- Жаль! - отозвался капитан, связывая руки задержанному. - Посвети, может, в капусте? Осмотри ящики!
Галушкин зашарил лучом по помещению. В это время шумно распахнулась дверь. В столовую вошел их шофер - парень огромного роста. С бушлата водителя стекали струи воды.
- Третий ушел! - крикнул Рыленко. - Надо искать.
- Да нет, - добродушно заявил шофер. - У нас не попляшешь. Поймал. На всякий случай я его к ящику со снарядами пришвартовал. Пускай опохмелится под дождиком. От него ж, гада, сивухой несет!
Капитан Рыленко засмеялся.
- Спасибо, Семен. Молодец!
- Служу Советскому Союзу! - гаркнул шофер.
Капитан крепко пожал ему руку.
...Захваченные оказались вражескими диверсантами. В рюкзаках бандитов обнаружили пачки советских денег. Тол. Магнитные мины. Ампулы с сильными ядами.
...С группой комсомольцев Галушкин прикрывал отход полка. Близкий разрыв снаряда швырнул Бориса на землю, и он потерял сознание. Пришел в себя от режущей боли в ноге. "А где же ребята? Что с ними?.." - и понял все.
На болотистой низине, через которую проходила дорога на Ленинград и где недавно гремел горячий бой, теперь было удивительно тихо. Поднявшийся ночной холодный туман накрыл белесой пеленой поле недавнего боя. Сквозь эту завесу Борис увидел невдалеке мерцающий свет костра, услышал пьяные песни, пиликанье губной гармошки. Немцы. Скрипнув зубами от гнева, прицелился на свет, нажал спуск. Сухо клацнул затвор, но выстрела не последовало. Патронов не было.
Достал из кармана десантной куртки индивидуальный пакет, ножом разрезал изорванную штанину, кое-как перевязал раненую ногу. Заполз в гущу кустов, сгреб полусгнившие листья, укрылся ими, стараясь согреться.
В этом убежище провел остаток ночи и весь следующий день. Все время моросил мелкий осенний дождь. Галушкин расстелил носовой платок, время от времени выжимал из него капли воды в рот, пытаясь утолить мучившую жажду. Становилось все холоднее. Немцы далеко от костра не отходили.
Вечностью показался комсоргу этот осенний день.
...Когда стемнело, он пополз к своим, ориентируясь на звуки выстрелов.
Перед рассветом на него наткнулись наши разведчики.
Машина с ранеными остановилась на отлогом берегу Ладоги. Раненых сгрузили на землю, их должны были забрать на судно. Тупая непрерывная боль в ноге мучила Бориса, он прикрыл глаза, стараясь хоть немного забыться. Очнулся от громкого детского плача. Невдалеке толпились истощенные, измученные, легко одетые в городские платья женщины. Матери прижимали к себе детей, защищали их собой от пронизывающего ветра.
Никаких портовых сооружений вокруг не было. Метрах в двухстах от берега виднелось судно - сторожевой корабль "Пурга" военной Ладожской флотилии. Вскоре от судна к суше засновали шлюпки. Крутая волна и мелководье не позволяли им причаливать к берегу, они крутились в нескольких метрах от него.
Санитары с невероятным трудом несли раненых по воде на эти пляшущие в волнах суденышки. Северный холодный ветер задул с новой силой.
Наконец и к Борису подошли два рослых пожилых санитара.
- Ну, молодец, - сказал один простуженным голосом, - будем грузиться. Крепись!
Галушкин только глубоко вздохнул и сжался, готовясь к борьбе с болью.
Санитары, таща носилки, вошли в озеро и побрели к шлюпке. Когда вода поднялась выше колен и волны стали захлестывать лежащего Бориса, они положили ручки носилок на плечи. Рядом брели по воде женщины с маленькими детьми на руках. Ребятишки постарше шли держась за матерей.
- Ма-а-а! - вдруг резанул слух отчаянный детский крик.
- Помо-ги-те-е! - рванулся над водой женский голос.
Галушкин поднял голову. В метре от носилок из воды виднелась вихрастая мальчишечья голова. Ребенок лет четырех-пяти с трудом удерживался на ногах. Чуть дальше женщина с девочкой на руках, безуспешно тянулась к мальчугану, борясь с набегавшими волнами...
- Стой! - закричал Борис.
Санитар, что шел сзади, шагнул к мальчишке.
- Держись, парень! - предупредил он Бориса.
Санитар присел, опустившись в воду по самые плечи, а носилки приподнял.
- Ну!.. Хватайся за воротник! - сказал он мальчонке.
Тот ухватился санитару за шею.
Галушкин видел синее личико мальчишки, губы его дрожали, по лицу катились капли воды...
- Эй, там, на шлюпке, принимай!
С лодки протянулись руки. Сначала сняли мальчонку, затем осторожно приняли Галушкина, уложили на брезент. Шлюпка пошла к "Пурге". Перегружать раненых оказалось еще труднее: лодка билась о стальной борт, кренилась, волны захлестывали ее. Но вот загрохотала якорная цепь в клюзе.
- Малый вперед! - загремел голос капитана. Корабль дрогнул всем корпусом и тронулся.
До Новой Ладоги, что в устье реки Волхов, нормального хода несколько часов, но судно проболталось на озере до следующей ночи. Разыгравшийся встречный ветер швырял на палубу тучи брызг. Волны окатывали раненых, лежавших под брезентом на палубе.
К полудню следующего дня ветер разогнал сплошную облачность. В разрывах облаков появилось солнце. Но это никого не обрадовало. Все с тревогой вглядывались в прояснившийся горизонт. Так оно и есть! С севера показались "юнкерсы".
- Воздух!
- К бою!
Гулко ударили две зенитки с "Пурги", дружно заработали спаренные пулеметы. Это заставило воздушных стервятников держаться на сравнительно большой высоте. А когда "юнкерсы" все же вошли в пике, корабль сбавил ход и резко отвалил . влево. Три столба воды взметнулись выше радиоантенн "Пурги", почти рядом с судном, и ревущими водопадами обрушились на палубу.
Сбросив бомбы, самолеты ушли. Но минут через сорок атака повторилась. Сторожевой корабль решительно и смело отбивался. Часто менял курс, шел зигзагами, стремясь выйти из-под прицельного огня.
Борис Галушкин, превозмогая головокружение и боль, напрягая все силы, встал, но тут же потерял сознание и свалился на палубу.
Большая потеря крови и тяжелое воспаление легких уложили Галушкина на госпитальную койку...
Когда он наконец поднялся на ноги, врачи вынесли приговор: "К несению военной службы не годен".
Услышав это, Борис был так потрясен, что сразу не смог найти слов, чтобы возразить, попросить, потребовать. Он медленно вышел из кабинета.
"Неужели это правда?! Нет! Я еще буду держать в руках оружие! Буду биться с фашистами! Я здоров!" - гневно рассуждал сам с собой Борис Галушкин...
В тяжелые октябрьские дни 1941-го Борис Галушкин приехал в Москву. Прямо с вокзала пошел в свой институт. Бродя по пустующим аудиториям, встретил знакомого преподавателя и от него узнал, что большая часть ребят, с которыми он учился, находится в разведывательном отряде ОМСБОН. Немедленно явился он в Дом союзов, где квартировали подразделения бригады.
- Послушай, младший лейтенант, с туберкулезом, брат, шутить нельзя, сказал пожилой подполковник, к которому обратился Галушкин с просьбой о зачислении его в отряд лыжников-разведчиков.
- Товарищ подполковник, я прошу... Немцы под Москвой, а я - в тыл?
- Нет, нет, - перебил его командир полка, - тебе действительно надо в тыл. Там ты сможешь встать на ноги, а на фронте, брат, больным не место.
Но Галушкин не сдался. Он не уехал в тыл. Снова и снова приходил к подполковнику, командиру 1-го полка Вячеславу Васильевичу Гридневу. От ребят Галушкин узнал, что Гриднев только с виду суровый, а вообще-то мужик добрый.
В очередной раз с Галушкиным к командиру полка пришли почти все бойцы разведывательного отряда. Они толпились в коридоре, шумно "болея" за Бориса.
- Товарищ подполковник, я очень прошу, я... - произнес Галушкин и замолчал. Он все сказал раньше. Гриднев все знал.
Командир полка прислушался к гомону, доносившемуся из-за двери, вопросительно глянул на Галушкина, погладил седеющий ежик волос и, не торопясь, стал перебирать какие-то бумаги на столе.
Галушкин молчал. Пауза затянулась.
- Так! - подполковник глянул на Галушкина, который, понурив голову, стоял посреди кабинета. - Хорошо. Давай документы.
И младший лейтенант Борис Лаврентьевич Галушкин был назначен заместителем командира лыжного отряда разведчиков, которым командовал Бажанов.
Через линию фронта
Третьи сутки в пути: едем по местам, где недавно хозяйничали гитлеровцы. Большинство населенных пунктов сожжены. Пепелища засыпаны снегом. Над ними торчат печные трубы. Чернеют остовы строений. Темнеют колеса перевернутых грузовиков, подбитых пушек. Стаи ворон - громко орущих хищников - кружатся над "трупами лошадей. Автобусы с красными крестами медленно, тяжело идут навстречу. Длинными сигналами требуют дороги. Автомашины с грузами, укрытыми брезентом, с красноармейцами в новом обмундировании обгоняют нашу колонну...
Чем ближе подъезжали к линии фронта, тем больше по сторонам дороги валялось разбитых автомашин и германской военной техники. Можно было представить, какие бои шли здесь.
Иногда то впереди, то сзади нашей автоколонны слышались раскаты бомбовых ударов.
На очередной ночлег остановились в деревне Королевщино. Это была уже территория Смоленской области. Опять нам с Борисом предложили русскую печь.
- Товарищи, неужели никто из вас не любит спать на теплой печи? - с удивлением спросил я.
- Да, товарищ комиссар, никто, - отозвался лыжник Михаил Лобов. Спортсменам больше нравится баня с парилкой, чем печь.
Его поддержали одобрительные голоса, а кто-то добавил, видимо намекая на мой возраст:
- И кроме того, старикам везде у нас почет.
- Ого! Выходит, что и я уже старик? - спросил Галушкин, который был на девять лет моложе меня, и рассмеялся.
Шутки шутками, но я чувствовал, с каким искренним уважением и теплотой лыжники относились к Борису Галушкину.
Поужинав, мы забрались на печь, улеглись. Галушкин долго не подавал голоса. Я уже подумал, что он уснул. И сам закрыл глаза, невольно вслушивался в завывание ветра в трубе. Не спалось. Снизу доносились приглушенные голоса ребят.
Наконец наступила тишина.
- Алексей Иванович, вы не спите? - услышал я шепот Галушкина.
- Пока нет.
- Мне тоже что-то не спится. Вспомнилось... Парень один замечательный, друг мой... погиб под Ленинградом. Весельчак, смелый - Николай Суслов. Мы все его Гаврилычем звали...
Я молчал. Пусть Борис выговорится. Видно, гибель друга не дает ему глаз сомкнуть. Но Борис не стал больше ничего говорить.
Я знал, чью гибель так тяжело переживал Галушкин. Николай Суслов на последних перед войной соревнованиях положил на лопатки своего учителя, преподавателя кафедры борьбы института физкультуры, семикратного чемпиона Советского Союза, чемпиона Антверпенской рабочей олимпиады 1937 года Григория Дмитриевича Пыльнова. Очевидцы необыкновенного поединка были поражены. Но сам Пыльное радовался такому блестящему успеху своего ученика. Он предрекал Николаю будущее великого борца современности.
Суслов был одаренным и всесторонне развитым спортсменом. Зимой 1940/41 года, например, команда лучших лыжников института, капитаном которой был Суслов, прошла 892 километра от Москвы до Выборга за 8 суток 19 часов 45 минут со средней суточной скоростью более 100 километров. До этого такой скорости при подобных групповых пробегах еще никто не показывал.
И вот Николая не стало!..
Во второй половине дня прибыли в деревню Оксочино, в районе которой находились подразделения группы войск НКВД под командованием генерал-майора Кузнецова. В трех-четырех километрах от Оксочина, в деревне Борода, располагался штаб группы. Через военного коменданта Оксочина связались по телефону с генералом. Командующий пригласил нас к себе для беседы. Выяснилось, что дальше дороги для автотранспорта нет и продолжать путь придется пешим строем: на лыжах.
В течение следующего дня приводили в порядок свое хозяйство, отдыхали. Последний раз произвели "переоценку ценностей" и вынули из мешков кое-что из одежды, чтобы уменьшить вес поклажи. На дворе продолжала бесноваться и выть пурга. Не оставляла мысль: "Как пойдем в такую погоду? Хотя метель следы хорошо заметает, но по незнакомой местности в ненастье нетрудно и с дороги сбиться".
К вечеру непогода улеглась, снегопад прекратился. Только порывистый ветер продолжал гнать по насту колючую поземку, свистел в кустах.
Ночью к западу от деревни, в которой мы квартировали, что-то горело. Яркие сполохи пожара взметались чуть не к небу. В комендатуре узнали, что группа фашистов проникла на нашу сторону, подожгла деревню и ушла к линии фронта. Наши лыжники настигли их, окружили. Те отчаянно сопротивлялись, не желали сдаваться. Лишь одного удалось взять живым. На другой день утром мы видели этого поджигателя. Гитлеровец крепко спал на соломе в комендатуре, разбросав длинные ноги в лыжных ботинках.
- Сволочи! Сожгли пять изб вместе с людьми! Кольями подперли двери и... - бледнея от гнева, сказал комендант.
Фашист вскочил на ноги, напялив суконную кепку с длинным козырьком и меховыми наушниками, опустил руки по швам, что-то торопливо заговорил.
Комендант позвал дежурного. В комнату вошел высокий кареглазый парень. На нем была белая, запачканная сажей и кое-где прожженная маскировочная куртка с капюшоном. Увидев немца, дежурный зло прищурил глаза и замахнулся автоматом, словно собирался огреть им фрица. Комендант счел нужным среагировать:
- Но-но, Сидоренко! Теперь он пленный. За "языка" головой мне отвечаешь, понял?! Бери-ка конные сани - и срочно его к генералу!
Немец нагнул голову, двинулся к выходу...
Ну вот все и готово к походу. На запряженные сани погрузили взрывчатку, боеприпасы, продовольствие и вещевые мешки.
И снова выла и бушевала метель. Вскоре лошади покрылись ледяным панцирем, стали валиться с ног от усталости. За восемь часов похода мы с трудом преодолели двадцать километров.
В четыре часа 28 марта остановились на привал. Невдалеке, ближе к линии фронта, виднелись избы деревни Трубилово, в которой нам предстояло провести последнюю дневку перед уходом в тыл врага.
Весь день тщательно готовились к переходу линии фронта: разработали порядок движения отделений до линии фронта и по ту сторону. Каждый лыжник был проинструктирован, как действовать во время движения в любой возможной ситуации. Наметили пункты сбора на тот случай, если отряд неожиданно атакуют превосходящие силы противника и он вынужден будет рассредоточиться. Общий груз распределили на шесть равных частей и уложили на волокуши. Получилось довольно-таки тяжеловато.
Вышли в десятом часу вечера. Прошли не больше часа, как сломалась одна волокуша. Оказалось, что двух лыж недостаточно под груз до двухсот килограммов. Решили вернуться и переделать волокуши - каждой добавить по лыже. А где их взять?
Утром фельдшер доложил, что боец Михаил Понятое заболел: высокая температура, сел голос, озноб.
- Что с ним? - озабоченно спросил Бажанов.
- Ребята говорят, что ему давно нездоровилось. Но молчал, надеялся поправиться. Похоже, тяжелый грипп...
- "Ребята говорят". А где же ты сам был, Вергун? Лекарь тоже мне, недовольно заметил Бажанов и приказал: - Сегодня же осмотри всех...
Больного оставили с капитаном, сопровождавшим наши отряды до линии фронта.
Из Трубилова вышли 29 марта в десять тридцать вечера. Идем по целине строго по азимуту. В поле наст настолько крепкий, что удерживает пешехода. Только когда вошли в лес, стали проваливаться выше колена. Легко идут только лыжники, однако лыжи теперь не у всех: часть их использовали на усиление волокуш.
Люди напряжены до предела. Звонкая, холодная тишина. Слышно только шумное дыхание да поскрипывание снега. Ждем возможной встречи с врагом. Разведчики обшаривают каждый куст, каждую впадинку. Но идем и идем, а немцев все не видно. Теперь жарко, очень жарко. Соленый липкий пот разъедает глаза.
Убеждаемся, что на этом болотистом участке, как и предполагал генерал Кузнецов, сплошной линии фронта у немцев нет. Тем не менее напряжение не спадает.
Останавливаемся. Занимаем круговую оборону. Посылаем Моргунова и Широкова в разведку к деревне Соминки - по карте она недалеко от нашего маршрута. Нетерпеливо ждем. Наконец они возвращаются. Жители Соминок рассказали, что более месяца тому назад к ним приходили фашистские лыжники. После ни одного немца они не видели. Видимо, мы находились на ничейной земле.
- Приготовиться к походу! Дозорные, вперед!
За дозором двинулся и весь отряд. Однако неопределенность относительно Местонахождения вскоре заставила отряд снова остановиться.
По карте измерили пройденное расстояние от Трубилова. Оказалось, что прошли по прямой около двадцати километров: неплохо. До рассвета уже мало времени. Люди устали. Вокруг гудел густой лес, удобный для дневки. Если продолжать путь, то еще неизвестно, где нас застанет рассвет. Чтобы не рисковать, решили передохнуть в этом лесу.
Впервые со дня выезда из Москвы спали в лесу, не раздеваясь и не разводя костров. Если во время движения полушубки казались горячими, ненужными и вызывали невольное желание сбросить их, то теперь они спасали нас от стужи. Однако стоило только прилечь на снег, как тут же приходилось вскакивать от пронизывающего холода.
Напрягая последние силы, заставляли себя двигаться, распахивали полы полушубков, махали ими, как птица крыльями, чтобы движение воздуха уносило влагу. В эти минуты от людей валил пар, как от разгорячённых лошадей на морозе.
За ночь снегопад засыпал все вокруг толстым слоем. Снежное "одеяло" и помогло нам ночью не замерзнуть , окончательно.
Разработали маршрут на предстоящий ночной переход. Видимо, в конце перехода дозорные, выбившиеся из сил, незаметно отклонились на несколько градусов от азимута. Надо было снова засылать разведку, чтобы сразу исправить ошибку. Иначе можно было совсем заплутать. Перед заходом солнца Голохматов и Мокропуло отправились в район деревни Бель.
Возвратились совсем поздно. От местной жительницы узнали, что сегодня утром в их деревню приходили гитлеровцы, а это значило, что мы уже по ту сторону фронта - в тылу врага.
- Ну, комиссар, теперь, кажется, все в порядке! - сказал Бажанов, внимательно оглядываясь по сторонам, и добавил: - Знаешь, я, признаться, ожидал худшего.
В тыл врага
Покинули временный лагерь. Вокруг труднопроходимый, засыпанный глубоким снегом лес. Идем очень медленно, часто останавливаемся: то перегруженная волокуша свалится на бок, то ждем разведчиков, уточняющих правильность маршрута.
На лесных участках пути столько снега, и он такой рыхлый, что люди буквально барахтаются в глубоких сугробах, ползут на четвереньках, таща за собой волокуши. Кое-кто надевает веревки на плечи, как лямки вещевого мешка, чтобы освободить руки. Но и это не ускоряет движения. Тем не менее мы подбадриваем друг друга шутками.
Усталость чувствовалась особенно сильно к концу перехода. Неудержимо хотелось спать. Вот кто-то пошатнулся, качнулся в сторону, потом вперед. Не удержался и, свалившись в снег лицом, остался лежать. К нему подошел Николай Голохматов, слегка ткнул лыжной палкой в спину и сказал:
- Эй, "суворовец", вставай, еще не привал!
Однако упавший лежал, словно не слышал.
- Да ты что? - склонился над ним Николай. И вдруг послышался его удивленный возглас: - Ребята, он уже храпит!
Отряд остановился. Растолкали уснувшего, поставили на ноги. Это был Андреев.
- Леха, как же ты умудрился? - интересовались товарищи.
Андреев со вздохом разлепил глаза, широко зевнул. Поправил вещевой мешок, обидчиво буркнул:
- Ну, нашли забаву?! - И пошагал в голову колонны, снова покачиваясь из стороны в сторону...
В четыре часа утра остановились на вторую дневку.
За ночь прошли всего десять километров. Бажанов расстроился. Ходил по лагерю, внимательно наблюдал, как люди устраиваются на отдых, хмурился. Потом присел на пень, накрылся плащ-палаткой, развернул на коленях карту. Подсвечивая себе фонариком, долго "шагал" по карте ножками раздвинутого циркуля. Затем пригласил к себе командиров отделений. Пока люди собирались, с горечью сказал мне:
- Комиссар, ты понимаешь? Это же катастрофа!.. Необходимо срочно что-то делать! Подошел Рогожин, доложил:
- Товарищ старший лейтенант, все здесь, кроме Голохматова. Он еще не возвратился из разведки. Бажанов обратился к командирам:
- Товарищи, если и дальше мы будем ползти с такой скоростью, то в район нашей работы не доберемся и до распутицы. А послезавтра апрель. Что будем делать? Может, оставить часть груза и дальше идти налегке?.. А что мы можем оставить? Только ВВ и мины... Но это же наш хлеб! Без них мы окажемся там как без рук.
Командиры молчали. Они хорошо понимали старшего лейтенанта, который мог бы просто приказать ускорить движение отряда, и никто бы не возразил. Но он хотел, чтобы люди сами высказались, дали совет.
- Разрешите мне, товарищ старший лейтенант, - попросил Алексей Моргунов, вставая на ноги.
- Говори.
- Я думаю, товарищи, что необходимо уплотнить время. Во-первых, укоротить дневки. Во-вторых, лучше разрабатывать маршрут каждого перехода.
- Алексей прав, - поддержал Моргунова Борис Галушкин. - На дневку останавливаться позже, а кончать ее раньше. Вот и появится дополнительное время.
- Да и скорость отряда можно увеличить, - добавил Моргунов.
Командир отряда облегченно вздохнул, согласно кивнул, спросил:
- А как люди? Выдержат?
Моргунов облизал потрескавшиеся губы, оглядел собравшихся, ответил уверенно:
- Мы же спортсмены, знаем, какие физические резервы таятся в человеческом организме. Надо только захотеть и мобилизоваться.
- Спасибо, ребята, - просто сказал командир отряда, улыбнулся. - Ну а теперь отдыхать.
...Собрались в путь гораздо раньше вчерашнего.
На ходу размялись, согрелись. Все .уже знали о решении двигаться быстрее, поэтому шли молча, как на длинной спортивной дистанции, экономя энергию и силы.
Словно безмолвные призраки, двигались мы в метели. Морозный ветер обжигал лица, швырял и бил колючей крупой. А вокруг - снег, снег, снег... Люди на ходу хватали его горстью, совали в рот, охлаждали им лица.
Час прошел, как мы в пути. Кончился и второй, а мы все идем и идем. Отдыхали только в минуты вынужденных остановок, когда надо было уточнить: верно ли держим курс? Все ли спокойно впереди?
В авангарде отряда дозорные. То в голове, то в хвосте колонны отряда появляется старший лейтенант, плотный, невысокий. За ним как тень следует Иван Рогожин. Усатый, широкогрудый, лицо кирпичного цвета. Мастер спорта и неоднократный призер чемпионатов страны по лыжам, он адъютант командира отряда.
- Подтянись! Давай, давай! Шире шаг! - подбадривал старший лейтенант.
Хотя я и обладал значком второй ступени ГТО, мне очень тяжело было идти в ту ночь наравне с ребятами. Ведь все они спортсмены, хорошо знавшие, как экономнее использовать каждое движение, как регулировать дыхание. А вдобавок, многие моложе меня на несколько лет. Как я мысленно благодарил тогда студента второго курса Московского института физкультуры Франца Белинского, минера, который на фронте под Москвой (в минуты затишья) учил меня, южанина, правильно ходить на лыжах.
Но после третьего часа пути даже хорошие лыжники начали уставать. Командир дал отряду отдых - минут пять-семь, не более.
Мы спешим навстречу неизвестности, поэтому крайне осторожны и бдительны. Подальше обходим населенные пункты. Нередко лежим неподвижно в снегу, коченея от холода, пока разведчики ищут более удобный и безопасный путь. И так всю ночь. Только, когда утренняя заря зажгла восток, измученные, мокрые и голодные, мы забрались в лесную чащу и весь день терпеливо ждали наступления следующей ночи, не разводя костра.
Сейчас мы еще не могли начинать войну с оккупантами. Ведь о нашем рейде в тыл врага было информировано командование Западного фронта. И теперь при планировании своих военных операций оно учитывало и наши боевые возможности, надеялось на нас.
И мы торопились достичь цели, пока стоят морозы и можно идти на лыжах. Но весна брала свое, днем солнце плавило снег и на лесных опушках все чаще попадались проталины, под ногами хлюпала талая вода.
Следующая ночь была еще труднее. Ведь в отряде на каждого человека приходилось более 80 килограммов груза. Несли его в вещевых мешках, тащили на волокушах. Вскоре из строя стали выходить истершиеся о неровный наст лыжи. Все меньше оставалось исправных волокуш. Движение отряда замедлилось. Что делать?
- А ну-ка, Иван, поддержи! - обратился широкоплечий парень к старшему минеру отряда Домашневу.
Подошел к ящику, потрогал его руками, как штангист пробует гриф штанги, выйдя на помост. Ящик был сделан добротно,- бока его гладкие, без единого выступа, не за что ухватиться.
- Да ты что, Володя?.. В нем чистого весу сто кило!
- Ничего, давай попробую!
Это был Владимир Крылов. Крякнув, он рывком взвалил на плечи ящик с толом. Постоял минутку, поудобнее уложил груз на плечах и медленно побрел вперед. Алексей Моргунов, Сергей Корнилов, Иван Мокропуло, Павел Маркин, Виктор Правдин, Алексей Андреев, Александр Назаров и другие лыжники последовали примеру молодого коммуниста. Они брали на плечи тюки, тяжелые ящики и шли за Крыловым. Пройдя метров сто, возвращались за новым грузом. Так двигались мы всю эту ночь.
Владимир Крылов
На привале Крылов, свалив под елку тяжеленный ящик с толом, вспомнил, как прошлой весной под гул аплодисментов и одобрительных возгласов болельщиков уверенно поднимал штангу, которая была куда больше весом, чем этот ящик. Свыше девяноста килограммов выжимал штангист среднего веса Крылов только одной левой рукой, что равнялось тогдашнему мировому рекорду.
Галушкин зашарил лучом по помещению. В это время шумно распахнулась дверь. В столовую вошел их шофер - парень огромного роста. С бушлата водителя стекали струи воды.
- Третий ушел! - крикнул Рыленко. - Надо искать.
- Да нет, - добродушно заявил шофер. - У нас не попляшешь. Поймал. На всякий случай я его к ящику со снарядами пришвартовал. Пускай опохмелится под дождиком. От него ж, гада, сивухой несет!
Капитан Рыленко засмеялся.
- Спасибо, Семен. Молодец!
- Служу Советскому Союзу! - гаркнул шофер.
Капитан крепко пожал ему руку.
...Захваченные оказались вражескими диверсантами. В рюкзаках бандитов обнаружили пачки советских денег. Тол. Магнитные мины. Ампулы с сильными ядами.
...С группой комсомольцев Галушкин прикрывал отход полка. Близкий разрыв снаряда швырнул Бориса на землю, и он потерял сознание. Пришел в себя от режущей боли в ноге. "А где же ребята? Что с ними?.." - и понял все.
На болотистой низине, через которую проходила дорога на Ленинград и где недавно гремел горячий бой, теперь было удивительно тихо. Поднявшийся ночной холодный туман накрыл белесой пеленой поле недавнего боя. Сквозь эту завесу Борис увидел невдалеке мерцающий свет костра, услышал пьяные песни, пиликанье губной гармошки. Немцы. Скрипнув зубами от гнева, прицелился на свет, нажал спуск. Сухо клацнул затвор, но выстрела не последовало. Патронов не было.
Достал из кармана десантной куртки индивидуальный пакет, ножом разрезал изорванную штанину, кое-как перевязал раненую ногу. Заполз в гущу кустов, сгреб полусгнившие листья, укрылся ими, стараясь согреться.
В этом убежище провел остаток ночи и весь следующий день. Все время моросил мелкий осенний дождь. Галушкин расстелил носовой платок, время от времени выжимал из него капли воды в рот, пытаясь утолить мучившую жажду. Становилось все холоднее. Немцы далеко от костра не отходили.
Вечностью показался комсоргу этот осенний день.
...Когда стемнело, он пополз к своим, ориентируясь на звуки выстрелов.
Перед рассветом на него наткнулись наши разведчики.
Машина с ранеными остановилась на отлогом берегу Ладоги. Раненых сгрузили на землю, их должны были забрать на судно. Тупая непрерывная боль в ноге мучила Бориса, он прикрыл глаза, стараясь хоть немного забыться. Очнулся от громкого детского плача. Невдалеке толпились истощенные, измученные, легко одетые в городские платья женщины. Матери прижимали к себе детей, защищали их собой от пронизывающего ветра.
Никаких портовых сооружений вокруг не было. Метрах в двухстах от берега виднелось судно - сторожевой корабль "Пурга" военной Ладожской флотилии. Вскоре от судна к суше засновали шлюпки. Крутая волна и мелководье не позволяли им причаливать к берегу, они крутились в нескольких метрах от него.
Санитары с невероятным трудом несли раненых по воде на эти пляшущие в волнах суденышки. Северный холодный ветер задул с новой силой.
Наконец и к Борису подошли два рослых пожилых санитара.
- Ну, молодец, - сказал один простуженным голосом, - будем грузиться. Крепись!
Галушкин только глубоко вздохнул и сжался, готовясь к борьбе с болью.
Санитары, таща носилки, вошли в озеро и побрели к шлюпке. Когда вода поднялась выше колен и волны стали захлестывать лежащего Бориса, они положили ручки носилок на плечи. Рядом брели по воде женщины с маленькими детьми на руках. Ребятишки постарше шли держась за матерей.
- Ма-а-а! - вдруг резанул слух отчаянный детский крик.
- Помо-ги-те-е! - рванулся над водой женский голос.
Галушкин поднял голову. В метре от носилок из воды виднелась вихрастая мальчишечья голова. Ребенок лет четырех-пяти с трудом удерживался на ногах. Чуть дальше женщина с девочкой на руках, безуспешно тянулась к мальчугану, борясь с набегавшими волнами...
- Стой! - закричал Борис.
Санитар, что шел сзади, шагнул к мальчишке.
- Держись, парень! - предупредил он Бориса.
Санитар присел, опустившись в воду по самые плечи, а носилки приподнял.
- Ну!.. Хватайся за воротник! - сказал он мальчонке.
Тот ухватился санитару за шею.
Галушкин видел синее личико мальчишки, губы его дрожали, по лицу катились капли воды...
- Эй, там, на шлюпке, принимай!
С лодки протянулись руки. Сначала сняли мальчонку, затем осторожно приняли Галушкина, уложили на брезент. Шлюпка пошла к "Пурге". Перегружать раненых оказалось еще труднее: лодка билась о стальной борт, кренилась, волны захлестывали ее. Но вот загрохотала якорная цепь в клюзе.
- Малый вперед! - загремел голос капитана. Корабль дрогнул всем корпусом и тронулся.
До Новой Ладоги, что в устье реки Волхов, нормального хода несколько часов, но судно проболталось на озере до следующей ночи. Разыгравшийся встречный ветер швырял на палубу тучи брызг. Волны окатывали раненых, лежавших под брезентом на палубе.
К полудню следующего дня ветер разогнал сплошную облачность. В разрывах облаков появилось солнце. Но это никого не обрадовало. Все с тревогой вглядывались в прояснившийся горизонт. Так оно и есть! С севера показались "юнкерсы".
- Воздух!
- К бою!
Гулко ударили две зенитки с "Пурги", дружно заработали спаренные пулеметы. Это заставило воздушных стервятников держаться на сравнительно большой высоте. А когда "юнкерсы" все же вошли в пике, корабль сбавил ход и резко отвалил . влево. Три столба воды взметнулись выше радиоантенн "Пурги", почти рядом с судном, и ревущими водопадами обрушились на палубу.
Сбросив бомбы, самолеты ушли. Но минут через сорок атака повторилась. Сторожевой корабль решительно и смело отбивался. Часто менял курс, шел зигзагами, стремясь выйти из-под прицельного огня.
Борис Галушкин, превозмогая головокружение и боль, напрягая все силы, встал, но тут же потерял сознание и свалился на палубу.
Большая потеря крови и тяжелое воспаление легких уложили Галушкина на госпитальную койку...
Когда он наконец поднялся на ноги, врачи вынесли приговор: "К несению военной службы не годен".
Услышав это, Борис был так потрясен, что сразу не смог найти слов, чтобы возразить, попросить, потребовать. Он медленно вышел из кабинета.
"Неужели это правда?! Нет! Я еще буду держать в руках оружие! Буду биться с фашистами! Я здоров!" - гневно рассуждал сам с собой Борис Галушкин...
В тяжелые октябрьские дни 1941-го Борис Галушкин приехал в Москву. Прямо с вокзала пошел в свой институт. Бродя по пустующим аудиториям, встретил знакомого преподавателя и от него узнал, что большая часть ребят, с которыми он учился, находится в разведывательном отряде ОМСБОН. Немедленно явился он в Дом союзов, где квартировали подразделения бригады.
- Послушай, младший лейтенант, с туберкулезом, брат, шутить нельзя, сказал пожилой подполковник, к которому обратился Галушкин с просьбой о зачислении его в отряд лыжников-разведчиков.
- Товарищ подполковник, я прошу... Немцы под Москвой, а я - в тыл?
- Нет, нет, - перебил его командир полка, - тебе действительно надо в тыл. Там ты сможешь встать на ноги, а на фронте, брат, больным не место.
Но Галушкин не сдался. Он не уехал в тыл. Снова и снова приходил к подполковнику, командиру 1-го полка Вячеславу Васильевичу Гридневу. От ребят Галушкин узнал, что Гриднев только с виду суровый, а вообще-то мужик добрый.
В очередной раз с Галушкиным к командиру полка пришли почти все бойцы разведывательного отряда. Они толпились в коридоре, шумно "болея" за Бориса.
- Товарищ подполковник, я очень прошу, я... - произнес Галушкин и замолчал. Он все сказал раньше. Гриднев все знал.
Командир полка прислушался к гомону, доносившемуся из-за двери, вопросительно глянул на Галушкина, погладил седеющий ежик волос и, не торопясь, стал перебирать какие-то бумаги на столе.
Галушкин молчал. Пауза затянулась.
- Так! - подполковник глянул на Галушкина, который, понурив голову, стоял посреди кабинета. - Хорошо. Давай документы.
И младший лейтенант Борис Лаврентьевич Галушкин был назначен заместителем командира лыжного отряда разведчиков, которым командовал Бажанов.
Через линию фронта
Третьи сутки в пути: едем по местам, где недавно хозяйничали гитлеровцы. Большинство населенных пунктов сожжены. Пепелища засыпаны снегом. Над ними торчат печные трубы. Чернеют остовы строений. Темнеют колеса перевернутых грузовиков, подбитых пушек. Стаи ворон - громко орущих хищников - кружатся над "трупами лошадей. Автобусы с красными крестами медленно, тяжело идут навстречу. Длинными сигналами требуют дороги. Автомашины с грузами, укрытыми брезентом, с красноармейцами в новом обмундировании обгоняют нашу колонну...
Чем ближе подъезжали к линии фронта, тем больше по сторонам дороги валялось разбитых автомашин и германской военной техники. Можно было представить, какие бои шли здесь.
Иногда то впереди, то сзади нашей автоколонны слышались раскаты бомбовых ударов.
На очередной ночлег остановились в деревне Королевщино. Это была уже территория Смоленской области. Опять нам с Борисом предложили русскую печь.
- Товарищи, неужели никто из вас не любит спать на теплой печи? - с удивлением спросил я.
- Да, товарищ комиссар, никто, - отозвался лыжник Михаил Лобов. Спортсменам больше нравится баня с парилкой, чем печь.
Его поддержали одобрительные голоса, а кто-то добавил, видимо намекая на мой возраст:
- И кроме того, старикам везде у нас почет.
- Ого! Выходит, что и я уже старик? - спросил Галушкин, который был на девять лет моложе меня, и рассмеялся.
Шутки шутками, но я чувствовал, с каким искренним уважением и теплотой лыжники относились к Борису Галушкину.
Поужинав, мы забрались на печь, улеглись. Галушкин долго не подавал голоса. Я уже подумал, что он уснул. И сам закрыл глаза, невольно вслушивался в завывание ветра в трубе. Не спалось. Снизу доносились приглушенные голоса ребят.
Наконец наступила тишина.
- Алексей Иванович, вы не спите? - услышал я шепот Галушкина.
- Пока нет.
- Мне тоже что-то не спится. Вспомнилось... Парень один замечательный, друг мой... погиб под Ленинградом. Весельчак, смелый - Николай Суслов. Мы все его Гаврилычем звали...
Я молчал. Пусть Борис выговорится. Видно, гибель друга не дает ему глаз сомкнуть. Но Борис не стал больше ничего говорить.
Я знал, чью гибель так тяжело переживал Галушкин. Николай Суслов на последних перед войной соревнованиях положил на лопатки своего учителя, преподавателя кафедры борьбы института физкультуры, семикратного чемпиона Советского Союза, чемпиона Антверпенской рабочей олимпиады 1937 года Григория Дмитриевича Пыльнова. Очевидцы необыкновенного поединка были поражены. Но сам Пыльное радовался такому блестящему успеху своего ученика. Он предрекал Николаю будущее великого борца современности.
Суслов был одаренным и всесторонне развитым спортсменом. Зимой 1940/41 года, например, команда лучших лыжников института, капитаном которой был Суслов, прошла 892 километра от Москвы до Выборга за 8 суток 19 часов 45 минут со средней суточной скоростью более 100 километров. До этого такой скорости при подобных групповых пробегах еще никто не показывал.
И вот Николая не стало!..
Во второй половине дня прибыли в деревню Оксочино, в районе которой находились подразделения группы войск НКВД под командованием генерал-майора Кузнецова. В трех-четырех километрах от Оксочина, в деревне Борода, располагался штаб группы. Через военного коменданта Оксочина связались по телефону с генералом. Командующий пригласил нас к себе для беседы. Выяснилось, что дальше дороги для автотранспорта нет и продолжать путь придется пешим строем: на лыжах.
В течение следующего дня приводили в порядок свое хозяйство, отдыхали. Последний раз произвели "переоценку ценностей" и вынули из мешков кое-что из одежды, чтобы уменьшить вес поклажи. На дворе продолжала бесноваться и выть пурга. Не оставляла мысль: "Как пойдем в такую погоду? Хотя метель следы хорошо заметает, но по незнакомой местности в ненастье нетрудно и с дороги сбиться".
К вечеру непогода улеглась, снегопад прекратился. Только порывистый ветер продолжал гнать по насту колючую поземку, свистел в кустах.
Ночью к западу от деревни, в которой мы квартировали, что-то горело. Яркие сполохи пожара взметались чуть не к небу. В комендатуре узнали, что группа фашистов проникла на нашу сторону, подожгла деревню и ушла к линии фронта. Наши лыжники настигли их, окружили. Те отчаянно сопротивлялись, не желали сдаваться. Лишь одного удалось взять живым. На другой день утром мы видели этого поджигателя. Гитлеровец крепко спал на соломе в комендатуре, разбросав длинные ноги в лыжных ботинках.
- Сволочи! Сожгли пять изб вместе с людьми! Кольями подперли двери и... - бледнея от гнева, сказал комендант.
Фашист вскочил на ноги, напялив суконную кепку с длинным козырьком и меховыми наушниками, опустил руки по швам, что-то торопливо заговорил.
Комендант позвал дежурного. В комнату вошел высокий кареглазый парень. На нем была белая, запачканная сажей и кое-где прожженная маскировочная куртка с капюшоном. Увидев немца, дежурный зло прищурил глаза и замахнулся автоматом, словно собирался огреть им фрица. Комендант счел нужным среагировать:
- Но-но, Сидоренко! Теперь он пленный. За "языка" головой мне отвечаешь, понял?! Бери-ка конные сани - и срочно его к генералу!
Немец нагнул голову, двинулся к выходу...
Ну вот все и готово к походу. На запряженные сани погрузили взрывчатку, боеприпасы, продовольствие и вещевые мешки.
И снова выла и бушевала метель. Вскоре лошади покрылись ледяным панцирем, стали валиться с ног от усталости. За восемь часов похода мы с трудом преодолели двадцать километров.
В четыре часа 28 марта остановились на привал. Невдалеке, ближе к линии фронта, виднелись избы деревни Трубилово, в которой нам предстояло провести последнюю дневку перед уходом в тыл врага.
Весь день тщательно готовились к переходу линии фронта: разработали порядок движения отделений до линии фронта и по ту сторону. Каждый лыжник был проинструктирован, как действовать во время движения в любой возможной ситуации. Наметили пункты сбора на тот случай, если отряд неожиданно атакуют превосходящие силы противника и он вынужден будет рассредоточиться. Общий груз распределили на шесть равных частей и уложили на волокуши. Получилось довольно-таки тяжеловато.
Вышли в десятом часу вечера. Прошли не больше часа, как сломалась одна волокуша. Оказалось, что двух лыж недостаточно под груз до двухсот килограммов. Решили вернуться и переделать волокуши - каждой добавить по лыже. А где их взять?
Утром фельдшер доложил, что боец Михаил Понятое заболел: высокая температура, сел голос, озноб.
- Что с ним? - озабоченно спросил Бажанов.
- Ребята говорят, что ему давно нездоровилось. Но молчал, надеялся поправиться. Похоже, тяжелый грипп...
- "Ребята говорят". А где же ты сам был, Вергун? Лекарь тоже мне, недовольно заметил Бажанов и приказал: - Сегодня же осмотри всех...
Больного оставили с капитаном, сопровождавшим наши отряды до линии фронта.
Из Трубилова вышли 29 марта в десять тридцать вечера. Идем по целине строго по азимуту. В поле наст настолько крепкий, что удерживает пешехода. Только когда вошли в лес, стали проваливаться выше колена. Легко идут только лыжники, однако лыжи теперь не у всех: часть их использовали на усиление волокуш.
Люди напряжены до предела. Звонкая, холодная тишина. Слышно только шумное дыхание да поскрипывание снега. Ждем возможной встречи с врагом. Разведчики обшаривают каждый куст, каждую впадинку. Но идем и идем, а немцев все не видно. Теперь жарко, очень жарко. Соленый липкий пот разъедает глаза.
Убеждаемся, что на этом болотистом участке, как и предполагал генерал Кузнецов, сплошной линии фронта у немцев нет. Тем не менее напряжение не спадает.
Останавливаемся. Занимаем круговую оборону. Посылаем Моргунова и Широкова в разведку к деревне Соминки - по карте она недалеко от нашего маршрута. Нетерпеливо ждем. Наконец они возвращаются. Жители Соминок рассказали, что более месяца тому назад к ним приходили фашистские лыжники. После ни одного немца они не видели. Видимо, мы находились на ничейной земле.
- Приготовиться к походу! Дозорные, вперед!
За дозором двинулся и весь отряд. Однако неопределенность относительно Местонахождения вскоре заставила отряд снова остановиться.
По карте измерили пройденное расстояние от Трубилова. Оказалось, что прошли по прямой около двадцати километров: неплохо. До рассвета уже мало времени. Люди устали. Вокруг гудел густой лес, удобный для дневки. Если продолжать путь, то еще неизвестно, где нас застанет рассвет. Чтобы не рисковать, решили передохнуть в этом лесу.
Впервые со дня выезда из Москвы спали в лесу, не раздеваясь и не разводя костров. Если во время движения полушубки казались горячими, ненужными и вызывали невольное желание сбросить их, то теперь они спасали нас от стужи. Однако стоило только прилечь на снег, как тут же приходилось вскакивать от пронизывающего холода.
Напрягая последние силы, заставляли себя двигаться, распахивали полы полушубков, махали ими, как птица крыльями, чтобы движение воздуха уносило влагу. В эти минуты от людей валил пар, как от разгорячённых лошадей на морозе.
За ночь снегопад засыпал все вокруг толстым слоем. Снежное "одеяло" и помогло нам ночью не замерзнуть , окончательно.
Разработали маршрут на предстоящий ночной переход. Видимо, в конце перехода дозорные, выбившиеся из сил, незаметно отклонились на несколько градусов от азимута. Надо было снова засылать разведку, чтобы сразу исправить ошибку. Иначе можно было совсем заплутать. Перед заходом солнца Голохматов и Мокропуло отправились в район деревни Бель.
Возвратились совсем поздно. От местной жительницы узнали, что сегодня утром в их деревню приходили гитлеровцы, а это значило, что мы уже по ту сторону фронта - в тылу врага.
- Ну, комиссар, теперь, кажется, все в порядке! - сказал Бажанов, внимательно оглядываясь по сторонам, и добавил: - Знаешь, я, признаться, ожидал худшего.
В тыл врага
Покинули временный лагерь. Вокруг труднопроходимый, засыпанный глубоким снегом лес. Идем очень медленно, часто останавливаемся: то перегруженная волокуша свалится на бок, то ждем разведчиков, уточняющих правильность маршрута.
На лесных участках пути столько снега, и он такой рыхлый, что люди буквально барахтаются в глубоких сугробах, ползут на четвереньках, таща за собой волокуши. Кое-кто надевает веревки на плечи, как лямки вещевого мешка, чтобы освободить руки. Но и это не ускоряет движения. Тем не менее мы подбадриваем друг друга шутками.
Усталость чувствовалась особенно сильно к концу перехода. Неудержимо хотелось спать. Вот кто-то пошатнулся, качнулся в сторону, потом вперед. Не удержался и, свалившись в снег лицом, остался лежать. К нему подошел Николай Голохматов, слегка ткнул лыжной палкой в спину и сказал:
- Эй, "суворовец", вставай, еще не привал!
Однако упавший лежал, словно не слышал.
- Да ты что? - склонился над ним Николай. И вдруг послышался его удивленный возглас: - Ребята, он уже храпит!
Отряд остановился. Растолкали уснувшего, поставили на ноги. Это был Андреев.
- Леха, как же ты умудрился? - интересовались товарищи.
Андреев со вздохом разлепил глаза, широко зевнул. Поправил вещевой мешок, обидчиво буркнул:
- Ну, нашли забаву?! - И пошагал в голову колонны, снова покачиваясь из стороны в сторону...
В четыре часа утра остановились на вторую дневку.
За ночь прошли всего десять километров. Бажанов расстроился. Ходил по лагерю, внимательно наблюдал, как люди устраиваются на отдых, хмурился. Потом присел на пень, накрылся плащ-палаткой, развернул на коленях карту. Подсвечивая себе фонариком, долго "шагал" по карте ножками раздвинутого циркуля. Затем пригласил к себе командиров отделений. Пока люди собирались, с горечью сказал мне:
- Комиссар, ты понимаешь? Это же катастрофа!.. Необходимо срочно что-то делать! Подошел Рогожин, доложил:
- Товарищ старший лейтенант, все здесь, кроме Голохматова. Он еще не возвратился из разведки. Бажанов обратился к командирам:
- Товарищи, если и дальше мы будем ползти с такой скоростью, то в район нашей работы не доберемся и до распутицы. А послезавтра апрель. Что будем делать? Может, оставить часть груза и дальше идти налегке?.. А что мы можем оставить? Только ВВ и мины... Но это же наш хлеб! Без них мы окажемся там как без рук.
Командиры молчали. Они хорошо понимали старшего лейтенанта, который мог бы просто приказать ускорить движение отряда, и никто бы не возразил. Но он хотел, чтобы люди сами высказались, дали совет.
- Разрешите мне, товарищ старший лейтенант, - попросил Алексей Моргунов, вставая на ноги.
- Говори.
- Я думаю, товарищи, что необходимо уплотнить время. Во-первых, укоротить дневки. Во-вторых, лучше разрабатывать маршрут каждого перехода.
- Алексей прав, - поддержал Моргунова Борис Галушкин. - На дневку останавливаться позже, а кончать ее раньше. Вот и появится дополнительное время.
- Да и скорость отряда можно увеличить, - добавил Моргунов.
Командир отряда облегченно вздохнул, согласно кивнул, спросил:
- А как люди? Выдержат?
Моргунов облизал потрескавшиеся губы, оглядел собравшихся, ответил уверенно:
- Мы же спортсмены, знаем, какие физические резервы таятся в человеческом организме. Надо только захотеть и мобилизоваться.
- Спасибо, ребята, - просто сказал командир отряда, улыбнулся. - Ну а теперь отдыхать.
...Собрались в путь гораздо раньше вчерашнего.
На ходу размялись, согрелись. Все .уже знали о решении двигаться быстрее, поэтому шли молча, как на длинной спортивной дистанции, экономя энергию и силы.
Словно безмолвные призраки, двигались мы в метели. Морозный ветер обжигал лица, швырял и бил колючей крупой. А вокруг - снег, снег, снег... Люди на ходу хватали его горстью, совали в рот, охлаждали им лица.
Час прошел, как мы в пути. Кончился и второй, а мы все идем и идем. Отдыхали только в минуты вынужденных остановок, когда надо было уточнить: верно ли держим курс? Все ли спокойно впереди?
В авангарде отряда дозорные. То в голове, то в хвосте колонны отряда появляется старший лейтенант, плотный, невысокий. За ним как тень следует Иван Рогожин. Усатый, широкогрудый, лицо кирпичного цвета. Мастер спорта и неоднократный призер чемпионатов страны по лыжам, он адъютант командира отряда.
- Подтянись! Давай, давай! Шире шаг! - подбадривал старший лейтенант.
Хотя я и обладал значком второй ступени ГТО, мне очень тяжело было идти в ту ночь наравне с ребятами. Ведь все они спортсмены, хорошо знавшие, как экономнее использовать каждое движение, как регулировать дыхание. А вдобавок, многие моложе меня на несколько лет. Как я мысленно благодарил тогда студента второго курса Московского института физкультуры Франца Белинского, минера, который на фронте под Москвой (в минуты затишья) учил меня, южанина, правильно ходить на лыжах.
Но после третьего часа пути даже хорошие лыжники начали уставать. Командир дал отряду отдых - минут пять-семь, не более.
Мы спешим навстречу неизвестности, поэтому крайне осторожны и бдительны. Подальше обходим населенные пункты. Нередко лежим неподвижно в снегу, коченея от холода, пока разведчики ищут более удобный и безопасный путь. И так всю ночь. Только, когда утренняя заря зажгла восток, измученные, мокрые и голодные, мы забрались в лесную чащу и весь день терпеливо ждали наступления следующей ночи, не разводя костра.
Сейчас мы еще не могли начинать войну с оккупантами. Ведь о нашем рейде в тыл врага было информировано командование Западного фронта. И теперь при планировании своих военных операций оно учитывало и наши боевые возможности, надеялось на нас.
И мы торопились достичь цели, пока стоят морозы и можно идти на лыжах. Но весна брала свое, днем солнце плавило снег и на лесных опушках все чаще попадались проталины, под ногами хлюпала талая вода.
Следующая ночь была еще труднее. Ведь в отряде на каждого человека приходилось более 80 килограммов груза. Несли его в вещевых мешках, тащили на волокушах. Вскоре из строя стали выходить истершиеся о неровный наст лыжи. Все меньше оставалось исправных волокуш. Движение отряда замедлилось. Что делать?
- А ну-ка, Иван, поддержи! - обратился широкоплечий парень к старшему минеру отряда Домашневу.
Подошел к ящику, потрогал его руками, как штангист пробует гриф штанги, выйдя на помост. Ящик был сделан добротно,- бока его гладкие, без единого выступа, не за что ухватиться.
- Да ты что, Володя?.. В нем чистого весу сто кило!
- Ничего, давай попробую!
Это был Владимир Крылов. Крякнув, он рывком взвалил на плечи ящик с толом. Постоял минутку, поудобнее уложил груз на плечах и медленно побрел вперед. Алексей Моргунов, Сергей Корнилов, Иван Мокропуло, Павел Маркин, Виктор Правдин, Алексей Андреев, Александр Назаров и другие лыжники последовали примеру молодого коммуниста. Они брали на плечи тюки, тяжелые ящики и шли за Крыловым. Пройдя метров сто, возвращались за новым грузом. Так двигались мы всю эту ночь.
Владимир Крылов
На привале Крылов, свалив под елку тяжеленный ящик с толом, вспомнил, как прошлой весной под гул аплодисментов и одобрительных возгласов болельщиков уверенно поднимал штангу, которая была куда больше весом, чем этот ящик. Свыше девяноста килограммов выжимал штангист среднего веса Крылов только одной левой рукой, что равнялось тогдашнему мировому рекорду.