Астуриас Мигель. Гватемала

Бородатая черепаха. Оставьте меня, я хочу видеть деву! Что вам любовь?
Вы не узнаете ее. вы слишком стары. Лицо у девы прекрасно, должно быть --
таков день.
Бахромчатая черепаха. Я одна видела день! (Она светится во мгле, как
огнедышащий холм золотого песка.) День сотворен для мужчины.
Бородатая черепаха. Для кого? Как ты сказала?
Бахромчатая черепаха. Мужчина -- это... это... Это такая женщина,
только мужского пола...
Бородатая черепаха. Наверное, божество... Случись такое со мной, я б
себя сочла божеством.
Хуваравиш (его не видно). Я, повелитель бессонных песен, видел и день и
мужчину.
Черепахи. А-ха. Бородатая Барбара, расспроси-ка его!
Бахромчатая черепаха. Так я же говорила. Мужчина -- это женщина, только
днем. Вот и вся разница, другой нет.
Черепахи. Скажем, как твердят волны: "Какая-нибудь да есть!"
Бахромчатая черепаха. Повелитель бессонных ночей, дозволь моим твердым
сестрицам повторить, что твердит сердце моря, синее сердце моря...
Хуваравиш (его не видно). Барбара не повторила...
Бородатая черепаха. Я тоже думаю, что разница есть. Да, надеюсь, есть
разница между мужчиной и женщиной.
Черепахи. Какая-нибудь да есть!
Бородатая черепаха. Пустите меня, мне нужно видеть невесту. Женщина --
это металл, мягкий, как хлопок.
Черепаха. Играйте, сестрицы! Играйте в волнах, забудем о тяжести
панциря!
Бахромчатая черепаха. Глаза слипаются, спать хочу! Барбаре не терпится
увидеть деву, с которой спит Кукулькан! А я не пойду, я и так еле-еле
забыла, как вырывают из сердца любовь, словно дерево из земли.
Бородатая черепаха. Вырвать ее нельзя. Когда в жестокой борьбе рухнет
дерево, на корнях бьются комья земли, влажной, как сердце, и зеленые вихри
трав, источающих слезы, а в земле остаются куски корней.
Хуваравиш (его не видно). Беседа наша занимательна, однако пора и за
дело. Бородатая Барбара сочится соленой водой, ей не терпится увидеть спящих
любовников.
Черепахи. А ты что должен делать, Хуваравиш?
Хуваравиш (его не видно). Петь.
Черепахи. А мы -- играть... Правда, сейчас мы не можем играть в мяч.
Хуваравиш. Я стану видимым, и спою, стоя среди вас.
Во тьме, предваряя луну, засветился, словно светляк, золотой шит
Черепахи, и мы видим в глубине у занавеса счастливую чету на шкурах пум и
ягуаров, которые время от времени глухо рычат. Барбара, черепаха с усами и
бородою, подбирается к ложу. Хуваравиш поет песни блаженного бдения, а
черепахи, играя, ударяются друг о друга.
Хуваравиш. Стрелок из сербатаны покинул сундук гигантов, а ч том
сундуке -- песок, а над песком -- вода, сперва потемней, потом посветлей,
потом зеленее, потом голубее, потом водосолние. потом водонебо!..
Стрелок из сербатаны покинул сундук гигантов, набравши в рот пузырей,
чтобы бить медососов, вонзивших клювы в деревья и застывших так на все лето.
Стрелок из сербатаны покинул сундук гигантов, запасся пузырями, чтобы
стрелять в колибри, в маленьких птиц, живущих росой и медом, красных,
зеленых, желтых, лиловых, черных. Он не знает, дивиться своей сербатане или
ее бояться, а счастье поет и шумит в его ушах!
Зеленые колибри-медососы. Медосос, медо-сос, медомедосос!
Хуваравиш. Далеки и стрелок, и птицы от невидимого Кукулькана и от той,
что смешала дыханье с его дыханьем...
Зеленые медососы. Медосос! Медосос! Медосос!
Хуваравиш.... смешала дыханье..,
Красные медососы. Медо-медо-сос! Медосос!
Хуваравиш.... смешала дыханье и потеряла навеки легкость движений!
Бородатая черепаха, О-ох! О-ох! Она проснется, как птицы, от грохота
бури.
Хуваравиш. Может -- да... Может -- нет... Красные медососы.
Медо-медо-сос! Медо-медо-сос! Медосос!
Желтые медососы. Меду медо-сосам! Меду медососам! Меду-меду-меду!
Лиловые медососы. Меду медо-сосам, меду, меду! Меду медососам!
Черные медососы. Мед-медо-сос-и-медо-сос! Мед-и-медо-сос!
Медо-медо-сос.
Хуваравиш. Веселые, в пестрых перьях, живут они весной на веселом
цветущем дереве.
Лиловые медососы. Медо-медо-сос! Медо-медосос-медосос!
Бородатая черепаха. О-ох! О-ох! Разбудим ее! Зачем ей терять навеки
легкость движений? Положи ее на мой щит, и я унесу ее и край, где
просыпаются девы, словно птицы...
Черные медососы. Мед-медо-сос-и-медо-медо-сос! Медо-медо-сос!
Хуваравиш. Она не проснется, Барбара! Бородатая черепаха, О-ох,
ох-ох-ох, о-о-ох! Хуваравиш. Зачем ее будить? Она уснула, вдыхая запах того,
кого сочла своим навеки.
Бородатая черепаха. О-ох, о-ох, о-о-о-ох! Хуваравиш. И всякое утро над
местом ее покоя будет куриться дымок, как над алмазной копью.
Бородатая черепаха. О-о-ох! Просыпаются ли девы, обратившиеся в
колибри-медососов?
Хуваравиш. Может -- да... Может -- нет... Бородатая черепаха. О-о-ох!
На дереве Кукулькана уснула дева колибри, но придет новый день, прогремит
первая буря, зимняя буря...
Хуваравиш. Может--да... Может--нет... Бородатая черепаха. О-ох,
Хуваравиш, повелитель песен, помет летучей мыши жжет мне глаза.
Хуваравиш. Кукулькан уснул, потеревшись огненным телом о кукурузный
початок, который принесли с поля. И никто не увидит перо -- женскую сущность
-- между сосен щита!
Бородатая черепаха. Ох, о-о-ох, Хуваравиш, помет летучей мыши жжет мне
глаза!
Хуваравиш. Кукулькан уснул там, где родится жизнь, и ты не нащупаешь
сквозь кожу ни тела его, ни ожерелья из вражьих голов.
Бородатая черепаха. Ох, о-о-ох, жжет глаза! Порази меня сном! Глаза мои
влажны, как влажен колибри-медосос, расправляющий крылья...
Хуваравиш. Кукулькан защищен, как крепость, и песнь моя бьет крылами о
лик повелителя ночного часа, ибо я пою о девичьей красоте, обращенной в
бабочку.
Бородатая черепаха. О-ох! О-ох! Хуваравиш! Помет летучей мыши жжет мне
глаза!
Хуваравиш. Кукулькан неприступен, он уснул, и песня -- огненный стриж
-- спалила небо над деревом, где гибнет легкость движенья, над местом, где
сплетаются тропы, и судьбы, и пуповины!
Бородатая черепаха. Ох! О-ох! Хуваравиш!
Хуваравиш. Поднялись беззащитные розы без копий-шипов, и летают
медососы без копья-клюва...
Зеленые медососы. Медосос! Медосос! Медосос! Медосос!
Лиловые медососы. Меду медо-сосам! Меду! Меду! Меду!
Бородатая черепаха. Без клюва-копья чем вкусят они мед?
Желтые медососы. Мед-и-медосос! Мед-и-медосос!
Бородатая черепаха. А с клювом -- как тягостна сладость!
Красные медососы. Меду-меду-мед! Мед-и-мед!
Бородатая черепаха. Без клюва нет меда, а с клювом -- как горек мед!
Две тени, прозрачные, как вода, выходят из-за черного занавеса и
хватают ту, что спит в обьятьях Кукулькана. В глубине сцены громко и устало
стучат черепашьи щиты.
Хуваравиш. Ее унесли! Унесли! Ее унесли, а он неприступен! Ее унесли в
сундук гигантов! Ее унесли в город, где заперты все Двери, задвинуты засовы,
и никто не проникнет в храм, обитель червя и темного пуха! Ее унесли, о-ох,
ее унесли, она не проснется, как птица... ее унесли... унесли... Для него
расписала она узкий сосуд лица, воздвигла баш ню волос, а сердце ее -- не
больше плода какао -- горело, как воинский щит, как круг сковороды! Ради
него она надела темно-желтые ломкие браслеты с каменными бляшками и обмотала
шею девятью нитями из золота и черненого серебра. О-ох, далеко пахло садом
от подмышек ее и паха! Ее унесли... унесли... от нее остались на ложе только
медная, блестящая серьга и бирюзовые цветочки!..
Слышен гром. Неподвижные колибри расправляют крылья и взлетают,
обезумев от счастья.


Вторая желтая сцена
Желтый занавес цвета зари, волшебного цвета зари. Чинчибирин -- в
желтом, без маски -- стоит перед ним на коленях. Встает, бежит на восток, на
запад, на север, на юг и каждый раз низко кланяется. Потом садится на
корточки недалеко от священного желтого круга, вынимает из-за пазухи
полотнище, желтое и круглое, как луна, расстилает его и кладет на него
кругами крупинки золота, бусы из зеленого стекла и кусочки копала, которые
сперва жует, а потом сжигает на маленьком жертвеннике. Из черной сумы
вынимает штук двести кораллово-красных зерен, смешивает их, берет по
нескольку пальцами и раскладывает в девять кучек на земле. В конце концов на
желтом полотнище остается одно зерно. Это -- дурной знак; Чинчибирин,
испугавшись, много раз трогает себе глаза, волосы, зубы, а потом сидит тихо.
Вдруг ложится навзничь, как мертвый, и медленно ползет в глубь сцены,
упираясь локтями, затылком, спиной, ступнями ног, но не вставая; коснувшись
желтой завесы, отряхивается, как мокрый зверь, и прыгает вправо и влево.
Чинчибирин.
Шелестят сухие деревья, Пляшет судьба на спелом солнце. Неприступен
свет сна речного. А завтра?
Шелестят сухие деревья. Легкость летней лени, под вечер, На закате,
когда не видно Пористого дерева, пляска Бед и судеб в потоке ветра. Листья
их пляшут вместе с ветром, Шелестят сухие деревья.
Входит Кукулькан -- в желтом, на желтых ходулях -- и становится перед
желтой завесой. Кукулькан. Я -- как солнце!
Чинчибирин. Повелитель!
Кукулькан. Я -- как солнце!
Чинчибирин. О, повелитель!
Кукулькан. Я -- как солнце!
Чинчибирин. Великий повелитель!
Кукулькан. Желтый кремень -- камень утра! Желтая сейба -- мать деревьев
-- мое желтое дерево! Желтое дерево, желтый батат, желтый индюк и бобы с
желтой спинкой,-- все у меня желтое!
Чинчибирин. Повелитель!
Кукулькан. Красный кремень -- священный камень заката! Красная сейба,
мать деревьев, прячется в закатном небе, увитая красной лианой. Индюк с
красным гребнем -- моя птица! Красный жареный маис -- моя пища!
Чинчибирин. О, повелитель!
Кукулькан. Черный кремень -- мой ночной камень. Черный высохший маис --
моя пища! Черный черенок батата -- мой черенок! Черный индюк-- моя птица!
Черная ночь-- мой чертог! Черные бобы -- мои бобы! Черный горох -- мой
горох!
Чинчибирин. Великий повелитель!
Кукулькан. Белая тыква льет воду на северные земли! Желтый цветок --
моя чаша! Золотой цветок -- мой цветок!
Гуакамайо (его не видно). Квак-квак-квак-квак!
Кукулькан. Красная тыква льет воду на земли заката! Красный цветок --
моя чаша! Красный подсолнечник -- мой цветок!
Гуакамайо (его не видно). Квак-квак-квак-квак!
Кукулькан. Черная тыква льет воду на невидимые земли. Черный ирис --
мой кувшин! Черный ирис -- мой ирис!
Чинчибирин. Повелитель, мой повелитель, великий повелитель!
Гуакамайо (его не видно). Квак-квак-аку-квак-квак! Аквак! Аку-квак!
Аку-квак!
Кукулькан. Пестрая птица, птица лжи! Сверканье ее не может пронзить
неба; потому что сверкает только нефрит и самоцветы перьев.
Чинчибирин. Он лжец и погубит всех нас. Голос его источает в уши
ядовитую слюну и гной -- в сердце.
Гуакамайо (его не видно). Квак-квак-квак-квак! Аку-квак!
Чинчибирин. Надо его убить! Труп его будет светиться белой радугой...
Кукулькан. А голос его, голос тьмы! Издали его оперенье сверкает
багрянцем крови, зеленью моря, золотом початков. Когда-то в сосудах тьмы все
было смутно, смешано, вязко. Не в силах терпеть тишину, боги впечатали след
своих сандалий, чтобы о себе напомнить. След сандалий, свой отзвук. А
Гуакамайо, играя словами, спутал отзвуки, следы богов. Гуакамайо опутал
языком их ноги, перепутал их обувь, подсунул правый отзвук вместо левого.
левый вместо правого.
Гуакамайо (его не видно). Ку-ку-ку-квак! Ку-ку-квак!
Кукулькан. Страшно было богам, кровью истекали их ноги в сандалиях не
по ноге...
Чинчибирин. Твои сандалии -- ходули...
Кукулькан. Мои ходули -- деревья, они растут!

Ходули начинают расти. Кукулькан стал выше.
Гуакамайо (его не видно). Ку-ку-ку-квак! Ку-ку-ку-квак! Чинчибирин.
Пращу и камень!
Кукулькан (ходули его растут, он почти исчез в вышине). Нет! Гуакамайо
бессмертен.
Кукулькан исчезает наверху. Ходули обрастают сучьями, превращаются и
деревья. Чинчибирин. собравший с земли и бобы и полотнище, держит прашу
наготове, чтобы метнуть камень и невидимого Гуакамайо.
Чинчибирин. Рынок -- большой Гуакамайо. Все трещат, все лгут, все суют
тебе разную пестрядь -- и продавец камышовых трубок, и продавец метелок, и
продавец известки, и продавец чашек, и продавец фруктов, и продавец рыбы, и
продавец птицы, и продавец червей. Повсюду снуют прыгуны, и пьяницы, и
торговцы, продающие сахарный тростник, который они украшают султаном листьев
и кутают в циновки, мягкие, как бабушкин голос... Что там? Сюда идет с
вестью сам Белый Барабанщик!
Белый Барабанщик останавливается под сенью ходуль-деревьев и медленно
опускает на землю какой-то узел. Потом берет барабан. Чинчибирин подходит
ближе.
Белый Барабанщик. Руки мои покрылись коростой в рощах смоковниц!
Барабаны мои круглы, как ствол! Бабка Заплатница -- вся в бородавках
колючек, завернута в плащ облаков. Мудрость ее -- серебро, и тот, кто ее
спросит, знает, что голос его войдет не в уши, а в сердце! (Развязывает
узел, вынимает крохотную старушку.) Добро пожаловать, Бабушка Заплатница, в
край зеленых посевов на склонах, похожих на рубахи, изукрашенные птицами,
зверьками, кроликами, в край расстеленных на земле рубах с синей дыркой для
головы, которая вылезет из склона! (Бьет в барабан.)
Чинчибирин (подходит к ней). Хочу тебя спросить, бабушка...
Бабка Заплатница. Спроси, сынок, спроси, только возьми меня на руки, не
могу я на земле сидеть.
Чинчибирин (поднимает ее, как младенца). Что за птица Гуакамайо?
Бабка Заплатница. Почему ты об этом спросил? Чинчибирин. Так.
любопытно... Тут столько птиц, что запутаешься!
Бабка Заплатница. Что за птица Гуакамайо? Они бывают разные. Ты про
каких спросил?
Чинчибирин. Не знаю, бабушка.
Бабка Заплатница. Есть Гуакамайо с пестрой головкой, с желтым
крючковатым клювом, в зеленой одежде. Есть -- в желтых блестящих перьях;
есть цвета огня и цвета старой крови, с синим хвостом, и красивые,
лиловые...
Белый Барабанщик. Руки мои покрылись коростой в рощах смоковниц!
Барабаны мои круглы, как ствол! Бабка Заплатница -- вся в бородавках
колючек, завернута в плащ облаков. Мудрость ее -- серебро, и тот, кто ее
спросит, знает, что голос его войдет не в уши, а в сердце! (Бьет в барабан.)
Чинчибирин (перебрасывает бабку на другую руку). Я кладу тебя на левую
руку, ближе к сердцу, только скажи, бессмертны ли Гуа-камайо?
Бабка Заплатница. Да, бессмертны.
Чинчибирин. Почему?
Бабка Заплатница. Потому что они -- чародеи. Но ты хотел спросить о
другом, и вопрос твой убежал с кончика языка. Ты хотел узнать другое о
золотоглазых птицах.
Чинчибирин. От тебя ничего не скроешь. Гуакамайо...
Гуакамайо (его не видно). Квак-квак-квак! Квак-аку-квак!
Белый Барабанщик (очень тихо бьет в барабан). Не поминай его зря, грозу
накличешь!
Бабка Заплатница. А гром на барабане нагрохочешь.
Белый Барабанщик. Руки мои покрылись коростой в рощах! Барабаны мои
круглы, как ломти ствола! (С грохотом бьет в барабан.)
Гуакамайо. Квак-квак-квак! (Входит, порхая, падает, гремит гром.
Гуакамайо сердится.) Кварак-квак! Кварак-квак!
Чинчибирин (когда умолкли барабан и Гуакамайо). Ты нам поможешь в нашем
споре; Хуваравиш, повелитель песен, и Ралабаль, повелитель ветров, слышали
нас. А нынче Бабка Заплатница нас рассудит.
Бабка Заплатница. У меня во рту пересохло. Что ж не припасли тростничка
для бедной старушки? Нас, стариков, не жажда мучит--у нас морщины в горле,
от кашля, вот мы и жуем все время, как бы сосем...
Белый Барабанщик. У меня вместо палочек -- тростник, чтобы дождь был
послаще. Бери, бабушка!
Чинчибирин. Ну, можно начинать?
Бабка Заплатница. Можно. От тростничка во рту -- сладкий дождик.
Вкусно, ух и вкусно! Не густо, не жидко...
Чинчибирин. Так по-твоему, аку-квак, в солнечном дворце -- один обман,
и жизнь нам только мерещится, просто Кукулькан, идет по небу от утра к
полудню, от полудня -- к ночи и к утру...
Гуакамайо. Аку-квак-квак-кварак!
Белый Барабанщик (заглушает его грохотом барабана). Слушай, а не трещи.
Зеркальная Слюнка!
Бабка Заплатница. А ты не грохочи по коже, колибри перебудишь!
Гуакамайо. Достопочтенная бабушка, скажи, как унять зубную боль? Зубы у
меня болят, когда лунное затменье и когда при мне сосут тростник!
Бабка Заплатница. Во рту у тебя затменье. Твоя слюна закрывает осколки
луны, которая хрустнула на твоих зубах. Потому тебя и зовут Зеркальной
Слюнкой. Если вы соизволите и это поверить воин не умрет, только надет под
сенью сна, а из груди его выйдет желтое зеркало неба, круглая сковорода, где
на медленном звездном огне пеклись лепешки богов, желтые и белые лепешки из
желтого и белого маиса, а ночью -- черные лепешки из черного зерна
Белый Барабанщик, слушая ее речи, бил в барабан.
(Бабка переводит дыхание.) Луна, по совету Слюны красного пера, желтого
пера, зеленого, синего, лилового...
Чинчибирин. Радуга!
Гуакамайо. Я просил зубы вылечить, а вот ты как повернула
бабка-недоросток!
Белый Барабанщик (заглушает его голос грохотом барабана). Что за
привычка, слова сказать не дашь!
Гуакамайо. Аку-квак, ква-рак!
Чинчибирин. Колибри перебудишь!
Бабка Заплатница. Да, колибри проснутся от весенней бури!
Белый Барабанщик. Не могу! Как услышу его голос -- ушам больно. Вот и
грохочу бурю, чтобы залить его ливнем. Сухие уши |листьев знают этот голос
-- пламя. Бабушка, оставлю-ка я лучше |барабан, возьму тебя на руки. (Берет
ее у Чинчибирина.)
Чинчибирин. Говори! Ты недосказала.
Бабка Заплатница. Аку-квак научил луну, чтоб она попеняла богам на свой
удел -- и за себя, и за все глиняные сковороды "Разве это дело? Женщины
хлопают ладонями, лепешки лепят, а мы -- лопайся от жару!" Луна покраснела и
треснула, а КУСКИ ее черными бобами ночи упали в сны воина, и она воскреснет
выйдя из его груди.
Белый Барабанщик. Воин не умрет, из груди его родится луна
кума-сковорода, кумушка-луна! В груди его -- черные бобы отливающие блеском
ночи.
Гуакамайо (насмешливо). Загадала бы. бабушка, что-нибудь похитрее...
Ну. скажи: что такое синяя миска с жареным маисом?
Бабка Заплатница. Небо в звездах!
Гуакамайо (доволен -- все идет, кик надо). А это что: летают яркие
перья, а после них -- вороны?
Бабка Заплатница. Угли после пожара.
Гуакамайо (не скрывая насмешки). Квак-кварак-кутрак! А что такое: сидит
у дома старуха и на голове у нее сено?
Чинчибирин. Сеновал! Замолчишь ты или нет? Белый Барабанщик. Унеси ее,
Чинчибирин! Если он будет смеяться над ее мудростью, я его стукну барабаном
по голове!
Бабка Заплатница. Но ссорьтесь! Я устала, пора домой, Белый Барабанщик,
и не бей ты в барабан, не вызывай бури, чтобы весна не запоздала. Когда
проснутся колибри, луна будет в небе.
Гуакамайо (смеется). Квак, квак, квак, квак, квак!.. Квак, квак, квак,
квак!
Белый Барабанщик хочет передать Заплатницу Чинчибирину, она хватается
за его шею.
Бабка Заплатница. Нет, нет, мне пора, нам пора, не ссорьтесь!
Белый Барабанщик. Дай, заверну тебя... (Кладет ее на плащ,
заворачивает.) Скажи ей спасибо, аку-квак, а то я тебе вылечил бы зубы...
Чинчибирин. Не надо, Барабанщик, я с ним справлюсь, только узнаю
сперва, лжет он или нет. (Бабушке.) Хорошо ты все объяснила! И не поверишь,
что столько мудрости помещается в облачном свертке!
Белый Барабанщик (завязывает узлы по углам свертка). Вот узел севера,
белой руки, зажавшей белую лепешку. Вот узел юга, желтой руки, несущей
желтую тыкву. Вот узел востока, красных пальцев, кидающих красные бобы. Вот
узел запада, черных пальцев ночи. Четыре узла на небе, на облаке Заплатницы!
Чинчибирин. Тяжелая она?
Белый Барабанщик. Легче птички! Как перышко! На, проверь.
Чинчибирин (беря сверток). Идти бы с ней по дорогам, подбрасывать,
подхватывать... (Бросает сверток вверх.)
Барабанщик кидается к нему, но сверток у всех на глазах повис в небе
белой тучкой.
Белый Барабанщик. Что ты наделал? Чинчибирин. Я не знал, что она --
тучка! Белый Барабанщик. Лучше б я не давал ее тебе!.. (Мечется.)
Тучка плывет в небе.
Гуакамайо (ликует). Чин-чин-чин-чибирин! Чин-чин-чи-чи-бирин!
Чинчибирин-чин-чин! Белый Барабанщик. Где барабан? Барабан!
Сильный ветер.
Чинчибирин. Она сказала, чтоб мы не дрались! (Пытается удержать
Барабанщика, который уже поднял палочки.) Не время драться... Надо спасти...
Оставь... Не бей в барабан... такие уж они, попугаи: перья -- что самоцветы,
а сердце -- черное.
Белый Барабанщик. Пусти... пусти мои руки... Я должен барабанить...
Прогремит буря, хлынет дождь, мы спасем Бабку, и пускай тогда посмеется этот
проклятый попугай.


Вторая красная сцена
Красный занавес цвета заката, волшебного цвета заката. Величественно,
как жрец, Кукулькан снимает желтые одежды. Проходит отряд воинов. Лица их,
руки, ноги окрашены красным соком; на голове у них алые перья, в ушах вместо
серег -- красные птички или багряные цветы. Одежда, обувь, щиты, луки,
стрелы всех оттенков красного, от неяркого цвета обожженной глины до
ярко-алого цвета свежей крови. Воины идут бесконечной вереницей. Облачившись
в красное, Кукулькан встает перед багровой завесой цвета заката, и под
громкие крики начинается битва. Вначале кажется, что воины не сражаются, а
торгуют -- они встают на одно колено, что-то предлагают, настаивают. Потом,
поднявшись, идут на приступ под гром барабанов и труб.
Хор (медленно). Из каких темных недр вырываются искры разрушенья?
Удушье и дым рвутся из раненого лона! Мало тебе, что я вдохнул твой запах и
вонзил твою стрелу в свое сердце? Чем оно пахнет? Скажи, чем оно пахнет,
ведь иволга молчит! Завтра будет поздно! Иссохнет мой слух. Скажи, как
пахнет сердце, прежде чем земля станет мне небом и мое пронзенное сердце
лопнет, как порванный мячик.
Вместе со всеми в занавес стреляют Кукулькан и Чинчибирин.
Чинчибирин (останавливается). После победы, воины, мы разожжем костер,
золотое гнездо, обитель ос, чьи крылья потеют солнцем, горечью меда! Осы
украли глаза у цветов, и цветы слепнут! Слепнут цветы! Вот мы и воюем, мстим
за слепые цветы! Золотые осы украли глаза, унесли в соты света. Сотни и
тысячи кур лишатся перьев, чтоб мы отдохнули от битвы на мягких ложах.
Хор (медленно). Мы отдохнем, попируем на вражьих трупах! Шесть дней и
двадцать дней назад мы были друзьями, мы узнали их запах, они знали наш.
Ветер носил к нам их волосы, благоуханные травы, и наши стопы попирали пену
плевков, и зубы наши желтели от их табака!
Красные стрелы осыпают красный занавес. Грохот закатной битвы громче
рева труб, от треска барабанов, черепашьих щитов и тяжелых камней.
Хор (медленно). Мы отдохнем, попируем на вражьих трупах! Шесть дней и
двадцать дней мы были друзьями, а сегодня мы возляжем на них или они на нас,
как враги! Нет нам покоя, пока на щиты не лягут головы без тел или тела без
голов! Воины, слушайте, воины! Мы жили в мире, ибо наши предки клали сто раз
в сто лет вражьи головы и вражьи трупы на свои щиты!
Стрелы дождем падают на занавес. Воины стреляют почти одновременно.
Стреляет и Кукулькан. Все пляшут под оглушительный рев труб, грохот камней и
барабанов. У самого занавеса загорается ритуальный костер. Он пылает. Воины,
вслед за Кукульканом, то отступают от пламени, то приближаются. Сыплются
стрелы, летят из пращей камни. Крики радости, гнева, битвы, победы.
Чинчибирин (останавливается и кричит, задыхаясь). Воины, корень битвы
-- в дыханье стрелка! Как прекрасно сразиться словом за то, что можно
нащупать острым лезвием взгляда в глазах врага и в его каменной груди.
Вражий взгляд ранил меня глубже, чем каменный нож. Кровь моя была птицей...
(Падает, встает.) Как тяжко раненое тело... не оставь меня так, привяжи
покрепче, чтобы я не улетел в пламя -- оно меня зовет!
Все пляшут. Кругом убитые и раненые. Одни воины падают, другие скачут
через трупы. Битва угасает с последним лучом солнца. Кукулькан пускает
последнюю стрелу и уходит. Чинчибирин лежит среди раненых и мертвых.
Чинчибирин (глухо). Кровь моя была птицей... Она летела во мне, и я
летел... как тяжко тело воина... который... который с ней расстается... Не
оставь меня так, привяжи покрепче, чтобы я не улетел в пламя...
Гуакамайо (входит медленным, похоронным шагом. Перья, упавшие на глаза,
придают ему задумчивость; кажется, что он, хмуря брови, хочет получше
разглядеть поле битвы. Он идет среди воинов, всматриваясь в лица. Видит
неподвижного Чинчибирина, склоняется к нему, слушает дыханье и радостно
хлопает крыльями). Уак-уак! Уак-уак! (Кружится, хлопая крыльями, у тела
Чинчибирина.)... бирин, квак, Чинчибирин, квак, Ринчинчибирин, квак, квак!..
Чин! Чин! Чин! Чинчибирин! Чин! Чин! Чин! Чинчибирин! Чин! Чин! Чин!
Чинчибирин! Чин! Чин! Чин! Чинчибирин! (Он квакает и причитает, топчась у
тела. Вдруг останавливается, идет к костру.) Чин! Чин! Чинчибирин! Чин! Чин!
Чинчибирин! Чин! Чин! Чинчибирин! (Подойдя к костру, поворачивается к
зрителям спиной и закрывает пламя крыльями.)
Чинчибирин (пытается встать, но не может поднять голову). Враги
возлягут на наших спинах! Мы будем служить им, они возьмут наших женщин,
наши камни, наши перья, нашу жатву! (Видит Гуакамайо и принимает его в
сумерках за многоцветную радугу.) Вот и радуга покрыла крыльями костер
битвы! От этого костра не остается пепла. Радуга встает в небе, и нет в ней
стрелы, отнявшей у нас жизнь. Я вижу, в многоцветные врата входят павшие
воины! Что думает радуга о наших врагах? Любит ли она тех, кто почил на
наших щитах, на наших обезглавленных трупах? На их спине она встала!
Гуакамайо шевелит крыльями.
Я вижу их цвета и различаю знаки, понимаю язык разноцветной воды,
изогнувшейся, как лиана, там, где было облако...
Гуакамайо (оборачивается, отряхивает крылья). Квак! Квак! Квак!
Чинчибирин (бьется, пытается встать, как больной в агонии, и говорит с