«Во имя зрачков Ильса, — подумал Ганс. — Я сегодня еще не ел!»
Он уже терял терпение и был готов спросить, как звали погибшего, но тут Коротыш задал именно этот вопрос.
— Кто знает? — повторил один из его собеседников. Хозяин пивнушки поднял взгляд от расставленных на столе кружек и сказал:
— Гантер. Его звали Гантер. И я могу поставить последний бочонок пива на то, что его выпихнули из окна!
Ганс сглотнул дважды, но в горле по-прежнему стоял комок. Он попытался выжечь этот комок чаем, но обнаружил, что чай совсем не горячий. Так… Гантер.
— А почему вы так считаете? — спросил Ганс.
— Вот хоть один умный человек нашелся, — громко заявил хозяин. — Он переплюнул вас четверых, даже не думая об этом. И что же он пьет в это чудесное солнечное утро? Чай! Во имя Пламени, чай! — Хозяин перевел взгляд на Ганса. — Потому что люди не выпадают так просто из окон, вот почему! Кто-то выпихнул его, попомните мои слова!
— Я однажды выпал из окна, — пробормотал Коротыш.
— Если мы все, приходя сюда, будем заказывать чай, то ты, Бим, помрешь с голоду! Разве можно заработать хорошие Денежки, разливая чай?
— Ну да, умру с голоду, как же! — парировал Бим. — Я получу разрыв сердца и паду мертвым на месте, если кто-то из вас явится сюда, чтобы выпить чаю! Налить еще? Ох, погодите, вернитесь, господин хороший.., я ведь не дал вам сдачи, верно?
Но Ганс уже закрыл за собой дверь.
Он шел по улице, погруженный в свои невеселые мысли. Гантер. Ганс не стал никуда заходить, чтобы хотя бы перекусить. Он шел. Он шел по улицам Фираки и думал, думал, не замечая никого и ничего вокруг. Он ходил несколько часов и все думал, думал. Дойдя до северных ворот, он прошел сквозь них и побрел дальше. Гантер. Два раза Ганс столкнулся с людьми, и один из них продолжал ругаться даже после того, как Ганс извинился перед ним. Ганс поднял на него тяжелый взгляд и криво улыбнулся. Тогда человек решил, что принесенных извинений было вполне достаточно. Он пошел своей дорогой, а Ганс — своей. В конце концов Ганс осознал, что находится в районе, именуемом Новым Городом, и подумал — как жаль, что он не обращал внимания на те места, по которым гулял. Но затем невеселые мысли и чувство полной беспомощности перед мощью колдовства вновь одолели Ганса, и он побрел обратно к воротам. На полпути он осознал, что время уже перевалило за полдень и что он так и не рассмотрел как следует Новый Город. Желудок Ганса недовольно бурчал, напоминая ему, что он забыл еще кое-что жизненно важное.
И тут внимание Ганса привлек громкий спор, который затеяла чета, шедшая впереди него. Эти двое просто спятили.
Рыжеволосая женщина неожиданно набросилась на тощего мужчину — вероятно, это был ее муж или, по крайней мере, ее мужчина — и принялась бить его кулаками. Он ударил ее в ответ — изо всех сил, в лицо, и Ганс замер на месте, потому что он шел прямо на них. Женщина закричала и упала навзничь, подняв облачко пыли и взметнув юбки. Ганс увидел, как в руке мужчины блеснула сталь. Мужчина выкрикнул что-то невероятно грубое и шагнул к лежащей женщине. От ворот к ним рысцой бежал стражник. Мужчина сделал еще шаг, сжимая в руке нож, и уже начал замахиваться на женщину. Красный выкрикнул что-то. Женщина визжала, катаясь по земле. Тощий мужчина оглянулся на стражника, затем посмотрел на женщину и вновь перевел взгляд на человека в форме, который был уже рядом, протягивая к нему руки.
Тощий человек вонзил нож в горло стражника, и женщина закричала так, словно пырнули ее саму.
— Стой! Стой на месте и брось нож!
Это выкрикнул другой стражник, оставшийся возле ворот. Ганс поднял глаза и увидел, как Красный, стоящий на башне, наводит свой арбалет. Бросив быстрый взгляд на сержанта, стоящего внизу, Ганс заметил, что тот указывает на тощего мужчину своим мечом, а другой Красный, припав на одно колено, уже поднимает арбалет к плечу. Ганс решил, что изображать из себя живую мишень не стоит, и плашмя рухнул в пыль. Женщина визжала так, что онагр Инас удавился бы от зависти. Тощий человек, еще раз пырнув обмякшего стражника, повернулся к своей жене, как будто не услышав приказа и не замечая опасности.
Ганс чуть приподнял голову, прикрывая ее руками, и увидел, как тощий человек внезапно зашатался и крутанулся вокруг самого себя. Одна арбалетная стрела вонзилась мужчине в бедро, а другая — в живот, чуть повыше пояса. И все же этот сумасшедший удержался на ногах, вновь повернулся к кричащей женщине, которая пыталась отползти прочь, и занес над нею кинжал.
«Неплохо стреляют парни», — с уважением подумал Ганс за миг до того, как чья-то стрела, пройдя чуть выше цели, пробила насквозь обе щеки безумца и вылетела наружу в брызгах крови. Теперь человек издавал животный вой, и изо рта его струился красный поток. Четвертый выстрел был самым удачным — тощий мужчина рухнул наземь и задергался, словно петух с отрубленной головой.
«А теперь осторожнее, парни, — настоятельно подумал Ганс. — Прекратите стрелять, хорошо? Теперь между вами и мною нету этого идиота — и вообще ничего!»
Ганс уже привстал было на одно колено и собирался подняться на ноги, когда женщина вдруг схватила кинжал убитого и кинулась на стражников, крича что-то сквозь судорожные всхлипывания.
«Она любила его, — подумал Ганс. — Они всегда любят таких». И на всякий случай опять растянулся в пыли.
Когда несколько секунд спустя Ганс вновь поднял голову, женщина оседала наземь. Она уже не кричала, а стонала. Кинжал валялся у ее ног, а запястье женщины явно было перебито, судя по тому, как висела кисть. Ганс понял, что женщине повезло — арбалетчик выбил кинжал из ее руки ударом приклада. Через несколько секунд стражники затянули петлю вокруг здорового запястья женщины, а остальной веревкой обмотали ее туловище.
Ганс наконец-то поднялся на ноги и подошел, чтобы взглянуть на двух человек, лежащих на земле. Они лежали почти совсем рядом друг от друга. Ганс опустился на корточки между ними.
— Вы случайно не лекарь? — спросил сержант, подойдя к нему мгновения спустя.
Ганс поднял голову:
— Нет. Но это неважно. Они оба мертвы.
— Мертвы! Окк мертв.., о…, он убил Окка, будь он проклят! Этот мерзавец, этот ублюдок убил его! Ганс кивнул и встал.
— Он сам не знал, что он делает. Он то ли был пьян, то ли просто рехнулся. Если бы ваш человек вынул меч, то, думаю, он остался бы жив. — Ганс не стал говорить, что Окк поступил глупо, бросившись с голыми руками на сумасшедшего, вооруженного кинжалом.
Сержант, который все еще стоял на коленях возле мертвого стражника, резко вскинул голову.
— Я помню вас. Ведь это вы приехали откуда-то издалека, с юга, и привели шесть лошадей, верно?
— Меня зовут Ганс. А вы.., сержант Римизин, верно?
— Что вы здесь делаете, Ганс? И где ваши лошади?
— Я их продал, — ответил Ганс. — Вот поэтому я и хожу пешком. Я ходил в Новый Город.., надеялся порасспросить кое-кого насчет работы. Я уже шел обратно, когда услышал, как эти двое орут друг на друга. Когда она бросилась на него, я остановился. Я не собирался идти дальше, когда у меня на пути стояли эти двое. Они словно взбесились!
— Ага, вы поступили умно. А почему вы упали на землю? Ганс слегка улыбнулся.
— Я увидел два арбалета, и они были направлены в мою сторону. Я никогда не видел раньше, как стреляют ваши парни, сержант. Я и не знал, что они такие меткие.
Римизин кивнул. Лицо у него немного прояснилось, однако он не улыбнулся — ведь его товарищ лежал мертвым у его ног.
— Вероятно, это тоже был разумный поступок. Эти двое парней гораздо лучше управляются с арбалетами, чем я сам. Ганс покачал головой и подавил вздох:
— Я вообще не умею с ними управляться. Я могу чем-нибудь помочь вам, сержант, или вы собираетесь попросить меня проследовать с вами?
— Мы сами все сделаем, не беспокойтесь, Ганс. Можете идти по своим делам. Нам даже не нужен свидетель — три человека из стражи видели все, что произошло.
Ганс кивнул и отправился своей дорогой, надеясь, что Красные и Магистратор не обрушат свою ярость из-за гибели Окка на голову несчастной женщины. Она вспылила из-за какой-то дурацкой ссоры и в результате потеряла своего мужчину, здоровье и свободу в придачу — по крайней мере, на какое-то время.
Ганс уже отошел от ворот на изрядное расстояние и брел по Привратной улице, как вдруг его поразила неожиданная мысль. Он бегом помчался домой и взбежал на второй этаж, перескакивая через три ступеньки. Коты сидели по углам. Нотабль собрался уже наброситься на пришельца, но остановился в последний миг, увидев, что не кто иной, как его собственный хозяин ворвался в комнату и схватил кожаный мешок.
В мешке было шесть серебряных монет. Желудок Ганса завязался узлом, по спине побежали мурашки, а лоб мгновенно взмок. Но тут Ганс вспомнил, что переложил одну монету в свой кошелек. Он раскрыл кошелек. Империал лежал там.
На следующее утро в мешке по-прежнему звенели семь монет.
— Даже не знаю, радоваться мне или горевать, — признался Ганс. Мигнариал сжимала его руку. Они стояли, глядя на серебряные монеты, рассыпанные по постели. Ганс осторожно высвободил руку, обнял Мигнариал и прижал девушку к себе. — Теперь мы знаем, что не все страшные смерти в городе имеют отношение к этим монетам. Быть может, монеты вообще никак не связаны со мной — ведь я был совсем рядом с этими двумя, а все монеты на месте. С другой стороны, они могут быть как-то связаны с нами обоими…
И тем не менее неизменное наличие серебряных монет и загадочного списка продолжало давить на них. Ганс и Мигнариал любили друг друга, они находились далеко от дома, и все же их отношения были далеко не безоблачными. Слишком тяжело было знать о том, что ты живешь бок о бок с колдовством и ничего не можешь с этим поделать; слишком страшно было ожидать чьей-то новой смерти и исчезновения еще одной монеты. Ганс и Мигнариал подумывали о том, чтобы обратиться к какому-нибудь фиракийскому магу и попробовать узнать у него что-нибудь или даже купить противозаклинание. Но после долгого спора они поняли, что боятся предпринять такой шаг. Нотабль стал совершенно невыносим, но Ганс, к своему удивлению и радости, обнаружил, что кот готов сопровождать его на прогулках днем и ночью, держась возле ноги, словно собака, и без всякого поводка. Анорислас продал двух тейанских лошадей за тридцать девять огников. Ганс, который предыдущей ночью едва не ударил Мигнариал во время новой ссоры, потратил все четыре фиракийские серебряные монеты на покупки: отделанные серебром гребень и расческу, две заколки для волос, украшенные самоцветами, плащ для себя самого и другой, гораздо более красивый, — для Мигни. Еще он купил две превосходные подушки, набитые гусиным пером и самую тонкую и роскошную ночную сорочку, какую только смог найти. Мигнариал видела хорошие и дурные события и приносила домой заработок. Она не видела ничего ни для себя, ни для Ганса. У нее не было никаких новых озарений или даже догадок относительно мешка, монет или списка.
Ганс купил себе новый метательный нож взамен того, который он потерял в лесу во время набега на лагерь тейана. Он немного поупражнялся в метании ножа в гимнастическом дворике для арбалетчиков позади казарм Стражи. Прежде чем уйти оттуда, Ганс вежливо отклонил предложение поступить на службу, сделанное ему начальником сержанта Гайсе. Два дня Ганс провел, помогая домовладельцу красить и чинить крышу. «Ты хорошо держишься на крыше, Ганс», — сказал домовладелец. Ганс только улыбнулся и кивнул, но ничего не сказал в ответ. Он не взял платы за работу, но и он, и Мигнариал, и даже коты заметили, что в их меню, словно по волшебству, появились изысканные лакомства. Мигнариал видела, как на базаре погиб человек — его убил сторож, нанятый Яшуаром, лавку которого погибший намеревался ограбить. Ни одна монета не исчезла. Был ли это повод для радости? Три дня Ганс проработал у Анорисласа и понял, что он по-прежнему равнодушен к лошадям. Однажды ночью Ганс в одиночестве пил пиво в забегаловке под названием «Бочонок Эля», и к нему подсела миловидная женщина лет двадцати шести или около того. У нее была, пожалуй, самая красивая фигура, которую Ганс когда-либо видел. Они проболтали примерно час, и Ганс выяснил, что эта женщина — не профессиональная шлюха, однако она не прочь привести его к себе домой. Ганс пытался доказать себе, что он в своем праве, поскольку, если бы ему не пришлось сбежать из дома после очередной ссоры, он не оказался бы здесь один. Беда заключалась в том, что Ганс никак не мог убедить себя, что Мигни была не права. Чувство вины погнало его прочь от удивленной и оскорбленной красавицы.
По пути домой какой-то наглец попытался преградить Гансу путь и что-нибудь отнять у него. Миг спустя несчастный болван смотрел, открыв рот, на лезвие метательного ножа, сверкающее в левой руке его предполагаемой жертвы. В правой руке этот гибкий смуглолицый юноша держал длинный кинжал, явно намереваясь пустить его в ход. Незадачливый грабитель удрал со всех ног, а Ганс вернулся домой в гораздо более приподнятом настроении. Обоюдные извинения и слова примирения, как обычно, закончились в смятой постели.
На следующий день Ганс купил красивую вазу, расписанную синими цветами по кремовой глазури, и нарисованную на шелке картину, на которой была изображена милая пестрая кошечка. Мигнариал заплакала от счастья при виде такой роскоши — совершенно бесполезные вещи, которые так украшают дом! А еще день спустя базарный сторож, проходя мимо шатра с'данзо, внезапно схватился за грудь и упал мертвым Мигнариал в ужасе примчалась домой. Этого человека все звали Тинком, и она узнала его настоящее имя только после его смерти. Его звали Истейном. И конечно же, его имя исчезло из списка Синайхала, оставив после себя абсолютно гладкий воск, а из мешка испарилась еще одна монета. Между Гансом и Мигнариал вновь вспыхнула ссора — без каких-либо видимых причин, не считая страха и постоянного напряжения. Ганс вытряс оставшиеся шесть монет из проклятого мешка и отшвырнул их прочь. После этого он вновь обратился к своему привычному занятию — натянул черные одежды, поднялся по стене на крышу, перескочил на другую и влез в окно. Несколько мгновений спустя Шедоуспан вылез обратно, унося с собой украшенный драгоценными камнями кинжал и две золотые монеты. Хозяева комнаты — мужчина и женщина — продолжали мирно спать на кровати, стоявшей у самого окна. Ганс вернулся домой с не праведно добытыми драгоценностями, чувствуя себя намного лучше — до тех пор, пока не увидел, что Мигнариал лежит в постели, отвернувшись к стене и обнимая пеструю кошку. Когда Ганс вошел, она не обернулась и не сказала ему ни слова. А на следующее утро шесть империалов вновь оказались в старом кожаном мешке.
Это помогло Гансу и Мигнариал примириться — они оба были жертвами колдовства, рядом с которым им приходилось жить.
— Тяжело, как же это тяжело, милый, — бормотала Мигнариал, обнимая Ганса.
Когда полчаса спустя девушка заговорила о совершенной им краже, Ганс был не в состоянии рассуждать. Пробормотав «ерунда», он вышел на прогулку. Нотабль и Радуга решительно последовали за ним, не обращая внимания на все попытки Ганса отогнать их обратно. Пройдя шесть кварталов, все трое стали свидетелями быстрой и невероятно страшной смерти случайного прохожего от рук ночных грабителей. Ганс опрометью бросился домой и рывком открыл кожаный мешок. В нем было шесть монет. Тут Ганс не выдержал — он выбросил все шесть империалов сквозь окно своей комнаты, расположенной на втором этаже. Мигнариал в ужасе смотрела на него широко открытыми глазами, и по щекам ее катились слезы. Звенели осколки стекла, а Ганс топтал ногами опустевший мешок. Только когда он услышал доносящиеся снизу крики — уличные мальчишки и прочие зеваки дрались за неожиданный дар, ниспосланный Пламенем для достойных, — только тогда Ганс остановился и улыбнулся:
— Почему я не подумал об этом раньше! Пусть другие тащат эту тяжесть, пусть хлебнут этих страхов, пусть поломают головы! Пусть они попробуют на себе это проклятье — мы никак не заслужили его!
А потом Ганс и Мигнариал сидели на полу, обнимая друг друга, и вполголоса пытались говорить о том, о чем так трудно было говорить и что совершенно невозможно было понять. По крайней мере, они наконец-то избавились от проклятых монет!
Ганс пообещал завтра же вставить стекло.
Однако Гансу и Мигнариал следовало бы знать, что надежды не всегда сбываются. Над ними действительно тяготело проклятие, порожденное неестественными и сверхъестественными силами, колдовством и магией. Утром монеты вновь оказались в мешке — они блестели, словно начищенные суконкой, и, казалось, издевались над людьми Гансу и Мигнариал потребовался не один день, чтобы оправиться от потрясения — если от него вообще можно было оправиться.
На следующий день, когда Ганс проходил мимо храма, глядя на поднимающийся к небу дымок, ему в голову пришла новая идея. Это воистину был верный план — куда более разумный, чем попытка вышвырнуть монеты сквозь закрытое окно и растоптать ни в чем не повинный мешок. Ганс бросился домой, забыв о своей важной походке и хищном выражении лица. Это не имело значения — он бежал слишком быстро, чтобы кто-либо осмелился заступить ему дорогу.
Когда Ганс вновь вышел из дома, он был одет во все новое — туника цвета ржавчины, длинный плащ, красивая шляпа с зелеными перьями и сапоги с отворотами. Он деловито шагал по улице, представляя собой великолепное зрелище. Облику юного щеголя не соответствовал лишь старый кожаный мешок, выглядевший так, словно его когда-то долго держали в воде. Этот мешок, похоже, следовало выкинуть уже много лет назад.
Однако Ганс собирался не просто избавиться от мешка. Деловитой походкой, с развевающимся за плечами плащом, он поднялся по белым ступеням храма Пламени. Увидев немолодую Хранительницу Очага в балахоне огненного цвета, Ганс не ограничился простым поклоном — он к тому же снял шляпу и буквально подмел ее перьями пол. Хранительница тепло посмотрела на него — она явно сочла его сыном богатых родителей, научивших свое чадо почитать Пламя и Хранительниц Священного Очага.
Ганс твердыми шагами направился вдоль центрального нефа; его каблуки звонко цокали по мраморному полу. В душе его бурлило ликование. В дальнем конце зала, из огромной жаровни, стоявшей на помосте, к которому вели широкие ступени, поднималось живое пламя — Вечное Пламя, благословение и жизнь Фираки.
Увидев священника, носившего титул Хранителя Пламени, который стоял на ступенях, глядя сверху вниз на простершихся ниц верующих, Ганс решил, что лучше всего будет последовать примеру этих истинных почитателей Пламени. Он пал на пол лицом вниз, отсчитал сотню ударов сердца — отметив, что эти удары все убыстрялись, — а затем медленно поднялся. Держа мешок на вытянутых руках, Ганс поднялся по ступеням к окованной железом каменной жаровне. В ширину Священный Очаг был не менее десяти футов. Высоко вверх вздымались желтые, белые и оранжевые языки пламени. По мере приближения Ганс чувствовал, как усиливается жар.
Священник, облаченный в белое одеяние, поднял руку, приказывая Гансу остановиться. Это был высокий мужчина лет сорока с редкими седеющими волосами. Он был настолько худ, что казалось, будто он ест раз в три дня, да и то не досыта.
— Что заставило тебя, молодой господин, так близко подойти к самому Пламени?
— Я покажу вам, — ответил Ганс и раскрыл мешок. — Шесть серебряных монет с изображением презренного ранканского императора, почитателя ложных богов, культ коих он приносит в чужие земли! Эти монеты и мешок, в котором они хранились, — мой дар Пламени во славу всей Фираки!
Пусть очищающее Пламя поглотит этот ранканский мешок и идолопоклоннические монеты, лежащие в нем!
«Славная речь, — подумал Ганс. — Звучит достаточно убедительно, чтобы произвести впечатление на жреца!»
Подняв мешок высоко над головой, Ганс швырнул его в гигантскую жаровню. Он услышал, как Хранитель Пламени, стоявший у него за спиной, судорожно вздохнул. Несколько секунд Ганс стоял, надеясь увидеть, как на том месте, где в жаровню упал мешок, поднимется новый язык пламени. Но внезапно его ужалила новая, весьма неприятная мысль, и он задрожал, несмотря на проникающий сквозь одежду жар Пламени. Развернувшись, Ганс бросился вниз по ступеням и выбежал вон из храма.
Ганс чувствовал себя прекрасно. Он вновь бродил по улицам Фираки. Иногда он машинально поднимал взгляд своих полночно-черных глаз и присматривался то к тому, то к другому зданию, прикидывая, как он мог бы проникнуть в то или иное окно…
Он даже подал медяк немому попрошайке.
Наконец Ганс вернулся на Кошенильную улицу, оказавшись дома всего на несколько минут раньше прихода Мигнариал. Схватив девушку в объятия, Ганс крепко прижал ее к себе. Они долго стояли, обнявшись, а потом, чуть-чуть разжав руки, Ганс рассказал Мигнариал о том, что он сделал. Он смотрел, как на лице девушки медленно появляется улыбка — словно солнце восходит над полем, поросшим алыми маками.
— О Ганс! Это замечательно! — Мигнариал рассмеялась. — Пожертвовать монеты богу Фираки! Какой ты умный!
— На этот раз мы можем быть уверены, что с проклятием покончено, — ответил Ганс, ликуя. — Наконец-то мы избавились от этих поганых штук и никогда больше не уви.., эй, а это что такое?
— Что? Ах да! — Мигнариал подняла с пола оброненный ею пакет. — Это для окна. Вместо стекол. Вощеная ткань. Ты и представить себе не можешь, как дорого здесь стоит стекло!
— Быть может, нам стоило привезти в город немного песка из пустыни. Месяц назад вокруг нас этого песка было столько.., ну, слишком много. Ну хорошо, мы вставим стекло, когда будем съезжать отсюда — когда купим себе особняк, госпожа моя! А пока обойдемся вощеной тканью. — Ганс бросил взгляд на разбитое окно. — Но не сейчас! Давай пойдем куда-нибудь и отпразднуем наше освобождение — я хочу сказать, пойдем в какое-нибудь местечко получше «Зеленого Гуся»!
Они кутили всю ночь и потратили почти целую серебряную монету. Впервые им спалось спокойно — по крайней мере, за всю последнюю неделю.
Ганс и Мигнариал проснулись оттого, что коты подняли шумную возню. Нотабль и Радуга играли пятью серебряными империалами, которые они нашли.., где-то на полу.
Мигнариал уткнулась лицом в подушку и заплакала.
ИЛЬТУРАС
ПЕРИАС
ТЬЮВАРАНДИС
— Ну что ж, — сказал Ганс, — по крайней мере, мы избавились от этого треклятого мешка!
Ни сам Ганс, ни Мигнариал даже не улыбнулись. Теперь они знали; теперь они были уверены. Им никак не удавалось отделаться от монет, лежавших в старом кожаном мешке, — наутро монеты возвращались обратно. И все же нечто сверхъестественное, какая-то непонятная сила заставляла монеты исчезать по одной. И каждый раз непременно оказывалось, что умер человек, живший в Фираке. Какое-то проклятье связало жизни людей с серебряными монетами.
Да, Гансу и Мигнариал действительно удалось избавиться от старого кожаного мешка, некогда принадлежавшего принцу-губернатору Санктуария. Но вот монеты… Теперь Ганс и Мигнариал знали точно — более того, теперь они были уверены. Что бы они ни предприняли, просто так сбыть эти монеты им не удастся. Монеты будут возвращаться до тех пор, пока не умрут еще пять человек.
К тому же души юных путешественников омрачала новая ужасная мысль. Что, если последний империал связан с жизнью… Ганса?
Ганс услышал последнюю городскую новость еще до того, как встретился с Мигнариал на базаре. Вчера погиб жрец Священного Пламени. Подобного несчастного случая в Фираке еще не бывало. Священник, присматривавший за Неугасимым Огнем, пылавшим в храме, упал в этот самый огонь.
— Этот тощий жадюга пытался достать из огня монеты, которые я бросил туда, — сделал вывод Ганс по дороге домой. — И значит, что одна из этих монет представляла его самого. Именно поэтому их теперь не шесть, а только пять. И получается, что из всех погибших до сих пор только его смерть напрямую была связана с этими проклятыми империалами! Неясно одно.., я ли виновен в его смерти или эти монеты? Или та сила, которая стоит за этими монетами? А если они.., она.., хотели, чтобы он умер? Может быть, это монеты заставили меня прийти туда? Как узнать, Мигни, свободны ли мы с тобой? Не могут ли эти монеты как-то управлять нами, заставлять нас сделать то или это?
— Понимаешь, Ганс, на эти вопросы нет ответов. Давай не будем…
— Ответы есть! На каждый из этих вопросов есть ответ! Мы просто не знаем, как или кого нужно спросить. Кто-то знает ответ.., все ответы. Кто-то или что-то — некая сила, или человек, или демон, или.., или бог.
— Но, Ганс, мы же не знаем — кто, что и как. Нам просто неоткуда знать. Давай.., давай не будем говорить об этом.
— Во имя ада. Мигни, а о чем же нам еще говорить?
Это горькое восклицание было настолько громким, что все прохожие на улице обернулись в сторону юной четы. Но Ганс даже не заметил этого. Его невидящий взгляд был устремлен куда-то вдаль. На душе у Ганса было так тяжело, словно он тащил невидимый камень весом с себя самого. Мигнариал мудро решила промолчать. Она знала, как Ганс ненавидит колдовство: это была одна из немногих вещей, которые были способны заставить его потерять самообладание.
Мигнариал знала, что ее юному мужчине нужны утешение и отдых. Она попыталась утешить его, но их жилище, некогда казавшееся гнездышком любви, теперь словно бы превратилось в западню.