— Быть может, я слишком поспешил, — промолвил Ганс, озираясь по сторонам. — Мигни, как ты думаешь… Видишь ту женщину за прилавком, заваленным тканями? Как ты считаешь, мы с ней сможем сойтись на разумной цене?
— Думаю, сможете. Но подумай о том, что этому славному человеку приходится кормить семью, и заплати ему двенадцать медяков, которые он так жаждет получить.
Торговец, который к тому же то ли был портным, то ли не был, беспокойно топтался за своим прилавком. Он начал было рассказывать, какую уродливую одежду они получат, если обратятся к той женщине напротив, но сразу замолчал, услыхав слова Мигнариал.
— Да, да, послушайте свою прекрасную спутницу, о молодой господьин! Подумайте о том, что… Что?! Дьюжина?! — Торговец воздел руки к небу и воззрился наверх так, словно ожидал немедленного ответа на свои мольбы. — Двьенадцать!
После оживленного спора они наконец-то сошлись на пятнадцати монетах, поскольку торговец явно не собирался уступить больше ни единого медяка. Ганс отсчитал залог — пять искорок — и сказал торговцу, которого звали Кузом, что придет за новой туникой завтра утром. Десять минут спустя Ганс купил у женщины в лавке напротив готовую тунику натурального цвета безо всяких украшений. Вернувшись к Кузу, Ганс бросил на его прилавок свою старую тунику.
— Вот. Сшей точно такую же новую. Завтра утром я заберу обе.
— О нет! Вы купили это.., это! У нее!
Ганс, слегка прищурившись, пристально посмотрел в глаза Кузу и тихим голосом, заставившим собеседника внимательно прислушаться к словам, произнес:
— Куз, мы заключили сделку, и ты получил деньги. А теперь умолкни, если не хочешь потерять выручку и заработать дырку в голове.
А потом Ганс купил Мигнариал серьги. Серьги были необычной формы и очень красивые, и Мигнариал изо всех сил старалась удержаться от слез.
— Прежде никто не дарил мне сережек, кроме моей матери. Никто никогда в жизни!
— Ну-у, — протянул Ганс. Он чувствовал себя очень неловко оттого, что подобный пустяк так сильно взволновал Мигнариал, и еще оттого, что девушка при всех обняла его. — Они ведь даже не золотые, понимаешь? И вообще, я тоже раньше никогда не покупал никаких украшений…
Ганс не стал говорить о том, что в свое время украл несколько драгоценных вещиц, и некоторые из них были очень красивыми. Он продал их, чтобы на вырученные деньги купить себе еды и снять приличное жилье. В Санктуарии скупкой краденых вещей занимался человек по имени Шайв. Он почти не задавал вопросов и иногда подзарабатывал на переделке драгоценностей. Немногие люди могут опознать свои Драгоценные камни, если эти камни вставлены в совершенно Другую оправу, и уж точно никто не узнает свое серебро или золото, если переплавить их в слитки или придать им иную форму.
— Мне так нравятся эти серьги! Я люблю тебя, Ганс! Ум-м-м! — воскликнула Мигнариал, схватив правую ладонь Ганса обеими руками и прижавшись к ней щекой.
Путешественники бродили по базару. Ганс все еще испытывал неловкость от того, что Мигнариал цепляется за него, старается потеснее прижаться к нему и не сводит с него влюбленных глаз. Девушка смотрела на Ганса снизу вверх, но лишь потому, что ее рост не превышал пяти футов. Мимоходом путники заметили шатер, навес которого был испещрен многоцветными полосами. Когда блуждания по базару снова привели Ганса и Мигнариал спустя некоторое время прямиком к этой палатке, девушка схватила Ганса за руку так, что ее ногти вонзились ему в кожу.
Девочке-подростку, стоявшей за прилавком, было всего тринадцать или четырнадцать лет, но у нее уже были ярко подведены глаза и губы. В ушах у нее висели огромные серьги, а блузка пестрела полосами четырех различных цветов. Поверх блузки была накинута не то безрукавка, не то жилетка ярко-оранжевого цвета. Девочка от нечего делать перебирала карты, раскинутые на прилавке. Остальная часть палатки позади нее была отделена занавесками в цветочек.
Мигнариал отпустила руку Ганса, словно бы позабыв о его существовании, и шагнула к палатке.
— Сестра моя, могут ли карты сказать об истинном местонахождении камней духа нашего народа?
Девочка подняла на Мигнариал взгляд, полный изумления:
— Я.., я тебя не знаю!
— Я Мигнариал, дочь Тегунсанеала и Лунного Цветка, истинной видящей из Санктуария. Мы из племени Байандира.
— Истинной видящей?
— Да. Твоя мать сидит за этой занавеской с сувеш? Девочка улыбнулась, услышав с'данзийское слово и кивнула. Она явно прониклась интересом к Мигнариал.
— Я Зрена, дочь Тиквилланшала и Шолопиксы, которую называют также Бирюзой. Мы из племени Милбехара. Вы только что приехали в этот город? О! Нас здесь так мало! — Подняв взгляд, девочка наконец-то заметила Ганса, стоявшего за спиной Мигнариал. — Ой, а он…
— Он мой мужчина, но он не из нашего народа. Его зовут Ганс.
Ганс, все еще стоявший в нескольких шагах от прилавка, увидел хорошо одетую женщину, которая вышла сбоку из шатра и пошла прочь, улыбаясь. Ганс решил, что женщина только что услышала от Бирюзы доброе предсказание о своем будущем.
Затем занавеска отдернулась, и из-за нее вышла женщина с'данзо. Женщина не была столь дородной, как Лунный Цветок, однако у нее было такое же круглое лицо, такие же блестящие иссиня-черные волосы и такая же пестрая одежда. Форма выреза корсажа явно не соответствовала стилю, принятому в Фираке. Объемистая грудь Бирюзы колыхалась при движении — этим она тоже до боли напоминала покойную мать Мигни. Бирюза резко остановилась, увидев Мигнариал. Лицо женщины просто лучилось дружелюбием и гостеприимством. Она произнесла несколько слов, которых Ганс никогда прежде не слышал. А если и слышал — от Лунного Цветка, Мигни или ее отца, — то не узнал эти слова теперь.
Мигнариал ответила женщине на том же самом древнем языке, известном только с'данзо. Ганс расслышал имя самой Мигнариал и слова «Лунный Цветок». Бирюза расплылась в улыбке. От этой улыбки на Ганса повеяло неожиданным теплом. «Хорошая встреча, — подумал он. — Можно не сомневаться, что эти люди будут нам друзьями. У с'данзо всегда так — все они друг другу словно родные, как бы далеко друг от Друга ни жили». Еще прежде Ганс не раз думал о том, как славно быть одним из них, иметь такую огромную семью. Хоть какую-нибудь семью.
Внезапно сзади к Гансу подошел стражник в красной форме, обогнул его и встал перед прилавком в угрожающей позе, положив ладонь на рукоять меча.
— Эй, вы! Вы что, не знаете, что в нашем городе запрещено говорить на этом чужом языке? Вы хотите, чтобы я арестовал вас?
Взгляд Ганса, стоявшего за спиной у громкоголосого стражника, стал опасно-пристальным, глаза сощурились, а пальцы скрючились, словно когти хищной птицы.
Испуганная Мигнариал повернулась к Красному, а Бирюза сделала вид, что застигнута врасплох и страшно сожалеет, просто раскаивается в своем проступке. Умоляющим голосом она произнесла:
— Ах, простите, простите, господин! Это дочь моей сестры, приехавшая издалека. Я не видела ее так давно! Я была так взволнованна, что забылась и заговорила на языке нашего.., племени.
— Вот как, издалека? А откуда?
Тихий, спокойный мужской голос донесся откуда-то из-за спины стражника:
— Почему бы вам не спросить сержанта Гайсе, господин стражник. — В голосе не было ни малейшего намека на вопросительный тон.
Красный резко развернулся, вновь ухватившись за рукоять меча.
— Что ты сказал?
Ганс твердо встретил взгляд стражника и повторил свое предложение, медленно и нарочито отчетливо выговаривая каждое слово.
— Я слышал, слышал тебя! Что ты хочешь этим сказать?
— Я хочу сказать, что наш друг, сержант Гайсе, знает, откуда она приехала. Он расскажет вам все, если вы его спросите и если он захочет отвечать. Если подумать, то Рим тоже это знает.
— Рим?
— Ах, простите. Полагаю, я знаком с ним ближе, чем вы. Сержант Римизин.
— Кто.., по какому делу… — Стражник снова повернулся лицом к женщинам — в конце концов их взгляды не вызывали такой тревоги. — Будь осторожнее, Бирюза! — Теперь тон стражника был совершенно иным. — Я не могу присматривать за тобой все время, как бы ни старался.
Не глядя на Ганса, стражник отошел прочь.
Три женщины с'данзо с почтительным трепетом уставились на Ганса. Так же смотрел на него к мужчина, сидевший по соседству.
Мигнариал сказала:
— Это…
— Меня зовут Гансис, — представился Шедоуспан, подходя поближе к прилавку и улыбаясь мальчишески невинной улыбкой. Он чувствовал себя весьма элегантным в своей новой тунике, несмотря на то что на ней не было никакой отделки и узоров. — Приветствую вас, Бирюза и Зрена. Уверяю вас, что я знал мать Мигнариал куда лучше, чем двоих упомянутых мною сержантов стражи. Те просто оказались у ворот города в тот час, когда мы въезжали в Фираку.
Женщины восхищенно смотрели на него, а потом засмеялись. Ганс тоже не удержался от смеха.
Дальше началась обычная женская болтовня — бесконечная, полная охов и ахов. Ганс почти не участвовал и беседе и слушал вполуха. Он заметил, что Зрена не сводит с него своих огромных темных глаз и отворачивается только тогда, когда он бросает взгляд в ее сторону. Примерно через час Ганс отошел поговорить с мужчиной из соседней палатки, который торговал фруктами. Среди прочего на его прилавке лежали замечательные персики.
— Я приехал издалека и не уверен, смогу ли правильно определить время по солнцу, — сказал Ганс. — Кажется, полдень уже близится?
— Наверняка. Вот-вот наступит. Откуда вы.., а, неважно! Я слышал ваш разговор с тем крикливым Красным и теперь не смею спрашивать, откуда вы приехали. Возьмите персик. В подарок от Яшуара, — добавил торговец, хлопая себя по груди. — Я рад видеть, что кто-то осмеливается встать поперек дороги горлопану-легавому, который строит из себя важную шишку. Вы действительно знаете сержанта Гайсе и.., как вы сказали, зовут другого?
Ганс улыбнулся, не разжимая губ.
— Спасибо, Яшуар, — произнес он, беря персик с прилавка. — Меня зовут Гансис. Вы не разъясните мне кое-что? Городская стража в Фираке носит желто-коричневые туники, шлемы вроде как из бронзы и кожаную амуницию — сапоги, ремни, щитки, нагрудники, ножны. У сержантов темно-синие плащи и шлемы без гребня. Ни на ком нет и ниточки красной. Почему же их называют Красными? Надеюсь, не из-за того, что руки у них по локоть в крови?
Яшуар облокотился на свой прилавок. Дощатая поверхность была застелена полосатой тканью, усеянной пятнами от фруктов. Взяв с прилавка какой-то плод, Яшуар перекидывал его из руки в руку, пристально глядя на Ганса и улыбаясь.
— О нет, Гансис, отнюдь не из-за этого. Они больше кричат, чем что-то делают. Просто пятьдесят лет назад они носили красные кирасы и оранжевые султаны на шлемах. Понимаешь, в честь Пламени. Так что все называли их Красными. Форма изменилась. А название осталось.
Ганс покачал головой.
— Благословенные боги, какой чудесный персик! Сочный, как… Но, Яшуар, ты не настолько стар, чтобы помнить это!
— Мне рассказывал отец. Старые обычаи и названия умирают трудно и медленно. Но послушай, Гансис, я должен сказать, что тебе придется поменять кое-какие собственные обычаи, раз уж ты приехал сюда, в Фираку. Просто постарайся клясться не богами, а Пламенем, Очагом или Вечным Огнем или даже дымом Истинной Жаровни, понимаешь? Можно даже клясться Вечной Девственностью Хранительницы Очага, хотя при женщинах этого лучше не делать. Там, откуда ты приехал, много богов, верно, Гансис?
— Верно. А здесь это не так, а?
— Здесь — нет, — ответил Яшуар, с самым серьезным видом покачивая головой. — Только Пламя и его Дети. Но у Детей нет Имен, ибо Они есть Дым. Воистину Они есть Святейший Дым.
— Ты говоришь так, словно заучил эти слова наизусть с самого детства.
— Верно. Как все фиракийцы. Нас учили, что все другие боги и другие веры — ложные. Многие даже поверили в это, а многие просто притворяются, что верят, особенно если им это выгодно. Гниль, не люди!
— Пожалуй, Яшуар, я должен дважды поблагодарить тебя, но сейчас мне пора идти. У меня назначена встреча с одним человеком на другом конце города. — Ганс быстрым шагом направился к палатке Бирюзы. — Мигни, у меня в полдень назначена встреча с Лаллиасом, а судя по солнцу, полдень уже близко. Бирюза, пообещай мне, что никуда не отпустишь ее отсюда. Я вернусь, когда закончу дела.
— Ах, милый, как славно… — начала было Мигнариал и умолкла, глядя вслед Гансу, который уже спешил прочь, пробираясь сквозь толпу. Девушка заметила, что сейчас Ганс двигался совершенно иначе, чем тогда, когда она шла рядом с ним. Он почти бежал и, казалось, ухитрялся не соприкасаться с окружающими людьми. «Гибкий и ловкий, словно кот», — подумала Мигнариал и вновь вернулась к приятной беседе с соплеменницами.
Несмотря на то что Ганс сильно опоздал, Лаллиас все еще ждал его в «Зеленом Гусе». «Он весьма озабочен», — подумал Ганс. Возможно, Лаллиас уже успел переговорить со своим братом Хорсом. По пути в Квартал Ганс присматривался к своему спутнику. В густой русой бороде Лаллиаса блестело немало серебряных нитей.
— Славная «грелка», — заметил Лаллиас.
— Что? — Ганс оглянулся по сторонам. — Какая грелка?
— Ох, извини, я совсем забыл, что ты тут приезжий. У тебя на шее висит ожерелье из монет. Мы называем их душегрейками. А чаще — просто «грелками».
— А-а.
По дороге Ганс задал Лаллиасу несколько вопросов, с которыми уже обращался к другим людям, и был немало удивлен, получив те же самые ответы. Ганс вовремя вспомнил, что хотел спросить про Хранительниц Очага.
— Хранительницы Очага, — с почтением произнес Лаллиас, — это самые чистые и невинные девы во всей Фираке — вне зависимости от того, сколько им лет. Их помыслы и тела, жизни и души посвящены Вечному Пламени. Эй, ты, пошел прочь! Мы не подаем таким, как ты!
— О, — промолвил Ганс, притворившись, что не видит попрошайку. — Они носят одежду под цвет Пламени?
— Ну да. Хранительница Очага, посвященная последней, почитаема вдвойне, потому что цвет ее волос — естественный цвет — подобен самому Пламени. Это доброе знамение для всех нас.
— Ага. Значит, сегодня утром я видел двух из них. А чем занимаются эти Хранительницы Очага? Лаллиас взмахнул волосатой ручищей.
— Ганс, их высоко почитают у нас. Никто не смеет сказать дурного слова о Хранительницах очага. Они… Они — Хранительницы Очага.
— А-а, — откликнулся Ганс и, пройдя несколько шагов, спросил вновь:
— А что они делают, Лаллиас?
— Сюда, за этот угол. Они присутствуют на многих праздниках и народных гуляньях. Они следят за священным очагом Пламени и не дают ему погаснуть. Они поклялись отдать свои жизни ради Пламени.
Ганс подумал, что подобная клятва вряд ли чревата опасными последствиями. Сильный порыв ветра или несколько ведер воды могут погасить огонь, но едва ли смогут убить человека. И сомнительно, чтобы в городе, где Пламя является единственным почитаемым символом божества, нашелся безумец, который ворвется в храм и попытается погасить там огонь. Однако вслух Ганс этого не сказал. Они с Лаллиасом перешли через дорогу и свернули на другую улицу.
Привлекательная молодая девушка в блузке с глубоким вырезом послала Гансу чарующую улыбку. Но скорее всего она просто надеялась, что молодой человек с тяжелой связкой медных искорок на шее купит у нее немного сластей.
— В каком-то смысле Хранительницы Очага — самые могущественные люди в Фираке, — добавил Лаллиас. — К ним обращаются в тех случаях, когда речь идет о жизни и смерти, и они выносят свое решение.
— Н-да. Лаллиас.., ты сказал — «в каком-то смысле». Значит, городом правят вовсе не Хранительницы и, думаю, не Верховный Жрец. Я хочу сказать, если у вас есть Верховный Жрец. Не то чтобы для таких людей, как мы с тобой, это имело какое-то значение, однако я совсем ничего не знаю о том, кто стоит у власти в Фираке. Кто здесь правит?
Лаллиас фыркнул:
— Ну да, в городе полно священнослужителей — в смысле жрецов. И Верховный Жрец тоже имеется. Есть еще Глава Магистрата, но он не правит. Он судит и выносит решения. Еще есть Совет, но он тоже не правит. Они собираются, принимают всякие важные законы о починке мостовой, о порядке в городе и о прочих подобных вещах. Настоящая власть в городе — понимаешь, Ганс, власть… Так вот, власть поделена между кол.., что это за грохот?
Грохотала неуправляемая повозка, мчавшаяся по ближайшему переулку. Лошадь, запряженная в повозку, неслась галопом, всхрапывая и кося огромными безумными глазами. Едва не опрокинувшись, повозка обогнула угол. По мостовой раскатились спелые полосатые арбузы. Лошадь дико заржала. Теперь она мчалась прямо на них, единственных двоих прохожих, пересекавших улицу.
Никогда еще в своей жизни Ганс не бегал так быстро.
Лаллиас оказался не столь проворен. Лошадь налетела прямо на него. Она, казалось, даже не заметила столкновения и помчалась дальше. Ее копыта были мокрыми и красными от крови.
Ганс, успевший увернуться из-под самых копыт, подавил свой первый порыв — броситься следом за повозкой. Он не собирался становиться героем без достаточного на то повода и не горел желанием попытаться схватить лошадь под уздцы и остановить повозку. Ведь в повозке не сидела прекрасная юная дама, кричащая от ужаса! Ганс едва бросил взгляд на человека, который бежал следом за повозкой, вопя и размахивая руками. Человека сопровождали двое Красных. Ганс решил, что это был возчик. Шедоуспан присел на корточки возле своего неудачливого проводника. Лаллиас лежал на мостовой, скорчившись в странной позе, его голова и конечности торчали в стороны под неестественным углом. Он больше не был проводником Ганса, а был уже покойником.
Потрясенный Ганс выпрямился и шагнул было прочь, но внезапно у него закружилась голова, а на спине выступил холодный пот. Мгновение спустя он обнаружил, что сидит на мостовой возле тела своего спутника, пытаясь разогнать туман, плывущий перед глазами. Ганс смутно слышал восклицания собравшихся вокруг людей, но не мог ни ответить, ни Даже прислушаться к ним.
— С вами все в порядке?
— Вы ранены?
— Они не пострадали? Что случилось?
— Ох, Дым и Зола! Вы только посмотрите на его шею! Сквозь дымку, застилающую зрение, Ганс увидел, как примерно в квартале отсюда какой-то парень вскочил на повозку, за которой мчались, все сильнее отставая, незадачливый возчик и двое стражников. До Ганса донеслись громкие крики:
— Ура!
— Какой герой!
— Вы это видели?
— Он не ранен? Почему он сидит тут? «Вот-вот, только этого людям и надо, — тупо подумал Ганс. — Чем больше героев, тем лучше».
— С вами все в порядке?
— Он ранен?
— Вы попали под копыта?
— Этот, должно быть, просто оглушен, а вон тот, другой, мертв. Лошадь затоптала.
— Что случилось?
— Во имя Углей и Дыма, что здесь произошло? Несколько мгновений спустя в голове у Ганса прояснилось, и он пришел в себя. Отважный парень в двух кварталах отсюда наконец-то остановил повозку. Скоро он, хозяин телеги и двое Красных вернутся сюда и закидают Ганса дурацкими вопросами. Это не приведет ни к чему хорошему, особенно если учесть, что Ганс в Фираке чужой.
— Его зовут Лаллиас, — сказал Ганс, обращаясь к галдящей толпе. — Мой родственник, — добавил он, вставая. — Ох! О Священное Пламя! Моя жена! Где она? Я должен найти ее!
Последние слова Ганс постарался выкрикнуть как можно более испуганным голосом. Благодаря этой уловке он смог пробиться через толпу и удрать прочь. Он не думал о том, куда мчится, — просто пробежал четыре квартала, трижды свернув за угол в различных направлениях. Увидев двух Хранительниц Очага в огненно-золотистых одеяниях, Ганс сделал большой крюк, чтобы избежать встречи с ними. Ганс не хотел ни кланяться им, ни оскорблять местные обычаи.
«По крайней мере, Лаллиас рассказал мне кое-что полезное об этих огненных девах, — думал Ганс. — Это поможет мне избежать кое-каких опасностей, на которые я мог бы нарваться в ином случае. Не следует говорить о Хранительницах ни одного дурного слова. И все же настоящая власть в Фираке поделена между кол.., между кем и кем, интересно?»
Дойдя до этой мысли, Ганс понял, что окончательно оправился от потрясения и способен мыслить разумно. «В конце концов придется, наверное, идти к Анорисласу, — решил он и посмотрел на небо. — Но времени у меня еще много». Ганс направился в винную лавку, которая, как ему говорили, находится в том самом районе Фираки, который называется Кварталом. Три человека дали Гансу совершенно одинаковые указания относительно расположения этой лавки, а двое из них заверили его, что мимо пройти невозможно.
Размышляя о том, сколько раз ему приходилось слышать подобные уверения, Ганс направился в Квартал, где надеялся найти Анорисласа.
— Меня зовут Ганс. Я недавно приехал с юга…
— Откуда-нибудь из-под Санктуария?
— Ну да, — опасливо ответил Ганс, но высокий тощий Анорислас только кивнул. — У меня есть несколько лошадей. В Лесу Девичьей Головы я и моя спутница встретили здоровенного путника с густыми бронзово-рыжими усами, в странной кожаной шляпе. Он был похож на записного вояку.
Ганс помолчал. Его собеседник смотрел на него светло-карими глазами, которые были наполовину скрыты чуть припухшими веками. Его лицо не выражало совершенно ничего.
Ганс понял и слегка улыбнулся.
— Он был так же осторожен, как и вы, да и я тоже. Но постепенно мы немного доверились друг другу, и я спросил его, к кому мне здесь обратиться по поводу продажи лошадей. Он посоветовал мне встретиться с Анорисласом.
— Угу. А что еще он сказал? Вы знаете его имя?
— Напоследок, когда мы уже почти разъехались, он окликнул меня. Когда я остановился и обернулся, он сказал, что его зовут Стрик. Я принял это как залог дружбы и в ответ назвал ему свое имя. Он еще попросил назвать вас Кроликом.
И Анорислас наконец-то улыбнулся, продемонстрировав дырку на месте левого переднего зуба, а потом радостно кивнул. Анорислас был высок и очень худ, хотя кожаный ремень перетягивал небольшую округлость. Крупные кисти его рук болтались, словно грабли, на широких запястьях с выпирающими мослами. В его густой курчавой шевелюре уже поблескивала легкая седина. Курчавые волосы падали Анорисласу на лоб, достигая переносицы. Нос Анорисласа не соответствовал остальной его внешности — такими носами боги наделяют мужчин, желая придать им вид вечных подростков.
— Это был Стрик, все верно. Теперь, Ганс, можно и успокоиться. Но не стоит называть меня Кроликом! Это все дурацкие шуточки Стрика!
Ганс согласно кивнул, ничего не ответив.
— Сколько у тебя лошадей, Ганс? Ах да, что ты думаешь насчет капельки винца?
— Нет, спасибо. Мы собираемся продать четырех лошадей и онагра. Когда я выехал из Санктуария, у меня была одна лошадь и этот ишак. Но почти сразу я встретил одного друга, который подарил мне еще одного коня.
— Какой у тебя щедрый друг!
— Ну, у него много лошадей, и он был кое-что должен мне. В пустыне, уже на севере, на нас напали тейана. Четверо тейана, да. Они отобрали наших лошадей и ускакали. Я вернул своих коней обратно.
— Что-о?!
Ганс пожал плечами:
— Я забрал у них своих лошадей и их коней тоже. Этот онагр спас мне жизнь, — добавил он, усмотрев возможность повысить цену Инаса.
— Но тейана.., э-э.., сопротивлялись, конечно же.
— Ну да.
Анорислас склонил голову.
— Ладно, больше я тебя не буду ни о чем расспрашивать. Значит, ты выехал из Санктуария с одной лошадью и ишаком, а приехал в Фираку с шестью лошадьми и теперь хочешь продать лишних. Это дельце с тейана обернулось для тебя чистой выгодой, верно?
— Вряд ли. У нас было немного серебра. И вот как раз серебро я не смог забрать у этих сукиных детей.
— Ох, извини. Я было подумал, что ты оставил всех их валяться мертвыми в лесу. — Уголки губ Анорисласа чуть приподнялись.
Ганс, который чувствовал себя неуютно под взглядом этих заплывших желто-коричневых глаз, возразил:
— Не всех.
Анорислас некоторое время пристально смотрел на него с задумчивым видом, плотно сжав губы:
— Я полагаю, что мне не стоит даже пытаться надуть такого опасного человека, как ты, Ганс из Санктуария. — Анорислас предупреждающе выставил руку ладонью вперед. — Нет-нет, я не сделал бы этого в любом случае. Прежде всего ты должен понять, что я никогда не обманываю того, с кем веду дело. Просто не могу. Есть у меня такой изъян.., я бы даже сказал — проклятие. Честность. И я ничего не могу с этим поделать. Проклятый Стрик!.. Ну, ладно. Ты хочешь продать трех тейанских лошадей и одну свою — наверное, вьючную, да? И еще онагра. Я берусь устроить это дело. Где находятся твои лошади, Ганс из Санктуария?
— Мы остановились в «Зеленом Гусе» сразу же, как приехали в город, потому что Стрик порекомендовал нам этот трактир. Лошади стоят там же, в конюшне.
— Тогда можно будет посмотреть на них прямо там. Завтра? Когда?
Ганс пожал плечами:
— Можно пораньше с утра.
— Я приду через два часа после восхода солнца или чуть попозже.
— Хорошо, Анорислас. Тогда — до завтра.
Анорислас стоял, глядя вслед худощавому гибкому юноше, пока тот не завернул за угол и не скрылся из виду. Трудно было поверить, что этот зеленый юнец мог захватить у четверых тейана лошадей, а кое-кого из этих четверых — лишить и жизни в придачу. С другой стороны, молодой человек был весьма осмотрителен и насторожен. Он вовремя чуял грозящую ему опасность и мог стать опасным противником. И все же этот неотступный, почти просительный взгляд.., и эта похвальба…