– Ждут-с.
Катя последовала за ним к кабине лифта и немного даже поначалу испугалась, когда двери были закрыты, а сам лифт, сделав ощутимый толчок, мерно зашумел и стал подниматься. Половой подбадривающе улыбнулся. Приехали на второй этаж, Катя не без облегчения вышла из в общем-то просторной, но отчего-то показавшейся очень тесной кабины, и прошла по длинному коридору, украшенному не менее затейливо, чем вестибюль, хотя полы здесь были устланы красными ковровыми дорожками. Подошли к последнему на этаже номеру, половой постучался в белую дверь. Раздался приглушенный приглашающий возглас, провожатый немного оживился и Катеньке ничего другого не оставалось, как дать ему на чай, после чего он склонился и, наконец, открыл перед ней дверь.
Катя шагнула в номер, дверь бесшумно закрылась за ее спиной и она увидела Надежду Ивановну, сидящую в кресле в расшитом драконами халате и курящую пахитоску, заправленную в длинный дамский мундштук.
– Добрый день, – хищно улыбнулась Федорцова и поправила красивым жестом распущенные по плечам рыжие волосы. – Раздевайтесь, Катерина Дмитриевна. Очень рада вашему визиту. Можете оставить шубку вон там, – она указала на угловой стул.
Катенька повиновалась, сняла ротонду и капот и, поправив прическу, прошла в комнату.
– Садитесь вот сюда, – Надежда Ивановна указала на кресло, стоящее напротив, – чтобы мы могли прекрасно друг друга видеть. Не откажитесь от кофею? – Катенька кивнула.
– Вот и славно, – раздвинула губы в улыбке Федорцова, явно чувствуя себя не в пример вчерашнему лучше. Она налила кофе и подала Катеньке. – Что же, вижу, что вы думали над моими словами? – тон у нее был самоуверенный, даже покровительственный, что очень неприятно было Кате, но нечего делать, приходилось подыгрывать.
Только приняв правила ее игры можно было вывести эту хищницу на откровенность. А в том, что m-le Федорцова – хищница, никаких сомнений не оставалось. Поэтому Катенька только вздохнула в ответ, решив, что уж ладно – придется разыгрывать из себя этакую тайную субретку.
– Что же вас в первую очередь интересует, Катерина Дмитриевна? Или можно просто Катя? – затянувшись пахитоской и выпустив тонкую струю дыма, спросила Федорцова.
– Вы, – честно ответила Катенька, глядя ей прямо в глаза.
– Я? – Надежда Ивановна кокетливо повела плечиком. – Что ж, такое всегда приятно слышать. А как же ваше расследование? – ее синие глаза сощурились.
– Ах, – нетерпеливо отмахнулась Катенька, – этим мой муж занимается! – видимо, интонация была взяла верная, потому что Федорцова снова улыбнулась, но на этот раз, как показалось Катеньке, более уверенно.
– Значит, пока ваш супруг пытается узнать правду, вы, милая, решили немного поразвлечься?
Катя поняла, что это, возможно, самый главный вопрос, и дальнейшее будет зависеть от того, как она на него ответит, поэтому она поставила чашку и, чуть приблизившись к Надежде Ивановне, горячо и тихо заговорила:
– Не знаю, поверите вы мне или нет, но скажу вам, что я всю ночь не спала! Я должна была вас увидеть, чтобы сказать, как вы правы! Помните, вы вчера заговорили о новых взглядах на жизнь? Конечно, вы помните, так вот... Я тоже считаю, что женщина имеет такое же право на удовольствия, что и мужчина! И... И я не понимаю, – разволновалась Катенька, – почему мужчинам позволительно развлекаться, а нам – нет! Но это я так раньше только про себя думала, что я одна так вот... Пока вас не встретила! Надежда Ивановна, Наденька, – пересилив себя вымолвила Катя, – я ведь ничего в своем замужестве хорошего не видела! – Катя почувствовала, что краснеет за такую явную клевету, но все-таки продолжила: – Научите меня! Я гибну! – и, не в силах больше говорить, сгорая со стыда за свою ложь, закрыла лицо руками.
Удивительно, но сцена возымела действие. Катя почувствовала нежное прикосновение к своим волосам, затем услышала мягкий ласковый голос Федорцовой:
– Ну, что вы, милая... Не надо так... Теперь все будет по-другому. Я научу вас, как жить, не мучаясь напрасными ожиданиями. Жить без угрызений совести. Жить так, чтобы чувствовать всю полноту этой жизни! Ну же, милая, покажите мне свое личико. – Катя повиновалась. – Вот так, – Федорцова погладила ее по щеке и Катенька силой воли заставила себя принять эту ласку. – Вы прозрели. Теперь все в вашей жизни будет иначе. Верьте мне, милая, – и тут Федорцова наклонилась еще ближе и поцеловала Катеньку прямо в губы.
Катя испуганно отпрянула.
– Вот вы какая! – довольно рассмеялась Надежда Ивановна. – Сущее дитя. Ну же, не пугайтесь, милая. Меня вам пугаться нечего. Впрочем, это даже неплохо, даже хорошо. Я вас сама всему научу, – Катенька при этих словах внутренне передернулась. – Знаете, я ведь тоже такая же дурочка была, – заговорила Надежда Ивановна снова. – Вы не обиделись?
– Нет, – прошептала Катя.
– Хотите расскажу? – и она откинулась в удобном кресле, положила ногу на ногу, при этом пола шелкового халата соскользнула и открыла мраморной белизны колено, что никак не смутило его обладательницу.
Катя отвела взгляд.
– Вот и я так же, – по-доброму усмехнулась Федорцова. – Вы, наверное, думали, что для меня Наталья Ильинишна только благодетельницей была? Нет, она для меня была всем, я на нее как на Бога молилась. Это она из меня, забитой дурочки, сделала женщину. Жен-щи-ну, понимаете? – ее тонкое лицо неуловимо изменилось и стало каким-то даже красивым. По крайней мере, невероятно притягательным. – Это она научила меня не стесняться своих желаний, хотя ей понадобилось немало времени для этого. Я ведь столько раз собиралась покинуть ее, уйти, но она... Она умела убеждать, умела своего добиваться, – Надежда Ивановна мечтательно прикрыла глаза. – И когда она, наконец, своего добилась...
Катя вздохнула, уже пожалев о том, что пришла. Глупая была затея, ничего от этой развратницы не добьешься, подумала она. А собственная роль казалась ей еще омерзительнее.
– Ничего, милая, – расценила этот вздох по-своему Федорцова. – Я вас тоже смогу убедить. Поверьте, это только для мужчин важно как можно скорее получить свое. Для женщин важно другое, – и ее синие глаза вспыхнули с новой силой.
«Интересно, – думала Катенька, глядя на нее, – она ли отравила графиню?»
– Мы сблизимся, я вам обещаю, – между тем проговорила Федорцова. – И чтобы нашему сближению ничего не мешало, я вам даже расскажу, что там накануне Наташиной смерти случилось. Даже своему мужу, – презрительно выгнув губки произнесла Надежда Ивановна, – можете рассказать. Я хочу, чтобы вы мне доверяли. Доверие – это главное в любовных отношениях, – тягуче произнесла она, пристально глядя в глаза Катерине.
– Да, – эхом повторила Катенька, обрадовавшись неожиданному повороту. – Я хочу вам доверять, Наденька...
– Конечно, – Федорцова погладила Катю по руке. – Мужчины не понимают, что это главное, поэтому никогда не смогут познать всех тайн любви. Только мы, женщины, создания более совершенные и более прекрасные, с более тонкой душой, способны это оценить по-настоящему. Только нам открывается тайна истинной любви. Только мы можем любить преданно. А что они? – она снова презрительно усмехнулась. – Только животные, идущие на поводу своих инстинктов. Хотя... Среди них тоже встречаются редкие экземпляры, способные на большее... – улыбка стала ласковей.
«Уж не о загадочном ли Штайнице речь?» – с беспокойством подумала Катя.
– Впрочем, все по-порядку, – Федорцова отодвинулась, помолчала. – Здесь не слишком уютно. Пройдем в спальню? – и, не дожидаясь ответа, встала и пошла к приоткрытой двери направо.
Катя на минуту замешкалась. Чувствовала она себя сейчас, как невинные девушки в романах, попавшие в лапы искусного соблазнителя, с той лишь только разницей, что, в отличие от несчастных жертв, Катя прекрасно отдавала себе отчет в том, на что идет, да и в том, зачем ей это нужно. «Ну и задачку вы мне задали, господин Ковалев!» – подумала она, поднимаясь из кресла, впрочем, тут же вспомнила, что и сама, без Ковалева, собиралась навестить эту особу. Значит, винить некого. Придется идти в спальню.
В спальне были задвинуты плотные темно-бордовые шторы, зато горел маленький светильник под красным абажуром. Федорцова полулежала на широкой кровати, покрытой пестрым шелковым покрывалом и, едва Катя вошла, улыбнулась и поманила к себе, похлопав ладонью по постели. Тяжело вздохнув, Катенька опустилась на кровать.
– Расслабтесь, милая, – мягко проговорила искусительница. – Я ничего не сделаю против вашей воли. Более того, я ничего не собираюсь делать. Я всего лишь хочу рассказать вам правду, чтобы вы поняли наконец, что мне можно доверять. Я же вижу, что ваша нежная душа еще колеблется. Но вы поймете, что поступили правильно, придя ко мне и доверившись. И запомните, голубка, я не собираюсь вас торопить. Наступит день, когда вы сами захотите любви. Моей любви, – и она томно вздохнула.
Как ни противоестественно было поведение Федорцовой, как ни фраппировало оно Катеньку, но и она должна была признать, что что-то внутри нее шевельнулось и хотя разум ее полностью восставал против такой вот «истинной любви», которую проповедовала эта беспринципная особа, сам вид ее, очертания ее тела под шелковым халатом, мягкий блеск ее глаз и нега, исходящая от нее, доставляли какое-то тонкое, доселе незнакомое Катеньке эстетическое наслаждение. Она была прекрасна и то, что Катя это осознавала, чувствовала, смущало и пугало ее куда больше, чем все слышанное.
– Прилягте, – попросила Федорцова и Катя покорно прилегла рядом. – Вот так, хорошо. Я даже не дотронусь до вас, милая, – пообещала Надежда Ивановна. – Не сегодня. Не сейчас.
Она провела по волосам, подперла голову рукой и заговорила все так же медленно и тягуче:
– Наташа иногда не брезговала мужчинами, но чтобы попасть в ее спальню, мужчина должен был быть особенный. Пока я у нее жила, таких мужчин было всего трое. Все они были красавцами, что и говорить, но в них было и еще кое-что. Этакая чуть заметная червоточинка, понимаете меня? Не явные развратники, а любители особенных наслаждений, с тонким, я бы даже сказала, вкусом в этом вопросе, – Надежда Ивановна игриво улыбнулась. – Это редкость среди мужчин. Большинство предпочитают открыто исповедовать свою тягу к разврату, им все равно какая, лишь бы всякий раз новая. Самое сладкое для них – невинная и девственная, дальше этого их фантазия не распространяется. Но попадались и другие, редко, как я уже сказала. Последним был Николенька. О, он знал толк в наслаждениях. Больше всего, правда, любил сам смотреть, но если распалялся, то не на шутку, – Федорцова сладко потянулась, выгнула спину, выпрямила длинные ноги. – А в тот вечер, – она откинулась на спину и смотрела на потолок, – в тот вечер Наташа что-то была не в духе. Вдруг вздумалось ей ревновать. Причем, сама же и сказала, что не знает, то ли его ко мне ревнует, то ли наоборот. Это она после того, как на нас с Николенькой насмотрелась. Не знаю, что с ней последнее время происходило, не хотелось так думать, но, наверное, возраст уже был не тот. Впрочем, у Наташи от природы было такое тело, что любая молоденькая позавидовала бы, – она вздохнула. – Я вот всегда завидовала. Такая у нее была кожа... Такая грудь... В общем, мы ее сначала пытались успокоить, переубедить, мол, глупости все это. Пытались ласками отвлечь, но Наташа только разрыдалась и Николеньку вон прогнала. Так и сказала: «Надоел ты мне! Не хочу тебя больше видеть! Ты между мной и Надюшей стоишь!» – Надежда Ивановна повернула голову к Катеньке. – Я бы с ней согласилась, но у мужчин, сами знаете, есть кое-что, чего женщины лишены. Иногда этого не хватает. По крайне мере, и этим не следует себя обделять, – и она хохотнула. – В общем, нам так хорошо было втроем, что мы вовсе не собирались расставаться. Думали, Наташа успокоится и все будет как раньше. Решили оставить ее одну, да она и сама этого хотела. Поехали в «Яр», хотели немного развеяться, цыган послушать. А потом, на обратном уже пути, я ему и говорю, что для того, чтобы Наташа поняла, как его нам с ней будет не хватать, лучше, чтобы он исчез на время. Я Наташу знаю, она бы и призвала его дня через три-четыре, пусть хоть даже через неделю, когда сама бы заскучала. Больно уж он хорош в этом деле... Так он это умеет... – и Надежда Ивановна мечтательно улыбнулась. – Ничего, милая, и вы его, даст Бог, попробуете... – Из чего Катя сразу же заключила, что со Штайницем, а речь, по всей видимости, и шла именно о нем, Федорцова отношения по-прежнему поддерживает и даже, может, знает, где он. – Но только это после, потом. Сначала я вас кое-чему научу. Николенька очень это любит, – она томно выгнулась, но потом снова повернулась к Катеньке и даже голову рукой подперла, а лицо ее стало строгим.
– Я вернулась, постучалась к Наташе, она не открыла, я и подумала, что спит или злится еще. А потом уже, утром, мне и доложили, что она не открывает. Я тогда только разволновалась. Такое нехорошее предчувствие было, что когда дверь открыли, я уже почти наверняка и знала, что Наташа мертва. Верите? Ни за что не желала ей смерти. Мне у нее так хорошо было, что я бы всю жизнь так и жила. А что мне делать теперь? Самой как-то надо устраиваться. Благо Наташины друзья не оставляют, помогают, но дело-то не в том, что я без места и без дома осталась, а в том, что вот здесь, – она приложила свободную руку к груди, – пусто. После Наташи пусто. Понимаете, милая? – и ее глаза подозрительно заблестели, она глухо всхлипнула.
Катенька с ужасом подумала, что сейчас случиться очередная истерика, но вместо этого Надежда Ивановна в одно движение оказалась рядом с Катей и, доверчиво, как маленький ребенок, прижавшись к ней, заплакала. Катенька вздохнула и пожалела ее, погладила по спутанным рыжим волосам, думая о том, что никакая она не развратница, никакая она не беспринципная особа, а просто несчастная девочка, попавшая не к той «благодетельнице», научившей ее совсем не тому, чему следует.
Проплакавшись, Федорцова подняла голову и заглянула Кате в глаза. Обе молчали, видимо, думая о своем. Катя не знала, как объяснить этой бедняжке, что она заблуждается, как вернуть ее к нормальной жизни, к нормальным отношениям, да и возможно ли это. А то, о чем думала Надежда Ивановна, осталось загадкой. Больно уж непредсказуемого хода мыслей была особа. Наконец, когда молчать обоим надоело, обе заговорили враз, но тут же замолчали и улыбнулись.
– Глупо все это, Катя, – после Катенькиного приглашающего к высказыванию жеста, произнесла Федорцова, отодвигаясь. – Не знаю, что на меня нашло. Я ведь и не плакса вовсе, вон, о Наташе ни слезинки до сих пор не проронила. Может, это от того, что ее сегодня хоронят, а мне ее племянница и прийти запретила, – она глубоко и судорожно вздохнула. – Ты прости меня, я бы сейчас одна осталась, – и она отвернулась.
– Хорошо, – только и сказала на это Катя. – Я пойду.
В ответ Надежда Ивановна только покивала головой, но так и не повернулась. Только когда Катенька оделась и собиралась было совсем уже покинуть номер, Федорцова показалась на пороге спальни и, постояв с минуту в нерешительности, поддалась порыву и, быстрыми, стремительными шагами преодолев комнату, обняла Катю с силой и горячо зашептала:
– Ты меня только не бросай. Я одна, совсем одна. Не слушай меня, не бойся, я ведь все это так, на Наташу хотела походить. А ты добрая, ты меня пожалела. Никто меня не жалел. Ты мне как сестра будь, я тебя слушаться буду. Не могу я одна! Не могу!
Катя отстранилась и, посмотрев ей в глаза, серьезно сказала:
– Надя, я тебя не брошу. Ты только глупости все эти из головы выкинь. Умерло все это вместе с твоей Наташей. Понимаешь?
Надины глаза испуганно расширились, она, видимо, хотела запротестовать, но потом сдалась, опустила взгляд, как-то обмякла и покорно кивнула. Когда она снова посмотрела на Катю, та в очередной раз поразилась произошедшей в ней перемене. Это была поистине загадочная личность.
– Ты когда придешь? – робко спросила Надя.
– Завтра, – пообещала Катенька и с материнской ласковостью погладила бедняжку по волосам. – Ты не скучай.
Федорцова проводила Катю до дверей и посмотрела на нее какими-то даже обожающими глазами. «Верить или не верить ей?» – мучалась сомнениями Катя, пока спускалась со второго этажа по лестнице, обойдя стороной лифт. Ну их, эти современные чудеса прогресса! Отчего же, с одной стороны, было и не верить, говорила-то она вполне искренне, да и потом, кажется, Катенька угадала, что Надя из тех женщин, которые по природе своей таковы, что им необходимо чужое руководство. Все равно чье, только бы на них влияли. Все равно как, только бы не жить своим умом. Если так, то тут появлялась возможность все-таки узнать, где скрывается Штайниц. Ведь если Катя и была склонна поверить в непричастность к отравлению Федорцовой, то никак не в непричастность Штайница. Но с другой стороны – как же подписанная накануне доверенность? Об этом Надя, а Катенька теперь звала ее про себя так, ничего не сказала. Забыла? Возможно, что так, а возможно, что намеренно умолчала. И потом – исчезновение завещания из будуара графини? Вполне может быть, что именно Надя его и выкрала. Тогда получалось, что верить ей совсем уж никак нельзя, что Катенька ничего в ней не поняла, кроме того, что она, несомненно, настоящая, можно сказать, гениальная актриса. «Похлеще Любчинской!» – усмехнулась Катенька, уже оказавшись в вестибюле.
Нужно было время, чтобы узнать правду. Но как раз времени и не было, это ей сообщил Ковалев, дожидавшийся Катеньку все это время в крытом неприметном возке, едва только она сообщила ему свои наблюдения, избегая, конечно, говорить о том, как поначалу Федорцова пыталась ее соблазнить в самом прямом смысле этого слова. Возок немного отъехал от гостиницы и остановился в небольшом переулке.
– Нет, Катерина Дмитриевна, – снова повторил красивый чиновник, – времени у нас как раз не имеется. Мне вот только что доложили, – он взглядом показал на лежащий рядом на сидении конверт, – что в день смерти графини, точнее, в день, когда ее обнаружили, – поправился он, – часть ее средств, хранящаяся в одном коммерческом банке в Цюрихе, была переведена в один из европейских банков. Все было законно оформлено, на основе доверенности господину Штайницу. А сегодня, не поверите, но одно из самых прибыльных торговых предприятий, принадлежавших покойнице, было продано. Опять же, к сделке не придирешься, – хмуро произнес он, – все документы в порядке.
– Если это Штайниц, то Федорцова знает, где он, – сказала Катя.
– Вот как? – Ковалев вскинул брови.
– Да, мне кажется, что ей известно, где он. Нет, Сергей Юрьевич, время нужно, – Катя покачала головой. – Если уж вы не знаете, где его искать и кто это такой, то придется потерпеть. Надежда Ивановна, мне кажется, может нам помочь, только вот захочет ли...
– Если она знает, – тут же заметил Ковалев, – то она либо сообщница, либо свидетельница. Хорошо бы, если первое, тогда у нас и правда есть шанс. Что-нибудь придумаем! – бодро воскликнул он.
– А если второе? – спросила Катенька.
– А если второе, то ей, возможно, угрожает опасность, – нахмурился Ковалев. – Впрочем, я своих людей отзывать не стану в любом случае. Что же, до завтра, Катерина Дмитриевна, – уже другим, более дружеским тоном добавил он. – Вы ведь завтра обещали ее навестить?
– Да, до завтра, – чуть усмехнулась Катенька, подумав, как он ловко ее использует!
– Что ж, всего хорошего, – и он открыл дверцу возка, не забыв, впрочем, перед этим прихватить пакет. – Антон вас до дому доставит. Во сколько завтра встретимся? – Ковалев сверкнул озорной и открытой улыбкой.
– После полудня, – улыбнулась Катя, просто потому, что невозможно было не улыбнуться ему в ответ.
– Всего хорошего, – кивнул он на прощание и закрыл дверцу. – Трогай! – услышала она его голос.
Что ж, теперь предстояло, пожалуй, самое трудное – объяснение с Никитой.
Возок остановился в Брюсовском переулке и извозчик поинтересовался, к какому дому подвезти.
– Спасибо, – ответила на это Катенька и вышла из возка. – Я дойду сама.
Он ничего не ответил, и Катенька пошла пешком к своему дому. На улице еще не стемнело, времени было, наверное, около трех часов. Никита еще не вернулся, как ей доложили дома, и Катенька, сняв ротонду, поднялась к себе. Отчего-то она почувствовала себя довольно усталой и попросила Груню помочь ей переодеться в просторное домашнее платье. Катя прилегла на кровать и сама не заметила, как уснула.
Когда она открыла глаза, то поняла, что за окном уже ночь и, наверное, поздняя. В комнате было темно, а в доме – чрезвычайно тихо. Это ее почему-то крайне напугало, она рывком поднялась с постели и, не зажигая лампы, вышла в коридор. Внизу свет тоже не горел. «Сколько же времени?» – подумала она и, не решаясь спуститься вниз, толкнула дверь в комнату мужа. В темноте она добралась до его кровати, обо что-то споткнувшись, хотя знала расположение мебели здесь очень хорошо. Никита спал. Катенька скинула домашнее платье и в одной простой сорочке осторожно легла к нему на кровать, под пушистое теплое одеяло. Прижалась к широкой Никитиной спине и только тогда облегченно вздохнула. Никита почувствовал ее присутствие и, еще не успев проснуться, повернулся к Катеньке и обнял ее. От него пахло вином и сигарами.
– Катюша, ты пришла? – в полудреме пробормотал он.
– Да, да, я здесь, я рядом, я тебя люблю, – Катя погладила его по руке.
Тут супруг, кажется, окончательно проснулся, потому что задышал громче, а руки его стали вытворять такое, что Катенька невольно отстранилась:
– Никита! Сейчас же пост!
– Да, да, конечно, – горячо подтвердил он. – Конечно, ангел мой, – но при этом ничуть не остыл, даже наоборот.
Катя подумала-подумала и решила, что Господь такой грех авось простит, а иных причин отказать мужу не было, поэтому она обняла руками его шею и притянула его к себе для поцелуя.
Таким вот образом неприятных объяснений удалось избежать, потому что на следующее утро оба супруга были отнюдь не расположены ворошить прошлое и портить замечательное расположение духа. Оба смотрели друг на друга с ласковой улыбкой, завтракали в постели, шутили, смеялись, словом, никоим образом не хотели расставаться даже на несколько часов. Никита Сергеевич чуть даже не опоздал на лекцию, потому что Катенька больше отвлекала его, чем помогала собираться. А когда он все-таки ушел, она, радостно рассмеявшись, подумала о том, что такие вот моменты и есть то самое счастье, за которым мы все и всегда гонимся. Что ж, тут с ней трудно было бы не согласиться.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Катя последовала за ним к кабине лифта и немного даже поначалу испугалась, когда двери были закрыты, а сам лифт, сделав ощутимый толчок, мерно зашумел и стал подниматься. Половой подбадривающе улыбнулся. Приехали на второй этаж, Катя не без облегчения вышла из в общем-то просторной, но отчего-то показавшейся очень тесной кабины, и прошла по длинному коридору, украшенному не менее затейливо, чем вестибюль, хотя полы здесь были устланы красными ковровыми дорожками. Подошли к последнему на этаже номеру, половой постучался в белую дверь. Раздался приглушенный приглашающий возглас, провожатый немного оживился и Катеньке ничего другого не оставалось, как дать ему на чай, после чего он склонился и, наконец, открыл перед ней дверь.
Катя шагнула в номер, дверь бесшумно закрылась за ее спиной и она увидела Надежду Ивановну, сидящую в кресле в расшитом драконами халате и курящую пахитоску, заправленную в длинный дамский мундштук.
– Добрый день, – хищно улыбнулась Федорцова и поправила красивым жестом распущенные по плечам рыжие волосы. – Раздевайтесь, Катерина Дмитриевна. Очень рада вашему визиту. Можете оставить шубку вон там, – она указала на угловой стул.
Катенька повиновалась, сняла ротонду и капот и, поправив прическу, прошла в комнату.
– Садитесь вот сюда, – Надежда Ивановна указала на кресло, стоящее напротив, – чтобы мы могли прекрасно друг друга видеть. Не откажитесь от кофею? – Катенька кивнула.
– Вот и славно, – раздвинула губы в улыбке Федорцова, явно чувствуя себя не в пример вчерашнему лучше. Она налила кофе и подала Катеньке. – Что же, вижу, что вы думали над моими словами? – тон у нее был самоуверенный, даже покровительственный, что очень неприятно было Кате, но нечего делать, приходилось подыгрывать.
Только приняв правила ее игры можно было вывести эту хищницу на откровенность. А в том, что m-le Федорцова – хищница, никаких сомнений не оставалось. Поэтому Катенька только вздохнула в ответ, решив, что уж ладно – придется разыгрывать из себя этакую тайную субретку.
– Что же вас в первую очередь интересует, Катерина Дмитриевна? Или можно просто Катя? – затянувшись пахитоской и выпустив тонкую струю дыма, спросила Федорцова.
– Вы, – честно ответила Катенька, глядя ей прямо в глаза.
– Я? – Надежда Ивановна кокетливо повела плечиком. – Что ж, такое всегда приятно слышать. А как же ваше расследование? – ее синие глаза сощурились.
– Ах, – нетерпеливо отмахнулась Катенька, – этим мой муж занимается! – видимо, интонация была взяла верная, потому что Федорцова снова улыбнулась, но на этот раз, как показалось Катеньке, более уверенно.
– Значит, пока ваш супруг пытается узнать правду, вы, милая, решили немного поразвлечься?
Катя поняла, что это, возможно, самый главный вопрос, и дальнейшее будет зависеть от того, как она на него ответит, поэтому она поставила чашку и, чуть приблизившись к Надежде Ивановне, горячо и тихо заговорила:
– Не знаю, поверите вы мне или нет, но скажу вам, что я всю ночь не спала! Я должна была вас увидеть, чтобы сказать, как вы правы! Помните, вы вчера заговорили о новых взглядах на жизнь? Конечно, вы помните, так вот... Я тоже считаю, что женщина имеет такое же право на удовольствия, что и мужчина! И... И я не понимаю, – разволновалась Катенька, – почему мужчинам позволительно развлекаться, а нам – нет! Но это я так раньше только про себя думала, что я одна так вот... Пока вас не встретила! Надежда Ивановна, Наденька, – пересилив себя вымолвила Катя, – я ведь ничего в своем замужестве хорошего не видела! – Катя почувствовала, что краснеет за такую явную клевету, но все-таки продолжила: – Научите меня! Я гибну! – и, не в силах больше говорить, сгорая со стыда за свою ложь, закрыла лицо руками.
Удивительно, но сцена возымела действие. Катя почувствовала нежное прикосновение к своим волосам, затем услышала мягкий ласковый голос Федорцовой:
– Ну, что вы, милая... Не надо так... Теперь все будет по-другому. Я научу вас, как жить, не мучаясь напрасными ожиданиями. Жить без угрызений совести. Жить так, чтобы чувствовать всю полноту этой жизни! Ну же, милая, покажите мне свое личико. – Катя повиновалась. – Вот так, – Федорцова погладила ее по щеке и Катенька силой воли заставила себя принять эту ласку. – Вы прозрели. Теперь все в вашей жизни будет иначе. Верьте мне, милая, – и тут Федорцова наклонилась еще ближе и поцеловала Катеньку прямо в губы.
Катя испуганно отпрянула.
– Вот вы какая! – довольно рассмеялась Надежда Ивановна. – Сущее дитя. Ну же, не пугайтесь, милая. Меня вам пугаться нечего. Впрочем, это даже неплохо, даже хорошо. Я вас сама всему научу, – Катенька при этих словах внутренне передернулась. – Знаете, я ведь тоже такая же дурочка была, – заговорила Надежда Ивановна снова. – Вы не обиделись?
– Нет, – прошептала Катя.
– Хотите расскажу? – и она откинулась в удобном кресле, положила ногу на ногу, при этом пола шелкового халата соскользнула и открыла мраморной белизны колено, что никак не смутило его обладательницу.
Катя отвела взгляд.
– Вот и я так же, – по-доброму усмехнулась Федорцова. – Вы, наверное, думали, что для меня Наталья Ильинишна только благодетельницей была? Нет, она для меня была всем, я на нее как на Бога молилась. Это она из меня, забитой дурочки, сделала женщину. Жен-щи-ну, понимаете? – ее тонкое лицо неуловимо изменилось и стало каким-то даже красивым. По крайней мере, невероятно притягательным. – Это она научила меня не стесняться своих желаний, хотя ей понадобилось немало времени для этого. Я ведь столько раз собиралась покинуть ее, уйти, но она... Она умела убеждать, умела своего добиваться, – Надежда Ивановна мечтательно прикрыла глаза. – И когда она, наконец, своего добилась...
Катя вздохнула, уже пожалев о том, что пришла. Глупая была затея, ничего от этой развратницы не добьешься, подумала она. А собственная роль казалась ей еще омерзительнее.
– Ничего, милая, – расценила этот вздох по-своему Федорцова. – Я вас тоже смогу убедить. Поверьте, это только для мужчин важно как можно скорее получить свое. Для женщин важно другое, – и ее синие глаза вспыхнули с новой силой.
«Интересно, – думала Катенька, глядя на нее, – она ли отравила графиню?»
– Мы сблизимся, я вам обещаю, – между тем проговорила Федорцова. – И чтобы нашему сближению ничего не мешало, я вам даже расскажу, что там накануне Наташиной смерти случилось. Даже своему мужу, – презрительно выгнув губки произнесла Надежда Ивановна, – можете рассказать. Я хочу, чтобы вы мне доверяли. Доверие – это главное в любовных отношениях, – тягуче произнесла она, пристально глядя в глаза Катерине.
– Да, – эхом повторила Катенька, обрадовавшись неожиданному повороту. – Я хочу вам доверять, Наденька...
– Конечно, – Федорцова погладила Катю по руке. – Мужчины не понимают, что это главное, поэтому никогда не смогут познать всех тайн любви. Только мы, женщины, создания более совершенные и более прекрасные, с более тонкой душой, способны это оценить по-настоящему. Только нам открывается тайна истинной любви. Только мы можем любить преданно. А что они? – она снова презрительно усмехнулась. – Только животные, идущие на поводу своих инстинктов. Хотя... Среди них тоже встречаются редкие экземпляры, способные на большее... – улыбка стала ласковей.
«Уж не о загадочном ли Штайнице речь?» – с беспокойством подумала Катя.
– Впрочем, все по-порядку, – Федорцова отодвинулась, помолчала. – Здесь не слишком уютно. Пройдем в спальню? – и, не дожидаясь ответа, встала и пошла к приоткрытой двери направо.
Катя на минуту замешкалась. Чувствовала она себя сейчас, как невинные девушки в романах, попавшие в лапы искусного соблазнителя, с той лишь только разницей, что, в отличие от несчастных жертв, Катя прекрасно отдавала себе отчет в том, на что идет, да и в том, зачем ей это нужно. «Ну и задачку вы мне задали, господин Ковалев!» – подумала она, поднимаясь из кресла, впрочем, тут же вспомнила, что и сама, без Ковалева, собиралась навестить эту особу. Значит, винить некого. Придется идти в спальню.
В спальне были задвинуты плотные темно-бордовые шторы, зато горел маленький светильник под красным абажуром. Федорцова полулежала на широкой кровати, покрытой пестрым шелковым покрывалом и, едва Катя вошла, улыбнулась и поманила к себе, похлопав ладонью по постели. Тяжело вздохнув, Катенька опустилась на кровать.
– Расслабтесь, милая, – мягко проговорила искусительница. – Я ничего не сделаю против вашей воли. Более того, я ничего не собираюсь делать. Я всего лишь хочу рассказать вам правду, чтобы вы поняли наконец, что мне можно доверять. Я же вижу, что ваша нежная душа еще колеблется. Но вы поймете, что поступили правильно, придя ко мне и доверившись. И запомните, голубка, я не собираюсь вас торопить. Наступит день, когда вы сами захотите любви. Моей любви, – и она томно вздохнула.
Как ни противоестественно было поведение Федорцовой, как ни фраппировало оно Катеньку, но и она должна была признать, что что-то внутри нее шевельнулось и хотя разум ее полностью восставал против такой вот «истинной любви», которую проповедовала эта беспринципная особа, сам вид ее, очертания ее тела под шелковым халатом, мягкий блеск ее глаз и нега, исходящая от нее, доставляли какое-то тонкое, доселе незнакомое Катеньке эстетическое наслаждение. Она была прекрасна и то, что Катя это осознавала, чувствовала, смущало и пугало ее куда больше, чем все слышанное.
– Прилягте, – попросила Федорцова и Катя покорно прилегла рядом. – Вот так, хорошо. Я даже не дотронусь до вас, милая, – пообещала Надежда Ивановна. – Не сегодня. Не сейчас.
Она провела по волосам, подперла голову рукой и заговорила все так же медленно и тягуче:
– Наташа иногда не брезговала мужчинами, но чтобы попасть в ее спальню, мужчина должен был быть особенный. Пока я у нее жила, таких мужчин было всего трое. Все они были красавцами, что и говорить, но в них было и еще кое-что. Этакая чуть заметная червоточинка, понимаете меня? Не явные развратники, а любители особенных наслаждений, с тонким, я бы даже сказала, вкусом в этом вопросе, – Надежда Ивановна игриво улыбнулась. – Это редкость среди мужчин. Большинство предпочитают открыто исповедовать свою тягу к разврату, им все равно какая, лишь бы всякий раз новая. Самое сладкое для них – невинная и девственная, дальше этого их фантазия не распространяется. Но попадались и другие, редко, как я уже сказала. Последним был Николенька. О, он знал толк в наслаждениях. Больше всего, правда, любил сам смотреть, но если распалялся, то не на шутку, – Федорцова сладко потянулась, выгнула спину, выпрямила длинные ноги. – А в тот вечер, – она откинулась на спину и смотрела на потолок, – в тот вечер Наташа что-то была не в духе. Вдруг вздумалось ей ревновать. Причем, сама же и сказала, что не знает, то ли его ко мне ревнует, то ли наоборот. Это она после того, как на нас с Николенькой насмотрелась. Не знаю, что с ней последнее время происходило, не хотелось так думать, но, наверное, возраст уже был не тот. Впрочем, у Наташи от природы было такое тело, что любая молоденькая позавидовала бы, – она вздохнула. – Я вот всегда завидовала. Такая у нее была кожа... Такая грудь... В общем, мы ее сначала пытались успокоить, переубедить, мол, глупости все это. Пытались ласками отвлечь, но Наташа только разрыдалась и Николеньку вон прогнала. Так и сказала: «Надоел ты мне! Не хочу тебя больше видеть! Ты между мной и Надюшей стоишь!» – Надежда Ивановна повернула голову к Катеньке. – Я бы с ней согласилась, но у мужчин, сами знаете, есть кое-что, чего женщины лишены. Иногда этого не хватает. По крайне мере, и этим не следует себя обделять, – и она хохотнула. – В общем, нам так хорошо было втроем, что мы вовсе не собирались расставаться. Думали, Наташа успокоится и все будет как раньше. Решили оставить ее одну, да она и сама этого хотела. Поехали в «Яр», хотели немного развеяться, цыган послушать. А потом, на обратном уже пути, я ему и говорю, что для того, чтобы Наташа поняла, как его нам с ней будет не хватать, лучше, чтобы он исчез на время. Я Наташу знаю, она бы и призвала его дня через три-четыре, пусть хоть даже через неделю, когда сама бы заскучала. Больно уж он хорош в этом деле... Так он это умеет... – и Надежда Ивановна мечтательно улыбнулась. – Ничего, милая, и вы его, даст Бог, попробуете... – Из чего Катя сразу же заключила, что со Штайницем, а речь, по всей видимости, и шла именно о нем, Федорцова отношения по-прежнему поддерживает и даже, может, знает, где он. – Но только это после, потом. Сначала я вас кое-чему научу. Николенька очень это любит, – она томно выгнулась, но потом снова повернулась к Катеньке и даже голову рукой подперла, а лицо ее стало строгим.
– Я вернулась, постучалась к Наташе, она не открыла, я и подумала, что спит или злится еще. А потом уже, утром, мне и доложили, что она не открывает. Я тогда только разволновалась. Такое нехорошее предчувствие было, что когда дверь открыли, я уже почти наверняка и знала, что Наташа мертва. Верите? Ни за что не желала ей смерти. Мне у нее так хорошо было, что я бы всю жизнь так и жила. А что мне делать теперь? Самой как-то надо устраиваться. Благо Наташины друзья не оставляют, помогают, но дело-то не в том, что я без места и без дома осталась, а в том, что вот здесь, – она приложила свободную руку к груди, – пусто. После Наташи пусто. Понимаете, милая? – и ее глаза подозрительно заблестели, она глухо всхлипнула.
Катенька с ужасом подумала, что сейчас случиться очередная истерика, но вместо этого Надежда Ивановна в одно движение оказалась рядом с Катей и, доверчиво, как маленький ребенок, прижавшись к ней, заплакала. Катенька вздохнула и пожалела ее, погладила по спутанным рыжим волосам, думая о том, что никакая она не развратница, никакая она не беспринципная особа, а просто несчастная девочка, попавшая не к той «благодетельнице», научившей ее совсем не тому, чему следует.
Проплакавшись, Федорцова подняла голову и заглянула Кате в глаза. Обе молчали, видимо, думая о своем. Катя не знала, как объяснить этой бедняжке, что она заблуждается, как вернуть ее к нормальной жизни, к нормальным отношениям, да и возможно ли это. А то, о чем думала Надежда Ивановна, осталось загадкой. Больно уж непредсказуемого хода мыслей была особа. Наконец, когда молчать обоим надоело, обе заговорили враз, но тут же замолчали и улыбнулись.
– Глупо все это, Катя, – после Катенькиного приглашающего к высказыванию жеста, произнесла Федорцова, отодвигаясь. – Не знаю, что на меня нашло. Я ведь и не плакса вовсе, вон, о Наташе ни слезинки до сих пор не проронила. Может, это от того, что ее сегодня хоронят, а мне ее племянница и прийти запретила, – она глубоко и судорожно вздохнула. – Ты прости меня, я бы сейчас одна осталась, – и она отвернулась.
– Хорошо, – только и сказала на это Катя. – Я пойду.
В ответ Надежда Ивановна только покивала головой, но так и не повернулась. Только когда Катенька оделась и собиралась было совсем уже покинуть номер, Федорцова показалась на пороге спальни и, постояв с минуту в нерешительности, поддалась порыву и, быстрыми, стремительными шагами преодолев комнату, обняла Катю с силой и горячо зашептала:
– Ты меня только не бросай. Я одна, совсем одна. Не слушай меня, не бойся, я ведь все это так, на Наташу хотела походить. А ты добрая, ты меня пожалела. Никто меня не жалел. Ты мне как сестра будь, я тебя слушаться буду. Не могу я одна! Не могу!
Катя отстранилась и, посмотрев ей в глаза, серьезно сказала:
– Надя, я тебя не брошу. Ты только глупости все эти из головы выкинь. Умерло все это вместе с твоей Наташей. Понимаешь?
Надины глаза испуганно расширились, она, видимо, хотела запротестовать, но потом сдалась, опустила взгляд, как-то обмякла и покорно кивнула. Когда она снова посмотрела на Катю, та в очередной раз поразилась произошедшей в ней перемене. Это была поистине загадочная личность.
– Ты когда придешь? – робко спросила Надя.
– Завтра, – пообещала Катенька и с материнской ласковостью погладила бедняжку по волосам. – Ты не скучай.
Федорцова проводила Катю до дверей и посмотрела на нее какими-то даже обожающими глазами. «Верить или не верить ей?» – мучалась сомнениями Катя, пока спускалась со второго этажа по лестнице, обойдя стороной лифт. Ну их, эти современные чудеса прогресса! Отчего же, с одной стороны, было и не верить, говорила-то она вполне искренне, да и потом, кажется, Катенька угадала, что Надя из тех женщин, которые по природе своей таковы, что им необходимо чужое руководство. Все равно чье, только бы на них влияли. Все равно как, только бы не жить своим умом. Если так, то тут появлялась возможность все-таки узнать, где скрывается Штайниц. Ведь если Катя и была склонна поверить в непричастность к отравлению Федорцовой, то никак не в непричастность Штайница. Но с другой стороны – как же подписанная накануне доверенность? Об этом Надя, а Катенька теперь звала ее про себя так, ничего не сказала. Забыла? Возможно, что так, а возможно, что намеренно умолчала. И потом – исчезновение завещания из будуара графини? Вполне может быть, что именно Надя его и выкрала. Тогда получалось, что верить ей совсем уж никак нельзя, что Катенька ничего в ней не поняла, кроме того, что она, несомненно, настоящая, можно сказать, гениальная актриса. «Похлеще Любчинской!» – усмехнулась Катенька, уже оказавшись в вестибюле.
Нужно было время, чтобы узнать правду. Но как раз времени и не было, это ей сообщил Ковалев, дожидавшийся Катеньку все это время в крытом неприметном возке, едва только она сообщила ему свои наблюдения, избегая, конечно, говорить о том, как поначалу Федорцова пыталась ее соблазнить в самом прямом смысле этого слова. Возок немного отъехал от гостиницы и остановился в небольшом переулке.
– Нет, Катерина Дмитриевна, – снова повторил красивый чиновник, – времени у нас как раз не имеется. Мне вот только что доложили, – он взглядом показал на лежащий рядом на сидении конверт, – что в день смерти графини, точнее, в день, когда ее обнаружили, – поправился он, – часть ее средств, хранящаяся в одном коммерческом банке в Цюрихе, была переведена в один из европейских банков. Все было законно оформлено, на основе доверенности господину Штайницу. А сегодня, не поверите, но одно из самых прибыльных торговых предприятий, принадлежавших покойнице, было продано. Опять же, к сделке не придирешься, – хмуро произнес он, – все документы в порядке.
– Если это Штайниц, то Федорцова знает, где он, – сказала Катя.
– Вот как? – Ковалев вскинул брови.
– Да, мне кажется, что ей известно, где он. Нет, Сергей Юрьевич, время нужно, – Катя покачала головой. – Если уж вы не знаете, где его искать и кто это такой, то придется потерпеть. Надежда Ивановна, мне кажется, может нам помочь, только вот захочет ли...
– Если она знает, – тут же заметил Ковалев, – то она либо сообщница, либо свидетельница. Хорошо бы, если первое, тогда у нас и правда есть шанс. Что-нибудь придумаем! – бодро воскликнул он.
– А если второе? – спросила Катенька.
– А если второе, то ей, возможно, угрожает опасность, – нахмурился Ковалев. – Впрочем, я своих людей отзывать не стану в любом случае. Что же, до завтра, Катерина Дмитриевна, – уже другим, более дружеским тоном добавил он. – Вы ведь завтра обещали ее навестить?
– Да, до завтра, – чуть усмехнулась Катенька, подумав, как он ловко ее использует!
– Что ж, всего хорошего, – и он открыл дверцу возка, не забыв, впрочем, перед этим прихватить пакет. – Антон вас до дому доставит. Во сколько завтра встретимся? – Ковалев сверкнул озорной и открытой улыбкой.
– После полудня, – улыбнулась Катя, просто потому, что невозможно было не улыбнуться ему в ответ.
– Всего хорошего, – кивнул он на прощание и закрыл дверцу. – Трогай! – услышала она его голос.
Что ж, теперь предстояло, пожалуй, самое трудное – объяснение с Никитой.
Возок остановился в Брюсовском переулке и извозчик поинтересовался, к какому дому подвезти.
– Спасибо, – ответила на это Катенька и вышла из возка. – Я дойду сама.
Он ничего не ответил, и Катенька пошла пешком к своему дому. На улице еще не стемнело, времени было, наверное, около трех часов. Никита еще не вернулся, как ей доложили дома, и Катенька, сняв ротонду, поднялась к себе. Отчего-то она почувствовала себя довольно усталой и попросила Груню помочь ей переодеться в просторное домашнее платье. Катя прилегла на кровать и сама не заметила, как уснула.
Когда она открыла глаза, то поняла, что за окном уже ночь и, наверное, поздняя. В комнате было темно, а в доме – чрезвычайно тихо. Это ее почему-то крайне напугало, она рывком поднялась с постели и, не зажигая лампы, вышла в коридор. Внизу свет тоже не горел. «Сколько же времени?» – подумала она и, не решаясь спуститься вниз, толкнула дверь в комнату мужа. В темноте она добралась до его кровати, обо что-то споткнувшись, хотя знала расположение мебели здесь очень хорошо. Никита спал. Катенька скинула домашнее платье и в одной простой сорочке осторожно легла к нему на кровать, под пушистое теплое одеяло. Прижалась к широкой Никитиной спине и только тогда облегченно вздохнула. Никита почувствовал ее присутствие и, еще не успев проснуться, повернулся к Катеньке и обнял ее. От него пахло вином и сигарами.
– Катюша, ты пришла? – в полудреме пробормотал он.
– Да, да, я здесь, я рядом, я тебя люблю, – Катя погладила его по руке.
Тут супруг, кажется, окончательно проснулся, потому что задышал громче, а руки его стали вытворять такое, что Катенька невольно отстранилась:
– Никита! Сейчас же пост!
– Да, да, конечно, – горячо подтвердил он. – Конечно, ангел мой, – но при этом ничуть не остыл, даже наоборот.
Катя подумала-подумала и решила, что Господь такой грех авось простит, а иных причин отказать мужу не было, поэтому она обняла руками его шею и притянула его к себе для поцелуя.
Таким вот образом неприятных объяснений удалось избежать, потому что на следующее утро оба супруга были отнюдь не расположены ворошить прошлое и портить замечательное расположение духа. Оба смотрели друг на друга с ласковой улыбкой, завтракали в постели, шутили, смеялись, словом, никоим образом не хотели расставаться даже на несколько часов. Никита Сергеевич чуть даже не опоздал на лекцию, потому что Катенька больше отвлекала его, чем помогала собираться. А когда он все-таки ушел, она, радостно рассмеявшись, подумала о том, что такие вот моменты и есть то самое счастье, за которым мы все и всегда гонимся. Что ж, тут с ней трудно было бы не согласиться.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Но так прекрасно начавшееся утро омрачилось уже через несколько часов, когда Катя прибыла в номера «Англия». К ее большому удивлению, вестибюль буквально кишел полицейскими, репортерами, прислугой и любопытствующими постояльцами. На лицах одних читалась растерянность, других – тревога, а третьи выражали крайнюю степень заинтересованности. Общая атмосфера была напряженной. В гостинице явно что-то случилось, причем крайне неприятное. Катя с беспокойством подумала, уж не с m-le Федорцовой ли беда.
– Катерина Дмитриевна! – Катенька вздрогнула, узнала голос господина коллежского советника и посмотрела направо.
Ковалев уже вышел из лифта и стремительно направлялся к ней, минуя многочисленную публику, по делу и без дела снующую туда-сюда.
– Идемте отсюда! – он подхватил Катеньку под локоток и вывел из гостиницы, ничего не объясняя. – Тут неподалеку кондитерская, – хмуро проговорил он, – пойдемте хоть туда, что ли, – и зашагал через улицу.
Катенька от лишних вопросов воздержалась. И так было ясно, что человек не в себе, пребывает в изрядной ажитации от случившегося. Только вот локоток свой она осторожно из крепкой руки господина Ковалева высвободила, на что он рассеянно улыбнулся. Катя заглянула ему в лицо и поняла, что случилось именно то, что они оба вчера предположили. Выходило, что Наденька Федорцова никакой сообщницей не являлась.
Они вошли в небольшую кондитерскую, по раннему часу, да и по первому дню недели – пустую совершенно, если не считать какого-то старика, сидящего в самом дальнем углу перед чашкой кофею, и побирушки, пристроившейся у самых дверей. Заняли столик у окна, но так, чтобы подальше от прилавка.
– Вы что предпочитаете? Чай, кофей? – все так же хмурясь, спросил Ковалев.
– Чай, – ответила Катя, отводя глаза.
Смотреть на Сергея Юрьевича ей почему-то не хотелось, может, потому, что он был особенно нынче хорош собой, и эта бледность и даже эта суровость и хмурость ему шла больше, чем давешняя любезность и самоуверенность.
– Пару чаю, будьте любезны, – сказал он миловидной барышне. Та кивнула и улыбнулась, но он вряд ли это заметил.
Они сидели и молчали. Подали чай.
– Вы ведь поняли? – наконец выдавил из себя Ковалев и, опустив смоляную голову, тяжело вздохнул. – Я сейчас все вам расскажу, вот только... – он выпрямился и подпер подбородок ладонью, поднял взгляд куда-то чуть выше Катенькиного плеча.
Лицо его приняло крайне задумчивое выражение, да и смотрел он как-то странно, вроде и в никуда, а между тем в темных синих глазах отражалось нечто такое, что сомнения быть не могло – человек что-то рассматривает с самым пристальным вниманием. Сергей Юрьевич посмотрел-посмотрел, похлопал длинными ресницами, прищурился, потер подбородок и сказал такое, от чего сердце у Катеньки обмерло:
– Катерина Дмитриевна! – Катенька вздрогнула, узнала голос господина коллежского советника и посмотрела направо.
Ковалев уже вышел из лифта и стремительно направлялся к ней, минуя многочисленную публику, по делу и без дела снующую туда-сюда.
– Идемте отсюда! – он подхватил Катеньку под локоток и вывел из гостиницы, ничего не объясняя. – Тут неподалеку кондитерская, – хмуро проговорил он, – пойдемте хоть туда, что ли, – и зашагал через улицу.
Катенька от лишних вопросов воздержалась. И так было ясно, что человек не в себе, пребывает в изрядной ажитации от случившегося. Только вот локоток свой она осторожно из крепкой руки господина Ковалева высвободила, на что он рассеянно улыбнулся. Катя заглянула ему в лицо и поняла, что случилось именно то, что они оба вчера предположили. Выходило, что Наденька Федорцова никакой сообщницей не являлась.
Они вошли в небольшую кондитерскую, по раннему часу, да и по первому дню недели – пустую совершенно, если не считать какого-то старика, сидящего в самом дальнем углу перед чашкой кофею, и побирушки, пристроившейся у самых дверей. Заняли столик у окна, но так, чтобы подальше от прилавка.
– Вы что предпочитаете? Чай, кофей? – все так же хмурясь, спросил Ковалев.
– Чай, – ответила Катя, отводя глаза.
Смотреть на Сергея Юрьевича ей почему-то не хотелось, может, потому, что он был особенно нынче хорош собой, и эта бледность и даже эта суровость и хмурость ему шла больше, чем давешняя любезность и самоуверенность.
– Пару чаю, будьте любезны, – сказал он миловидной барышне. Та кивнула и улыбнулась, но он вряд ли это заметил.
Они сидели и молчали. Подали чай.
– Вы ведь поняли? – наконец выдавил из себя Ковалев и, опустив смоляную голову, тяжело вздохнул. – Я сейчас все вам расскажу, вот только... – он выпрямился и подпер подбородок ладонью, поднял взгляд куда-то чуть выше Катенькиного плеча.
Лицо его приняло крайне задумчивое выражение, да и смотрел он как-то странно, вроде и в никуда, а между тем в темных синих глазах отражалось нечто такое, что сомнения быть не могло – человек что-то рассматривает с самым пристальным вниманием. Сергей Юрьевич посмотрел-посмотрел, похлопал длинными ресницами, прищурился, потер подбородок и сказал такое, от чего сердце у Катеньки обмерло: