Авраменко Олег Евгеньевич. Призрачная реальность [= Протекторат]

   – Запись сфальсифицирована?
   – А что же ты думал! Даже не одна, а две записи – и о том, как она прилетела в парк часом раньше, и как улетела обратно. Однако фальшивка была сделана настолько профессионально, что оказалась не по зубам экспертам из отдела убийств. Тут нужна была помощь специалистов моего профиля...
   – Погоди! – взволнованно перебил я. – Почему же этих записей нет в деле?
   – Вот к этому я и веду. Потерпи немного. Как я уже говорил, подделка была безупречна, видеоизображение не содержало никаких «швов» и «накладок» – скорее всего, для монтажа подозреваемая использовала реальные записи своего полёта по тому же маршруту, сделанные несколькими днями раньше, а впоследствии уничтоженные. Доказать фальсификацию такого высокого уровня можно лишь путём тщательного анализа ближайшего сетевого окружения в поисках следов несанкционированных операций с файлами. Однако заместитель прокурора Богданович решил, что это слишком сложно и ненадёжно, и попросту распорядился изъять неудобные для него записи из базы данных.
   – Боже правый! – потрясённо воскликнул я. – Следствие занималось сокрытием улик?!
   – Совершенно верно. И не просто сокрытием, а подтасовкой. Их извиняет только то, что они не сомневались в виновности барышни Габровой. Именно поэтому эксперт Сверчевский согласился молчать, хотя и был категорически против таких методов ведения следствия. К тому же он испытывал нечто вроде чувства вины – считал себя в ответе за то, что не смог установить факт подделки и тем самым толкнул Богдановича на служебное преступление. А тот, я думаю, никогда бы не пошёл на это, если бы не одно обстоятельство – скорая отставка нынешнего городского прокурора в связи с уходом на пенсию. Богдановича считают главным претендентом на эту должность, однако конкуренты дышат ему в затылок, и он опасался, что в случае провала такого простого и очевидного дела ему не видать этого назначения, как собственных ушей.
   – Невероятно! – произнёс я, залпом выпив всё вино из бокала. – Просто не могу представить, что... А Сверчевский готов дать показания?
   – Да. Насколько я понял, он честный и порядочный человек, попавший в крайне неприятную ситуацию. Он не решался заявить о манипуляциях с уликами, так как тем самым погубил бы своего начальника, а вдобавок посодействовал бы оправданию преступницы, чья вина не вызывала у него сомнений. С другой стороны, молчание было ему в тягость, действия Богдановича противоречили всем его представлениям о правосудии. В конце концов Сверчевский больше не смог работать в полиции и уволился. А когда появился я с повесткой, он уже был готов во всём сознаться. У него, кстати, сохранились копии тех злополучных записей.
   – Где они?
   – У меня.
   – А Сверчевский?
   – Тоже. Я отвёз его к себе домой и поручил заботам жены. Он хотел сразу пойти к судье и во всём покаяться, но я всё же убедил его подождать до завтра. Боюсь, тебе не удастся придержать этого свидетеля в рукаве, чтобы предъявить его в психологически подходящий момент. Придётся действовать в лоб.
   Я налил себе ещё вина и задумчиво посмотрел сквозь полный бокал на свет.
   – Теперь это не имеет значения, Рич. Дело уже выиграно.
   – Ты так думаешь?
   – Я не просто думаю, я это знаю. Фальсификация со стороны обвинения одной из улик автоматически ставит под вопрос и все остальные улики, а по закону любое сомнение должно трактоваться судом в пользу обвиняемого. Наше процессуальное право очень строго в этом отношении. Даже если моя подзащитная будет осуждена, апелляционный суд отменит приговор и освободит её с формулировкой «в виду противоправных действий обвинения». Ведь это почище всяких там процедурных нарушений – а сколько заведомо виновных людей было оправдано из-за несоблюдения мелких формальностей. Что же касается повторного расследования... – Я покачал головой. – Не припомню в нашей уголовной практике такого случая, когда после прекращения дела или отмены приговора суда человека вторично привлекали бы к ответственности за то же самое преступление. В принципе это возможно, но на деле невыполнимо. И совершенно не важно, сумеет ли следствие установить факт подделки тех записей. Это уже вопрос не доказательств, а чистой процедуры.
   – Если тебя интересует моё мнение, то нет, не сумеет, – сказал Ричард. – Теперь уже никто не сумеет, даже я. К самим записям не придерёшься – тут я целиком доверяю выводам специалиста, каким является Сверчевский; ну а вторжение в базу данных, если оно произведено умелым хакером, можно обнаружить лишь по горячим следам. К тому же там после твоей клиентки уже поработали ребята из отдела убийств – а в сети они ведут себя как медведи на пасеке. Так что теперь это гиблое дело.
   Я рассеянно отпил глоток вина.
   – Послушай, Рич. А может... – Я замялся и, кажется, покраснел. – А может ли быть так, что эти записи – настоящие?
   Он удивлённо посмотрел на меня.
   – А тогда пистолет с пальчиками твоей клиентки, получается, ненастоящий? И окурок с её слюной. И комлог, по которому она звонила секретарше. Да, конечно, я понимаю: после того, как обнаружилось, что следствие сокрыло часть улик, мало того – прибегло к подтасовке, ты можешь утверждать перед присяжными, что и остальные материальные доказательства сфальсифицированы. При таких обстоятельствах я бы, пожалуй, голосовал за невиновность барышни Габровой – но не потому, что считаю её невиновной, а из-за наличия тех самых сомнений, которые должны трактоваться в пользу обвиняемого. А ещё – чтобы государство не зарывалось. Если сейчас оно осудит действительно виновного человека, прибегнув к незаконным методам, и это сойдёт ему с рук, то дальше оно станет подтасовывать улики против тех, кто только кажется ему виновным. – Ричард умолк и быстро слопал последние куски шашлыка, запив их большущим глотком вина. Затем удовлетворённо откинулся на спинку кресла и закурил. – Такова моя позиция как гражданина. Но если меня спросят как полицейского, могли ли быть сфальсифицированы улики, указывающие на виновность твоей клиентки, то я без колебаний отвечу «нет». Не могли и не были. Она в самом деле укокошила доктора – и теперь выйдет сухой из воды, благодаря дремучей глупости и карьеризму Богдановича. Гм... Хотя я совсем не удивлюсь, если окажется, что факт подделки тех записей изначально был недоказуем. Сверчевский говорит, что она гениально подготовила себе алиби. Настолько гениально, что потом расслабилась и сваляла дурака с остальными уликами. Ей чуть не удалось совершить идеальное преступление... А впрочем, почему «чуть»? Ведь удалось же!
   Я горько вздохнул и выпил оставшееся в бокале вино. Поморщился. Встал из-за стола, сходил к стойке бара и вскоре вернулся обратно с бутылкой водки.
   Ричард поражённо уставился на меня:
   – Игорь, ты что?!
   – Будем праздновать завершение дела, – с напускным весельем ответил я. – А что – гулять так гулять!
   В тот вечер я так напился, что бедному Ричарду пришлось тащить меня домой на собственном горбу...
 
   *
   Наутро я проснулся совершенно разбитый, с адской головной болью и тяжестью в желудке, однако таблетка антиабстинента вернула меня в человеческое состояние. Успешно избежав объяснения с дочерью по поводу своей вчерашней пьянки, я слетал к Ричарду домой, забрал из-под его опеки эксперта Сверчевского и вместе с ним отправился в Нью-Ванкувер, чтобы одним ударом покончить со всем этим делом.
   Как я и ожидал, моё заявление о противоправных действиях обвинения произвело эффект разорвавшейся бомбы. Богданович пытался протестовать, но делал это слишком неубедительно – он сразу понял, что его карта бита, и уже, наверное, представлял себя перед Большим жюри, отвечающим на весьма нелицеприятные вопросы. Судья Савченко отклонил все его возражения и разрешил мне вызвать свидетеля.
   Сверчевского и вправду не пришлось тянуть за язык. Он чистосердечно признался в своих и чужих грехах, ничего не скрывая и не предпринимая ни малейших попыток обелить самого себя. Сидевшая рядом со мной Алёна слушала эту покаянную речь со странной смесью радости и недоверия. Раз за разом она тихо шептала что-то вроде: «Я же говорила вам! Я же говорила...» И слова эти, со всей очевидностью, были адресованы мне.
   Когда Сверчевский закончил говорить, судья Савченко задал ему несколько вопросов, затем потребовал передать в распоряжение суда копии записей и объявил в заседании трёхчасовой перерыв. Я был готов к такому решению, поэтому сразу после его оглашения извинился перед Алёной, сославшись на срочные дела, и под этим предлогом позволил конвоирам немедленно увести её в комнату для обвиняемых. Сейчас у меня не было ни малейшего желания обсуждать с ней случившееся и выслушивать от неё дежурные заверения в невиновности, теперь уже подкреплённые показаниями Сверчевского.
   Минут за двадцать до истечения времени перерыва меня разыскал по комлогу пристав и сообщил, что судья хочет поговорить со мной. Когда я пришёл в судейский кабинет, там уже находились Богданович и его шеф, городской прокурор Тейлор. Богданович запальчиво убеждал судью, что показания Сверчевского не стоят и выеденного яйца, а предъявленные им записи – фальшивка от начала до конца. Тейлор угрюмо молчал и смотрел на своего подчинённого с таким видом, словно у того на голове росли ослиные уши.
   Заметив меня, судья Савченко жестом прервал монолог Богдановича, предложил мне сесть, а потом сказал:
   – Теперь мы можем поговорить серьёзно. В присутствии защитника я хочу услышать от обвинения чёткий и однозначный ответ: располагает ли оно убедительными доказательствами того, что предъявленные суду копии записей из базы данных Управления общественного транспорта являются сфальсифицированными?
   Богданович выразился в том смысле, что все остальные улики неопровержимо свидетельствуют об этом и что подсудимая никак не могла находиться в флайере, если в то самое время убивала доктора Довганя, – и прочее, и прочее. Терпеливо выслушав его, судья посмотрел на Тейлора:
   – А вы что скажете, советник?
   Тейлор устало пожал плечами:
   – Я лишь два часа назад узнал об этом безобразии, – он бросил испепеляющий взгляд на Богдановича, – и ещё не успел составить определённого мнения.
   – Однако вы имели возможность переговорить с членами следственной группы, – строго заметил судья. – Что они вам сказали?
   Прокурор немного помолчал.
   – Боюсь, – неохотно признался он, – доказательства имеются лишь косвенные, основанные на других уликах.
   – Вы прекрасно понимаете, что этого недостаточно. Такую ситуацию закон трактует достаточно определённо: если в деле присутствуют взаимоисключающие улики, суд должен отдавать предпочтение тем, которые свидетельствуют в пользу обвиняемого. Инструктируя присяжных, я чётко разъясню им это положение закона: они должны будут отвергнуть всю цепь ваших доказательств и на основании представленного защитой алиби оправдать подсудимую. Если же они, вопреки логике и руководствуясь тяжестью других улик, признают её виновной, мне придётся отменить их вердикт как необъективный и неправомерный. Возможно, другой судья, имеющий определённые политические амбиции, на моём месте предпочёл бы оставить вердикт в силе и вынести соответствующий приговор, который непременно будет опротестован судом высшей инстанции. Однако я не привык прятаться за спины присяжных и уклоняться от принятия непопулярных решений. Вам всё ясно, советник?
   – Да, ваша честь.
   – Поэтому я не вижу особого смысла тратить деньги налогоплательщиков на процесс с заранее определённым исходом, – продолжал он. – И если защита потребует закрытия дела, я буду склонен согласиться с ней.
   – Защита настаивает на этом, ваша честь, – сказал я.
   Судья поднялся из-за своего стола.
   – В таком случае, я считаю вопрос исчерпанным.
   Когда заседание возобновилось, я выступил с формальным ходатайством о снятии с моей подзащитной всех обвинений. В ответ судья Савченко произнёс короткую речь, в которой объективно и беспристрастно проанализировал сложившуюся ситуацию, после чего объявил о прекращении дела и распорядился немедленно освободить подсудимую из-под стражи.
   Как только судья закрыл заседание и вышел из зала, Алёна тут же бросилась мне на шею и крепко поцеловала меня в губы.
   – Я знала! Я знала, что вы сможете... что найдёте...
   Я ничего не ответил, ошарашенный той бурей эмоций, которую вызвал у меня её поцелуй. Я понял, что безотчётно мечтал об этом с тех самых пор, как впервые увидел Алёну, и сейчас мне больше всего хотелось крепко сжать её в своих объятиях, снова и снова прикасаться к её мягким и тёплым губам, чувствовать трепет её тела, вдыхать пьянящий запах её кожи и волос...
   К нам подошли сияющие от счастья Пётр и Марина Габровы и принялись благодарить меня за всё, что я сделал для их внучки. Вежливо выслушав их восторженные излияния, я попросил немного подождать и направился в секретариат суда за письменным постановлением о прекращении дела. По пути мне пришлось несколько раз остановиться, чтобы принять поздравления от местных адвокатов, которые, как мне показалось, были до неприличия рады тому, что я погубил карьеру Богдановича. От парочки ошивавшихся в зале заседаний репортёров мне удалось ускользнуть, а других их коллег поблизости не наблюдалось – у нас на Дамогране, в отличие от других планет, публика не особо интересуется преступлениями, поэтому здание суда не пользуется большой популярностью у журналистской братии.
   Секретариат работал весьма оперативно, и я почти сразу получил на руки готовое постановление, под которым уже стояла подпись судьи. После недолгих раздумий я попросил одного из секретарей сходить в зал и вручить это постановление моей подзащитной, а сам, словно вор, выбрался из Дворца правосудия через запасной выход, сел в свой флайер и был таков. Всё, что от меня требовалось, я уже сделал – вернул Алёне свободу и фактически гарантировал её от повторного судебного преследования. Теперь ни законы, ни правила адвокатской этики не обязывали меня общаться с ней. Оставалось только моё собственное желание – но его я решил проигнорировать.
   На полпути до Нью-Монреаля зазвонил мой комлог. Это мог быть Ричард, удивлённый моим исчезновением из суда, или Алёна, по тому же поводу, или сам Томас Конноли, спешивший поблагодарить меня за освобождение дочери. Звонили мне долго и настойчиво, не менее полутора минут, потом комлог сделал пятиминутную паузу и затрезвонил снова. В конце концов я от этого устал и попросту отключил приём входящих звонков.
   Уже на подлёте к зданию, где располагалась моя контора, я передумал появляться сегодня на работе и повернул к своему дому. Но вскоре я понял, что и домой возвращаться не хочу, поэтому посадил флайер на ближайшей стоянке возле набережной реки Оттавы и задумался, что делать дальше.
   Ничего умнее, чем пойти куда-нибудь и напиться, мне в голову не приходило, и меня это очень беспокоило. Я посмотрел на часы: скоро у дочки заканчивались уроки, потом у неё была репетиция в школьном шекспировском театре – ребята готовили к Рождеству собственную постановку «Двенадцатой ночи», в которой Юля исполняла роль Оливии. Когда у меня выпадало свободное время, я с удовольствием посещал такие репетиции, мне нравилось наблюдать за дочкиной игрой, однако сегодня своим кислым видом я вполне мог испортить ей настроение. Она очень чуткая к таким вещам, поэтому мне не следовало попадаться ей на глаза, пока я немного не воспряну духом. К тому же после репетиции Юля наверняка станет спрашивать, почему я вчера напился, как свинья, а я сейчас был не в состоянии объясняться с ней по этому поводу.
   Как всегда во время занятий, Юлин комлог работал в режиме автоответчика. Я оставил для неё сообщение, что переключаюсь на резервный канал, известный только нам двоим, и попросил говорить всем, кто попытается связаться со мной, что я занят и ответить не могу. Затем я воспользовался электронным адресом, который дал мне Конноли для экстренной связи, и послал ему лаконичное письмо следующего содержания: «Ваш заказ выполнен. От дополнительного вознаграждения отказываюсь. Благодарить не нужно».
   Покончив с этим, я задал автопилоту флайера пункт назначения – крыша моего дома, и выбрался из кабины. Спустя минуту машина поднялась в воздух и улетела прочь, а я неспешно побрёл вдоль пустынной набережной, временами поёживаясь от дувшего со стороны реки холодного, пронзительного ветра.
   В этом году природная осень почти в точности совпала у нас с календарной, что случалось довольно редко, поскольку дамогранский год длится 376 местных дней или 427 земных. Как и большинство миров Ойкумены, мы пользуемся стандартным галактическим календарём, немного подправленным с учётом продолжительности наших суток – так, например, месяц ноябрь у нас состоит не из 30, а из 26 дней. Это, конечно, создаёт нам массу мелких и крупных проблем, от чисто бытовых до экономических и политических, но тем не менее за всю историю Дамограна ещё не было такого случая, когда бы вопрос о введении собственного календаря поднимался на государственном уровне. Тут, наверное, сказывается комплекс окраинной планеты – мы очень боимся прослыть отсталым, захолустным миром, который так мало контактирует с остальной цивилизацией, что даже не нуждается в общем летоисчислении. Поэтому мы предпочитаем жить по земному календарю, сопровождая даты короткими «сезонными» ремарками, как-то: «Это было тринадцатого января позапрошлого года в середине лета...»
   Я шёл по набережной, сам не зная, куда иду. Под моими ногами шуршала опавшая листва клёнов, над головой клубилось серыми тучами небо. Настроение у меня вполне соответствовало погоде – такое же хмурое и унылое.
   Сегодня я выиграл дело, но ни малейшей радости от этого не испытывал. Представленные Сверчевским записи позволили оправдать Алёну в глазах закона и в то же время лишили меня последней надежды найти ей оправдание в моих собственных глазах. Вердикт суда моей совести был суров и категоричен: виновна без смягчающих обстоятельств. Этот вердикт приводил меня в отчаянье, однако обжаловать его было негде...
   Впереди показалось небольшое летнее кафе со столиками на открытой площадке. В эту осеннюю пору оно ещё работало, но посетителей в нём было мало – лишь один мужчина, стоявший перед раздаточным автоматом и торопливо поглощавший гамбургер, запивая его горячим бульоном, да молодая девушка, которая сидела со стаканом сока, судя по цвету – апельсинового, возле самого парапета, отделявшего набережную от крутого речного склона.
   Поначалу я собирался пройти мимо, но потом понял, что проголодался. Уже миновало время ланча (так у нас называется первый из двух обедов – ввиду длительности наших суток мы едим четыре раза в день), а поскольку сегодня за завтраком я съел меньше обычного, то перекусить мне совсем не мешало. Я подошёл к автомату, взял себе кофе с небольшой пиццей и устроился за ближайшим столиком. Между тем мужчина прикончил гамбургер, выбросил одноразовую чашку из-под бульона в пасть утилизатора и ушёл, оставив нас с девушкой вдвоём.
   Уже доедая приццу, я краем глаза заметил, что девушка внимательно рассматривает меня. В ответ я быстро взглянул на неё и убедился, что никогда раньше её не встречал. У меня вообще хорошая память на лица, а такое лицо, как у неё, я бы точно запомнил. Красивое лицо. Слишком красивое, чтобы его можно было забыть, хоть однажды увидев.
   Следующие две или три минуты я как ни в чём не бывало пил кофе, а девушка всё не сводила с меня глаз, словно я представлял из себя какое-то диковинное зрелище. Наконец я не выдержал, повернулся и устремил на неё вопросительный взгляд.
   Ничуть не смутившись, девушка приветливо улыбнулась, тут же встала из-за столика и, прихватив свой стакан, подошла ко мне. На вид ей было от двадцати до двадцати пяти, точнее определить её возраст я затруднялся. Она была среднего роста, стройная, темноволосая, с блестящими карими глазами. Оценить во всех деталях её фигуру сейчас не представлялось возможным, так как на ней была длинная, до колен, куртка с утепляющей подкладкой, но я нисколько не сомневался, что она (в смысле, фигура) у неё под стать лицу – то есть, идеальная, без малейших изъянов.
   – Вы не возражаете, если я посижу с вами? – спросила она и, не дожидаясь моего согласия, присела напротив меня. – Мне одной скучно.
   – Такая красивая девушка – и вдруг одна, – выдал я банальную фразу. – Как же это получилось?
   – Да вот так и получилось, – она слегка пожала плечами. – Беда в том, что я слишком разборчивая. Далеко не каждого я считаю достойным составить мне компанию.
   – А я, по-вашему, достоин?
   – Более чем, – совершенно серьёзно ответила девушка. – Вы вне всякой конкуренции.
   В её речи чувствовался акцент – но совсем не такой, с каким говорят наши англоязычные соотечественники. Она заметно акала, сильно смягчала согласные перед «е», а полугласное «у краткое» произносила скорее как «в». Без сомнений, она была иностранка – или, как часто говорят в быту, инопланетянка. Это слово когда-то предназначалось для гипотетических братьев по разуму, но позже, когда человечество убедилось, что оно одиноко в Галактике, инопланетянами стали называть людей, живущих на других планетах.
   – Давно на Дамогране? – поинтересовался я, отодвигая от себя пустую чашку.
   – Нет, не очень. Недавно прилетела.
   – Тем не менее, вы отлично говорите по-нашему.
   Она вновь пожала плечами.
   – Научиться было нетрудно. Я знаю все пять языков, на основе которых возник ваш. Причём один из них – мой родной.
   – Русский?
   – Угадали.
   – Вы с Земли?
   – Увы, нет. Даже ни разу там не бывала, хотя всю свою жизнь странствую по Галактике.
   – На своём корабле?
   – Нет. В основном на пассажирских судах или автостопом. Кстати, меня зовут Тори. А вас?
   – Игорь, – представился я. – Если не ошибаюсь, «Тори» – это уменьшительное от «Виктория»?
   – Только не в моём случае. Я просто Тори, а Викторией зовут другую... мою сестру.
   – У вас есть сестра?
   – Да. Но я уже давно её не видела.
   – Она осталась дома?
   – Нет, тоже странствует. У нас обеих это в крови.
   – И на многих планетах вы побывали?
   – Точно не помню. Но штук семьдесят наберётся.
   – Здорово! – с невольной завистью произнёс я. – А я, кроме родного Дамограна, больше ничего не видел.
   – Ваша планета очень мила, – заметила Тори. – Я говорю это не просто из вежливости, она мне действительно нравится. Тихая, мирная, спокойная – и очень цивилизованная. Как раз на мой вкус. Если бы мне пришлось бросить свои странствия и где-нибудь осесть, я бы выбрала либо Дамогран, либо Хайфу, либо Магратею. Ну, может, ещё Землю – но от окончательного решения я воздержусь, пока не увижу её собственными глазами. Боюсь, она окажется слишком шумной для меня.
   – Вы были на Магратее? – переспросил я.
   – Да. А что?
   – Она в некотором роде сестра Дамограна. Обе планеты были открыты одним и тем же человеком – капитаном Свободного Поиска Дугласом Адамсом. За свою жизнь он нашёл целых шесть кислородных миров, и двое из них оказались пригодными для колонизации – редкий в истории случай. Капитан Адамс был большим любителем фантастики докосмической эры, названия для всех открытых им планет он взял из книг своего тёзки, писателя-фантаста конца XX века.
   – Вот этого я не знала, – сказала Тори таким тоном, как будто с её стороны это было огромным упущением. – Нужно будет внести уточнения в мой справочник.
   Мы продолжали болтать о всяких пустяках, и я даже сам не заметил, как моё скверное настроение куда-то улетучилось. Тори была умна, общительна, обаятельна, с ней было интересно разговаривать и, наконец, на неё просто приятно было смотреть. Она принадлежала к тому типу женщин, чья внешность действует на мужчин безотказно, на уровне чистых рефлексов, а то, что наряду с красотой она обладала также острым умом, хорошо подвешенным языком и тонким чувством юмора, делало её совершенно неотразимой.
   Раз за разом я ловил себя на том, что откровенно любуюсь Тори, восхищаюсь её прекрасным лицом с тонкими, классически правильными чертами, роскошными тёмно-каштановыми волосами, свободно ниспадавшими ей на плечи и грудь. А когда я встречался взглядом с её большими карими глазами, то словно утопал в них, растворяясь без остатка.
   Тори смотрела на меня со спокойной улыбкой, как будто видела меня насквозь и отлично понимала, какие мысли роятся в моей голове. Без сомнений, она хорошо знала, как действует на мужчин её внешность, и давно уже привыкла к тому, что в её присутствии они зачастую ведут себя как форменные идиоты.
   Впрочем, несмотря на своё спокойствие и внешнюю невозмутимость, Тори явно не оставалась равнодушной ко мне. Чувствовалось, что ей приятно моё общество, и наш разговор доставляет ей не меньше удовольствия, чем мне. Иногда, хоть и крайне редко, между людьми с первого взгляда возникает привязанность, казалось бы, ни на чём не основанная, но тем не менее сильная и глубокая, соединяющая их крепче, чем даже годы самой тесной дружбы. У нас с Тори был как раз такой случай...
   Минут сорок мы просидели на набережной, потом я вызвал из дому свой флайер и устроил для Тори экскурсию по моему родному Нью-Монреалю – самому большому и самому старому городу Дамограна, возникшему на месте лагеря первых исследователей планеты. Я рассказывал много и охотно, словно заправский чичероне, а Тори слушала меня с неподдельным интересом, хотя временами мне начинало казаться, что всё, о чём я говорю, она и так хорошо знает. Может, она действительно это знала, просто ей было приятно меня слушать. Льщу себя надеждой, что я не самый худший рассказчик – хороший адвокат должен уметь внятно и, главное, занимательно излагать свои мысли.