Страница:
_ кто бы мог полуразрушенным потолком бывший музейный особняк! Девушки, непрофессиональные модели невысокого роста, страшно стеснялись, застенчиво хихикали и ходили чуточку неловко, боясь сделать неверный шаг. Я уже приняла утреннюю дозу алкоголя, и меня понесло: "Я могу показать вам, как надо двигаться! Я работала некоторое время манекенщицей". Меня тут же поволокли в гримерную, подправили макияж, сделали мне высокую прическу, открывающую шею, и надели на меня длинное вечернее платье из черного трикотажа с откровенным разрезом и оригинальной отделкой из белой тесьмы, без рукавов, обнажающее мои тоненькие бледные руки.
Шею обмотали длиннющей ниткой искусственного жемчуга. Я вышла в зал вольной походкой уличной шлюшки и сорвала аплодисменты. После показа модельер преподнес мне черное платье, и я подумала, что, пожалуй, это самый странный подарок в моей жизни – платье из Вуковара, города, практически стертого с лица земли.
Потом мы обедали в ресторанчике, беседа текла свободно, размоченная белым вином.
Ничто так не располагает к общению, как бутылка доброго вина. "Поверишь ли, в Афганистане мне было легче, – говорил полковник Леонид. – Там все было ясно – война. Здесь мы находимся меж двух огней, контролируем так называемую розовую зону – нейтральную полосу между сербами и хорватами, и наши задачи довольно неопределенны. Мы скорее дипломаты, чем воины. Мы должны улаживать конфликты, по возможности не применяя оружия.
В январе была жуткая ситуация. В южном секторе хорваты прорвались через заслон УНПРОФОРа (войска ООН) и Убили много мирных сербов. Реакция на эти события не заставила себя ждать. 3оо вооруженных сербов окружили наши казармы в Вуковаре и велели нам убираться восвояси. Что я мог сделать? Стрелять? Немыслимо. Уходить?
Невозможно, наш батальон обязан охранять британский медвзвод, который уже стал собирать чемоданы. Я пошел на переговоры и применил откровенный шантаж: "Вы войдете в казармы только через мой труп. Я как русский офицер обязан выполнять свой долг. Если я застрелюсь, вас обвинят в убийстве служащего ООН". Много было эмоций, но в конце концов Все уладилось.
Русские в Вуковаре – гарант спокойствия, потому что Югославия – единственная страна в Европе, где еще искренне любят. В этой любви есть что-то детское, простодушное, сербы всячески стараются доказать свою благожелательность".
Да, сербы любят говорить: "Нас вместе с русскими двести миллионов". Пушкина, не смущаясь, называют великим сербским поэтом: "Гений принадлежит всему человечеству дорогуша. Пушкин в такой же степени ваш, как и наш". Любой уважающий себя фольклорный ансамбль с успехом исполняет русские романсы. Может быть, сербам нравится та тоска, что дрожит в золотой музыке.
Я вдруг загорелась одной идеей: "Леонид, поехали сейчас всей компанией в Белград, устроим развеселую ночь по ресторанам. Я мечтаю послушать сербские песни. Поехали. Сегодня суббота, можно гульнуть". – "Но ты же приглашена на вечеринку к англичанам, они даже гонцов прислали с официальным приглашением". – "Это все неинтересно. Европейские мужчины – вырожденцы. Только здесь живут люди бурлящей крови. Едем в Белград". Наши сербские друзья с энтузиазмом поддержали мое предложение.
Ах, что это была за ночка! Яростно заливались соловьи, опьяненные лунным светом, круглый фонарь луны покачивался в небе и отражался в дунайских волнах. За один вечер мы сменили пять ресторанов. Нас было семь человек – две сербские журналистки, директор вуковарского радио, двое сербских бизнесменов и мы с Леонидом. Уже во втором ресторане мы перешли на язык жестов и улыбок. Слова не требовались. Сербы не любят длинных тостов, они говорят "живели" (нечто вроде "будем здоровы") и опрокидывают стаканчик. Звучала щекочущая нервы музыка, дерзко захватывающая душу. Я была в коротком красном платье и с высокой вечерней прической, сделанной на вуковарском показе мод. Какой-то старик с палочкой упал передо мной на колени, поцеловал мне руки и торжественно заявил, что перед красотой нужно преклоняться. Она – творение господа и наделена божественной силой.
Что за мужчины сидели в ресторанах – высокие, смуглые, полные причуд! Я глаз не могла оторвать от их цыганской красоты. Недаром сербы славятся по всей Европе своей романтической внешностью. В их жилах течет отменная, разжиженная кровь, от них разливаются мощные волны жизненной энергии.
Мы много пели, Леонид и я – русские романсы, наш друзья – лихие сербские песни.
Настоящая эмоциональна оргия! Последнее заведение, которое мы посетили, – цыганский ресторан на берегу Дуная. Тихонько плескалась река, я чувствовала мягкую усмешку неба над головой и думала, что так не бывает – май, Белград, Дунай, молодость, вино, ошеломляющее Разум- Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Цыгане со сладкими черными глазами пели с надсадом свои атанинские песни. Особенно хорош был один – совсем старик, с лицом, оплетенным сетью морщин, седыми кудрями и взглядом, пробирающим до костей. Он наклонялся волнующе близко к моему лицу, заглядывал прямо в душу, и из его золотого горла неслись дрожащие от истомы, растопляющие сердце звуки. От этой зажигательной, вихревой музыки у меня появился неудержимый танцевальный зуд в пальцах Ног. Не в силах усидеть на месте, я вскочила и закружилась по залу и тут же попала в чьи-то объятия. Партнеры менялись один за другим, мелькал калейдоскоп незнакомых лиц, чьи-то руки сжимали мой стан. И вот уже ночь перевалила за половину, меня отвезли в отель, я, не раздеваясь, упала на кровать и заснула с улыбкой, чувствуя во рту вкус клубники со сливками, отведанной напоследок в ресторане. 28 мая. Меня разбудил телефонный звонок. Я с трудом дотянулась до аппарата, сняла трубку и выдохнула хриплое "алло".
– Привет, это Бани. Уже десять утра, и я жду тебя внизу. Мы едем завтракать.
– Кто-кто?
– Бани. Мы вчера вместе были в ресторане и договорились завтра ехать в Боснию, в Сараево. А сегодня мы решили встретиться и обсудить детали.
Человек, говоривший со мной по телефону, так же скверно знал английский, как и я, но отличался большим терпением. Он несколько раз повторил свои слова, чтобы я наконец-то Усвоила информацию.
– Дайте мне хотя бы полчаса, чтобы привести себя в порядок, – слабым голосом сказала я.
– Хорошо, жду, – бодро ответил голос.
Я положила трубку и напрягла память, чтобы установить личность человека, с которым у меня назначена встреча. голове у меня постукивали молоточки. Кажется, это дородный мужчина лет тридцати семи, с хитрыми узкими глазами и обаятельной улыбкой, владелец фирмы, торгующей автомобилями. С какой стати он везет меня в Боснию? Ему что, делать нечего? Времени для размышлений у меня не было, я смыла вчерашний грим и наложила новый, приняла душ брила ноги, сунула в рот жвачку, чтобы отбить запах перегара. Несколько минут колебалась с выбором наряда: одеться поскромнее или вызывающе? Лучше выглядеть сексапилъ но – этот человек может мне понадобиться, и я выбрала свое" любимое зеленое платье и соломенную шляпу. У платья есть один секрет – оно так коротко, что, когда садишься напротив мужчины, он имеет возможность наблюдать соблазнительный треугольник трусиков.
Я спустилась в холл походкой королевы, оставляя за собой шлейф духов "Сальвадор Дали". Бани поцеловал мне руку и наговорил комплиментов. Глаза его смотрели оценивающе. Мы сели в его шикарный серебристо-серый "Мерседес" и поехали завтракать в ресторанчик на открытом воздухе. Солнце светило по-летнему жарко.
Мы откушали молоденького барашка в остром томатном соусе, запивая его терпким красным вином, и мою любимую клубнику со взбитыми сливками. Я вела себя как институтка, стараясь видимостью беззащитности и доверчивости возбудить в Бани покровительственный инстинкт. Невинность в сочетании с эротическим платьем – беспроигрышный вариант. Сила женщин в их мнимой беспомощности. Ни одна банальная истина так не оправдывает себя в жизни, как эта.
Мы едва понимали друг друга. У меня сложилось ощущение, что я выучила одну половинку английского разговорника, а Бани другую. Нам приходилось больше обращать внимание на модуляцию голоса и мимику собеседника, чем на значение слов. "Боже мой! Как же мы будем общаться в трехдневной поездке?" – в панике думала я.
После завтрака мы колесили по городу, заезжая то в одно кафе, то в другое выпить стаканчик вина или кампари. Бани беспрерывно фотографировал меня. Мы больше жестикулировали, чем разговаривали, но кое-что я все же понимала. Бани спросил меня, в какой машине я предпочитаю ехать Сараево – в "Мерседесе" или в "Пежо".
Победило тшеславие. "Конечно, в "Мерседесе"!" – завопила я, не думая о том что на узких горных дорогах разумнее использовать небольшой юркий "Пежо", чем громоздкий "Мерседес".
Бани завез меня к себе домой, чтобы показать мне любительский видеофильм, снятый им в Сараеве. У него хорошенькая двухкомнатная квартира на первом этаже двухэтажного дома, с большой террасой. В гостиной висит огромная фотография Бани, лежащего в обнимку с девицей потрясающей красоты. "Моя маленькая авантюра", – сказал Бани с улыбкой, заметив, что я разглядываю фото. В гости к нему зашел сосед, они занялись какой-то деловой беседой, а мне поставили кассету с фильмом и налили превосходного французского розового шампанского. Замелькали кадры насилия, несчастий и ужаса. В фильме были страшные сцены передачи убитых пленников с мусульманской стороны на сербскую.
Плачущие жены и матери, обглоданные смертью чипа, гробы с клубками белых червей.
Шампанское застряло у меня в горле, и я почувствовала приступ дурноты. Таинство смерти, открытое всем глазам. Бани посмотрел на меня и испугался:
– Что-нибудь случилось? Тебе плохо?
– Нет, все в порядке.
– Может быть, выключить фильм?
– Нет, ничего, я досмотрю.
Бани мельком взглянул на экран, показывавший обугленные трупы. "Это называется "гриль по мусульмански", – сказал он. – Пленные зажаренные живьем на вертеле".
Слово "вертел" договорила я после выразительного жеста Бани. Да, черный юмор здесь в большом ходу. Бани вернулся к своему разговору и шампанскому, а я подумала о том, что человеческая психика великолепно умеет защищаться от перегрузок, точно отмеряя меру радости и горя. Наступает момент, когда переполненная чаша не приемлет ни капли, когда любая добавка не ощущается. Это можно наблюдать в местах, страдающих хроническим воспалением, – в "горячих точках". Люди, обреченные жить в них, бережно сохраняют, как хрустальный сосуд, свое душевное равновесие и ясными глазами смотрят в лицо любой опасности. Вот, например, мани, не раз бывавший в самом пекле, или его сосед, потерявший на войне близких друзей и родственников, – они с собой простотой говорят о таких вещах, от которых у нормального человека волосы встанут дыбом. Чувствительность Их притупляется, их трудно чем-либо удивить, сердца черствы. Загрубевшие душевные ткани и парализованные нервные клетки защищают организм и от повседневного шока. •Жизнелюбие жителей "горячих точек" и их упорное желание наслаждаться радостями бытия до некоторой степени шокируют журналистов. Но было бы глупо упрекать их в бессердечности. Они принадлежат другому миру, и не в их привычках рвать на голове волосы из-за того, что ежедневно жестокие жернова перемалывают десятки, а то и сотни ней.
Ночью я долго не могла уснуть и ворочалась с боку на бок. Фильм населил мое воображение ужасными картинами Я слишком впечатлительная натура и заранее переживаю все опасности. Во сне я видела жареных пленников. 29 мая. Мы выехали из Белграда в 9 часов утра на хорошей гоночной скорости. Бани был возбужден и чрезвычайно весел, я напряжена и неуверенна, с одной мучительной мыслью в голове: не потребует ли Бани плату за свои услуги? На языке вертелась фраза из романа Виктора Гюго: "Мужчина с женщиной наедине не подумает читать "Отче наш".
"Мне бы надо быть с ним полюбезнее, – решила я. – Все-таки он из-за меня бросил на три дня работу". Я принужденно улыбнулась, и тут Бани дотронулся до моего обнаженного плеча, где розовело пятнышко от укуса комара. Меня бросило в жар.
"Тебя покусали ночью?" – спросил Бани. "О черт! – подумала я. – Уже начинает приставать". Я по-женски насторожилась и решила атаковать первой.
– Бани, я тебя боюсь, – жалобным голосом сказала я.
– В самом деле? – удивленно спросил он.
– Ну, ты и я будем вместе три дня, мужчина и женщина в таких сближающих обстоятельствах – это опасно. Ведь я замужем.
Бани развеселился.
– Даша! Ты в моих руках! – радостно вскричал он, бурно жестикулируя и бросая на произвол судьбы руль машины. Но, по-видимому, на моем лице отразился такой страх, что Бани решил меня успокоить: – Не бойся, девочка, я тебя не трону. Все будет хорошо.
Последующий путь мы молчали, мчась по дороге со скоростью двести километров в час. Меня раздражало мое неумение распоряжаться английскими словами и очень вольно' истолкование ответов Бани. Неуклюжие фразы, выкатывавшиеся из моего рта, приобретали какую-то неприятную Двусмысленность от неточного употребления слов. Чтобы молчание не сделалось тягостным, я поставила кассету бешено латиноамериканской музыки, чей ритм соответствовав нашей скорости.
На границе с Боснией у нас проверили документы и обыскали машину. Пограничник нашел на заднем сиденье тяжелый американский пистолет. Бани холодно посмотрел оружие и что-то сказал по-сербски, забрал у него свое оружие положил его в карман куртки. Пограничник лишь пожал Босния – это уже другое государство, где гуляет ветер войны. Вокруг толпились горы, меня угнетало оглушающее безмолвие леса, грозное, как молчание заряженной пушки. Бани ехал настолько быстро, насколько это позволяла опасная горная дорога. Он рассказал мне, как однажды попал в этих местах в засаду. По дороге двигалась целая колонна машин, самую первую из них изрешетили пулями. Она взорвалась, перекрыв движение всей колонне. Люди вынуждены были принять бой.
За два часа мы не встретили ни одной машины. Все словно вымерло. Это безлюдье действовало мне на нервы, особенно когда мы проезжали через мертвые, разоренные и брошенные села. Первых людей мы увидели уже довольно высоко в горах, в поселке, куда мы заехали выпить чашку чая в каком-нибудь баре. Пришельцы здесь были в диковинку. Нас все внимательно рассматривали, и я ежилась от этих пристальных взглядов и заметного похолодания. Небо, загроможденное тяжелыми серыми тучами, готовилось пролиться дождем. Первые капли застучали по стеклу, когда мы снова тронулись в путь.
По дороге Бани затеял какой-то сложный политический разговор. Вообрази себе, мой возможный читатель, какого взаимопонимания мы достигли, не имея общего языка для объяснений! Я раздражалась от этой бессмысленной беседы. Трудно укладывать сложные мысли в элементарные слова, в упрощенные формы. Но Бани это не останавливало, он разливался соловьем. В конце концов я перестала отвечать и отвернулась к окну. Наконец Бани спросил: "Даша, почему ты молчишь?" Я разразилась было гневной тирадой, но задохнулась от недостатка слов. Бани принялся хохотать. "Даша, ты очаровательна, когда злишься! Ну позлись еще немножко для моего удовольствия", – сказал он, смеясь. От этого беспечного мальчишеского смеха мое раздражение как рукой сняло. В пять часов вечера мы въехали в Пале, пригород Сараевова вестибюль ада. Мы оставили вещи в пресс-центре и отправились в гости к русским добровольцам, которые воюют а стороне сербов, в отряд "Царские волки", в селе Прача на Границе с мусульманами. Но встретили нас в штыки. "Ненавидим газетчиков, – заявили добровольцы. – Каких только гадостей о нас не пишут! Что "царские волки" идут на запах крови, что приехали мы сюда за деньгами, хотя получаем не больше двухсот долларов в месяц. А мы приехали сюда чувства патриотизма, понимаешь?" – "Ребята, если вы патриоты, что ж вам дома-то не сидится. И в России полно". – "Это же наши братья. Разве можем мы их оставить в беде!" Добровольцы пренебрежительно относятся к русским работающим в ООН: "Вот кто приезжает сюда деньги заколачивать и вольготно жить!" В этих парнях много злости и язвительности, видать, крепко их обидела жизнь там, на Родине. Один не имеет работы, от второго ушла жена, а третий просто чувствует себя ненужным дома. В Боснии их любят оказывают им трогательные знаки внимания, в их силе и мужестве нуждаются, а значит, они могут уважать себя как мужчины. Их философия незамысловата, они живут сердцем, а не разумом. Вместе с ними в большом деревенском доме поселилась маленькая сильная сербка, воевавшая два года. Эта легкая на ногу женщина патрулирует вместе с добровольцами лес, печет им блины и варит кофе. "Она наш товарищ", – говорят добровольцы. О том, что в мире существуют женщины-нетоварищи, сумасбродные птички с радужным оперением, напоминают стопки совсем неуместного здесь журнала "Бурда".
В селе Прача я обнаружила на удивление хорошо работающий телефон в разбитом кафе. Международная связь еще действует, хотя счета никто не оплачивает уже два года. Я позвонила в Москву. Странно было услышать родной голос Андрея в этом наполовину опустевшем селе.
Мусульмане совсем недалеко, но дети, привыкшие ко всему, беспечно играют на деревенской улице. Куклы за пулеметами и пугала на дорогах отвлекают внимание вражески: снайперов. В древней замшелой мечети, где эхо молитв пропитало стены, взломаны гробы двух святых – там только мрак, холод и паутина.
"Я здесь по-другому стал чувствовать жизнь, научился быть благодарным за красоту, – сказал мне доброволец Петр. – Горы, звезды, луна, одиночество – здесь много думаешь". Трудно представить, что на свете есть такое величие, как горы Боснии – зеленые сумерки леса край партизан, прозрачно-синий горный воздух, звон колокол чиков (их привязывают на шею лошадям), стада барашков с кроткими глазами. Красота, которая несет в себе утешение примирение с несправедливостью жизни. На обратном пути дорогу нашей машине преградила мама-лошадь, кормяшая своего жеребенка в теплом свете звезд.
В Пале Бани и я перекусили чем бог послал в маленьком кафе. Там я встретила русского журналиста, корреспондента красной звезды" Александра Н., который только что вернулся и3 Сараева. Он с нескрываемым удовольствием описал мне все трудности и опасности, ожидающие меня завтра, и сказал, что на моем месте он бы и носа не сунул в Сараево. Я не раз наблюдала в "горячих точках", как журналисты, только что вернувшиеся с фронта, злорадно стращают своих коллег, собирающихся на войну. Каждый раз мне многозначительно говорили: "Мы тебе, девочка, не советуем туда ехать", как будто можно написать материал, сидя в теплом месте. И теперь в Пале я выслушала все положенные благоглупости в надежде, что в конце концов Александр расщедрится и сообщит мне что-нибудь ценное. Основательно запугав меня, Александр наконец сказал: "Так как у тебя нет аккредитации ООН, то в мусульманское Сараево тебе попасть не удастся.
Единственный, кто тебе может помочь, – русский наблюдатель Игорь. Найди его, он что-нибудь придумает".
В полночь нас пригласили к местному влиятельному бизнесмену Милошу, другу Бани.
Я так хотела спать, что едва сдерживала челюсти от судорог зевоты, но Бани сказал, что отказаться неудобно. Милош оказался сорокалетним красавцем с проседью в роскошной бороде, он прекрасно говорил по-русски, так как учился в России пять лет. Его сластолюбивые бархатные глаза сразу раздели меня, снимая одну деталь туалета за другой. Он подсел ко мне и, обволакивая меня взглядом, стал нашептывать рискованные парадоксы и маленькие язвительные вольности. Мы начали с поэзии Цветаевой, а закончили собственными взглядами на мир. Вы такая же, как я, – говорил он томным голосом мне На Ухо, и его дыхание согревало мою кожу. – Вы, как кошка, юбите снимать сливки с молока, оставляя обезжиренную идкость для дураков. Вы жадная до жизни и любите изде-аться над теми, кто слабее вас. Вы мните, что можете всех МанУть, но скоро начнут обманывать вас. – Что вы имеете в виду? – спросила я, поддавшись Ии этого сладкоречивого хищника. с Вы ведь замужем, правда? И любите своего мужа – я л У ° вашем чувстве по тому, как вы меняетесь сейчас в е при одной мысли о нем. Итак, вы здесь, он там. Все просто. Я уверен, что он обманывает вас в разлуке. Я не его, но я чувствую вас – если он не глупец, он должен нять, чтобы сохранить вас для себя.
– Я не сторонница парадоксальных высказываний, тем более в любви. Они не более чем игра слов. И вообще вы за ходите слишком далеко. Мы едва знакомы. Что вы, собствен но,себе позволяете?
– Не цепляйтесь за общепринятые установки. Не важно что я знаю вас каких-нибудь полчаса, я вижу вашу душу, бессовестную и сентиментальную одновременно.
Мне захотелось стереть с его губ наглую усмешку и освободиться от напора его глумливого взгляда.
– Что за идиотский разговор! – сказала я, натягивая на лицо улыбку. – А взамен моему неверному мужу вы предлагаете себя?
– Да, моя милая девочка. Я очень умелый человек и неплохо бы обошелся с вами.
Но, кажется, вы мне не доверяете. Вот телефон, проверьте мои слова, позвоните мужу, его наверняка нет дома. Ну же, смелее.
– Я разговаривала с ним три часа назад.
– О, я тоже так поступаю со своей женой, когда уезжаю. Нежно беседую с ней по телефону, убаюкиваю ее ложью, затем выхожу из отеля и отправляюсь на поиски приключений.
– Вы сейчас похожи на змия, соблазняющего Еву.
– Вот как? Я вызываю у вас подобные ассоциации? Что ж, я польщен. И все же позвоните.
"Ты непроходимая дура", – убеждала я себя, набирая дрожащей рукой свой домашний номер, и через минуту услышала бодрый голос автоответчика.
– Он спит, – убежденно сказала я, встречая насмешливый взгляд Милоша. – В Москве сейчас два часа ночи.
– Вы сами не верите в то, что говорите. Позвоните еше раз, разбудите его.
– Идите к черту! – крикнула я, швыряя трубку.
Бани бросил на меня тревожный взгляд. Он тщился понять, что происходит, но вся сцена шла на русском языке, и догадался о ссоре только по выражению наших лиц.
– Я устала и хочу спать, – уже спокойным голосом сказала я. – Вы хорошо порезвились, я была удачной мишенью для ваших стрел.
– Я заказал для вас номер в гостинице, – холодно ответил Милаш. – Думаю, вам действительно надо отдохнуть.
Бани и я вышли на улицу, под россыпь звезд на небе. Луна блестела как жемчуг, освещая небольшие горные домики для туристов. Раньше здесь был лыжный курорт, но война превратила его в прифронтовую полосу. Я вдохнула всей грудью свежий воздух майской ночи и пришла в себя. "Все это чепуха", – громко сказала я, но на губах остался ядовитый привкус сомнений. Я ревновала, я отчаянно ревновала Андрея к одной мысли о его возможной неверности.
В номере гостиницы я до трех часов ночи пыталась открыть кодовый замок моего дорожного сундучка. И поскольку я забыла код, мне пришлось будить мужчину из соседнего номера, который перочинным ножом взломал мой хорошенький сундук. Это происшествие окончательно испортило мое настроение. Укладываясь спать, я мучилась одной мыслью: "Надо же было мне влипнуть! Думала, что все на свете пустяки, и так напоролась на любовь!" 3о мая. Утром мы вяло позавтракали хлебом с вареньем и чаем и отправились в путь. В яркой, густой, по-летнему ослепительной голубизне неба чувствовался праздник. Нас было трое – Бани, я и сербский писатель с русским именем Иван, ехавший к родственникам в Сараево и согласившийся выступить один день в качестве переводчика с сербского на русский.
Чем ближе мы продвигались к линии фронта, тем хуже я владела собой. Сначала я пыталась разговаривать тоном человека, который желает проявить выдержку, но потом просто замолчала, истязая свое воображение картинами опасности. Вчера эту дорогу пытались перерезать мусульмане, погибло более пятидесяти человек. Бани все время приставал ко мне с вопросом: "Даша, что с тобой? Почему ты молчишь?" Мне было трудно объяснить ему, что для таких женщин, как я, Молчание – лучший способ сохранить присутствие духа. Если я заговорю, то впаду в истерику. Я ответила Бани: Когда мы проедем опасный участок, я начну болтать как сумасшедшая".
Когда до простреливаемого места осталось совсем немного Бани остановил машину и велел мне надеть бронежилет. Я специально захватил для тебя", – сказал он.
"Ух ты! Какой он тяжеленный", – пробормотала я, натягивая на себя двадцать килограмм железа. "А теперь поехали!" – крикнул Бани, машина взревела и понеслась вперед, как стремительный зверь. Опасный участок имеет три приметы: сквозняк страха в желудке, гниющий труп лошади с задранными кверху копытами, убитой снайпером ради забавы, и останки сгоревшей машины (ее водитель погиб от снайперской пули труп убрали, а машина осталась как памятник). Тормоза визжат на поворотах, автомобили-мишени торопятся проскочить простреливаемый участок.
Метнулась под колеса белочка. "Не расстраивайся,это мусульманская белка", – успокоили меня. Мои попытки улыбаться подобным шуткам полностью провалились.
Добродетель самообладания, столь ценная в здешних местах, мне несвойственна. Я съеживалась в собственной коже и праздновала труса. Я, по-видимому, принадлежу к тому типу людей, которые с детских лет, начитавшись романтических книжек, мечтают о приключениях и подвигах, но, как только жизнь сталкивает их с ними, они тут же проклинают свою тягу к странствиям и думают: "Какая огромная разница между воображением и действительностью!" Перед въездом в Сараево мы остановились около сербского поста. Трое мужчин, щурясь от яркого солнца, обедали чечевичной похлебкой за столом, роль которого исполнял деревянный ящик. Один из них – хорошенький восемнадцатилетний блондин – сказал нам на превосходном английском языке, что он воюет уже два года, с шестнадцати лет. Этот солдат, ставший ветераном еще в мальчишеском возрасте, явно научился владеть пистолетом раньше, чем бритвой. Я смотрела на него и думала, как все это глупо – природа создала таких отборных самцов для любви, а они пренебрегают своими прямыми обязанностями ради исполнения сурового ратного долга.
Шею обмотали длиннющей ниткой искусственного жемчуга. Я вышла в зал вольной походкой уличной шлюшки и сорвала аплодисменты. После показа модельер преподнес мне черное платье, и я подумала, что, пожалуй, это самый странный подарок в моей жизни – платье из Вуковара, города, практически стертого с лица земли.
Потом мы обедали в ресторанчике, беседа текла свободно, размоченная белым вином.
Ничто так не располагает к общению, как бутылка доброго вина. "Поверишь ли, в Афганистане мне было легче, – говорил полковник Леонид. – Там все было ясно – война. Здесь мы находимся меж двух огней, контролируем так называемую розовую зону – нейтральную полосу между сербами и хорватами, и наши задачи довольно неопределенны. Мы скорее дипломаты, чем воины. Мы должны улаживать конфликты, по возможности не применяя оружия.
В январе была жуткая ситуация. В южном секторе хорваты прорвались через заслон УНПРОФОРа (войска ООН) и Убили много мирных сербов. Реакция на эти события не заставила себя ждать. 3оо вооруженных сербов окружили наши казармы в Вуковаре и велели нам убираться восвояси. Что я мог сделать? Стрелять? Немыслимо. Уходить?
Невозможно, наш батальон обязан охранять британский медвзвод, который уже стал собирать чемоданы. Я пошел на переговоры и применил откровенный шантаж: "Вы войдете в казармы только через мой труп. Я как русский офицер обязан выполнять свой долг. Если я застрелюсь, вас обвинят в убийстве служащего ООН". Много было эмоций, но в конце концов Все уладилось.
Русские в Вуковаре – гарант спокойствия, потому что Югославия – единственная страна в Европе, где еще искренне любят. В этой любви есть что-то детское, простодушное, сербы всячески стараются доказать свою благожелательность".
Да, сербы любят говорить: "Нас вместе с русскими двести миллионов". Пушкина, не смущаясь, называют великим сербским поэтом: "Гений принадлежит всему человечеству дорогуша. Пушкин в такой же степени ваш, как и наш". Любой уважающий себя фольклорный ансамбль с успехом исполняет русские романсы. Может быть, сербам нравится та тоска, что дрожит в золотой музыке.
Я вдруг загорелась одной идеей: "Леонид, поехали сейчас всей компанией в Белград, устроим развеселую ночь по ресторанам. Я мечтаю послушать сербские песни. Поехали. Сегодня суббота, можно гульнуть". – "Но ты же приглашена на вечеринку к англичанам, они даже гонцов прислали с официальным приглашением". – "Это все неинтересно. Европейские мужчины – вырожденцы. Только здесь живут люди бурлящей крови. Едем в Белград". Наши сербские друзья с энтузиазмом поддержали мое предложение.
Ах, что это была за ночка! Яростно заливались соловьи, опьяненные лунным светом, круглый фонарь луны покачивался в небе и отражался в дунайских волнах. За один вечер мы сменили пять ресторанов. Нас было семь человек – две сербские журналистки, директор вуковарского радио, двое сербских бизнесменов и мы с Леонидом. Уже во втором ресторане мы перешли на язык жестов и улыбок. Слова не требовались. Сербы не любят длинных тостов, они говорят "живели" (нечто вроде "будем здоровы") и опрокидывают стаканчик. Звучала щекочущая нервы музыка, дерзко захватывающая душу. Я была в коротком красном платье и с высокой вечерней прической, сделанной на вуковарском показе мод. Какой-то старик с палочкой упал передо мной на колени, поцеловал мне руки и торжественно заявил, что перед красотой нужно преклоняться. Она – творение господа и наделена божественной силой.
Что за мужчины сидели в ресторанах – высокие, смуглые, полные причуд! Я глаз не могла оторвать от их цыганской красоты. Недаром сербы славятся по всей Европе своей романтической внешностью. В их жилах течет отменная, разжиженная кровь, от них разливаются мощные волны жизненной энергии.
Мы много пели, Леонид и я – русские романсы, наш друзья – лихие сербские песни.
Настоящая эмоциональна оргия! Последнее заведение, которое мы посетили, – цыганский ресторан на берегу Дуная. Тихонько плескалась река, я чувствовала мягкую усмешку неба над головой и думала, что так не бывает – май, Белград, Дунай, молодость, вино, ошеломляющее Разум- Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Цыгане со сладкими черными глазами пели с надсадом свои атанинские песни. Особенно хорош был один – совсем старик, с лицом, оплетенным сетью морщин, седыми кудрями и взглядом, пробирающим до костей. Он наклонялся волнующе близко к моему лицу, заглядывал прямо в душу, и из его золотого горла неслись дрожащие от истомы, растопляющие сердце звуки. От этой зажигательной, вихревой музыки у меня появился неудержимый танцевальный зуд в пальцах Ног. Не в силах усидеть на месте, я вскочила и закружилась по залу и тут же попала в чьи-то объятия. Партнеры менялись один за другим, мелькал калейдоскоп незнакомых лиц, чьи-то руки сжимали мой стан. И вот уже ночь перевалила за половину, меня отвезли в отель, я, не раздеваясь, упала на кровать и заснула с улыбкой, чувствуя во рту вкус клубники со сливками, отведанной напоследок в ресторане. 28 мая. Меня разбудил телефонный звонок. Я с трудом дотянулась до аппарата, сняла трубку и выдохнула хриплое "алло".
– Привет, это Бани. Уже десять утра, и я жду тебя внизу. Мы едем завтракать.
– Кто-кто?
– Бани. Мы вчера вместе были в ресторане и договорились завтра ехать в Боснию, в Сараево. А сегодня мы решили встретиться и обсудить детали.
Человек, говоривший со мной по телефону, так же скверно знал английский, как и я, но отличался большим терпением. Он несколько раз повторил свои слова, чтобы я наконец-то Усвоила информацию.
– Дайте мне хотя бы полчаса, чтобы привести себя в порядок, – слабым голосом сказала я.
– Хорошо, жду, – бодро ответил голос.
Я положила трубку и напрягла память, чтобы установить личность человека, с которым у меня назначена встреча. голове у меня постукивали молоточки. Кажется, это дородный мужчина лет тридцати семи, с хитрыми узкими глазами и обаятельной улыбкой, владелец фирмы, торгующей автомобилями. С какой стати он везет меня в Боснию? Ему что, делать нечего? Времени для размышлений у меня не было, я смыла вчерашний грим и наложила новый, приняла душ брила ноги, сунула в рот жвачку, чтобы отбить запах перегара. Несколько минут колебалась с выбором наряда: одеться поскромнее или вызывающе? Лучше выглядеть сексапилъ но – этот человек может мне понадобиться, и я выбрала свое" любимое зеленое платье и соломенную шляпу. У платья есть один секрет – оно так коротко, что, когда садишься напротив мужчины, он имеет возможность наблюдать соблазнительный треугольник трусиков.
Я спустилась в холл походкой королевы, оставляя за собой шлейф духов "Сальвадор Дали". Бани поцеловал мне руку и наговорил комплиментов. Глаза его смотрели оценивающе. Мы сели в его шикарный серебристо-серый "Мерседес" и поехали завтракать в ресторанчик на открытом воздухе. Солнце светило по-летнему жарко.
Мы откушали молоденького барашка в остром томатном соусе, запивая его терпким красным вином, и мою любимую клубнику со взбитыми сливками. Я вела себя как институтка, стараясь видимостью беззащитности и доверчивости возбудить в Бани покровительственный инстинкт. Невинность в сочетании с эротическим платьем – беспроигрышный вариант. Сила женщин в их мнимой беспомощности. Ни одна банальная истина так не оправдывает себя в жизни, как эта.
Мы едва понимали друг друга. У меня сложилось ощущение, что я выучила одну половинку английского разговорника, а Бани другую. Нам приходилось больше обращать внимание на модуляцию голоса и мимику собеседника, чем на значение слов. "Боже мой! Как же мы будем общаться в трехдневной поездке?" – в панике думала я.
После завтрака мы колесили по городу, заезжая то в одно кафе, то в другое выпить стаканчик вина или кампари. Бани беспрерывно фотографировал меня. Мы больше жестикулировали, чем разговаривали, но кое-что я все же понимала. Бани спросил меня, в какой машине я предпочитаю ехать Сараево – в "Мерседесе" или в "Пежо".
Победило тшеславие. "Конечно, в "Мерседесе"!" – завопила я, не думая о том что на узких горных дорогах разумнее использовать небольшой юркий "Пежо", чем громоздкий "Мерседес".
Бани завез меня к себе домой, чтобы показать мне любительский видеофильм, снятый им в Сараеве. У него хорошенькая двухкомнатная квартира на первом этаже двухэтажного дома, с большой террасой. В гостиной висит огромная фотография Бани, лежащего в обнимку с девицей потрясающей красоты. "Моя маленькая авантюра", – сказал Бани с улыбкой, заметив, что я разглядываю фото. В гости к нему зашел сосед, они занялись какой-то деловой беседой, а мне поставили кассету с фильмом и налили превосходного французского розового шампанского. Замелькали кадры насилия, несчастий и ужаса. В фильме были страшные сцены передачи убитых пленников с мусульманской стороны на сербскую.
Плачущие жены и матери, обглоданные смертью чипа, гробы с клубками белых червей.
Шампанское застряло у меня в горле, и я почувствовала приступ дурноты. Таинство смерти, открытое всем глазам. Бани посмотрел на меня и испугался:
– Что-нибудь случилось? Тебе плохо?
– Нет, все в порядке.
– Может быть, выключить фильм?
– Нет, ничего, я досмотрю.
Бани мельком взглянул на экран, показывавший обугленные трупы. "Это называется "гриль по мусульмански", – сказал он. – Пленные зажаренные живьем на вертеле".
Слово "вертел" договорила я после выразительного жеста Бани. Да, черный юмор здесь в большом ходу. Бани вернулся к своему разговору и шампанскому, а я подумала о том, что человеческая психика великолепно умеет защищаться от перегрузок, точно отмеряя меру радости и горя. Наступает момент, когда переполненная чаша не приемлет ни капли, когда любая добавка не ощущается. Это можно наблюдать в местах, страдающих хроническим воспалением, – в "горячих точках". Люди, обреченные жить в них, бережно сохраняют, как хрустальный сосуд, свое душевное равновесие и ясными глазами смотрят в лицо любой опасности. Вот, например, мани, не раз бывавший в самом пекле, или его сосед, потерявший на войне близких друзей и родственников, – они с собой простотой говорят о таких вещах, от которых у нормального человека волосы встанут дыбом. Чувствительность Их притупляется, их трудно чем-либо удивить, сердца черствы. Загрубевшие душевные ткани и парализованные нервные клетки защищают организм и от повседневного шока. •Жизнелюбие жителей "горячих точек" и их упорное желание наслаждаться радостями бытия до некоторой степени шокируют журналистов. Но было бы глупо упрекать их в бессердечности. Они принадлежат другому миру, и не в их привычках рвать на голове волосы из-за того, что ежедневно жестокие жернова перемалывают десятки, а то и сотни ней.
Ночью я долго не могла уснуть и ворочалась с боку на бок. Фильм населил мое воображение ужасными картинами Я слишком впечатлительная натура и заранее переживаю все опасности. Во сне я видела жареных пленников. 29 мая. Мы выехали из Белграда в 9 часов утра на хорошей гоночной скорости. Бани был возбужден и чрезвычайно весел, я напряжена и неуверенна, с одной мучительной мыслью в голове: не потребует ли Бани плату за свои услуги? На языке вертелась фраза из романа Виктора Гюго: "Мужчина с женщиной наедине не подумает читать "Отче наш".
"Мне бы надо быть с ним полюбезнее, – решила я. – Все-таки он из-за меня бросил на три дня работу". Я принужденно улыбнулась, и тут Бани дотронулся до моего обнаженного плеча, где розовело пятнышко от укуса комара. Меня бросило в жар.
"Тебя покусали ночью?" – спросил Бани. "О черт! – подумала я. – Уже начинает приставать". Я по-женски насторожилась и решила атаковать первой.
– Бани, я тебя боюсь, – жалобным голосом сказала я.
– В самом деле? – удивленно спросил он.
– Ну, ты и я будем вместе три дня, мужчина и женщина в таких сближающих обстоятельствах – это опасно. Ведь я замужем.
Бани развеселился.
– Даша! Ты в моих руках! – радостно вскричал он, бурно жестикулируя и бросая на произвол судьбы руль машины. Но, по-видимому, на моем лице отразился такой страх, что Бани решил меня успокоить: – Не бойся, девочка, я тебя не трону. Все будет хорошо.
Последующий путь мы молчали, мчась по дороге со скоростью двести километров в час. Меня раздражало мое неумение распоряжаться английскими словами и очень вольно' истолкование ответов Бани. Неуклюжие фразы, выкатывавшиеся из моего рта, приобретали какую-то неприятную Двусмысленность от неточного употребления слов. Чтобы молчание не сделалось тягостным, я поставила кассету бешено латиноамериканской музыки, чей ритм соответствовав нашей скорости.
На границе с Боснией у нас проверили документы и обыскали машину. Пограничник нашел на заднем сиденье тяжелый американский пистолет. Бани холодно посмотрел оружие и что-то сказал по-сербски, забрал у него свое оружие положил его в карман куртки. Пограничник лишь пожал Босния – это уже другое государство, где гуляет ветер войны. Вокруг толпились горы, меня угнетало оглушающее безмолвие леса, грозное, как молчание заряженной пушки. Бани ехал настолько быстро, насколько это позволяла опасная горная дорога. Он рассказал мне, как однажды попал в этих местах в засаду. По дороге двигалась целая колонна машин, самую первую из них изрешетили пулями. Она взорвалась, перекрыв движение всей колонне. Люди вынуждены были принять бой.
За два часа мы не встретили ни одной машины. Все словно вымерло. Это безлюдье действовало мне на нервы, особенно когда мы проезжали через мертвые, разоренные и брошенные села. Первых людей мы увидели уже довольно высоко в горах, в поселке, куда мы заехали выпить чашку чая в каком-нибудь баре. Пришельцы здесь были в диковинку. Нас все внимательно рассматривали, и я ежилась от этих пристальных взглядов и заметного похолодания. Небо, загроможденное тяжелыми серыми тучами, готовилось пролиться дождем. Первые капли застучали по стеклу, когда мы снова тронулись в путь.
По дороге Бани затеял какой-то сложный политический разговор. Вообрази себе, мой возможный читатель, какого взаимопонимания мы достигли, не имея общего языка для объяснений! Я раздражалась от этой бессмысленной беседы. Трудно укладывать сложные мысли в элементарные слова, в упрощенные формы. Но Бани это не останавливало, он разливался соловьем. В конце концов я перестала отвечать и отвернулась к окну. Наконец Бани спросил: "Даша, почему ты молчишь?" Я разразилась было гневной тирадой, но задохнулась от недостатка слов. Бани принялся хохотать. "Даша, ты очаровательна, когда злишься! Ну позлись еще немножко для моего удовольствия", – сказал он, смеясь. От этого беспечного мальчишеского смеха мое раздражение как рукой сняло. В пять часов вечера мы въехали в Пале, пригород Сараевова вестибюль ада. Мы оставили вещи в пресс-центре и отправились в гости к русским добровольцам, которые воюют а стороне сербов, в отряд "Царские волки", в селе Прача на Границе с мусульманами. Но встретили нас в штыки. "Ненавидим газетчиков, – заявили добровольцы. – Каких только гадостей о нас не пишут! Что "царские волки" идут на запах крови, что приехали мы сюда за деньгами, хотя получаем не больше двухсот долларов в месяц. А мы приехали сюда чувства патриотизма, понимаешь?" – "Ребята, если вы патриоты, что ж вам дома-то не сидится. И в России полно". – "Это же наши братья. Разве можем мы их оставить в беде!" Добровольцы пренебрежительно относятся к русским работающим в ООН: "Вот кто приезжает сюда деньги заколачивать и вольготно жить!" В этих парнях много злости и язвительности, видать, крепко их обидела жизнь там, на Родине. Один не имеет работы, от второго ушла жена, а третий просто чувствует себя ненужным дома. В Боснии их любят оказывают им трогательные знаки внимания, в их силе и мужестве нуждаются, а значит, они могут уважать себя как мужчины. Их философия незамысловата, они живут сердцем, а не разумом. Вместе с ними в большом деревенском доме поселилась маленькая сильная сербка, воевавшая два года. Эта легкая на ногу женщина патрулирует вместе с добровольцами лес, печет им блины и варит кофе. "Она наш товарищ", – говорят добровольцы. О том, что в мире существуют женщины-нетоварищи, сумасбродные птички с радужным оперением, напоминают стопки совсем неуместного здесь журнала "Бурда".
В селе Прача я обнаружила на удивление хорошо работающий телефон в разбитом кафе. Международная связь еще действует, хотя счета никто не оплачивает уже два года. Я позвонила в Москву. Странно было услышать родной голос Андрея в этом наполовину опустевшем селе.
Мусульмане совсем недалеко, но дети, привыкшие ко всему, беспечно играют на деревенской улице. Куклы за пулеметами и пугала на дорогах отвлекают внимание вражески: снайперов. В древней замшелой мечети, где эхо молитв пропитало стены, взломаны гробы двух святых – там только мрак, холод и паутина.
"Я здесь по-другому стал чувствовать жизнь, научился быть благодарным за красоту, – сказал мне доброволец Петр. – Горы, звезды, луна, одиночество – здесь много думаешь". Трудно представить, что на свете есть такое величие, как горы Боснии – зеленые сумерки леса край партизан, прозрачно-синий горный воздух, звон колокол чиков (их привязывают на шею лошадям), стада барашков с кроткими глазами. Красота, которая несет в себе утешение примирение с несправедливостью жизни. На обратном пути дорогу нашей машине преградила мама-лошадь, кормяшая своего жеребенка в теплом свете звезд.
В Пале Бани и я перекусили чем бог послал в маленьком кафе. Там я встретила русского журналиста, корреспондента красной звезды" Александра Н., который только что вернулся и3 Сараева. Он с нескрываемым удовольствием описал мне все трудности и опасности, ожидающие меня завтра, и сказал, что на моем месте он бы и носа не сунул в Сараево. Я не раз наблюдала в "горячих точках", как журналисты, только что вернувшиеся с фронта, злорадно стращают своих коллег, собирающихся на войну. Каждый раз мне многозначительно говорили: "Мы тебе, девочка, не советуем туда ехать", как будто можно написать материал, сидя в теплом месте. И теперь в Пале я выслушала все положенные благоглупости в надежде, что в конце концов Александр расщедрится и сообщит мне что-нибудь ценное. Основательно запугав меня, Александр наконец сказал: "Так как у тебя нет аккредитации ООН, то в мусульманское Сараево тебе попасть не удастся.
Единственный, кто тебе может помочь, – русский наблюдатель Игорь. Найди его, он что-нибудь придумает".
В полночь нас пригласили к местному влиятельному бизнесмену Милошу, другу Бани.
Я так хотела спать, что едва сдерживала челюсти от судорог зевоты, но Бани сказал, что отказаться неудобно. Милош оказался сорокалетним красавцем с проседью в роскошной бороде, он прекрасно говорил по-русски, так как учился в России пять лет. Его сластолюбивые бархатные глаза сразу раздели меня, снимая одну деталь туалета за другой. Он подсел ко мне и, обволакивая меня взглядом, стал нашептывать рискованные парадоксы и маленькие язвительные вольности. Мы начали с поэзии Цветаевой, а закончили собственными взглядами на мир. Вы такая же, как я, – говорил он томным голосом мне На Ухо, и его дыхание согревало мою кожу. – Вы, как кошка, юбите снимать сливки с молока, оставляя обезжиренную идкость для дураков. Вы жадная до жизни и любите изде-аться над теми, кто слабее вас. Вы мните, что можете всех МанУть, но скоро начнут обманывать вас. – Что вы имеете в виду? – спросила я, поддавшись Ии этого сладкоречивого хищника. с Вы ведь замужем, правда? И любите своего мужа – я л У ° вашем чувстве по тому, как вы меняетесь сейчас в е при одной мысли о нем. Итак, вы здесь, он там. Все просто. Я уверен, что он обманывает вас в разлуке. Я не его, но я чувствую вас – если он не глупец, он должен нять, чтобы сохранить вас для себя.
– Я не сторонница парадоксальных высказываний, тем более в любви. Они не более чем игра слов. И вообще вы за ходите слишком далеко. Мы едва знакомы. Что вы, собствен но,себе позволяете?
– Не цепляйтесь за общепринятые установки. Не важно что я знаю вас каких-нибудь полчаса, я вижу вашу душу, бессовестную и сентиментальную одновременно.
Мне захотелось стереть с его губ наглую усмешку и освободиться от напора его глумливого взгляда.
– Что за идиотский разговор! – сказала я, натягивая на лицо улыбку. – А взамен моему неверному мужу вы предлагаете себя?
– Да, моя милая девочка. Я очень умелый человек и неплохо бы обошелся с вами.
Но, кажется, вы мне не доверяете. Вот телефон, проверьте мои слова, позвоните мужу, его наверняка нет дома. Ну же, смелее.
– Я разговаривала с ним три часа назад.
– О, я тоже так поступаю со своей женой, когда уезжаю. Нежно беседую с ней по телефону, убаюкиваю ее ложью, затем выхожу из отеля и отправляюсь на поиски приключений.
– Вы сейчас похожи на змия, соблазняющего Еву.
– Вот как? Я вызываю у вас подобные ассоциации? Что ж, я польщен. И все же позвоните.
"Ты непроходимая дура", – убеждала я себя, набирая дрожащей рукой свой домашний номер, и через минуту услышала бодрый голос автоответчика.
– Он спит, – убежденно сказала я, встречая насмешливый взгляд Милоша. – В Москве сейчас два часа ночи.
– Вы сами не верите в то, что говорите. Позвоните еше раз, разбудите его.
– Идите к черту! – крикнула я, швыряя трубку.
Бани бросил на меня тревожный взгляд. Он тщился понять, что происходит, но вся сцена шла на русском языке, и догадался о ссоре только по выражению наших лиц.
– Я устала и хочу спать, – уже спокойным голосом сказала я. – Вы хорошо порезвились, я была удачной мишенью для ваших стрел.
– Я заказал для вас номер в гостинице, – холодно ответил Милаш. – Думаю, вам действительно надо отдохнуть.
Бани и я вышли на улицу, под россыпь звезд на небе. Луна блестела как жемчуг, освещая небольшие горные домики для туристов. Раньше здесь был лыжный курорт, но война превратила его в прифронтовую полосу. Я вдохнула всей грудью свежий воздух майской ночи и пришла в себя. "Все это чепуха", – громко сказала я, но на губах остался ядовитый привкус сомнений. Я ревновала, я отчаянно ревновала Андрея к одной мысли о его возможной неверности.
В номере гостиницы я до трех часов ночи пыталась открыть кодовый замок моего дорожного сундучка. И поскольку я забыла код, мне пришлось будить мужчину из соседнего номера, который перочинным ножом взломал мой хорошенький сундук. Это происшествие окончательно испортило мое настроение. Укладываясь спать, я мучилась одной мыслью: "Надо же было мне влипнуть! Думала, что все на свете пустяки, и так напоролась на любовь!" 3о мая. Утром мы вяло позавтракали хлебом с вареньем и чаем и отправились в путь. В яркой, густой, по-летнему ослепительной голубизне неба чувствовался праздник. Нас было трое – Бани, я и сербский писатель с русским именем Иван, ехавший к родственникам в Сараево и согласившийся выступить один день в качестве переводчика с сербского на русский.
Чем ближе мы продвигались к линии фронта, тем хуже я владела собой. Сначала я пыталась разговаривать тоном человека, который желает проявить выдержку, но потом просто замолчала, истязая свое воображение картинами опасности. Вчера эту дорогу пытались перерезать мусульмане, погибло более пятидесяти человек. Бани все время приставал ко мне с вопросом: "Даша, что с тобой? Почему ты молчишь?" Мне было трудно объяснить ему, что для таких женщин, как я, Молчание – лучший способ сохранить присутствие духа. Если я заговорю, то впаду в истерику. Я ответила Бани: Когда мы проедем опасный участок, я начну болтать как сумасшедшая".
Когда до простреливаемого места осталось совсем немного Бани остановил машину и велел мне надеть бронежилет. Я специально захватил для тебя", – сказал он.
"Ух ты! Какой он тяжеленный", – пробормотала я, натягивая на себя двадцать килограмм железа. "А теперь поехали!" – крикнул Бани, машина взревела и понеслась вперед, как стремительный зверь. Опасный участок имеет три приметы: сквозняк страха в желудке, гниющий труп лошади с задранными кверху копытами, убитой снайпером ради забавы, и останки сгоревшей машины (ее водитель погиб от снайперской пули труп убрали, а машина осталась как памятник). Тормоза визжат на поворотах, автомобили-мишени торопятся проскочить простреливаемый участок.
Метнулась под колеса белочка. "Не расстраивайся,это мусульманская белка", – успокоили меня. Мои попытки улыбаться подобным шуткам полностью провалились.
Добродетель самообладания, столь ценная в здешних местах, мне несвойственна. Я съеживалась в собственной коже и праздновала труса. Я, по-видимому, принадлежу к тому типу людей, которые с детских лет, начитавшись романтических книжек, мечтают о приключениях и подвигах, но, как только жизнь сталкивает их с ними, они тут же проклинают свою тягу к странствиям и думают: "Какая огромная разница между воображением и действительностью!" Перед въездом в Сараево мы остановились около сербского поста. Трое мужчин, щурясь от яркого солнца, обедали чечевичной похлебкой за столом, роль которого исполнял деревянный ящик. Один из них – хорошенький восемнадцатилетний блондин – сказал нам на превосходном английском языке, что он воюет уже два года, с шестнадцати лет. Этот солдат, ставший ветераном еще в мальчишеском возрасте, явно научился владеть пистолетом раньше, чем бритвой. Я смотрела на него и думала, как все это глупо – природа создала таких отборных самцов для любви, а они пренебрегают своими прямыми обязанностями ради исполнения сурового ратного долга.