Аскеров Лев. Приговоренные

   — Вот, пожалуйста, на лицо изъян в ИПОК, — сказал он.
   И слушатели, и Ученый Совет, и ложе, где сидели высокие гости во главе с Проницательным покатались смехом. По бисеринкам, скрывающим Всевышнего, промелькнул радужный свет улыбки.
   Ответив на вопросы, что задавали ему члены Ученого Совета и Мастера, Ретивый наконец покинул кафедру.
   — Ну что? — произнес ректор. — Иди доказывай, Пытливый. Твоя очередь.
   — Уважаемые высокие гости! Уважаемые коллеги! Мне повезло. И не повезло. Одновременно. Я не знал отца. Я понятия не имел, кто он. Но мне всегда хотелось, чтобы он мог мной гордиться. И вот сегодня он сидит здесь. Он слушает меня…
   Пытливый умолк. Он не мог говорить. Гортань перехватил спазм. С трудом одолевая его, Пытливый перевел взгляд на ложу Всевышнего.
   — Спасибо Боже! По милости Вашей я не раз был счастлив. Ведь всегда, когда мне хотелось чего-либо добиться, я мысленно просил Вас помочь. И я добивался. Сейчас я посвящаю свое выступление счастью ниспосланному Вами нашей семье. Сила этого счастья такова, что наш родовой ген, несущий радость, будет отмечен печатью благодарности и передаваться из поколения в поколение… Вот в этом плане мне повезло…
   Пытливый сделав паузу, опутил голову.
   — Что касается невезения… Впрочем, об этом позже. Прежде прошу собравшихся извинить меня за импульсивность в поведении… Что касается моего ИПОК, дорогой Ретивый, за него будь спок.
   И снова по аудитории прошелестело доброжелательное оживление. Но прежде чем приступить к реферату, Пытливый предложил провести блиц-исследование. Он попросил слушателей, воспользовавшись стоящим перед каждым из них компьютером, словесно описать его внешность. А написав, обязательно четко, чтобы можно было разобрать фамилию, подписаться и указать откуда он родом. Предупредив, что это важно для доказательства одного из его утверждений, которое может показаться спорным, он наконец приступил к реферату.
   Пытливого слушали битых два часа. Время пролетело незаметно. Наверное оттого, что реферат воспринимался занимательным рассказом. Он показывал на экране жизнь Начальных и Промежуточных планет. Демонстрировал схемы хроноспиралей и расположение в них отраженных точек первооснов разумных особей. Иллюстрировал поведение и реакции людей, в зависимости от перемещения по спиралям, принадлежащих им хроноточек. Проецировал тексты из учебников по которым не могло иметь место то, что все-таки имело место…

3. Разгадка земного бедлама

   — …Итак, — подытожил Пытливый, — причиной проблемы, возникшей на Земле с людьми, является фактор, которому наука ВКМ не придавала принципиального значения. Упомянутый фактор имеет хорошо нам знакомое имя собственное Время.
   Ткань Времени не пассивна и не может быть нейтральной к кодам человеческих судеб. Ее приоритетная роль очевидна хотя бы по тому, что она через те же самые коды выходит на Высшую Центральную нервную систему человека и ориентирует ее на то Пространство-Времени, в которое мы его поместиили.
   Утверждение, что контактные точки в хроноспиралях Пространства-Времени являются отражением мантий первооснов Хомо-Сапиенса — неверно. Как ни парадоксально прозвучит, а человек является отражением Пространства-Времени Луча и планеты, где протекает его бренное бытие. Другое дело, что две эти точки, изображенные на схеме во Времени и на планете представляют единое целое и составляют в конечном счете мыслящую особь. Все это убедительно доказывается челночными действиями импульса снующего от среды Общего времени к первооснове субъекта. Импульс посредством динамического удара снабжает кодовый рисунок иформацией той среды времени, куда по хроноспиралям перемещается контактная точка.
   А постольку поскольку в каждый из кодов мы закладываем гибкость и многовариантность, он выбирает вариант, соответствующий пришедшей информации. Личность трансформируется. Она действует сообразно требованию положения точки в спирали Времени. Так что индивидуальность субъектов обеспечивают не коды, а местоположение контактной точки в хроноспирали времени и ее воздействие на мантию первоосновы Хомо Сапиенса.
   Существует четвертый вид Времени — Это Личное Поле Времени. Оно, обусловливая качественные параметры, ведает поведенческими функциями субъектов.
   Признаками Личного Поля Времени являются разные взгляды на одни и те же вещи, разное их видение и понимание, а также, в силу неодинаковой величины поля собственного времени, разная интеллектуально-психическая конструкция… Кстати, хроноспирали, обволакивающие планеты ВКМ, тоже являются одним из видов Личного времени очень даже живых организмов — самих планет. Они также не похожи одна на другую. Они также индивидуальны. И природными особенностями, и населением, и своей реакцией на окружающие раздражители…
   Закончил он свое выступление неожиданно. Именно на этих словах. И складывая в стопку бумаги, в которые от случая к случаю заглядывал, сказал:
   — У меня все. Думаю, реферативно мне удалось выразить главное. Боле детально о практических рекомендациях и выводах — в Отчете.
   В аудитории стояла гробовая тишина. «Либо полное неприятие, либо шок от всего услышанного», — подумал Пытливый.
   Он кашлянул. Мол, жду вопросов.
   Первым нарушил молчание Ментор.
   — Насколько я понял, — сказал он, — Личное поле времени человека ты относишь к основополагающему фактору, обусловливающему поведенческие, оценивающие и воспринимающие функции землян?
   — Именно так, коллега Ментор. И не только землян.
   — Малоубедительный факт, — пропел из-за спины Карамельник.
   — Почему?
   — Восприятие в одном Пространстве-Времени не может быть разным. Физические свойства зрения, то есть глаз, у всех одинаковое. На круглое они не скажут квадратное… Это азбука теории и практики, которая довольно подробно излагается в первых главах учебника «Жизнь»… Они изучались на первых двух курсах. Вы, вероятно, подзабыли их, нудил Карамельник.
   — Ну что ж, коллега, давайте вместе сейчас и проверим эту азбучную истину. В начале своего выступления я просил ребят описать мой портрет… Ознакомимся…
   Пытливый зачитывал вслух. И что тут поднялось, надо было видеть. Оказалось ребята, с которыми Пытливый проучился почти двадцать лет, видели его по-разному. По представленным ему описаниям всех присутствующих слушателей можно было разделить на пять групп.
   — Я, по общему мнению альфийцев, а из присутствующих их восемь — среднего роста, брюнет, имею густые черные волосы, карие глаза, лоб высокий с двумя морщинами, нос прямой, подбородок волевой, выдвинут вперед, уши нормальные прижаты к голове… Из особых примет — родинка в форме открытой, словно для приветствия, ладони.
   На взгляд двенадцати ребят из второй Венечной я роста среднего, шатен, с явно выраженными залысинами, брови густые и сросшиеся на переносице, нос вздернут, глаза серые, лоб не высок и гладок, уши остроконечны и растопырены, лицо скуластое, овальное, мужественное… Особая примета: черного цвета родинка, похожая на вилку из пяти зубьев.
   Одиннадцать ребят из третьей Венечной видят меня следующим образом: коренаст, круглоголов, белес, лоб выпуклый, с надбровиц на глаза свисают брови, нос короткий, мясистый, подбородок округлый с глубокой ямочкой посередине. Особая примета: багровая папилома, имеющая контуры пятипалого краба.
   Коллеги из четвертой Венечной описали меня так: рост выше среднего, строен, черен, как ночь, волосы в мелких кудрях, жесткие, уши короткие с длинными мочками, нос приплюснут и имеет широкие, красивые ноздри, подбородок тяжелый, глаза черные…
   Строптивый внимательно слушавший сына вспомнил, как давным давно, когда он был гораздо моложе этих ребят и его вместе с такими же юнцами из разных Венечных послали делать Солнце. Руководил работами Мастер по фамилии Учитель. Весь отряд был влюблен в него. Позже многие пытались отыскать Учителя в ВКМ, но никому этого не удалось. И, встречаясь на звездных путях, они интересовались друг у друга не приходилось ли кому видеть его. Самое любопытное в той истории было то, что каждый из них описывал Учителя по-разному. Строптивый, помнится, собирался как-то на досуге заняться и объяснить, хотя бы для себя, эту странность. Но руки так и не дошли до нее. Это сделал его сын. Да еще как блестяще…
   Строптивый, стараясь незаметно, посмотрел в ложе Всевышнего. Светящийся на висках иней седых волос. Иссиня черные, как два новорожденных Солнца, глаза. И тонкое, с доброжелательным пониманием всего и вся, лицо…
   Между тем, Пытливый, как терпеливый педагог, на пальцах растолковывал Карамельнику несостоятельность его азбучных истин.
   — …Все мы здесь, в Резиденции, живем в среде Абсолютного Пространства-Времени. Вместе с тем, обратите внимание, ответы на мой тест разнятся между собой. Их можно объединить в пять групп. Если считать и меня, то шесть. Ведь я, зачатый на Земле вижу себя в зеркале совсем иначе. То есть обозначенные мною группы четко сориентированы на шесть Лучей ВКМ. Информацию глазам дает Центральная нервная система, которая завязана на отраженную в своей спирали Времени контактную точку. И потому каждый, несмотря на то, что находится в иной среде, видит, а значит и понимает в силу находящегося в нем Личного поля времени. Точно также, как если бы жили они на родной планете…
   Кроме того, тест Пытливого проливал свет на весьма интересную деталь — понимание очевидного. В описаниях этого понимания в каждой из групп можно было найти расхождения. И Пытливый не мог не остановиться на этом.
   — Среди группы альфийцев, — говорил Пытливый, — один пишет: «глаза живы и насмешливы»… другой: «взгляд, как всегда, задумчив и рассеян».
   Во второй группе. Читаю: «холеричен, бесцеремонен…» другой — «застенчив, не общителен…» И так во всех пяти группах, по самым разным моим качествам, определяющим мои достоинства и недостатки. Отсюда и отношение ко мне. А если посмотреть на это в глобальном масштабе? Налицо чреватость теми или иными последствиями… И не это ли, коллега Карамельник, букет неопровержимых признаков наличия в нас Личного поля времени?

4. Признание

   Больше вопросов не было. Раскрасневшийся и возбужденный, как после удачно проведенной схватки, Пытливый покинул кафедру. «Молодец!» — шепнула Камея, прильнув к нему. И тут, вспомнив о чем-то важном, Пытливый вновь вскочил с кресла.
   — Простите!.. Прошу еще одну минуту внимания. В начале своего выступления я пообещал сказать, а в чем же мне все-таки не повезло…
   — Ретивый, — обратился он к товарищу, — ты не успел дойти до конца потому, что у тебя не хватило времени. А я, одержимый идеей, не задумываясь о моральной стороне дела, пошел на обман. Я обманул триумвират Мастеров, доверявший всем нам, ввел в заблуждение руководство Школы… я совершил преступление. Мне стыдно перед вами… я омерзителен себе, Строптивый, — подняв глаза на отца, сказал он, а потом, повернувшись к Всевышнему и низко опустив голову, проговорил:
   — Боже! Я достоин наказания. Пускаясь на обман, я ничего не мог с собой поделать. Та сила была выше меня… Я искуплю свой позор. Приму любое наказание… И даю слово, никогда в своей жизни не прибегать к обману… Простите, Господи!.. Теперь все, — сказал он и тяжело опустился в кресло.
   И снова, наступившую тишину нарушил Ментор. Сказав, что смысла прерываться нет, поскольку мнение Ученого Совета Школы по защите Отчетов определено и оно строго соотнесено с выводами Центральной Компьютерной Службы, он, испросив мнение Всевышнего, приступил к заключительной процедуре.
   — Все Отчеты, так или иначе свидетельствуют о зрелости выпускников нашей Школы. О чем прежде всего говорят умение найти предмет исследования и искусное владение техникой научного анализа. Очевидна классичность подхода к материалу, блестящее применение полученных знаний и накопленного наукой и практикой ВКМ опыта в создании миров и жизнедеятельности проживающих в них видов. Такт и доброта к коллегам тоже заслуживает похвал…
   Я, именем Всевышнего, благодарю вас за помощь, оказанную Мастерам. Она была велика…
   Центральная Компьютерная Служба, на основании заложенных в ее память Отчетов-исследований, вывела три оценки. Зачитываю:
   «Оценка „Отлично“ выставляется сорока восьми слушателям, членам Специальной экспедиции на Начальную шестого Луча. Служба рекомендует им взять Отчеты за основу в написании предстоящей через два месяца защиты выпускной диссертации.
   Оценка „Высшая“. Выставлена одному. Слушателю Ретивому. Работа признается обоснованной гипотезой. Рекомендуется зачесть ее, как досрочную защиту итоговой диссертации на соискание ученого звания Исследователя Удостоенного Третьей категории с правом ношения двухярусного нимба».
   На этом Ментор прервался.
   — Ваше решение? — обратился он к членам Ученого Совета Школы. — Согласных с выводами Компьютерной Службы Всевышнего прошу поднять руки… Единогласно!
   Затем, выдержав паузу, с приличистующей случаю торжественностью, объявил:
   — Коллега Ретивый, — мы поздравляем тебя с блестящим окончанием Школы и искренне рады, что в наши ряды пришел молодой талантливый ученый.
   Аудитория взорвалась аплодисментами. Рукоплескали ему и в ложе Верховного Координатора.
   — Поздравляю, — раздалось негромкое и внушительное со стороны Всевышнего.
   Ретивый, повернувшись к его ложу, с глубоким почтением склонил голову. От переполнявших его чувств он плакал. Ретивый знал, что его ждет особое распределение. Очень возможно, что его прямо сегодня зачислят в одну из Служб Всевышнего.
   Когда шум заметно поутих, Ментор продолжил:
   — Зачитываю дальше. «Третья оценка „Высшая“ с индексом „О“. Выставлена одному — слушателю Пытливому. Отчет на уровне монографического труда и признается Открытием. Конкретным научным вкладом. Настоящий Отчет рекомендуется рассматривать, как защиту монографической работы на соискание ученого звания Исследователя Удостоенного Второй категории с вручением двухярусного нимба».
   Ментор разводит руками.
   — Это в нашу компетенцию не входит, — говорит он. — Подобное решение выносится Высшим Советом Избранных ВКМ.
   — Правильно! Правильно, — поднявшись в рост соглашается Проницательный. — Совет Избранных находится здесь. К сожалению, не в полном составе. Однако, путем устного опроса получены ответы и от неприсутствующих. Ответ таков… — Проницательный умолк.
   Аудитория застыла. Струна от напряжения давно бы лопнула.
   — Ответ таков, — повторил Верховный Координатор.
   — Согласие единодушное.
   И птицей вскрикнула Камея. И осеклось дыхание Пытли. И навалившаяся чудовищной силы тяжесть придавила его к креслу. И в какой то миг он понял, что эта необыкновенной мощности силища, выхватив его из себя, взмыла с ним в небеса. И он еще успел увидеть себя беспомощно барахтавшегося в руках товарищей. И успел поймать восторженный взгляд, оттесненной в сторону Камеи. И восхищенного отца, смотрящего не в зал, а наверх, на него… И все.
   И несказанное блаженство охватило его. И летел он над мирами, каких никогда не видел, о каких никогда не слышал и не читал. И летел по мощенным звездами дорогам. И растекались по ним сказочные мелодии. И чувствовал он себя властелином всего, что простиралось окрест. И был он звездой в мириадах других звезд. И был кровожадным зверем. И жертвенной овцой, из располосованной гортани которой под чью-то стопу струилась кровь. И был он всем. И чувствовал он всех, как себя. И крикнул он тогда:
   — Да кто же я?
   «Ты — человек. Дитя ты наше. Мы любим тебя», — ответил ему Голос.
   И упивался он счастьем бытия. И, купаясь в бездоньи блаженства, он смеялся.
   «Чему ты радуешься?» — спросил Голос.
   — Жизни! Какое чудо — это жизнь!
   И тут он увидел безногую женщину. Опираясь на руки она как лягушонка прыгала за уползавшим от нее малышом. Малыш звонко смеялся… А у Пытливого из глаз текли слезы.
   И увидел он море бед. И услышал душераздирающие мольбы о лучшей доли. И стоны. И кровь. И захлебываясь в топкой жиже желчи, взывал к справедливости. И замирал от ничтожества своего. И задыхался от скорби. И горько плакал.
   «Над чем ты плачешь?» — спросил Голос.
   — Над жизнью… О, Господи, помоги им!
   И тяжело вздохнули в космосе.
   «Не лучшими приходят. Но лучшими уходят», — с непонятным для него значением отвечал Голос.
   И с сердцем, полным упрека, он спросил:
   «В небытие?!»
   «Нет в мирах небытия!» — мягко возразил Голос.
   И опутали его паутиной мысли. И шел он вслед им, как по лабиринту. И искал он среди них самую важную, самую нужную.
   «О чем твои думы?» — спросил Голос.
   «О смысле жизни. В ней больше вздора и мало мудрости», — ответил он.
   «Жизнь — это цепь целесообразных закономерностей», — сказал ему Голос.
   И далеко и ясно увидел он стоящий в сиянии серебристого света знакомый ему Кедр…
   И в этот самый момент он услышал встревоженный возглас Ментора.
   — Оставьте его! Ведь задушите!
   Отстранив от себя напористых товарищей, Пытливый сделал несколько шагов к ложе Всевышнего и, встав на колени, произнес:
   — Боже! Я люблю Вас! И все сотворенное Вами — люблю!
   И никто, кроме них двоих, не знал, что вкладывал в эти слова Пытливый.
   Сказал и вернулся назад. Когда все расселись, неожиданно глубокий и осязаемый сердцем голос произнес:
   «Вы порадовали Нас. Мир душам вашим».
   И, рассыпаясь в ослепительные сине-золотистые огоньки, угасал свисавший над ложей Всевышнего бисерный занавес.

5. Вердикт Всевышнего

   Собрание повел Проницательный. Еще раз поздравив с успешной защитой Отчетов, он сказал, что остался для того, чтобы выполнить самую неприятную миссию.
   — Сегодня, — возвысил он голос, — в присутствии Всевышнего состоялось судебное слушание по делу Исследователя Удостоенного Второй категории и обладателя двухярусного нимба — Пытливого… Его вина рассматривалась не в плоскости дисциплинарного Устава Школы, а с позиции Свода Законов ВКМ, так как суду немного раньше вас был известен исход слушания ваших Отчетов. Суд приговорил Пытливого к сорока годам высылки…
   Зал ахнул. Всадник гарцевавший на белом коне победы на глазах у всех рухнул под жесткие копыта его.
   — Сорок земных лет, — уточнил Верховный Координатор. — То есть на сто шестьдесят дней по ВКМ.
   — Ну это куда ни шло, — облегченно вздохнул Ретивый.
   — За инструкциями, осужденный Пытливый, — с металлом в голосе произнес Проницательный, — зайдете завтра. В двадцать один ноль ноль… Коллега Ментор, у вас есть еще что сказать слушателям?
   Огорченный услышанным ректор покачал головой. Он до последней минуты верил, что самое большое Пытливого может ожидать, так это условное наказание.
   — В таком случае, можете быть свободны, — объявил Вэкос и добавил:
   — Желаю приятного отдыха.
   — Пытля! — крикнул отец, стоявший в окружении старых друзей.
   И расстояние в сорок три года Пытливый одолел в три прыжка. Мужчины обнялись. Озаренный, Верный и Кроткий, поочередно тиская его в объятиях, поздравляли с успехом и пеняли за легкомыслие.
   — Ну скажи ты нам, шельмец, и мы бы для тебя выбили у Ментора три недели, — журил его Озаренный.
   — Все! Все, ребята, — остановил их Строптивый. — Давайте говорить о хорошем… Кстати, Пытля, а что ты не представишь меня моей невестке?
   Пытливый стремглав кинулся к поджидавшей его у выхода девушке и, что-то сказав ей, потянул за руку.
   — Папа, это моя Камея… Камея — это мой папа.
   — Красивая у меня невестка, не правда ли? — сказал он стоявшим рядом Мастерам и, взяв ее под руку, громко объявил:
   — Камея, у меня новоселье. Пытливый этого еще не знает. Мне выделили здесь замок. Чаруша, жена моя, назвала его замком Навуходоносора. Был на Земле такой властелин…
   — Так мама здесь?! — воскликнул Пытливый.
   — И уже твои вещи перенесла в ваше новое гнездо, — заметил Верный.
   — Вобщем, ко мне! На новоселье, — позвал Строптивый. — Проницательный, Ментор, я жду вас у себя…
   … Они сидели до самого утра. Ведун, Багровый Бык, Сердитый Воин, Томный и прелестная земляночка Чаруша. Им было о чем говорить. И было что вспомнить. И рядом, обнявшись, сидели их дети. Камея и Пытливый.
   Пытливый не дал долго спать родителям.
   — Вставайте! Уже десять утра, — голосил он. — Едем на Поляну Божьей ауры. Там отдохнем лучше, чем в вашем Навуходоносоре.
   Первый раз за все время Пытливый облетел терновый заслон. Но флаер все-таки не коснулся поляны. Он завис над самой травой… Пытливый даже мечтать не мог о таком дне. Отец, мать, Камея и он, здесь, на этом волшебном пятачке. Он смотрел на родителей и переводил взгляд на два стоящих в цвету гранатника. И невдомек им было, что эти кусты показывались ему в их образах. Он зажмурился и тихо попросил Камею ущипнуть его.
   — Зачем? — удивилась она.
   — А может, я сплю, — сказал он.
   Водоем с хрустальным ключом, бьющим высоко в небо, привел всех в восторг. И он снял с них возбуждение минувшего дня, усталость ночи и сморил сном. А когда проснулись, они долго сидели над пропастью, в том месте, где стоял чудо-Кедр.
   — Здесь — прекрасно. Волшебно, — сказала Чаруша и мечтательно глядя вдаль, добавила:
   — Но как бы здесь хорошо не было, я все же хочу в наш домик на третьей Венечной.
   — Я тоже по нему соскучился, — живо отозвался Пытливый. — Завтра же и полетим. Не станем откладывать.
   — Правда? — расцвела Чаруша. — Ой, как хорошо.
   Отец с сыном переглянулись. Камея повернула голову к темнеющей стене терновника. Они то хорошо знали, что для Пытливого «завтра» — не будет.
   Солнце скатывалось за горизонт. Уходил в небытие такой прекрасный, такой неповторимый день. Они четверо еще смогут повторить свою встречу здесь. Но в день другой. Может похожий, но другой.
   — Камея! — окликнула Чаруша. — Когда-то очень давно и в ином мире Ведун подарил мне платье и сказал, что дарит мне, любимой девушке, молодость…
   — Было такое, — подтвердил Строптивый. — Ты еще от него отказывалась. А оно спасло тебе жизнь.
   — Отказывалась, — согласилась она.
   — Камея, я помню этот разговор, как сейчас, — сказал Строптивый. — «О, Ведун, говорила она, ты мне даришь молодость… А буду ли я счастлива?…»
   — И я счастлива, родной мой, — сказала она.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
(Эпилог)

1. Аттила

   Царь Аттила умирал. По губам Великого варвара текла кровь. Он искусал их, чтобы не верещать жалким шакалом, получившим в бок стрелу. Чтобы воинство, никогда не видевшее в тяжелых глазах царя страха и не слышавшее от него стонов, не шепталось, что Великий Аттила — сын Железной скалы и Огня небесного — в последнем своем поединке со Смертью верещал, как простой смертный.
   «Ах, увидеть бы ее, эту смерть. Да знать, чем берет она», — двигая каменными челюстями сетовал Аттила.
   Но невидима она и неведомо ее оружие. Больше всего однако Великого воина гневило другое. Его, вождя вождей всех гуннов и Царя, поставившего на колени других царей, она не считала себе за ровню. Даже не снисходила до того, чтобы показаться перед ним во всей стати.
   — Стыдится она своей наружности, — произносит он вслух. — Червячен и мерзок ее облик.
   — Смерть — не воин, повелитель. Она — судьба, — наклонившись к нему с дымящейся чашей травного отвара говорит колдун Гунал.
   — Судьба, — повторяет царь, прислушиваясь к себе, и после недолгого раздумья с горькой усмешкой замечает:
   — Не везет мне на женщин.
   — Этой женщине твоей завидует весь мир, повелитель.
   — Она — моя, поэтому и завидуют. Чужая лучше собственной.
   — Но твоя судьба царская.
   — Тем более. Царственная стерва. Прелестная со стороны. Сварливая и своенравная в шатре.
   Аттила скрипнул зубами. Отвар не действовал. Или действовал так, что только раздразнил его боль. Дернул за ус и озлобил. Освирипев, она кинула свою рысью лапу и когтями — по груди. Изнутри. Да по-живому. От безумной боли царь скорчился, повалился на бок, но мысль не упустил.
   — Я у ней, у судьбы своей, в поводьях — выдавил он. — Несусь куда хочет она. А сейчас вот тянет в стойло. К мертвым. Я упираюсь, брыкаюсь, взвиваюсь… Но иду.
   Аттила попросил колдуна крепкого макового настоя.
   Мак успокоил озверевшую рысь. Одурманил. Она терзалась, но со сна. Вяло. Не так больно. Стало лучше. Несравненно лучше…
   И пелена блаженной поволоки подернула стальные глаза Великого гунна…
 
   … И простерлась перед ним родная степь. И над шелковым ковром ковыли плыло вязкое марево. И проступили сквозь нее силуэты шатров отчего стойбища. И от полыхающих рядом с ними кострищ тянуло свежей кровью, душистой полынью, жареным мясом и паленой шерстью. И, разливаясь, текли от них заунывные, сжимающие сердце песни.
   И увидел он мальчика с большими раскосыми глазами. И на красном коне под синим месяцем преследовал он газель. И поравнявшись с ней, он, на полном скаку выхватив нож, прыгнул на изогнувшуюся спину антилопы. И пригнув к земле полумесяц ребристых рогов, мальчик полоснул ее лезвием по горлу. И брызнула в лицо ему горячая кровь. И припал он губами к клокотавшему солоноватому родничку. И долго стыл в красивых глазах антилопы ломкий свет надежды, плывущий высоко в небе синим полумесяцем.