрыта, но все так быстро случилось! – Варя приподнялась и взяла подругу за руку. – Катя, – умоляюще произнесла она, – неужели он сделал что-то страшное? Что-то ужасное? Скажи мне!
– Ты и в самом деле хочешь знать? – с сомнением переспросила Катенька.
– Да! – решительно кивнула Варенька. – Я должна знать, о чем там говорил этот страшный человек. Я должна знать, как о нем вспоминать, понимаешь?
– Нет, – вздохнула Катенька. – Но если ты хочешь, я расскажу. Помнишь ту историю со смертью графини? – Варя кивнула. – Помнишь, что там было потом еще две смерти? Помнишь, что у графини был любовник?
– Катя... – Варенькины губки задрожали, а в глазах снова появились слезы. – Катя, неужели это... он?
– Боюсь, что так, – подтвердила Катенька. Как ни хотелось ей это говорить, но это была правда.
– Ты мне лжешь! – зло крикнула Варенька. – Не верю! Ни одному твоему слову не верю! Катя! – и она снова залилась слезами, прижавшись к подруге.
«Господи, – подумала та, – скорей бы уж Никита приехал!»
Что же до оставленных в гостинице Никиты Сергеевича и Виктора Семеновича, то как раз в это время последний сладко спал в обычном гостиничном номере, а первый мерил этот номер шагами из угла в угол. Карозин даже не раздевался и не ложился спать, чувствуя, что все равно уснуть не удастся. Ночь, как и все бессонные ночи, тянулась очень медленно и наконец в четвертом часу утра Карозин не выдержал, велел запрягать, потом самолично растолкал своего друга, позволил выпить ему только один стакан чаю и уже в четыре они ехали обратно к Москве, оба хмурые и не выспавшиеся.
– Кстати, а почему мы возвращаемся? – недовольно спросил Аверин, устроившись в уголке, поближе к печурке.
– А тебе что, хочется продолжить нашу «погоню»? – в тон ему ответил Карозин.
– Ну... – попытался было развить свою мысль Виктор Семенович, но Карозин его перебил:
– Хватит выставлять себя дураками. Мы не сможем ее вернуть. Хватит об этом! – добавил он так грозно, что Аверин удивился, но предпочел промолчать, хотя ему очень хотелось задать своему другу один каверзный вопросик, а именно: «Уж не в Катерине ли Дмитриевне дело?» Впрочем, Аверин промолчал, устроился удобней и почти сразу уснул.
Карозин же с прежней хмуростью глядел в окно.
Добрались они до карозинского особнячка только к полудню, хотя кучер подгонял лошадок как мог. Никита Сергеевич буквально взлетел на крыльцо, дернул звонок и тут же, в прихожей еще, получил записку от Катеньки. Он тотчас ее прочел, облегченно выдохнул, перекрестился даже и просветлел лицом.
– Послушай, Виктор, – обратился он к своему заспанному другу, – твои лошади уже отдохнули достаточно, так я их возьму. Ты-то, надеюсь, никуда не торопишься? Обождешь меня?
– А что стряслось на этот раз? – полюбопытствовал Аверин.
– Вот, читай, – передал Никита Сергеевич Катину записку.
И пока друг читал, Карозин распорядился насчет завтрака ему, а себе просил собрать небольшую корзину.
– Что ж, новости хорошие, – улыбнулся Аверин. – А ты что, Никита, даже завтракать не останешься?
– В дороге перекушу. Кучера тоже твоего возьму, мой-то умаялся уже.
– Ну, как хочешь, а я с твоего позволения, тут останусь, Подожду вас. Грунечка, – обратился он к хорошенькой карозинской горничной, – а что у нас нынче на завтрак?
– Кашка, – ответила зардевшаяся Груня.
– Кашка, – умильно повторил Аверин. – У-ти, пу-ти, хорошенькая ты моя! – и он было потянулся к Груне, но случайно встретился с суровым взглядом друга. – А я что? – тут же невинно спросил он. – Я ничего совершенно. И незачем на меня так смотреть!
Никита Сергеевич получил свою корзину с холодной говядиной, вином и хлебом, сказал только: «Не балуй!» – и был таков.
– Конечно, ему не терпится удостоверится, – пробурчал себе под нос Аверин. – Но мы-то тут при чем? – и подмигнул горничной. – Ну, Грунечка, где там твоя кашка?
* * *
Как ни торопился Никита Сергеевич, а аверинский кучер вовсе не собирался загонять хозяйских лошадей, руководствуясь тем соображением, что ведь еще и обратный путь предстоит. Так что прибыли они к гостинице уже затемно. Никита Сергеевич за прошедшие бессонные сутки изрядно осунувшийся и даже как будто похудевший, метнулся к портье и рявкнул на него так, что тот, и без того ошалевший от вчерашнего происшествия, не на шутку перепугался, Однако сообщил, в каком номере обитают давешние барыньки. Карозин прогрохотал по лестнице, преодолел длинный коридор и постучался. Он поверил в то, что все благополучно, только тогда, когда услышал из-за двери приглушенный Катенькин вопрос, кто, мол, это.– Это я, Катя! – ответил он.
Дверь тут же распахнулась и на пороге возникла его горячо любимая супруга, немного бледная, немного осунувшаяся тоже, но бросившаяся ему в объятия с таким чувством, что Карозин не без облегчения подумал: «Слава Богу! Пронесло!»
– Наконец-то! – воскликнула Катенька, чмокнув мужа в колючую щеку. – Никита, ты не брит?
– Ночевал в дешевой гостинице, – смущаясь ответил он. – Ну, как тут, что?
Катя закрыла за ним дверь, сняла с него пальто, шапку, проводила до кресла.
– Варя спит, – сказала тише. – Я вот тоже недавно только проснулась. Разволновалась, что ж ты так долго-то?
– Потом, сначала ты рассказывай, – попросил супруг.
– А ты не голоден? – заботливо поинтересовалась она. – Вот, будто и похудел даже.
– Голоден, но это все после, после, – нетерпеливо отмахнулся Карозин, целуя Катенькину ручку.
– Нет, мы вот как поступим. Спустимся вниз обедать, я там тебе все и расскажу. Только вот Варю надо предупредить, чтобы не пугалась. Я сейчас.
– Я внизу подожду, – согласился муж и вышел.
Катерина Дмитриевна подошла к столу, чтобы написать Варе записку, но тут ее взгляд упал на странный белый обрывок на полу у самой ножки стола. Как она его раньше-то не заметила? Катя проворно нагнулась, подняла обрывок, прочла: «Серж! Ты не можешь...» Почерк был незнакомый, размашистый, видно, человек действительно пребывал в крайне ажитации.
«Какой Серж, чего не может? – тут же подумала она. – Ах, это, видно, то самое письмо, которое Ольшанский писал накануне. Серж... Интересно, кто это». Впрочем, Катенька решила пока оставить это, села, черкнула Варе пару строк о том, что они с Никитой внизу, в буфете и, положив записку на подушку рядом со спящей Варенькой, кое-как поправила прическу и пошла вниз.
За обедом она рассказала Никите, что случилось, а он, в свою очередь, поведал о том, как они с Авериным неудачно пытались догнать беглецов.
– Слава Богу, все уже позади, – вздохнула Катенька. – Ты не будешь против, если Варя останется у нас. Ненадолго. Ты поговоришь с Антоном Гавриловичем?
– Что, она не хочет к нему возвращаться? – осторожно поинтересовался Карозин.
– Думаю, она сама этого еще не знает, – задумчиво ответила Катерина Дмитриевна.
– Что ж, я завтра же к нему съезжу. А что мы? Едем ли?
– В ночь? – Катя с сомнением посмотрела за окно. – Может, до утра оставим?
– А свободный номер здесь найдется? – Никита Сергеевич выразительно посмотрел на жену.
– Думаю, что да, – ласково и почему-то печально улыбнулась ему Катенька.
– Тогда решено, пойду распоряжусь, чтобы распрягали и номер нам выделили, – он приласкал жену взглядом и поднялся из-за стола.
Катя глубоко вздохнула, снова посмотрев за окно.
* * *
На следующий день, часам в десяти утра, аверинский возок подъехал к особнячку в Брюсовском. Из него вышел вполне посвежевший Никита Сергеевич, вполне оправившаяся после давешнего потрясения Варенька, на щечках которой уже играл румянец, и весьма задумчивая и бледная Катерина Дмитриевна.Причина этой задумчивости скрывалась в том, что прошедшую ночь Катя почти не спала, ее отчего-то, казалось бы, совершенно без видимых поводов, не оставляло беспокойство, а когда она начала анализировать, пытаться понять его причину, оказалось, что дело все в том маленьком клочке бумаги, найденном накануне в номере гостиницы. Таинственный Серж никак не шел из головы. Катя думала, что дело никоим образом нельзя считать закрытым до тех пор, пока не станет ясно окончательно, кто же этот Серж. А ведь не иначе как пособник Ольшанского в его гнусных делах.
Ей вспомнилось вскользь брошенное Лидией Михайловной слово «повесы», происхождение которого никто ей так и не объяснил. Все остальные говорили только об одном – именно о Штайнице. Вспомнилось, с какой легкостью Ковалев отмахнулся от ее намерения уточнить у Лидии Михайловны, почему, собственно, «повесы». И кто же выкрал завещание графини из ее будуара? Федорцова? Значит, она знала, что происходит? Или Вавилов? У него было время это сделать. И еще подумалось, что Ковалев так и не сказал, что же предпринято насчет Вавилова. Затем почему-то вспомнилась фраза Ковалева о том, что им должны были оказать в гостинице помощь, но никого там так и не оказалось. И его ответ Ольшанскому: «Да, это я». А откуда Ковалев узнал о том, где Ольшанский, и вообще почему знал о нем столь много? И этот странный выстрел... И таинственный Серж. Уж наверняка тот самый Серж, которого Ольшанский так ждал...
Когда Катерина Дмитриевна попыталась сложить все воедино, вышло как-то не очень. Она вдруг поняла, что все это время она выступала в роли ведомого. Ее использовали и этого ощущение было не из приятных. Ее обманывали – сначала Федорцова, затем Вавилов, а после... Ковалев? Серж?
Подобная догадка причиняла чуть ли не физическую боль. Это было дико совершенно, но в то же время, и Катя это чувствовала, это было столько же вероятно. И она должна была выяснить, должна была во что бы то ни стало убедиться, должна была узнать правду. Но как? От кого? Он-то уж наверняка не расскажет сам. О нет!
И вот тут-то снова помогло таинственное «повесы». Конечно, помочь могла только Лидия Михайловна. Ведь откуда-то она же взяла этих самых «повес»! Когда решение было принято – пусть и неправильное, и не самое лучшее, но все-таки решение! – Кате стало намного легче и только под утро она уже наконец уснула.
Поэтому теперь, вернувшись домой, она первым делом написала к Лидии Михайловне записку, в которой просила ее нынче же принять. Затем следовало устроить Вареньку, заняться собой, в конце концов, нормально поесть, переодеться, уделить внимание зятю и мужу... Словом, когда принесли ответ, Катя не переделала еще и половины домашних дел. Однако ответ ее несказанно порадовал – Лидия Михайловна ждала Катю к двум часам.
– Никита, – обратилась Катенька к мужу, когда наконец Аверин благополучно отбыл к себе, Варя поднялась в отведенную ей комнату, а Карозин собирался навестить Антона Гавриловича, – мне нужно ненадолго отлучиться. Это важно. Ты, пожалуйста, не сердись, я должна съездить к Лидии Михайловне.
– Но ведь все кончено, – насупился было Никита.
– Я просто хочу в этом убедиться, – ласково заверила его Катенька.
– Хорошо, – нехотя согласился Карозин.
Было решено, что сначала он завезет Катю к Мелиховым, а после поедет к Антону Гавриловичу. Мелиховы жили на Пречистенке, в премилом каменном особнячке, выстроенном лет этак двадцать назад, в шестидесятых годах, когда в моде были архитектурные излишества, именно поэтому дом их был виден издалека – благодаря целому выводку кариатид, примостившихся на фасаде двухэтажного здания.
Когда подъехали, Катя поцеловала мужа в выбритую щеку и обещалась не задерживаться.
– Я такого пообещать не могу, – невесело усмехнулся он.
– Ты уж с ним поласковей, Никита, – попросила Катя. – Только ни за что не пускай его к нам. Варя ничего не знает о той роли, которую Антон Гаврилович сыграл в ее судьбе, я не стала ей рассказывать. Так вот, пусть он это оценит и ни в коем случае сам ей не вздумает признаваться. Двойного предательства, боюсь, ей просто не вынести. Убеди его, что немного терпения и она сама к нему вернется, по-прежнему считая его верным и честным другом. Сейчас ей нужно смириться со своей виной перед ним. И со своей потерей.
– Хорошо, мой ангел, – полностью согласился Никита Сергеевич. – Ты, как всегда, права.
На том и расстались. Катя вышла из возка и поднялась на невысокое крыльцо. Позвонила в колокольчик, дверь ей открыл вышколенный слуга, совсем еще не старик.
– Госпожа Карозина будете? – осведомился он.
– Да, – подтвердила Катенька.
– Прошу вас, Лидия Михайловна вас ожидают, – церемонно пригласил он гостью.
Когда Катенька освободилась от верхней одежды, тот же слуга проводил ее через анфиладу комнат и остановился перед белой дверью.
– Прошу в будуар-с, – невозмутимо проговорил он. – Велено сразу, без докладу. – И открыл перед Катей дверь.
– Ах, душечка, Катерина Дмитриевна! – воскликнула Лидия Михайловна, одетая в строгое черное платье. – Наконец-то! – она пересекла небольшую комнату, премило обставленную, с невероятным количеством пуфиков и мягких кресел, с изящным бюро в углу, с обитыми пастельными шелковыми шпалерами стенами.
– Добрый день, Лидия Михайловна! – искренне улыбнулась Катенька и ответила на пожатие ее руки.
– Ну, как поживаете? – поинтересовалась Мелихова. – Что у вас? Неужели по делу? Присаживайтесь, милая, присаживайтесь. Давайте покончим с вашим делом сразу, а после просто поболтаем. Расскажете мне о балах, я ведь нигде нынче не была!
– Хорошо, – согласилась Катя, садясь в кресло и решив, что такое положение ее вполне утраивает, может, после делового разговора и удастся избежать длительного рассказа о балах.
– Так что у вас за дело? – Лидия Михайловна села напротив и сложила ручки на коленях. – Очень внимательно вас слушаю.
– Помните, Лидия Михайловна, – не слишком уверенно заговорила Катенька, – когда я была в доме вашей тети и приехала ее компаньонка, вы обронили одно слово, «повесы», потребовав от нее начать свой рассказ именно с появления этих повес? Вы помните?
– Да, – недовольно вздохнула Мелихова. – Вот, значит, вы о чем. Но ведь мне докладывали... Как его, этого сыщика, – она прищурилась, – Ковалев, кажется? – Катя утвердительно кивнула. – Да, мне докладывали, что дело закрыто, а вчера он отписал, что и главный злодей, прости, Господи, – она перекрестилась, – был убит. Разве не так?
– Так, но, пожалуйста, ответьте мне. Может так статься, что дело еще не закрыто, – глаза Лидии Михайловны приняли удивленное выражение. – В смысле, что злодей был не один, – пояснила Катенька.
– А разве вы не знаете, что он и был не один? – промолвила Лидия Михайловна.
– Знаю, что с ним был бывший управляющий, – подтвердила Катя.
– О чем вы? – воскликнула Лидия Михайловна. – Вавилов? Нет же, вы что-то путаете! Был еще один молодой человек, который посещал мою тетку. То есть, их было двое. Оба записные красавцы, как прислуга говорит. Разве Алексей Денисович вам не сказал?
– Так их было двое? – ошеломленно проговорила Катенька.
– Ну да! Натурально, двое, – подтвердила Лидия Михайловна. – Оба брюнеты.
– А в ту ночь? – потерянно пробормотала Катя.
– А что в ту ночь? – не поняла Лидия Михайловна. – И в ту ночь их было двое у тетки. Потом, правда, эти повесы уехали вместе с этой Федорцовой в «Яр», а вернулась она уже одна.
Катя замолчала. Получалось, что обманывали ее еще сильнее, чем она могла предположить. Получалось, что и Ковалев...
– Скажите, так вы видели этого сыщика? – спросила она иначе. – Князь сам вам его представил?
– Куда там! – всплеснула руками Лидия Михайловна. – Написал записку, так, мол, и так, вот такой-то он сыщик, пусть расследует сам, я ему за это плачу. Ну так я и согласилась. Все ж таки князь поручился. А видеть? Видела только один раз, это когда он письмо от князя привез. Я ему было сказала, что этим делом вашу супруг занимается, он сам и предложил мне записку вам написать.
– Понятно, – вздохнула Катя.
– Да что с вами, душечка? Отчего это вы так побледнели?
– Значит, о том, что дело закрыто, он вам лично не докладывал? – жалостливо промолвила Катя.
– Куда там! Записками обходились. А я-то сама никуда не выхожу, так вот и князя не видела. Да что случилось-то? – снова всполошилась она.
– Знаете, Лидия Михайловна, я пожалуй, пойду, что-то голова разболелась. Можно, я к вам завтра приеду, тогда и о балах поговорим?
– Ну, конечно, – тут же согласилась она, встревоженно глядя на бледную Катю. – Вы на своем экипаже? – Катя отрицательно покачала головой. – Так это я сейчас распоряжусь, – она поднялась из кресла.
– Не стоит беспокоиться, я доберусь, – слабо запротестовала Катя.
– И не спорьте, – отрезала Лидия Михайловна и позвонила в колокольчик.
* * *
По дороге домой в уютном мелиховском возке Катя пыталась осознать услышанное. Ей никак не хотелось верить, что Ковалев... Но стоило только вспомнить... Ведь за исключением того случая, когда он водил ее в «Олсуфьевскую крепость» и она сама слышала, что говорил тот агент, прочее она просто узнавала от самого Ковалева, поверив записке. А ведь он сам подсказал ей это! Неужели считал ее настолько глупой? Или был настолько в себе уверен? А его взгляды, его слова? Это тоже был обман? Катя чувствовала себя униженной, оскорбленной до глубины души. Ведь он смеялся над ней, смеялся! А она-то, она! Ведь вот она чуть было не изменила своему мужу, своему Никите! И с кем? С убийцей, с мерзавцем! Нет, этого нельзя так оставлять!Когда Катя дошла в своих размышлениях до этого места, в голове ее сам собою начал составляться план мести...