Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- Следующая »
- Последняя >>
---------------------------------------------------------------
Перевод Н. Трауберг
Примечания Р. Кинжалова
OCR: PHIPER
---------------------------------------------------------------
Повозка не спешит и в день проезжает понемногу. Там, где дорога
встречается с улицей, стоит первая лавка. Хозяева стары, горбаты, видели
духов, привидения и призраков, рассказывают сказки и запирают двери, когда
мимо идут цыгане,-- те, кто ворует детей, ест конину, беседуете бесом и
бежит от Бога.
Улица сломанной шпагой вонзилась в кулак площади. Площадь невелика, она
втиснута в рамку благородных старых порталов, очень старых и очень
благородных. Те, кто живет на ней и по соседству, водят дружбу с епископом и
с алькальдом, а с простым людом знаются только на святого Иакова, когда
барышни, как всем известно, подносят бедным по чашке шоколада в епископском
дворце.
Летом листья желтеют, деревья облетают, и все прозрачно, как старое
вино, а зимой вздувается река и сносит мост.
Преданья, которым теперь не верят ни бабки, ни дети, говорят, что город
стоит на погребенных городах (Многие города Гватемалы и Мексики
действительно выстроены на развалинах городов доиспанского времени. Так,
столица Гватемалы -- г. Гватемала находится на месте древнего города
Каминальхуйу, Санта-Крус-Киче -- на месте древней столицы киче --
Кумаркааха, город Текпан-Гватемала -- рядом с развалинами столицы какчикелей
Ишимче и др.). Чтобы скрепить стены, в известь лили молоко, и, как
повествует "Летопись знатных", зарыли где-то в зарослях травы свертки с
тремя десятками перьев и тремя десятками тростниковых трубок, полных
золотого песка. Одни говорят -- под гнилым стволом, другие -- под ворохом
хвороста, а третьи--под горой, из которой бьют ключи.
Есть поверье, что деревья дышат дыханьем погребенного города. Вот
почему, издавна и привычно, люди решают под их сенью, как поступить,
влюбленные изливают печаль, зовут вдохновенье поэты, а сбившиеся с пути
паломники находят по ним дорогу.
Деревья заворожили город. Тончайшая паутина сна дрожит под тяжестью
теней. Рыщет по темницам Татуана. Сомбрерон обходит порталы, один за другим,
и скачет, и катится каучуковым бесом. И бродит Волосяной, уводит длиннокосых
красавиц, вяжет гривы коням. Но ни одной ресницей не дрогнет спящий город и
не шелохнутся нежные тела вещей.
В дыханье деревьев горы кажутся дальше, за дорогой, подобной струйке
дыма. Темнеет; плывут апельсины из мглы; так тихо, что слышен любой шорох,
щебет птицы, шуршанье слетевшего листа, -- и просыпается Кукушка Снов.
Тогда встает перед нами большой город -- светлый город, который мы
носим в сердце. Он в сотню раз больше скопленья пестрых домишек, обвитых
свернувшейся горой-кренделем святого Власия (Кольцо гор, окружающее г.
Гватемалу, напоминает большой крендель в руках статуи святого Власия,
которую несут верующие во время торжественных процессий). Тот город сложен
из древних городов, как дом из этажей. Этаж на этаже. Город на городе. Книга
в каменном переплете, собранье гравюр на испанском пергаменте и на бумаге
Республики, золоченной золотом Индий (Колумб, достигнув берегов Америки,
ошибочно думал, что он открыл морской путь в Индию. Эта ошибка была
закреплена в официальном названии испанских владений в Америке, получивших
название Индий. "" Паленке (исп. palengue -- изгородь) -- условное название
развалин большого города-государства, расположенного среди лесов штата
Чнапас (Мексика). Расцвет его относится к VII--VIII вв. н. э.)! Сундук,
хранящий мертвую мечту, золотой песок и кудри луны, серебряные кольца! В
тебе, многоэтажном, древние города. По лестницам бесшумно и бесследно
ступают образы снов. От двери к двери сменяются столетья. Тени мигают в
свете окон. Призраки -- слова вечности. Кукушка Снов свивает нить сказок.
В древнем Паленке, на фоне южного неба, белеют залитые солнцем террасы
-- четкие, тяжелые, простые, а на барельефе стен, неглубоком и резком,
проступает нехитрый рисунок сосен. Две царевны играют у птичьей клетки, и
старец с блестящей бородой прорицает, глядя на звезду. Царевны играют.
Летают колибри. Прорицает старец. И, как положено в сказке, три дня живут
царевны, три дня -- птицы.
В древнем Копане (Копан -- город-государство древних майя на территории
современной республики Гондурас. Город был украшен монументальными зданиями
и скульптурами. Период наибольшего расцвета -- IV--VIII вв. н. э. Статуям
этого города Астуриас посвятил свое стихотворение "Лики Копана".)
серебристые царские олени пасутся в дворцовых садах. На царском плече --
усыпанное камнями перо птицы нахуаль (у индейцев майя -- дух-защитник и
покровитель в образе какого-либо животного. Богатство и могущество, по
верованиям индейцев, зависит от присутствия нахуаля. У вождей и знати таким
покровителем обычно была птица кукуль.). На царской груди -- заколдованные
ракушки по золотому шитью. Браслеты из отполированного тростника сверкают,
как мрамор. Лоб венчает царственный знак, перо цапли. Царь тянет дым из
бамбуковой трубки в прекрасном сумраке. С какаовых деревьев облетают листья,
и сердца -- достойная дань -- падают к ногам владыки. Царь влюблен и
страдает чирьями, солнечной хворью".
Старый век, и часы стары. Кукушка Снов свивает нить сказок. Древний
Киригуа (У древних народов Гватемалы и Мексики некоторые накожные болезни
считались связанными с божествами солнца и луны) весом и пышен, как
восточный город. В горячем воздухе опадают листья блаженных поцелуев. Голова
кружится от благоуханий. Дышат жаром влажные пасти. Ящерицы спят в теплой
воде на девственном лоне. Тропики -- похоть земли!
В древнем Киригуа. (город древних майя на р. Мотагуа (Гватемала).
Существовал вVII-IХвв. н.э) у врат храма, ждут женщины в янтарных серьгах.
Все тело у них в татуировке, кроме груди. Мужчины изукрашены красным, в носу
у них -- подвески из обсидиана. А девушки вымазаны раствором необожженной
глины, и это -- знак добродетели.
Вот пришел жрец; все расступились. Вот он стучится в дверь золотым
перстом; все склоняются долу. Все лижут землю в знак благодаренья. Жрец
приносит в жертву семь белых голубок. Ресницы у девушек мучительно
вздрагивают, и кровь на каменном ноже, изогнутом, как древо жизни (Дерево,
которое растет, по представлениям майя, в центре вселенной), бросает алые
отсветы на равнодушных богов. Что-то рвется из мертвых рук царицы, спящей в
саркофаге. Дым, благоухающий тмином, валит из каменных жаровен, и звуки
флейт навевают думы о боге. А за стеной солнце расчесывает струи весеннего
дождя над зеленью лесов и спелой желтизной маиса.
В Тикале (крупнейший город-государство древних майя, существовавший в
центре Гватемалы с VI в. до н. э. по IX в. н. э.) -- пустые дома, дворцы и
храмы. Триста воинов ушли отсюда со всеми домочадцами. Еще вчера, у входа в
лабиринт, старухи и дурачки рассказывали местные преданья. И вот город ушел,
и пел в пути. Женщины, лепившие из глины крутобокий кувшин. Торговцы,
считавшие зерна какао на пумьей шкуре. Красотки, низавшие на лунно-белую
нить зеленые бусы, которые любовник выточил для них на закате. Заперт
зачарованный клад. Погас огонь храмов. Все стоит, как стояло. По улицам
бродят тени и призраки с пустым взглядом.
Города, звонкие, как открытое море!
У каменных ваших ног, под сенью широких одежд, опоясанных преданьем,
младенец-народ играет в политику, и торговлю, в битвы; а когда царит мир,
мудрые кудесники учат и в городе, и в селах ткать, сеять в нужную пору и
постигать тайны счета.
Память поднимается по лестнице к городам конкистадоров. На каждом
витке, на тесных поворотах, виднеются окна, полуприкрытые тенью, а ходы в
толще стен -- как те, что ведут на хоры христианского храма. В глубине их
мерцают другие города. Память -- слепая старуха -- нащупывает ступеньки. Мы
поднимаемся к городу Шибальба*, и к Тулану (мифический город,
местопребывание мертвых и богов преисподней по эпосу киче "Пополь-Вух".
Тулан -- местопребывание зари, мифический город, упоминаемый и "Пополь-Вухе"
и "Летописи какчикелей"). и к другим городам преданья, укутанным мглою.
Ишимче (столица какчикелей), на чьем щите пленный орел держит трон
какчи-кельских владык. Утатлан (столица государства киче перед испанским
завоеванием.), обиталище сильных. Атитлан (главный город цутухилей около
одноименного озера (Гватемала).), дозорная башня, вправленная в скалу над
синим озером. Цвет маиса не так прекрасен, как последний их рассвет! Кукушка
Снов свивает нить сказок.
В первом испанском городе -- двойнике Сантьяго (Первый испанский город,
получивший название "Весьма благородный и весьма верный город Сантьяго
рыцарей Гватемалы", был основан завоевателем Гватемалы Педро де Альварадо 25
июля 1524 г. близ Ишгамче. В 1527 г. он под тем же названием был перенесен в
долину Альмалонга между вулканами Агуа и Фуэго. Его-то и имеет в виду
Астуриас, называя двойником Сантьяго (Сантьяго означает святой Иаков). В
полночь 10 сентября 1541 г. потухший вулкан Агуа, кратер которого был
заполнен озером, начал внезапно действовать. Из трещин в долину прорвалась
вода и в несколько минут затопила весь город. Почти все обитатели, в том
числе жена Альварадо, погибли. Город был снова перенесен и долину Панчой и
получил то же название. Он просуществовал до 1773 г., когда был разрушен
землетрясением. Его развалины обычно называются просто Антигуа (древность,
древний--исп.). После этой катастрофы столица Гватемалы была перенесена на
теперешнее место: этот город получил официальное название
Гватемала-де-ла-Асунсьон.) -- знатная дама склонилась перед мужем. Она
скорей боится его, чем любит. Улыбка ее печальна, но, не тратя времени
попусту, он целует жену и отплывает к Островам Пряностей*. Как на старом
ковре, три корабля в синем заливе, под серебристой луной. Семь городов
Сиболы (В 1541 г. Альварадо отправился во главе экспедиции на поиски
Островов Пряностей в Тихом океане и был убит в мексиканской провинции
Халиско. Вскоре после завоевания Мексики среди испанских конкистадоров
распространился слух о необычайно богатых золотом семи городах Сиболы,
лежащих где-то на северо-запад от государства ацтеков. Хуан Васкес де
Коронадо отправившийся в 1535 г. на поиски этой легендарной области, достиг
скальных городов индейцев-пуэбло (они и послужили основой для возникновения
легенды), но золота, конечно, не нашел. '*' По преданию, последние правители
какчикелей -- Белехе-Кат и киче --Тепе пуль был и взяты Альварадо в его
экспедицию к Островам Пряностей. В действительности же, после долгих лет
тюрьмы они были повешены на главной плошали г. Гватемалы " 1540 г. Касик --
индейский вождь, предводитель.) в облаках золотой страны. Два индейских
касика уснули в дороге. Отзвуки копыт звенят у дверей дворца, а дама видит,
наяву или по сне, как дракон ввергает ее супруга в подземелье смерти и топит
ее самое в бездонной темной реке (Намек на смерть Альнарадо во время
экспедиции к Островам Пряностей и гибель его жены во время наводнения).
И вот я иду по городу, колонии испанцев. На улицах, засыпанных песком,
монахи бормочут молитвы и знатные воины спорят, призывая бога в свидетели.
Дремлет сторож, закутавшись в плащ. Бродят неприкаянные тени. Мигают фонари
в нишах, звякает кастильская шпора, кричит вещая птица, и бьют, проснувшись,
часы.
В Антигуа, втором испанском городе, под ясным небом царит колониальный
старый дух и набожная скорбь. Здесь много храмов, и потому так и тянет
согрешить. Вот открылась дверь, вышел епископ, а за ним -- алькальд... Тихий
говор, потупленный взор. В городах, разросшихся вокруг монастыря, видят
жизнь сквозь прикрытые ресницы. Сады вдоль улицы. Аркады. Светлые струи
фонтанов в солнечных двориках. Тяжелая медь колоколов. Да стоит этот город
под сенью креста и охраной верных вулканов! В королевском дворце пышный
праздник. Воины в черных с серебром одеждах, с гордыми усами, кланяются
дамам, прислонившимся к высоким спинкам кресел. У этой -- проворная ножка и
медленный взор. У этой -- волосы, как шелк. А эта --еле дышит от
благоуханий, беседуя с важным чиновником.
Ночь ближе, ближе... Епископ уходит в сопровождении свиты. Казначей,
родовитый и любезный, рыцарь ордена Монтезы, повествует о знатных родах.
По-церковному слабо светят свечи в стеклянных подсвечниках. Музыка нежна и
тревожна, а танец -- печален. Раз-два-три, раз-два-три,--а в промежутках
слышно, что казначей говорит о том, как графа де ла Гомеру (Граф де ла
Гомера -- Антонио Перес Айала Кастилья-и-Рохас. граф де ла Гомера --
капитан-генерал Гватемалы с 1611 по 1626 г.), генерал-капитана королевства,
повелели величать "Ваша светлость", и часы с великой точностью отсчитывают
время. Ночь ближе... ближе... Кукушка Снов свивает нить сказок.
Мы -- в храме святого Франциска. Как хороша решетка у алтаря богоматери
Лоретской. и генуэзская мозаика плит, и светильники из Дамаска, и гранадские
шелка, и парча, и алый бархат! Не говорите громко, здесь сгнили три
епископа, и крысы таскают по полу обрывки горестных мыслей. Сквозь высокие
окна украдкой светит золото луны. Полутемно. Во мраке мерцают подсвечники и
лик пречистой девы с закрытыми глазами.
Женщина плачет перед ней, и плач, словно нитка, перерезает тишину.
Брат Педро Бетанкур (Брат Педро Бетанкур -- Педро Хосе Бетанкур
(1627--1667), монах, основатель странноприимного дома, больницы и первой
бесплатной школы в г. Гватемала.) молится после полуночи, когда накормит
голодных, пригреет сирот и вылечит болящих. Он ходит неслышно, как летает
голубь.
Неслышно подходит он к плачущей и спрашивает, в чем ее горе, не
замечая, что она -- безутешная тень.
Она говорит:
-- Я плачу по человеку, которого очень любила. Он не был мне мужем, но
я любила его. Ты уже прости, это грех.
Монах поднял глаза, чтобы встретить взгляд Девы, и вдруг -- что за
чудо! -- стал сильнее и выше. Он почувствовал плащ на своих плечах, шпагу у
пояса, перо на шляпе, сапоги и шпоры. Тогда он понял все -- он ведь был
святой -- и молча склонился перед плачущей. Родриго (Дон Родриго -- Родриго
Арпас де Мальдонадо (?--1713), искатель приключении, ставший впоследствии
монахом и сменивший Бетанкура на посту настоятеля монастыря нифлеемитов.)!
Сам Родриго!
Проворно, как безумец, ловящий свою тень, она вскочила, подобрала шлейф
и обняла монаха. Это он, это дон Родриго! Сам Родриго!
Две счастливые тени вышли из храма -- возлюбленная и ее рыцарь -- и
пропали во тьме улиц, извилистых, как тропы преисподней.
А утром, говорит преданье, брат Педро крепко спал в храме, у самых рук
богоматери.
Кукушка Снов свивает нить сказок. Шелестят в паутине пленные мухи.
Что-то скребется, как мышь, в тихих углах, где летописи короля пишут о Новом
Свете. Смеркается. Хоры лягушек и монахов тянут псалмы. Звенят колокола,
сердца и наковальни.
Вот идет брат Пайо Энрикес де Ривера (Пайо Эйрмкес де Ривера -
основатель первой типографии в г. Гватемале). Под сутаной у него -- свет.
Быстро темнеет. Брат Пайо стучится в низенькую дверь и вносит в дом печатный
станок.
Голоса пробуждают меня; я--у цели. Гватемала-де-ла-Асунсь-он, третий
испанский город! Я вижу наяву белые домики, похожие отсюда, с горы, на
рождественский вертеп. Я горжусь, что стены города -- как люди, монахи и
воины в одежде столетий, и печалюсь, что закрыты балконы, и чувствую себя
совсем маленьким у древних, как деды, порогов. Я вижу наяву мальчишек,
носящихся по улицам, и слышу девочек, играющих в прятки:
-- ... три, четыре, пять!..
-- Иду искать!
Мой город! Мой город, повторяю я, чтобы поверить. Его блаженная
равнина. Грива его лесов. Горы, свившие вокруг него крендель святого Власия.
Его озера. Пасти и спины его сорока вулканов. Его покровитель, Иаков. Мой
дом и другие дома. Площадь и храм. Мост. Усадьбы, дома на перепутьях. Травы
по обочинам извилистых, засыпанных песком улиц. Река, уносящая вдаль стоны
плакучей ивы. Высокие цветы исоте. Мое селенье, мой город!
И вот, я вспоминаю
Двое блаженных, горбун и горбунья, Хосе и Агустина, которых зовут в
селенье доном Чепе и ниньей Тиной, считают мои годы на зернах маиса, по
одному, слева направо, как считали столетья их предки по точкам на камнях
(Имеется в виду одна из разновидностей смета, бывших в ходу у древних).
Печально считать годы. Им жаль, что я немолод.
-- Меня зачаровал чипилин, -- говорит Агустина, -- и я теперь не знаю
ни дней, ни лет. Чипилин -- это сонное дерево, оно останавливает время, и ты
становишься таким самым, как наши старые жрецы.
-- А я,-- говорит Хосе,--слышал вещую птицу в полнолуние, и от ее
медовых трелей стал я красивым и прозрачным. Солнце меня не тронуло, и дни
пощадили. Я хочу жить всю жизнь, и вот стал прозрачным, заколдовала меня
птица.
-- Правда, -- сказал наконец и я. -- Как-то апрельским утром я ушел
поохотиться на голубей и оленей, а вам тогда было лет по сто, и были вы
такие самые. Вы -- бессмертны. Вы -- вечная душа камней и вечная земля нивы.
Я вышел рано, солнце только вставало над путниками на дорогах. Мед и влага
рассвета. Белое дыханье стад. Пенье птицы сенсонтль на благоуханном дереве.
Вот-вот расцветет вербена.
Я вступил в лес и пошел меж деревьев, как в процессии патриархов.
Сквозь листья золотом и цветным стеклом светилось небо. Алые птицы казались
языками пламени вдень сошествия святого духа, в день пятидесятницы. Я шел и
видел небо. Я был тогда незрелым, недобрым и грубым, звался Золотой Шкурой,
и дом мой был открыт для старых охотников. Комнаты его, обрети они голос,
рассказали бы немало историй. Всюду висели шкуры, рога и ружья, а в зале --
картины в темных рамах, изображающие белокурых охотников и затравленных
гончими оленей. В детстве мне казалось, что эти олени похожи на святого
Себастьяна.
В глубине чащи лес перепутывает тропы. Деревья, словно мухи, попадают в
паутину кустарника. Легкие зайцы эха скачут, мелькают, мчатся на каждом
шагу. В ласковой лесной полумгле воркуют голуби, воют койоты, бежит тапир,
крадется ягуар, летает коршун, ступает человек -- это я, и все эти звуки
отдаются эхом, словно снова идут по чаше, от моря бродячие племена. Здесь
начали они петь. Здесь начали жить, открыто и просто. Дожидаясь луны, они
плясали по земле в солнце и ветре, под перестук слез. Здесь, под деревьями
аноны. Здесь, по цветам капули...
Плясали и пели:
"Привет вам, творцы и создатели! Вы видите нас, вы слышите. Не
покидайте нас, не оставляйте, на земле и на небе, Духи Неба и Земли. Дайте
нам детей, дайте нам потомков, пока не иссякли дни, пока не иссякло солнце.
Пусть родятся дети! Пусть восходит солнце! Пусть умножатся тропы и дороги,
зеленые тропы, ваш подарок. Пусть мирно будет всякое племя! Пусть будет оно
хорошим, очень хорошим, и все живут хорошо, по вашей воле! О, Великий
Учитель, След Молнии, Блеск Зарницы, След Мудрости, Блеск Ученья, Великий
Ястреб, и вы, Чародеи, Владыки, Владельцы Неба, Праотцы, Родители Тайны,
Старая Матерь Тайн, Прабабка Дня. Прабабка Рассвета! Пусть станет ребенком
семя, пусть встанет солнце!"
Плясали и пели:
"Привет вам, Радости Дня, Духи Земли и Неба, Зеленых Листьев и Желтого
Маиса, дающие нам детей! Оберните к нам лица, дайте зелень, дайте желтое,
дайте жизнь, пусть родятся мои дети, мои потомки! Пусть выйдут из семени,
пусть родятся, и они вам помогут, вас прокормят, призовут вас в пути, в
дороге, наречном берегу, в долине, под деревьями, в камышах! Дайте им детей,
оградите от бед и горя! Пусть ложь не преследует их и не обгоняет! Охраните
их от ран, от ожогов и ударов! Пусть не падают на дороге ни плашмя, ни
навзничь! Дайте им зеленые тропы, зеленые дороги! Не причиняйте им,
всемогущие, ни беды, ни горя! Пусть живут хорошо ваши кормильцы перед вашим
лицом, вашими ртами, о, Духи Неба и Земли, о, Скрытая Сила, о, Изрыгающий
Дождь, Вулкан, на земле и на небе, в четырех концах света, пока встает
солнце, пока живет племя, боги!"
Плясали и пели.
Темнеет сразу, среди стволов алеют струйки крови, нежный багрянец
светится в глазах лягушек, и лес становится сплошным и мягким, как тесто или
мясо без костей, и шелестят наверху листья, пахнущие стираксом' и лимоном.
Стиракс -- тропическое растение, дающее благоуханную смолу.
Вечер бредит. На деревьях поют волчьи сердца, и боги насилуют
девственниц в каждом растении. Ветер лижет крапину, пляшут листья. Нет ни
звезд, ни неба, ни троп. Под любовным кровом миндальных деревьев земля
пахнет женщиной.
Вечер бредит. Шум сменяется молчаньем, океан -- пустыней. Чувства
смеются надо мной во тьме леса: я слышу крики погонщиков, колокола,
маримбу', топот коней по камню мостовой; вижу спет, искры вулкановых кузниц,
молнии, звезды, пламя: чувствую, что привязан, как злой разбойник, к
железному кресту; обоняю домашний запах пыли, кастрюль и тряпок. Шум
сменяется молчаньем, океан -- пустыней. Вечер бредит. Все исчезло во тьме.
Все исчезло...
Схватив за руку самого себя, я пляшу и пою протяжно: "А-э-и-о-у!
А-э-и-о-у!" -- сверчки мне монотонно подпевают.
А-э-и-о-у! Легче! А-э-и-о-у! Легче! Все исчезло! Исчез и я, пляшущий на
одной ноге. А-э-и-о-у! Легче! У-о-и-э-а! Легче! Кри-кри! Легче, сверчок!
Тяни меня за руку, рука, рви пополам -- а-э-и-о-у! -- а я танцую --
у-о-и-э-а! -- а я пляшу! Рви пополам! А-э-о-у! Кри-кри...
Горбун и горбунья слушают молча, как гипсовые святые в церковных нишах.
-- Плясал я, как сумасшедший, и попал на черную тропку", и тень мне
сказала: "Я -- тропа-царица, и кто по мне пойдет, станет царем". И я увидел,
что сзади -- зеленая тропка, справа -- красная, слева -- белая, четыре тропы
скрестились у Шибальбы -- у места, где все исчезает.
Я не мог пойти по ним без компаса и, посовещавшись с сердцем, остался
ждать зари, плача от усталости.
Причудливые тени вставал и из тьмы -- челюсти, глаза, руки.
Бесчисленные поколенья содрали с себя кожу, чтоб населить лес. Я оказался в
лесу живых деревьев: камни видели, листья говорили, вода смеялась, и
двигались сами собой солнце, луна, звезды, земля и небо. Дороги свились в
клубок, и в светлой дали лес был печальным и таинственным, как рука,
снимающая перчатку. Кора лишайника покрывала толстые стволы сейб. Высокие
дубы подносили орхидеи тучам, которые еще недавно, в сумерках, кроваво
изнасиловало солнце. Папоротники притворялись, что осыпают изумрудами
круглую шею пальм. Сосны были когда-то ресницами восторженных женщин.
" Маримба -- народный музыкальный инструмент, нечто вроде ксилофона с
подвешенными под каждый тон резонаторами из выдолбленной тыквы или
деревянными ящичками. Размеры маримбы очень различны: от небольших до
величины концертного рояля.
Черная тропка -- одна из четырех символических дорог, пересекающихся,
согласно мифологии киче. у пределов страны мертвых. Шибальбы. Черная дорога
--дорога царей, ведущая в Шпбальбу.
Когда дороги исчезли в разных концах света -- ведь в разных концах
четыре края небес,--все пропиталось тьмой, растворилось во мраке и стало
прахом, тенью, ничем.
Вечер бредил. Ягуар луны, ягуар тьмы и ягуар улыбки пришли по мою душу,
когда сова опустила крылья и, обнажив клыки, выпустив когти, бросились на
образ божий -- а я был тогда образом божьим,-- но полночь свернулась у моих
ног, а листья, по которым проползли дороги, изогнулись разноцветными змеями,
холодя мою кожу чешуей. Черные терлись о мои волосы, пока не заснул и, как
женщина около мужчины. Белые увенчали мой лоб. Зеленые окутали ноги перьями
вещей птицы. Красные прикрыли то, что всего священней.
-- Теперь ты вождь, теперь ты вождь! -- кричат горбун и горбунья.
Я прошу их перестать, чтоб рассказывать дальше.
-- Кольца змей обвивали меня, я был один, растревоженный, неловкий, и
вот, в приступе страсти, я почувствовал, что пускаю корни. Было так темно,
что реки бились о камни гор, а за горами Господь, уподобившись безумному
зубодеру, вырывал деревья рукою ветра.
Тьма и бред! Пляска в листьях! Дубовые рощи гонялись друг за другом под
грозным небом, отряхивая росу, как табуны на воле. Пляска в листьях! Тьма и
бред! Корни мои росли, разветвлялись, стремясь к земным недрам. Я пронзил
города и скелеты и вспоминал с тоскою, как легко ходил, когда не был ни
ветром, ни кровью, ни духом, ни воздухом, ни тем воздушным веществом, что
наполняют голову Бога.
-- Ты вождь! Ты -- вождь!
-- По бесчисленным, безымянным корням текла моя прежняя немочь, за
которую меня прозвали Золотой Шкурой, и смола моих глаз, мои глазницы и сама
моя жизнь без начала и конца.
-- Ты вождь!
-- И вот,--устало закончил я,--вы слышите меня, и видите, и весь я
перед вами.
Чем глубже проникают корни, тем глубже боль в сердце!
Но, кажется, я пришел послушать легенды, а вы, как ни жаль, молчите,
словно мыши отгрызли вам язык...
Вечер назойливо смотрит на меня взглядом загнанной скотины. В лавке
темно, пахнет пряностями, мухи мешают слушать мерный звук перегонного куба.
Сквозь соломенную крышу падает свет, и кажется, что на глинобитных стенах
трепещут белые бумажки.
-- Слепые видят дорогу глазами пса! -- говорит Хосе.
-- Крылья, словно цепи, держат нас у неба!-- говорит Агустина. И беседа
наша кончается.
Легенды
Легенда о Вулкане
И был на земле день, что длился много столетий
Шестеро жили в Стране Деревьев -- трое пришли с ветром, трое с водой,--
а видны были только трое. Трое скрывались в воде, и те трое, что пришли с
ветром, видели их, когда спускались с гор напиться.
Шестеро жили в Стране Деревьев.
Трое, что пришли с ветром, носились по лужайкам, поросшим чудесами.
Перевод Н. Трауберг
Примечания Р. Кинжалова
OCR: PHIPER
---------------------------------------------------------------
Повозка не спешит и в день проезжает понемногу. Там, где дорога
встречается с улицей, стоит первая лавка. Хозяева стары, горбаты, видели
духов, привидения и призраков, рассказывают сказки и запирают двери, когда
мимо идут цыгане,-- те, кто ворует детей, ест конину, беседуете бесом и
бежит от Бога.
Улица сломанной шпагой вонзилась в кулак площади. Площадь невелика, она
втиснута в рамку благородных старых порталов, очень старых и очень
благородных. Те, кто живет на ней и по соседству, водят дружбу с епископом и
с алькальдом, а с простым людом знаются только на святого Иакова, когда
барышни, как всем известно, подносят бедным по чашке шоколада в епископском
дворце.
Летом листья желтеют, деревья облетают, и все прозрачно, как старое
вино, а зимой вздувается река и сносит мост.
Преданья, которым теперь не верят ни бабки, ни дети, говорят, что город
стоит на погребенных городах (Многие города Гватемалы и Мексики
действительно выстроены на развалинах городов доиспанского времени. Так,
столица Гватемалы -- г. Гватемала находится на месте древнего города
Каминальхуйу, Санта-Крус-Киче -- на месте древней столицы киче --
Кумаркааха, город Текпан-Гватемала -- рядом с развалинами столицы какчикелей
Ишимче и др.). Чтобы скрепить стены, в известь лили молоко, и, как
повествует "Летопись знатных", зарыли где-то в зарослях травы свертки с
тремя десятками перьев и тремя десятками тростниковых трубок, полных
золотого песка. Одни говорят -- под гнилым стволом, другие -- под ворохом
хвороста, а третьи--под горой, из которой бьют ключи.
Есть поверье, что деревья дышат дыханьем погребенного города. Вот
почему, издавна и привычно, люди решают под их сенью, как поступить,
влюбленные изливают печаль, зовут вдохновенье поэты, а сбившиеся с пути
паломники находят по ним дорогу.
Деревья заворожили город. Тончайшая паутина сна дрожит под тяжестью
теней. Рыщет по темницам Татуана. Сомбрерон обходит порталы, один за другим,
и скачет, и катится каучуковым бесом. И бродит Волосяной, уводит длиннокосых
красавиц, вяжет гривы коням. Но ни одной ресницей не дрогнет спящий город и
не шелохнутся нежные тела вещей.
В дыханье деревьев горы кажутся дальше, за дорогой, подобной струйке
дыма. Темнеет; плывут апельсины из мглы; так тихо, что слышен любой шорох,
щебет птицы, шуршанье слетевшего листа, -- и просыпается Кукушка Снов.
Тогда встает перед нами большой город -- светлый город, который мы
носим в сердце. Он в сотню раз больше скопленья пестрых домишек, обвитых
свернувшейся горой-кренделем святого Власия (Кольцо гор, окружающее г.
Гватемалу, напоминает большой крендель в руках статуи святого Власия,
которую несут верующие во время торжественных процессий). Тот город сложен
из древних городов, как дом из этажей. Этаж на этаже. Город на городе. Книга
в каменном переплете, собранье гравюр на испанском пергаменте и на бумаге
Республики, золоченной золотом Индий (Колумб, достигнув берегов Америки,
ошибочно думал, что он открыл морской путь в Индию. Эта ошибка была
закреплена в официальном названии испанских владений в Америке, получивших
название Индий. "" Паленке (исп. palengue -- изгородь) -- условное название
развалин большого города-государства, расположенного среди лесов штата
Чнапас (Мексика). Расцвет его относится к VII--VIII вв. н. э.)! Сундук,
хранящий мертвую мечту, золотой песок и кудри луны, серебряные кольца! В
тебе, многоэтажном, древние города. По лестницам бесшумно и бесследно
ступают образы снов. От двери к двери сменяются столетья. Тени мигают в
свете окон. Призраки -- слова вечности. Кукушка Снов свивает нить сказок.
В древнем Паленке, на фоне южного неба, белеют залитые солнцем террасы
-- четкие, тяжелые, простые, а на барельефе стен, неглубоком и резком,
проступает нехитрый рисунок сосен. Две царевны играют у птичьей клетки, и
старец с блестящей бородой прорицает, глядя на звезду. Царевны играют.
Летают колибри. Прорицает старец. И, как положено в сказке, три дня живут
царевны, три дня -- птицы.
В древнем Копане (Копан -- город-государство древних майя на территории
современной республики Гондурас. Город был украшен монументальными зданиями
и скульптурами. Период наибольшего расцвета -- IV--VIII вв. н. э. Статуям
этого города Астуриас посвятил свое стихотворение "Лики Копана".)
серебристые царские олени пасутся в дворцовых садах. На царском плече --
усыпанное камнями перо птицы нахуаль (у индейцев майя -- дух-защитник и
покровитель в образе какого-либо животного. Богатство и могущество, по
верованиям индейцев, зависит от присутствия нахуаля. У вождей и знати таким
покровителем обычно была птица кукуль.). На царской груди -- заколдованные
ракушки по золотому шитью. Браслеты из отполированного тростника сверкают,
как мрамор. Лоб венчает царственный знак, перо цапли. Царь тянет дым из
бамбуковой трубки в прекрасном сумраке. С какаовых деревьев облетают листья,
и сердца -- достойная дань -- падают к ногам владыки. Царь влюблен и
страдает чирьями, солнечной хворью".
Старый век, и часы стары. Кукушка Снов свивает нить сказок. Древний
Киригуа (У древних народов Гватемалы и Мексики некоторые накожные болезни
считались связанными с божествами солнца и луны) весом и пышен, как
восточный город. В горячем воздухе опадают листья блаженных поцелуев. Голова
кружится от благоуханий. Дышат жаром влажные пасти. Ящерицы спят в теплой
воде на девственном лоне. Тропики -- похоть земли!
В древнем Киригуа. (город древних майя на р. Мотагуа (Гватемала).
Существовал вVII-IХвв. н.э) у врат храма, ждут женщины в янтарных серьгах.
Все тело у них в татуировке, кроме груди. Мужчины изукрашены красным, в носу
у них -- подвески из обсидиана. А девушки вымазаны раствором необожженной
глины, и это -- знак добродетели.
Вот пришел жрец; все расступились. Вот он стучится в дверь золотым
перстом; все склоняются долу. Все лижут землю в знак благодаренья. Жрец
приносит в жертву семь белых голубок. Ресницы у девушек мучительно
вздрагивают, и кровь на каменном ноже, изогнутом, как древо жизни (Дерево,
которое растет, по представлениям майя, в центре вселенной), бросает алые
отсветы на равнодушных богов. Что-то рвется из мертвых рук царицы, спящей в
саркофаге. Дым, благоухающий тмином, валит из каменных жаровен, и звуки
флейт навевают думы о боге. А за стеной солнце расчесывает струи весеннего
дождя над зеленью лесов и спелой желтизной маиса.
В Тикале (крупнейший город-государство древних майя, существовавший в
центре Гватемалы с VI в. до н. э. по IX в. н. э.) -- пустые дома, дворцы и
храмы. Триста воинов ушли отсюда со всеми домочадцами. Еще вчера, у входа в
лабиринт, старухи и дурачки рассказывали местные преданья. И вот город ушел,
и пел в пути. Женщины, лепившие из глины крутобокий кувшин. Торговцы,
считавшие зерна какао на пумьей шкуре. Красотки, низавшие на лунно-белую
нить зеленые бусы, которые любовник выточил для них на закате. Заперт
зачарованный клад. Погас огонь храмов. Все стоит, как стояло. По улицам
бродят тени и призраки с пустым взглядом.
Города, звонкие, как открытое море!
У каменных ваших ног, под сенью широких одежд, опоясанных преданьем,
младенец-народ играет в политику, и торговлю, в битвы; а когда царит мир,
мудрые кудесники учат и в городе, и в селах ткать, сеять в нужную пору и
постигать тайны счета.
Память поднимается по лестнице к городам конкистадоров. На каждом
витке, на тесных поворотах, виднеются окна, полуприкрытые тенью, а ходы в
толще стен -- как те, что ведут на хоры христианского храма. В глубине их
мерцают другие города. Память -- слепая старуха -- нащупывает ступеньки. Мы
поднимаемся к городу Шибальба*, и к Тулану (мифический город,
местопребывание мертвых и богов преисподней по эпосу киче "Пополь-Вух".
Тулан -- местопребывание зари, мифический город, упоминаемый и "Пополь-Вухе"
и "Летописи какчикелей"). и к другим городам преданья, укутанным мглою.
Ишимче (столица какчикелей), на чьем щите пленный орел держит трон
какчи-кельских владык. Утатлан (столица государства киче перед испанским
завоеванием.), обиталище сильных. Атитлан (главный город цутухилей около
одноименного озера (Гватемала).), дозорная башня, вправленная в скалу над
синим озером. Цвет маиса не так прекрасен, как последний их рассвет! Кукушка
Снов свивает нить сказок.
В первом испанском городе -- двойнике Сантьяго (Первый испанский город,
получивший название "Весьма благородный и весьма верный город Сантьяго
рыцарей Гватемалы", был основан завоевателем Гватемалы Педро де Альварадо 25
июля 1524 г. близ Ишгамче. В 1527 г. он под тем же названием был перенесен в
долину Альмалонга между вулканами Агуа и Фуэго. Его-то и имеет в виду
Астуриас, называя двойником Сантьяго (Сантьяго означает святой Иаков). В
полночь 10 сентября 1541 г. потухший вулкан Агуа, кратер которого был
заполнен озером, начал внезапно действовать. Из трещин в долину прорвалась
вода и в несколько минут затопила весь город. Почти все обитатели, в том
числе жена Альварадо, погибли. Город был снова перенесен и долину Панчой и
получил то же название. Он просуществовал до 1773 г., когда был разрушен
землетрясением. Его развалины обычно называются просто Антигуа (древность,
древний--исп.). После этой катастрофы столица Гватемалы была перенесена на
теперешнее место: этот город получил официальное название
Гватемала-де-ла-Асунсьон.) -- знатная дама склонилась перед мужем. Она
скорей боится его, чем любит. Улыбка ее печальна, но, не тратя времени
попусту, он целует жену и отплывает к Островам Пряностей*. Как на старом
ковре, три корабля в синем заливе, под серебристой луной. Семь городов
Сиболы (В 1541 г. Альварадо отправился во главе экспедиции на поиски
Островов Пряностей в Тихом океане и был убит в мексиканской провинции
Халиско. Вскоре после завоевания Мексики среди испанских конкистадоров
распространился слух о необычайно богатых золотом семи городах Сиболы,
лежащих где-то на северо-запад от государства ацтеков. Хуан Васкес де
Коронадо отправившийся в 1535 г. на поиски этой легендарной области, достиг
скальных городов индейцев-пуэбло (они и послужили основой для возникновения
легенды), но золота, конечно, не нашел. '*' По преданию, последние правители
какчикелей -- Белехе-Кат и киче --Тепе пуль был и взяты Альварадо в его
экспедицию к Островам Пряностей. В действительности же, после долгих лет
тюрьмы они были повешены на главной плошали г. Гватемалы " 1540 г. Касик --
индейский вождь, предводитель.) в облаках золотой страны. Два индейских
касика уснули в дороге. Отзвуки копыт звенят у дверей дворца, а дама видит,
наяву или по сне, как дракон ввергает ее супруга в подземелье смерти и топит
ее самое в бездонной темной реке (Намек на смерть Альнарадо во время
экспедиции к Островам Пряностей и гибель его жены во время наводнения).
И вот я иду по городу, колонии испанцев. На улицах, засыпанных песком,
монахи бормочут молитвы и знатные воины спорят, призывая бога в свидетели.
Дремлет сторож, закутавшись в плащ. Бродят неприкаянные тени. Мигают фонари
в нишах, звякает кастильская шпора, кричит вещая птица, и бьют, проснувшись,
часы.
В Антигуа, втором испанском городе, под ясным небом царит колониальный
старый дух и набожная скорбь. Здесь много храмов, и потому так и тянет
согрешить. Вот открылась дверь, вышел епископ, а за ним -- алькальд... Тихий
говор, потупленный взор. В городах, разросшихся вокруг монастыря, видят
жизнь сквозь прикрытые ресницы. Сады вдоль улицы. Аркады. Светлые струи
фонтанов в солнечных двориках. Тяжелая медь колоколов. Да стоит этот город
под сенью креста и охраной верных вулканов! В королевском дворце пышный
праздник. Воины в черных с серебром одеждах, с гордыми усами, кланяются
дамам, прислонившимся к высоким спинкам кресел. У этой -- проворная ножка и
медленный взор. У этой -- волосы, как шелк. А эта --еле дышит от
благоуханий, беседуя с важным чиновником.
Ночь ближе, ближе... Епископ уходит в сопровождении свиты. Казначей,
родовитый и любезный, рыцарь ордена Монтезы, повествует о знатных родах.
По-церковному слабо светят свечи в стеклянных подсвечниках. Музыка нежна и
тревожна, а танец -- печален. Раз-два-три, раз-два-три,--а в промежутках
слышно, что казначей говорит о том, как графа де ла Гомеру (Граф де ла
Гомера -- Антонио Перес Айала Кастилья-и-Рохас. граф де ла Гомера --
капитан-генерал Гватемалы с 1611 по 1626 г.), генерал-капитана королевства,
повелели величать "Ваша светлость", и часы с великой точностью отсчитывают
время. Ночь ближе... ближе... Кукушка Снов свивает нить сказок.
Мы -- в храме святого Франциска. Как хороша решетка у алтаря богоматери
Лоретской. и генуэзская мозаика плит, и светильники из Дамаска, и гранадские
шелка, и парча, и алый бархат! Не говорите громко, здесь сгнили три
епископа, и крысы таскают по полу обрывки горестных мыслей. Сквозь высокие
окна украдкой светит золото луны. Полутемно. Во мраке мерцают подсвечники и
лик пречистой девы с закрытыми глазами.
Женщина плачет перед ней, и плач, словно нитка, перерезает тишину.
Брат Педро Бетанкур (Брат Педро Бетанкур -- Педро Хосе Бетанкур
(1627--1667), монах, основатель странноприимного дома, больницы и первой
бесплатной школы в г. Гватемала.) молится после полуночи, когда накормит
голодных, пригреет сирот и вылечит болящих. Он ходит неслышно, как летает
голубь.
Неслышно подходит он к плачущей и спрашивает, в чем ее горе, не
замечая, что она -- безутешная тень.
Она говорит:
-- Я плачу по человеку, которого очень любила. Он не был мне мужем, но
я любила его. Ты уже прости, это грех.
Монах поднял глаза, чтобы встретить взгляд Девы, и вдруг -- что за
чудо! -- стал сильнее и выше. Он почувствовал плащ на своих плечах, шпагу у
пояса, перо на шляпе, сапоги и шпоры. Тогда он понял все -- он ведь был
святой -- и молча склонился перед плачущей. Родриго (Дон Родриго -- Родриго
Арпас де Мальдонадо (?--1713), искатель приключении, ставший впоследствии
монахом и сменивший Бетанкура на посту настоятеля монастыря нифлеемитов.)!
Сам Родриго!
Проворно, как безумец, ловящий свою тень, она вскочила, подобрала шлейф
и обняла монаха. Это он, это дон Родриго! Сам Родриго!
Две счастливые тени вышли из храма -- возлюбленная и ее рыцарь -- и
пропали во тьме улиц, извилистых, как тропы преисподней.
А утром, говорит преданье, брат Педро крепко спал в храме, у самых рук
богоматери.
Кукушка Снов свивает нить сказок. Шелестят в паутине пленные мухи.
Что-то скребется, как мышь, в тихих углах, где летописи короля пишут о Новом
Свете. Смеркается. Хоры лягушек и монахов тянут псалмы. Звенят колокола,
сердца и наковальни.
Вот идет брат Пайо Энрикес де Ривера (Пайо Эйрмкес де Ривера -
основатель первой типографии в г. Гватемале). Под сутаной у него -- свет.
Быстро темнеет. Брат Пайо стучится в низенькую дверь и вносит в дом печатный
станок.
Голоса пробуждают меня; я--у цели. Гватемала-де-ла-Асунсь-он, третий
испанский город! Я вижу наяву белые домики, похожие отсюда, с горы, на
рождественский вертеп. Я горжусь, что стены города -- как люди, монахи и
воины в одежде столетий, и печалюсь, что закрыты балконы, и чувствую себя
совсем маленьким у древних, как деды, порогов. Я вижу наяву мальчишек,
носящихся по улицам, и слышу девочек, играющих в прятки:
-- ... три, четыре, пять!..
-- Иду искать!
Мой город! Мой город, повторяю я, чтобы поверить. Его блаженная
равнина. Грива его лесов. Горы, свившие вокруг него крендель святого Власия.
Его озера. Пасти и спины его сорока вулканов. Его покровитель, Иаков. Мой
дом и другие дома. Площадь и храм. Мост. Усадьбы, дома на перепутьях. Травы
по обочинам извилистых, засыпанных песком улиц. Река, уносящая вдаль стоны
плакучей ивы. Высокие цветы исоте. Мое селенье, мой город!
И вот, я вспоминаю
Двое блаженных, горбун и горбунья, Хосе и Агустина, которых зовут в
селенье доном Чепе и ниньей Тиной, считают мои годы на зернах маиса, по
одному, слева направо, как считали столетья их предки по точкам на камнях
(Имеется в виду одна из разновидностей смета, бывших в ходу у древних).
Печально считать годы. Им жаль, что я немолод.
-- Меня зачаровал чипилин, -- говорит Агустина, -- и я теперь не знаю
ни дней, ни лет. Чипилин -- это сонное дерево, оно останавливает время, и ты
становишься таким самым, как наши старые жрецы.
-- А я,-- говорит Хосе,--слышал вещую птицу в полнолуние, и от ее
медовых трелей стал я красивым и прозрачным. Солнце меня не тронуло, и дни
пощадили. Я хочу жить всю жизнь, и вот стал прозрачным, заколдовала меня
птица.
-- Правда, -- сказал наконец и я. -- Как-то апрельским утром я ушел
поохотиться на голубей и оленей, а вам тогда было лет по сто, и были вы
такие самые. Вы -- бессмертны. Вы -- вечная душа камней и вечная земля нивы.
Я вышел рано, солнце только вставало над путниками на дорогах. Мед и влага
рассвета. Белое дыханье стад. Пенье птицы сенсонтль на благоуханном дереве.
Вот-вот расцветет вербена.
Я вступил в лес и пошел меж деревьев, как в процессии патриархов.
Сквозь листья золотом и цветным стеклом светилось небо. Алые птицы казались
языками пламени вдень сошествия святого духа, в день пятидесятницы. Я шел и
видел небо. Я был тогда незрелым, недобрым и грубым, звался Золотой Шкурой,
и дом мой был открыт для старых охотников. Комнаты его, обрети они голос,
рассказали бы немало историй. Всюду висели шкуры, рога и ружья, а в зале --
картины в темных рамах, изображающие белокурых охотников и затравленных
гончими оленей. В детстве мне казалось, что эти олени похожи на святого
Себастьяна.
В глубине чащи лес перепутывает тропы. Деревья, словно мухи, попадают в
паутину кустарника. Легкие зайцы эха скачут, мелькают, мчатся на каждом
шагу. В ласковой лесной полумгле воркуют голуби, воют койоты, бежит тапир,
крадется ягуар, летает коршун, ступает человек -- это я, и все эти звуки
отдаются эхом, словно снова идут по чаше, от моря бродячие племена. Здесь
начали они петь. Здесь начали жить, открыто и просто. Дожидаясь луны, они
плясали по земле в солнце и ветре, под перестук слез. Здесь, под деревьями
аноны. Здесь, по цветам капули...
Плясали и пели:
"Привет вам, творцы и создатели! Вы видите нас, вы слышите. Не
покидайте нас, не оставляйте, на земле и на небе, Духи Неба и Земли. Дайте
нам детей, дайте нам потомков, пока не иссякли дни, пока не иссякло солнце.
Пусть родятся дети! Пусть восходит солнце! Пусть умножатся тропы и дороги,
зеленые тропы, ваш подарок. Пусть мирно будет всякое племя! Пусть будет оно
хорошим, очень хорошим, и все живут хорошо, по вашей воле! О, Великий
Учитель, След Молнии, Блеск Зарницы, След Мудрости, Блеск Ученья, Великий
Ястреб, и вы, Чародеи, Владыки, Владельцы Неба, Праотцы, Родители Тайны,
Старая Матерь Тайн, Прабабка Дня. Прабабка Рассвета! Пусть станет ребенком
семя, пусть встанет солнце!"
Плясали и пели:
"Привет вам, Радости Дня, Духи Земли и Неба, Зеленых Листьев и Желтого
Маиса, дающие нам детей! Оберните к нам лица, дайте зелень, дайте желтое,
дайте жизнь, пусть родятся мои дети, мои потомки! Пусть выйдут из семени,
пусть родятся, и они вам помогут, вас прокормят, призовут вас в пути, в
дороге, наречном берегу, в долине, под деревьями, в камышах! Дайте им детей,
оградите от бед и горя! Пусть ложь не преследует их и не обгоняет! Охраните
их от ран, от ожогов и ударов! Пусть не падают на дороге ни плашмя, ни
навзничь! Дайте им зеленые тропы, зеленые дороги! Не причиняйте им,
всемогущие, ни беды, ни горя! Пусть живут хорошо ваши кормильцы перед вашим
лицом, вашими ртами, о, Духи Неба и Земли, о, Скрытая Сила, о, Изрыгающий
Дождь, Вулкан, на земле и на небе, в четырех концах света, пока встает
солнце, пока живет племя, боги!"
Плясали и пели.
Темнеет сразу, среди стволов алеют струйки крови, нежный багрянец
светится в глазах лягушек, и лес становится сплошным и мягким, как тесто или
мясо без костей, и шелестят наверху листья, пахнущие стираксом' и лимоном.
Стиракс -- тропическое растение, дающее благоуханную смолу.
Вечер бредит. На деревьях поют волчьи сердца, и боги насилуют
девственниц в каждом растении. Ветер лижет крапину, пляшут листья. Нет ни
звезд, ни неба, ни троп. Под любовным кровом миндальных деревьев земля
пахнет женщиной.
Вечер бредит. Шум сменяется молчаньем, океан -- пустыней. Чувства
смеются надо мной во тьме леса: я слышу крики погонщиков, колокола,
маримбу', топот коней по камню мостовой; вижу спет, искры вулкановых кузниц,
молнии, звезды, пламя: чувствую, что привязан, как злой разбойник, к
железному кресту; обоняю домашний запах пыли, кастрюль и тряпок. Шум
сменяется молчаньем, океан -- пустыней. Вечер бредит. Все исчезло во тьме.
Все исчезло...
Схватив за руку самого себя, я пляшу и пою протяжно: "А-э-и-о-у!
А-э-и-о-у!" -- сверчки мне монотонно подпевают.
А-э-и-о-у! Легче! А-э-и-о-у! Легче! Все исчезло! Исчез и я, пляшущий на
одной ноге. А-э-и-о-у! Легче! У-о-и-э-а! Легче! Кри-кри! Легче, сверчок!
Тяни меня за руку, рука, рви пополам -- а-э-и-о-у! -- а я танцую --
у-о-и-э-а! -- а я пляшу! Рви пополам! А-э-о-у! Кри-кри...
Горбун и горбунья слушают молча, как гипсовые святые в церковных нишах.
-- Плясал я, как сумасшедший, и попал на черную тропку", и тень мне
сказала: "Я -- тропа-царица, и кто по мне пойдет, станет царем". И я увидел,
что сзади -- зеленая тропка, справа -- красная, слева -- белая, четыре тропы
скрестились у Шибальбы -- у места, где все исчезает.
Я не мог пойти по ним без компаса и, посовещавшись с сердцем, остался
ждать зари, плача от усталости.
Причудливые тени вставал и из тьмы -- челюсти, глаза, руки.
Бесчисленные поколенья содрали с себя кожу, чтоб населить лес. Я оказался в
лесу живых деревьев: камни видели, листья говорили, вода смеялась, и
двигались сами собой солнце, луна, звезды, земля и небо. Дороги свились в
клубок, и в светлой дали лес был печальным и таинственным, как рука,
снимающая перчатку. Кора лишайника покрывала толстые стволы сейб. Высокие
дубы подносили орхидеи тучам, которые еще недавно, в сумерках, кроваво
изнасиловало солнце. Папоротники притворялись, что осыпают изумрудами
круглую шею пальм. Сосны были когда-то ресницами восторженных женщин.
" Маримба -- народный музыкальный инструмент, нечто вроде ксилофона с
подвешенными под каждый тон резонаторами из выдолбленной тыквы или
деревянными ящичками. Размеры маримбы очень различны: от небольших до
величины концертного рояля.
Черная тропка -- одна из четырех символических дорог, пересекающихся,
согласно мифологии киче. у пределов страны мертвых. Шибальбы. Черная дорога
--дорога царей, ведущая в Шпбальбу.
Когда дороги исчезли в разных концах света -- ведь в разных концах
четыре края небес,--все пропиталось тьмой, растворилось во мраке и стало
прахом, тенью, ничем.
Вечер бредил. Ягуар луны, ягуар тьмы и ягуар улыбки пришли по мою душу,
когда сова опустила крылья и, обнажив клыки, выпустив когти, бросились на
образ божий -- а я был тогда образом божьим,-- но полночь свернулась у моих
ног, а листья, по которым проползли дороги, изогнулись разноцветными змеями,
холодя мою кожу чешуей. Черные терлись о мои волосы, пока не заснул и, как
женщина около мужчины. Белые увенчали мой лоб. Зеленые окутали ноги перьями
вещей птицы. Красные прикрыли то, что всего священней.
-- Теперь ты вождь, теперь ты вождь! -- кричат горбун и горбунья.
Я прошу их перестать, чтоб рассказывать дальше.
-- Кольца змей обвивали меня, я был один, растревоженный, неловкий, и
вот, в приступе страсти, я почувствовал, что пускаю корни. Было так темно,
что реки бились о камни гор, а за горами Господь, уподобившись безумному
зубодеру, вырывал деревья рукою ветра.
Тьма и бред! Пляска в листьях! Дубовые рощи гонялись друг за другом под
грозным небом, отряхивая росу, как табуны на воле. Пляска в листьях! Тьма и
бред! Корни мои росли, разветвлялись, стремясь к земным недрам. Я пронзил
города и скелеты и вспоминал с тоскою, как легко ходил, когда не был ни
ветром, ни кровью, ни духом, ни воздухом, ни тем воздушным веществом, что
наполняют голову Бога.
-- Ты вождь! Ты -- вождь!
-- По бесчисленным, безымянным корням текла моя прежняя немочь, за
которую меня прозвали Золотой Шкурой, и смола моих глаз, мои глазницы и сама
моя жизнь без начала и конца.
-- Ты вождь!
-- И вот,--устало закончил я,--вы слышите меня, и видите, и весь я
перед вами.
Чем глубже проникают корни, тем глубже боль в сердце!
Но, кажется, я пришел послушать легенды, а вы, как ни жаль, молчите,
словно мыши отгрызли вам язык...
Вечер назойливо смотрит на меня взглядом загнанной скотины. В лавке
темно, пахнет пряностями, мухи мешают слушать мерный звук перегонного куба.
Сквозь соломенную крышу падает свет, и кажется, что на глинобитных стенах
трепещут белые бумажки.
-- Слепые видят дорогу глазами пса! -- говорит Хосе.
-- Крылья, словно цепи, держат нас у неба!-- говорит Агустина. И беседа
наша кончается.
Легенды
Легенда о Вулкане
И был на земле день, что длился много столетий
Шестеро жили в Стране Деревьев -- трое пришли с ветром, трое с водой,--
а видны были только трое. Трое скрывались в воде, и те трое, что пришли с
ветром, видели их, когда спускались с гор напиться.
Шестеро жили в Стране Деревьев.
Трое, что пришли с ветром, носились по лужайкам, поросшим чудесами.