Страница:
Изначальная необоснованность этого одностороннего подхода и его преувеличения довольно очевидны. На самом деле человек живет не как обособленное существо и не может развиваться в условиях обособленной свободы. Человек развивается в отношениях с другими, и свобода обретается им в процессе поиска все большей гармонии со свободой его ближних. Следовательно, социальный принцип, рассматриваемый независимо от форм, которые он принимает, вполне оправдывается уже самой потребностью в социуме как той сфере отношений, которая предоставляет индивиду возможность для роста к большему совершенству. Конечно, у нас есть старый догмат, согласно которому человек изначально был невинен и совершенен; представление об идеальном состоянии раннего человечества как о гармоничном счастье свободной и естественной жизни, в которой не было ни социального закона, ни принуждения — ибо в них не было нужды — старо, как Махабхарата. Но даже эта теория вынуждена признать падение человека, утратившего состояние естественного совершенства. Это падение не было вызвано введением социального принципа в организацию его жизни; скорее социальный принцип и государственный метод принуждения пришлось ввести в результате этого падения. Если же мы рассматриваем эволюцию человека не как утрату совершенства, но как постепенное восхождение, выход человеческой природы из инфрарационального состояния, становится ясно, что подобное развитие могло осуществиться в широком масштабе только в результате подавления обществом витальных и физических инстинктов его инфрарационального эгоизма и его подчинения нуждам и законам социальной жизни. Ибо инфрарациональные инстинкты в своей изначальной непросвещенности не могут совершенствоваться одной своей волей, не испытывая давления необходимости и принуждения, — это возможно только путем установления закона, отличного от их собственного, который в конце концов научает их устанавливать еще более великий внутренний закон, направленный на их совершенствование и очищение. Принцип социального принуждения не всегда применялся (или, вероятно, никогда не применялся) вполне разумно — ибо это закон человеческого несовершенства, несовершенный по своей сути, который всегда будет несовершенным и по своим методам, и по своим результатам; но на ранних стадиях человеческой эволюции он был очевидно неизбежен, и пока человек в своем развитии не превзойдет причины, обусловливающие необходимость этого закона, он не будет по-настоящему готов принять анархию как принцип жизни.
В то же время представляется очевидным, что чем больше внешний закон будет замещаться законом внутренним, тем больше будет приближаться человек к своему истинному и естественному совершенству. И совершенным социальным государством будет такое государство, в котором упразднено государственное принуждение и человек живет по принципу свободного согласия и взаимодействия со своими ближними. Но как можно подготовить его к осуществлению этой великой и трудной задачи? Интеллектуальный анархизм полагается на две силы человеческой природы, первая из которых есть просвещение разума; став просвещенным, ум человека потребует свободы для себя, но равно будет признавать такое же право за другими. Справедливое выравнивание произойдет само собой на основании истинной, постигнутой в процессе самопознания и неизвращенной человеческой природы. Возможно, этой силы было бы достаточно (хотя, скорее всего, только при условии значительного изменения и развития умственных способностей человека), если бы индивид мог проживать свою жизнь преимущественно в изоляции, имея лишь малое количество точек вынужденного соприкосновения с жизнями других людей. На самом деле наша жизнь тесно связана с жизнями окружающих, у нас есть общее существование, общий труд, общие усилия и стремления, без которых человечество не может достичь высочайших вершин и всей широты своего развития. Чтобы обеспечить согласованность действий и предотвратить столкновения и конфликты, которые возникают в ходе этого постоянного соприкосновения, требуется другая сила, отличная от просвещенного интеллекта. Анархистская мысль находит эту силу в природном человеческом сочувствии, которому можно доверить (если предоставить ему свободу выражения при надлежащих условиях) установление естественного взаимодействия между людьми; она обращается к тому, что американский поэт называет «любовью товарищей», к принципу братства, третьему и самому забытому элементу знаменитой революционной формулы. Свободное равенство, основанное на стихийном взаимодействии, а не на государственном насилии и социальном принуждении, — вот высочайший идеал анархизма.
Это, похоже, может привести нас либо к свободному кооперативному коммунизму, объединенной жизни, при которой труд и собственность всех существуют для блага всех, либо к тому, что лучше назвать коммунализмом, при котором индивид дает свободное согласие жить в обществе, признающем должную свободу его личности, но избыточный продукт своего труда и излишек своих приобретений без всяких возражений использует или отдает на общее благо под воздействием естественного импульса к взаимодействию. Самая строгая школа анархизма отрицает возможность любого компромисса с коммунизмом. Трудно представить, каким образом Негосударственный Коммунизм, который считается конечной целью русского идеала, может осуществиться в широком масштабе и сложных обстоятельствах, обусловленных современной жизнью. На самом деле не ясно даже, каким образом свободный коммунализм может установиться или сохраниться без какого-либо рода государственного насилия и социального принуждения, или каким образом ему удастся избежать вырождения либо в суровый коллективизм, либо в постоянное проивостояние и анархию, ведущие в конце концов к крушению. Ибо логический ум, создаваяидеи общественного устройства, недостаточно принимает во внимание инфрарациональный элемент в человеке, витальный эгоизм, которому обязана своим существованием наиболее активная и действенная часть его природы; эгоизм является наиболее постоянной движущей силой человека и в конечном счете опровергает все расчеты идеализирующего разума, разрушает детально продуманные им системы или признает только то малое, что способен усвоить для удовлетворения собственных потребностей и осуществления собственных целей. С одной стороны, если этот сильный элемент, эта сила эго в человеке чрезмерно вытесняется, запугивается и подавляется, чрезмерно рационализируется, чрезмерно ограничивается в своем проявлении, то жизнь человека становится искусственной, несбалансированной, лишенной витальной энергии, механической, несозидательной. С другой стороны, если эго не подавлять, оно всегда будет стремиться утверждать себя и расстраивать планы, выработанные рациональной частью человеческого существа, поскольку заключает в себе силы, способ верного удовлетворения или конечного преобразования которых разум найти не может. Если бы Разум был тайным высшим законом вселенной или если бы человек, ментальное существо, был ограничен интеллектом, то, возможно, он мог бы силой разума развиться и избавиться от преобладающего влияния инфрарациональной Природы, унаследованной им от животного. Тогда он мог бы спокойно жить в своем высшем и лучшем человеческом «я» как совершенное рациональное и сочувствующее существо, все части которого сбалансированы и хорошо упорядочены — саттвический тип, представленный в индийской философии; это было бы предельным осуществлением его возможностей, завершением его развития. Но человеческая природа находится скорее в переходном состоянии; рациональное существо является лишь срединной ступенью эволюции Природы. Рациональное удовлетворение не может обезопасить человека от влияния низших сфер, равно как и освободить его от тяготения к сферам высшим. В противном случае идеал интеллектуального Анархизма был бы более осуществим, а равно более приемлем как теория, описывающая достижение разумного совершенства человеческой жизни; но поскольку человек есть то, что есть, мы вынуждены в конце концов устремляться к более высокой цели и идти в своем развитии дальше.
Казалось бы, духовный, или одухотворенный, анархизм ближе подходит к истинному решению проблемы или по крайней мере затрагивает некоторые ее аспекты. В современном своем выражении этот идеал во многом утрирован и не совершенен. Пророки анархизма зачастую, похоже, проповедуют неприемлемое самоотречение витальной жизни и аскетизм, который вместо того, чтобы очищать и преобразовывать витальное существо, стремится подавить и даже убить его; в результате такого сурового подавления обедняется сама жизнь, и источники ее иссякают. Увлеченные высоким духом мятежа, эти пророки объявляют цивилизацию неудачей человечества, указывая на чрезмерное разрастание ее виталистических тенденций, но сами при этом впадают в другую крайность, которая вполне может стать средством избавления цивилизации от некоторых вопиющих ее недостатков и уродливых черт, но одновременно лишит ее многих истинных и ценных достижений. Но если не принимать во внимание эти перегибы излишне логической мысли и однонаправленного импульса, если не принимать во внимание неспособность любого из «измов» выразить истину духа, превосходящую любые формулы, именно здесь, по всей вероятности, мы находимся ближе всего к настоящему выходу из су-ществующего положения, к открытию спасительной движущей силы. Решение проблемы заключается не в разуме, но в душе человека, в ее духовных тенденциях. Только на основании духовной, внутренней свободы возможно прийти к совершенному устройству человеческой жизни. Только духовное озарение, превосходящее рациональное просвещение, может просветить витальную природу человека и привести в гармонию все ее эгоистические импульсы, противоречия и разногласия. Только братство, основанное на более глубоких законах, еще не найденный закон любви, может стать надежным основанием для совершенной социальной эволюции, и никаким иным законом заменить его нельзя. Но это братство и эта любовь будут развиваться не в сфере витальных инстинктов или разума, где они могут встретиться с противоположными суждениями и противодействующими инстинктами, способными исказить или извратить их природу. Равно они не будут утверждаться в земном сердце человека, где обитают многие другие противоборствующие им страсти. Только в душе должны они пустить корни; это любовь, основанная на глубочайшей истине нашего сущест-ва, и братство, или, если выразиться точнее (ибо это есть чувство, отличное от любого витального или ментального чувства братства, более спокойная и долговечная движущая сила), духовное товарищест-во, которое является выражением внутренне осознанного единства. Ибо лишь таким образом эгоизм может исчезнуть и истинный индивидуализм неповторимого, заключенного в каждом человеке божественного начала может установиться на основании истинного коммунизма того же божественного начала, заключенного в человечестве; ибо Дух, сокровенное «Я», универсальная Божественность, скрытые в каждом существе, по самой своей природе являющие единство в разнообразии, должны реализовать совершенство индивидуальной жизни и природы в существовании всех людей, в универсальной жизни и универсальной природе человечества.
Против подобного решения проблемы можно возразить: таким образом реализация идеального устройства человеческого общества переносится в отдаленное будущее эволюции человечества. Ибо это означает, что никакая изобретенная разумом механизация не в состоянии усовершенствовать ни индивида, ни коллективного человека; необходимо внутреннее изменение человеческой природы — изменение невероятно трудное, осуществить которое способны разве что единицы. Это вопрос спорный; но в любом случае, если проблему нельзя решить так, значит, у нее нет решения; если такой путь развития невозможен, значит у рода человеческого вообще нет никакого пути. Тогда земная эволюция должна превзойти человека, как некогда превзошла животное, должна появиться более великая раса, способная на духовное преобразование, и родиться некая форма жизни, более близкая к божественной. В конце концов, если преобразование не приводит к немедленному совершенству, отсюда вовсе не следует, что преобразование не может начаться. Не исключено, что человечество решительно обратится к духовному идеалу и, устремившись к высотам, начнет свое неуклонное восхождение, пусть даже поначалу вершины будут доступны лишь немногим первопроходцам и будут отстоять далеко от путей человеческих. Начало такого движения может свидетельствовать о нисхождении некой высшей силы, влияние которой мгновенно изменит направление всей жизни человечества и необратимо расширит — как это сделал развившийся человеческий разум, но в гораздо большей степени, чем разум, — ее потенциальные возможности и всю ее организацию.
В то же время представляется очевидным, что чем больше внешний закон будет замещаться законом внутренним, тем больше будет приближаться человек к своему истинному и естественному совершенству. И совершенным социальным государством будет такое государство, в котором упразднено государственное принуждение и человек живет по принципу свободного согласия и взаимодействия со своими ближними. Но как можно подготовить его к осуществлению этой великой и трудной задачи? Интеллектуальный анархизм полагается на две силы человеческой природы, первая из которых есть просвещение разума; став просвещенным, ум человека потребует свободы для себя, но равно будет признавать такое же право за другими. Справедливое выравнивание произойдет само собой на основании истинной, постигнутой в процессе самопознания и неизвращенной человеческой природы. Возможно, этой силы было бы достаточно (хотя, скорее всего, только при условии значительного изменения и развития умственных способностей человека), если бы индивид мог проживать свою жизнь преимущественно в изоляции, имея лишь малое количество точек вынужденного соприкосновения с жизнями других людей. На самом деле наша жизнь тесно связана с жизнями окружающих, у нас есть общее существование, общий труд, общие усилия и стремления, без которых человечество не может достичь высочайших вершин и всей широты своего развития. Чтобы обеспечить согласованность действий и предотвратить столкновения и конфликты, которые возникают в ходе этого постоянного соприкосновения, требуется другая сила, отличная от просвещенного интеллекта. Анархистская мысль находит эту силу в природном человеческом сочувствии, которому можно доверить (если предоставить ему свободу выражения при надлежащих условиях) установление естественного взаимодействия между людьми; она обращается к тому, что американский поэт называет «любовью товарищей», к принципу братства, третьему и самому забытому элементу знаменитой революционной формулы. Свободное равенство, основанное на стихийном взаимодействии, а не на государственном насилии и социальном принуждении, — вот высочайший идеал анархизма.
Это, похоже, может привести нас либо к свободному кооперативному коммунизму, объединенной жизни, при которой труд и собственность всех существуют для блага всех, либо к тому, что лучше назвать коммунализмом, при котором индивид дает свободное согласие жить в обществе, признающем должную свободу его личности, но избыточный продукт своего труда и излишек своих приобретений без всяких возражений использует или отдает на общее благо под воздействием естественного импульса к взаимодействию. Самая строгая школа анархизма отрицает возможность любого компромисса с коммунизмом. Трудно представить, каким образом Негосударственный Коммунизм, который считается конечной целью русского идеала, может осуществиться в широком масштабе и сложных обстоятельствах, обусловленных современной жизнью. На самом деле не ясно даже, каким образом свободный коммунализм может установиться или сохраниться без какого-либо рода государственного насилия и социального принуждения, или каким образом ему удастся избежать вырождения либо в суровый коллективизм, либо в постоянное проивостояние и анархию, ведущие в конце концов к крушению. Ибо логический ум, создаваяидеи общественного устройства, недостаточно принимает во внимание инфрарациональный элемент в человеке, витальный эгоизм, которому обязана своим существованием наиболее активная и действенная часть его природы; эгоизм является наиболее постоянной движущей силой человека и в конечном счете опровергает все расчеты идеализирующего разума, разрушает детально продуманные им системы или признает только то малое, что способен усвоить для удовлетворения собственных потребностей и осуществления собственных целей. С одной стороны, если этот сильный элемент, эта сила эго в человеке чрезмерно вытесняется, запугивается и подавляется, чрезмерно рационализируется, чрезмерно ограничивается в своем проявлении, то жизнь человека становится искусственной, несбалансированной, лишенной витальной энергии, механической, несозидательной. С другой стороны, если эго не подавлять, оно всегда будет стремиться утверждать себя и расстраивать планы, выработанные рациональной частью человеческого существа, поскольку заключает в себе силы, способ верного удовлетворения или конечного преобразования которых разум найти не может. Если бы Разум был тайным высшим законом вселенной или если бы человек, ментальное существо, был ограничен интеллектом, то, возможно, он мог бы силой разума развиться и избавиться от преобладающего влияния инфрарациональной Природы, унаследованной им от животного. Тогда он мог бы спокойно жить в своем высшем и лучшем человеческом «я» как совершенное рациональное и сочувствующее существо, все части которого сбалансированы и хорошо упорядочены — саттвический тип, представленный в индийской философии; это было бы предельным осуществлением его возможностей, завершением его развития. Но человеческая природа находится скорее в переходном состоянии; рациональное существо является лишь срединной ступенью эволюции Природы. Рациональное удовлетворение не может обезопасить человека от влияния низших сфер, равно как и освободить его от тяготения к сферам высшим. В противном случае идеал интеллектуального Анархизма был бы более осуществим, а равно более приемлем как теория, описывающая достижение разумного совершенства человеческой жизни; но поскольку человек есть то, что есть, мы вынуждены в конце концов устремляться к более высокой цели и идти в своем развитии дальше.
Казалось бы, духовный, или одухотворенный, анархизм ближе подходит к истинному решению проблемы или по крайней мере затрагивает некоторые ее аспекты. В современном своем выражении этот идеал во многом утрирован и не совершенен. Пророки анархизма зачастую, похоже, проповедуют неприемлемое самоотречение витальной жизни и аскетизм, который вместо того, чтобы очищать и преобразовывать витальное существо, стремится подавить и даже убить его; в результате такого сурового подавления обедняется сама жизнь, и источники ее иссякают. Увлеченные высоким духом мятежа, эти пророки объявляют цивилизацию неудачей человечества, указывая на чрезмерное разрастание ее виталистических тенденций, но сами при этом впадают в другую крайность, которая вполне может стать средством избавления цивилизации от некоторых вопиющих ее недостатков и уродливых черт, но одновременно лишит ее многих истинных и ценных достижений. Но если не принимать во внимание эти перегибы излишне логической мысли и однонаправленного импульса, если не принимать во внимание неспособность любого из «измов» выразить истину духа, превосходящую любые формулы, именно здесь, по всей вероятности, мы находимся ближе всего к настоящему выходу из су-ществующего положения, к открытию спасительной движущей силы. Решение проблемы заключается не в разуме, но в душе человека, в ее духовных тенденциях. Только на основании духовной, внутренней свободы возможно прийти к совершенному устройству человеческой жизни. Только духовное озарение, превосходящее рациональное просвещение, может просветить витальную природу человека и привести в гармонию все ее эгоистические импульсы, противоречия и разногласия. Только братство, основанное на более глубоких законах, еще не найденный закон любви, может стать надежным основанием для совершенной социальной эволюции, и никаким иным законом заменить его нельзя. Но это братство и эта любовь будут развиваться не в сфере витальных инстинктов или разума, где они могут встретиться с противоположными суждениями и противодействующими инстинктами, способными исказить или извратить их природу. Равно они не будут утверждаться в земном сердце человека, где обитают многие другие противоборствующие им страсти. Только в душе должны они пустить корни; это любовь, основанная на глубочайшей истине нашего сущест-ва, и братство, или, если выразиться точнее (ибо это есть чувство, отличное от любого витального или ментального чувства братства, более спокойная и долговечная движущая сила), духовное товарищест-во, которое является выражением внутренне осознанного единства. Ибо лишь таким образом эгоизм может исчезнуть и истинный индивидуализм неповторимого, заключенного в каждом человеке божественного начала может установиться на основании истинного коммунизма того же божественного начала, заключенного в человечестве; ибо Дух, сокровенное «Я», универсальная Божественность, скрытые в каждом существе, по самой своей природе являющие единство в разнообразии, должны реализовать совершенство индивидуальной жизни и природы в существовании всех людей, в универсальной жизни и универсальной природе человечества.
Против подобного решения проблемы можно возразить: таким образом реализация идеального устройства человеческого общества переносится в отдаленное будущее эволюции человечества. Ибо это означает, что никакая изобретенная разумом механизация не в состоянии усовершенствовать ни индивида, ни коллективного человека; необходимо внутреннее изменение человеческой природы — изменение невероятно трудное, осуществить которое способны разве что единицы. Это вопрос спорный; но в любом случае, если проблему нельзя решить так, значит, у нее нет решения; если такой путь развития невозможен, значит у рода человеческого вообще нет никакого пути. Тогда земная эволюция должна превзойти человека, как некогда превзошла животное, должна появиться более великая раса, способная на духовное преобразование, и родиться некая форма жизни, более близкая к божественной. В конце концов, если преобразование не приводит к немедленному совершенству, отсюда вовсе не следует, что преобразование не может начаться. Не исключено, что человечество решительно обратится к духовному идеалу и, устремившись к высотам, начнет свое неуклонное восхождение, пусть даже поначалу вершины будут доступны лишь немногим первопроходцам и будут отстоять далеко от путей человеческих. Начало такого движения может свидетельствовать о нисхождении некой высшей силы, влияние которой мгновенно изменит направление всей жизни человечества и необратимо расширит — как это сделал развившийся человеческий разум, но в гораздо большей степени, чем разум, — ее потенциальные возможности и всю ее организацию.
Глава XXI. Духовная цель и духовная жизнь
У общества, основанного на духовности, будут два существенных отличия по сравнению с обычным человеческим обществом, которое в своих истоках и на вершине своего развития не выходит за рамки низшей природы. Обычное человеческое общество образуется за счет стадногоинстинкта, видоизмененного разнообразием интересов и воз-можной их борьбой, за счет объединения и противостояния эгоизмов, за счет столкновения, сочетания, противоборства идей, тенденций и принципов; оно старается сначала привести в согласие сходные интересы и заключить мирный договор между разногласиями, основываясь на ряде условных соглашений, естественных или необходимых договоренностей, которые становятся обычаями объединенной жизни, и этим соглашениям, по мере их развития, дает название социального закона. Поддерживая, в противовес интересам, порождающим разногласие, интересы, направленные на объединение и взаимную помощь, оно пробуждает или поощряет в людях сочувствие и привычку к взаимовыручке — основу для психологической поддержки и одобрения закона, обычая и соглашения, которые общество создает в качестве своей структуры. Появляющееся в результате множество общественных инс-титутов и норм поведения общество оправдывает более полным удовлетворением и эффективностью физической, витальной и ментальной жизни человека, одним словом, развитием и преимуществами цивилизации. Конечно, в противовес этим выгодам существует довольно много потерь, но с ними приходится мириться как с ценой, которую мы платим за цивилизацию.
Обычное общество обращается с человеком в основном как с физическим, витальным и ментальным существом. Ибо жизнь, ум и тело суть три элемента существования, с которыми оно может обращаться более или менее компетентно. Оно разрабатывает систему ментального развития и повышения эффективности разума, т. е. интеллектуальную, эстетическую и этическую культуры. Оно развивает витальную сторону человеческой жизни и создает неуклонно совершенствующуюсясистемуэффективной экономики и витального удовлетворения, и эта система становится все более изощренной, громоздкой и сложной по мере прогресса цивилизации. Подавляя своим чрезмерным ментальным ивитальнымростоместественную энергию физического и природ-ного человека, общество пытается установить необходимое равновесие с помощью систем внешней культуры — тяжеловесной науки о привычках и средствах, которые должны устранить недостатки, порожденные обществом, — и максимально возможного усовершенствования искусственных форм жизни, необходимых для поддержания социальной системы. Однако в конечном счете опыт показывает, что общество в процессе собственного развития движется к гибели — а это есть верный признак того, что в его системе есть некий принципиальный изъян, неоспоримое доказательство того, что его представления о человеке и методы развития не соответствуют всей реальности человеческой природы и цели жизни, которую эта реальность предполагает.
Следовательно, где-то в самом процессе развития цивилизации кроется принципиальный изъян — но где именно? и где мы должны искать выход из замкнутого круга неудач? Развитие нашей жизни, выражающееся в прогрессе цивилизации, приводит к истощению витальной энергии и отказу Природы поддерживать далее поступательное движение человечества в этом направлении; наш цивилизованный ум, нарушивший равновесие человеческой системы в свою пользу, обнаруживает в конце концов, что он исчерпал и уничтожил питавшие его источники, и утрачивает способность разумной и продуктивной деятельности. Выясняется, что цивилизация создала гораздо больше проблем, чем может решить, умножила неумеренные потребности и желания, для удовлетворения которых ей недостает витальной силы, развила дебри притязаний и искусственных инстинктов, в которых жизнь сбивается с пути и теряет из виду свою цель. Наиболее прогрессивные умы начинают объявлять цивилизацию неудачей человечества, и общество начинает сознавать их правоту. Но в качестве выхода из создавшегося положения предлагается либо остановка в развитии или даже регресс, что в конечном счете приведет к еще большему хаосу, застою и упадку, либо «возврат к Природе», который невозможен или может произойти только в результате некой катастрофы и полного распада общества; либо даже в качестве необходимой меры предлагается распространение и развитие искусственных средств до максимально возможного предела — все больше и больше Науки, все более широкое техническое оснащение, все большая научная организация жизни, в результате чего машина заменит жизнь, деспотичный логический разум подменит собой сложную Природу, а человека спасет техника. Как говорится, лучший способ излечить болезнь — это позволить ей развиться до предела.
Можно, наоборот, предположить (и, вероятно, здесь мы будем не далеки от истины), что принципиальный изъян всех наших социальных систем заключается в недостаточном развитии в них именно того начала, который общество меньше всего принимало в расчет, — духовного элемента, души человека, которая есть истинное его существо. Даже обладание здоровым телом, большой витальной энергией, активным ясным умом и пространством для их деятельности и удовлетворения может вести человека только до определенной черты; раньше или позже человек ослабевает и утомляется, поскольку не обретает своего настоящего «я» и не находит достойной цели для своей деятельно-сти и развития. Эти три элемента не дают в сумме совершенное человечество; они суть средства достижения более высокой цели и не могут навсегда оставаться самоцелью. Добавьте к ним богатую эмоциональную жизнь, подчиненную тщательно разработанному этическому критерию, и все равно останется ощущение, что что-то упущено — некое высшее благо, которое эти элементы подразумевают, но которого сами по себе не достигают и не открывают, пока не превосходят самих себя. Добавьте религиозную систему и широко распространенный дух веры и благочестия — и все равно вы не найдете средства социального спасения. Человеческое общество развило все эти элементы, но ни один из них не спас его от разочарования, усталости и разложения. Древние интеллектуальные культуры Европы закончились гибельным сомнением и бессильным скептицизмом; религиозные культуры Азии — застоем и упадком. Современное общество открыло новый принцип выживания, прогресс, но ему не удалось постичь цель этого прогресса — если, конечно, целью не является все большее научное знание, все большее техническое оснащение, удобства и комфорт, все большее наслаждение, все возрастающая сложность экономического устройства общества, все более и более тяжеловесная пышность материальной жизни. Но все эти вещи в конце концов неизбежно приведут к тому же, к чему приводили в прошлом, ибо природа их осталась неизменной, увеличился лишь масштаб; они ведут человечество по кругу, иными словами, в никуда; они не выводят из круга рождения, роста, увядания и смерти, они не открывают по-настоящему тайну самопродления через постоянное самообновление, в котором заключается принцип бессмертия, но только, похоже, на краткий миг обретают иллюзию самопродления в процессе следующих друг за другом экспериментов, каждый из которых кончается разочарованием. Именно такой была до сих пор природа современного прогресса. Только в его новом обращении к внутреннему миру, к более глубокому субъективизму, который только зарождается в наше время, кроется надежда на лучшее; ибо в результате такого обращения возможно понять, что подлинную истину человека доvлжно искать в его душе. Конечно, век субъективизма не обязательно приведет нас к этому пониманию, но он предоставляет нам такую возможность и может — при надлежащих условиях — направить по этому пути деятельность более сокровенных сил нашего существа.
Кто-то скажет, что это старая истина и что она правила старыми обществами под именем религии. Но то была лишь видимость. Была открыта истина о душе человека, но она имела отношение только к жизни индивида и даже на индивидуальном уровне искала своего осуществления за пределами земной жизни, а земное существование рассматривала лишь как подготовку человека к личному спасению или освобождению от тяжкой ноши жизни. Само человеческое общество никогда не обращалось к открытию души как средству открытия закона своего собственного существования или познания истинной природы души, ее потребности в совершенстве, и осуществления этой потреб-ности как верного пути земного совершенствования. Если мы посмотрим на старые религии в их не индивидуальном, а социальном аспекте, мы увидим, что общество использовало только самые недуховные (или по крайней мере наименее духовные) их элементы. Оно использовало религии, чтобы внушительно, величественно и якобы навеки узаконить великое множество своих традиций и институтов; оно превратило их в завесу тайны, опущенную перед пытливым человеческим умом, и стену мрака, воздвигнутую перед носителем новых идей. Поскольку оно видело в религии средство спасения и совершенствования людей, то сразу же захватило власть над ней с целью механизировать ее, уловить человеческую душу и намертво привязать ее к шестерням социально-региозного механизма, навязать ей ярмо и железные оковы деспотизма вместо того, чтобы даровать духовную свободу. На религиозную жизнь человека оно взвалило Церковь, священство и массу ритуалов и натравило на нее свору сторожевых псов под именем вероучений и догма-тов — догматов, которые человек должен был принять и которым должен подчиняться под страхом осуждения на вечные муки вечным небесным судьей точно так же, как он должен был принимать законы общества и подчиняться им под страхом осуждения на временное заключение или смерть смертным земным судьей. Эта неправомерная социализация религии всегда являлась главной причиной того, почему ее попытки преобразовать человечество заканчивались неудачей.
Ибо для религии не может быть ничего более губительного, чем подавление или превращение в мертвую формулу ее духовного эле-мента внешними средствами, формами и структурами. Ошибочность неверного применения религии в прежних обществах становится очевидной из его последствий. История не раз демонстрировала, что эпохи величайшего религиозного пыла и благочестия одновременно являются эпохами самого непроходимого невежества, мрачного убожества и беспросветного застоя и прозябания человеческой жизни, эпохами безусловного господства жестокости, несправедливости и притеснения или эпохами самого заурядного, лишенного вдохновения и благородства существования, иногда оживляемого редкими проблесками ин-теллектуального или полудуховного света на поверхности — и все это в конечном счете приводило к протесту широких народных масс, направленному в первую очередь против официальной религии как главного источника лжи, зла и невежества, царящих в обществе. Другим признаком неверного применения религии является то, что излишне педантичное следование социально-религиозной системе, ее ритуалам и формам — которые начинают утрачивать свой смысл и истинную религиозную ценность именно потому, что им придается неправомерно большое значение превращается в закон и главную цель религии и перестает способствовать духовному росту индивида и человечества. И еще одно знаменательное свидетельство несостоятельности религии заключается в том, что индивид вынужден бежать от общества, чтобы найти пространство для своего духовного роста; обнаружив, что человеческая жизнь отдана во власть не преобразованным духовно уму, жизни и телу, а вместо духовной свободы навязываются оковы формы, Церковь и Шастра, некий закон Неведения, он вынужден бежать от всего этого, ища возможности духовного роста в монастыре, на горной вершине, в пещере, в пустыне и в лесу. Когда существует такое расхождение между жизнью и духом, человеческой жизни выносится суровый приговор. Она либо обрекается на то, чтобы вершить привычное движение по замкнутому кругу, либо открыто осуждается как недостойная и нереальная, как суета сует, и теряет ту уверенность в себе и ту внутреннюю веру в значимость своих земных целей, шраддха, без которых ничего не может достичь. Ибо дух человека должен стремиться к высотам; когда напряженность его усилий ослабевает, человечество неминуемо переходит в статичное и застойное состояние или даже погружается во мрак и повергается во прах. Даже там, где жизнь отвергает дух или дух отвергает жизнь, еще может иметь место самоутверждение внутреннего существа; там может быть даже обильный урожай на святых и отшельников, возросших на почве тепличной духовности, но пока человечество, общество, нация не начнут процесс одухотворения жизни или не устремятся к свету идеала, они неизбежно кончат ничтожеством, слабостью и загниванием. Или же человечеству придется обратиться к интеллекту в поисках спасения, в поисках какой-то надежды или нового идеала, совершить движение по витку рационали-стического века и прийти к новой попытке сформулировать духовную истину, к новой попытке одухотворить человеческую жизнь.
Обычное общество обращается с человеком в основном как с физическим, витальным и ментальным существом. Ибо жизнь, ум и тело суть три элемента существования, с которыми оно может обращаться более или менее компетентно. Оно разрабатывает систему ментального развития и повышения эффективности разума, т. е. интеллектуальную, эстетическую и этическую культуры. Оно развивает витальную сторону человеческой жизни и создает неуклонно совершенствующуюсясистемуэффективной экономики и витального удовлетворения, и эта система становится все более изощренной, громоздкой и сложной по мере прогресса цивилизации. Подавляя своим чрезмерным ментальным ивитальнымростоместественную энергию физического и природ-ного человека, общество пытается установить необходимое равновесие с помощью систем внешней культуры — тяжеловесной науки о привычках и средствах, которые должны устранить недостатки, порожденные обществом, — и максимально возможного усовершенствования искусственных форм жизни, необходимых для поддержания социальной системы. Однако в конечном счете опыт показывает, что общество в процессе собственного развития движется к гибели — а это есть верный признак того, что в его системе есть некий принципиальный изъян, неоспоримое доказательство того, что его представления о человеке и методы развития не соответствуют всей реальности человеческой природы и цели жизни, которую эта реальность предполагает.
Следовательно, где-то в самом процессе развития цивилизации кроется принципиальный изъян — но где именно? и где мы должны искать выход из замкнутого круга неудач? Развитие нашей жизни, выражающееся в прогрессе цивилизации, приводит к истощению витальной энергии и отказу Природы поддерживать далее поступательное движение человечества в этом направлении; наш цивилизованный ум, нарушивший равновесие человеческой системы в свою пользу, обнаруживает в конце концов, что он исчерпал и уничтожил питавшие его источники, и утрачивает способность разумной и продуктивной деятельности. Выясняется, что цивилизация создала гораздо больше проблем, чем может решить, умножила неумеренные потребности и желания, для удовлетворения которых ей недостает витальной силы, развила дебри притязаний и искусственных инстинктов, в которых жизнь сбивается с пути и теряет из виду свою цель. Наиболее прогрессивные умы начинают объявлять цивилизацию неудачей человечества, и общество начинает сознавать их правоту. Но в качестве выхода из создавшегося положения предлагается либо остановка в развитии или даже регресс, что в конечном счете приведет к еще большему хаосу, застою и упадку, либо «возврат к Природе», который невозможен или может произойти только в результате некой катастрофы и полного распада общества; либо даже в качестве необходимой меры предлагается распространение и развитие искусственных средств до максимально возможного предела — все больше и больше Науки, все более широкое техническое оснащение, все большая научная организация жизни, в результате чего машина заменит жизнь, деспотичный логический разум подменит собой сложную Природу, а человека спасет техника. Как говорится, лучший способ излечить болезнь — это позволить ей развиться до предела.
Можно, наоборот, предположить (и, вероятно, здесь мы будем не далеки от истины), что принципиальный изъян всех наших социальных систем заключается в недостаточном развитии в них именно того начала, который общество меньше всего принимало в расчет, — духовного элемента, души человека, которая есть истинное его существо. Даже обладание здоровым телом, большой витальной энергией, активным ясным умом и пространством для их деятельности и удовлетворения может вести человека только до определенной черты; раньше или позже человек ослабевает и утомляется, поскольку не обретает своего настоящего «я» и не находит достойной цели для своей деятельно-сти и развития. Эти три элемента не дают в сумме совершенное человечество; они суть средства достижения более высокой цели и не могут навсегда оставаться самоцелью. Добавьте к ним богатую эмоциональную жизнь, подчиненную тщательно разработанному этическому критерию, и все равно останется ощущение, что что-то упущено — некое высшее благо, которое эти элементы подразумевают, но которого сами по себе не достигают и не открывают, пока не превосходят самих себя. Добавьте религиозную систему и широко распространенный дух веры и благочестия — и все равно вы не найдете средства социального спасения. Человеческое общество развило все эти элементы, но ни один из них не спас его от разочарования, усталости и разложения. Древние интеллектуальные культуры Европы закончились гибельным сомнением и бессильным скептицизмом; религиозные культуры Азии — застоем и упадком. Современное общество открыло новый принцип выживания, прогресс, но ему не удалось постичь цель этого прогресса — если, конечно, целью не является все большее научное знание, все большее техническое оснащение, удобства и комфорт, все большее наслаждение, все возрастающая сложность экономического устройства общества, все более и более тяжеловесная пышность материальной жизни. Но все эти вещи в конце концов неизбежно приведут к тому же, к чему приводили в прошлом, ибо природа их осталась неизменной, увеличился лишь масштаб; они ведут человечество по кругу, иными словами, в никуда; они не выводят из круга рождения, роста, увядания и смерти, они не открывают по-настоящему тайну самопродления через постоянное самообновление, в котором заключается принцип бессмертия, но только, похоже, на краткий миг обретают иллюзию самопродления в процессе следующих друг за другом экспериментов, каждый из которых кончается разочарованием. Именно такой была до сих пор природа современного прогресса. Только в его новом обращении к внутреннему миру, к более глубокому субъективизму, который только зарождается в наше время, кроется надежда на лучшее; ибо в результате такого обращения возможно понять, что подлинную истину человека доvлжно искать в его душе. Конечно, век субъективизма не обязательно приведет нас к этому пониманию, но он предоставляет нам такую возможность и может — при надлежащих условиях — направить по этому пути деятельность более сокровенных сил нашего существа.
Кто-то скажет, что это старая истина и что она правила старыми обществами под именем религии. Но то была лишь видимость. Была открыта истина о душе человека, но она имела отношение только к жизни индивида и даже на индивидуальном уровне искала своего осуществления за пределами земной жизни, а земное существование рассматривала лишь как подготовку человека к личному спасению или освобождению от тяжкой ноши жизни. Само человеческое общество никогда не обращалось к открытию души как средству открытия закона своего собственного существования или познания истинной природы души, ее потребности в совершенстве, и осуществления этой потреб-ности как верного пути земного совершенствования. Если мы посмотрим на старые религии в их не индивидуальном, а социальном аспекте, мы увидим, что общество использовало только самые недуховные (или по крайней мере наименее духовные) их элементы. Оно использовало религии, чтобы внушительно, величественно и якобы навеки узаконить великое множество своих традиций и институтов; оно превратило их в завесу тайны, опущенную перед пытливым человеческим умом, и стену мрака, воздвигнутую перед носителем новых идей. Поскольку оно видело в религии средство спасения и совершенствования людей, то сразу же захватило власть над ней с целью механизировать ее, уловить человеческую душу и намертво привязать ее к шестерням социально-региозного механизма, навязать ей ярмо и железные оковы деспотизма вместо того, чтобы даровать духовную свободу. На религиозную жизнь человека оно взвалило Церковь, священство и массу ритуалов и натравило на нее свору сторожевых псов под именем вероучений и догма-тов — догматов, которые человек должен был принять и которым должен подчиняться под страхом осуждения на вечные муки вечным небесным судьей точно так же, как он должен был принимать законы общества и подчиняться им под страхом осуждения на временное заключение или смерть смертным земным судьей. Эта неправомерная социализация религии всегда являлась главной причиной того, почему ее попытки преобразовать человечество заканчивались неудачей.
Ибо для религии не может быть ничего более губительного, чем подавление или превращение в мертвую формулу ее духовного эле-мента внешними средствами, формами и структурами. Ошибочность неверного применения религии в прежних обществах становится очевидной из его последствий. История не раз демонстрировала, что эпохи величайшего религиозного пыла и благочестия одновременно являются эпохами самого непроходимого невежества, мрачного убожества и беспросветного застоя и прозябания человеческой жизни, эпохами безусловного господства жестокости, несправедливости и притеснения или эпохами самого заурядного, лишенного вдохновения и благородства существования, иногда оживляемого редкими проблесками ин-теллектуального или полудуховного света на поверхности — и все это в конечном счете приводило к протесту широких народных масс, направленному в первую очередь против официальной религии как главного источника лжи, зла и невежества, царящих в обществе. Другим признаком неверного применения религии является то, что излишне педантичное следование социально-религиозной системе, ее ритуалам и формам — которые начинают утрачивать свой смысл и истинную религиозную ценность именно потому, что им придается неправомерно большое значение превращается в закон и главную цель религии и перестает способствовать духовному росту индивида и человечества. И еще одно знаменательное свидетельство несостоятельности религии заключается в том, что индивид вынужден бежать от общества, чтобы найти пространство для своего духовного роста; обнаружив, что человеческая жизнь отдана во власть не преобразованным духовно уму, жизни и телу, а вместо духовной свободы навязываются оковы формы, Церковь и Шастра, некий закон Неведения, он вынужден бежать от всего этого, ища возможности духовного роста в монастыре, на горной вершине, в пещере, в пустыне и в лесу. Когда существует такое расхождение между жизнью и духом, человеческой жизни выносится суровый приговор. Она либо обрекается на то, чтобы вершить привычное движение по замкнутому кругу, либо открыто осуждается как недостойная и нереальная, как суета сует, и теряет ту уверенность в себе и ту внутреннюю веру в значимость своих земных целей, шраддха, без которых ничего не может достичь. Ибо дух человека должен стремиться к высотам; когда напряженность его усилий ослабевает, человечество неминуемо переходит в статичное и застойное состояние или даже погружается во мрак и повергается во прах. Даже там, где жизнь отвергает дух или дух отвергает жизнь, еще может иметь место самоутверждение внутреннего существа; там может быть даже обильный урожай на святых и отшельников, возросших на почве тепличной духовности, но пока человечество, общество, нация не начнут процесс одухотворения жизни или не устремятся к свету идеала, они неизбежно кончат ничтожеством, слабостью и загниванием. Или же человечеству придется обратиться к интеллекту в поисках спасения, в поисках какой-то надежды или нового идеала, совершить движение по витку рационали-стического века и прийти к новой попытке сформулировать духовную истину, к новой попытке одухотворить человеческую жизнь.