- Что? А? - подскочил тот.
Ребята смеялись. Улыбнулся даже Николай.
Андреев лежал рядом с носилками, укрыв раненого своей плащ-палаткой. Он был мокрый от росы и дрожал, но и холод не помешал ему крепко уснуть.
- Лаврентьич, ты его на бочок переверни, - будто бы озабоченно посоветовал Правдин. - Моя бабушка так всегда с дедушкой поступала, когда он во сне храпеть начинал.
Ребята прыснули.
- Тихо! Вы что, маленькие? - приструнил их Галушкин.
Неожиданный гудок паровоза заставил их вздрогнуть. Задрожала земля. Из-за поворота дороги выскочил паровоз. Луч от его фонаря ударил партизанам в глаза. Они уткнулись носами в землю. Через секунду луч изменил направление и их снова окутала сырая темнота.
Заметно похолодало, стало совсем темно. Прошло еще по два поезда по каждой колее...
- Ну, время, - тихо сказал Галушкин.
Маркин, Правдин и Щербаков должны были прикрывать переход.
Кончились ряды молодого леска. Путь преградила широкая канава, полная воды. Перешли ее, погрузившись в воду до пояса. Дальше лежала открытая полоса шириной метров пятьдесят. Прильнули к земле, поползли. Носилки с раненым тащили волоком. Николай, не в силах сдержаться, стонал. Омсбоновцы не отрывали глаз от высокой насыпи, на которой каждую секунду могли появиться вражеские патрули. Но вокруг было тихо. Осталось лишь перевалить через насыпь, а там ищи ветра в поле. И тут их оглушила трескучая автоматная очередь.
Вжались в землю, словно хотели слиться с ней. Но стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Стала слышна чужая отрывистая речь.
- Отползай! - шепотом приказал Галушкин.
Когда собрались в молодом ельнике, увидели, что нет проводника. Где он? Что с ним? Ребята забеспокоились. Маркин и Головенков поползли к насыпи, но проводник как растворился во мгле, хотя должен был проводить группу Галушкина до железной дороги, подождать, пока они пересекут ее, и только тогда возвращаться в отряд.
- Может, убежал? - предположил Галушкин. Ребята молчали.
- Чего молчите? - спросил Галушкин.
- Если он попал к фрицам, - заговорил Маркин, - то нам надо отсюда смываться, и побыстрее.
Ребята зашевелились. Напряжение спадало. Николай попросил пить. Он не участвовал в разговоре, но хорошо понимал, в каком тяжелом положении все оказались, и заскрипел зубами.
- Ты чего? - склонился над ним Андреев, поправляя полушубок. Николай промолчал.
- Не волнуйся, Коля. Все будет хорошо, - успокоил его Андреев.
Чуть передохнув, группа двинулась прочь от железной дороги. На сегодня переход отменялся. Остановились на дневку в мелколесье.
Тронулись в путь, когда село солнце.
На подходе к железной дороге залегли в кустах. Ждали полной темноты. Однако ночь, как назло, наступила светлая, без единого облачка. Щедро светила луна. В такую ночь вряд ли можно было незаметно перейти железную дорогу, не рискуя напороться на охрану.
- Эх, была бы сейчас зима, - вздохнул Щербаков.
- Ты что, замерзнуть хочешь? - спросил Правдин.
- Зато давно были бы дома.
- Ишь какой быстрый!
- А что? На лыжах ни болото тебе, ни грязь нипочем. А помнишь, как зимой через "железку" махали? То-то... Не успеет состав пройти - мы сразу на насыпь. Перемахнем, а тучи снега все еще вертятся, как дымовая завеса, помнишь? А сейчас попробуй-ка сунься!
Маркин не выдержал:
- Ты, Серега, все позабыл. Как на снегу следы видны, как метель крутит, как лыжи ломаются...
- Вот народ, и помечтать не дадут, - буркнул Сергей.
А звезды горели ярко, словно лампы в московском парке. Пришлось снова уходить от железной дороги и ждать еще день.
Николай Голохматов
Двадцатисемилетний командир отделения москвич Николай Голохматов после ухода Бориса Галушкина на Большую землю был назначен заместителем командира нашего отряда по строевой части. Высокий, стройным, русоголовый, он прямо кипел энергией и идеями. Хороший легкоатлет и лыжник, Голохматов еще до похода нашего отряда в тыл противника с оружием в руках защищал Родину.
...Их 110-й отдельный лыжный батальон Пролетарской дивизии, сформированный в Подольске, бросили на один из самых горячих участков фронта.
Хорошо запомнил Николай тот студеный февральский солнечный день, атаку на неприятеля. Скрипел свежий снег под лыжами. Холодные лучи яркого солнца слепили до боли в глазах. Слезы катились по щекам и замерзали на подшлемниках. Маскировочные халаты скрывали их от глаз вражеских солдат, но чужие пули все же находили то одного, то другого. Невольно Николай замедлял бег, сжималось сердце: кто?.. Но голос командира, шедшего впереди: "За Родину!", заставлял мчаться, не останавливаясь, вперед, на окопы противника. Слева от него с ручным пулеметом на ремне размашисто шагал лыжник Вячеслав Захавин. Сегодня ему пробило девятнадцать лет.
- Пулемет! Почему молчит пулемет?! Огонь!!!
Этот крик заставляет Захавина валиться в снег, торопливо устанавливать "Дегтярев", но сошки пробивают наст и тонут по самый ствол. Тогда Вячеслав становится на колено, вскидывает пулемет и дает длинную очередь. "Дегтярев" дрожит, рвется из рук. Расстреляв диск, Захавин достает запасной...
Незаметно наползли сумерки. Небо затянулось облаками, стало темно-серым, мороз крепчал. Бой продолжался, но накал его поубавился. Вдруг Николай услышал, как недалеко от него кто-то вскрикнул.
- Слава!.. Гена, где вы?! - с тревогой кричит Николай.
- Я здесь! - отзывается Геннадий Маслов, появляясь из-за огромного валуна.
- А Вячеслав?
- Я только что видел его, - сказал он и позвал, стараясь перекричать звуки боя.
- Заха-а-ави-и-ин!
Не дождавшись ответа, они поползли назад, к тому месту, где Маслов видел Вячеслава.
...Чтобы сменить диск, Захавин чуть приподнялся. И тут вражеская пуля толкнула его в грудь. Он вскрикнул, вскочил на ноги, но не устоял. Падая, потянул на себя пулемет. Тот вдавил пулеметчика в рыхлый снег. Здесь и нашли его товарищи. Захавин лежал на боку, утонув в снегу. Они сняли с него лыжи, повернули на спину. Вячеслав едва дышал. На капюшоне маскхалата и на лице уже намерзла ледяная маска.
- Жив?!
- Слава, ты ранен?
Захавин открыл глаза, застонал. Ребята увидели темное пятно на левой стороне груди Вячеслава...
Наступила беззвездная ночь. Сыпался мелкий снег. Однополчане быстро шли по еле видимой лыжне. Деревянная волокуша с легким поскрипыванием скользила за ними. В ней лежал раненый Вячеслав. Вдруг хлопнул недалекий выстрел "кукушки". Николай вскинул автомат, дал очередь. "Кукушка" ответила двумя выстрелами. Пули взрыхлили снег рядом с ними. "Ого! Хорошо, что ночь. Днем бы нас уже не стало", - подумалось невольно. Отползли от дороги под прикрытие леса, затаились. Но рядом был раненый товарищ, надо спешить. Однако стоило зашевелиться, как снова трещали выстрелы. Что делать?
- Геннадий, уходи с волокушей, я прикрою.
- Погоди, Коля. Давай залпом!
Они дружно ударили на звук "кукушки", схватили лямки от волокуши и кинулись бегом между деревьями. Перемерзший снег громко скрипел под их ногами, от мороза трещали вековые деревья. Подумали, что путь свободен. Облегченно вздохнули, прибавили шагу. Но опять выстрелы: вошли в зону обстрела новой "кукушки". Вынуждены были остановиться, залечь и услышали чуть слышно:
- Гена... Коля...
Рванулись к волокуше, склонились над раненым.
- Ребята, бросьте... Бросьте меня... Уходите, - услышали слабый голос раненого.
- Да ты что, Славка?! Что ты говоришь?! Молчи. Сейчас дойдем. Скоро уже.
Глубокой ночью они сдали раненого друга в дивизионный госпиталь и к утру возвратились в свой батальон...
...Декабрьская ночь 1942 года близилась к концу. Отряд лыжников-омсбоновцев в составе трех взводов под командованием Михаила Бажанова вышел из Козельска и двинулся походной колонной по оккупированной Калужской области, пробираясь в район города Жиздры. Омсбоновцы торопились уйти подальше от линии фронта, которую они пересекли в районе действия частей 10-й армии генерала Голикова.
За время рейда лыжники, которыми командовал командир отделения Николай Голохматов, захватили обоз противника, разгромили железнодорожный разъезд, уничтожили группу карателей, подорвали мост через реку Жиздру на перегоне железной дороги Судимир - Сухиничи, собрали разведывательные сведения о расположении и передвижении войск противника. Кроме того, омсбоновцы вела большую пропагандистскую и разъяснительную работу среди населения оккупированных населенных пунктов Калужской области... За этот поход сержанта Николая Голохматова наградили орденом Красной Звезды.
Переход железной дороги
К вечеру второго дня погода заметно изменилась: подул сырой западный ветер. Поползли низкие тучи. Омсбоновцы воспряли духом, заторопились. Николая завернули в полушубок, сверху накрыли плащ-палаткой. Темнота и дождь позволили подойти близко к насыпи. Под ногами чавкала вода. Спешили, дорога была каждая минута.
- Стой! - наконец поднял руку Галушкин.
Он ползком поднялся на насыпь. Вокруг никого. Дождь с ветром ожесточенно хлестал в лицо. Вражеские патрули, видать, забрались в будку обходчика. Рельсы тускло серебрились в темноте.
- Маркин - вправо! Правдин - влево, для прикрытия, - приказал он следовавшим за ним ребятам и тихо свистнул.
Через пару минут на насыпи показались носилки. Носильщики тяжело дышали, Николай не издавал ни звука.
- Давай, давай! Быстрей, ребята! Бегом! - шепотом подбадривал Галушкин товарищей.
Скользя по грязи, пригибаясь к самой земле, омсбоновцы пробежали через насыпь. Несколько мгновений - и носилки с раненым были уже по ту сторону железнодорожной линии. Галушкин огляделся и невольно чуть приподнялся. В это время справа грянул выстрел, второй. "Партизаны-ы-ы... Партизаны-ы-ы!" - завопили по-русски во все горло почти рядом. Это орали полицаи.
Галушкин замер на секунду, увидел, как ткнулся в насыпь головой Паша Маркин...
- Пашка-а-а! - закричал, уже не таясь, Галушкин.
Он хотел отвлечь от раненого друга внимание врагов. Вскинул автомат: очередь рванула воздух. Темные фигуры, как подкошенные, повалились на землю.
- Пашка-а-а!.. Ранен? - снова закричал Борис.
- Нет! - вдруг отозвался Маркин.
- Павлуша-а-а! Держись, браток! - кричал Галушкин.
Испуганные голоса продолжали вопить: "Партизаны-ы-ы!" Издали послышалась густая стрельба, она быстро приближалась. Надо было спешить. Над местом стычки протянулись две светящиеся нити: пулеметные очереди с наблюдательных вышек.
Короткими очередями стрелял Виктор Правдин. Галушкин условно свистнул, Виктор быстро подполз к нему. И сразу снова дал очередь.
- Виктор! Веди группу по маршруту! - приказал Галушкин. - Мы с Пашей попытаемся задержать их, пока ребята с носилками не уйдут подальше от дороги. Если нам не удастся оторваться, идите без нас.
- Лаврентьич...
- Не слушаю возражений!
- Втроем мы же быстрее их расколошматим! - заявил Правдин.
- Выполнять приказ! - отрезал Галушкин.
- Есть!
- О нас не думай, помни о своей задаче. Не теряй время, - голос Галушкина зазвучал мягче. - Вот возьми. Он не должен попасть в руки немцев.
Галушкин сунул в руки Правдину объемистый пакет с документами.
- Что это?
- Этот пакет ты даже мертвый не должен отдавать врагу. Ясно?
- Ясно, командир!
- Ну, иди!
- Эх, ребята! - с отчаянием прошептал Правдин, пряча пакет за пазуху, и пополз.
Тем временем охранники все ближе подтягивались к месту стычки. Борис и Павел были уже почти рядом.
- Паша, я продвинусь левее. Как свистну, так ты давай по ним очередь. По ответным выстрелам я засеку, где они лежат, а потом их гранатой, понял?
- Действуй, Лаврентьич.
Галушкин отполз. Послышался его свист. Маркин нажал спуск. Очередь трассирующих пуль метнулась над землей. Пули рикошетили, со звоном отлетали от рельсов, чиркали по камням, высекали искры. Охранники ответили. Вспышки их выстрелов были совсем рядом, но по другую сторону насыпи. Галушкин размахнулся и бросил гранату. Яркий сполох взрыва вырвал из темноты часть насыпи, мокрый гравий, черные шпалы... С того места, где разорвалась граната, немцы больше не стреляли. Но с других сторон огонь не ослабевал. Маркин короткими очередями прижимал немцев к земле. Прошло, наверное, минут пять-шесть, как ушли ребята с носилками.
- Паша, давай смываться! - сказал Галушкин. - Отходи первым, я прикрою!
Маркин перескочил насыпь, залег на откосе и ударил из автомата. Вскоре к нему подполз Галушкин. Они; кубарем скатились с насыпи и что было сил помчались прочь от железной дороги. Шальные пули шлепались в грязь, булькали в воде, взвизгивали над головами.
В негустом леске омсбоновцы остановились, условно посвистели, прислушались. Ответного сигнала не было. Но на душе все же проглядывала радость: страшная железнодорожная магистраль позади.
- Лаврентьич, это вы, черти! - вдруг откуда-то кинулся к ним Правдин.
- Живы? - спросил Галушкин.
- Все!
- Раненых нет?
- Без единой царапины! - доложил Правдин. Только часа через два, когда партизаны уже валились с ног, Галушкин разрешил остановиться. Носилки устроили под густой кроной березы. Упали на траву. Несколько минут не могли отдышаться, как бегуны, только что преодолевшие длинную дистанцию...
"Сюрприз"
Отсутствие известий о судьбе галушкинской группы угнетающе действовало на нас. Ребята ходили хмурые. Реже слышались обычные шутки у костра, подначивания. Все рвались на боевые задания.
По приказу германского командования с 15 мая снова усилили охрану железной дороги. Все ближайшие от нас деревни заняли карательные отряды и полицейские. Эти сведения мы получили от местных партизан. Для перепроверки данных послали разведчиков. Они установили, что в деревнях действительно находятся гарнизоны противника, которые живут по строгому казарменному режиму. И все еще прибывают пополнения полицаев.
- Что бы значило это скопление, комиссар? - спросил Бажанов. - Не намереваются ли они начать массированное наступление на партизан? Или решили блокировать нас в лесу, чтобы помешать работать на "железке"?
Заняв деревни, немцы лишили нас связи с жителями, перекрыли засадами все пути и дороги, по которым мы ходили на боевые задания. Надо было что-то предпринимать. И мы решили временно прекратить походы на железную дорогу. Затаиться на несколько дней - создать видимость ухода и этим усыпить бдительность оккупантов. Но одновременно начать активную деятельность на шоссе, на большаках и проселках. Прежде на этих коммуникациях наши минеры появлялись изредка, больше работая на "железке", где каждое организованное нами крушение наносило вред противнику, в десятки раз больший.
В это время получили из Москвы радиограмму:
"Впредь сообщайте о наиболее отличившихся бойцах и командирах, заслуживающих представления правительственной награде". Мы передали в Москву: "Считаем достойными представления правительственным наградам товарищей: Голохматова, Моргунова, Келишева, Иванова, Мокропуло, Широкова".
27 мая из Москвы получили следующее задание: "Обстановка требует максимального усиления разведки о воинских перевозках противника по железной дороге и шоссейным магистралям. Необходимо вскрыть: количество поездов, колонн транспорта, проходящих в каждом направлении, характер грузов, рода войск, количество, наличие техники, особенно танков, артиллерии, нумерацию частей, пункты перевалки и сосредоточения войск и грузов. Одновременно с усилением разведки, активизируйте боевые действия. Особенно на железной дороге. Регулярно информируйте Центр".
А вскоре приняли радиограмму: "Дайте точные координаты вашего местонахождения. Ориентируйте по отношению к населенным пунктам. Сведения о погоде сообщайте радиограммами".
Получив указания, мы немедленно организовали разведгруппы и оборудовали наблюдательные пункты близ "железки" и шоссе. Одновременно с этим приступили к операциям. Для этого у нас были прекрасные ПТМ-35 (противотанковые мины), недавно сброшенные с самолета. Эти пятикилограммовые мины с металлическим корпусом и упрощенным взрывателем были удобны и надежны. Они не боялись влаги: их можно было ставить в грязь и даже в воду. ПТМ-35 взрывались не только от тяжести гусеницы танка или колеса автомашины, но и от нажима ноги человека. Их-то мы и решили использовать в период временного затишья. Причем, поставив одну ПТМ-35 на большом отрезке дороги, на этом же участке, чтобы сбить с толку вражеских саперов, мы делали несколько ложных закладок (в каждую ложную мину-яму клали куски железа, осколки снарядов, которые реагировали на миноискатель не менее активно, чем и настоящая боевая мина с металлическим корпусом).
Не раз наши ребята, вернувшись с задания, со смехом рассказывали, как фрицы после взрыва нашей мины долго бродят по дороге с миноискателями. Найдя ложную мину, начинают ее расстреливать, надеясь, что она взорвется. Не добившись успеха, наконец решаются разминировать. И, найдя кусок железа или осколок, с бранью швыряют его, плюются, а иногда открывают беспорядочную стрельбу, как говорится, в "белый свет". На участках дороги, проверенных вражескими саперами и давшими "добро" на возобновление движения своего транспорта, мы старались в ближайшую же ночь установить боевые мины.
Не обошлось без потерь с нашей стороны. "5 июня на минах подорвались Овсеенко и Ананьев. Ранения тяжелые, - сообщили мы в Москву. - В отряде, кроме раненых, 9 больных простудными заболеваниями". В этой же радиограмме сообщили: "С 31 мая по 7 июня на шоссе Смоленск - Орша нами подорвано 11 автомашин противника. Из них три легковых. Два грузовика с живой силой, остальные с военными грузами. При взрывах убито и ранено до 40 солдат и офицеров. На двухкилометровом участке шоссейной дороги Красное - Рудня Изубры установлено 6 ПТМ-35. 10 июня один километр южнее Макаровки уничтожено 360 метров телеграфной и телефонной линии на участке железной дороги Красное - Рудня".
Чем сложнее становились условия нашей работы, тем изобретательнее и хитрее мы действовали. Как-то ребята принесли из деревни Кисели объемистый джутовый мешок из-под сахара. На нем крупными черными буквами было написано: "Цуккер". Мешок собирались разрезать на портянки. Но, поразмыслив, решили устроить из него сюрприз для оккупантов. Особенно творчески к делу отнесся командир отделения Алексей Моргунов.
Перед заходом солнца 7 июня Моргунов и с ним Рогожин, Назаров, Горотко, Иванов, Келишев, Ерофеев и Широков вышли из лагеря. С собой ребята захватили, кроме мешка из-под сахара, гаубичный 152-миллиметровый снаряд, 9 килограммов тола в шашках и инерционный электрический взрыватель с часовым замыкателем.
Прибыв на место операции, омсбоновцы наполнили мешок сором и травой. Затем вложили в него артиллерийский снаряд, тол.
Была глухая полночь. Движение по шоссе в это время прекращалось. Келишев и Иванов еще раз осмотрели общее творение - сюрприз.
- Ну, как, ребята, похоже? - спросил Келишев.
- Похоже, и даже очень! - уверенно заявил Саша Назаров.
- Ребята, закройте глаза и представьте себе, что вы едете на машине и вдруг видите этот мешок. Какая мысль вам придет в голову прежде всего? спросил Моргунов.
Все засмеялись, загомонили.
- Какая еще мысль? - удивился Широков. - Не успеешь подумать, как прочтешь: "Цуккер".
- Точно! - поддержал его Иван Рогожин. - Сахар!.. А другие мысли не успеют прийти - поздно будет.
- Ну что ж, давайте кончать, - подвел итог Моргунов. - Поставим часовой предохранитель на час. Как, хватит?
- Вполне.
Толстой цыганской иглой с продетым в нее куском шпагата Иванов аккуратно зашил мешок. Выпрямился, протянул иглу Рогожину.
- Держи, Иван, пригодится еще. Берем, Леха. Понесли!
Вдвоем с Моргуновым они подняли тяжелую упаковку, отнесли на середину шоссе. Отошли и еще раз внимательно осмотрели сюрприз со всех сторон. Переглянулись, довольные сделанной работой.
- Ну, кажется, все! - сказал Моргунов. Поднял руку, добавил: Минутку! Тихо! - приложился ухом к сюрпризу, прислушался.
- Ну как, работает? - склонился над ним Иванов.
- Еще бы! Механизм-то что надо... Пошли!
Мешок-сюрприз лежал на шоссе, производя впечатление случайно упавшего с проходившего транспорта. Начало светать. Омсбоновцы, затаившиеся на наблюдательном пункте, услышали нарастающий гул моторов. Из-за поворота шоссе показалась одна, а за ней - вторая легковая автомашина. Не доезжая метров пятьдесят до мешка-сюрприза, черный "мерседес" резко сбавил ход, подъехал к "цуккеру", остановился. Вторая легковушка затормозила с другой стороны мешка. Из "мерседеса" вышли трое. Из второй машины - двое. Офицер, которого хорошо было видно через бинокль, указал рукой на мешок с "цуккером", улыбнулся. Видимо, приказал что-то шоферу. Тот козырнул, шагнул к мешку, склонился на ним. И тут рвануло! Когда черный, остро пахнущий дым отполз в сторону, на шоссе никого и ничего не было видно. Только на месте взрыва чернела воронка, из которой поднималось облачко...
Под крышей
На шестой день, похода кончились продукты. Тяжелые ночные переходы и тревожные дневки в залитом весенними паводками лесу измотали ребят, а прошли по прямой всего пятьдесят километров.
Галушкин все чаще и чаще останавливался, поглядывал на тяжело шагавших ребят. Он хорошо понимал, что без еды далеко не уйдешь. Борис достал карту и обвел карандашом название деревни, стоявшей далеко от большака. Ребята окружили его.
- Пойдем сюда.
Через полчаса остановились на опушке. Виднелись избы небольшой деревеньки. Вечерело. На улице никого. Сели, стали ждать.
Из трубы крайней избы потянул дымок. На дворе показалась женщина. Галушкин поднял бинокль: из дома вышел седобородый старик с ведрами, скрылся в сарае. Где-то лениво залаяла собака.
Солнце ушло за грозовую тучу. Галушкин оглядел ребят, спросил:
- Ну как, рискнем?
- А что ж делать? Без жратвы дальше не пойдешь, - ответил Щербаков.
Его дружно поддержали. Галушкин вздохнул:
- Верно, ребята, ничего другого не остается. Сегодня или завтра, а в какую-то деревню зайти все равно придется. Лучше раньше, пока совсем не ослабли.
- Правильно, Лаврентьич, - поддержал командира Головенков.
- Значит, решено. Николая пока оставим здесь. За старшего Сергей. В случае тревоги нас не ждать. Двигаться по главному маршруту, оставлять ориентиры. Мы догоним. Понятно?
- Лаврентьич, а почему я? - недовольно забурчал Щербаков.
Галушкин не ответил, а только строго на него глянул.
- Видать, за смекалку тебя Борис в начальники выдвигает, - шепотом поддел Щербакова Маркин. - Станешь шишкой, не забывай нас, сирот.
- Давай, давай, иди, а то как бы я тебе сейчас шишек не наставил! огрызнулся Щербаков.
- Довольно вам! - прервал спорщиков Галушкин. - Пошли!
Трое перемахнули через изгородь крайней избы. Правдин и Маркин пошли осматривать двор. Галушкин приблизился к окну. Через небольшую щель в занавеске он увидел за столом старика, женщину и мальчика лет десяти. Старик черпал деревянной ложкой из большой миски, разливал по тарелкам. При виде еды у Галушкина засосало под ложечкой.
- Ну, что там? - шепнул подошедший к Галушкину Правдин. - Похоже, что свои. Виктор, иди постучи. А ты, Паша, смотри в оба за двором, - приказал Галушкин.
- Кого бог послал? - послышался из-за двери хрипловатый голос.
Зашаркали шаги. Скрипнула дверь. На крыльцо вышел старик. Седые волосы его свисали на глаза.
- Кто такие будете, добрые люди?
Не отвечая старику, Галушкин спросил:
- Оккупанты в деревне есть?
- Нету, сынок, у нас германцев.
- Нам нужны продукты. Помоги, отец.
Старик кашлянул, чуть отступил.
- Да вы заходите в избу. Там и поговорим. Милости просим.
Блеснула молния. Громыхнул гром. Зашумела листвой береза. Старик перекрестился, пошел в избу. Галушкин последовал за ним.
- Послушай, отец, мы не одни. С нами больной.
- Да? - удивился старик. - Ничего, ничего, сынок. Всем места хватит, изба у меня просторная.
- Спасибо, папаша! - поблагодарил Галушкин.
После такого приема у всех как-то полегчало на сердце. Тревога улеглась, уступив место благодарности.
В переднем углу, где было много икон, мерцал огонек лампадки, вырывая из полумрака глаза какого-то святого угодника. Пучки засушенных трав лежали на божнице.
- Ну, ты, нехристь, шапку сними! Видишь, боженька сердится! - зашептал Правдин и толкнул Маркина в бок.
Маркин стащил с головы шапку. Галушкин глянул на них строго. Послал Маркина за остальными.
В комнате пахло едой. Женщина поднялась из-за стола, поклонилась, как-то испуганно посмотрела на партизан и будто хотела что-то сказать. Но старик тут же выпроводил ее в другую комнату. "Да, она нездешняя. Ишь, дед не дает ей хозяйничать", - мелькнуло у Галушкина.
Принесли Николая. Старик сам убрал со стола, пригласил партизан повечерять. Но они не сели за стол, пока не перевязали Рыжова.
Закончили перевязку, поужинали, закурили хозяйского самосаду. И тут всем до жути захотелось спать. Ребята молча посматривали друг на друга. Они еще не знали, где им придется спать, но это их мало смущало. Главное - они были сыты и в тепле. А на дворе шумела гроза, в окна барабанил дождь.
- Вот тут располагайтесь. Я сейчас сенца принесу, - предложил старик, заметив, как они разомлели и стали клевать носами.
Борис глянул на занавешенное окно. "Хорошо, тепло в избе, но как в ловушке - ничего не видно и не слышно".
Чувство тревоги вдруг возникло и не покидало Галушкина. Оно, это чувство, заставило еще и еще раз изучающе поглядеть на хозяина.
Ребята смеялись. Улыбнулся даже Николай.
Андреев лежал рядом с носилками, укрыв раненого своей плащ-палаткой. Он был мокрый от росы и дрожал, но и холод не помешал ему крепко уснуть.
- Лаврентьич, ты его на бочок переверни, - будто бы озабоченно посоветовал Правдин. - Моя бабушка так всегда с дедушкой поступала, когда он во сне храпеть начинал.
Ребята прыснули.
- Тихо! Вы что, маленькие? - приструнил их Галушкин.
Неожиданный гудок паровоза заставил их вздрогнуть. Задрожала земля. Из-за поворота дороги выскочил паровоз. Луч от его фонаря ударил партизанам в глаза. Они уткнулись носами в землю. Через секунду луч изменил направление и их снова окутала сырая темнота.
Заметно похолодало, стало совсем темно. Прошло еще по два поезда по каждой колее...
- Ну, время, - тихо сказал Галушкин.
Маркин, Правдин и Щербаков должны были прикрывать переход.
Кончились ряды молодого леска. Путь преградила широкая канава, полная воды. Перешли ее, погрузившись в воду до пояса. Дальше лежала открытая полоса шириной метров пятьдесят. Прильнули к земле, поползли. Носилки с раненым тащили волоком. Николай, не в силах сдержаться, стонал. Омсбоновцы не отрывали глаз от высокой насыпи, на которой каждую секунду могли появиться вражеские патрули. Но вокруг было тихо. Осталось лишь перевалить через насыпь, а там ищи ветра в поле. И тут их оглушила трескучая автоматная очередь.
Вжались в землю, словно хотели слиться с ней. Но стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Стала слышна чужая отрывистая речь.
- Отползай! - шепотом приказал Галушкин.
Когда собрались в молодом ельнике, увидели, что нет проводника. Где он? Что с ним? Ребята забеспокоились. Маркин и Головенков поползли к насыпи, но проводник как растворился во мгле, хотя должен был проводить группу Галушкина до железной дороги, подождать, пока они пересекут ее, и только тогда возвращаться в отряд.
- Может, убежал? - предположил Галушкин. Ребята молчали.
- Чего молчите? - спросил Галушкин.
- Если он попал к фрицам, - заговорил Маркин, - то нам надо отсюда смываться, и побыстрее.
Ребята зашевелились. Напряжение спадало. Николай попросил пить. Он не участвовал в разговоре, но хорошо понимал, в каком тяжелом положении все оказались, и заскрипел зубами.
- Ты чего? - склонился над ним Андреев, поправляя полушубок. Николай промолчал.
- Не волнуйся, Коля. Все будет хорошо, - успокоил его Андреев.
Чуть передохнув, группа двинулась прочь от железной дороги. На сегодня переход отменялся. Остановились на дневку в мелколесье.
Тронулись в путь, когда село солнце.
На подходе к железной дороге залегли в кустах. Ждали полной темноты. Однако ночь, как назло, наступила светлая, без единого облачка. Щедро светила луна. В такую ночь вряд ли можно было незаметно перейти железную дорогу, не рискуя напороться на охрану.
- Эх, была бы сейчас зима, - вздохнул Щербаков.
- Ты что, замерзнуть хочешь? - спросил Правдин.
- Зато давно были бы дома.
- Ишь какой быстрый!
- А что? На лыжах ни болото тебе, ни грязь нипочем. А помнишь, как зимой через "железку" махали? То-то... Не успеет состав пройти - мы сразу на насыпь. Перемахнем, а тучи снега все еще вертятся, как дымовая завеса, помнишь? А сейчас попробуй-ка сунься!
Маркин не выдержал:
- Ты, Серега, все позабыл. Как на снегу следы видны, как метель крутит, как лыжи ломаются...
- Вот народ, и помечтать не дадут, - буркнул Сергей.
А звезды горели ярко, словно лампы в московском парке. Пришлось снова уходить от железной дороги и ждать еще день.
Николай Голохматов
Двадцатисемилетний командир отделения москвич Николай Голохматов после ухода Бориса Галушкина на Большую землю был назначен заместителем командира нашего отряда по строевой части. Высокий, стройным, русоголовый, он прямо кипел энергией и идеями. Хороший легкоатлет и лыжник, Голохматов еще до похода нашего отряда в тыл противника с оружием в руках защищал Родину.
...Их 110-й отдельный лыжный батальон Пролетарской дивизии, сформированный в Подольске, бросили на один из самых горячих участков фронта.
Хорошо запомнил Николай тот студеный февральский солнечный день, атаку на неприятеля. Скрипел свежий снег под лыжами. Холодные лучи яркого солнца слепили до боли в глазах. Слезы катились по щекам и замерзали на подшлемниках. Маскировочные халаты скрывали их от глаз вражеских солдат, но чужие пули все же находили то одного, то другого. Невольно Николай замедлял бег, сжималось сердце: кто?.. Но голос командира, шедшего впереди: "За Родину!", заставлял мчаться, не останавливаясь, вперед, на окопы противника. Слева от него с ручным пулеметом на ремне размашисто шагал лыжник Вячеслав Захавин. Сегодня ему пробило девятнадцать лет.
- Пулемет! Почему молчит пулемет?! Огонь!!!
Этот крик заставляет Захавина валиться в снег, торопливо устанавливать "Дегтярев", но сошки пробивают наст и тонут по самый ствол. Тогда Вячеслав становится на колено, вскидывает пулемет и дает длинную очередь. "Дегтярев" дрожит, рвется из рук. Расстреляв диск, Захавин достает запасной...
Незаметно наползли сумерки. Небо затянулось облаками, стало темно-серым, мороз крепчал. Бой продолжался, но накал его поубавился. Вдруг Николай услышал, как недалеко от него кто-то вскрикнул.
- Слава!.. Гена, где вы?! - с тревогой кричит Николай.
- Я здесь! - отзывается Геннадий Маслов, появляясь из-за огромного валуна.
- А Вячеслав?
- Я только что видел его, - сказал он и позвал, стараясь перекричать звуки боя.
- Заха-а-ави-и-ин!
Не дождавшись ответа, они поползли назад, к тому месту, где Маслов видел Вячеслава.
...Чтобы сменить диск, Захавин чуть приподнялся. И тут вражеская пуля толкнула его в грудь. Он вскрикнул, вскочил на ноги, но не устоял. Падая, потянул на себя пулемет. Тот вдавил пулеметчика в рыхлый снег. Здесь и нашли его товарищи. Захавин лежал на боку, утонув в снегу. Они сняли с него лыжи, повернули на спину. Вячеслав едва дышал. На капюшоне маскхалата и на лице уже намерзла ледяная маска.
- Жив?!
- Слава, ты ранен?
Захавин открыл глаза, застонал. Ребята увидели темное пятно на левой стороне груди Вячеслава...
Наступила беззвездная ночь. Сыпался мелкий снег. Однополчане быстро шли по еле видимой лыжне. Деревянная волокуша с легким поскрипыванием скользила за ними. В ней лежал раненый Вячеслав. Вдруг хлопнул недалекий выстрел "кукушки". Николай вскинул автомат, дал очередь. "Кукушка" ответила двумя выстрелами. Пули взрыхлили снег рядом с ними. "Ого! Хорошо, что ночь. Днем бы нас уже не стало", - подумалось невольно. Отползли от дороги под прикрытие леса, затаились. Но рядом был раненый товарищ, надо спешить. Однако стоило зашевелиться, как снова трещали выстрелы. Что делать?
- Геннадий, уходи с волокушей, я прикрою.
- Погоди, Коля. Давай залпом!
Они дружно ударили на звук "кукушки", схватили лямки от волокуши и кинулись бегом между деревьями. Перемерзший снег громко скрипел под их ногами, от мороза трещали вековые деревья. Подумали, что путь свободен. Облегченно вздохнули, прибавили шагу. Но опять выстрелы: вошли в зону обстрела новой "кукушки". Вынуждены были остановиться, залечь и услышали чуть слышно:
- Гена... Коля...
Рванулись к волокуше, склонились над раненым.
- Ребята, бросьте... Бросьте меня... Уходите, - услышали слабый голос раненого.
- Да ты что, Славка?! Что ты говоришь?! Молчи. Сейчас дойдем. Скоро уже.
Глубокой ночью они сдали раненого друга в дивизионный госпиталь и к утру возвратились в свой батальон...
...Декабрьская ночь 1942 года близилась к концу. Отряд лыжников-омсбоновцев в составе трех взводов под командованием Михаила Бажанова вышел из Козельска и двинулся походной колонной по оккупированной Калужской области, пробираясь в район города Жиздры. Омсбоновцы торопились уйти подальше от линии фронта, которую они пересекли в районе действия частей 10-й армии генерала Голикова.
За время рейда лыжники, которыми командовал командир отделения Николай Голохматов, захватили обоз противника, разгромили железнодорожный разъезд, уничтожили группу карателей, подорвали мост через реку Жиздру на перегоне железной дороги Судимир - Сухиничи, собрали разведывательные сведения о расположении и передвижении войск противника. Кроме того, омсбоновцы вела большую пропагандистскую и разъяснительную работу среди населения оккупированных населенных пунктов Калужской области... За этот поход сержанта Николая Голохматова наградили орденом Красной Звезды.
Переход железной дороги
К вечеру второго дня погода заметно изменилась: подул сырой западный ветер. Поползли низкие тучи. Омсбоновцы воспряли духом, заторопились. Николая завернули в полушубок, сверху накрыли плащ-палаткой. Темнота и дождь позволили подойти близко к насыпи. Под ногами чавкала вода. Спешили, дорога была каждая минута.
- Стой! - наконец поднял руку Галушкин.
Он ползком поднялся на насыпь. Вокруг никого. Дождь с ветром ожесточенно хлестал в лицо. Вражеские патрули, видать, забрались в будку обходчика. Рельсы тускло серебрились в темноте.
- Маркин - вправо! Правдин - влево, для прикрытия, - приказал он следовавшим за ним ребятам и тихо свистнул.
Через пару минут на насыпи показались носилки. Носильщики тяжело дышали, Николай не издавал ни звука.
- Давай, давай! Быстрей, ребята! Бегом! - шепотом подбадривал Галушкин товарищей.
Скользя по грязи, пригибаясь к самой земле, омсбоновцы пробежали через насыпь. Несколько мгновений - и носилки с раненым были уже по ту сторону железнодорожной линии. Галушкин огляделся и невольно чуть приподнялся. В это время справа грянул выстрел, второй. "Партизаны-ы-ы... Партизаны-ы-ы!" - завопили по-русски во все горло почти рядом. Это орали полицаи.
Галушкин замер на секунду, увидел, как ткнулся в насыпь головой Паша Маркин...
- Пашка-а-а! - закричал, уже не таясь, Галушкин.
Он хотел отвлечь от раненого друга внимание врагов. Вскинул автомат: очередь рванула воздух. Темные фигуры, как подкошенные, повалились на землю.
- Пашка-а-а!.. Ранен? - снова закричал Борис.
- Нет! - вдруг отозвался Маркин.
- Павлуша-а-а! Держись, браток! - кричал Галушкин.
Испуганные голоса продолжали вопить: "Партизаны-ы-ы!" Издали послышалась густая стрельба, она быстро приближалась. Надо было спешить. Над местом стычки протянулись две светящиеся нити: пулеметные очереди с наблюдательных вышек.
Короткими очередями стрелял Виктор Правдин. Галушкин условно свистнул, Виктор быстро подполз к нему. И сразу снова дал очередь.
- Виктор! Веди группу по маршруту! - приказал Галушкин. - Мы с Пашей попытаемся задержать их, пока ребята с носилками не уйдут подальше от дороги. Если нам не удастся оторваться, идите без нас.
- Лаврентьич...
- Не слушаю возражений!
- Втроем мы же быстрее их расколошматим! - заявил Правдин.
- Выполнять приказ! - отрезал Галушкин.
- Есть!
- О нас не думай, помни о своей задаче. Не теряй время, - голос Галушкина зазвучал мягче. - Вот возьми. Он не должен попасть в руки немцев.
Галушкин сунул в руки Правдину объемистый пакет с документами.
- Что это?
- Этот пакет ты даже мертвый не должен отдавать врагу. Ясно?
- Ясно, командир!
- Ну, иди!
- Эх, ребята! - с отчаянием прошептал Правдин, пряча пакет за пазуху, и пополз.
Тем временем охранники все ближе подтягивались к месту стычки. Борис и Павел были уже почти рядом.
- Паша, я продвинусь левее. Как свистну, так ты давай по ним очередь. По ответным выстрелам я засеку, где они лежат, а потом их гранатой, понял?
- Действуй, Лаврентьич.
Галушкин отполз. Послышался его свист. Маркин нажал спуск. Очередь трассирующих пуль метнулась над землей. Пули рикошетили, со звоном отлетали от рельсов, чиркали по камням, высекали искры. Охранники ответили. Вспышки их выстрелов были совсем рядом, но по другую сторону насыпи. Галушкин размахнулся и бросил гранату. Яркий сполох взрыва вырвал из темноты часть насыпи, мокрый гравий, черные шпалы... С того места, где разорвалась граната, немцы больше не стреляли. Но с других сторон огонь не ослабевал. Маркин короткими очередями прижимал немцев к земле. Прошло, наверное, минут пять-шесть, как ушли ребята с носилками.
- Паша, давай смываться! - сказал Галушкин. - Отходи первым, я прикрою!
Маркин перескочил насыпь, залег на откосе и ударил из автомата. Вскоре к нему подполз Галушкин. Они; кубарем скатились с насыпи и что было сил помчались прочь от железной дороги. Шальные пули шлепались в грязь, булькали в воде, взвизгивали над головами.
В негустом леске омсбоновцы остановились, условно посвистели, прислушались. Ответного сигнала не было. Но на душе все же проглядывала радость: страшная железнодорожная магистраль позади.
- Лаврентьич, это вы, черти! - вдруг откуда-то кинулся к ним Правдин.
- Живы? - спросил Галушкин.
- Все!
- Раненых нет?
- Без единой царапины! - доложил Правдин. Только часа через два, когда партизаны уже валились с ног, Галушкин разрешил остановиться. Носилки устроили под густой кроной березы. Упали на траву. Несколько минут не могли отдышаться, как бегуны, только что преодолевшие длинную дистанцию...
"Сюрприз"
Отсутствие известий о судьбе галушкинской группы угнетающе действовало на нас. Ребята ходили хмурые. Реже слышались обычные шутки у костра, подначивания. Все рвались на боевые задания.
По приказу германского командования с 15 мая снова усилили охрану железной дороги. Все ближайшие от нас деревни заняли карательные отряды и полицейские. Эти сведения мы получили от местных партизан. Для перепроверки данных послали разведчиков. Они установили, что в деревнях действительно находятся гарнизоны противника, которые живут по строгому казарменному режиму. И все еще прибывают пополнения полицаев.
- Что бы значило это скопление, комиссар? - спросил Бажанов. - Не намереваются ли они начать массированное наступление на партизан? Или решили блокировать нас в лесу, чтобы помешать работать на "железке"?
Заняв деревни, немцы лишили нас связи с жителями, перекрыли засадами все пути и дороги, по которым мы ходили на боевые задания. Надо было что-то предпринимать. И мы решили временно прекратить походы на железную дорогу. Затаиться на несколько дней - создать видимость ухода и этим усыпить бдительность оккупантов. Но одновременно начать активную деятельность на шоссе, на большаках и проселках. Прежде на этих коммуникациях наши минеры появлялись изредка, больше работая на "железке", где каждое организованное нами крушение наносило вред противнику, в десятки раз больший.
В это время получили из Москвы радиограмму:
"Впредь сообщайте о наиболее отличившихся бойцах и командирах, заслуживающих представления правительственной награде". Мы передали в Москву: "Считаем достойными представления правительственным наградам товарищей: Голохматова, Моргунова, Келишева, Иванова, Мокропуло, Широкова".
27 мая из Москвы получили следующее задание: "Обстановка требует максимального усиления разведки о воинских перевозках противника по железной дороге и шоссейным магистралям. Необходимо вскрыть: количество поездов, колонн транспорта, проходящих в каждом направлении, характер грузов, рода войск, количество, наличие техники, особенно танков, артиллерии, нумерацию частей, пункты перевалки и сосредоточения войск и грузов. Одновременно с усилением разведки, активизируйте боевые действия. Особенно на железной дороге. Регулярно информируйте Центр".
А вскоре приняли радиограмму: "Дайте точные координаты вашего местонахождения. Ориентируйте по отношению к населенным пунктам. Сведения о погоде сообщайте радиограммами".
Получив указания, мы немедленно организовали разведгруппы и оборудовали наблюдательные пункты близ "железки" и шоссе. Одновременно с этим приступили к операциям. Для этого у нас были прекрасные ПТМ-35 (противотанковые мины), недавно сброшенные с самолета. Эти пятикилограммовые мины с металлическим корпусом и упрощенным взрывателем были удобны и надежны. Они не боялись влаги: их можно было ставить в грязь и даже в воду. ПТМ-35 взрывались не только от тяжести гусеницы танка или колеса автомашины, но и от нажима ноги человека. Их-то мы и решили использовать в период временного затишья. Причем, поставив одну ПТМ-35 на большом отрезке дороги, на этом же участке, чтобы сбить с толку вражеских саперов, мы делали несколько ложных закладок (в каждую ложную мину-яму клали куски железа, осколки снарядов, которые реагировали на миноискатель не менее активно, чем и настоящая боевая мина с металлическим корпусом).
Не раз наши ребята, вернувшись с задания, со смехом рассказывали, как фрицы после взрыва нашей мины долго бродят по дороге с миноискателями. Найдя ложную мину, начинают ее расстреливать, надеясь, что она взорвется. Не добившись успеха, наконец решаются разминировать. И, найдя кусок железа или осколок, с бранью швыряют его, плюются, а иногда открывают беспорядочную стрельбу, как говорится, в "белый свет". На участках дороги, проверенных вражескими саперами и давшими "добро" на возобновление движения своего транспорта, мы старались в ближайшую же ночь установить боевые мины.
Не обошлось без потерь с нашей стороны. "5 июня на минах подорвались Овсеенко и Ананьев. Ранения тяжелые, - сообщили мы в Москву. - В отряде, кроме раненых, 9 больных простудными заболеваниями". В этой же радиограмме сообщили: "С 31 мая по 7 июня на шоссе Смоленск - Орша нами подорвано 11 автомашин противника. Из них три легковых. Два грузовика с живой силой, остальные с военными грузами. При взрывах убито и ранено до 40 солдат и офицеров. На двухкилометровом участке шоссейной дороги Красное - Рудня Изубры установлено 6 ПТМ-35. 10 июня один километр южнее Макаровки уничтожено 360 метров телеграфной и телефонной линии на участке железной дороги Красное - Рудня".
Чем сложнее становились условия нашей работы, тем изобретательнее и хитрее мы действовали. Как-то ребята принесли из деревни Кисели объемистый джутовый мешок из-под сахара. На нем крупными черными буквами было написано: "Цуккер". Мешок собирались разрезать на портянки. Но, поразмыслив, решили устроить из него сюрприз для оккупантов. Особенно творчески к делу отнесся командир отделения Алексей Моргунов.
Перед заходом солнца 7 июня Моргунов и с ним Рогожин, Назаров, Горотко, Иванов, Келишев, Ерофеев и Широков вышли из лагеря. С собой ребята захватили, кроме мешка из-под сахара, гаубичный 152-миллиметровый снаряд, 9 килограммов тола в шашках и инерционный электрический взрыватель с часовым замыкателем.
Прибыв на место операции, омсбоновцы наполнили мешок сором и травой. Затем вложили в него артиллерийский снаряд, тол.
Была глухая полночь. Движение по шоссе в это время прекращалось. Келишев и Иванов еще раз осмотрели общее творение - сюрприз.
- Ну, как, ребята, похоже? - спросил Келишев.
- Похоже, и даже очень! - уверенно заявил Саша Назаров.
- Ребята, закройте глаза и представьте себе, что вы едете на машине и вдруг видите этот мешок. Какая мысль вам придет в голову прежде всего? спросил Моргунов.
Все засмеялись, загомонили.
- Какая еще мысль? - удивился Широков. - Не успеешь подумать, как прочтешь: "Цуккер".
- Точно! - поддержал его Иван Рогожин. - Сахар!.. А другие мысли не успеют прийти - поздно будет.
- Ну что ж, давайте кончать, - подвел итог Моргунов. - Поставим часовой предохранитель на час. Как, хватит?
- Вполне.
Толстой цыганской иглой с продетым в нее куском шпагата Иванов аккуратно зашил мешок. Выпрямился, протянул иглу Рогожину.
- Держи, Иван, пригодится еще. Берем, Леха. Понесли!
Вдвоем с Моргуновым они подняли тяжелую упаковку, отнесли на середину шоссе. Отошли и еще раз внимательно осмотрели сюрприз со всех сторон. Переглянулись, довольные сделанной работой.
- Ну, кажется, все! - сказал Моргунов. Поднял руку, добавил: Минутку! Тихо! - приложился ухом к сюрпризу, прислушался.
- Ну как, работает? - склонился над ним Иванов.
- Еще бы! Механизм-то что надо... Пошли!
Мешок-сюрприз лежал на шоссе, производя впечатление случайно упавшего с проходившего транспорта. Начало светать. Омсбоновцы, затаившиеся на наблюдательном пункте, услышали нарастающий гул моторов. Из-за поворота шоссе показалась одна, а за ней - вторая легковая автомашина. Не доезжая метров пятьдесят до мешка-сюрприза, черный "мерседес" резко сбавил ход, подъехал к "цуккеру", остановился. Вторая легковушка затормозила с другой стороны мешка. Из "мерседеса" вышли трое. Из второй машины - двое. Офицер, которого хорошо было видно через бинокль, указал рукой на мешок с "цуккером", улыбнулся. Видимо, приказал что-то шоферу. Тот козырнул, шагнул к мешку, склонился на ним. И тут рвануло! Когда черный, остро пахнущий дым отполз в сторону, на шоссе никого и ничего не было видно. Только на месте взрыва чернела воронка, из которой поднималось облачко...
Под крышей
На шестой день, похода кончились продукты. Тяжелые ночные переходы и тревожные дневки в залитом весенними паводками лесу измотали ребят, а прошли по прямой всего пятьдесят километров.
Галушкин все чаще и чаще останавливался, поглядывал на тяжело шагавших ребят. Он хорошо понимал, что без еды далеко не уйдешь. Борис достал карту и обвел карандашом название деревни, стоявшей далеко от большака. Ребята окружили его.
- Пойдем сюда.
Через полчаса остановились на опушке. Виднелись избы небольшой деревеньки. Вечерело. На улице никого. Сели, стали ждать.
Из трубы крайней избы потянул дымок. На дворе показалась женщина. Галушкин поднял бинокль: из дома вышел седобородый старик с ведрами, скрылся в сарае. Где-то лениво залаяла собака.
Солнце ушло за грозовую тучу. Галушкин оглядел ребят, спросил:
- Ну как, рискнем?
- А что ж делать? Без жратвы дальше не пойдешь, - ответил Щербаков.
Его дружно поддержали. Галушкин вздохнул:
- Верно, ребята, ничего другого не остается. Сегодня или завтра, а в какую-то деревню зайти все равно придется. Лучше раньше, пока совсем не ослабли.
- Правильно, Лаврентьич, - поддержал командира Головенков.
- Значит, решено. Николая пока оставим здесь. За старшего Сергей. В случае тревоги нас не ждать. Двигаться по главному маршруту, оставлять ориентиры. Мы догоним. Понятно?
- Лаврентьич, а почему я? - недовольно забурчал Щербаков.
Галушкин не ответил, а только строго на него глянул.
- Видать, за смекалку тебя Борис в начальники выдвигает, - шепотом поддел Щербакова Маркин. - Станешь шишкой, не забывай нас, сирот.
- Давай, давай, иди, а то как бы я тебе сейчас шишек не наставил! огрызнулся Щербаков.
- Довольно вам! - прервал спорщиков Галушкин. - Пошли!
Трое перемахнули через изгородь крайней избы. Правдин и Маркин пошли осматривать двор. Галушкин приблизился к окну. Через небольшую щель в занавеске он увидел за столом старика, женщину и мальчика лет десяти. Старик черпал деревянной ложкой из большой миски, разливал по тарелкам. При виде еды у Галушкина засосало под ложечкой.
- Ну, что там? - шепнул подошедший к Галушкину Правдин. - Похоже, что свои. Виктор, иди постучи. А ты, Паша, смотри в оба за двором, - приказал Галушкин.
- Кого бог послал? - послышался из-за двери хрипловатый голос.
Зашаркали шаги. Скрипнула дверь. На крыльцо вышел старик. Седые волосы его свисали на глаза.
- Кто такие будете, добрые люди?
Не отвечая старику, Галушкин спросил:
- Оккупанты в деревне есть?
- Нету, сынок, у нас германцев.
- Нам нужны продукты. Помоги, отец.
Старик кашлянул, чуть отступил.
- Да вы заходите в избу. Там и поговорим. Милости просим.
Блеснула молния. Громыхнул гром. Зашумела листвой береза. Старик перекрестился, пошел в избу. Галушкин последовал за ним.
- Послушай, отец, мы не одни. С нами больной.
- Да? - удивился старик. - Ничего, ничего, сынок. Всем места хватит, изба у меня просторная.
- Спасибо, папаша! - поблагодарил Галушкин.
После такого приема у всех как-то полегчало на сердце. Тревога улеглась, уступив место благодарности.
В переднем углу, где было много икон, мерцал огонек лампадки, вырывая из полумрака глаза какого-то святого угодника. Пучки засушенных трав лежали на божнице.
- Ну, ты, нехристь, шапку сними! Видишь, боженька сердится! - зашептал Правдин и толкнул Маркина в бок.
Маркин стащил с головы шапку. Галушкин глянул на них строго. Послал Маркина за остальными.
В комнате пахло едой. Женщина поднялась из-за стола, поклонилась, как-то испуганно посмотрела на партизан и будто хотела что-то сказать. Но старик тут же выпроводил ее в другую комнату. "Да, она нездешняя. Ишь, дед не дает ей хозяйничать", - мелькнуло у Галушкина.
Принесли Николая. Старик сам убрал со стола, пригласил партизан повечерять. Но они не сели за стол, пока не перевязали Рыжова.
Закончили перевязку, поужинали, закурили хозяйского самосаду. И тут всем до жути захотелось спать. Ребята молча посматривали друг на друга. Они еще не знали, где им придется спать, но это их мало смущало. Главное - они были сыты и в тепле. А на дворе шумела гроза, в окна барабанил дождь.
- Вот тут располагайтесь. Я сейчас сенца принесу, - предложил старик, заметив, как они разомлели и стали клевать носами.
Борис глянул на занавешенное окно. "Хорошо, тепло в избе, но как в ловушке - ничего не видно и не слышно".
Чувство тревоги вдруг возникло и не покидало Галушкина. Оно, это чувство, заставило еще и еще раз изучающе поглядеть на хозяина.