Страница:
шифоньер - чтобы было куда одежду вешать. Деньги на него были, дело
оставалось только за благословением. Но владыка - ни в какую: "Экие вы!
Шифоньер я вам и сам смастерю. А деньги бедным должны пойти!" Так сам и
смастерил нам шкаф для одежды, пластиком отделал, красиво получилось!
Владыка очень любил пилить, строгать... На даче он все отпуска за
столярным станком проводил. И все молодых батюшек хотел к этому ремеслу
приучить... Изготавливал всякую утварь и мебель: и аналойчики, и полки, и
книжные шкафы... Две тумбочки мы даже сюда с собой в Петербург привезли ...
У владыки вообще было много талантов. Ко всему прочему он еще хорошо
разбирался в живописи, в иконописи, мог сам с натуры нарисовать человека, и
потому, должно быть, дозволял себе и с художниками поспорить.
Как-то на Дмитрия Солунского у нас в Самаре сгорел Покровский
кафедральный собор. Причем, что удивительно: огонь дошел до самой могилки
владыки Мануила, но там и остановился. Так вот: после пожара храм, конечно,
начали восстанавливать, ну и, разумеется, расписывать. Взялся за это
художник Василий (фамилии, к сожалению, я сейчас не вспомню). И вот владыка
принялся делать ему замечания: то не так, это не эдак... Тот, понятно,
протестовал, жаловался: он, мол, архиерей, вот пусть свое дело и знает, а я
- художник, я лучше его понимаю, как писать... А владыка все за свое, да еще
увещевает: "Не ершитесь, Вы потом и сами поймете, как надо..." И спустя
какое-то время наш Василий признался, что только благодаря владыке Иоанну он
понял, что такое церковная живопись: "А теперь иной раз пишешь икону, -
говорит, - сердцем чувствуешь: что-то не так! А что?! И спросить не у
кого..."
...Оглядывая свою жизнь близ владыки, только сейчас начинаешь понимать,
какого великого дара мы сподобились от Господа! Тут нет места случайности,
как обычно считают люди, далекие от веры. Во всем видна рука Провидения,
начиная с самой первой встречи с духовным отцом, тогда еще семинаристом,
недавно рукоположенным иереем, служившим в одной из саратовских церквей - на
моей родине.
Я ведь впервые его увидела четырехлетней девочкой. Когда меня в ту пору
спрашивали, кем я хочу быть, я всегда отвечала: "Батюшкой". Мама очень
пугалась, что я так говорю на людях, и, как могла, пыталась мне объяснить,
что ни девочки, ни женщины батюшками стать не могут. А я удивлялась: "Как же
так?! У нас в церкви девушка батюшкой служит!" - и указывала на будущего
владыку Иоанна, который внешним видом тогда и впрямь походил на девушку:
белолицый, с длинными кудрями...
Потом иерей Иоанн поступил в Ленинградскую духовную академию и пропал
из моего поля зрения но через семь лет мы встретились вновь - уже навсегда.
Он тогда попросил свою духовную дочь "Найди-ка мне Евгению с чадами!" (Ему в
Ленинград писала какая-то саратовская Евгения). А Анна Нестеровна (так звали
женщину) подумала, что речь идет о моей маме, и привела нас. Отец Иоанн
внимательно посмотрел на маму и сказал: "Не та. Но, наверное, так Богу
угодно". Мне было тогда 11 лет, но он разговаривал со мной как со взрослой и
сразу взял под свое руководство. С тех пор сорок лет минуло...
Когда я заканчивала школу, то никак не могла решить: учительницей мне
стать или врачом? Поехала советоваться к владыке Мануилу, который в то время
служил в Самаре. Но не успела я задать свой вопрос, как он истово
перекрестил меня и сказал: "Поступай в медицинский. Он-то, - кивнул
митрополит на проходившего невдалеке О.Иоанна, - больной-больной будет..."
Так и случилось. 29 лет продолжалось мое врачебное ухаживание за
владыкой, которого Господь оделил многочисленными хворями. После института
он благословил меня перебираться в Самару и держал на послушании: и ноты я
переписывала, и фотографией занималась, шила и вышивала облачения, и,
конечно, следила за его здоровьем... Когда диабет стал прогрессировать и мы
с таблеток перешли на инсулин, я оставила работу, чтобы быть ближе к владыке
и в любую минуту могла оказать ему помощь.
Его назначение в Ленинград мне, как врачу, было очень не по душе.
Климат здесь сырой, гнилой. И не зря я опасалась. В Самаре-то владыка
один-единственный раз в больницу попал, да и то из-за автокатастрофы, а
тут!.. Ну и когда мы все же переехали, я тут же отправилась в Сусанине - к
блаженной Любушке. Жалуюсь ей: "Не для владыки Иоанна этот город", - а она:
"Ничего, здесь он для народа послужит".
Воистину, это так и было. Наши блаженные о владыке верно говорили.
Самарская матушка Серафима, например, (она два года как умерла) еще ког-да-а
сказала: "Владыка Иоанн свой долг перед Богом выполнил. Он милостыней
живет," - значит, чтоб другие вокруг него спасались. А двадцать лет назад
эта же матушка и смерть его предсказала. В то время скоропостижно скончался
Уфимский митрополит Феодосии, а матушка Серафима возьми да и скажи: "Вот и
наш владыченька так: сердечко остановится - и все!.."
Впрочем, владыка и сам обладал даром прозорливости. К примеру, жила у
нас в Самаре матушка Феклуша. Она еще первое прославление мощей преподобного
Серафима Саровского видела - в 1903 году. И второе застала... Но на старости
лет она настолько немощной стала, что только в кровати и лежала. Мы за ней и
ухаживали. А когда переехали с владыкой в Ленинград, то ее взяла к себе наша
уборщица, Клава. "Я, - говорит, - за своей мамой не ходила, так сделаю это
для Феклуши..." И вот как-то однажды во время отпуска, который владыка почти
всегда проводил в Самаре, он решил навестить Феклушу. Пришли мы к ней. Она,
увидев владыку, расплакалась: "Владыченька, да сколько же мне жить-то еще?"
(А надо сказать, что слышала она очень плохо, так что приходилось кричать в
самое ухо). Владыка отвечает: "Недолго осталось, потерпи". Она не расслышала
и вновь спрашивает: "Сколько? Неделю?" "Три месяца," - говорит владыка.
Феклуша опять не поняла. Тогда я посоветовала Клаве: "Обведи ей число в
календаре и покажи". Она показала. Феклуша посмотрела - и успокоилась. И
ровно через три месяца, день в день, умерла...
Надежда Михайловна:
- Владыка на своем веку немало судеб обустроил. Он и нас с Валей свел.
Мы ведь как сестры Когда я первый раз пришла к нему, он говорил "Выйди на
улицу, там тебя встретит девушка, на тебя похожая, она и объяснит, что надо
делать".
Валентина Сергеевна:
- Нас до сих пор часто путают. Но вот что удивительно: два года назад я
с владыкой ездила в Псково-Печерский монастырь к старцу - отцу Иоанну
(Крестьянкину), и когда владыка вышел из кельи, тот вдруг обнял мою голову,
прижал к себе и говорит: "Валюша, ты сама запомни и Наденьке своей скажи:
два года будет очень плохо; только и будете думать - как выжить, как выжить?
Но потом легче станет... Вы - счастливые. Владыка Иоанн - архиерей Божией
милостью, вы его слушайте. Но сладости на земле не ищите..."
И опять сбылось пророческое слово. Здоровье владыки все ухудшалось, а с
27 февраля, когда он, попав в больницу, подхватил там грипп, а за ним и
пневмонию, мы уж и вовсе не чаяли, что он поднимется, и только и думали: как
выжить? как ему выжить? И еще думали: какие мы все-таки счастливые рядом с
владыкой.
А ведь, казалось бы, как он нас смирял! Мы за все эти годы, что в
Петербурге живем, толком ни поспать, ни поесть не могли; я в городе только к
храмам дороги и знаю, ничего другого не видела... Это лишь в последние
месяцы владыка вдруг стал давать нам послабления. В Петергоф отпустил...
Сколько мы с ним скорбей пережили! Но ведь и скорбями можно быть
счастливыми. А какими мы были счастливыми с нашим владыкой!
Надежда Михайловна:
- А я ведь тогда Вале не поверила - что отец Иоанн (Крестьянкин) про
меня упомянул да еще по имени назвал... Но случилось так, что я с самарским
телевидением тоже попала в Псково-Печерский монастырь. И старец встретил
меня такими словами: "Да ведь к нам сама Валечка приехала. А как там твоя
Наденька?" - и только тогда я поняла, что он обличает мое неверие. "Вот
видишь, - говорит, - даже я вас спутал". И про нашего владыку тоже сказал,
что тот - истинный архиерей Божий...
...Последние полгода мы в общем-то были готовы к тому, что с владыкой
может что-то случиться... В сентябре мы с ним вместе были в Москве. И я,
смотря на его нездоровье, все уговаривала:
"Владыко, Вам бы на покой, отдохнуть надо!" А он отвечал: "С креста,
Надежда, не сходят. С него снимают. Вот скажут мне: "Уйди!" - я уйду, но по
своей воле - никогда!"
Я его еще тогда спросила: "Владыко, ну а если с Вами не приведи Господь
что случится? Вы хоть скажите, где Вас хоронить?" Раньше-то, в Самаре, он
частенько поговаривал, что хорошо бы ему лечь рядом с дедушкой (это он так
владыку Мануила называл). А тут вдруг отвечает: "Да мне все равно".
"Владыко, - взмолилась я, - да ведь нам-то не все равно!" "Ну ничего, -
говорит, - те, кто меня любит, ко мне приедут. А вам что скорбеть? У вас в
Самаре могилка владыки Мануила есть, он великий угодник Христов!"
Валентина Сергеевна:
- Дивны дела Божий! У гроба владыки Иоанна и исцеления начались. Об
одном таком случае скажу:
приезжала на похороны матушка Мария. Рука у нее много времени была
темная, опухшая, и ничего ей не помогало. Ночь она молилась у гроба,
прощалась с владыкой, а перед выносом тела ей вдруг подумалось: приложу-ка я
свою руку к нему... И - уезжала с похорон уже совершенно здоровой... Были и
другие случаи, но люди просили их имен не называть..
Конечно, тяжело нам без владыки. Да и никак не верится, что его больше
нет с нами. Но я вспоминаю, как он уезжал из Самары. Все в храме тогда
плакали: "Да как же мы будем без Вас?" А владыка отвечал: "Дети мои! Я не
хочу, чтобы мой образ за слонял в ваших сердцах Лик Христа! Я всего лишь Его
проводник. А Господь всегда и повсюду с вами".
Я вспоминаю эти слова - и на душе становится легче...
x x x
"Славим Тебя, Боже, славим, ибо близко имя Твое, возвещают чудеса
Твои"(Пс.74:2). Ты, Господи, явил опустошенной России угодника и
молитвенника Своего, и в немощи его приоткрыл силу и славу Твою, даруя
великую радость и упование на возможное воскресение Святой Руси и нас,
грешных.
Мы все еще скорбим о нашей общей утрате. Но и скорбя, мы говорим вместе
с апостолом Павлом: "Хвалимся и скорбями, потому что любовь Божия излилась в
сердца наши..." (Рим.5:3,5).
Воспоминания иеромонаха Пахомия (Трегулова), настоятеля Воскресенского
храма Санкт-Петербурга, келейника митрополита Иоанна
Санкт-Петербургская епархия поначалу не слишком доброжелательно приняла
митрополита Иоанна. Люди ведь как себе представляют "правильного" архиерея?
Сильным, властным! А тут приехал в столичный город какой-то немощный
старичок с простоватым, добродушным лицом - какой из него архиерей?! Прозвищ
ему сразу надавали - "дедушка Мазай", "блаженный" и прочее... Впрочем, дело
и похлеще прозвищ случалось. Бывало, что звонили анонимы прямо в резиденцию
и наговаривали новоназначенному митрополиту столько оскорблений, что
приходилось вмешиваться другим... Но мало-помалу отношение к владыке
менялось, теплело. У него ведь было огромное сердце, огромная в нем любовь,
которая вмещала всех, в том числе и гонителей. А настоящая любовь всегда
сильнее зла...
Да и властью владыка обладал. Власть ведь разная бывает. Земную мы все
хорошо знаем, а небесную порой и мудрый не различит. На митрополите Иоанне
почивала власть не от мира сего, поэтому его часто и воспринимали за
наивного простачка. Поначалу попадался на эту удочку и я. Бывало, начнет
владыка о чем-то говорить, мне покажется это наивным, я и встряну: "Да как
же такое может быть? Это же не так!" - и когда он начнет растолковывать, то
такая в нем глубина знаний открывается, что становится стыдно самого себя,
своей самонадеянности.
Я не знаю, почему владыка взял меня к себе, почему полюбил, как сына, и
ничего не требовал взамен... Я считаю это подарком жизни - и все.
Я тогда служил дьяконом в Шлиссельбурге только что назначенный
митрополит объезжал епархию и заодно подыскивал, с кем бы он мог порыбачить
на новом месте. Владыка ведь был рыбаком Я тоже рыбак. Вот мне и поручили
сопровождать митрополита на Ладогу. Наловили мы рыбы. Я думал, что на этом
мои обязанности и кончатся. Но владыка приехал еще... Ну и, конечно, пока мы
сидели с удочками, я рассказывал ему, как идет строительство храма в
Шлиссельбурге, какие у нас проблемы... Владыка все внимательно выслушивал,
расспрашивал, а зимой (или ранней весной) 91-го решил назначить меня
настоятелем Воскресенского храма и предложил поселиться в архиерейском доме.
Сам я на это не напрашивался, но и сопротивляться не стал. Тогда, я помню,
дежурил у владыки в больнице, и вдруг он спросил: "Ну как, монашеские
облачения у тебя готовы? "Да мы ведь говорили, что не надо с этим спешить",
- удивился я. "Пора", - отвечает. И я принял постриг и рукоположение в
священники.
К тому моменту, когда я принял Воскресенский храм, от него одна коробка
оставалась: ни отопление, ни электричество, ни канализация - ничего не было
подведено. Но владыка сказал мне: "Ничего, ты справишься", - и под его
архиерейским покровом и с Божией помощью я, действительно, как-то сумел
восстановить храм. Теперь по воскресеньям у нас до тысячи человек
собираются...
Потом мы с владыкой "воевали" за храм в Колпино, где настоятель
О.Владимир (Коваль) предпочел заниматься производством и отказывался
подчиняться митрополиту. Это тогда про меня писали, что я якобы дверь в храм
ногой вышибал, а про владыку - что он де настоятеля избил (можно себе такое
хотя бы помыслить про нашего владыку?!)... А потом и еще один храм
возвращали епархии... Так, "в боях", и укреплялись наши отношения...
Келейником как таковым я, собственно, никогда и не был. Владыка давал
мне разные поручения по епархии, кроме того, я занимался оргтехникой в
резиденции, снимал на видеокамеру все значимые события в жизни епархии... А
потом восстановление Воскресенского храма и службы стали занимать все мое
время, так что в последние месяцы мы с владыкой и виделись-то только утром и
вечером - когда я принимал его благословение...
А поначалу я и на приемах владыки присутствовал. И все удивлялся, как
он "не по-начальственному" их проводит. Ведь к прежним митрополитам попасть
можно было только с наиболее важными, стратегическими для епархии вопросами,
а владыка Иоанн принимал всех. Любая старушка могла пожаловаться ему на
соседку, которая жить не дает, или на пьющего сына... Точных часов приема у
него не было. Начало - в десять, а окончание - когда последний посетитель
уйдет. Многие над владыкой посмеивались: "Попов, что ли, на приходах нет?
Пусть посылает к ним с их бытовыми проблемами!" Но митрополит своей практики
не менял и каждого приходящего к нему утешал, чем мог...
Он был прост во всем: простой была пища, простым - обхождение. В
архиерейском доме вообще царили очень родственные, семейные отношения. Порой
он, конечно, бывал с нами строг - но таким и должен быть любящий отец. За
проступки он строго взыскивал, но, наказав, - терпеливо ждал покаяния, чтобы
простить от всего сердца... При этом была в нем такая духовная сила, что я
чувствовал себя как за каменной стеной. Все мои духовные скорби он тянул на
себе. Я всегда ощущал, что у него к небу путь короткий, и если бы не владыка
- не знаю, как бы я и выжил...
Молитвенник он был сильный. Молился благочестиво. И после каждого
правила столь же благоговейно прикладывался к святыням, которых в его святом
уголке было множество: и частицы мощей и кусочки облачений угодников Божиих,
и святыни из Иерусалима... Это был какой-то особый процесс, который всегда
проходил как таинство...
Знал ли владыка о силе своих молитв? Думаю что нет. Во всяком случае,
когда мы говорили о благодатных исцелениях, вразумлениях, предсказаниях -
митрополит изумлялся: и как это Господь совершает чудеса по молитвам
избранников Своих?! Если люди благодарили его за молитвенную помощь тоже
удивлялся. И когда в Псково-Печерском монастыре О.Иоанн (Крестьянкин)
сказал, что владыка угадал его мысли - он радовался, как ребенок...
Но, наверное, такое незнание и есть признак духовности, святости. Ведь
в житиях святых мы видим примеры того, как угодники Божий, творя чудеса,
даже не догадывались об этом. Так, один старец, уйдя в затвор, решил никого
более из мира не принимать. Но одна женщина, сильно скорбевшая о кончине
своего ребенка, все же решилась прийти к его келье и, увидев, что она не
заперта, подложила туда труп младенца. Дверь при этом скрипнула, и
затворник, не оглядываясь, гневно произнес: "Я же сказал, что более никого
не принимаю! Кто там лежит? Выйди вон!" И - ребенок встал и вышел, а старец
продолжил молитву.
...Чувствовал ли владыка предстоящую смерть? Не могу сказать
определенно. Возможно, и чувствовал, но ведь он никогда не перекладывал
своих скорбей на плечи других... Во всяком случае еще нынешней весной,
оказавшись в больнице, он вдруг сказал: "Пора готовиться к смерти". Я,
конечно, протестовал (для меня вообще такие разговоры тяжелы), но владыка
попросил читать ему его дневники: день за днем, всю жизнь... Видимо, чтобы
еще раз проверить ее перед кончиной...
Впрочем, я до сих пор не ощущаю, что он ушел от нас. Наоборот: ощущаю
его живое присутствие. И то же чувствует наш храмовый иподиакон Юрий. Это
чувство, должно быть, знакомо всем, кто любил и продолжает любить владыку
Иоанна.
Воспоминания Анны Радзивилл, секретаря Правления Союза писателей
России, руководителя Ленинградской областной организации СП России
Мы потеряли Заступника. В такое тяжелое время... Этот человек тихо
изумлял меня при каждой встрече.
Осень прошлого года, багряная, роскошная - конец октября. Я быстро иду
через старый парк, к духовной академии, но разглядывать ее красоты мне
некогда: очень я волнуюсь - несу письмо митрополиту Иоанну от Ленинградской
организации Союза писателей России.
Дело, с которым я направляюсь, новое и необычное. Вот несколько слов о
его предыстории.
Мы не захотели больше терпеть уродливую практику, которую ввел Горький:
прежде, чем писателя примут в Союз, он должен чуть ли не с кулаками
доказывать, что он этого Союза достоин. Ему отказывают - Литфонд не
резиновый. Он упирается, трясет заявлением: "Пустите меня, я талантливый!"
"Давайте подождем до следующей книги", - отвечают ему уклончиво те, у кого
кулаки оказались покрепче. Такой способ вступления просто гарантировал, что
в Союз пролезут люди, далекие от литературы. Именно из-за этого в нашей
стране раньше было десять тысяч писателей. Зато те, кто унижаться не
захотел, оставались за бортом наверняка. Сегодня мало к помнит уже, что ни
Маяковский, ни Булгаков поч" то членами Союза писателей не были.
Сколько можно было унижать литератора?
Поэтому теперь мы в писатели приглашаем Возродили (не нарушая Устава)
тот старинный и благородный порядок приема, который был, когда Союз
писателей России назывался еще "Обществом для пособия нуждающимся
литераторам и ученым". Ему помогал сам Император. В те времена писателям
посылали такие приглашения: "Окажите нам честь Ваши книги глубоко повлияли
на общественное со знание России..." А они - Гончаров, Достоевский отвечали:
"Да нет, что вы! Я еще не достоин..."
Уже мы пригласили таким образом двух за мечательных писателей - Федора
Углова и Ивана Дроздова, бронзовый бюст которого давно стоит в музее на
Поклонной горе с надписью: "Иван Дроздов - русский писатель". И вот теперь
приглашение я несу владыке (полторы странички писала всю ночь).
"Ваши статьи и книги, - сказано там, - сделали Вас властителем дум,
одним из самых талантливых и блестящих писателей современности. Позвольте
выразить искреннюю надежду, что ответ Ваш будет положительный, ибо, как
сказано в Библии, "зажженную свечу ставят не под спудом, а в под свечник,
чтобы светила всем..."
Я оставила письмо на вахте и отправилась до мой. Ехала где-то около
часа. Только вошла - зазвонил телефон: "Сейчас с Вами будет говорить
митрополит..."
- Анна Павловна? Здравствуйте, - я услышала мягкий и ясный голос. С
таким редким в наше время родным русским выговором. - Я получил Ваше письмо.
Спасибо. Я согласен, - просто сказал владыка.
- Да? Я очень рада. Но... мне ведь нужен Ваш официальный ответ.
- Хорошо. Приезжайте ко мне завтра на Каменный остров. Это ведь от вас
недалеко? Судя по номеру телефона - мы с Вами соседи. Вы на Петроградской
живете?
Когда на другой день я вошла в его парадный кабинет, он протянул мне
обратно мое письмо, где на уголке сверху было написано: "Согласен. 23.X.
1994 г. Митр.Иоанн".
Я не знаю писателя, который бы так просто отдал обратно написанные ему
слова признания и восхищения. На бланке с печатью. Этот человек жил по
каким-то другим, непонятным для нас законам.
И, надо сказать, люди, начиная общаться с ним, менялись как-то
незаметно для себя. У него было редкое умение вызывать из глубины души все
самое лучшее, что в тебе есть. Так, тот писатель, который раньше мог
позволить себе во время обсуждения наших дел сказать что-нибудь резкое, даже
выскочить, хлопнув дверью, сидел теперь, как отличник на любимом уроке.
Никто и ни на что уже не жаловался в Москву. А в конце концов писатели на
собрания организации стали ходить с женами и с детьми. Как на праздник.
...Просторный, медового цвета кабинет академика Углова в хирургической
клинике. Теперь, после пожара в Доме писателя, мы собираемся здесь. Владыка
в черной рясе, в белом клобуке, со сверкающей панагией на груди, сидит в
центре. Он говорит простые, ясные слова, но я опять отчетливо понимаю - этот
человек живет по каким-то другим, своим законам: "Спасибо за доверие,
которые вы оказали моему недостоинству... Писатель-то я, конечно, негодный,
но все-таки, если какое-то слово мое доходит до вас - я этому рад".
(Боже мой, что он говорит! И ведь он говорит это искренне. Какое
смирение и скромность! Его публичные проповеди собирают тысячи
благодарны-слушателей, и верующих, и атеистов, а книги "Битва за Россию",
"Самодержавие духа", "Одоление смуты" расходятся нарасхват, издаются и
переиздаются!)
"Слово писателя - оружие. Но оружием этим надо владеть. В своих
творениях надо выражать самое основное и главное. В нашем, русском человеке
надо возродить национальное самосознание, потому что последние десятилетия
Русь была в унижении. Русофобия расцветала, а русскому народу простору не
давалось... Почему мы сегодня находимся в таких трудных условиях? Потому что
мы еще не возродили своего русского самосознания..."
(Хорошо-то как, что все это слушает молодежь
- Гриша Углов с женой Сашенькой, Арина, дочка нашего писателя Анатолия
Стерликова, мои дочери
- Ольга и Лиза. С горящими глазами все они тихо сидят в дальнем уголке
кабинета. А в приоткрытых дверях возникают смущенные больные из клиники в
тапочках и халатах. За ними - молодые хирурги. Их все больше. Эти вообще,
по-моему, боятся дышать).
"Не такие уж мы дурачки, как нас иногда изображают люди,
нерасположенные к русскому народу. Русский человек имеет способности ко
всему. А самая главная наша способность - душевная доброта и сочувствие,
участие в беде и страданиях... Желаю, чтобы наши с вами труды были
направлены к духовному возрождению и обновлению нашей Святой Руси. Помощи
вам Божией в этом деле!"
...Этот человек удивлял меня все больше и больше. При всей своей
огромной занятости он находил время участвовать в делах нашей организации
вдумчиво и серьезно. Читал книги писателей, которых мы собирались пригласить
в Союз.
Я приходила в особняк на Каменном острове. Теперь он принимал меня в
келье на втором этаже.
В простой рясе, в сиянии седых волос вокруг милого русского лица. В
руках книга Ивана Приймы "Голоса Сербии".
- Прочел. Понравилось. Он написал о Сербии правду, это главное.
- А Вы... почему Вы никогда и ничего не боитесь?
- Как же... Греха боюсь! - смеется он. - Боюсь... А чего ж еще бояться?
...Толпы людей. Они пришли проститься с митрополитом Иоанном... Мне
рассказывали, что из Москвы специально приехал скульптор Вячеслав Михайлович
Клыков. Который изваял памятник маршалу Жукову на Красной площади, памятник
Батюшкову в Вологде. Для него это была последняя возможность проститься с
одним из самых великих своих современников, с духовным вождем русского
народа. Несколько часов стоял Клыков на морозе, да так и не сумел пробиться.
Из храма выносили тех, кто потерял сознание. На снегу они приходили в
себя.
Городское радио вдруг объявило, что Свято-Троицкий собор будет открыт
всю ночь, в связи с тем, что слишком много жителей города хотят проститься
со своим митрополитом.
Глубокой ночью я вошла в главный собор Петербурга. Народу было все еще
много. Молодые люди в камуфляжной форме внимательно оглядывали каждого, кто
входил... Хор тихо пел "Вечную память". Горели свечи.
Именно в эту секунду, глядя на живые, трепетные огни, которые начали
неудержимо расплываться, я поняла, что владыку Иоанна мы потеряли... Но
Слово - и вправду оружие. Посильнее атомного. Поэтому Заступник - с нами!
Письма - это особый крест в земной жизни владыки. Один Господь ведает,
сколько чужой боли и беды, сколько скорбей и тревог отчаяния и надежды,
доверенных перу и бумаге, до велось вынести на своих немощных плечах
митрополиту Иоанну. Тяжкая болезнь или семейные неурядицы, нужда или поиски
оставалось только за благословением. Но владыка - ни в какую: "Экие вы!
Шифоньер я вам и сам смастерю. А деньги бедным должны пойти!" Так сам и
смастерил нам шкаф для одежды, пластиком отделал, красиво получилось!
Владыка очень любил пилить, строгать... На даче он все отпуска за
столярным станком проводил. И все молодых батюшек хотел к этому ремеслу
приучить... Изготавливал всякую утварь и мебель: и аналойчики, и полки, и
книжные шкафы... Две тумбочки мы даже сюда с собой в Петербург привезли ...
У владыки вообще было много талантов. Ко всему прочему он еще хорошо
разбирался в живописи, в иконописи, мог сам с натуры нарисовать человека, и
потому, должно быть, дозволял себе и с художниками поспорить.
Как-то на Дмитрия Солунского у нас в Самаре сгорел Покровский
кафедральный собор. Причем, что удивительно: огонь дошел до самой могилки
владыки Мануила, но там и остановился. Так вот: после пожара храм, конечно,
начали восстанавливать, ну и, разумеется, расписывать. Взялся за это
художник Василий (фамилии, к сожалению, я сейчас не вспомню). И вот владыка
принялся делать ему замечания: то не так, это не эдак... Тот, понятно,
протестовал, жаловался: он, мол, архиерей, вот пусть свое дело и знает, а я
- художник, я лучше его понимаю, как писать... А владыка все за свое, да еще
увещевает: "Не ершитесь, Вы потом и сами поймете, как надо..." И спустя
какое-то время наш Василий признался, что только благодаря владыке Иоанну он
понял, что такое церковная живопись: "А теперь иной раз пишешь икону, -
говорит, - сердцем чувствуешь: что-то не так! А что?! И спросить не у
кого..."
...Оглядывая свою жизнь близ владыки, только сейчас начинаешь понимать,
какого великого дара мы сподобились от Господа! Тут нет места случайности,
как обычно считают люди, далекие от веры. Во всем видна рука Провидения,
начиная с самой первой встречи с духовным отцом, тогда еще семинаристом,
недавно рукоположенным иереем, служившим в одной из саратовских церквей - на
моей родине.
Я ведь впервые его увидела четырехлетней девочкой. Когда меня в ту пору
спрашивали, кем я хочу быть, я всегда отвечала: "Батюшкой". Мама очень
пугалась, что я так говорю на людях, и, как могла, пыталась мне объяснить,
что ни девочки, ни женщины батюшками стать не могут. А я удивлялась: "Как же
так?! У нас в церкви девушка батюшкой служит!" - и указывала на будущего
владыку Иоанна, который внешним видом тогда и впрямь походил на девушку:
белолицый, с длинными кудрями...
Потом иерей Иоанн поступил в Ленинградскую духовную академию и пропал
из моего поля зрения но через семь лет мы встретились вновь - уже навсегда.
Он тогда попросил свою духовную дочь "Найди-ка мне Евгению с чадами!" (Ему в
Ленинград писала какая-то саратовская Евгения). А Анна Нестеровна (так звали
женщину) подумала, что речь идет о моей маме, и привела нас. Отец Иоанн
внимательно посмотрел на маму и сказал: "Не та. Но, наверное, так Богу
угодно". Мне было тогда 11 лет, но он разговаривал со мной как со взрослой и
сразу взял под свое руководство. С тех пор сорок лет минуло...
Когда я заканчивала школу, то никак не могла решить: учительницей мне
стать или врачом? Поехала советоваться к владыке Мануилу, который в то время
служил в Самаре. Но не успела я задать свой вопрос, как он истово
перекрестил меня и сказал: "Поступай в медицинский. Он-то, - кивнул
митрополит на проходившего невдалеке О.Иоанна, - больной-больной будет..."
Так и случилось. 29 лет продолжалось мое врачебное ухаживание за
владыкой, которого Господь оделил многочисленными хворями. После института
он благословил меня перебираться в Самару и держал на послушании: и ноты я
переписывала, и фотографией занималась, шила и вышивала облачения, и,
конечно, следила за его здоровьем... Когда диабет стал прогрессировать и мы
с таблеток перешли на инсулин, я оставила работу, чтобы быть ближе к владыке
и в любую минуту могла оказать ему помощь.
Его назначение в Ленинград мне, как врачу, было очень не по душе.
Климат здесь сырой, гнилой. И не зря я опасалась. В Самаре-то владыка
один-единственный раз в больницу попал, да и то из-за автокатастрофы, а
тут!.. Ну и когда мы все же переехали, я тут же отправилась в Сусанине - к
блаженной Любушке. Жалуюсь ей: "Не для владыки Иоанна этот город", - а она:
"Ничего, здесь он для народа послужит".
Воистину, это так и было. Наши блаженные о владыке верно говорили.
Самарская матушка Серафима, например, (она два года как умерла) еще ког-да-а
сказала: "Владыка Иоанн свой долг перед Богом выполнил. Он милостыней
живет," - значит, чтоб другие вокруг него спасались. А двадцать лет назад
эта же матушка и смерть его предсказала. В то время скоропостижно скончался
Уфимский митрополит Феодосии, а матушка Серафима возьми да и скажи: "Вот и
наш владыченька так: сердечко остановится - и все!.."
Впрочем, владыка и сам обладал даром прозорливости. К примеру, жила у
нас в Самаре матушка Феклуша. Она еще первое прославление мощей преподобного
Серафима Саровского видела - в 1903 году. И второе застала... Но на старости
лет она настолько немощной стала, что только в кровати и лежала. Мы за ней и
ухаживали. А когда переехали с владыкой в Ленинград, то ее взяла к себе наша
уборщица, Клава. "Я, - говорит, - за своей мамой не ходила, так сделаю это
для Феклуши..." И вот как-то однажды во время отпуска, который владыка почти
всегда проводил в Самаре, он решил навестить Феклушу. Пришли мы к ней. Она,
увидев владыку, расплакалась: "Владыченька, да сколько же мне жить-то еще?"
(А надо сказать, что слышала она очень плохо, так что приходилось кричать в
самое ухо). Владыка отвечает: "Недолго осталось, потерпи". Она не расслышала
и вновь спрашивает: "Сколько? Неделю?" "Три месяца," - говорит владыка.
Феклуша опять не поняла. Тогда я посоветовала Клаве: "Обведи ей число в
календаре и покажи". Она показала. Феклуша посмотрела - и успокоилась. И
ровно через три месяца, день в день, умерла...
Надежда Михайловна:
- Владыка на своем веку немало судеб обустроил. Он и нас с Валей свел.
Мы ведь как сестры Когда я первый раз пришла к нему, он говорил "Выйди на
улицу, там тебя встретит девушка, на тебя похожая, она и объяснит, что надо
делать".
Валентина Сергеевна:
- Нас до сих пор часто путают. Но вот что удивительно: два года назад я
с владыкой ездила в Псково-Печерский монастырь к старцу - отцу Иоанну
(Крестьянкину), и когда владыка вышел из кельи, тот вдруг обнял мою голову,
прижал к себе и говорит: "Валюша, ты сама запомни и Наденьке своей скажи:
два года будет очень плохо; только и будете думать - как выжить, как выжить?
Но потом легче станет... Вы - счастливые. Владыка Иоанн - архиерей Божией
милостью, вы его слушайте. Но сладости на земле не ищите..."
И опять сбылось пророческое слово. Здоровье владыки все ухудшалось, а с
27 февраля, когда он, попав в больницу, подхватил там грипп, а за ним и
пневмонию, мы уж и вовсе не чаяли, что он поднимется, и только и думали: как
выжить? как ему выжить? И еще думали: какие мы все-таки счастливые рядом с
владыкой.
А ведь, казалось бы, как он нас смирял! Мы за все эти годы, что в
Петербурге живем, толком ни поспать, ни поесть не могли; я в городе только к
храмам дороги и знаю, ничего другого не видела... Это лишь в последние
месяцы владыка вдруг стал давать нам послабления. В Петергоф отпустил...
Сколько мы с ним скорбей пережили! Но ведь и скорбями можно быть
счастливыми. А какими мы были счастливыми с нашим владыкой!
Надежда Михайловна:
- А я ведь тогда Вале не поверила - что отец Иоанн (Крестьянкин) про
меня упомянул да еще по имени назвал... Но случилось так, что я с самарским
телевидением тоже попала в Псково-Печерский монастырь. И старец встретил
меня такими словами: "Да ведь к нам сама Валечка приехала. А как там твоя
Наденька?" - и только тогда я поняла, что он обличает мое неверие. "Вот
видишь, - говорит, - даже я вас спутал". И про нашего владыку тоже сказал,
что тот - истинный архиерей Божий...
...Последние полгода мы в общем-то были готовы к тому, что с владыкой
может что-то случиться... В сентябре мы с ним вместе были в Москве. И я,
смотря на его нездоровье, все уговаривала:
"Владыко, Вам бы на покой, отдохнуть надо!" А он отвечал: "С креста,
Надежда, не сходят. С него снимают. Вот скажут мне: "Уйди!" - я уйду, но по
своей воле - никогда!"
Я его еще тогда спросила: "Владыко, ну а если с Вами не приведи Господь
что случится? Вы хоть скажите, где Вас хоронить?" Раньше-то, в Самаре, он
частенько поговаривал, что хорошо бы ему лечь рядом с дедушкой (это он так
владыку Мануила называл). А тут вдруг отвечает: "Да мне все равно".
"Владыко, - взмолилась я, - да ведь нам-то не все равно!" "Ну ничего, -
говорит, - те, кто меня любит, ко мне приедут. А вам что скорбеть? У вас в
Самаре могилка владыки Мануила есть, он великий угодник Христов!"
Валентина Сергеевна:
- Дивны дела Божий! У гроба владыки Иоанна и исцеления начались. Об
одном таком случае скажу:
приезжала на похороны матушка Мария. Рука у нее много времени была
темная, опухшая, и ничего ей не помогало. Ночь она молилась у гроба,
прощалась с владыкой, а перед выносом тела ей вдруг подумалось: приложу-ка я
свою руку к нему... И - уезжала с похорон уже совершенно здоровой... Были и
другие случаи, но люди просили их имен не называть..
Конечно, тяжело нам без владыки. Да и никак не верится, что его больше
нет с нами. Но я вспоминаю, как он уезжал из Самары. Все в храме тогда
плакали: "Да как же мы будем без Вас?" А владыка отвечал: "Дети мои! Я не
хочу, чтобы мой образ за слонял в ваших сердцах Лик Христа! Я всего лишь Его
проводник. А Господь всегда и повсюду с вами".
Я вспоминаю эти слова - и на душе становится легче...
x x x
"Славим Тебя, Боже, славим, ибо близко имя Твое, возвещают чудеса
Твои"(Пс.74:2). Ты, Господи, явил опустошенной России угодника и
молитвенника Своего, и в немощи его приоткрыл силу и славу Твою, даруя
великую радость и упование на возможное воскресение Святой Руси и нас,
грешных.
Мы все еще скорбим о нашей общей утрате. Но и скорбя, мы говорим вместе
с апостолом Павлом: "Хвалимся и скорбями, потому что любовь Божия излилась в
сердца наши..." (Рим.5:3,5).
Воспоминания иеромонаха Пахомия (Трегулова), настоятеля Воскресенского
храма Санкт-Петербурга, келейника митрополита Иоанна
Санкт-Петербургская епархия поначалу не слишком доброжелательно приняла
митрополита Иоанна. Люди ведь как себе представляют "правильного" архиерея?
Сильным, властным! А тут приехал в столичный город какой-то немощный
старичок с простоватым, добродушным лицом - какой из него архиерей?! Прозвищ
ему сразу надавали - "дедушка Мазай", "блаженный" и прочее... Впрочем, дело
и похлеще прозвищ случалось. Бывало, что звонили анонимы прямо в резиденцию
и наговаривали новоназначенному митрополиту столько оскорблений, что
приходилось вмешиваться другим... Но мало-помалу отношение к владыке
менялось, теплело. У него ведь было огромное сердце, огромная в нем любовь,
которая вмещала всех, в том числе и гонителей. А настоящая любовь всегда
сильнее зла...
Да и властью владыка обладал. Власть ведь разная бывает. Земную мы все
хорошо знаем, а небесную порой и мудрый не различит. На митрополите Иоанне
почивала власть не от мира сего, поэтому его часто и воспринимали за
наивного простачка. Поначалу попадался на эту удочку и я. Бывало, начнет
владыка о чем-то говорить, мне покажется это наивным, я и встряну: "Да как
же такое может быть? Это же не так!" - и когда он начнет растолковывать, то
такая в нем глубина знаний открывается, что становится стыдно самого себя,
своей самонадеянности.
Я не знаю, почему владыка взял меня к себе, почему полюбил, как сына, и
ничего не требовал взамен... Я считаю это подарком жизни - и все.
Я тогда служил дьяконом в Шлиссельбурге только что назначенный
митрополит объезжал епархию и заодно подыскивал, с кем бы он мог порыбачить
на новом месте. Владыка ведь был рыбаком Я тоже рыбак. Вот мне и поручили
сопровождать митрополита на Ладогу. Наловили мы рыбы. Я думал, что на этом
мои обязанности и кончатся. Но владыка приехал еще... Ну и, конечно, пока мы
сидели с удочками, я рассказывал ему, как идет строительство храма в
Шлиссельбурге, какие у нас проблемы... Владыка все внимательно выслушивал,
расспрашивал, а зимой (или ранней весной) 91-го решил назначить меня
настоятелем Воскресенского храма и предложил поселиться в архиерейском доме.
Сам я на это не напрашивался, но и сопротивляться не стал. Тогда, я помню,
дежурил у владыки в больнице, и вдруг он спросил: "Ну как, монашеские
облачения у тебя готовы? "Да мы ведь говорили, что не надо с этим спешить",
- удивился я. "Пора", - отвечает. И я принял постриг и рукоположение в
священники.
К тому моменту, когда я принял Воскресенский храм, от него одна коробка
оставалась: ни отопление, ни электричество, ни канализация - ничего не было
подведено. Но владыка сказал мне: "Ничего, ты справишься", - и под его
архиерейским покровом и с Божией помощью я, действительно, как-то сумел
восстановить храм. Теперь по воскресеньям у нас до тысячи человек
собираются...
Потом мы с владыкой "воевали" за храм в Колпино, где настоятель
О.Владимир (Коваль) предпочел заниматься производством и отказывался
подчиняться митрополиту. Это тогда про меня писали, что я якобы дверь в храм
ногой вышибал, а про владыку - что он де настоятеля избил (можно себе такое
хотя бы помыслить про нашего владыку?!)... А потом и еще один храм
возвращали епархии... Так, "в боях", и укреплялись наши отношения...
Келейником как таковым я, собственно, никогда и не был. Владыка давал
мне разные поручения по епархии, кроме того, я занимался оргтехникой в
резиденции, снимал на видеокамеру все значимые события в жизни епархии... А
потом восстановление Воскресенского храма и службы стали занимать все мое
время, так что в последние месяцы мы с владыкой и виделись-то только утром и
вечером - когда я принимал его благословение...
А поначалу я и на приемах владыки присутствовал. И все удивлялся, как
он "не по-начальственному" их проводит. Ведь к прежним митрополитам попасть
можно было только с наиболее важными, стратегическими для епархии вопросами,
а владыка Иоанн принимал всех. Любая старушка могла пожаловаться ему на
соседку, которая жить не дает, или на пьющего сына... Точных часов приема у
него не было. Начало - в десять, а окончание - когда последний посетитель
уйдет. Многие над владыкой посмеивались: "Попов, что ли, на приходах нет?
Пусть посылает к ним с их бытовыми проблемами!" Но митрополит своей практики
не менял и каждого приходящего к нему утешал, чем мог...
Он был прост во всем: простой была пища, простым - обхождение. В
архиерейском доме вообще царили очень родственные, семейные отношения. Порой
он, конечно, бывал с нами строг - но таким и должен быть любящий отец. За
проступки он строго взыскивал, но, наказав, - терпеливо ждал покаяния, чтобы
простить от всего сердца... При этом была в нем такая духовная сила, что я
чувствовал себя как за каменной стеной. Все мои духовные скорби он тянул на
себе. Я всегда ощущал, что у него к небу путь короткий, и если бы не владыка
- не знаю, как бы я и выжил...
Молитвенник он был сильный. Молился благочестиво. И после каждого
правила столь же благоговейно прикладывался к святыням, которых в его святом
уголке было множество: и частицы мощей и кусочки облачений угодников Божиих,
и святыни из Иерусалима... Это был какой-то особый процесс, который всегда
проходил как таинство...
Знал ли владыка о силе своих молитв? Думаю что нет. Во всяком случае,
когда мы говорили о благодатных исцелениях, вразумлениях, предсказаниях -
митрополит изумлялся: и как это Господь совершает чудеса по молитвам
избранников Своих?! Если люди благодарили его за молитвенную помощь тоже
удивлялся. И когда в Псково-Печерском монастыре О.Иоанн (Крестьянкин)
сказал, что владыка угадал его мысли - он радовался, как ребенок...
Но, наверное, такое незнание и есть признак духовности, святости. Ведь
в житиях святых мы видим примеры того, как угодники Божий, творя чудеса,
даже не догадывались об этом. Так, один старец, уйдя в затвор, решил никого
более из мира не принимать. Но одна женщина, сильно скорбевшая о кончине
своего ребенка, все же решилась прийти к его келье и, увидев, что она не
заперта, подложила туда труп младенца. Дверь при этом скрипнула, и
затворник, не оглядываясь, гневно произнес: "Я же сказал, что более никого
не принимаю! Кто там лежит? Выйди вон!" И - ребенок встал и вышел, а старец
продолжил молитву.
...Чувствовал ли владыка предстоящую смерть? Не могу сказать
определенно. Возможно, и чувствовал, но ведь он никогда не перекладывал
своих скорбей на плечи других... Во всяком случае еще нынешней весной,
оказавшись в больнице, он вдруг сказал: "Пора готовиться к смерти". Я,
конечно, протестовал (для меня вообще такие разговоры тяжелы), но владыка
попросил читать ему его дневники: день за днем, всю жизнь... Видимо, чтобы
еще раз проверить ее перед кончиной...
Впрочем, я до сих пор не ощущаю, что он ушел от нас. Наоборот: ощущаю
его живое присутствие. И то же чувствует наш храмовый иподиакон Юрий. Это
чувство, должно быть, знакомо всем, кто любил и продолжает любить владыку
Иоанна.
Воспоминания Анны Радзивилл, секретаря Правления Союза писателей
России, руководителя Ленинградской областной организации СП России
Мы потеряли Заступника. В такое тяжелое время... Этот человек тихо
изумлял меня при каждой встрече.
Осень прошлого года, багряная, роскошная - конец октября. Я быстро иду
через старый парк, к духовной академии, но разглядывать ее красоты мне
некогда: очень я волнуюсь - несу письмо митрополиту Иоанну от Ленинградской
организации Союза писателей России.
Дело, с которым я направляюсь, новое и необычное. Вот несколько слов о
его предыстории.
Мы не захотели больше терпеть уродливую практику, которую ввел Горький:
прежде, чем писателя примут в Союз, он должен чуть ли не с кулаками
доказывать, что он этого Союза достоин. Ему отказывают - Литфонд не
резиновый. Он упирается, трясет заявлением: "Пустите меня, я талантливый!"
"Давайте подождем до следующей книги", - отвечают ему уклончиво те, у кого
кулаки оказались покрепче. Такой способ вступления просто гарантировал, что
в Союз пролезут люди, далекие от литературы. Именно из-за этого в нашей
стране раньше было десять тысяч писателей. Зато те, кто унижаться не
захотел, оставались за бортом наверняка. Сегодня мало к помнит уже, что ни
Маяковский, ни Булгаков поч" то членами Союза писателей не были.
Сколько можно было унижать литератора?
Поэтому теперь мы в писатели приглашаем Возродили (не нарушая Устава)
тот старинный и благородный порядок приема, который был, когда Союз
писателей России назывался еще "Обществом для пособия нуждающимся
литераторам и ученым". Ему помогал сам Император. В те времена писателям
посылали такие приглашения: "Окажите нам честь Ваши книги глубоко повлияли
на общественное со знание России..." А они - Гончаров, Достоевский отвечали:
"Да нет, что вы! Я еще не достоин..."
Уже мы пригласили таким образом двух за мечательных писателей - Федора
Углова и Ивана Дроздова, бронзовый бюст которого давно стоит в музее на
Поклонной горе с надписью: "Иван Дроздов - русский писатель". И вот теперь
приглашение я несу владыке (полторы странички писала всю ночь).
"Ваши статьи и книги, - сказано там, - сделали Вас властителем дум,
одним из самых талантливых и блестящих писателей современности. Позвольте
выразить искреннюю надежду, что ответ Ваш будет положительный, ибо, как
сказано в Библии, "зажженную свечу ставят не под спудом, а в под свечник,
чтобы светила всем..."
Я оставила письмо на вахте и отправилась до мой. Ехала где-то около
часа. Только вошла - зазвонил телефон: "Сейчас с Вами будет говорить
митрополит..."
- Анна Павловна? Здравствуйте, - я услышала мягкий и ясный голос. С
таким редким в наше время родным русским выговором. - Я получил Ваше письмо.
Спасибо. Я согласен, - просто сказал владыка.
- Да? Я очень рада. Но... мне ведь нужен Ваш официальный ответ.
- Хорошо. Приезжайте ко мне завтра на Каменный остров. Это ведь от вас
недалеко? Судя по номеру телефона - мы с Вами соседи. Вы на Петроградской
живете?
Когда на другой день я вошла в его парадный кабинет, он протянул мне
обратно мое письмо, где на уголке сверху было написано: "Согласен. 23.X.
1994 г. Митр.Иоанн".
Я не знаю писателя, который бы так просто отдал обратно написанные ему
слова признания и восхищения. На бланке с печатью. Этот человек жил по
каким-то другим, непонятным для нас законам.
И, надо сказать, люди, начиная общаться с ним, менялись как-то
незаметно для себя. У него было редкое умение вызывать из глубины души все
самое лучшее, что в тебе есть. Так, тот писатель, который раньше мог
позволить себе во время обсуждения наших дел сказать что-нибудь резкое, даже
выскочить, хлопнув дверью, сидел теперь, как отличник на любимом уроке.
Никто и ни на что уже не жаловался в Москву. А в конце концов писатели на
собрания организации стали ходить с женами и с детьми. Как на праздник.
...Просторный, медового цвета кабинет академика Углова в хирургической
клинике. Теперь, после пожара в Доме писателя, мы собираемся здесь. Владыка
в черной рясе, в белом клобуке, со сверкающей панагией на груди, сидит в
центре. Он говорит простые, ясные слова, но я опять отчетливо понимаю - этот
человек живет по каким-то другим, своим законам: "Спасибо за доверие,
которые вы оказали моему недостоинству... Писатель-то я, конечно, негодный,
но все-таки, если какое-то слово мое доходит до вас - я этому рад".
(Боже мой, что он говорит! И ведь он говорит это искренне. Какое
смирение и скромность! Его публичные проповеди собирают тысячи
благодарны-слушателей, и верующих, и атеистов, а книги "Битва за Россию",
"Самодержавие духа", "Одоление смуты" расходятся нарасхват, издаются и
переиздаются!)
"Слово писателя - оружие. Но оружием этим надо владеть. В своих
творениях надо выражать самое основное и главное. В нашем, русском человеке
надо возродить национальное самосознание, потому что последние десятилетия
Русь была в унижении. Русофобия расцветала, а русскому народу простору не
давалось... Почему мы сегодня находимся в таких трудных условиях? Потому что
мы еще не возродили своего русского самосознания..."
(Хорошо-то как, что все это слушает молодежь
- Гриша Углов с женой Сашенькой, Арина, дочка нашего писателя Анатолия
Стерликова, мои дочери
- Ольга и Лиза. С горящими глазами все они тихо сидят в дальнем уголке
кабинета. А в приоткрытых дверях возникают смущенные больные из клиники в
тапочках и халатах. За ними - молодые хирурги. Их все больше. Эти вообще,
по-моему, боятся дышать).
"Не такие уж мы дурачки, как нас иногда изображают люди,
нерасположенные к русскому народу. Русский человек имеет способности ко
всему. А самая главная наша способность - душевная доброта и сочувствие,
участие в беде и страданиях... Желаю, чтобы наши с вами труды были
направлены к духовному возрождению и обновлению нашей Святой Руси. Помощи
вам Божией в этом деле!"
...Этот человек удивлял меня все больше и больше. При всей своей
огромной занятости он находил время участвовать в делах нашей организации
вдумчиво и серьезно. Читал книги писателей, которых мы собирались пригласить
в Союз.
Я приходила в особняк на Каменном острове. Теперь он принимал меня в
келье на втором этаже.
В простой рясе, в сиянии седых волос вокруг милого русского лица. В
руках книга Ивана Приймы "Голоса Сербии".
- Прочел. Понравилось. Он написал о Сербии правду, это главное.
- А Вы... почему Вы никогда и ничего не боитесь?
- Как же... Греха боюсь! - смеется он. - Боюсь... А чего ж еще бояться?
...Толпы людей. Они пришли проститься с митрополитом Иоанном... Мне
рассказывали, что из Москвы специально приехал скульптор Вячеслав Михайлович
Клыков. Который изваял памятник маршалу Жукову на Красной площади, памятник
Батюшкову в Вологде. Для него это была последняя возможность проститься с
одним из самых великих своих современников, с духовным вождем русского
народа. Несколько часов стоял Клыков на морозе, да так и не сумел пробиться.
Из храма выносили тех, кто потерял сознание. На снегу они приходили в
себя.
Городское радио вдруг объявило, что Свято-Троицкий собор будет открыт
всю ночь, в связи с тем, что слишком много жителей города хотят проститься
со своим митрополитом.
Глубокой ночью я вошла в главный собор Петербурга. Народу было все еще
много. Молодые люди в камуфляжной форме внимательно оглядывали каждого, кто
входил... Хор тихо пел "Вечную память". Горели свечи.
Именно в эту секунду, глядя на живые, трепетные огни, которые начали
неудержимо расплываться, я поняла, что владыку Иоанна мы потеряли... Но
Слово - и вправду оружие. Посильнее атомного. Поэтому Заступник - с нами!
Письма - это особый крест в земной жизни владыки. Один Господь ведает,
сколько чужой боли и беды, сколько скорбей и тревог отчаяния и надежды,
доверенных перу и бумаге, до велось вынести на своих немощных плечах
митрополиту Иоанну. Тяжкая болезнь или семейные неурядицы, нужда или поиски