– Я знаю, где его искать. Идемте! – он тут же поднялся, бросил ленивым привычным жестом на столик деньги из кармана и, снова подхватив Катеньку за локоток, вывел ее из кондитерской.
На улице загадочный чиновник Катенькин локоток оставил, крикнул «ваньку» и, что-то ему объяснив, обратился к Катеньке, приглашая с собой:
– Ну же, вы ведь не откажите себе в удовольствии его лицезреть!
Катенька себе в таком удовольствии отказать и вправду не могла. Она села в сани, дождалась, пока кучер – здоровенный детина в бараньем тулупе – укутает им с Ковалевым ноги такой же овчиной, что была и на нем надета, и только когда сани двинулись, спросила:
– И где же он обитает?
– А вот это мы сейчас и узнаем! – молодцевато ответил Ковалев и глянул на Катеньку сбоку, будто по сердцу полоснул.
По дороге выяснилось, что едут они к Тверской, более того, остановились сани напротив Брюсовского переулка, почти рядом с генерал-губернаторским дворцом, только целью оказался большой четырехэтажный дом, выкрашенный в темно-серый цвет, с огромными окнами бельэтажа, с выступами, в углублениях которых располагались высокие чугунные решетчатые лестницы, служившие входом. В этот доме помещались многочисленные лавки и винный погребок, куда, Катенька это знала, наведывается и кое-кто из ее слуг, но только по большим праздникам.
С фасада дом выглядел вполне респектабельно, два верхних этажа сдавались под квартиры, в нижних располагались богатые магазины, чьи витрины довольно заманчиво выглядели с улицы, а кроме того, здесь была и модная парикмахерская Орлова, и фотография Овчаренко, и ателье Воздвиженского.
Дом был построен весьма оригинально, не имея ни подъездов, ни вестибюлей, только посередине его, точно пасть чудовищного монстра – глухие железные ворота с калиткой. Ворота всегда на цепи, это Катенька знала наверняка, недаром же жила почти напротив. У ворот постоянно дежурили два здоровенных дворника в грязных фартуках.
– Нам сюда? – удивилась она, когда Ковалев расплатился с извозчиком, вышел из саней и протянул ей руку.
– Да, Катерина Дмитриевна, сюда. Знаете, наверное, что здесь меблированные комнаты?
– Да, но... – Катенька вышла из саней.
– Их хозяйка некая мадам Чернышева, – продолжил рассказывать Сергей Юрьевич, не обращая внимания на слабый Катенькин протест, – оттого и зовутся они «Чернышами». А живут здесь самые разные люди – актеры, те что похуже, мелкие чиновники, учителя, студенты и даже писатели. Но нам сначала надо зайти в квартиру с нумером сорок пять, – бодро договорил Ковалев и подвел Катеньку к калитке. – Вход в нее со двора.
Один из дворников посмотрел на чистых господ хмуро, но потом, видно, признал Ковалева, потому как выражение его лица сменилось – из хмурого стало приветливым и даже дружеским.
– Что, господин Карасев у себя? – поинтересовался Ковалев у детины в засаленном фартуке.
– Еще не выходили, – добродушно откликнулся трубным басом дворник.
– Ну так мы к нему, – и Сергей Юрьевич потянул за собой Катеньку через железную калитку во двор.
– Карасев это здешний квартальный, – понизив голос, сообщил он ей, – любимец Владимира Андреевича.
– Генерал-губернатора? – ахнула Катенька. О генерал-губернаторе, коего вся Москва звала Владимиром Красно Солнышко, ходили самые противоречивые слухи.
Но тут Катенька наконец разглядела сам двор, а точнее – сначала она увидела посредине двора огромнейший флигель, по бокам которого пристроились флигельки поменьше, потому остановилась и с ужасом осмотрела длинные ряды зданий самого трущобного вида. Множество сводчатых входов, уходящих куда-то под землю, примостившиеся над самой землей окна, забитые железными решетками,
– Здесь что, живут люди? – выдохнула совершенно потрясенная Катенька.
– Конечно, – пожал плечом Ковалев, с интересом наблюдающий за Катенькой. – Вы что же, не знаете, что и в таких вот местах тоже живут люди. Достоевского-то, небось, читывали? – Катенька растерянно кивнула. – Ну так вот вам и наглядная иллюстрация к его повестям. Называется, кстати, это место «Олсуфьевская крепость», если вы не знали, – с какой-то сардонической усмешкой произнес он.
– И кто же эти люди? – Катенька посмотрела на Ковалева так, будто ждала, что он скажет: «Я пошутил, Катерина Дмитриевна. Конечно, люди здесь не живут».
Сейчас двор был пуст, только изредка шмыгали туда-сюда мальчишки, одетые... Да одетые ли? Разве можно назвать одеждой такие лохмотья? Катенька вздрогнула, а беспощадный Ковалев сказал совсем другое все с той же ноткой равнодушности:
– Да так, разные мастеровые, подмастерья и прочий рабочий люд, – и снова пожал плечами.
– Но... Им же надо как-то помочь... – пробормотала Катенька, никогда прежде не видевшая вот так, натурально, условия жизни «мастеровых, подмастерьев, и прочего рабочего люда».
– О чем вы? – хмыкнул циничный чиновник, однако уводить отсюда Катеньку отчего-то не спешил, а по выражению его лица можно было бы даже заключить, что он получает некоторое тайное удовольствие, наблюдая за ее душевным потрясением.
– Ведь надо же что-нибудь сделать для этих людей, – пролепетала Катенька.
– А зачем? – циничный человек прищурил свои синие глаза и заговорил жестко: – Катерина Дмитриевна, вы, по-моему, чего-то не понимаете. Это не книга, это – жизнь. И они так живут. Поколениями. И помочь им нельзя. – Катя смотрела на него огромными расширенными глазами. – Ну, довольно, – несколько смягчился Ковалев. – Мы не затем сюда пришли, чтобы... – он нетерпеливо мотнул головой, подхватил Катеньку под локоток, и добавил: – Идемте, нам сюда.
Катенька безропотно повиновалась, но куда именно они пошли, вряд ли осознавала. Помнила только, что был какой-то номер, потом какой-то человек, а потом они снова оказались в этом ужасном дворе. Ковалев потащил ее в другую сторону и вот снова – лестница и номер.
– Катерина Дмитриевна! – грозно произнес Сергей Юрьевич. – Ну, что же это вы так расклеились?
И только тут Катенька немного пришла в себя.
– Где это мы? – почти шепотом спросила она у Ковалева.
– У одного человека, который как раз дежурил в «Англии», – тоже прошептал в ответ Ковалев.
– Но зачем?
– Сейчас узнаете, – пообещал он.
Катенька огляделась. Комната, в которой они находились, казалась большой и светлой, а окнами выходила на площадь. Пол был устлан роскошным мягким ковром персидского рисунка, мебель вся из красного дерева, такое же трюмо в затейливом стиле рококо. У окна большой стол с двумя башенками по обоим сторонам, с обилием ящиков и ящичков, а перед столом – высокое вольтеровское кресло. В простенке между двумя окнами – английские часы с боем, стрелки показывают четверть второго. Стены увешаны картинами – наверху портреты, а ниже – акварели и фотографии. В левой стене камин, на полке бронзовые тяжелые канделябры.
– Занятная комната? – поинтересовался Ковалев, опять не без любопытства наблюдающий за Катенькой. Та посмотрела на него пристальней и кивнула. – Это все, что осталось от прошлой жизни...
Тут в комнате наконец появился и хозяин, а следом за ним – высокий сухой старик с подносом и чайными принадлежностями.
Хозяину на вид было лет около сорока, одет он был крайне просто – в косоворотку, в заячью телогрейку и плисовые штаны, заправленные в серые валенки. Лицо его было круглым и плоским, как блин, обрамленным седыми бакенбардами, с толстыми губами и мясистым носом, с маленькими черными глазками, которые сейчас горели довольно злобно. Он был почти лыс, зато бакенбарды его были кустисты и длинны. Выражение его некрасивого лица было вымученным и жалким, словно человек привык уже к своему унизительному положению, но еще с ним не смирился.
– Здравствуйте, господа, – все так же недовольно проговорил он, – пожалуйте чаю.
– Мы к тебе не чаи распивать приехали, – строго заговорил Ковалев. – Ты нам лучше, Антон, расскажи, почему это тебя на посту не оказалось?
– Ну как же-с? – он глянул на Ковалева, а затем на Катеньку с новой злобой, а потом проворчал своему слуге, поди, мол, отсюда. После того, как за стариком-лакеем закрылась дверь, хозяин комнаты вздохнул и заговорил иначе, даже вроде как жалостливо:
– Сергей Юрьич, я же в докладной записке сказывал, что приболел-с.
– «Приболел-с», – передразнил его Ковалев с презрением. – И чем же ты таким «приболел-с»?
– Ну как же-с, ясное дело, мигренью-с, – и как-то весь съежился.
Ковалев посмотрел на несчастного с прищуром, а потом произнес четко и жестко:
– Пил? Пил, вижу. А кто спаивал? Впрочем, меня не это интересует. Давай-ка рассказывай, каков он из себя был, если не хочешь места лишиться.
Удивительное действие на несчастного произвели эти слова – он тотчас распрямился, посмотрел подобострастно и заговорил опять с новой интонацией, теперь уже вроде как даже браво:
– Пришел в гостиницу в десятом часу, послонялся по вестибюлю, потом пошел в буфет. Я – за ним, больно подозрительным показался. Заказал водки и закуски, я занял столик неподалеку. Как ко мне этот... – тут он поморщился, – подсел, сам не помню. И что потом было... – он вздохнул.
– Как выглядели? – напомнил Ковалев.
– Это пожалуйте, распишу, – снова взбодрился несчастный. – Первый был вот с вас ростом, брюнет... Вообще на вас походили очень-с. Только вот глаза черные-с, да усишки нафиксатуаренные. – Катенька глянула на Ковалева, но тот предупредил ее взглядом, чтобы помолчала. – Второй, тот, который... рядом со мной присел, – с трудом проговорил неудачный агент, – тот не слишком высок, пониже вашего будет. Одетый чисто, волоса русые, лицо... Неприметное у него лицо было, ваше высокородие! Не припомню! – страдательно воскликнул он.
– Значит, споили, а дальше? – грозно сдвинув брови потребовал Ковалев. – Ты память-то напряги!
Антон засопел, задвигал бровями, видимо, старался изо всех сил напрячь память.
– Выпили по стаканчику, заговорили об жизни, – хмуро вымолвил он. – Потом... Потом меня растолкал половой, говорит, мол, ночь уже. А я ничего не помню, только вот в голове шум такой, не хуже пасхального перезвона. Пойду, думаю, узнаю, что там... Поднялся, а дверь отперта. Заглянул, а там... Испугался, думаю, на меня свалят, что упустил. Мы ведь вдвоем должны были с Архипенко! – снова взмолился он. – А у него жена приехала, я его и отпустил на пару часиков! А он когда вернулся, я тут же и рапорт написал, и – сюда... Ваше высокородие, Сергей Юрьич, не погубите! – он, видимо, хотел кинуться в ноги к Ковалеву, но вид грозного чиновника его охладил.
– Это вся правда? – приподняв соболью бровь, поинтересовался неприступный сыщик.
– Вся! Вся! – с жаром подхватил агент. – Христом-Богом клянусь! – и перекрестился.
– Места ты, конечно, лишишься, – цыкнул Ковалев. – Переведут куда-нибудь бумажки переписывать. Если повезет, – многозначительно добавил Сергей Юрьевич и, не обращая уже внимания на бывшего агента, сказал, обращаясь к Катеньке: – Идемте, Катерина Дмитриевна, больше нам здесь, к сожалению, делать нечего, – и вздохнул тяжело.
Катенька молча последовала за Ковалевым, а хозяин поспешил за ними, причитая на ходу и прося его не губить. Ковалев снова цыкнул на него, но так ничем и не успокоил. Вышли во двор, затем – на улицу. Ковалев был мрачнее тучи.
– Ничего не вышло, – наконец сказал он, не глядя Катеньке в глаза. – Я ведь как думал... Впрочем, чего уж теперь об этом, – с горечью бросил он и даже рукой махнул.
– Так как же она была убита? – спросила Катенька.
– А? Федорцова-то? Висела на веревке, привязанной к оконной фрамуге. А вы заметили, Катерина Дмитриевна, – оживился Ковалев, – что все эти смерти сами по себе чрезвычайно интересны?
Ничего интересного в этих смертях Катенька не находила, потому промолчала, но Сергей Юрьевич, очевидно, расценил ее молчание по-своему и продолжил, медленным шагом направляясь через площадь к Брюсовскому:
– Вот, посудите сами. Графиня – отравлена, причем так, что вполне можно счесть и за самоотравление, зацепок-то никаких, кроме показаний прислуги, но что они видели? Бутылку с запиской? А записка где? Нету. А потому и никаких доказательств, что кто-то отравил. Дальше. Смерть нотариуса. Упал с лестницы. Известно только то, что кто-то в тот день должен был к нему прийти, но опять-таки доказательств, что его убили – никаких. Человек он был пожилой, мог и сам не удержаться и упасть. Всякое ведь бывает. Теперь вот Федорцова. Смерть через повешенье. Выглядит все так, будто она сама веревку привязала, надела петлю, а потом спрыгнула с подоконника. Характерный перелом шейных позвонков. И опять-таки никаких фактов, никаких улик. В гостинице даже никто сказать не может – был ли кто у нее или нет. Ну, что думаете? – Ковалев приостановился и посмотрел на Катеньку с большим интересом.
– Думаю, что убийца, – ответила она, – кто бы он ни был, всем своим жертвам хорошо знаком.
– Да, без сомнения, – очень серьезно согласился Сергей Юрьевич. – Но к тому же, Катерина Дмитриевна, такие вот убийства говорят нам о том, что дело мы имеем не с дилетантом, о нет, – он покачал красивой головой. – Это профессионал, привыкший за собой убирать. Никого ведь из свидетелей в живых не осталось. У меня есть даже подозрение, – тут Ковалев снова остановился и, приблизился к Катеньке, со своим всегдашним прищуром, – что это наемник.
– То есть как? – такого поворота Катенька никак не ожидала.
– Да очень просто, – вздохнул Ковалев и пошел дальше. – Он, может быть, с самими жертвами и не был знаком лично, может, он только пользовался чьим-то именем, чтобы ему доверяли, понимаете ход моих мыслей? Записки в этом случае как нельзя кстати. Представьте, что вам пишет записку человек, которого вы знаете, и просит принять такого-то и такого-то. Вы, доверяя своему знакомому, доверитесь и его протеже. Это просто. И вот, этот самый протеже, появившись у вас...
– Вас же и убивает, – закончила Катенька. – Но у графини он не появлялся.
– А это было и не нужно, – с легкостью парировал Ковалев. – Достаточно было в записке указать, мол, примите это вино от такого-то. С наилучшими пожеланиями, – невесело пошутил он.
– Но куда девалась эта записка? – не унималась Катенька. – Если в ней были только вот такие слова.
– Ну, мало ли кто мог написать графине, может, кто-то, кто вовсе не хотел афишировать свои с ней отношения? – предположил Сергей Юрьевич.
– Допустим, – нехотя согласилась Катенька. – Что касается несчастного нотариуса, то ваша версия тут подходит как нельзя лучше, а вот что насчет Федорцовой? – и она посмотрела на Ковалева не без вызова.
– А что насчет Федорцовой? У нее вообще могла быть встреча назначена. Наш убийца каким-то образом ухитрился узнать про дежуривших агентов, обезвредил их, – Ковалев поморщился, – а потом беспрепятственно проник в ее номер. Да и не проник даже, а просто вошел. Она сама ему и открыла.
– Полагаете, тот брюнет с усиками, Штайниц?
– Штайниц, Майниц, Хайниц, Файниц, – задумчиво произнес Ковалев. – Ну да, нам-то он как раз под этим именем и известен.
– А что же тогда второй? Неприметный господин?
Ковалев помолчал. А Катенька вспомнила оброненное Лидией Михайловной слово «повесы». Выходило, что любовник у графини был не один, как утверждала Федорцова, да и Вавилов подтверждал. Выходило, что их было двое. Один – брюнет с запоминающимися усиками, а другой – ничем не приметный господин. Откуда про них знала Лидия Михайловна?
Катенька тут же поделилась мыслями с Сергеем Юрьевичем.
– Не представляю, что нам это дает, – печально заключил он. – Ну, скажет Лидия Михайловна, что слышала про «повес» оттуда-то и оттуда-то. И что?
Теперь промолчала Катенька. Между тем, они пересекли площадь и дошли уже до Брюсовского переулка.
– Мы, конечно с вами, Катерина Дмитриевна, можем сколько угодно гадать, но признать мы в состоянии только одно – мы его упустили. – Катенька глянула на него и он поправился: – Или их. Не все ли равно? Доказательств у нас никаких, примет... Примет у нас тоже никаких, – вздохнул сыщик. – Мало ли по Москве черноглазых брюнетов с нафиксатуаренными усами? А неприметных – и того больше. Свидетели мертвы. Завещание пропало. А те сделки, что этот самый Штайниц уже совершил по доверенности, принесли ему, поверьте, немалую прибыль, – Ковалев невесело улыбнулся. – Жаль, но придется это дело прекращать, – наконец заключил он.
– Как так? – Катенька даже возмутилась. – А обязательства? А Лидия Михайловна?
– А что Лидия Михайловна? – посмотрел ей в глаза Сергей Юрьевич. – Сделки, конечно, не аннулируешь, деньги в банк не вернешь, но от новых сюрпризов она застрахована. Все, что осталось, принадлежит ей как ближайшей родственнице.
– А ведь я обещала ее сегодня навестить, – задумчиво сказала Катенька.
– Не волнуйтесь, – ответил ей в тон Ковалев. – Я сам сейчас туда, так что сообщу о нашем решении. Вы ведь согласны, что дальнейшее расследование бессмысленно?
Получалось, что Сергей Юрьевич прав. Ниточки все отрезаны, ухватиться решительно не за что. И как ни пыталась сейчас Катенька придумать хоть что-то, чтобы ему возразить – ничего не выходило, кроме того, что прав сыскной талант, прав по всем статьям. И еще очень было жаль Наденьку Федорцову.
– Согласна, – кивнула Катенька.
Они дошли уже до карозинского особнячка.
– Не зайдете? – спросила она. – Чаю выпьем.
– Нет, благодарю, – улыбнулся Ковалев. – Как-нибудь в другой раз. Мне к Лидии Михайловне надо, да и к князю... Поклон супругу и приятных праздников.
Сергей Юрьевич взял Катенькину ручку и приложился к ней губами:
– Мне очень хочется, чтобы вы знали, Катерина Дмитриевна, что расследование вместе с вами, пусть даже и такое неудачное, было крайне приятным.
– Спасибо, – ласково улыбнулась Катенька. – Жаль только, что все вот так обернулось.
– Ну, вы не печальтесь. Вашей вины в этом нет никакой. Это только моя вина. Ну да ничего, все как-нибудь образуется. Прощайте, – он слегка пожал Катенькину ручку и пошел прочь.
Она постояла некоторое время, глядя ему вслед, а потом вошла в свой дом.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
На улице загадочный чиновник Катенькин локоток оставил, крикнул «ваньку» и, что-то ему объяснив, обратился к Катеньке, приглашая с собой:
– Ну же, вы ведь не откажите себе в удовольствии его лицезреть!
Катенька себе в таком удовольствии отказать и вправду не могла. Она села в сани, дождалась, пока кучер – здоровенный детина в бараньем тулупе – укутает им с Ковалевым ноги такой же овчиной, что была и на нем надета, и только когда сани двинулись, спросила:
– И где же он обитает?
– А вот это мы сейчас и узнаем! – молодцевато ответил Ковалев и глянул на Катеньку сбоку, будто по сердцу полоснул.
По дороге выяснилось, что едут они к Тверской, более того, остановились сани напротив Брюсовского переулка, почти рядом с генерал-губернаторским дворцом, только целью оказался большой четырехэтажный дом, выкрашенный в темно-серый цвет, с огромными окнами бельэтажа, с выступами, в углублениях которых располагались высокие чугунные решетчатые лестницы, служившие входом. В этот доме помещались многочисленные лавки и винный погребок, куда, Катенька это знала, наведывается и кое-кто из ее слуг, но только по большим праздникам.
С фасада дом выглядел вполне респектабельно, два верхних этажа сдавались под квартиры, в нижних располагались богатые магазины, чьи витрины довольно заманчиво выглядели с улицы, а кроме того, здесь была и модная парикмахерская Орлова, и фотография Овчаренко, и ателье Воздвиженского.
Дом был построен весьма оригинально, не имея ни подъездов, ни вестибюлей, только посередине его, точно пасть чудовищного монстра – глухие железные ворота с калиткой. Ворота всегда на цепи, это Катенька знала наверняка, недаром же жила почти напротив. У ворот постоянно дежурили два здоровенных дворника в грязных фартуках.
– Нам сюда? – удивилась она, когда Ковалев расплатился с извозчиком, вышел из саней и протянул ей руку.
– Да, Катерина Дмитриевна, сюда. Знаете, наверное, что здесь меблированные комнаты?
– Да, но... – Катенька вышла из саней.
– Их хозяйка некая мадам Чернышева, – продолжил рассказывать Сергей Юрьевич, не обращая внимания на слабый Катенькин протест, – оттого и зовутся они «Чернышами». А живут здесь самые разные люди – актеры, те что похуже, мелкие чиновники, учителя, студенты и даже писатели. Но нам сначала надо зайти в квартиру с нумером сорок пять, – бодро договорил Ковалев и подвел Катеньку к калитке. – Вход в нее со двора.
Один из дворников посмотрел на чистых господ хмуро, но потом, видно, признал Ковалева, потому как выражение его лица сменилось – из хмурого стало приветливым и даже дружеским.
– Что, господин Карасев у себя? – поинтересовался Ковалев у детины в засаленном фартуке.
– Еще не выходили, – добродушно откликнулся трубным басом дворник.
– Ну так мы к нему, – и Сергей Юрьевич потянул за собой Катеньку через железную калитку во двор.
– Карасев это здешний квартальный, – понизив голос, сообщил он ей, – любимец Владимира Андреевича.
– Генерал-губернатора? – ахнула Катенька. О генерал-губернаторе, коего вся Москва звала Владимиром Красно Солнышко, ходили самые противоречивые слухи.
Но тут Катенька наконец разглядела сам двор, а точнее – сначала она увидела посредине двора огромнейший флигель, по бокам которого пристроились флигельки поменьше, потому остановилась и с ужасом осмотрела длинные ряды зданий самого трущобного вида. Множество сводчатых входов, уходящих куда-то под землю, примостившиеся над самой землей окна, забитые железными решетками,
– Здесь что, живут люди? – выдохнула совершенно потрясенная Катенька.
– Конечно, – пожал плечом Ковалев, с интересом наблюдающий за Катенькой. – Вы что же, не знаете, что и в таких вот местах тоже живут люди. Достоевского-то, небось, читывали? – Катенька растерянно кивнула. – Ну так вот вам и наглядная иллюстрация к его повестям. Называется, кстати, это место «Олсуфьевская крепость», если вы не знали, – с какой-то сардонической усмешкой произнес он.
– И кто же эти люди? – Катенька посмотрела на Ковалева так, будто ждала, что он скажет: «Я пошутил, Катерина Дмитриевна. Конечно, люди здесь не живут».
Сейчас двор был пуст, только изредка шмыгали туда-сюда мальчишки, одетые... Да одетые ли? Разве можно назвать одеждой такие лохмотья? Катенька вздрогнула, а беспощадный Ковалев сказал совсем другое все с той же ноткой равнодушности:
– Да так, разные мастеровые, подмастерья и прочий рабочий люд, – и снова пожал плечами.
– Но... Им же надо как-то помочь... – пробормотала Катенька, никогда прежде не видевшая вот так, натурально, условия жизни «мастеровых, подмастерьев, и прочего рабочего люда».
– О чем вы? – хмыкнул циничный чиновник, однако уводить отсюда Катеньку отчего-то не спешил, а по выражению его лица можно было бы даже заключить, что он получает некоторое тайное удовольствие, наблюдая за ее душевным потрясением.
– Ведь надо же что-нибудь сделать для этих людей, – пролепетала Катенька.
– А зачем? – циничный человек прищурил свои синие глаза и заговорил жестко: – Катерина Дмитриевна, вы, по-моему, чего-то не понимаете. Это не книга, это – жизнь. И они так живут. Поколениями. И помочь им нельзя. – Катя смотрела на него огромными расширенными глазами. – Ну, довольно, – несколько смягчился Ковалев. – Мы не затем сюда пришли, чтобы... – он нетерпеливо мотнул головой, подхватил Катеньку под локоток, и добавил: – Идемте, нам сюда.
Катенька безропотно повиновалась, но куда именно они пошли, вряд ли осознавала. Помнила только, что был какой-то номер, потом какой-то человек, а потом они снова оказались в этом ужасном дворе. Ковалев потащил ее в другую сторону и вот снова – лестница и номер.
– Катерина Дмитриевна! – грозно произнес Сергей Юрьевич. – Ну, что же это вы так расклеились?
И только тут Катенька немного пришла в себя.
– Где это мы? – почти шепотом спросила она у Ковалева.
– У одного человека, который как раз дежурил в «Англии», – тоже прошептал в ответ Ковалев.
– Но зачем?
– Сейчас узнаете, – пообещал он.
Катенька огляделась. Комната, в которой они находились, казалась большой и светлой, а окнами выходила на площадь. Пол был устлан роскошным мягким ковром персидского рисунка, мебель вся из красного дерева, такое же трюмо в затейливом стиле рококо. У окна большой стол с двумя башенками по обоим сторонам, с обилием ящиков и ящичков, а перед столом – высокое вольтеровское кресло. В простенке между двумя окнами – английские часы с боем, стрелки показывают четверть второго. Стены увешаны картинами – наверху портреты, а ниже – акварели и фотографии. В левой стене камин, на полке бронзовые тяжелые канделябры.
– Занятная комната? – поинтересовался Ковалев, опять не без любопытства наблюдающий за Катенькой. Та посмотрела на него пристальней и кивнула. – Это все, что осталось от прошлой жизни...
Тут в комнате наконец появился и хозяин, а следом за ним – высокий сухой старик с подносом и чайными принадлежностями.
Хозяину на вид было лет около сорока, одет он был крайне просто – в косоворотку, в заячью телогрейку и плисовые штаны, заправленные в серые валенки. Лицо его было круглым и плоским, как блин, обрамленным седыми бакенбардами, с толстыми губами и мясистым носом, с маленькими черными глазками, которые сейчас горели довольно злобно. Он был почти лыс, зато бакенбарды его были кустисты и длинны. Выражение его некрасивого лица было вымученным и жалким, словно человек привык уже к своему унизительному положению, но еще с ним не смирился.
– Здравствуйте, господа, – все так же недовольно проговорил он, – пожалуйте чаю.
– Мы к тебе не чаи распивать приехали, – строго заговорил Ковалев. – Ты нам лучше, Антон, расскажи, почему это тебя на посту не оказалось?
– Ну как же-с? – он глянул на Ковалева, а затем на Катеньку с новой злобой, а потом проворчал своему слуге, поди, мол, отсюда. После того, как за стариком-лакеем закрылась дверь, хозяин комнаты вздохнул и заговорил иначе, даже вроде как жалостливо:
– Сергей Юрьич, я же в докладной записке сказывал, что приболел-с.
– «Приболел-с», – передразнил его Ковалев с презрением. – И чем же ты таким «приболел-с»?
– Ну как же-с, ясное дело, мигренью-с, – и как-то весь съежился.
Ковалев посмотрел на несчастного с прищуром, а потом произнес четко и жестко:
– Пил? Пил, вижу. А кто спаивал? Впрочем, меня не это интересует. Давай-ка рассказывай, каков он из себя был, если не хочешь места лишиться.
Удивительное действие на несчастного произвели эти слова – он тотчас распрямился, посмотрел подобострастно и заговорил опять с новой интонацией, теперь уже вроде как даже браво:
– Пришел в гостиницу в десятом часу, послонялся по вестибюлю, потом пошел в буфет. Я – за ним, больно подозрительным показался. Заказал водки и закуски, я занял столик неподалеку. Как ко мне этот... – тут он поморщился, – подсел, сам не помню. И что потом было... – он вздохнул.
– Как выглядели? – напомнил Ковалев.
– Это пожалуйте, распишу, – снова взбодрился несчастный. – Первый был вот с вас ростом, брюнет... Вообще на вас походили очень-с. Только вот глаза черные-с, да усишки нафиксатуаренные. – Катенька глянула на Ковалева, но тот предупредил ее взглядом, чтобы помолчала. – Второй, тот, который... рядом со мной присел, – с трудом проговорил неудачный агент, – тот не слишком высок, пониже вашего будет. Одетый чисто, волоса русые, лицо... Неприметное у него лицо было, ваше высокородие! Не припомню! – страдательно воскликнул он.
– Значит, споили, а дальше? – грозно сдвинув брови потребовал Ковалев. – Ты память-то напряги!
Антон засопел, задвигал бровями, видимо, старался изо всех сил напрячь память.
– Выпили по стаканчику, заговорили об жизни, – хмуро вымолвил он. – Потом... Потом меня растолкал половой, говорит, мол, ночь уже. А я ничего не помню, только вот в голове шум такой, не хуже пасхального перезвона. Пойду, думаю, узнаю, что там... Поднялся, а дверь отперта. Заглянул, а там... Испугался, думаю, на меня свалят, что упустил. Мы ведь вдвоем должны были с Архипенко! – снова взмолился он. – А у него жена приехала, я его и отпустил на пару часиков! А он когда вернулся, я тут же и рапорт написал, и – сюда... Ваше высокородие, Сергей Юрьич, не погубите! – он, видимо, хотел кинуться в ноги к Ковалеву, но вид грозного чиновника его охладил.
– Это вся правда? – приподняв соболью бровь, поинтересовался неприступный сыщик.
– Вся! Вся! – с жаром подхватил агент. – Христом-Богом клянусь! – и перекрестился.
– Места ты, конечно, лишишься, – цыкнул Ковалев. – Переведут куда-нибудь бумажки переписывать. Если повезет, – многозначительно добавил Сергей Юрьевич и, не обращая уже внимания на бывшего агента, сказал, обращаясь к Катеньке: – Идемте, Катерина Дмитриевна, больше нам здесь, к сожалению, делать нечего, – и вздохнул тяжело.
Катенька молча последовала за Ковалевым, а хозяин поспешил за ними, причитая на ходу и прося его не губить. Ковалев снова цыкнул на него, но так ничем и не успокоил. Вышли во двор, затем – на улицу. Ковалев был мрачнее тучи.
– Ничего не вышло, – наконец сказал он, не глядя Катеньке в глаза. – Я ведь как думал... Впрочем, чего уж теперь об этом, – с горечью бросил он и даже рукой махнул.
– Так как же она была убита? – спросила Катенька.
– А? Федорцова-то? Висела на веревке, привязанной к оконной фрамуге. А вы заметили, Катерина Дмитриевна, – оживился Ковалев, – что все эти смерти сами по себе чрезвычайно интересны?
Ничего интересного в этих смертях Катенька не находила, потому промолчала, но Сергей Юрьевич, очевидно, расценил ее молчание по-своему и продолжил, медленным шагом направляясь через площадь к Брюсовскому:
– Вот, посудите сами. Графиня – отравлена, причем так, что вполне можно счесть и за самоотравление, зацепок-то никаких, кроме показаний прислуги, но что они видели? Бутылку с запиской? А записка где? Нету. А потому и никаких доказательств, что кто-то отравил. Дальше. Смерть нотариуса. Упал с лестницы. Известно только то, что кто-то в тот день должен был к нему прийти, но опять-таки доказательств, что его убили – никаких. Человек он был пожилой, мог и сам не удержаться и упасть. Всякое ведь бывает. Теперь вот Федорцова. Смерть через повешенье. Выглядит все так, будто она сама веревку привязала, надела петлю, а потом спрыгнула с подоконника. Характерный перелом шейных позвонков. И опять-таки никаких фактов, никаких улик. В гостинице даже никто сказать не может – был ли кто у нее или нет. Ну, что думаете? – Ковалев приостановился и посмотрел на Катеньку с большим интересом.
– Думаю, что убийца, – ответила она, – кто бы он ни был, всем своим жертвам хорошо знаком.
– Да, без сомнения, – очень серьезно согласился Сергей Юрьевич. – Но к тому же, Катерина Дмитриевна, такие вот убийства говорят нам о том, что дело мы имеем не с дилетантом, о нет, – он покачал красивой головой. – Это профессионал, привыкший за собой убирать. Никого ведь из свидетелей в живых не осталось. У меня есть даже подозрение, – тут Ковалев снова остановился и, приблизился к Катеньке, со своим всегдашним прищуром, – что это наемник.
– То есть как? – такого поворота Катенька никак не ожидала.
– Да очень просто, – вздохнул Ковалев и пошел дальше. – Он, может быть, с самими жертвами и не был знаком лично, может, он только пользовался чьим-то именем, чтобы ему доверяли, понимаете ход моих мыслей? Записки в этом случае как нельзя кстати. Представьте, что вам пишет записку человек, которого вы знаете, и просит принять такого-то и такого-то. Вы, доверяя своему знакомому, доверитесь и его протеже. Это просто. И вот, этот самый протеже, появившись у вас...
– Вас же и убивает, – закончила Катенька. – Но у графини он не появлялся.
– А это было и не нужно, – с легкостью парировал Ковалев. – Достаточно было в записке указать, мол, примите это вино от такого-то. С наилучшими пожеланиями, – невесело пошутил он.
– Но куда девалась эта записка? – не унималась Катенька. – Если в ней были только вот такие слова.
– Ну, мало ли кто мог написать графине, может, кто-то, кто вовсе не хотел афишировать свои с ней отношения? – предположил Сергей Юрьевич.
– Допустим, – нехотя согласилась Катенька. – Что касается несчастного нотариуса, то ваша версия тут подходит как нельзя лучше, а вот что насчет Федорцовой? – и она посмотрела на Ковалева не без вызова.
– А что насчет Федорцовой? У нее вообще могла быть встреча назначена. Наш убийца каким-то образом ухитрился узнать про дежуривших агентов, обезвредил их, – Ковалев поморщился, – а потом беспрепятственно проник в ее номер. Да и не проник даже, а просто вошел. Она сама ему и открыла.
– Полагаете, тот брюнет с усиками, Штайниц?
– Штайниц, Майниц, Хайниц, Файниц, – задумчиво произнес Ковалев. – Ну да, нам-то он как раз под этим именем и известен.
– А что же тогда второй? Неприметный господин?
Ковалев помолчал. А Катенька вспомнила оброненное Лидией Михайловной слово «повесы». Выходило, что любовник у графини был не один, как утверждала Федорцова, да и Вавилов подтверждал. Выходило, что их было двое. Один – брюнет с запоминающимися усиками, а другой – ничем не приметный господин. Откуда про них знала Лидия Михайловна?
Катенька тут же поделилась мыслями с Сергеем Юрьевичем.
– Не представляю, что нам это дает, – печально заключил он. – Ну, скажет Лидия Михайловна, что слышала про «повес» оттуда-то и оттуда-то. И что?
Теперь промолчала Катенька. Между тем, они пересекли площадь и дошли уже до Брюсовского переулка.
– Мы, конечно с вами, Катерина Дмитриевна, можем сколько угодно гадать, но признать мы в состоянии только одно – мы его упустили. – Катенька глянула на него и он поправился: – Или их. Не все ли равно? Доказательств у нас никаких, примет... Примет у нас тоже никаких, – вздохнул сыщик. – Мало ли по Москве черноглазых брюнетов с нафиксатуаренными усами? А неприметных – и того больше. Свидетели мертвы. Завещание пропало. А те сделки, что этот самый Штайниц уже совершил по доверенности, принесли ему, поверьте, немалую прибыль, – Ковалев невесело улыбнулся. – Жаль, но придется это дело прекращать, – наконец заключил он.
– Как так? – Катенька даже возмутилась. – А обязательства? А Лидия Михайловна?
– А что Лидия Михайловна? – посмотрел ей в глаза Сергей Юрьевич. – Сделки, конечно, не аннулируешь, деньги в банк не вернешь, но от новых сюрпризов она застрахована. Все, что осталось, принадлежит ей как ближайшей родственнице.
– А ведь я обещала ее сегодня навестить, – задумчиво сказала Катенька.
– Не волнуйтесь, – ответил ей в тон Ковалев. – Я сам сейчас туда, так что сообщу о нашем решении. Вы ведь согласны, что дальнейшее расследование бессмысленно?
Получалось, что Сергей Юрьевич прав. Ниточки все отрезаны, ухватиться решительно не за что. И как ни пыталась сейчас Катенька придумать хоть что-то, чтобы ему возразить – ничего не выходило, кроме того, что прав сыскной талант, прав по всем статьям. И еще очень было жаль Наденьку Федорцову.
– Согласна, – кивнула Катенька.
Они дошли уже до карозинского особнячка.
– Не зайдете? – спросила она. – Чаю выпьем.
– Нет, благодарю, – улыбнулся Ковалев. – Как-нибудь в другой раз. Мне к Лидии Михайловне надо, да и к князю... Поклон супругу и приятных праздников.
Сергей Юрьевич взял Катенькину ручку и приложился к ней губами:
– Мне очень хочется, чтобы вы знали, Катерина Дмитриевна, что расследование вместе с вами, пусть даже и такое неудачное, было крайне приятным.
– Спасибо, – ласково улыбнулась Катенька. – Жаль только, что все вот так обернулось.
– Ну, вы не печальтесь. Вашей вины в этом нет никакой. Это только моя вина. Ну да ничего, все как-нибудь образуется. Прощайте, – он слегка пожал Катенькину ручку и пошел прочь.
Она постояла некоторое время, глядя ему вслед, а потом вошла в свой дом.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Конечно, Катенька была рада, что Никиту больше не придется обманывать, не придется от него ничего скрывать, однако чувство смутного беспокойства ее почему-то не оставляло. Впрочем, уже на следующий день она принудила себя отвлечься и переключиться полностью на другое.
Что же до Никиты Сегеевича, то в тот же вечер он узнал почти всю правду о том, чем занималась его жена с того самого вечера, как впервые заговорила о таинственной смерти графини К. Безусловно, он хмурился изо всех сил, пока слушал Катеньку, но она так умело приуменьшила свою роль в неудавшемся расследовании и так доказательно объяснила, что оно – неудавшееся, что в конце концов Никита Сергеевич успокоился. И даже не сердился больше на жену. Более того, он подумал о том, что, может, теперь его драгоценная Катенька успокоится и поймет, что расследования, какими бы они ни были – не ее дело. Поймет, успокоится и не станет больше вмешиваться в подобные истории.
Отец Владимир, который так же был посвящен во все перипетии этого дела буквально через несколько дней, когда Катя и Никита пришли в церковь в Сочельник, чтобы, по обычаю, причаститься перед праздником, также был рад, что все уже окончено. Словом, Катеньке пришлось смириться с таким положением вещей, отбросить все свои сомнения и смутные беспокойства и признать, что Никита Сергеевич был прав – женщине следует интересоваться не расследованиями, а домом и супругом.
Ель Карозиным доставили накануне Сочельника и Катенька любовно ее украсила – теперь большая и пушистая красавица стояла в зале и радовала глаз. В Сочельник, после всенощной, супруги вернулись домой, и Никита Сергеевич с самым торжественным видом преподнес Катеньке небольшую коробочку, завернутую в цветную бумагу.
– У меня тоже для тебя кое-что есть, – улыбнулась Катенька, – но я хотела оставить до утра.
– А я не смог выдержать, – ответил супруг, так и сияя улыбкой.
– Что ж, тогда подожди, – Катенька вернула ему коробочку и поднялась к себе в спальню.
Три дня назад, возвращаясь от мадам Roshe, она заехала в Пассаж, чтобы выбрать Никите подарок. Катенька остановила свой выбор на бриллиантовой заколке для галстука – Никита хоть и не любил в этом признаваться, но ему крайне нравились вот такие изящные вещицы. Конечно, как и полагается настоящему мужчине, он всячески скрывал это, презрительно отзывался о франтах, но Катенька очень подозревала, что и сам он, когда был помоложе, уделял своему туалету гораздо большее внимание. Он и сейчас относился к своему внешнему виду с завидной требовательностью. Оно и понятно, солидный человек, женатый, да к тому же профессор – такое положение обязывало выглядеть ухоженно и аккуратно. Так что выбор был сделан – Катенька, получив маленькую коробочку, завернутую в золотистую бумагу, очень надеялась, что Никита останется довольным. Тем более что приближалась череда праздничных балов, и эта изящная булавка должны была добавить элегантности внешнему виду ее супруга.
Что же касается балов, то Карозиными было получено уже пять приглашений, а ведь Святки – традиционное время зимних балов – еще и не начинались. Катенька предвкушала удовольствие от всех этих развлечений. Платья, сшитые у мадам Roshe, ей до крайности нравились, особенно одно, заказанное специально под великолепный изумрудный гарнитур, так шедший к Катенькиным зеленым глазам.
Платье было сшито по последней лондонской моде, муаровое, сливочного оттенка, с открытыми плечами, короткими рукавами, с декольте, плотно облегающее статную Катину фигуру, с турнюром, украшенным затейливым бантом, со шлейфом... Да, она в нем смотрелась настоящей королевой... Мадам Roshe позаботилась и о высоких перчатках и сама долго охала и ахала, всячески восхищалась собственным произведением, когда Катя примерила готовое платье. Никите была заказана у г. Auez новая фрачная пара и белоснежный шелковый жилет.
Катя достала коробочку с булавкой и, улыбнувшись, спустилась вниз, в залу, где оставался Никита. На ели горели зажженные свечи, а Никита Сергеевич прохаживался по просторной комнате.
– Заждался, Никита? – весело поинтересовалась Катенька, войдя в залу.
– Я просто сгораю от любопытства, – в тон ей проговорил подруг, заметив в Катенькиных руках коробочку.
Супруги обменялись поцелуями и подарками.
– Боже мой! – воскликнула Катенька, сорвав бумагу и открыв небольшой бархатный футляр. – Никита!
– Ну, – смущенно проговорил супруг, – я подумал, что изумрудные серьги и колье у тебя есть, не хватает только браслета...
– Надень! – тут же потребовала супруга и Никита Сергеевич не без удовольствия застегнул на ее тонком запястье золотой браслетик с дюжиной небольших изумрудов.
Катя залюбовалась украшением.
– Никита, он же, наверное, стоит целое состояние! – воскликнула она, внимательнее разглядев браслет.
– Целое состояние стоишь ты, мой ангел! – ответил с довольной улыбкой супруг. – А эта вещица стоит несколько бумажек.
Катя приласкала его взглядом и только теперь заметила, что он все еще не открыл ее подарок.
– Спасибо, милый, надеюсь, что и я доставлю тебе не меньше радости... – и она выразительно посмотрела на коробочку.
– Ах да, – спохватился Никита Сергеевич и принялся разворачивать подарок. – Но ты уже доставила мне радость, – лукаво проговорил он и открыл футляр. Полюбовавшись несколько мгновений изящной булавкой, он поднял на Катеньку сияющие глаза и произнес: – Что ж, полагаю, она как нельзя кстати подойдет к новому галстуку.
Не столько его слова, сколько сама интонация сообщили Катеньке, что муж приятно удивлен.
– Ну вот и славно! – Катенька прильнула к супругу. – Ведь я так переживала...
– И совершенно зря, – заверил Никита Сергеевич и наклонился к податливым теплым губам жены.
Визитеры – мужчины и молодые люди – долго не задерживались, визиты длились не более десяти минут, но кое-кто из наиболее близких дому оставался, тогда Катя провожала гостей в столовую и потчевала от всей души. К полудню приехал отец Владимир и, отслужив небольшой молебен, тоже остался перекусить.
Катя с удовольствием принимала всех и только изредка вздыхала, скучая по сестре и племяннику, живущим в деревне. Даже ее зять, Виктор Семенович Аверин, вынужденный жить зимой в Москве, на этот раз не выдержал долгой разлуки с семьей и уехал к жене и сыну еще неделю назад. Катя получила от сестры письмо, в котором та уверяла, что здоровье отца заметно поправилось, поздравляла супругов с Рождеством и сообщала, что Виктор Семенович приедет на Святках и привезет им кое-какие подарки.
После этого письма Катенька тут же поехала по магазинам и выбрала для своего обожаемого двухлетнего племянника Николеньки деревянную лошадку, белоснежную, с великолепной шелковистой гривой и хвостом; для сестры Татьяны – прекрасную шаль, расшитую крупными цветами, с длинными кистями по краям, в которую так и хотелось закутаться; для отца – золотую цепочку для часов. Не забыла она и про зятя, ему в подарок был выбран изящный серебряный портсигар – с некоторых пор Виктор Семенович перенял новую моду и покуривал длинные тонкие сигары. Никита одобрил все, выбранное супругой, и на следующий же день подарки и наилучшие пожелания были отправлены родным.
Что же до Никиты Сегеевича, то в тот же вечер он узнал почти всю правду о том, чем занималась его жена с того самого вечера, как впервые заговорила о таинственной смерти графини К. Безусловно, он хмурился изо всех сил, пока слушал Катеньку, но она так умело приуменьшила свою роль в неудавшемся расследовании и так доказательно объяснила, что оно – неудавшееся, что в конце концов Никита Сергеевич успокоился. И даже не сердился больше на жену. Более того, он подумал о том, что, может, теперь его драгоценная Катенька успокоится и поймет, что расследования, какими бы они ни были – не ее дело. Поймет, успокоится и не станет больше вмешиваться в подобные истории.
Отец Владимир, который так же был посвящен во все перипетии этого дела буквально через несколько дней, когда Катя и Никита пришли в церковь в Сочельник, чтобы, по обычаю, причаститься перед праздником, также был рад, что все уже окончено. Словом, Катеньке пришлось смириться с таким положением вещей, отбросить все свои сомнения и смутные беспокойства и признать, что Никита Сергеевич был прав – женщине следует интересоваться не расследованиями, а домом и супругом.
Ель Карозиным доставили накануне Сочельника и Катенька любовно ее украсила – теперь большая и пушистая красавица стояла в зале и радовала глаз. В Сочельник, после всенощной, супруги вернулись домой, и Никита Сергеевич с самым торжественным видом преподнес Катеньке небольшую коробочку, завернутую в цветную бумагу.
– У меня тоже для тебя кое-что есть, – улыбнулась Катенька, – но я хотела оставить до утра.
– А я не смог выдержать, – ответил супруг, так и сияя улыбкой.
– Что ж, тогда подожди, – Катенька вернула ему коробочку и поднялась к себе в спальню.
Три дня назад, возвращаясь от мадам Roshe, она заехала в Пассаж, чтобы выбрать Никите подарок. Катенька остановила свой выбор на бриллиантовой заколке для галстука – Никита хоть и не любил в этом признаваться, но ему крайне нравились вот такие изящные вещицы. Конечно, как и полагается настоящему мужчине, он всячески скрывал это, презрительно отзывался о франтах, но Катенька очень подозревала, что и сам он, когда был помоложе, уделял своему туалету гораздо большее внимание. Он и сейчас относился к своему внешнему виду с завидной требовательностью. Оно и понятно, солидный человек, женатый, да к тому же профессор – такое положение обязывало выглядеть ухоженно и аккуратно. Так что выбор был сделан – Катенька, получив маленькую коробочку, завернутую в золотистую бумагу, очень надеялась, что Никита останется довольным. Тем более что приближалась череда праздничных балов, и эта изящная булавка должны была добавить элегантности внешнему виду ее супруга.
Что же касается балов, то Карозиными было получено уже пять приглашений, а ведь Святки – традиционное время зимних балов – еще и не начинались. Катенька предвкушала удовольствие от всех этих развлечений. Платья, сшитые у мадам Roshe, ей до крайности нравились, особенно одно, заказанное специально под великолепный изумрудный гарнитур, так шедший к Катенькиным зеленым глазам.
Платье было сшито по последней лондонской моде, муаровое, сливочного оттенка, с открытыми плечами, короткими рукавами, с декольте, плотно облегающее статную Катину фигуру, с турнюром, украшенным затейливым бантом, со шлейфом... Да, она в нем смотрелась настоящей королевой... Мадам Roshe позаботилась и о высоких перчатках и сама долго охала и ахала, всячески восхищалась собственным произведением, когда Катя примерила готовое платье. Никите была заказана у г. Auez новая фрачная пара и белоснежный шелковый жилет.
Катя достала коробочку с булавкой и, улыбнувшись, спустилась вниз, в залу, где оставался Никита. На ели горели зажженные свечи, а Никита Сергеевич прохаживался по просторной комнате.
– Заждался, Никита? – весело поинтересовалась Катенька, войдя в залу.
– Я просто сгораю от любопытства, – в тон ей проговорил подруг, заметив в Катенькиных руках коробочку.
Супруги обменялись поцелуями и подарками.
– Боже мой! – воскликнула Катенька, сорвав бумагу и открыв небольшой бархатный футляр. – Никита!
– Ну, – смущенно проговорил супруг, – я подумал, что изумрудные серьги и колье у тебя есть, не хватает только браслета...
– Надень! – тут же потребовала супруга и Никита Сергеевич не без удовольствия застегнул на ее тонком запястье золотой браслетик с дюжиной небольших изумрудов.
Катя залюбовалась украшением.
– Никита, он же, наверное, стоит целое состояние! – воскликнула она, внимательнее разглядев браслет.
– Целое состояние стоишь ты, мой ангел! – ответил с довольной улыбкой супруг. – А эта вещица стоит несколько бумажек.
Катя приласкала его взглядом и только теперь заметила, что он все еще не открыл ее подарок.
– Спасибо, милый, надеюсь, что и я доставлю тебе не меньше радости... – и она выразительно посмотрела на коробочку.
– Ах да, – спохватился Никита Сергеевич и принялся разворачивать подарок. – Но ты уже доставила мне радость, – лукаво проговорил он и открыл футляр. Полюбовавшись несколько мгновений изящной булавкой, он поднял на Катеньку сияющие глаза и произнес: – Что ж, полагаю, она как нельзя кстати подойдет к новому галстуку.
Не столько его слова, сколько сама интонация сообщили Катеньке, что муж приятно удивлен.
– Ну вот и славно! – Катенька прильнула к супругу. – Ведь я так переживала...
– И совершенно зря, – заверил Никита Сергеевич и наклонился к податливым теплым губам жены.
* * *
Как всегда в Рождество, часов с одиннадцати начались визиты. Катенька принимала гостей в гостиной, а в столовой уже стоял богато накрытый стол. Никита Сергеевич тоже с самого утра поехал поздравить и засвидетельствовать почтение многочисленным родным и знакомым, но несмотря на это Кате скучать было некогда.Визитеры – мужчины и молодые люди – долго не задерживались, визиты длились не более десяти минут, но кое-кто из наиболее близких дому оставался, тогда Катя провожала гостей в столовую и потчевала от всей души. К полудню приехал отец Владимир и, отслужив небольшой молебен, тоже остался перекусить.
Катя с удовольствием принимала всех и только изредка вздыхала, скучая по сестре и племяннику, живущим в деревне. Даже ее зять, Виктор Семенович Аверин, вынужденный жить зимой в Москве, на этот раз не выдержал долгой разлуки с семьей и уехал к жене и сыну еще неделю назад. Катя получила от сестры письмо, в котором та уверяла, что здоровье отца заметно поправилось, поздравляла супругов с Рождеством и сообщала, что Виктор Семенович приедет на Святках и привезет им кое-какие подарки.
После этого письма Катенька тут же поехала по магазинам и выбрала для своего обожаемого двухлетнего племянника Николеньки деревянную лошадку, белоснежную, с великолепной шелковистой гривой и хвостом; для сестры Татьяны – прекрасную шаль, расшитую крупными цветами, с длинными кистями по краям, в которую так и хотелось закутаться; для отца – золотую цепочку для часов. Не забыла она и про зятя, ему в подарок был выбран изящный серебряный портсигар – с некоторых пор Виктор Семенович перенял новую моду и покуривал длинные тонкие сигары. Никита одобрил все, выбранное супругой, и на следующий же день подарки и наилучшие пожелания были отправлены родным.