Страница:
Москва полнилась слухами. Говорили, что к столице движутся колонны танков, что ночью предполагается штурм Белого дома, что в больнице Склифосовского приготовлены места для возможных жертв. Мой друг Андрей, человек очень осторожный, зная мою горячность, купил на вечер билеты в •! Харьков, чтобы увезти меня к своим родственникам.
Когда я ворвалась домой в половине восьмого вечера, все переполненная новостями, он жарил на кухне мясо и велел мне поторопиться, чтобы не опоздать на поезд. Я рассеянно скидывала вещи в сумку, рассчитывая протянуть время. Потом подошла к Андрею, поласкалась, как кошечка, и умоляющим голосом сказала: "Милый, поезжай один. Я остаюсь. Извини за патетику, но революция бывает не каждый день, я должна все видеть своими глазами". Андрей тяжело вздохнул и сказал: "Ладно, остаемся вместе, только нужно сдать билеты на поезд до девяти часов вечера – вернуть хотя бы часть денег".
После ужина, когда мы торопливо одевались, чтобы успеть на вокзал, я вдруг испуганно сказала: "Андрей, а если нас сегодня убьют? Мы ведь даже не позанимались любовью напоследок". – "Но мы не успеем тогда сдать билеты", – возразил практичный Андрей. "А вдруг успеем", – просительно сказала я, увлекая его к постели. И двадцать минут чудесного экстаза были украдены у времени.
Мы приехали на вокзал в пять минут десятого, когда наши билеты уже превратились в ничего не стоящие клочки бумаги. "Ну вот, теперь мы без денег", – грустно заметил Андрей.
В десять часов вечера мы подошли к баррикадам на Краснопресненской набережной, куда с торопливостью муравьев стекались тысячи людей. Энергичные молодые люди преградили нам путь: "Женщин, решено не пускать". – "Как это не пускать? – возмутилась я. – В данный момент я не женщина, я журналистка". Они заулыбались:
"Удостоверение есть?" – "Разумеется". Пробираясь к Белому дому сквозь возбужденную наэлектризованную толпу, нам пришлось еще несколько раз предъявить мое удостоверение. Мы реально увидели ту работу, которую за одни сутки провели защитники российского правительства. Были сформированы добровольные отряды, чувствовалось подобие воинской дисциплины. Добровольцев вооружили металлическими палками и снабдили респираторами и марлевыми повязками на случай газовой атаки.
К Белому дому доставили продукты.
В одиннадцать часов вечера вступил в действие комендантский час. Моросил мелкий противный дождь, и люди грелись у костров. Мы вымокли до нитки и замерзли так, что 3Уб на зуб не попадал. "Надо было водки взять", – сказала я, стуча зубами, Андрею. Мы пристроились в нишу, укрывающую от ветра, к костру, у которого грелся один отряд. "Даша, и ты здесь?" – услышала я радостный возглас. Я рассмотрела в свете костра знакомые лица – студенты из ДАСа. Имена Этих людей я запамятовала, но определенно встречалась с ними в коридорах общежития и часто болтала. Я скрыла эту неловкость самой сердечной улыбкой. Дождь смыл с моего лица косметику, и я выглядела жалким взъерошенным воробышком. Мне одолжили куртку, красную вязаную шапочку и кусок полотенца, который надо было смочить водой и закрыть нос и рот на случай газовой атаки.
Началось долгое томительное ожидание, когда чувствуешь себя таким опустошенным.
Ничего уже нельзя сделать или изменить, все готово и отрегулировано – остается только ждать. Мы вздрагивали от каждого приказа, разносившегося через микрофоны.
Особую тоску наводил священник, пришедший помолиться за защитников. Он спрятал в нише от дождя свечи и громко пел молитвы в сопровождении маленького хора.
"Господи, лучше бы он замолчал, – думала я в раздражении, – кажется, будто тебя хоронят и дождь покрывает всех, как саван". От холода я так тянула ноги к огню, что вскоре в воздухе появился аппетитный запах паленых кроссовок. Из состояния странного оцепенения меня вывел очередной приказ всем отойти от стен. Вооруженные охранники, за севшие в самом Белом доме, опасались, что во время предполагаемого штурма заденут мирных и практически безоружных добровольцев.
После полуночи вдалеке послышались выстрелы. Холодные пауки страха поползли по моей спине. Ко мне подошла решительного вида женщина и спросила, умею ли я перевязывать раненых. Она смотрела на меня с плохо скрываемым презрением, как на существо, из которого нельзя извлечь ни какой выгоды. (И правда, толку от меня в этой ситуации было мало.) Я храбро кивнула ей в ответ, получила два бинта и последующие полчаса приставала к Андрею с просьбой объяснить мне технику перевязки.
От долгого ожидания и страха я безумно захотела в туалет. Но как осуществить это естественное дело в присутствии тысячи мужчин? Единственный выход – укрыться в нише здания и справить там малую нужду. К моему облегчению, по сигналу тревоги добровольцев построили в длинную шеренгу спиной к Белому дому. Я и Андрей тихонько крались к нише за спинами защитников, но, на беду, я споткнулась в темноте о пустую бутылку. Услышав звон разбитого стекла, развернулся весь строй, гремя металлическими палками. "Что вы там делаете? – заорали нам в мегафон. – Был же приказ всем отойти от стен". Мы со смиренным видом сменили направление, но, улучив момент, быстренько добежали до ниши и там, хихикая, с великим облегчением помочились. "Теперь нам не придется писать на стенах Белого дома свои имена, – сказала я Андрею. – Мы, как кошки, пометили место своего пребывания".
Это маленькое происшествие ослабило наше напряжение. "Мне осточертели эти постоянные построения добровольцев, эти приказы, которые только сеют панику, эти люди, которые разгуливают с видом героев и постоянно говорят мне, что женщине здесь не место, – заявила я моему другу. – Где-то неподалеку слышны выстрелы, там происходит что-то важное, а мы сидим здесь, запертые в ловушке, и ждем неизвестно чего. Лучше пойти в город".
Снова пройдя все кордоны, охраняющие подступы к Белому дому, мы наконец выбрались на пустынные, залитые светом улицы города. Приближаясь к Калининскому проспекту, мы услышали все нарастающий гул. Тоннель на перекрестке проспекта и Садового кольца был окружен тысячами возбужденных людей, чьи голоса, вибрирующие от эмоций, походили на жужжание огромного потревоженного улья. Когда мы спустились в тоннель, нам стала понятна причина общей взвинченности. Толпа людей, как море, вышедшее из берегов, затопила выход из тоннеля, не пуская три бронетранспортера. Один из БТРов сумел вырваться и ушел, смяв троллейбус в качестве баррикады.
На асфальте были видны кровавые лужи и жуткие желтоватые кашицы. "Господи, что это?!" – спросила я у рядом стоящего мужчины. "Человеческие мозги, – сказал он голосом, близким к истерике. – Задавили троих ребят". Чья-то заботливая рука оградила деревянными дощечками эти страшные следы и поставила маленькие горящие свечи.
На лицах присутствующих здесь журналистов с видеокамерами и фотоаппаратами читалась тайная жажда сенсации. Меня поразило счастливое выражение лица какого-то американца – казалось, он испытывал удовольствие зрителя, сидящего в первом ряду кинотеатра. Пред ним развертывалась великолепная драма. В каком-то странном опьянении он случайно ступил в лужу крови, его вежливо попросили отойти.
Я немного стыдилась своего журналистского инстинкта, который затмевал ощущение трагедии и интересовался только фактами. Но выяснить ситуацию оказалось нелегко.
Шок мешал очевидцам трезво оценить происшедшее и ясно изложить последовательность событий. Из бессвязных рассказов сложилась общая картина: толпа образовала затор, не давая БТРам двигаться. На одну из боевых машин набросили брезент, закрыв ей смотровое окно. Тяжелая машина завертелась На месте, давя людей. Обезумевший от страшного зрелища народ бросал в БТРы бутылки с горючей смесью. Точное количество погибших никто не мог назвать, но говорили, что не больше пяти человек.
Мы побежали искать телефонный автомат, но в будкам были оборваны трубки.
Пробежав несколько кварталов, мы наконец нашли исправный автомат и позвонили в ночную службу редакции "Комсомольской правды". Я не могла привести в порядок свои мысли и говорила короткими бессвязными предложениями: "Танки в тоннеле… Мозги на асфальт те… По меньшей мере три трупа…" Мой редактор Дима' Муратов, стараясь извлечь какой-то смысл из моего бреда, стал задавать вопросы: "Даша, может быть, это не танки, a БТРы?" – "Боже мой, откуда я могу знать? Ведь я занимаюсь светской хроникой", – занервничала я. (В тот момент я Действительно имела смутное представление о боевых машинах.! "Выясни, что это за вид техники и куда отвезли трупы", – дал указания Дима.
Когда мы вернулись в тоннель, массовая истерика достигла своего девятого вала. Люди потеряли контроль над своими эмоциями и готовы были совершить непоправимое. Они рвались к БТРам с кровожадным намерением совершить расправу над танкистами. Но нашлись люди, обладающие здравым смыслом и выдержкой.
Они взяли под свою защиту танкистов и не дали совершиться еще одному бессмысленному убийству. Эти отважные ребята казались островками спокойствия в безумном людском море.
Я передала по телефону более рассудительный рассказ о событиях, и мы снова отправились к Белому дому. Там все было мирно, народ потихоньку разбредался, и все казались праздными гуляками. На крышах троллейбусов, служивших баррикадами, сидели веселые компании и пели под гитару: "Рок-н-рол мертв, а я еще нет".
Установилась странная, почти карнавальная атмосфера предчувствия победы.
Неистовая мистическая ночь заканчивалась, все демоны вернулись обратно в ад, пожрав три молодые жизни.
Тихим ясным утром мы шли по центру города пешком, так как не было ни одной машины. Вдруг мы увидели мчащийся на всех парах одинокий БТР. Казалось, он опоздал к началу событий и теперь спешит посмотреть, чем кончилось дело. Нас позабавила эта сценка, и мы пожалели о том, что нельзя использовать БТР в качестве такси.
После путча нас утомило затянувшееся народное ликование. Хронические митинги, быстро состряпанные песни в честь победы, массовое появление героев, раздачи удостоверений "Защитник Белого дома" – во всем этом было что-то натужное и фальшивое. Политика всегда казалась мне чем-то ненатуральным и безвкусным, как продукты из концентратов. Нам захотелось уехать туда, где не существует условностей общества. Я слыхала об одном прелестном диком местечке на берегу Черного моря, напрочь лишенном правил. Указания о его нахождении, которые мне дали мои друзья, были предельно просты: "В двух часах езды от Геленджика есть деревушка (название я скрою по просьбе моих приятелей). Там идите к морю, поворачивайте в сторону Грузии и топайте до тех пор, пока не наткнетесь на водопад".
Маленький фырчащий автомобиль поздним вечером высадил меня и Андрея в глухой деревушке. У моря кончились всякие признаки света, и мы оказались в кромешной темноте. Горный обрыв тянулся вдоль слишком узкого берега, и суматошные фосфоресцирующие волны легко подкрадывались к нашим ногам. Мне нравится любоваться морем при свете дня, но в темноте оно меня пугает, как все неизвестное, я воспринимаю его как врага, а не отдаюсь ему как любовница.
Трудно себе представить более негостеприимный берег, чем тот, на котором мы оказались. Он представлял собой скопище громадных острых камней, и путь по ним в темноте становился непредсказуемым и опасным. Пройдя несколько шагов, я тут же упала, ободрала кожу на ногах и расцарапала руки. В дальнейшем на трудных участках я предпочитала становиться на четвереньки и двигаться вперед как животное, ведомое инстинктом. Южные ночи ранней осенью становятся холодными, и только день возвращает напоминание о лете. К несчастью, перед отъездом я заболела ангиной, у меня горело горло и текло из носа. Я стала хныкать и жаловаться Андрею, но на этот раз роль беспомощной слабости не удалась. Он шел вперед, молодой и сильный, не оборачиваясь и игнорируя все мои причитания.
Темнота давила на нас, и мы потеряли всякое представление о времени. Мне стало тепло от усердия, я истратила все силы в этом изнурительном походе. Наконец я упала на камни, раскинула руки и сказала, что буду ночевать под открытым небом.
Андрей пустил в ход все способы убеждения – от поцелуев до уговоров: "Дашенька, ты не можешь спать на холоде, не съев чего-нибудь горячего. У тебя еще не прошла ангина. Ну, будь благоразумной, вставай". Я понимала, что он прав, но использовала эти блаженные минуты отдыха, чтобы полюбоваться роскошным звездным шатром равнодушной вечности. Ночь всегда пробуждает у меня религиозные чувства, в страхе мне почудилось, что бог снова начал свою старую игру, и я единственная женщина на земле, а мой Андрей – единственный живой мужчина. В панике я подскочила, полная решимости найти людей в темноте.
Самый трудный участок дороги оказался в том месте, где обрывалась узкая полоска берега, и путнику необходимо! было обогнуть утес, спускавшийся прямо в море. Карабкался по склизким коварным камням, мы услышали тоненькое мелодичное пение воды. Откуда-то сверху спускался родник.
Стараясь сохранить равновесие, мы вцепились в скалу и одновременно припали к обжигающе холодному, таинственному эликсиру жизни. Забыв о своем больном горле, я самозабвенно пила этот ледяной сок земли, на себе испытав могущество родниковой воды, которая восстанавливает силы и лечит. Мы мешали друг другу, сталкиваясь носами и губами,! пока не обнаружили на гладком камне белый пластмассовый стаканчик. Это открытие вызвало у меня бурную радость, которую испытывает, наверное, человек на необитаемом острове, обнаруживший следы своих собратьев. "Но это совсем непохоже на водопад, – остудил меня практичный Андрей. – 1 Значит, нам надо двигаться дальше".
Сочный лепет водопада мы услышали спустя час ходьбы. На горе теплился маленький огонек. Мы полезли наверх и на ощупь нашли привязанный к дереву канат, который облегчал подъем. На горе в наскоро построенной хижине сидели за столом люди при свете фонарика. Один из них, бородатый лесной житель, любезно приветствовал меня: "Здравствуйте, Даша. Нам сообщили, что вы приедете. Хотите водки?" "Это именно то, чего нам сейчас не хватает после трудного пути", – весело сказала я. Нас усадили за стол, дали водки и в качестве закуски тушенки. "Откуда вы меня знаете? – спросила я бородача. – Кажется, мы не встречались". – "Меня зовут Федор, нас с вами познакомила Катя на Ленинском проспекте", – сказал мой знакомый незнакомец. В этом босом человеке, кутавшемся в какие-то подозрительные тряпки, трудно было узнать цивилизованного Федора, с которым мы как-то пили чай.
Водка привела нас в чувство, но все же больше всего на свете нам хотелось спать.
Федор повел нас на консультацию в свою компанию, которая жила в палатках на самой вершине, над обрывом. Люди, гревшиеся у костров, обсудили ситуацию и разрешили нам жить в пустой палатке, расположенной в нижнем ярусе леса, почти у самого моря. Нас снабдили одеялами и проводили до нашего маленького дома. Меня удивляло, с какой легкостью Федор, идущий впереди нас, ориентируется в лесу. Он из любезности освещал нам дорогу фонариком, но вполне мог двигаться и без света. Он был такой же частью леса, как и еноты, приходившие по ночам под палатку заниматься любовью. Я и Андрей заснули в ту ночь в новом логове, крепко обнявшись, невинные и счастливые, как дети.
Утром мы проснулись в раю. Из лесного укрытия мы наблюдали, как вдоль моря движутся совершенно нагие мужчина и женщина, лилово-бронзовые от загара.
Очаровательные и свободные язычники, два прекрасных цветка из легенды – Ева со скульптурными формами и бритой голенькой головой, на которой золотился пушок, Адам, исключительно оснащенный природой для любовных игр, с роскошными длинными волосами. Они прошествовали мимо нас как герои мифов, не обремененные чувством стыда. Эта чистая, нагая свобода, позволительная только в сновидениях, ошеломила нас, и мы спустились к водопаду умыться, уже не заботясь об одежде.
Мир вокруг нас был переполнен избыточным, невероятным блеском солнца. Свет стал нашей единственной одеждой, он струился по телу как золотистая парча. Целыми днями мы купались в водопаде света. Солнечные потоки выжгли другой, суетный и беспокойный мир, где есть путчи, политика и гибель человека является лишь досадным недоразумением.
Впервые я начала боготворить свое тело, собственную хрупкую и прекрасную жизнь.
Ошпаренная солнцем, я могла, как ленивая ящерица, лежать на камнях часами, ощущая счастье физического здоровья. Я обнаружила, что моя кожа светится не только днем, но и ночью – отливает лунным светом, как раковина. Всякий стыд во мне умер. Несмотря на то что у меня были месячные, я все равно разгуливала голой, не стесняясь белой ниточки от тампона между ног.
Ночью меня ожидало восхитительное убежище объятий Андрея. Мой друг, обычно такой сдержанный, просто озверел от желания и нападал на меня, не боясь испачкать кровью чужие матрасы в палатке. Наши тела впивались друг в друга, и впервые я почувствовала естественность и безгрешность любовной страсти. Что может быть невиннее желаний нашей плоти, в пламени которой рождается колдовство новой жизни. В таких краях любовь может цвести круглый год.
С водой у меня сложные отношения. Я могу заплывать глубоко, но мысль о том, что подо мной бездна, вызывает панику. Мое воображение шутит со мной злые шутки. Я закрываю глаза и вижу чудовищные водяные воронки, которые образуются после тонущих кораблей, миллионы мертвецов, которые лежат на дне морском, а их кости оплели водоросли и другие причудливые растения, уродливых рыб с выпученными глазами. И все это покрывает блистательная морская гладь, обманчивая и коварная, как женщина. Море необходимо мне только для созерцания, когда я, сидя на берегу, вплываю в золотое царство фантазии.
Вода возбудила меня только один раз, когда я, будучи девственницей, брала интервью в лучших традициях советской прессы у тридцатилетнего красивого председателя колхоза, который после беседы увез меня купаться на лесное озеро.
Оно светилось, как изумрудный глаз, в глубине леса. У меня с собой не было купальника, я попросила моего спутника отвернуться, так как стеснялась своего тела, а еще больше своих безобразных дешевых трусов.
У самого берега озеро покрывали заросли трав настолько густые, что они образовали плотный зеленый ковер, по которому можно было быстро пробежаться и броситься прямо в; глубину. Я плавала с наслаждением, как русалка, чувствуя, что меня легко подкидывают теплые и холодные ключи. Мне казалось, что в этой темной таинственной воде, покрытой лилиями и травами, обитают на дне прекрасные нимфы. Постоянная смена температуры воды странным образом возбудила мое неопытное тело. Мне чудилось, что кто-то играет мной. Я поплыла к берегу, но выбраться оказалось не просто. Там, где кончался травяной ковер, я не могла достать до дна, и заросли не давали мне подплыть к берегу.
Тогда я плашмя бросилась на траву с протянутыми руками, и бедный председатель, обливаясь потом, вытягивал меня из этого опасного положения. Наши общие усилия, щекочущие водоросли и сознание того, что взрослый мужчина видит меня голой, – все это довело меня до экстаза. Но, когда он вытащил меня, я застеснялась вида своих бледных маленьких грудей. Будучи человеком деликатным, председатель, стараясь не смотреть на меня,; подал мне одежду и скрылся за деревьями. Хотя не ручаюсь, что он не подглядывал.
Море и обилие голых людей резко возбудили мою чувственность. Вся компания излучала чудный аромат здоровья, мне хотелось говорить с моими друзьями о сексе, пока я не поняла, что на подобные разговоры наложено табу. Эти прекрасно образованные, интеллигентные, знающие иностранные языки люди всячески избегали обычных тем, которые обсуждаются в нормальном мире. Они не говорили о политике, деньгах, сексе, карьере, успехах в свете, взаимоотношениях людей. Они делали вид, что эти вещи их совершенно не интересуют. О чем же они беседовали, спросите вы? Об изящных пустячках. Например, произвольно возникает тема – размножение у енотов.
Каждый отпускает по этому поводу какую-нибудь изысканную остроту, фразы перекатываются по кругу, и вскоре любовь енотов вырастает в ком очаровательных нелепиц.
Федор называл свою компанию "обществом любителей русского языка". Действительно, здесь внимательно следили за тщательностью фразировки и точностью употребления слов. Особым удовольствием для них было с мягкой ироничной улыбкой поправлять мои ошибки. Я слишком бурный человек и очень быстро говорю, часто слова не поспевают за моими мыслями. Торопясь высказаться, я несусь вперед, как волк, почуявший добычу, в результате я допускаю простительные, на мой взгляд, ошибки.
Моя пылкость раздражала "любителей русского языка" (надо заметить, что олимпийское спокойствие – тоже одна из важнейших добродетелей в этой компании).
Их ирония в мой адрес постепенно доконала меня, и я давала выход своему раздражению. Густо-розовое домашнее вино, которое можно было купить в поселке, тоже способствовало моей резкости.
Все условности местного этикета на фоне природы казались мне совершенно нелепыми. Почему бы не побеседовать на приятные возбуждающие темы, когда валяешься голым на песке? Любуясь на прекрасных, отглаженных морем мужчин, покрытых апельсиново-коричневым загаром, я никак не могла понять, почему они не возбуждаются. Это считалось чрезвычайно неприличным, если у кого-то возникала эрекция. Андрею несколько раз приходилось забегать в море, чтобы остудить свой член и не скандализировать общество. Фаллический праздник не состоялся. В этом саду Эдема не ползали змеи, нашептывающие Еве и Адаму скабрезности.
В этом мире водились разные чудаки. Был мужичок, который каждое утро появлялся со стороны поселка в девять часов и шествовал мимо нас с горными лыжами на плечах. Где он на них катался в этих жарких местах, одному богу известно. Притом мы никогда не видели, чтобы вечером он возвращался обратно. Это походило на мистику. Жил в лесу еще Один любопытный тип – двадцатилетний колдун Саша, на мой взгляд, просто идиот, которого все жалели.
Однажды жители этого не зарегистрированного на карте крохотного городка увидели странное явление – из-за скал выскочил голый молодой мужчина с громадным возбужденным пенисом и пронесся мимо удивленной компании как видение Воплощенной Эрекции. Куда бежал страстный мужчина, кто довел беднягу до такого состояния никто не знает.
Естественность – то качество, которое я больше всего ценю в людях. Моя Катюша, часто отдыхавшая в этом тайном месте, отличалась редкой непринужденностью чувств. Она рассказывала мне, как однажды, моясь под водопадом со своим возлюбленным, почувствовала сильное желание и немедленно его осуществила. Они целовались, ласкались и владели друг другом так же раскованно, как это делают красивые, гибкие лесные животные, не знающие чувства стыда. Во время этого удивительного секса их застигла группа туристов, проходивших мимо водопада. Они остолбенели от этого красивого зрелища. Но ни Катюша, ни ее любовник уже не имели сил остановить взрыв чувства. Туристы подошли ближе, чтобы рассмотреть все в подробностях, один из них взял ковшик и стал с нежностью поливать два сплетенных тела. Потом любопытные путешественники повздыхали, завидуя такому экстазу, и тихонько ушли.
Та же Катя рассказывала мне об одной веселой американке, которая жила в южном лагере Московского университета. Она была такой хохотушкой и поскакушкой, что все обожали ее. Однажды один ее двадцатилетний поклонник, студент университета, ушел в лес, чтобы справить большую нужду. Он нашел удобную полянку в цветах, снял штаны и занялся приятным делом. Когда процесс пошел, он с ужасом увидел свою любимую американку в трех шагах от себя, которая тоже тужилась, выдавливая из себя экскременты. Она весело крикнула "хай" и помахала ему рукой. Всем известно, как русские мучительно застенчивы, когда дело касается естественных отправлений. Такое зрелище может напрочь убить любовь. Но, к удивлению студента, какающая девушка так его возбудила, что, по его словам, член у него доставал до носа.
Непринужденность свойственна детям, и важно не убить ее суровым воспитанием. Мне всегда нравились дети ДАСа: веселые бесенята, лукавые эльфы, понемногу болтающие на всех языках, умеющие ловко выпросить конфету и ласку. Однажды я пошла звонить в холл общежития и застукала там целующуюся парочку, которая ничуть не смутилась моим появлением. Я сделала звонок и собралась уже уходить, как вдруг заметила в углу холла пятилетнюю негритянскую девочку. Она блестящими от возбуждения глазами рассматривала слишком смелую для ее возраста сцену. С помощью конфет и уговоров мне удалось увести ее. Такие дети, беспокойные и любопытные, вырастают лишенными всяких комплексов, потому что в детстве их мир не ограничивался только своей комнатой.
На море некоторые родители тоже привезли с собой детей. Они бегали такие же голенькие, как их мамы и папы, и всюду совали свой нос. Особенно мне нравилась двухлетняя бесстрашная Сашенька, которая карабкалась по острым камням с настойчивостью альпиниста, а ее родители безмятежно наблюдали за этими опасными походами. У них была своя теория насчет воспитания детей – малыши должны расти не зная страха, так же свободно, как и детеныши животных.
Море пробудило мой вкус к свободе и приключениям, меня потянуло в те места, где закон утратил свою силу и люди повинуются только своим желаниям, где жизнь и смерть идут рука об руку, где в страстной, накаленной атмосфере можно познать несказанное в своей остроте ощущение жизни. Расползающаяся по швам страна породила множество бесконтрольных очагов, где вопросы решались с помощью оружия.
Когда я ворвалась домой в половине восьмого вечера, все переполненная новостями, он жарил на кухне мясо и велел мне поторопиться, чтобы не опоздать на поезд. Я рассеянно скидывала вещи в сумку, рассчитывая протянуть время. Потом подошла к Андрею, поласкалась, как кошечка, и умоляющим голосом сказала: "Милый, поезжай один. Я остаюсь. Извини за патетику, но революция бывает не каждый день, я должна все видеть своими глазами". Андрей тяжело вздохнул и сказал: "Ладно, остаемся вместе, только нужно сдать билеты на поезд до девяти часов вечера – вернуть хотя бы часть денег".
После ужина, когда мы торопливо одевались, чтобы успеть на вокзал, я вдруг испуганно сказала: "Андрей, а если нас сегодня убьют? Мы ведь даже не позанимались любовью напоследок". – "Но мы не успеем тогда сдать билеты", – возразил практичный Андрей. "А вдруг успеем", – просительно сказала я, увлекая его к постели. И двадцать минут чудесного экстаза были украдены у времени.
Мы приехали на вокзал в пять минут десятого, когда наши билеты уже превратились в ничего не стоящие клочки бумаги. "Ну вот, теперь мы без денег", – грустно заметил Андрей.
В десять часов вечера мы подошли к баррикадам на Краснопресненской набережной, куда с торопливостью муравьев стекались тысячи людей. Энергичные молодые люди преградили нам путь: "Женщин, решено не пускать". – "Как это не пускать? – возмутилась я. – В данный момент я не женщина, я журналистка". Они заулыбались:
"Удостоверение есть?" – "Разумеется". Пробираясь к Белому дому сквозь возбужденную наэлектризованную толпу, нам пришлось еще несколько раз предъявить мое удостоверение. Мы реально увидели ту работу, которую за одни сутки провели защитники российского правительства. Были сформированы добровольные отряды, чувствовалось подобие воинской дисциплины. Добровольцев вооружили металлическими палками и снабдили респираторами и марлевыми повязками на случай газовой атаки.
К Белому дому доставили продукты.
В одиннадцать часов вечера вступил в действие комендантский час. Моросил мелкий противный дождь, и люди грелись у костров. Мы вымокли до нитки и замерзли так, что 3Уб на зуб не попадал. "Надо было водки взять", – сказала я, стуча зубами, Андрею. Мы пристроились в нишу, укрывающую от ветра, к костру, у которого грелся один отряд. "Даша, и ты здесь?" – услышала я радостный возглас. Я рассмотрела в свете костра знакомые лица – студенты из ДАСа. Имена Этих людей я запамятовала, но определенно встречалась с ними в коридорах общежития и часто болтала. Я скрыла эту неловкость самой сердечной улыбкой. Дождь смыл с моего лица косметику, и я выглядела жалким взъерошенным воробышком. Мне одолжили куртку, красную вязаную шапочку и кусок полотенца, который надо было смочить водой и закрыть нос и рот на случай газовой атаки.
Началось долгое томительное ожидание, когда чувствуешь себя таким опустошенным.
Ничего уже нельзя сделать или изменить, все готово и отрегулировано – остается только ждать. Мы вздрагивали от каждого приказа, разносившегося через микрофоны.
Особую тоску наводил священник, пришедший помолиться за защитников. Он спрятал в нише от дождя свечи и громко пел молитвы в сопровождении маленького хора.
"Господи, лучше бы он замолчал, – думала я в раздражении, – кажется, будто тебя хоронят и дождь покрывает всех, как саван". От холода я так тянула ноги к огню, что вскоре в воздухе появился аппетитный запах паленых кроссовок. Из состояния странного оцепенения меня вывел очередной приказ всем отойти от стен. Вооруженные охранники, за севшие в самом Белом доме, опасались, что во время предполагаемого штурма заденут мирных и практически безоружных добровольцев.
После полуночи вдалеке послышались выстрелы. Холодные пауки страха поползли по моей спине. Ко мне подошла решительного вида женщина и спросила, умею ли я перевязывать раненых. Она смотрела на меня с плохо скрываемым презрением, как на существо, из которого нельзя извлечь ни какой выгоды. (И правда, толку от меня в этой ситуации было мало.) Я храбро кивнула ей в ответ, получила два бинта и последующие полчаса приставала к Андрею с просьбой объяснить мне технику перевязки.
От долгого ожидания и страха я безумно захотела в туалет. Но как осуществить это естественное дело в присутствии тысячи мужчин? Единственный выход – укрыться в нише здания и справить там малую нужду. К моему облегчению, по сигналу тревоги добровольцев построили в длинную шеренгу спиной к Белому дому. Я и Андрей тихонько крались к нише за спинами защитников, но, на беду, я споткнулась в темноте о пустую бутылку. Услышав звон разбитого стекла, развернулся весь строй, гремя металлическими палками. "Что вы там делаете? – заорали нам в мегафон. – Был же приказ всем отойти от стен". Мы со смиренным видом сменили направление, но, улучив момент, быстренько добежали до ниши и там, хихикая, с великим облегчением помочились. "Теперь нам не придется писать на стенах Белого дома свои имена, – сказала я Андрею. – Мы, как кошки, пометили место своего пребывания".
Это маленькое происшествие ослабило наше напряжение. "Мне осточертели эти постоянные построения добровольцев, эти приказы, которые только сеют панику, эти люди, которые разгуливают с видом героев и постоянно говорят мне, что женщине здесь не место, – заявила я моему другу. – Где-то неподалеку слышны выстрелы, там происходит что-то важное, а мы сидим здесь, запертые в ловушке, и ждем неизвестно чего. Лучше пойти в город".
Снова пройдя все кордоны, охраняющие подступы к Белому дому, мы наконец выбрались на пустынные, залитые светом улицы города. Приближаясь к Калининскому проспекту, мы услышали все нарастающий гул. Тоннель на перекрестке проспекта и Садового кольца был окружен тысячами возбужденных людей, чьи голоса, вибрирующие от эмоций, походили на жужжание огромного потревоженного улья. Когда мы спустились в тоннель, нам стала понятна причина общей взвинченности. Толпа людей, как море, вышедшее из берегов, затопила выход из тоннеля, не пуская три бронетранспортера. Один из БТРов сумел вырваться и ушел, смяв троллейбус в качестве баррикады.
На асфальте были видны кровавые лужи и жуткие желтоватые кашицы. "Господи, что это?!" – спросила я у рядом стоящего мужчины. "Человеческие мозги, – сказал он голосом, близким к истерике. – Задавили троих ребят". Чья-то заботливая рука оградила деревянными дощечками эти страшные следы и поставила маленькие горящие свечи.
На лицах присутствующих здесь журналистов с видеокамерами и фотоаппаратами читалась тайная жажда сенсации. Меня поразило счастливое выражение лица какого-то американца – казалось, он испытывал удовольствие зрителя, сидящего в первом ряду кинотеатра. Пред ним развертывалась великолепная драма. В каком-то странном опьянении он случайно ступил в лужу крови, его вежливо попросили отойти.
Я немного стыдилась своего журналистского инстинкта, который затмевал ощущение трагедии и интересовался только фактами. Но выяснить ситуацию оказалось нелегко.
Шок мешал очевидцам трезво оценить происшедшее и ясно изложить последовательность событий. Из бессвязных рассказов сложилась общая картина: толпа образовала затор, не давая БТРам двигаться. На одну из боевых машин набросили брезент, закрыв ей смотровое окно. Тяжелая машина завертелась На месте, давя людей. Обезумевший от страшного зрелища народ бросал в БТРы бутылки с горючей смесью. Точное количество погибших никто не мог назвать, но говорили, что не больше пяти человек.
Мы побежали искать телефонный автомат, но в будкам были оборваны трубки.
Пробежав несколько кварталов, мы наконец нашли исправный автомат и позвонили в ночную службу редакции "Комсомольской правды". Я не могла привести в порядок свои мысли и говорила короткими бессвязными предложениями: "Танки в тоннеле… Мозги на асфальт те… По меньшей мере три трупа…" Мой редактор Дима' Муратов, стараясь извлечь какой-то смысл из моего бреда, стал задавать вопросы: "Даша, может быть, это не танки, a БТРы?" – "Боже мой, откуда я могу знать? Ведь я занимаюсь светской хроникой", – занервничала я. (В тот момент я Действительно имела смутное представление о боевых машинах.! "Выясни, что это за вид техники и куда отвезли трупы", – дал указания Дима.
Когда мы вернулись в тоннель, массовая истерика достигла своего девятого вала. Люди потеряли контроль над своими эмоциями и готовы были совершить непоправимое. Они рвались к БТРам с кровожадным намерением совершить расправу над танкистами. Но нашлись люди, обладающие здравым смыслом и выдержкой.
Они взяли под свою защиту танкистов и не дали совершиться еще одному бессмысленному убийству. Эти отважные ребята казались островками спокойствия в безумном людском море.
Я передала по телефону более рассудительный рассказ о событиях, и мы снова отправились к Белому дому. Там все было мирно, народ потихоньку разбредался, и все казались праздными гуляками. На крышах троллейбусов, служивших баррикадами, сидели веселые компании и пели под гитару: "Рок-н-рол мертв, а я еще нет".
Установилась странная, почти карнавальная атмосфера предчувствия победы.
Неистовая мистическая ночь заканчивалась, все демоны вернулись обратно в ад, пожрав три молодые жизни.
Тихим ясным утром мы шли по центру города пешком, так как не было ни одной машины. Вдруг мы увидели мчащийся на всех парах одинокий БТР. Казалось, он опоздал к началу событий и теперь спешит посмотреть, чем кончилось дело. Нас позабавила эта сценка, и мы пожалели о том, что нельзя использовать БТР в качестве такси.
После путча нас утомило затянувшееся народное ликование. Хронические митинги, быстро состряпанные песни в честь победы, массовое появление героев, раздачи удостоверений "Защитник Белого дома" – во всем этом было что-то натужное и фальшивое. Политика всегда казалась мне чем-то ненатуральным и безвкусным, как продукты из концентратов. Нам захотелось уехать туда, где не существует условностей общества. Я слыхала об одном прелестном диком местечке на берегу Черного моря, напрочь лишенном правил. Указания о его нахождении, которые мне дали мои друзья, были предельно просты: "В двух часах езды от Геленджика есть деревушка (название я скрою по просьбе моих приятелей). Там идите к морю, поворачивайте в сторону Грузии и топайте до тех пор, пока не наткнетесь на водопад".
Маленький фырчащий автомобиль поздним вечером высадил меня и Андрея в глухой деревушке. У моря кончились всякие признаки света, и мы оказались в кромешной темноте. Горный обрыв тянулся вдоль слишком узкого берега, и суматошные фосфоресцирующие волны легко подкрадывались к нашим ногам. Мне нравится любоваться морем при свете дня, но в темноте оно меня пугает, как все неизвестное, я воспринимаю его как врага, а не отдаюсь ему как любовница.
Трудно себе представить более негостеприимный берег, чем тот, на котором мы оказались. Он представлял собой скопище громадных острых камней, и путь по ним в темноте становился непредсказуемым и опасным. Пройдя несколько шагов, я тут же упала, ободрала кожу на ногах и расцарапала руки. В дальнейшем на трудных участках я предпочитала становиться на четвереньки и двигаться вперед как животное, ведомое инстинктом. Южные ночи ранней осенью становятся холодными, и только день возвращает напоминание о лете. К несчастью, перед отъездом я заболела ангиной, у меня горело горло и текло из носа. Я стала хныкать и жаловаться Андрею, но на этот раз роль беспомощной слабости не удалась. Он шел вперед, молодой и сильный, не оборачиваясь и игнорируя все мои причитания.
Темнота давила на нас, и мы потеряли всякое представление о времени. Мне стало тепло от усердия, я истратила все силы в этом изнурительном походе. Наконец я упала на камни, раскинула руки и сказала, что буду ночевать под открытым небом.
Андрей пустил в ход все способы убеждения – от поцелуев до уговоров: "Дашенька, ты не можешь спать на холоде, не съев чего-нибудь горячего. У тебя еще не прошла ангина. Ну, будь благоразумной, вставай". Я понимала, что он прав, но использовала эти блаженные минуты отдыха, чтобы полюбоваться роскошным звездным шатром равнодушной вечности. Ночь всегда пробуждает у меня религиозные чувства, в страхе мне почудилось, что бог снова начал свою старую игру, и я единственная женщина на земле, а мой Андрей – единственный живой мужчина. В панике я подскочила, полная решимости найти людей в темноте.
Самый трудный участок дороги оказался в том месте, где обрывалась узкая полоска берега, и путнику необходимо! было обогнуть утес, спускавшийся прямо в море. Карабкался по склизким коварным камням, мы услышали тоненькое мелодичное пение воды. Откуда-то сверху спускался родник.
Стараясь сохранить равновесие, мы вцепились в скалу и одновременно припали к обжигающе холодному, таинственному эликсиру жизни. Забыв о своем больном горле, я самозабвенно пила этот ледяной сок земли, на себе испытав могущество родниковой воды, которая восстанавливает силы и лечит. Мы мешали друг другу, сталкиваясь носами и губами,! пока не обнаружили на гладком камне белый пластмассовый стаканчик. Это открытие вызвало у меня бурную радость, которую испытывает, наверное, человек на необитаемом острове, обнаруживший следы своих собратьев. "Но это совсем непохоже на водопад, – остудил меня практичный Андрей. – 1 Значит, нам надо двигаться дальше".
Сочный лепет водопада мы услышали спустя час ходьбы. На горе теплился маленький огонек. Мы полезли наверх и на ощупь нашли привязанный к дереву канат, который облегчал подъем. На горе в наскоро построенной хижине сидели за столом люди при свете фонарика. Один из них, бородатый лесной житель, любезно приветствовал меня: "Здравствуйте, Даша. Нам сообщили, что вы приедете. Хотите водки?" "Это именно то, чего нам сейчас не хватает после трудного пути", – весело сказала я. Нас усадили за стол, дали водки и в качестве закуски тушенки. "Откуда вы меня знаете? – спросила я бородача. – Кажется, мы не встречались". – "Меня зовут Федор, нас с вами познакомила Катя на Ленинском проспекте", – сказал мой знакомый незнакомец. В этом босом человеке, кутавшемся в какие-то подозрительные тряпки, трудно было узнать цивилизованного Федора, с которым мы как-то пили чай.
Водка привела нас в чувство, но все же больше всего на свете нам хотелось спать.
Федор повел нас на консультацию в свою компанию, которая жила в палатках на самой вершине, над обрывом. Люди, гревшиеся у костров, обсудили ситуацию и разрешили нам жить в пустой палатке, расположенной в нижнем ярусе леса, почти у самого моря. Нас снабдили одеялами и проводили до нашего маленького дома. Меня удивляло, с какой легкостью Федор, идущий впереди нас, ориентируется в лесу. Он из любезности освещал нам дорогу фонариком, но вполне мог двигаться и без света. Он был такой же частью леса, как и еноты, приходившие по ночам под палатку заниматься любовью. Я и Андрей заснули в ту ночь в новом логове, крепко обнявшись, невинные и счастливые, как дети.
Утром мы проснулись в раю. Из лесного укрытия мы наблюдали, как вдоль моря движутся совершенно нагие мужчина и женщина, лилово-бронзовые от загара.
Очаровательные и свободные язычники, два прекрасных цветка из легенды – Ева со скульптурными формами и бритой голенькой головой, на которой золотился пушок, Адам, исключительно оснащенный природой для любовных игр, с роскошными длинными волосами. Они прошествовали мимо нас как герои мифов, не обремененные чувством стыда. Эта чистая, нагая свобода, позволительная только в сновидениях, ошеломила нас, и мы спустились к водопаду умыться, уже не заботясь об одежде.
Мир вокруг нас был переполнен избыточным, невероятным блеском солнца. Свет стал нашей единственной одеждой, он струился по телу как золотистая парча. Целыми днями мы купались в водопаде света. Солнечные потоки выжгли другой, суетный и беспокойный мир, где есть путчи, политика и гибель человека является лишь досадным недоразумением.
Впервые я начала боготворить свое тело, собственную хрупкую и прекрасную жизнь.
Ошпаренная солнцем, я могла, как ленивая ящерица, лежать на камнях часами, ощущая счастье физического здоровья. Я обнаружила, что моя кожа светится не только днем, но и ночью – отливает лунным светом, как раковина. Всякий стыд во мне умер. Несмотря на то что у меня были месячные, я все равно разгуливала голой, не стесняясь белой ниточки от тампона между ног.
Ночью меня ожидало восхитительное убежище объятий Андрея. Мой друг, обычно такой сдержанный, просто озверел от желания и нападал на меня, не боясь испачкать кровью чужие матрасы в палатке. Наши тела впивались друг в друга, и впервые я почувствовала естественность и безгрешность любовной страсти. Что может быть невиннее желаний нашей плоти, в пламени которой рождается колдовство новой жизни. В таких краях любовь может цвести круглый год.
С водой у меня сложные отношения. Я могу заплывать глубоко, но мысль о том, что подо мной бездна, вызывает панику. Мое воображение шутит со мной злые шутки. Я закрываю глаза и вижу чудовищные водяные воронки, которые образуются после тонущих кораблей, миллионы мертвецов, которые лежат на дне морском, а их кости оплели водоросли и другие причудливые растения, уродливых рыб с выпученными глазами. И все это покрывает блистательная морская гладь, обманчивая и коварная, как женщина. Море необходимо мне только для созерцания, когда я, сидя на берегу, вплываю в золотое царство фантазии.
Вода возбудила меня только один раз, когда я, будучи девственницей, брала интервью в лучших традициях советской прессы у тридцатилетнего красивого председателя колхоза, который после беседы увез меня купаться на лесное озеро.
Оно светилось, как изумрудный глаз, в глубине леса. У меня с собой не было купальника, я попросила моего спутника отвернуться, так как стеснялась своего тела, а еще больше своих безобразных дешевых трусов.
У самого берега озеро покрывали заросли трав настолько густые, что они образовали плотный зеленый ковер, по которому можно было быстро пробежаться и броситься прямо в; глубину. Я плавала с наслаждением, как русалка, чувствуя, что меня легко подкидывают теплые и холодные ключи. Мне казалось, что в этой темной таинственной воде, покрытой лилиями и травами, обитают на дне прекрасные нимфы. Постоянная смена температуры воды странным образом возбудила мое неопытное тело. Мне чудилось, что кто-то играет мной. Я поплыла к берегу, но выбраться оказалось не просто. Там, где кончался травяной ковер, я не могла достать до дна, и заросли не давали мне подплыть к берегу.
Тогда я плашмя бросилась на траву с протянутыми руками, и бедный председатель, обливаясь потом, вытягивал меня из этого опасного положения. Наши общие усилия, щекочущие водоросли и сознание того, что взрослый мужчина видит меня голой, – все это довело меня до экстаза. Но, когда он вытащил меня, я застеснялась вида своих бледных маленьких грудей. Будучи человеком деликатным, председатель, стараясь не смотреть на меня,; подал мне одежду и скрылся за деревьями. Хотя не ручаюсь, что он не подглядывал.
Море и обилие голых людей резко возбудили мою чувственность. Вся компания излучала чудный аромат здоровья, мне хотелось говорить с моими друзьями о сексе, пока я не поняла, что на подобные разговоры наложено табу. Эти прекрасно образованные, интеллигентные, знающие иностранные языки люди всячески избегали обычных тем, которые обсуждаются в нормальном мире. Они не говорили о политике, деньгах, сексе, карьере, успехах в свете, взаимоотношениях людей. Они делали вид, что эти вещи их совершенно не интересуют. О чем же они беседовали, спросите вы? Об изящных пустячках. Например, произвольно возникает тема – размножение у енотов.
Каждый отпускает по этому поводу какую-нибудь изысканную остроту, фразы перекатываются по кругу, и вскоре любовь енотов вырастает в ком очаровательных нелепиц.
Федор называл свою компанию "обществом любителей русского языка". Действительно, здесь внимательно следили за тщательностью фразировки и точностью употребления слов. Особым удовольствием для них было с мягкой ироничной улыбкой поправлять мои ошибки. Я слишком бурный человек и очень быстро говорю, часто слова не поспевают за моими мыслями. Торопясь высказаться, я несусь вперед, как волк, почуявший добычу, в результате я допускаю простительные, на мой взгляд, ошибки.
Моя пылкость раздражала "любителей русского языка" (надо заметить, что олимпийское спокойствие – тоже одна из важнейших добродетелей в этой компании).
Их ирония в мой адрес постепенно доконала меня, и я давала выход своему раздражению. Густо-розовое домашнее вино, которое можно было купить в поселке, тоже способствовало моей резкости.
Все условности местного этикета на фоне природы казались мне совершенно нелепыми. Почему бы не побеседовать на приятные возбуждающие темы, когда валяешься голым на песке? Любуясь на прекрасных, отглаженных морем мужчин, покрытых апельсиново-коричневым загаром, я никак не могла понять, почему они не возбуждаются. Это считалось чрезвычайно неприличным, если у кого-то возникала эрекция. Андрею несколько раз приходилось забегать в море, чтобы остудить свой член и не скандализировать общество. Фаллический праздник не состоялся. В этом саду Эдема не ползали змеи, нашептывающие Еве и Адаму скабрезности.
В этом мире водились разные чудаки. Был мужичок, который каждое утро появлялся со стороны поселка в девять часов и шествовал мимо нас с горными лыжами на плечах. Где он на них катался в этих жарких местах, одному богу известно. Притом мы никогда не видели, чтобы вечером он возвращался обратно. Это походило на мистику. Жил в лесу еще Один любопытный тип – двадцатилетний колдун Саша, на мой взгляд, просто идиот, которого все жалели.
Однажды жители этого не зарегистрированного на карте крохотного городка увидели странное явление – из-за скал выскочил голый молодой мужчина с громадным возбужденным пенисом и пронесся мимо удивленной компании как видение Воплощенной Эрекции. Куда бежал страстный мужчина, кто довел беднягу до такого состояния никто не знает.
Естественность – то качество, которое я больше всего ценю в людях. Моя Катюша, часто отдыхавшая в этом тайном месте, отличалась редкой непринужденностью чувств. Она рассказывала мне, как однажды, моясь под водопадом со своим возлюбленным, почувствовала сильное желание и немедленно его осуществила. Они целовались, ласкались и владели друг другом так же раскованно, как это делают красивые, гибкие лесные животные, не знающие чувства стыда. Во время этого удивительного секса их застигла группа туристов, проходивших мимо водопада. Они остолбенели от этого красивого зрелища. Но ни Катюша, ни ее любовник уже не имели сил остановить взрыв чувства. Туристы подошли ближе, чтобы рассмотреть все в подробностях, один из них взял ковшик и стал с нежностью поливать два сплетенных тела. Потом любопытные путешественники повздыхали, завидуя такому экстазу, и тихонько ушли.
Та же Катя рассказывала мне об одной веселой американке, которая жила в южном лагере Московского университета. Она была такой хохотушкой и поскакушкой, что все обожали ее. Однажды один ее двадцатилетний поклонник, студент университета, ушел в лес, чтобы справить большую нужду. Он нашел удобную полянку в цветах, снял штаны и занялся приятным делом. Когда процесс пошел, он с ужасом увидел свою любимую американку в трех шагах от себя, которая тоже тужилась, выдавливая из себя экскременты. Она весело крикнула "хай" и помахала ему рукой. Всем известно, как русские мучительно застенчивы, когда дело касается естественных отправлений. Такое зрелище может напрочь убить любовь. Но, к удивлению студента, какающая девушка так его возбудила, что, по его словам, член у него доставал до носа.
Непринужденность свойственна детям, и важно не убить ее суровым воспитанием. Мне всегда нравились дети ДАСа: веселые бесенята, лукавые эльфы, понемногу болтающие на всех языках, умеющие ловко выпросить конфету и ласку. Однажды я пошла звонить в холл общежития и застукала там целующуюся парочку, которая ничуть не смутилась моим появлением. Я сделала звонок и собралась уже уходить, как вдруг заметила в углу холла пятилетнюю негритянскую девочку. Она блестящими от возбуждения глазами рассматривала слишком смелую для ее возраста сцену. С помощью конфет и уговоров мне удалось увести ее. Такие дети, беспокойные и любопытные, вырастают лишенными всяких комплексов, потому что в детстве их мир не ограничивался только своей комнатой.
На море некоторые родители тоже привезли с собой детей. Они бегали такие же голенькие, как их мамы и папы, и всюду совали свой нос. Особенно мне нравилась двухлетняя бесстрашная Сашенька, которая карабкалась по острым камням с настойчивостью альпиниста, а ее родители безмятежно наблюдали за этими опасными походами. У них была своя теория насчет воспитания детей – малыши должны расти не зная страха, так же свободно, как и детеныши животных.
Море пробудило мой вкус к свободе и приключениям, меня потянуло в те места, где закон утратил свою силу и люди повинуются только своим желаниям, где жизнь и смерть идут рука об руку, где в страстной, накаленной атмосфере можно познать несказанное в своей остроте ощущение жизни. Расползающаяся по швам страна породила множество бесконтрольных очагов, где вопросы решались с помощью оружия.