Страница:
Единственный крупный валютный заработок, который мне предложили, – деньги за съемки в немецком документальном фильме о моей работе в качестве военной журналистки. Фильм должен сниматься в Абхазии, и это довольно опасный способ улучшить свое материальное положение. Такое лестное, но страшноватое предложение получила от немецкого телекорреспондента Адриана. Мы беседовали с ним о войне в маленьком ресторане со швейцарской кухней, золотые дрожащие огоньки свечей и легко белое вино "шабли" придавали особый шарм нашему разговору. Война казалась чем-то далеким и ненастоящим, каким то киношным приключением с хорошим концом.
Но ехать фронт, вспоминать старую науку страха с привкусом тошноты мне не хотелось. "Две тысячи марок за три дня работы" кинул мне аппетитную наживку Адриан. Я сразу представила себе, какие наряды я смогу себе купить и какие рестораны посетить. Меня возбудило звучание этой круглой красивой цифры – две тысячи марок. Я, как глупая рыба, заглот! наживку и попалась на крючок.
Вчера я выбирала себе в магазине эффектные свитера поездки в Абхазию. Господи! О чем я думаю, собираясь войну?! Не о том, что меня могут ранить или убить, не о трудностях пути, не о работе в тяжелых условиях, а лишь с к я буду выглядеть. Нет, я неисправима. Пусть все кругом К пит огнем, но макияж в любых обстоятельствах должен быть безукоризненным, а костюм сидеть безупречно. 24 февраля. Буйная грязь – вечная спутница войны. Три дня я слушаю, как чавкает под ногами земля, превратившаяся в ледяную жижу, и проклинаю собственное кокетство. Вместо того чтобы надеть в дорогу непромокаемые удобные кроссовки на толстой подошве, я предпочла изящные сапожки на каблуках. Теперь у меня вечно мокрые замерзшие ноги, я постоянно хлюпаю носом и имею жалкий вид. Зима в Абхазии – самое пакостное время. Пальмы, укрытые снегом, холодное серое море, с грохотом набегающее на берег, чахлые цветочки, окруженные островками льда.
Перенасыщенный ледяной влагой ветер пронизывает до костей.
Нашу журналистскую троицу – Адриана, оператора Юру и меня – поселили в общежитии для беженцев, где нет отопления, горячей воды, не работает канализация, а по вечерам отключают электроэнергию. Спать можно только в одежде, под тремя одеялами, но все равно я просыпаюсь по ночам, стуча зубами от холода. Вещи невозможно высушить, они постоянно пропитаны влагой. Целыми днями я мечтаю о горячей ванне и теплом туалете с удобным унитазом, в котором, представьте себе, есть вода. Но все эти чудеса цивилизации остались в Москве.
По вечерам мы втроем пьем малиновый чай, предусмотрительно захваченный Юрой из дома, и треплемся без передышки, обсуждая дневные впечатления. Адриан и я вечно спорим. Сталкиваются разные взгляды на войну – цивилизованный, европейский, которого придерживается Адриан, Уповающий на мирные переговоры, гуманитарную помощь и Разумное разрешение конфликтов, и дикий, с примесью Азии, свойственный мне, всегда берущей в расчет жестокие законы человеческой природы, не подчиняющейся доводам рассудка. Я знаю, что если отважная кавказская раса берется оружие, то это надолго. Выстрелы в этих краях – единственные аргументы, национальное тщеславие – единственный закон. Стало модным подвергать свою жизнь опасности. видела в местной больнице мужчину, раненного в голову, которому Удалили часть мозгового вещества. Теперь у него на У страшная пульсирующая впадина. Я слышала, как врач успокаивал его: "Мы тебе установим такую пластинку в черепе, что никакая пуля не пробьет; Через несколько месяце снова будешь воевать!" Здешние люди, едва затронутые цивилизацией и способные на любое бесчинство, действуют, не ведая нерешительности, свойственной утонченным, впечатлительным натуру Адриан пытается найти объективные причины ожесточенности кавказских войн, я же отношусь к ним как к стихийному бедствию, как к грозному явлению природы, перед которым следует смириться и отступить в страхе, как отступает человек перед землетрясением или извержением вулкана Мужчины нуждаются в войне, как и в сексе. Кто из них хоть раз заглянул в обольстительное лицо зла, тот не в силах отвести зачарованного взора.
Обаяние войны сильнее всего проявляется в человеческих историях, когда мирные по своей природе люди, часто незначительного характера, волею трагических обстоятельств достигают героических высот. Судьба жестоко берет их в оборот и ставит в такие условия, что они перерастают собственную обыкновенность.
Я слушала чудесные саги о подвигах и спасениях из плена в холодной слякотной Гудауте за стаканом вина, протягивая ноги к теплой печке, и глаза у меня блестели, как в детстве, от предчувствия счастливой развязки. Я представляла себе, как дома, устроившись поудобнее в кресле и закутавшись в • плед, с чашечкой чая в руках я буду пересказывать лучшие истории на свете, страшные сказки, которые кажутся невероятными в мирной Москве.
Гамгия Амиран, режиссер абхазского телевидения,
вместе со съемочной группой летел на вертолете, везущем гуманитарную помощь. Над грузинским селом Сакен вертолет сбили. В эти страшные минуты, когда машина падала, абхазский оператор стал снимать собственную гибель. Но летчик, прослуживший год в Афганистане, умудрился посадить вертолет. Не успели пассажиры возблагодарить бога за чудесное спасение, как возникла новая угроза – вертолет по несло прямо в горную пропасть, но чудом на самом краю с удержался, зацепившись за пень.
Абхазская съемочная группа, состоявшая из трех человек, тут же взяла интервью у летчика, находившегося в состоянии шока.
Но за последние полчаса смерть приготовила им треп ловушку. К вертолету бежали вооруженные до зубов люди стреляя на ходу. Летчик велел всем выбросить оружие, но есть. Но среди пассажиров, везущих муку, военных не казалось. Вертолет окружили и всех взяли в плен.
и его товарищи провели в подвале девятнадцать пней. Они прошли все круги ада и мечтали только об одном – о смерти. Чтобы сделать ее легкой и быстрой, они наметили своих возможных убийц среди охранников – тех, кто славился меткостью в стрельбе. Но когда они обратились с подобной просьбой к намеченным палачам, то даже в душах этих людей, закаленных холодным цинизмом войны, что-то дрогнуло.
Они оскорбились отведенной им ролью.
Заложников избивали ежедневно. Каждый раз, идя на допрос, Амиран прощался с товарищами. Однажды пьяный тюремщик вывел его во двор, поставил к стенке и направил на него пулемет. Он раскачивался и выкрикивал грязные ругательства.
Заложники, видевшие эту сцену, побелели как полотно. Но что-то отвлекло внимание тюремщика, и он отложил казнь на неопределенный срок.
Пленных трижды пытались обменять. Первый раз обмен не состоялся, потому что начальник грузинского отряда, поехавший осматривать трупы, предъявленные абхазской стороной, был невозможно пьян и не смог опознать погибших друзей.
Второй раз молодой грузинский воин при обмене узнал своего погибшего брата.
Потеряв разум от страданий, он ворвался в автобус, где сидели заложники в ожидании своей участи, с криками: "Я сейчас найду кого-нибудь для расстрела!" Он уже выбрал себе жертву и поволок ее к выходу, когда его, ослепленного болью, остановили его же товарищи.
И в третий раз жители села Сакен собрались на совет с Целью решить судьбу заложников. Они много выпили вина и громко спорили. Крики тех, кто требовал кровавой мести, Доносились до комнаты, где томились пленники. Когда Участники совещания разошлись, пленные стали умолять охранника сообщить им решение.
Охранник сжалился и сказал:*Мы решили подарить вам жизнь".
Ни один человек не в состоянии трезво оценить свои Нравственные и физические возможности. Только война, Только экстремальные условия определяют истинную цену 1Чности. Одна молоденькая абхазская журналистка до войны не знала о том, что способна, находясь на четвертом месяце беременности, добраться из Сухуми до Гудауты пешком через джунгли. Она шла босой, так как порвала свою обувь.
Шофер Вадим, который возил нашу журналистскую компанию на фронт, тоже не представлял себе, что ему придется из Гудауты в Адлер вести через тропический лес свою жену сестру и четверых детей. Они шли трое суток, трехлетнюю девочку Вадиму пришлось нести на спине, так как она терялась в высокой траве. На вторые сутки кончилась еда, дети постоянно плакали от голода. Их спасли встретившиеся на пути русские туристы, которые накормили до отвала измученных странников тушенкой и макаронами.
На войне человек нередко переходит барьер страха, после которого он не боится ни бога, ни черта. Сергей К., украинец, женатый на абхазке, житель города Гагры, впервые узнал страх, когда в город пришли грузины. За него вступился сосед по дому, грузин. Не легче стало, когда в город вошли абхазцы. Поздно ночью к нему в квартиру ворвались трое абхазских бандитов и увезли его на расстрел на берег моря, босого и в пижаме. Сергея завели по колено в воду. Он пытался выяснить, за что его хотят убить. "Ты помог бежать из города своему соседу-грузину", – заявили бандиты. (Действительно, сосед был ранен, и кто-то вывез его из Гагр.) "Это сделал не я, о чем очень сожалею, – сказал Сергей. – Мой сосед – порядочный и добрый человек, он спас меня, мою жену и моих детей, когда город держали грузины. Если бы он обратился ко мне за помощью, я непременно помог бы ему".
Справа, неподалеку от места готовящейся трагедии, находился корабль. То ли люди на корабле заметили спектакль, происходящий на берегу, то ли просто они маялись от скуки – во всяком случае, на корабле выстрелила пушка. В то же время бандиты заметили, что слева по направлению к ним по берегу движется человек. Два этих нелогичных факта – стреляющий корабль и гуляющий в два часа ночи мужчина – заставили бандитов изменить свои намерения.
"Если хочешь остаться в живых, ты должен дать нам гуманитарную помощь", – заявили разбойники. "Что вы имеете в виду?" – удивился Сергей. "Завтра привезешь в назначенное место свой автомобиль". Сергей немедленно согласился и на следующий день явился на место встречи с двадцатью родственниками своей жены. Но перевес оказался на стороне бандитов, которые собрали сорок человек. Не миновать бы кровавой битвы, если бы на противоположных сторонах* нашлись бы родственники. В Абхазии родственные связи святы, и дело уладили миром.
Выражение "гуманитарная помощь" чрезвычайно попуяпно в этих местах. Я присутствовала на пиршестве в абхазом отряде, где лакомились только что зарезанным и сваренным в огромном котле бычком, запивая его кислым вином. Этого бычка все называли "гуманитарной помощью". Его доставил в дар войску какой-то местный крестьянин. Люди ели, пили, говорили набившие оскомину тосты о неизбежной победе над врагом. Я томилась скукой и думала:
"Безумцы! Снова эти дети Кавказа берутся за оружие с той же легкостью, как мальчишки за рогатку".
Война приобретает регулярный характер. На линии фронта, проходящей по реке Гумиста, абхазцы вывесили плакат: "Режим дня. Подъем – 9 часов утра. Перестрелка – с 1о до 2. Обед – с 2 до 3 часов дня". Дело в том, что время обеда на грузинском и абхазском фронтах не совпадает – часто осколки от взрывов залетают в тарелки с супом. Но плакат, к сожалению, грузины сбили пулеметной очередью.
В Эшерах осыпаются с деревьев золотые шарики мандаринов и гниют на холодной, стынущей земле. Собирать их опасно, так как территория обстреливается установками "Град". Это была дивная картина – сады, манящие зрелыми плодами, зеленые ветки с вспыхивающими в листве оранжевыми огоньками мандаринов, гнущиеся под тяжестью снега. Им бы подошло эффектное название "садов смерти". Цитрусовые на снегу теряют свой обычно самодовольный вид.
Линия фронта начинается сразу же за мандариново-снежным раем. Мне пришлось играть перед камерой роль храброй девочки-журналистки, которая ездит на войну, чтобы написать правду. Совершенно идиотская роль, тем более что у меня поджилки тряслись от страха. По сценарию, я Должна была бежать через простреливаемые участки с легкостью горной козы, с блокнотиком в руках. Этакий отчаянный чертенок. Но я так изнемогала от ужаса, что у меня заплетались ноги и я беспрерывно падала в грязные лужи. Так "Бывает только во сне, когда хочешь убежать от опасности, но никак не можешь, ноги наливаются свинцом, руки тянут к земле, и чем больше стараешься, тем медленнее получается. Когда я добралась до окопов, то мои новые джинсы и небесно-голубая курточка оказались залитыми грязью. Зато получилась неплохая картинка для камеры – бесстрашная журналистка терпит лишения и работает в нелегких условиях.
Я оценила профессионализм Адриана. Он первый раз налился в военных условиях, но держался с завидным хладнокровием. Казалось, он совершенно лишен нервов. Его интересовало только дело. Он работал. Все мелкие страсти и страхи должны были отойти на второй план. Работа газетчика сулит большую безопасность, чем профессия тележурналиста. Я могу написать свой материал, отсиживаясь в оком пах.
В телерепортаже необходимы сильные и даже кровавые сцены. Чем больше крови, тем эффектнее видеоряд. Операторы и журналисты телевидения не могут не рисковать собой Меня восхищало мужество Адриана и одновременно раздражало его упорство. Он мучил меня вопросами, я сбивчиво отвечала, нервно прислушиваясь к каждому выстрелу.
"Зачем ты ездишь на войну?" – спрашивал Адриан. "Из чистого эгоизма. Опасность придает особый вкус жизни, – отвечала я. – А ты думал, что я хочу написать бессмертные статьи о том, что война – это плохо? Все и без того знают, что это плохо. Однако воюют. Меня не интересует военная статистика – сколько снарядов сброшено, сколько выстрелов сделано, на чьей стороне правда или сила. Мне интересно, на что способен человек, когда судьба берет его за горло".
Мы выпили окопной водки и отправились в обратный путь. Пробегая первый опасный участок, я зацепилась каблуком за камень и упала так, что ноги поднялись выше головы. Со стороны было похоже, что я пытаюсь кувыркаться. Я представила себе, какая я смешная и нелепая мишень. Сзади улюлюкали бойцы, подбадривая меня криками. Оператор Юра снял это эффектное падение, после чего заметил: "Хорошо бы после этого кадра дать картинку "Скорой помощи". Тогда бы зрители подумали, что тебя убили или по меньшей мере ранили". "Почему-то я сегодня плохо воспринимаю черный юмор", – ответила я, натужно улыбаясь.
. Деньги – лучшее, что есть на свете. Эти восхитительно хрустящие бумажки могут творить чудеса. А как кружит голову запах новеньких, только что отпечатанных банкнот! Две тысячи марок казались мне огромной суммой, но они растаяли за три дня. Я долго думала, как наиболее разумно их потратить, и вскоре нашла им отлично применение – пригласила мужа в один из самых дорог ресторанов Москвы – в Боярский зал отеля "Метрополь"-Мы заказали паштет из гусиной печенки, блины с икрой запеченную осетрину, изумительные домашние пирожки грибы и всякую всячину и не осилили даже половины приготовленных блюд.
Мы разорялись самым приятным образом, позволяли себе расточительные шалости – поедали семиэтажные ужины в ресторанах, изучали поэзию изысканных десертов и музыку вин. Часто бывало так, что вечером муж под влиянием любви и горячительных напитков выкидывал 6о ооо рублей за букет роз, а утром нам не на что было завтракать.
К нашей взаимной страсти примешивается элемент насилия. Андрею нравится брать меня жестоко, причиняя боль, не думая о моих желаниях, и это пробуждает во мне древние инстинкты подчинения. Я властвую днем, но не желаю командовать ночью.
Сладкое любовное унижение засасывает меня в опасный водоворот. Ночью приятно быть роскошной вещью, у которой есть господин, о том, что ты личность, вспоминаешь только утром. 5 апреля. Вот уже месяц я страдаю от автобиографического зуда и перекладываю на бумагу собственные страсти и страдания. Все, что в жизни выглядит отталкивающим, бестолковым, безвкусным, сентиментальным, я живописую, обволакивая каждую эмоцию бархатом метафор. Все мои друзья и любовники – персонажи произведения, и я обращаюсь с ними без всякой жалости, хладнокровно расправляюсь с их чувствами, вскрываю скальпелем собственную душу, вынимаю из нее все накопленное годами, все приготовленное впрок, и остаются пустота, холод и равнодушие. Выплескивая сердечные страдания, анализируя их и классифицируя, подбирая к ним нужную формулу, я избавляюсь от былой боли и нахожу покой, больше похожий на моральную летаргию. Я пишу и мечтаю об успехе, о славе, которую положу к ногам Андрея как бесценный подарок.
Я нахожусь под обаянием слов, и мне не важно, о чем я говорю, лишь бы это было сказано изящно и со вкусом. Тема, герои, события – все только повод для изысканной Словесной игры. Блестящая отделка банальных чувств – Вот что такое, в сущности, творчество. Что за чудовищная, бесчеловечная работа! Вечно занимать позицию наблюдать, запоминать свои эмоции даже в постели, целуясь и ласкаясь, запасать впрок свои ощущения, страдая от любви видя, как страдают другие, анализировать эти муки, наводить кличку для каждого чувства, безучастнорассудочно рать на происходящее, откладывая в ячейки памяти поступки, жесты, выражения глаз, стоны, движения истом оставлял собой довольно тягостное зрелище, от которого меня отвлекли чудесные картины художницы Тани Морозовой -. стремительные синие лошадки, бегущие в нежном сиянии.
После вернисажа публика отправилась на концерт, проходивший в зале с фиолетовыми пятнами света и коровьей шкурой на стене. Здесь жгли ароматный старый, сраженный молнией можжевельник. Местные музыканты научились извлекать душераздирающие звуки из предметов, не предназначенных для искусства, – из разнообразных металлических пластин и тазов, подключенных к электричеству. У этой музыки, подражающей песням тибетских монахов, мертвая хватка, она встряхивает, разминает и топчет нервы. В дни больших праздников (например, 5 мая – день рождения пани Брони, милейшей артистической старушки-шизофренички) эта своенравная музыка перемещается из закрытых помещений на улицу, прерывая добропорядочные, шаблонные сны окрестных жителей. В таких случаях Петлюра лично звонит в местное отделение милиции и заранее предупреждает, что планируется маленький гудеж. Вечером стражи порядка терпеливо отвечают на звонки перепуганных граждан, что на территории петлюровского двора ничего не взрывается, не горит и никого не убивают.
В этом суверенном государстве находят приют люди с неколебимым сознанием собственной неповторимости и существующие вопреки здравому смыслу. Здесь живут такие достойные наблюдения объекты, как элегантный Вадим, поклонник Мэрилин Монро, подкладывающий себе грудь и бедра с тем, чтобы походить на знаменитую красавицу, художник Аристарх, недавно сшивший фрак из кусков-растянутого мяса (фрак продержался всего три дня, потом его съели). Герман, который изобрел любопытный музыкальный инструмент – к металлической трубе с одного конца приставляют паяльную трубку, к другому концу подключается микрофон, усиливающий звуки, которые издает огонь в трубе. Высота звука зависит от длины трубы. Тот же Герман мечтает о создании храма природы, в котором под воздействием ветров и дождей пела бы каждая деталь.
Петлюровский двор стал крепостью для многих чудаков, избегающих повседневности.
За его воротами начинается враждебная территория, полная ловушек. "Ты тплм" г1П'"1' ставь, в каких условиях сейчас живvт ечисть. На лестничной площадке, в квартире номер один живет; например, Марья Петровна, старая коммунистка, и ее Иван Иваныч в кепочке "Зарница".
Первый шок для художника. На второй квартире надпись ("офИс", из нее вываливается жлоб, весь в коже, обвешанный ключами от сейфов и "Мерседесов". А в квартире номер три проживает Вася-металлист, который бьет художнику морду при всяком удобном случае. Мир вокруг враждебен. Все считают художника ненормальным, а для него мысли и поступки соседей безумны. Чтобы убить в себе страх, чтобы не видеть людей, которые нападают, творческий человек использует наркотики, потому что он беззащитен. Это только я сильный, я уже родился наркоманом и не нуждаюсь в специальных препаратах для открытия духовных центров.
А здесь у нас покой, свобода и, главное, безопасность. Ни одна сволочь не может помешать радоваться жизни. И народ бросает курить "травку", потому что нечего бояться, потому что вселенная открывается сама собой. Я вообще считаю, что люди должны селиться по ячейкам – коммунисты с коммунистами, рокеры с рокерами, панки своей коммуной, бизнесмены в своих домах. И не будет столкновений".
Петлюровский двор возник три года назад. В то время художника Сашу Ляшенко выгнали из мастерской из-за отсутствия у него московской прописки. "Я направился в сторону ветра в поисках жилья, – рассказывает Саша. – Ветер привел меня на Петровский бульвар. Иду, смотрю, вдруг… Оба! Дворик! Я и раньше на него обращал внимание, но не встречал в нем прежде Брони. Стоит посреди двора старушка. Я ближе к ней и говорю: "Ух ты! Привет!" А она мне: "Здрась-те" – и делает реверанс. "Вот те раз", – думаю я и делаю па-Де-па. Кланялись мы, кланялись, и тут я говорю: "Нет ли у вас жилплощади приземлиться?" А она отвечает: "Целый этаж свободен. Большинство жильцов выехало, только мы с Володей остались". И тут выходит Володя (Абрамыч), славный такой, сопливый. И понял я, что пришел домой.
Но за двор пришлось бороться. В одном из домов поселилась казачья организация – пацаны 167 лет. Они бегали о крышам с шашками наголо, дрались и напивались. Я стал Разлагать их изнутри, читал им лекции о военной дисциплине Рекомендовал им ехать в степи учиться воевать. Своими Реальными провокациями я очистил двор от мальчишек, потом взялся за местных алкоголиков, которые заходили в наши дома выпивать, поскольку здесь неподалеку пивняк.
Я устроил несколько красивых фейерверков – шуму и страх,, от взрывов много, а вреда никакого. Алкоголики сдали свои позиции. Потом мы гоняли наркоманов, которым нравилась эта духовно прокачанная территория. Здесь тихо, спокойно культурно, они приходили расслабиться и "пыхнуть".
Мы за это место сражаемся, как воины за свою крепость Мне нравится брать людей, сытых духовно и материально попробовавших все ценности, их нельзя спровоцировать на подлости: "Вот тебе сто долларов, подожги Петлюру". Поджоги пытались делать кооператоры, которые хотели сюда вселиться. Этот гектар земли принадлежит одному акционер, ному обществу. Чтобы выселить отсюда художников, хозяева места подослали к нам таганскую мафию, а мы для защиты пригласили "Московских волков" (это молодежная военизированная организация). В трудные дни мы построили баррикады, установили на них штыки, политые красной краской, и написали "кровь", организовали круглосуточное дежурство. Пока мы наш двор отстояли, но кто знает, что будет дальше. В конце концов, кому мы мешаем? К нам пол-Москвы на концерты и выставки приходит, здесь талантливые люди могут спокойно творить, здесь постоянно живут иностранные художники и музыканты. У нас жуткий район – Центральный рынок и урковые рестораны, от них – стрельба, а от нас – песни".
Петлюра действует как диктатор. Его правило: "Три крупных ошибки – и провинившийся покидает территорию". В ошибки входят наркотики, привод сомнительных друзей, неучастие в трудовой деятельности коммуны. Он окружает диктаторской любовью и своих больных старичков – пани Броню и Абрамыча. Он привозит им подарки из-за границы, кормит, следит за их чистотой. Абрамыча заставляет вытирать сопли и бегать по утрам в кедах и спортивном костюме. Два раза в месяц Петлюра и его жена моют Броню и Абрамыча в ванне.
Во дворе процветает культ пани Брони, устроен музей* вещей, выставляются ее картины – она работает в стиле наива. Но Петлюра жалуется, что в последнее время Брон избаловалась – слишком много ей дают денег и подарков! В Германии ее просто носили на руках. "Броня стала фальшивить, играть под наив, – сердится Петлюра.
– Она тер* непосредственность ние костры и проводят совещания, и абсурдная спиральная лестница, уходящая в никуда. Здесь не терпят лентяев, отлынивающих от общественных работ. У каждого есть свой участок территории, который он должен убирать. В столовой по очереди готовят еду. Дома, стоящие на честном слове, тоже требуют постоянных забот.
Моим гидом по лагерю был музыкант и художник Паша, наголо бритый мускулистый ангел, в прошлом один из главарей воронежской шпаны. Вечером, увидев таких парней, вы инстинктивно переходите на другую сторону улицы. Но Паша расстался с дурной привычкой решать спорные вопросы с помощью кулаков, хотя не утратил волчьего гипнотизирующего взгляда. Паша ненавидит длинноволосых хиппарей, которые, по его мнению, редко моются, много валяют дурака и гадят во дворе.
Человека можно уважать лишь за то, что он упрямо создает в своей области – картины, музыку или стихи, которые часто не понимаются и подвергаются насмешкам.
Паша обещал мне показать "кое-что интересное" и с этой целью привел меня в большой зал разрушенного дома, где ветер шелестел кусками черного полиэтилена.
Мы влезли на подоконник выбитого окна и увидели странную картину. Прямо за границей петлюровского царства начинались самые престижные теннисные корты Москвы. В этот по-летнему теплый день их заливало солнце. На кортах тренировались богатые жизнерадостные бизнесмены, из тугих спортивных трусиков вываливались сытые животики. "Ваучеры", – презрительно сказал Паша. Так во дворе называют состоятельных покупателей картин. Абрамыч чует их нечистый дух за версту, он выскакивает во двор, размахивая соплей и детской сабелькой, и кричит страшным голосом: "Пошли вон, Негодяи!" Сцена с кортами своей напыщенной театральностью просилась в фильм "Два мира," два образа жизни". Богатые и бедные. Не все так просто. Этот двор не назовешь банкротом. место, где банду дворовых собак кормят продуктами из ва-Л1°тных магазинов, трудно заподозрить в нищете. Саша, где ты деньги берешь? – спросила я Петлюру.
Но ехать фронт, вспоминать старую науку страха с привкусом тошноты мне не хотелось. "Две тысячи марок за три дня работы" кинул мне аппетитную наживку Адриан. Я сразу представила себе, какие наряды я смогу себе купить и какие рестораны посетить. Меня возбудило звучание этой круглой красивой цифры – две тысячи марок. Я, как глупая рыба, заглот! наживку и попалась на крючок.
Вчера я выбирала себе в магазине эффектные свитера поездки в Абхазию. Господи! О чем я думаю, собираясь войну?! Не о том, что меня могут ранить или убить, не о трудностях пути, не о работе в тяжелых условиях, а лишь с к я буду выглядеть. Нет, я неисправима. Пусть все кругом К пит огнем, но макияж в любых обстоятельствах должен быть безукоризненным, а костюм сидеть безупречно. 24 февраля. Буйная грязь – вечная спутница войны. Три дня я слушаю, как чавкает под ногами земля, превратившаяся в ледяную жижу, и проклинаю собственное кокетство. Вместо того чтобы надеть в дорогу непромокаемые удобные кроссовки на толстой подошве, я предпочла изящные сапожки на каблуках. Теперь у меня вечно мокрые замерзшие ноги, я постоянно хлюпаю носом и имею жалкий вид. Зима в Абхазии – самое пакостное время. Пальмы, укрытые снегом, холодное серое море, с грохотом набегающее на берег, чахлые цветочки, окруженные островками льда.
Перенасыщенный ледяной влагой ветер пронизывает до костей.
Нашу журналистскую троицу – Адриана, оператора Юру и меня – поселили в общежитии для беженцев, где нет отопления, горячей воды, не работает канализация, а по вечерам отключают электроэнергию. Спать можно только в одежде, под тремя одеялами, но все равно я просыпаюсь по ночам, стуча зубами от холода. Вещи невозможно высушить, они постоянно пропитаны влагой. Целыми днями я мечтаю о горячей ванне и теплом туалете с удобным унитазом, в котором, представьте себе, есть вода. Но все эти чудеса цивилизации остались в Москве.
По вечерам мы втроем пьем малиновый чай, предусмотрительно захваченный Юрой из дома, и треплемся без передышки, обсуждая дневные впечатления. Адриан и я вечно спорим. Сталкиваются разные взгляды на войну – цивилизованный, европейский, которого придерживается Адриан, Уповающий на мирные переговоры, гуманитарную помощь и Разумное разрешение конфликтов, и дикий, с примесью Азии, свойственный мне, всегда берущей в расчет жестокие законы человеческой природы, не подчиняющейся доводам рассудка. Я знаю, что если отважная кавказская раса берется оружие, то это надолго. Выстрелы в этих краях – единственные аргументы, национальное тщеславие – единственный закон. Стало модным подвергать свою жизнь опасности. видела в местной больнице мужчину, раненного в голову, которому Удалили часть мозгового вещества. Теперь у него на У страшная пульсирующая впадина. Я слышала, как врач успокаивал его: "Мы тебе установим такую пластинку в черепе, что никакая пуля не пробьет; Через несколько месяце снова будешь воевать!" Здешние люди, едва затронутые цивилизацией и способные на любое бесчинство, действуют, не ведая нерешительности, свойственной утонченным, впечатлительным натуру Адриан пытается найти объективные причины ожесточенности кавказских войн, я же отношусь к ним как к стихийному бедствию, как к грозному явлению природы, перед которым следует смириться и отступить в страхе, как отступает человек перед землетрясением или извержением вулкана Мужчины нуждаются в войне, как и в сексе. Кто из них хоть раз заглянул в обольстительное лицо зла, тот не в силах отвести зачарованного взора.
Обаяние войны сильнее всего проявляется в человеческих историях, когда мирные по своей природе люди, часто незначительного характера, волею трагических обстоятельств достигают героических высот. Судьба жестоко берет их в оборот и ставит в такие условия, что они перерастают собственную обыкновенность.
Я слушала чудесные саги о подвигах и спасениях из плена в холодной слякотной Гудауте за стаканом вина, протягивая ноги к теплой печке, и глаза у меня блестели, как в детстве, от предчувствия счастливой развязки. Я представляла себе, как дома, устроившись поудобнее в кресле и закутавшись в • плед, с чашечкой чая в руках я буду пересказывать лучшие истории на свете, страшные сказки, которые кажутся невероятными в мирной Москве.
Гамгия Амиран, режиссер абхазского телевидения,
18 января
вместе со съемочной группой летел на вертолете, везущем гуманитарную помощь. Над грузинским селом Сакен вертолет сбили. В эти страшные минуты, когда машина падала, абхазский оператор стал снимать собственную гибель. Но летчик, прослуживший год в Афганистане, умудрился посадить вертолет. Не успели пассажиры возблагодарить бога за чудесное спасение, как возникла новая угроза – вертолет по несло прямо в горную пропасть, но чудом на самом краю с удержался, зацепившись за пень.
Абхазская съемочная группа, состоявшая из трех человек, тут же взяла интервью у летчика, находившегося в состоянии шока.
Но за последние полчаса смерть приготовила им треп ловушку. К вертолету бежали вооруженные до зубов люди стреляя на ходу. Летчик велел всем выбросить оружие, но есть. Но среди пассажиров, везущих муку, военных не казалось. Вертолет окружили и всех взяли в плен.
и его товарищи провели в подвале девятнадцать пней. Они прошли все круги ада и мечтали только об одном – о смерти. Чтобы сделать ее легкой и быстрой, они наметили своих возможных убийц среди охранников – тех, кто славился меткостью в стрельбе. Но когда они обратились с подобной просьбой к намеченным палачам, то даже в душах этих людей, закаленных холодным цинизмом войны, что-то дрогнуло.
Они оскорбились отведенной им ролью.
Заложников избивали ежедневно. Каждый раз, идя на допрос, Амиран прощался с товарищами. Однажды пьяный тюремщик вывел его во двор, поставил к стенке и направил на него пулемет. Он раскачивался и выкрикивал грязные ругательства.
Заложники, видевшие эту сцену, побелели как полотно. Но что-то отвлекло внимание тюремщика, и он отложил казнь на неопределенный срок.
Пленных трижды пытались обменять. Первый раз обмен не состоялся, потому что начальник грузинского отряда, поехавший осматривать трупы, предъявленные абхазской стороной, был невозможно пьян и не смог опознать погибших друзей.
Второй раз молодой грузинский воин при обмене узнал своего погибшего брата.
Потеряв разум от страданий, он ворвался в автобус, где сидели заложники в ожидании своей участи, с криками: "Я сейчас найду кого-нибудь для расстрела!" Он уже выбрал себе жертву и поволок ее к выходу, когда его, ослепленного болью, остановили его же товарищи.
И в третий раз жители села Сакен собрались на совет с Целью решить судьбу заложников. Они много выпили вина и громко спорили. Крики тех, кто требовал кровавой мести, Доносились до комнаты, где томились пленники. Когда Участники совещания разошлись, пленные стали умолять охранника сообщить им решение.
Охранник сжалился и сказал:*Мы решили подарить вам жизнь".
Ни один человек не в состоянии трезво оценить свои Нравственные и физические возможности. Только война, Только экстремальные условия определяют истинную цену 1Чности. Одна молоденькая абхазская журналистка до войны не знала о том, что способна, находясь на четвертом месяце беременности, добраться из Сухуми до Гудауты пешком через джунгли. Она шла босой, так как порвала свою обувь.
Шофер Вадим, который возил нашу журналистскую компанию на фронт, тоже не представлял себе, что ему придется из Гудауты в Адлер вести через тропический лес свою жену сестру и четверых детей. Они шли трое суток, трехлетнюю девочку Вадиму пришлось нести на спине, так как она терялась в высокой траве. На вторые сутки кончилась еда, дети постоянно плакали от голода. Их спасли встретившиеся на пути русские туристы, которые накормили до отвала измученных странников тушенкой и макаронами.
На войне человек нередко переходит барьер страха, после которого он не боится ни бога, ни черта. Сергей К., украинец, женатый на абхазке, житель города Гагры, впервые узнал страх, когда в город пришли грузины. За него вступился сосед по дому, грузин. Не легче стало, когда в город вошли абхазцы. Поздно ночью к нему в квартиру ворвались трое абхазских бандитов и увезли его на расстрел на берег моря, босого и в пижаме. Сергея завели по колено в воду. Он пытался выяснить, за что его хотят убить. "Ты помог бежать из города своему соседу-грузину", – заявили бандиты. (Действительно, сосед был ранен, и кто-то вывез его из Гагр.) "Это сделал не я, о чем очень сожалею, – сказал Сергей. – Мой сосед – порядочный и добрый человек, он спас меня, мою жену и моих детей, когда город держали грузины. Если бы он обратился ко мне за помощью, я непременно помог бы ему".
Справа, неподалеку от места готовящейся трагедии, находился корабль. То ли люди на корабле заметили спектакль, происходящий на берегу, то ли просто они маялись от скуки – во всяком случае, на корабле выстрелила пушка. В то же время бандиты заметили, что слева по направлению к ним по берегу движется человек. Два этих нелогичных факта – стреляющий корабль и гуляющий в два часа ночи мужчина – заставили бандитов изменить свои намерения.
"Если хочешь остаться в живых, ты должен дать нам гуманитарную помощь", – заявили разбойники. "Что вы имеете в виду?" – удивился Сергей. "Завтра привезешь в назначенное место свой автомобиль". Сергей немедленно согласился и на следующий день явился на место встречи с двадцатью родственниками своей жены. Но перевес оказался на стороне бандитов, которые собрали сорок человек. Не миновать бы кровавой битвы, если бы на противоположных сторонах* нашлись бы родственники. В Абхазии родственные связи святы, и дело уладили миром.
Выражение "гуманитарная помощь" чрезвычайно попуяпно в этих местах. Я присутствовала на пиршестве в абхазом отряде, где лакомились только что зарезанным и сваренным в огромном котле бычком, запивая его кислым вином. Этого бычка все называли "гуманитарной помощью". Его доставил в дар войску какой-то местный крестьянин. Люди ели, пили, говорили набившие оскомину тосты о неизбежной победе над врагом. Я томилась скукой и думала:
"Безумцы! Снова эти дети Кавказа берутся за оружие с той же легкостью, как мальчишки за рогатку".
Война приобретает регулярный характер. На линии фронта, проходящей по реке Гумиста, абхазцы вывесили плакат: "Режим дня. Подъем – 9 часов утра. Перестрелка – с 1о до 2. Обед – с 2 до 3 часов дня". Дело в том, что время обеда на грузинском и абхазском фронтах не совпадает – часто осколки от взрывов залетают в тарелки с супом. Но плакат, к сожалению, грузины сбили пулеметной очередью.
В Эшерах осыпаются с деревьев золотые шарики мандаринов и гниют на холодной, стынущей земле. Собирать их опасно, так как территория обстреливается установками "Град". Это была дивная картина – сады, манящие зрелыми плодами, зеленые ветки с вспыхивающими в листве оранжевыми огоньками мандаринов, гнущиеся под тяжестью снега. Им бы подошло эффектное название "садов смерти". Цитрусовые на снегу теряют свой обычно самодовольный вид.
Линия фронта начинается сразу же за мандариново-снежным раем. Мне пришлось играть перед камерой роль храброй девочки-журналистки, которая ездит на войну, чтобы написать правду. Совершенно идиотская роль, тем более что у меня поджилки тряслись от страха. По сценарию, я Должна была бежать через простреливаемые участки с легкостью горной козы, с блокнотиком в руках. Этакий отчаянный чертенок. Но я так изнемогала от ужаса, что у меня заплетались ноги и я беспрерывно падала в грязные лужи. Так "Бывает только во сне, когда хочешь убежать от опасности, но никак не можешь, ноги наливаются свинцом, руки тянут к земле, и чем больше стараешься, тем медленнее получается. Когда я добралась до окопов, то мои новые джинсы и небесно-голубая курточка оказались залитыми грязью. Зато получилась неплохая картинка для камеры – бесстрашная журналистка терпит лишения и работает в нелегких условиях.
Я оценила профессионализм Адриана. Он первый раз налился в военных условиях, но держался с завидным хладнокровием. Казалось, он совершенно лишен нервов. Его интересовало только дело. Он работал. Все мелкие страсти и страхи должны были отойти на второй план. Работа газетчика сулит большую безопасность, чем профессия тележурналиста. Я могу написать свой материал, отсиживаясь в оком пах.
В телерепортаже необходимы сильные и даже кровавые сцены. Чем больше крови, тем эффектнее видеоряд. Операторы и журналисты телевидения не могут не рисковать собой Меня восхищало мужество Адриана и одновременно раздражало его упорство. Он мучил меня вопросами, я сбивчиво отвечала, нервно прислушиваясь к каждому выстрелу.
"Зачем ты ездишь на войну?" – спрашивал Адриан. "Из чистого эгоизма. Опасность придает особый вкус жизни, – отвечала я. – А ты думал, что я хочу написать бессмертные статьи о том, что война – это плохо? Все и без того знают, что это плохо. Однако воюют. Меня не интересует военная статистика – сколько снарядов сброшено, сколько выстрелов сделано, на чьей стороне правда или сила. Мне интересно, на что способен человек, когда судьба берет его за горло".
Мы выпили окопной водки и отправились в обратный путь. Пробегая первый опасный участок, я зацепилась каблуком за камень и упала так, что ноги поднялись выше головы. Со стороны было похоже, что я пытаюсь кувыркаться. Я представила себе, какая я смешная и нелепая мишень. Сзади улюлюкали бойцы, подбадривая меня криками. Оператор Юра снял это эффектное падение, после чего заметил: "Хорошо бы после этого кадра дать картинку "Скорой помощи". Тогда бы зрители подумали, что тебя убили или по меньшей мере ранили". "Почему-то я сегодня плохо воспринимаю черный юмор", – ответила я, натужно улыбаясь.
5марта
. Деньги – лучшее, что есть на свете. Эти восхитительно хрустящие бумажки могут творить чудеса. А как кружит голову запах новеньких, только что отпечатанных банкнот! Две тысячи марок казались мне огромной суммой, но они растаяли за три дня. Я долго думала, как наиболее разумно их потратить, и вскоре нашла им отлично применение – пригласила мужа в один из самых дорог ресторанов Москвы – в Боярский зал отеля "Метрополь"-Мы заказали паштет из гусиной печенки, блины с икрой запеченную осетрину, изумительные домашние пирожки грибы и всякую всячину и не осилили даже половины приготовленных блюд.
Мы разорялись самым приятным образом, позволяли себе расточительные шалости – поедали семиэтажные ужины в ресторанах, изучали поэзию изысканных десертов и музыку вин. Часто бывало так, что вечером муж под влиянием любви и горячительных напитков выкидывал 6о ооо рублей за букет роз, а утром нам не на что было завтракать.
К нашей взаимной страсти примешивается элемент насилия. Андрею нравится брать меня жестоко, причиняя боль, не думая о моих желаниях, и это пробуждает во мне древние инстинкты подчинения. Я властвую днем, но не желаю командовать ночью.
Сладкое любовное унижение засасывает меня в опасный водоворот. Ночью приятно быть роскошной вещью, у которой есть господин, о том, что ты личность, вспоминаешь только утром. 5 апреля. Вот уже месяц я страдаю от автобиографического зуда и перекладываю на бумагу собственные страсти и страдания. Все, что в жизни выглядит отталкивающим, бестолковым, безвкусным, сентиментальным, я живописую, обволакивая каждую эмоцию бархатом метафор. Все мои друзья и любовники – персонажи произведения, и я обращаюсь с ними без всякой жалости, хладнокровно расправляюсь с их чувствами, вскрываю скальпелем собственную душу, вынимаю из нее все накопленное годами, все приготовленное впрок, и остаются пустота, холод и равнодушие. Выплескивая сердечные страдания, анализируя их и классифицируя, подбирая к ним нужную формулу, я избавляюсь от былой боли и нахожу покой, больше похожий на моральную летаргию. Я пишу и мечтаю об успехе, о славе, которую положу к ногам Андрея как бесценный подарок.
Я нахожусь под обаянием слов, и мне не важно, о чем я говорю, лишь бы это было сказано изящно и со вкусом. Тема, герои, события – все только повод для изысканной Словесной игры. Блестящая отделка банальных чувств – Вот что такое, в сущности, творчество. Что за чудовищная, бесчеловечная работа! Вечно занимать позицию наблюдать, запоминать свои эмоции даже в постели, целуясь и ласкаясь, запасать впрок свои ощущения, страдая от любви видя, как страдают другие, анализировать эти муки, наводить кличку для каждого чувства, безучастнорассудочно рать на происходящее, откладывая в ячейки памяти поступки, жесты, выражения глаз, стоны, движения истом оставлял собой довольно тягостное зрелище, от которого меня отвлекли чудесные картины художницы Тани Морозовой -. стремительные синие лошадки, бегущие в нежном сиянии.
После вернисажа публика отправилась на концерт, проходивший в зале с фиолетовыми пятнами света и коровьей шкурой на стене. Здесь жгли ароматный старый, сраженный молнией можжевельник. Местные музыканты научились извлекать душераздирающие звуки из предметов, не предназначенных для искусства, – из разнообразных металлических пластин и тазов, подключенных к электричеству. У этой музыки, подражающей песням тибетских монахов, мертвая хватка, она встряхивает, разминает и топчет нервы. В дни больших праздников (например, 5 мая – день рождения пани Брони, милейшей артистической старушки-шизофренички) эта своенравная музыка перемещается из закрытых помещений на улицу, прерывая добропорядочные, шаблонные сны окрестных жителей. В таких случаях Петлюра лично звонит в местное отделение милиции и заранее предупреждает, что планируется маленький гудеж. Вечером стражи порядка терпеливо отвечают на звонки перепуганных граждан, что на территории петлюровского двора ничего не взрывается, не горит и никого не убивают.
В этом суверенном государстве находят приют люди с неколебимым сознанием собственной неповторимости и существующие вопреки здравому смыслу. Здесь живут такие достойные наблюдения объекты, как элегантный Вадим, поклонник Мэрилин Монро, подкладывающий себе грудь и бедра с тем, чтобы походить на знаменитую красавицу, художник Аристарх, недавно сшивший фрак из кусков-растянутого мяса (фрак продержался всего три дня, потом его съели). Герман, который изобрел любопытный музыкальный инструмент – к металлической трубе с одного конца приставляют паяльную трубку, к другому концу подключается микрофон, усиливающий звуки, которые издает огонь в трубе. Высота звука зависит от длины трубы. Тот же Герман мечтает о создании храма природы, в котором под воздействием ветров и дождей пела бы каждая деталь.
Петлюровский двор стал крепостью для многих чудаков, избегающих повседневности.
За его воротами начинается враждебная территория, полная ловушек. "Ты тплм" г1П'"1' ставь, в каких условиях сейчас живvт ечисть. На лестничной площадке, в квартире номер один живет; например, Марья Петровна, старая коммунистка, и ее Иван Иваныч в кепочке "Зарница".
Первый шок для художника. На второй квартире надпись ("офИс", из нее вываливается жлоб, весь в коже, обвешанный ключами от сейфов и "Мерседесов". А в квартире номер три проживает Вася-металлист, который бьет художнику морду при всяком удобном случае. Мир вокруг враждебен. Все считают художника ненормальным, а для него мысли и поступки соседей безумны. Чтобы убить в себе страх, чтобы не видеть людей, которые нападают, творческий человек использует наркотики, потому что он беззащитен. Это только я сильный, я уже родился наркоманом и не нуждаюсь в специальных препаратах для открытия духовных центров.
А здесь у нас покой, свобода и, главное, безопасность. Ни одна сволочь не может помешать радоваться жизни. И народ бросает курить "травку", потому что нечего бояться, потому что вселенная открывается сама собой. Я вообще считаю, что люди должны селиться по ячейкам – коммунисты с коммунистами, рокеры с рокерами, панки своей коммуной, бизнесмены в своих домах. И не будет столкновений".
Петлюровский двор возник три года назад. В то время художника Сашу Ляшенко выгнали из мастерской из-за отсутствия у него московской прописки. "Я направился в сторону ветра в поисках жилья, – рассказывает Саша. – Ветер привел меня на Петровский бульвар. Иду, смотрю, вдруг… Оба! Дворик! Я и раньше на него обращал внимание, но не встречал в нем прежде Брони. Стоит посреди двора старушка. Я ближе к ней и говорю: "Ух ты! Привет!" А она мне: "Здрась-те" – и делает реверанс. "Вот те раз", – думаю я и делаю па-Де-па. Кланялись мы, кланялись, и тут я говорю: "Нет ли у вас жилплощади приземлиться?" А она отвечает: "Целый этаж свободен. Большинство жильцов выехало, только мы с Володей остались". И тут выходит Володя (Абрамыч), славный такой, сопливый. И понял я, что пришел домой.
Но за двор пришлось бороться. В одном из домов поселилась казачья организация – пацаны 167 лет. Они бегали о крышам с шашками наголо, дрались и напивались. Я стал Разлагать их изнутри, читал им лекции о военной дисциплине Рекомендовал им ехать в степи учиться воевать. Своими Реальными провокациями я очистил двор от мальчишек, потом взялся за местных алкоголиков, которые заходили в наши дома выпивать, поскольку здесь неподалеку пивняк.
Я устроил несколько красивых фейерверков – шуму и страх,, от взрывов много, а вреда никакого. Алкоголики сдали свои позиции. Потом мы гоняли наркоманов, которым нравилась эта духовно прокачанная территория. Здесь тихо, спокойно культурно, они приходили расслабиться и "пыхнуть".
Мы за это место сражаемся, как воины за свою крепость Мне нравится брать людей, сытых духовно и материально попробовавших все ценности, их нельзя спровоцировать на подлости: "Вот тебе сто долларов, подожги Петлюру". Поджоги пытались делать кооператоры, которые хотели сюда вселиться. Этот гектар земли принадлежит одному акционер, ному обществу. Чтобы выселить отсюда художников, хозяева места подослали к нам таганскую мафию, а мы для защиты пригласили "Московских волков" (это молодежная военизированная организация). В трудные дни мы построили баррикады, установили на них штыки, политые красной краской, и написали "кровь", организовали круглосуточное дежурство. Пока мы наш двор отстояли, но кто знает, что будет дальше. В конце концов, кому мы мешаем? К нам пол-Москвы на концерты и выставки приходит, здесь талантливые люди могут спокойно творить, здесь постоянно живут иностранные художники и музыканты. У нас жуткий район – Центральный рынок и урковые рестораны, от них – стрельба, а от нас – песни".
Петлюра действует как диктатор. Его правило: "Три крупных ошибки – и провинившийся покидает территорию". В ошибки входят наркотики, привод сомнительных друзей, неучастие в трудовой деятельности коммуны. Он окружает диктаторской любовью и своих больных старичков – пани Броню и Абрамыча. Он привозит им подарки из-за границы, кормит, следит за их чистотой. Абрамыча заставляет вытирать сопли и бегать по утрам в кедах и спортивном костюме. Два раза в месяц Петлюра и его жена моют Броню и Абрамыча в ванне.
Во дворе процветает культ пани Брони, устроен музей* вещей, выставляются ее картины – она работает в стиле наива. Но Петлюра жалуется, что в последнее время Брон избаловалась – слишком много ей дают денег и подарков! В Германии ее просто носили на руках. "Броня стала фальшивить, играть под наив, – сердится Петлюра.
– Она тер* непосредственность ние костры и проводят совещания, и абсурдная спиральная лестница, уходящая в никуда. Здесь не терпят лентяев, отлынивающих от общественных работ. У каждого есть свой участок территории, который он должен убирать. В столовой по очереди готовят еду. Дома, стоящие на честном слове, тоже требуют постоянных забот.
Моим гидом по лагерю был музыкант и художник Паша, наголо бритый мускулистый ангел, в прошлом один из главарей воронежской шпаны. Вечером, увидев таких парней, вы инстинктивно переходите на другую сторону улицы. Но Паша расстался с дурной привычкой решать спорные вопросы с помощью кулаков, хотя не утратил волчьего гипнотизирующего взгляда. Паша ненавидит длинноволосых хиппарей, которые, по его мнению, редко моются, много валяют дурака и гадят во дворе.
Человека можно уважать лишь за то, что он упрямо создает в своей области – картины, музыку или стихи, которые часто не понимаются и подвергаются насмешкам.
Паша обещал мне показать "кое-что интересное" и с этой целью привел меня в большой зал разрушенного дома, где ветер шелестел кусками черного полиэтилена.
Мы влезли на подоконник выбитого окна и увидели странную картину. Прямо за границей петлюровского царства начинались самые престижные теннисные корты Москвы. В этот по-летнему теплый день их заливало солнце. На кортах тренировались богатые жизнерадостные бизнесмены, из тугих спортивных трусиков вываливались сытые животики. "Ваучеры", – презрительно сказал Паша. Так во дворе называют состоятельных покупателей картин. Абрамыч чует их нечистый дух за версту, он выскакивает во двор, размахивая соплей и детской сабелькой, и кричит страшным голосом: "Пошли вон, Негодяи!" Сцена с кортами своей напыщенной театральностью просилась в фильм "Два мира," два образа жизни". Богатые и бедные. Не все так просто. Этот двор не назовешь банкротом. место, где банду дворовых собак кормят продуктами из ва-Л1°тных магазинов, трудно заподозрить в нищете. Саша, где ты деньги берешь? – спросила я Петлюру.