Страница:
Эллинистический идеал нашел приблизительное выражение в старом латинском изречении: «В здоровом теле здоровый дух». А под здоровым телом греки подразумевали не подверженное болезням прекрасное тело, пригодное для разумного использования и наслаждения жизнью. Под здоровым же духом они подразумевали ясный и уравновешенный разум и просвещенный, хорошо воспитанный интеллект — воспитанный с точки зрения древнего, а не современного образования. Тогда человеческий ум не стремились заполнить всей доступной информацией и идеями, не формировали под прессом научного знания и в духе рациональной утилитарности, подготавливая человека к эффективному отправлению социальных и гражданских обязанностей, служению нуждам общества, профессиональной деятельности или интеллектуальному труду; целью было развить в нем все человеческие способности — интеллектуальные, моральные, эстетические — научить правильно распоряжаться ими и использовать их свободно, разумно и гибко в решении всех проблем и во всех практических вопросах философии, науки, искусства, политики и общественной жизни. Древнегреческий ум был философским, эстетическим и политическим; современный ум является научным, практическим и утилитарным. Древний идеал придавал особое значение здоровой целесообразности и красо-те и старался построить утонченную и рациональную человеческую жизнь; современный идеал придает очень мало значения — или совсем не придает-красоте, его интересует только процесс, чисто рациональ-ная и практическая целесообразность, полезная приспособляемость, и он старается построить упорядоченную, обеспеченную информацией и наиболее эффективную в этом смысле жизнь. Оба идеала признают, что человек есть отчасти ментальное, отчасти физическое существо, причем ментализированная физическая жизнь является сферой его деятельности, а разум — его высочайшим качеством и предельной способностью. Но если мы до конца пойдем по новому пути, который открывают перед нами наиболее прогрессивные тенденции субъективистского века, то он приведет нас назад, к еще более древней истине и идеалу, превосходящему как эллинистический, так и современный. Ибо тогда мы постигнем ту истину, что человек есть дух в становлении, который стремится здесь постичь и осуществить себя в формах разума, жизни и тела; и тогда мы ясно увидим перед собой более великий идеал сознательной, озаренной собственным светом, собою владеющей и собою управляющей души, пребывающей в чистом и совершенном уме и теле. Более широким полем деятельности, целью поисков души, будет не ментализированная физическая жизнь, с которой начал человек, но новая одухотворенная жизнь, внутренняя и внешняя, через которую совершенное внутреннее выражает себя в совершенном внешнем существовании. За давним стремлением человеческого разума к совершенной культуре и рациональному обществу открывается старый религиозный и духовный идеал, надежда на Царство Небесное внутри нас и град Божий на земле.
Но если душа есть истинный правитель жизни и если ее духовное обретение себя, ее постепенное, широчайшее и величайшее, всеобъемлющее осуществление силой духа следует признать конечной целью нашей эволюции, то тогда поскольку инстинктивное существо человека, находящееся ниже уровня разума, конечно, не располагает средствами достижения этой высокой цели и поскольку мы поняли, что и сам разум не является достаточным светом и силой, — в человеке должно присутствовать существо высшего плана с присущими ему силами — способностями освобожденной души, духовными волей и знанием, превосходящими разум и разумную волю, которые и делают возможной полную сознательную самореализацию человека. Мы должны помнить, что наша цель в самореализации состоит в полном раскрытии Божественного внутри нас, в совершенной эволюции скрытого божественного начала в индивидуальной душе и коллективной жизни. В противном случае мы могли бы просто вернуться к старой идее индивидуальной и общественной жизни, которая была по-своему велика, но не обеспечивала все необходимые условия для нашего совершенствования. Такова была идея одухотворенного типического общества. Она строилась на том предположении, что каждый человек имеет свою собственную особую природу, порожденную каким-то одним элементом божественной природы и этот элемент отражающую. Характер каждого индивида, его этический тип, его воспитание, род занятий, его духовные способности должны формироваться или развиваться в пределах, заданных этим особым элементом; совершенство, которого человек ищет в этой жизни, должно соответствовать закону данного элемента. Теория древней индийской культуры (практика здесь не всегда совпадала с теорией, как это бывает в любой сфере человече-ской деятельности) основывалась на этом предположении. Она разделила людей в обществе на четыре сословия (учитывая одновременно духовное, психическое, этическое и экономическое существо чело-века) — браминов, кшатриев, вайшьев и шудр, которые, соответственно, представляли духовного и интеллектуального человека, деятельного человека воли, витального, гедонистического и экономического человека и материального человека; все общество, объединяющее эти четыре составные класса, представляло совершенный образ Бога-творца и деятеля.
Вполне возможен и другой принцип разделения типического общества. Но каким бы ни было его устройство или разделение, типиче-ский принцип не может служить основанием для идеального человеческого общества. Даже по индийской теории он не применим ни в периоды высочайшего расцвета человечества, ни в эпохи его упадка; он не может служить принципом построения общества ни в идеальном веке человечества, веке совершенной Истины (Сатьяюге, Критьяюге), когда человечество живет по некому закону высокой и глубокой реализации своих божественных возможностей, ни в железном веке человечества (Калиюге), когда оно погружается в жизнь инстинктов, импульсов и страстей, а вырождающийся разум становится на службу низшей жизни человека. Этот слишком жесткий принцип разделения общества применим скорее к промежуточным эпохам человеческого цикла, в которые человек старается сохранить хотя бы несовершенную форму своего истинного закона, своей дхармы — при помощи силы воли и силы характера в Третаюге, при помощи закона, установленного порядка и застывшей конвенции в Двапараюге. Тип не являет человека во всей его полноте, он фиксирует и выделяет обычно ярко выраженные стороны его активной природы. Но каждый человек заключает в себе всю совокупность божественных возможностей, и потому шудра не может быть жестко ограничен своей принадлежностью к сословию шудр, как и брамин — своей принадлежностью к сословию браминов, поскольку в каждом из них заключены потенциальные возможности и стремление к совершенству, свойственные другим элементам божественной природы человека. В Калиюге эти потенциальные силы мо-гут действовать в условиях невообразимого хаоса и анархии нашего существа, за которыми скрывается наше смутное стремление прийти к новому принципу организации. В промежуточные эпохи принцип организации может довольствоваться ограниченным совершенством, подавляя одни элементы нашей природы, чтобы усовершенствовать другие. Но закон Сатьяюги заключается в широком раскрытии всей истины нашего существа в процессе реализации самопроизвольной и самодостаточной духовной гармонии. Этого можно достичь только в ходе эволюции (насколько позволяют нам наши способности, развивающиеся по мере нашего продвижения по все более широким виткам эволюции) духовных планов нашего существа и раскрытия присущих им света и силы, знания и божественных возможностей.
Мы лучше поймем, что собой представляют это высшее существо и высшие способности, если снова рассмотрим, как разум относится к тому стремлению к абсолютному, которое свойственно другим нашим способностям и противоречащим друг другу элементам нашего сложного существования. Давайте исследуем, в частности, отношение разума к супрарациональному и инфрарациональному в них — к двум крайностям, между которыми наш интеллект является своего рода посредником. Духовное, или супрарациональное, на высотах своих всегда обращено к Абсолютному; в своей безграничной протяженности Абсолютное, пребывающее в светоносной бесконечности, своей особой силой реализует бесконечное в конечном, вечное единство — во всем фрагментарном и разнородном. Следовательно, наша духовная эволюция есть восхождение от относительного к абсолютному, от конечного к бесконечному, от фрагментарного к единству. Человек в процессе своего духовного становления начинает выявлять доступные его восприятию силы абсолютного в относительном и овладевать ими, он ощущает всепроникающее и безмятежное присутствие бесконечного в конечном, открывает снимающий все противоречия закон совер-шенного единства во фрагментарном и разнородном. Духовная воля, действующая в его внешней, равно как и внутренней жизни и сфере деятельности, должна осуществить великое примирение, снимающее противоречие между скрытой и вечной реальностью и ограниченными видимостями мира — мира, который стремится эту реальность выразить, но, выражая, как будто отрицает ее. Таким образом, нашими высшими способностями являются те, которые делают это возможным, поскольку несут в себе сокровенные свет, силу и радость, позволяющие постичь эти вещи на уровне непосредственного знания и опыта, осознать и превратить в обычные и постоянные акты воли, сделать их доступными для всех частей нашей природы. С другой стороны, основы и истоки инфрарационального теряются в темной бездне Подсознательного; инфрарациональное поднимается на поверхность в инстинктах и импульсах, которые в действительности являются примитивными и более или менее случайными интуициями подсознательного физического, витального, эмоционального и сенсуального ума и воли в нас. Оно направляет усилия на поиск четких определений, на самосозидание, на приведение в некий конечный порядок своего туманного знания и неясных тенденций. Но оно также обладает инстинктом и силой бесконечности, из которой происходит; оно содержит смутные, ограниченные и неистовые желания, которые побуждают его устремляться за силами абсолютного и претворять их или едва заметное их проявление в свое конечное действие; но оно не может по-настоящему преуспеть в этой отчаянной попытке, поскольку действует в невежестве своем, а не в знании. Жизнь разума и разумной воли занимает промежуточное положение между этими высшей и низшей сферами. С одной стороны, разум обращен к жизни инстинктов и импульсов, просвещает ее и помогает ей прийти на более высоком плане к конечному порядку, которого она неосознанно ищет. С другой стороны, он стремится ввысь — к абсолютному, вовне — к бесконечному, вглубь — к Единому, но при этом не в состоянии охватить и глубоко постичь их реальность; ибо он может видеть их лишь в свете косвенного и слабого понимания, поскольку пребывает в относительном и, будучи сам ограниченным и конечным, может действовать только путем определения, разделения и ограничения. Эти три силы бытия — супрарациональная, рациональная и инфрарациональная — присутствуют, но в бесконечно разнообразных по силе проявлениях, во всей нашей деятельности.
Ограниченность разума обнаруживается самым поразительным, самым характерным, самым наглядным образом, когда он сталкивается с той великой системой психологических истин и опыта, которую мы пока не рассматривали, с религиозным существом человека и его религиозной жизнью. На эту сферу интеллектуальный разум взирает со смущением и недоумением иностранца, который слышит незнакомый язык, не в силах понять ни слов, ни их смысла, ни духа и видит повсюду уклад жизни и образ мышления и действия, абсолютно чуждые его опыту. Он может попытаться выучить этот язык и понять эту странную и чуждую ему жизнь; но это потребует от него неимоверных трудов и усилий, и он не добьется успеха, пока не забудет все, что знал раньше, и не станет единым по духу и по природе своей с уроженцами этой небесной империи. До тех же пор все его старания понять и перевести их речь на собственный язык соответственно собственным концепциям будут приводить в худшем случае к полнейшему непониманию и искажению смысла. Для людей духовного опыта все попытки позитивного критического разума проанализировать явления религиозной жизни подобны лепету младенца, который старается облечь жизнь взрослых в форму своих привычных представлений о мире, или вопиющему невежеству несведущего ума, который считает уместным снисходительно или враждебно критиковать труды глубокого мыслителя или великого ученого. Даже в лучшем случае эти тщетные усилия разума помогут выявить и объяснить только внешнюю сторону вещей, которые он пытается исследовать; дух ускользает от него, глубинная суть остается вне поля его зрения, и в результате этого значительного изъяна даже в объяснении внешней стороны вещей нет подлинной истины и оно кажется правильным только по виду.
Лишенный помощи интеллектуальный разум, сталкиваясь с явлениями религиозной жизни, естественным образом склонен занимать одну из двух позиций, каждая из которых является заблуждением и свидетельствует о крайней поверхностности и самонадеянности интел-лекта. Он либо видит в религии просто массу суеверий, мистический вздор, мешанину из невежественных варварских пережитков (таков был дух крайнего рационалиста, теперь, к счастью, если еще не исчезнувший окончательно, то уже значительно ослабленный и почти умирающий), либо он покровительствует религии, стремится объяснить ее происхождение и избавиться от нее, прибегая к рациональным объяснениям; либо же старается мягко или резко отвергнуть или исправить ее суеверия, несуразности, нелепости, очистить ее и превратить в абстрактное ничто или убедить ее очиститься собственными силами с позиций логического интеллекта; либо он оставляет за ней право на существование, сохраняет ее, возможно, для наставления невежественных, признает ее важность как фактора, влияющего на формирование морали, и ее полезность Государству для поддержания порядка среди низших слоев населения, возможно даже, пытается изобрести эту странную химеру — рациональную религию.
В положительных своих моментах первая позиция интеллектуального разума сыграла значительную роль в истории человеческой мысли, даже по-своему принесла значительную пользу человеческому прогрессу (ниже нам придется кратко указать, каким образом и почему) и, в конце концов, даже самой религии; но присущие ей нетерпимые отрицания ложны и самонадеянны — и сегодня это стало очевидно для человеческого ума. Здесь ошибка разума подобна ошибке иностранца, которому все в чужеземной стране кажется нелепым и примитивным, поскольку это расходится с его собственным образом действия и мышления, не подходит под его мерку и не отвечает его критериям. Так крайний рационалист задается вопросом, способен ли религиозный дух отвечать требованиям материального ума, удовлетворять его критериям и даже давать физическое подтверждение своим истинам — хотя сама религия по сути своей есть открытие нематериального Духа, игра супрафизического сознания. И так же он пытается судить о религии по своему впечатлению о внешней ее стороне как невежественный и неугомонный иностранец пытается судить о культуре страны по платью и внешнему укладу жизни ее обитателей и некоторым наиболее заметным особенностям принятой манеры поведения. То обстоятельство, что он заблуждается вместе с некоторыми так называемыми верующими, может служить ему извинением, но никак не оправданием его невежества. Более умеренная позиция рационального ума тоже сыг-рала свою роль в истории человеческой мысли. Здесь его старания объяснить религию вылились в огромное количество искусственных построений, поражающих своей затейливостью, — вроде некоторых псевдонаучных попыток создать сравнительную Науку Религии. Он возвел огромные, выдержанные в современном стиле фасады теории, используя в качестве строительного материала разнокалиберные кирпичики неверно понятых фактов. Его склонность к снисходительному оправданию религии вызвала к жизни течения мысли, не отмеченные глубиной, которые быстро исчезли, не оставив после себя следа. Его попытки создания рациональной религии — совершенно благонамеренные, но беспомощные и неубедительные — не дали никакого ощутимого результата и исчезли подобно тающему облачку, chinnaРbhram iva nasvyati.
Сокровеннейшая суть, глубинный смысл религии — если оставить в стороне внешнюю организацию религиозной догмы, культа, обряда и символа — есть поиск Бога и обретение Бога. Она устремлена к открытию Бесконечного, Абсолютного, Единого, Божественного, которое объединяет все эти понятия и все же является не абстракцией, но Существом. Она проявляется в искреннем переживании истинных и сокровенных отношений между человеком и Богом — отношений, подразумевающих единство и различие, озаренное знание и экстатическую любовь и восторг, абсолютное подчинение и служение, преображение каждого элемента нашего существования из обычного его состояния в страстное стремление человека к Божественному и ни-схождение Божественного в человека. Все это не имеет ничего общего со сферой разума или полем его нормальной деятельности; цель религии, ее сфера, ее процессы супрарациональны. Знания Бога нельзя достичь путем взвешивания слабых доводов разума за или против Его существования; знания Бога можно достичь только через самопреодоление и полную самоотдачу, устремленность и духовный опыт. Причем этот опыт осуществляется вовсе не в результате каких-то рациональных научных экспериментов или рационального философского мышления. Даже в тех частях религиозной дисциплины, которые по виду более всего напоминают научный эксперимент, метод заключается в переживании вещей, превосходящих разум и его ограниченную сферу действия. Даже в тех частях религиозного знания, которые по виду более всего напоминают результаты интеллектуальной деятельности, озаряющими силами являются вовсе не воображение, логика и рациональное суждение, но откровения, вдохновение, наития, интуитивные прозрения, которые нисходят на нас с плана супрарационального света. Любовь к Богу — это бесконечное и абсолютное чувство, которое не допускает никаких ограничений, установленных разумом, и не пользуется языком разума в своем почитании и поклонении; радость в Боге — это покой и блаженство, превосходящие всякое понимание. Подчинить себя Богу — значит подчинить все свое существо супрарациональному свету, воле, силе и любви, и служение Ему не признает компромиссов с жизнью, в которых практический разум человека видит главное достоинство своего обычного образа действий в мирском существовании. Везде, где религия действительно находит себя, где она открывается собственному своему духу (а существует множество таких религиозных практик, которые не основательны, не совершенны, не вполне искренни, не вполне уверены в своем методе и склонны прислушиваться к суждениям разума), ее путь совершенен и ее достижения превосходят ментальные описания.
Конечно, разум играет свою роль в том, что касается этой высочайшей сферы нашего религиозного существования и опыта, но роль совершенно вторичную и второстепенную. Он не может установить закон для религиозной жизни, он не может по собственному своему праву сформировать систему божественного знания; он не может воспитать и развить божественную любовь и восторг; он не может поставить пределы духовному опыту или связать своими узами деятельность духовного человека. Единственное законное право разума это на своем собственном языке как можно лучше объяснить нашему рациональному и интеллектуальному существу истины, переживания и законы нашего супрарационального и духовного существа. Этим занималась духовная философия на Востоке и — куда более примитивным и несовершенным образом теология на Западе, и труд их приобретает великое значение в моменты, подобные настоящему, когда интеллект человечества после долгих блужданий вновь обращается к поиску Божественного. Здесь неизбежно вступают в силу методы, свойственные интеллекту: логическое рассуждение, выведение умозаключений из фактов, данных рациональным опытом, поиск аналогий на основании нашего знания видимой реальности, даже обращение к истинам естественных наук — т. е. все те операции, к которым прибегает интеллектуальный ум в своей обычной деятельности. Но это слабейшая часть духовной философии. Она убеждает рациональный ум только там, где интеллект уже предрасположен к вере, и даже если убеждает, то все равно не дает истинного знания. Разум заслуживает наибольшего доверия, когда он соглашается принимать глубокие истины и опыт духовного существа и духовной жизни такими, какими они ему даются, и облекать их в такую форму, приводить в такой порядок, выражать на таком языке, чтобы они стали максимально доступны или наименее непонятны для логического ума. Но и тогда доверие к нему не может быть полным, ибо он склонен превращать порядок в жесткую интеллектуальную систему и выдавать форму за сущность. И даже в лучшем случае ему приходится говорить не на подлинном языке супрарациональной истины, но прибегать к неадекватному переводу с него, а поскольку и такой язык тоже не привычен для рационального интеллекта, средний человеческий ум часто не понимает его или понимает неправильно. Из своего опыта ищущий в духе прекрасно знает, что даже самое возвышенное философствование не может дать истинного внутреннего знания, не является духовным светом, не открывает врат духовного опыта. Все, что может сделать философия, — это обратиться к сознанию человека через его интеллект и сказать: «Я попыталась дать тебе истину, облеченную в форму и приведенную в систему, которые сделают ее понятной и доступной для тебя; если я убедила или увлекла твой интеллектуальный разум, то теперь ты можешь искать истинное знание, но искать его ты должен иными средствами, которых у меня нет».
Но есть другой уровень религиозной жизни, на котором разум, похоже, обладает большей свободой действий и облечен правом играть более значительную роль. Ибо наряду с жизнью супрарациональной, в которой полностью реализуется религиозное устремление человека, существует и инфрарациональная жизнь инстинктов, импульсов, ощущений, примитивных эмоций, витальной деятельности, в которой берет начало всякое человеческое намерение. Все они тоже ощущают прикосновение религиозного чувства, разделяют его потребности и опыт и стремятся к его удовлетворению. В религии происходит удовлетворение и религиозных потребностей инфрарационального: религия в общепринятом смысле этого слова сосредоточена главным образом на этом, а порой кажется — исключительно на этом; ибо в мутном и бурном потоке инфрарационального духовный опыт высочайшей пробы, за исключением редких его проблесков, разглядеть невозможно. Много скверны, невежества, суеверия, всяких сомнительных элементов возникает в результате этого соприкосновения и слияния нашей низшей, невежественной природы с высочайшими духовными переживаниями нашего существа. Здесь, по-видимому, разум имеет законное право действовать; здесь он, конечно, может вмешиваться с целью озарять, очищать, рационально обосновывать игру инстинктов и импульсов. Казалось бы, религиозная реформация — движение к «чистой» и рациональной религиии, которая сменила бы религию преимущественно инфрарациональную и нечистую, должна знаменовать явный прогресс в религиозном развитии человечества. До некоторой степени это справедливо, но с большими оговорками — учитывая особую природу религиозного существа и его всеохватное стремление к супрарациональному; да и не может рациональный ум сделать здесь что-нибудь, имеющее высокое позитивное значение.
Религиозные формы и системы ослабевают, разлагаются и подлежат уничтожению, в противном случае они в значительной мере утрачивают свой внутренний смысл, начинают искажать знание и приносить вред на практике; таким образом, уничтожая все, пришедшее в упадок, и не принимая искажения, разум сыграл важную рольв истории религии. Но в своем стремлении избавиться от суеверия и невежества, которые проникли в религиозные формы и символы, интеллектуальный разум, не просвещенный духовным знанием, склонен также отрицать и, по возможности, уничтожать заключенные в них истину и духовный опыт. Реформации, отводящие слишком большую роль разуму и излишне агрессивные в своем отрицании и протесте, обычно порождают религии, которым недостает духовного богатства и полноты религиозного чувства; они небогаты по содержанию; их форма, а слишком часто и дух, скудны, бесплодны и холодны. Да по существу эти религии и не являются рациональными; ибо живут они не своими рассуждениями и догмами (которые рациональному уму кажутся столь же иррациональными, как убеждения предшествующих им вероучений) и тем более не своими отрицаниями — но положительной суммой веры и религиозного рвения, которые по самой своей природе являются супрарациональными, хотя содержат в себе и инфрарациональные элементы. Если эти инфрарациональные элементы здесь не так заметны обычному уму, как в вероучениях, менее сомневающихся в своей правоте, то происходит это потому, что эти элементы не столь решительно стремятся проникнуть в сферу супрарационального опыта. Жизнь инстинктов и импульсов в ее религиозном аспекте нельзя полностью очистить с помощью разума, скорее это можно сделать сублимируя ее, поднимая к свету духовного знания. Естественное развитие религии всегда происходит путем озарения; и религиозная реформация дает наилучшие результаты, если наполняет новым светом старые формы, а не унитожает их, или — там, где разрушение необходимо, — замещает их формами более богатыми, а не более бедными, и в любом случае — когда очищает религию супрарациональным озарением, а не рациональным просвещением. Чисто рациональная религия может принять форму лишь холодного и бесплодного деизма, и подобным религиям никогда не удавалось стать жизнеспособными и долговечными; ибо они направлены против дхармы, естественного закона и духа религии. Если разуму суждено сыграть решающую роль в религии, то это будет не интеллектуальный, а интуитивный разум, отличающийся высокой напряженностью духа и умением проникать в природу вещей. Ибо следует помнить, что инфрарациональное тоже несет в себе сокровенную истину, которая не попадает в зону действия разума и не поддается в полной мере логическому анализу. Сердце обладает своим знанием, жизнь заключает в себе свой интуитивный дух, свои глубинные тайны, откровения, проблески и вспышки Сокровенной Энергии, устремления и прорывы к божественному или, по меньшей мере, к полубожественному, которые одна лишь интуиция способна узреть своим оком, облечь в свое слово или выразить своим символом. Удалить все это из религии или очистить религию от всех необходимых для ее полноты элементов только потому, что формы ее расплывчаты и не совершенны, не имея при этом силы озарить их изнутри или терпения подождать, пока в них низойдет озарение свыше, или не заменяя их более светоносными символами, — значит не возвысить, но обеднить религию.
Но если душа есть истинный правитель жизни и если ее духовное обретение себя, ее постепенное, широчайшее и величайшее, всеобъемлющее осуществление силой духа следует признать конечной целью нашей эволюции, то тогда поскольку инстинктивное существо человека, находящееся ниже уровня разума, конечно, не располагает средствами достижения этой высокой цели и поскольку мы поняли, что и сам разум не является достаточным светом и силой, — в человеке должно присутствовать существо высшего плана с присущими ему силами — способностями освобожденной души, духовными волей и знанием, превосходящими разум и разумную волю, которые и делают возможной полную сознательную самореализацию человека. Мы должны помнить, что наша цель в самореализации состоит в полном раскрытии Божественного внутри нас, в совершенной эволюции скрытого божественного начала в индивидуальной душе и коллективной жизни. В противном случае мы могли бы просто вернуться к старой идее индивидуальной и общественной жизни, которая была по-своему велика, но не обеспечивала все необходимые условия для нашего совершенствования. Такова была идея одухотворенного типического общества. Она строилась на том предположении, что каждый человек имеет свою собственную особую природу, порожденную каким-то одним элементом божественной природы и этот элемент отражающую. Характер каждого индивида, его этический тип, его воспитание, род занятий, его духовные способности должны формироваться или развиваться в пределах, заданных этим особым элементом; совершенство, которого человек ищет в этой жизни, должно соответствовать закону данного элемента. Теория древней индийской культуры (практика здесь не всегда совпадала с теорией, как это бывает в любой сфере человече-ской деятельности) основывалась на этом предположении. Она разделила людей в обществе на четыре сословия (учитывая одновременно духовное, психическое, этическое и экономическое существо чело-века) — браминов, кшатриев, вайшьев и шудр, которые, соответственно, представляли духовного и интеллектуального человека, деятельного человека воли, витального, гедонистического и экономического человека и материального человека; все общество, объединяющее эти четыре составные класса, представляло совершенный образ Бога-творца и деятеля.
Вполне возможен и другой принцип разделения типического общества. Но каким бы ни было его устройство или разделение, типиче-ский принцип не может служить основанием для идеального человеческого общества. Даже по индийской теории он не применим ни в периоды высочайшего расцвета человечества, ни в эпохи его упадка; он не может служить принципом построения общества ни в идеальном веке человечества, веке совершенной Истины (Сатьяюге, Критьяюге), когда человечество живет по некому закону высокой и глубокой реализации своих божественных возможностей, ни в железном веке человечества (Калиюге), когда оно погружается в жизнь инстинктов, импульсов и страстей, а вырождающийся разум становится на службу низшей жизни человека. Этот слишком жесткий принцип разделения общества применим скорее к промежуточным эпохам человеческого цикла, в которые человек старается сохранить хотя бы несовершенную форму своего истинного закона, своей дхармы — при помощи силы воли и силы характера в Третаюге, при помощи закона, установленного порядка и застывшей конвенции в Двапараюге. Тип не являет человека во всей его полноте, он фиксирует и выделяет обычно ярко выраженные стороны его активной природы. Но каждый человек заключает в себе всю совокупность божественных возможностей, и потому шудра не может быть жестко ограничен своей принадлежностью к сословию шудр, как и брамин — своей принадлежностью к сословию браминов, поскольку в каждом из них заключены потенциальные возможности и стремление к совершенству, свойственные другим элементам божественной природы человека. В Калиюге эти потенциальные силы мо-гут действовать в условиях невообразимого хаоса и анархии нашего существа, за которыми скрывается наше смутное стремление прийти к новому принципу организации. В промежуточные эпохи принцип организации может довольствоваться ограниченным совершенством, подавляя одни элементы нашей природы, чтобы усовершенствовать другие. Но закон Сатьяюги заключается в широком раскрытии всей истины нашего существа в процессе реализации самопроизвольной и самодостаточной духовной гармонии. Этого можно достичь только в ходе эволюции (насколько позволяют нам наши способности, развивающиеся по мере нашего продвижения по все более широким виткам эволюции) духовных планов нашего существа и раскрытия присущих им света и силы, знания и божественных возможностей.
Мы лучше поймем, что собой представляют это высшее существо и высшие способности, если снова рассмотрим, как разум относится к тому стремлению к абсолютному, которое свойственно другим нашим способностям и противоречащим друг другу элементам нашего сложного существования. Давайте исследуем, в частности, отношение разума к супрарациональному и инфрарациональному в них — к двум крайностям, между которыми наш интеллект является своего рода посредником. Духовное, или супрарациональное, на высотах своих всегда обращено к Абсолютному; в своей безграничной протяженности Абсолютное, пребывающее в светоносной бесконечности, своей особой силой реализует бесконечное в конечном, вечное единство — во всем фрагментарном и разнородном. Следовательно, наша духовная эволюция есть восхождение от относительного к абсолютному, от конечного к бесконечному, от фрагментарного к единству. Человек в процессе своего духовного становления начинает выявлять доступные его восприятию силы абсолютного в относительном и овладевать ими, он ощущает всепроникающее и безмятежное присутствие бесконечного в конечном, открывает снимающий все противоречия закон совер-шенного единства во фрагментарном и разнородном. Духовная воля, действующая в его внешней, равно как и внутренней жизни и сфере деятельности, должна осуществить великое примирение, снимающее противоречие между скрытой и вечной реальностью и ограниченными видимостями мира — мира, который стремится эту реальность выразить, но, выражая, как будто отрицает ее. Таким образом, нашими высшими способностями являются те, которые делают это возможным, поскольку несут в себе сокровенные свет, силу и радость, позволяющие постичь эти вещи на уровне непосредственного знания и опыта, осознать и превратить в обычные и постоянные акты воли, сделать их доступными для всех частей нашей природы. С другой стороны, основы и истоки инфрарационального теряются в темной бездне Подсознательного; инфрарациональное поднимается на поверхность в инстинктах и импульсах, которые в действительности являются примитивными и более или менее случайными интуициями подсознательного физического, витального, эмоционального и сенсуального ума и воли в нас. Оно направляет усилия на поиск четких определений, на самосозидание, на приведение в некий конечный порядок своего туманного знания и неясных тенденций. Но оно также обладает инстинктом и силой бесконечности, из которой происходит; оно содержит смутные, ограниченные и неистовые желания, которые побуждают его устремляться за силами абсолютного и претворять их или едва заметное их проявление в свое конечное действие; но оно не может по-настоящему преуспеть в этой отчаянной попытке, поскольку действует в невежестве своем, а не в знании. Жизнь разума и разумной воли занимает промежуточное положение между этими высшей и низшей сферами. С одной стороны, разум обращен к жизни инстинктов и импульсов, просвещает ее и помогает ей прийти на более высоком плане к конечному порядку, которого она неосознанно ищет. С другой стороны, он стремится ввысь — к абсолютному, вовне — к бесконечному, вглубь — к Единому, но при этом не в состоянии охватить и глубоко постичь их реальность; ибо он может видеть их лишь в свете косвенного и слабого понимания, поскольку пребывает в относительном и, будучи сам ограниченным и конечным, может действовать только путем определения, разделения и ограничения. Эти три силы бытия — супрарациональная, рациональная и инфрарациональная — присутствуют, но в бесконечно разнообразных по силе проявлениях, во всей нашей деятельности.
Ограниченность разума обнаруживается самым поразительным, самым характерным, самым наглядным образом, когда он сталкивается с той великой системой психологических истин и опыта, которую мы пока не рассматривали, с религиозным существом человека и его религиозной жизнью. На эту сферу интеллектуальный разум взирает со смущением и недоумением иностранца, который слышит незнакомый язык, не в силах понять ни слов, ни их смысла, ни духа и видит повсюду уклад жизни и образ мышления и действия, абсолютно чуждые его опыту. Он может попытаться выучить этот язык и понять эту странную и чуждую ему жизнь; но это потребует от него неимоверных трудов и усилий, и он не добьется успеха, пока не забудет все, что знал раньше, и не станет единым по духу и по природе своей с уроженцами этой небесной империи. До тех же пор все его старания понять и перевести их речь на собственный язык соответственно собственным концепциям будут приводить в худшем случае к полнейшему непониманию и искажению смысла. Для людей духовного опыта все попытки позитивного критического разума проанализировать явления религиозной жизни подобны лепету младенца, который старается облечь жизнь взрослых в форму своих привычных представлений о мире, или вопиющему невежеству несведущего ума, который считает уместным снисходительно или враждебно критиковать труды глубокого мыслителя или великого ученого. Даже в лучшем случае эти тщетные усилия разума помогут выявить и объяснить только внешнюю сторону вещей, которые он пытается исследовать; дух ускользает от него, глубинная суть остается вне поля его зрения, и в результате этого значительного изъяна даже в объяснении внешней стороны вещей нет подлинной истины и оно кажется правильным только по виду.
Лишенный помощи интеллектуальный разум, сталкиваясь с явлениями религиозной жизни, естественным образом склонен занимать одну из двух позиций, каждая из которых является заблуждением и свидетельствует о крайней поверхностности и самонадеянности интел-лекта. Он либо видит в религии просто массу суеверий, мистический вздор, мешанину из невежественных варварских пережитков (таков был дух крайнего рационалиста, теперь, к счастью, если еще не исчезнувший окончательно, то уже значительно ослабленный и почти умирающий), либо он покровительствует религии, стремится объяснить ее происхождение и избавиться от нее, прибегая к рациональным объяснениям; либо же старается мягко или резко отвергнуть или исправить ее суеверия, несуразности, нелепости, очистить ее и превратить в абстрактное ничто или убедить ее очиститься собственными силами с позиций логического интеллекта; либо он оставляет за ней право на существование, сохраняет ее, возможно, для наставления невежественных, признает ее важность как фактора, влияющего на формирование морали, и ее полезность Государству для поддержания порядка среди низших слоев населения, возможно даже, пытается изобрести эту странную химеру — рациональную религию.
В положительных своих моментах первая позиция интеллектуального разума сыграла значительную роль в истории человеческой мысли, даже по-своему принесла значительную пользу человеческому прогрессу (ниже нам придется кратко указать, каким образом и почему) и, в конце концов, даже самой религии; но присущие ей нетерпимые отрицания ложны и самонадеянны — и сегодня это стало очевидно для человеческого ума. Здесь ошибка разума подобна ошибке иностранца, которому все в чужеземной стране кажется нелепым и примитивным, поскольку это расходится с его собственным образом действия и мышления, не подходит под его мерку и не отвечает его критериям. Так крайний рационалист задается вопросом, способен ли религиозный дух отвечать требованиям материального ума, удовлетворять его критериям и даже давать физическое подтверждение своим истинам — хотя сама религия по сути своей есть открытие нематериального Духа, игра супрафизического сознания. И так же он пытается судить о религии по своему впечатлению о внешней ее стороне как невежественный и неугомонный иностранец пытается судить о культуре страны по платью и внешнему укладу жизни ее обитателей и некоторым наиболее заметным особенностям принятой манеры поведения. То обстоятельство, что он заблуждается вместе с некоторыми так называемыми верующими, может служить ему извинением, но никак не оправданием его невежества. Более умеренная позиция рационального ума тоже сыг-рала свою роль в истории человеческой мысли. Здесь его старания объяснить религию вылились в огромное количество искусственных построений, поражающих своей затейливостью, — вроде некоторых псевдонаучных попыток создать сравнительную Науку Религии. Он возвел огромные, выдержанные в современном стиле фасады теории, используя в качестве строительного материала разнокалиберные кирпичики неверно понятых фактов. Его склонность к снисходительному оправданию религии вызвала к жизни течения мысли, не отмеченные глубиной, которые быстро исчезли, не оставив после себя следа. Его попытки создания рациональной религии — совершенно благонамеренные, но беспомощные и неубедительные — не дали никакого ощутимого результата и исчезли подобно тающему облачку, chinnaРbhram iva nasvyati.
Сокровеннейшая суть, глубинный смысл религии — если оставить в стороне внешнюю организацию религиозной догмы, культа, обряда и символа — есть поиск Бога и обретение Бога. Она устремлена к открытию Бесконечного, Абсолютного, Единого, Божественного, которое объединяет все эти понятия и все же является не абстракцией, но Существом. Она проявляется в искреннем переживании истинных и сокровенных отношений между человеком и Богом — отношений, подразумевающих единство и различие, озаренное знание и экстатическую любовь и восторг, абсолютное подчинение и служение, преображение каждого элемента нашего существования из обычного его состояния в страстное стремление человека к Божественному и ни-схождение Божественного в человека. Все это не имеет ничего общего со сферой разума или полем его нормальной деятельности; цель религии, ее сфера, ее процессы супрарациональны. Знания Бога нельзя достичь путем взвешивания слабых доводов разума за или против Его существования; знания Бога можно достичь только через самопреодоление и полную самоотдачу, устремленность и духовный опыт. Причем этот опыт осуществляется вовсе не в результате каких-то рациональных научных экспериментов или рационального философского мышления. Даже в тех частях религиозной дисциплины, которые по виду более всего напоминают научный эксперимент, метод заключается в переживании вещей, превосходящих разум и его ограниченную сферу действия. Даже в тех частях религиозного знания, которые по виду более всего напоминают результаты интеллектуальной деятельности, озаряющими силами являются вовсе не воображение, логика и рациональное суждение, но откровения, вдохновение, наития, интуитивные прозрения, которые нисходят на нас с плана супрарационального света. Любовь к Богу — это бесконечное и абсолютное чувство, которое не допускает никаких ограничений, установленных разумом, и не пользуется языком разума в своем почитании и поклонении; радость в Боге — это покой и блаженство, превосходящие всякое понимание. Подчинить себя Богу — значит подчинить все свое существо супрарациональному свету, воле, силе и любви, и служение Ему не признает компромиссов с жизнью, в которых практический разум человека видит главное достоинство своего обычного образа действий в мирском существовании. Везде, где религия действительно находит себя, где она открывается собственному своему духу (а существует множество таких религиозных практик, которые не основательны, не совершенны, не вполне искренни, не вполне уверены в своем методе и склонны прислушиваться к суждениям разума), ее путь совершенен и ее достижения превосходят ментальные описания.
Конечно, разум играет свою роль в том, что касается этой высочайшей сферы нашего религиозного существования и опыта, но роль совершенно вторичную и второстепенную. Он не может установить закон для религиозной жизни, он не может по собственному своему праву сформировать систему божественного знания; он не может воспитать и развить божественную любовь и восторг; он не может поставить пределы духовному опыту или связать своими узами деятельность духовного человека. Единственное законное право разума это на своем собственном языке как можно лучше объяснить нашему рациональному и интеллектуальному существу истины, переживания и законы нашего супрарационального и духовного существа. Этим занималась духовная философия на Востоке и — куда более примитивным и несовершенным образом теология на Западе, и труд их приобретает великое значение в моменты, подобные настоящему, когда интеллект человечества после долгих блужданий вновь обращается к поиску Божественного. Здесь неизбежно вступают в силу методы, свойственные интеллекту: логическое рассуждение, выведение умозаключений из фактов, данных рациональным опытом, поиск аналогий на основании нашего знания видимой реальности, даже обращение к истинам естественных наук — т. е. все те операции, к которым прибегает интеллектуальный ум в своей обычной деятельности. Но это слабейшая часть духовной философии. Она убеждает рациональный ум только там, где интеллект уже предрасположен к вере, и даже если убеждает, то все равно не дает истинного знания. Разум заслуживает наибольшего доверия, когда он соглашается принимать глубокие истины и опыт духовного существа и духовной жизни такими, какими они ему даются, и облекать их в такую форму, приводить в такой порядок, выражать на таком языке, чтобы они стали максимально доступны или наименее непонятны для логического ума. Но и тогда доверие к нему не может быть полным, ибо он склонен превращать порядок в жесткую интеллектуальную систему и выдавать форму за сущность. И даже в лучшем случае ему приходится говорить не на подлинном языке супрарациональной истины, но прибегать к неадекватному переводу с него, а поскольку и такой язык тоже не привычен для рационального интеллекта, средний человеческий ум часто не понимает его или понимает неправильно. Из своего опыта ищущий в духе прекрасно знает, что даже самое возвышенное философствование не может дать истинного внутреннего знания, не является духовным светом, не открывает врат духовного опыта. Все, что может сделать философия, — это обратиться к сознанию человека через его интеллект и сказать: «Я попыталась дать тебе истину, облеченную в форму и приведенную в систему, которые сделают ее понятной и доступной для тебя; если я убедила или увлекла твой интеллектуальный разум, то теперь ты можешь искать истинное знание, но искать его ты должен иными средствами, которых у меня нет».
Но есть другой уровень религиозной жизни, на котором разум, похоже, обладает большей свободой действий и облечен правом играть более значительную роль. Ибо наряду с жизнью супрарациональной, в которой полностью реализуется религиозное устремление человека, существует и инфрарациональная жизнь инстинктов, импульсов, ощущений, примитивных эмоций, витальной деятельности, в которой берет начало всякое человеческое намерение. Все они тоже ощущают прикосновение религиозного чувства, разделяют его потребности и опыт и стремятся к его удовлетворению. В религии происходит удовлетворение и религиозных потребностей инфрарационального: религия в общепринятом смысле этого слова сосредоточена главным образом на этом, а порой кажется — исключительно на этом; ибо в мутном и бурном потоке инфрарационального духовный опыт высочайшей пробы, за исключением редких его проблесков, разглядеть невозможно. Много скверны, невежества, суеверия, всяких сомнительных элементов возникает в результате этого соприкосновения и слияния нашей низшей, невежественной природы с высочайшими духовными переживаниями нашего существа. Здесь, по-видимому, разум имеет законное право действовать; здесь он, конечно, может вмешиваться с целью озарять, очищать, рационально обосновывать игру инстинктов и импульсов. Казалось бы, религиозная реформация — движение к «чистой» и рациональной религиии, которая сменила бы религию преимущественно инфрарациональную и нечистую, должна знаменовать явный прогресс в религиозном развитии человечества. До некоторой степени это справедливо, но с большими оговорками — учитывая особую природу религиозного существа и его всеохватное стремление к супрарациональному; да и не может рациональный ум сделать здесь что-нибудь, имеющее высокое позитивное значение.
Религиозные формы и системы ослабевают, разлагаются и подлежат уничтожению, в противном случае они в значительной мере утрачивают свой внутренний смысл, начинают искажать знание и приносить вред на практике; таким образом, уничтожая все, пришедшее в упадок, и не принимая искажения, разум сыграл важную рольв истории религии. Но в своем стремлении избавиться от суеверия и невежества, которые проникли в религиозные формы и символы, интеллектуальный разум, не просвещенный духовным знанием, склонен также отрицать и, по возможности, уничтожать заключенные в них истину и духовный опыт. Реформации, отводящие слишком большую роль разуму и излишне агрессивные в своем отрицании и протесте, обычно порождают религии, которым недостает духовного богатства и полноты религиозного чувства; они небогаты по содержанию; их форма, а слишком часто и дух, скудны, бесплодны и холодны. Да по существу эти религии и не являются рациональными; ибо живут они не своими рассуждениями и догмами (которые рациональному уму кажутся столь же иррациональными, как убеждения предшествующих им вероучений) и тем более не своими отрицаниями — но положительной суммой веры и религиозного рвения, которые по самой своей природе являются супрарациональными, хотя содержат в себе и инфрарациональные элементы. Если эти инфрарациональные элементы здесь не так заметны обычному уму, как в вероучениях, менее сомневающихся в своей правоте, то происходит это потому, что эти элементы не столь решительно стремятся проникнуть в сферу супрарационального опыта. Жизнь инстинктов и импульсов в ее религиозном аспекте нельзя полностью очистить с помощью разума, скорее это можно сделать сублимируя ее, поднимая к свету духовного знания. Естественное развитие религии всегда происходит путем озарения; и религиозная реформация дает наилучшие результаты, если наполняет новым светом старые формы, а не унитожает их, или — там, где разрушение необходимо, — замещает их формами более богатыми, а не более бедными, и в любом случае — когда очищает религию супрарациональным озарением, а не рациональным просвещением. Чисто рациональная религия может принять форму лишь холодного и бесплодного деизма, и подобным религиям никогда не удавалось стать жизнеспособными и долговечными; ибо они направлены против дхармы, естественного закона и духа религии. Если разуму суждено сыграть решающую роль в религии, то это будет не интеллектуальный, а интуитивный разум, отличающийся высокой напряженностью духа и умением проникать в природу вещей. Ибо следует помнить, что инфрарациональное тоже несет в себе сокровенную истину, которая не попадает в зону действия разума и не поддается в полной мере логическому анализу. Сердце обладает своим знанием, жизнь заключает в себе свой интуитивный дух, свои глубинные тайны, откровения, проблески и вспышки Сокровенной Энергии, устремления и прорывы к божественному или, по меньшей мере, к полубожественному, которые одна лишь интуиция способна узреть своим оком, облечь в свое слово или выразить своим символом. Удалить все это из религии или очистить религию от всех необходимых для ее полноты элементов только потому, что формы ее расплывчаты и не совершенны, не имея при этом силы озарить их изнутри или терпения подождать, пока в них низойдет озарение свыше, или не заменяя их более светоносными символами, — значит не возвысить, но обеднить религию.