Страница:
Ее квалификацию историка подтверждают ее труды по...
ГАЛАКТИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ.
Глава 1
Ванде было уже почти восемь лет по стандартному Галактическому времени. Она была страшная кокетка — настоящая маленькая леди с густыми прямыми каштановыми волосами и голубыми глазами, которые, правда, становились все темнее и со временем должны были превратиться, скорее всего, в карие, как у отца.
Из головы у девочки не выходило одно число — шестьдесят.
Ужасно большое число! Скоро у дедушки день рождения, и ему исполнится шестьдесят, а ведь это так много! Вдобавок прошлой ночью ей приснился такой нехороший сон...
Ванда решила пойти поискать маму, чтобы спросить у нее, что может означать ее сон.
Маму найти оказалось нетрудно. Она была у дедушки и говорила с ним, ну конечно, про день рождения, про что же еще? Ванда растерялась. При дедушке ей было неловко расспрашивать маму про сон.
Замешательство девочки не укрылось от матери.
— Одну минуточку, Хари, — сказала она, прервав разговор, — я только узнаю, что так беспокоит Ванду. Что тебе, малышка?
Ванда потянула мать за руку.
— Ма, я тебе потом скажу. Только тебе.
Манелла с улыбкой обернулась к Селдону.
— Видишь, как рано это начинается, Хари? Своя жизнь. Свои трудности. Ванда, пойдем к тебе, детка?
— Да, мама, — проговорила Ванда с явным облегчением.
Взявшись за руки, они прошли в детскую, и Манелла спросила:
— Ну, что случилось, Ванда?
— Это из-за дедушки, мама.
— Из-за дедушки? Вот уж не поверю, чтобы он сделал тебе что-то дурное!
— Он не... — и глаза Ванды наполнились слезами. — Он умрет?
— Твой дедушка? Чего это ты вдруг, Ванда?
— Ему будет шестьдесят. Он такой старенький.
— Вовсе нет! Он уже не молодой, конечно, но и не старый. Люди живут до восьмидесяти, до девяноста, даже до ста лет — а дедушка у нас еще знаешь какой крепкий и здоровый? Он еще долго проживет.
— Ты точно знаешь? — всхлипнула Ванда.
Манелла обняла дочку за плечики и посмотрела ей прямо в глаза.
— Послушай, Ванда, когда-нибудь мы все должны умереть. Помнишь, я тебе уже говорила? И все-таки не стоит горевать об этом, покуда это «когда-нибудь» еще очень далеко, — ласково проговорила Манелла, утирая бегущие по щекам Ванды слезы. — Дедушка еще долго проживет. Ты подрастешь, станешь совсем взрослая, а он еще будет живой даже тогда, когда у тебя уже будут свои детки. Вот посмотришь. А теперь пойдем. Я хочу, чтобы ты поговорила с дедушкой.
Ванда снова всхлипнула и кивнула.
Когда они вернулись к Селдону, он сочувственно посмотрел на внучку и поинтересовался:
— Что такое стряслось, Ванда? Чем ты так расстроена?
Ванда покачала головой.
Селдон перевел взгляд на Манеллу.
— Что с ней, Манелла?
— Пусть сама скажет.
Селдон сел в кресло и похлопал ладонью по колену.
— Подойди ко мне, Ванда. Сядь и расскажи мне, что за беда такая.
Ванда забралась к деду на колени, еще немного повсхлипывала и, протирая глаза кулачком, пробормотала:
— Мне страшно. Я боюсь.
— Ну-ну, не надо бояться. Расскажи все скорее своему старенькому дедушке.
Манелла поморщилась:
— Не то слово.
Селдон удивленно взглянул на нее.
— Какое? «Дедушка»?
— Нет. «Старенький».
Стоило Ванде услышать слово «старенький», как она снова залилась слезами.
— Да, дедушка, да, ты старенький!
— Ну, конечно. Мне шестьдесят, малышка.
Он крепко обнял Ванду, прижал к себе, наклонился и прошептал:
— Я ведь тоже этому не рад, Ванда. Знаешь, как я тебе завидую — тебе еще и восьми нет.
— У тебя все волосики седые, дедуля...
— Ну, они не всегда такими были. Я только недавно поседел.
— Раз волосики седые, значит, ты скоро умрешь, дедуля...
Селдон был ошеломлен.
— Да что такое стряслось? — изумленно спросил он у Манеллы.
— Понятия не имею. Не знаю, что это вдруг на нее нашло.
— Сон плохой видела... — всхлипнула Ванда.
Селдон прокашлялся.
— Ну, Ванда, что такое «плохой сон»? Нам всем плохие сны порой снятся. И ничего в этом нет страшного. Это даже хорошо, детка. Просыпаешься и понимаешь, как все хорошо на самом деле.
— А я видела сон, что ты умрешь! — не унималась Ванда.
— Понимаю, понимаю, детка. Смерть часто снится, но не надо так огорчаться. Это ничего не значит. Ну, погляди на меня. Разве ты не видишь, какой я живой, веселый? Ну, смотри, я улыбаюсь. Разве я похож на умирающего? Ну, похож?
— Н-нет...
— Ну вот и славно. А теперь пойди-ка поиграй и забудь про все эти глупости. У меня день рожденья, и мы все отлично повеселимся. Ну, давай ступай к себе, малышка.
Ванда ушла, улыбнувшись сквозь слезы, а Манеллу Селдон попросил остаться.
Из головы у девочки не выходило одно число — шестьдесят.
Ужасно большое число! Скоро у дедушки день рождения, и ему исполнится шестьдесят, а ведь это так много! Вдобавок прошлой ночью ей приснился такой нехороший сон...
Ванда решила пойти поискать маму, чтобы спросить у нее, что может означать ее сон.
Маму найти оказалось нетрудно. Она была у дедушки и говорила с ним, ну конечно, про день рождения, про что же еще? Ванда растерялась. При дедушке ей было неловко расспрашивать маму про сон.
Замешательство девочки не укрылось от матери.
— Одну минуточку, Хари, — сказала она, прервав разговор, — я только узнаю, что так беспокоит Ванду. Что тебе, малышка?
Ванда потянула мать за руку.
— Ма, я тебе потом скажу. Только тебе.
Манелла с улыбкой обернулась к Селдону.
— Видишь, как рано это начинается, Хари? Своя жизнь. Свои трудности. Ванда, пойдем к тебе, детка?
— Да, мама, — проговорила Ванда с явным облегчением.
Взявшись за руки, они прошли в детскую, и Манелла спросила:
— Ну, что случилось, Ванда?
— Это из-за дедушки, мама.
— Из-за дедушки? Вот уж не поверю, чтобы он сделал тебе что-то дурное!
— Он не... — и глаза Ванды наполнились слезами. — Он умрет?
— Твой дедушка? Чего это ты вдруг, Ванда?
— Ему будет шестьдесят. Он такой старенький.
— Вовсе нет! Он уже не молодой, конечно, но и не старый. Люди живут до восьмидесяти, до девяноста, даже до ста лет — а дедушка у нас еще знаешь какой крепкий и здоровый? Он еще долго проживет.
— Ты точно знаешь? — всхлипнула Ванда.
Манелла обняла дочку за плечики и посмотрела ей прямо в глаза.
— Послушай, Ванда, когда-нибудь мы все должны умереть. Помнишь, я тебе уже говорила? И все-таки не стоит горевать об этом, покуда это «когда-нибудь» еще очень далеко, — ласково проговорила Манелла, утирая бегущие по щекам Ванды слезы. — Дедушка еще долго проживет. Ты подрастешь, станешь совсем взрослая, а он еще будет живой даже тогда, когда у тебя уже будут свои детки. Вот посмотришь. А теперь пойдем. Я хочу, чтобы ты поговорила с дедушкой.
Ванда снова всхлипнула и кивнула.
Когда они вернулись к Селдону, он сочувственно посмотрел на внучку и поинтересовался:
— Что такое стряслось, Ванда? Чем ты так расстроена?
Ванда покачала головой.
Селдон перевел взгляд на Манеллу.
— Что с ней, Манелла?
— Пусть сама скажет.
Селдон сел в кресло и похлопал ладонью по колену.
— Подойди ко мне, Ванда. Сядь и расскажи мне, что за беда такая.
Ванда забралась к деду на колени, еще немного повсхлипывала и, протирая глаза кулачком, пробормотала:
— Мне страшно. Я боюсь.
— Ну-ну, не надо бояться. Расскажи все скорее своему старенькому дедушке.
Манелла поморщилась:
— Не то слово.
Селдон удивленно взглянул на нее.
— Какое? «Дедушка»?
— Нет. «Старенький».
Стоило Ванде услышать слово «старенький», как она снова залилась слезами.
— Да, дедушка, да, ты старенький!
— Ну, конечно. Мне шестьдесят, малышка.
Он крепко обнял Ванду, прижал к себе, наклонился и прошептал:
— Я ведь тоже этому не рад, Ванда. Знаешь, как я тебе завидую — тебе еще и восьми нет.
— У тебя все волосики седые, дедуля...
— Ну, они не всегда такими были. Я только недавно поседел.
— Раз волосики седые, значит, ты скоро умрешь, дедуля...
Селдон был ошеломлен.
— Да что такое стряслось? — изумленно спросил он у Манеллы.
— Понятия не имею. Не знаю, что это вдруг на нее нашло.
— Сон плохой видела... — всхлипнула Ванда.
Селдон прокашлялся.
— Ну, Ванда, что такое «плохой сон»? Нам всем плохие сны порой снятся. И ничего в этом нет страшного. Это даже хорошо, детка. Просыпаешься и понимаешь, как все хорошо на самом деле.
— А я видела сон, что ты умрешь! — не унималась Ванда.
— Понимаю, понимаю, детка. Смерть часто снится, но не надо так огорчаться. Это ничего не значит. Ну, погляди на меня. Разве ты не видишь, какой я живой, веселый? Ну, смотри, я улыбаюсь. Разве я похож на умирающего? Ну, похож?
— Н-нет...
— Ну вот и славно. А теперь пойди-ка поиграй и забудь про все эти глупости. У меня день рожденья, и мы все отлично повеселимся. Ну, давай ступай к себе, малышка.
Ванда ушла, улыбнувшись сквозь слезы, а Манеллу Селдон попросил остаться.
Глава 2
— Как ты думаешь, откуда у Ванды такие мысли, Манелла? — спросил Селдон невестку.
— Ну, Хари, мало ли откуда? У нее был сальванийский геккончик и умер, помнишь? У одной из ее подружек отец погиб в катастрофе, а уж по головизору она каждый день видит, как кто-то умирает. Невозможно растить ребенка под колпаком, чтобы он ничего не знал о смерти. Да я и не собиралась ничего от нее скрывать. Смерть — естественная и неотъемлемая часть жизни, и она должна это понять.
— Я не говорю о смерти вообще, Манелла. Я говорю о своей смерти. Почему она вдруг заговорила об этом?
Манелла растерялась. Селдон был ей очень дорог. «Господи, как же сказать, чтобы не обидеть?» — подумала она. А не говорить тоже было нельзя.
— Хари, — сказала она, — только не обижайся, но ты сам виноват.
— Я?
— Конечно! Ты в последнее время только о том и говорил, что тебе скоро шестьдесят, и направо и налево жаловался, какой ты уже старый. И юбилей-то твой устраивается, в основном, для того, чтобы переубедить тебя и утешить.
— А ты думаешь, это так уж весело, когда тебе шестьдесят? — пробурчал Селдон. — Вот погоди! — шутливо погрозил он пальцем Манелле. — Доживешь до моих лет, сама увидишь, каково это.
— Увижу, если повезет. Некоторые и до шестидесяти не доживают. И все-таки чему удивляться, если ты то и дело сбиваешься на то, что тебе шестьдесят, что ты совсем старый? Конечно, это пугает и огорчает бедную девочку. Она такая впечатлительная.
Селдон вздохнул и сокрушенно покачал головой.
— Прости меня, Манелла, но мне и правда невесело. Посмотри на мои руки. Они все в старческих пятнах, и скоро перестанут гнуться. Да, Манелла, о геликонской борьбе говорить не приходится. Теперь меня грудной младенец пальчиком повалит.
— Не понимаю, чем ты так уж отличаешься от других людей твоего возраста? Голова, у тебя, по крайней мере, работает превосходно. Не ты ли сам так любишь повторять, что это самое главное?
— Знаю. Все так. Но состояние моего тела вгоняет меня в тоску.
Манелла понимающе кивнула и проговорила с едва заметной иронией:
— Понятное дело, ведь Дорс-то, похоже, совсем не старится.
— Ну да, ну да, вот я и думаю... — занервничал Селдон и отвел взгляд.
Несомненно, он не хотел переводить разговор на эту тему.
Манелла заботливо и одновременно пытливо смотрела на свекра. Его беда была в том, что он ничего не понимал в детях, да и в людях вообще, если на то пошло. Трудно даже было представить, как он сумел пробыть целых десять лет на посту премьер-министра при прежнем императоре, совершенно не разбираясь в людях.
Конечно, он весь в своей психоистории, а она учитывает интересы квадриллионов людей, что в конечном счете означает — ничьи, никого конкретно. Да и как ему разбираться в психологии ребенка, если он ни с кем, кроме Рейча, не общался, да и Рейча нашел, когда тому было уже двенадцать? Теперь у него есть Ванда, и она для него — настоящая загадка и, скорее всего, загадкой останется.
Манелла думала о Селдоне с любовью, ощущая непреодолимое желание защитить его от мира, которого тот не понимал. Пожалуй, это было единственное, на чем они сошлись со свекровью, Дорс Венабили, — именно на желании защитить Хари Селдона.
Десять лет назад Манелла спасла жизнь Селдона. Как ни странно. Дорс восприняла это как посягательство на собственные права и до сих пор не простила Манеллу. А Селдон, со своей стороны, тоже в каком-то смысле спас жизнь Манеллы.
Она закрыла глаза и вспомнила все так отчетливо, словно сегодня был тот самый день...
— Ну, Хари, мало ли откуда? У нее был сальванийский геккончик и умер, помнишь? У одной из ее подружек отец погиб в катастрофе, а уж по головизору она каждый день видит, как кто-то умирает. Невозможно растить ребенка под колпаком, чтобы он ничего не знал о смерти. Да я и не собиралась ничего от нее скрывать. Смерть — естественная и неотъемлемая часть жизни, и она должна это понять.
— Я не говорю о смерти вообще, Манелла. Я говорю о своей смерти. Почему она вдруг заговорила об этом?
Манелла растерялась. Селдон был ей очень дорог. «Господи, как же сказать, чтобы не обидеть?» — подумала она. А не говорить тоже было нельзя.
— Хари, — сказала она, — только не обижайся, но ты сам виноват.
— Я?
— Конечно! Ты в последнее время только о том и говорил, что тебе скоро шестьдесят, и направо и налево жаловался, какой ты уже старый. И юбилей-то твой устраивается, в основном, для того, чтобы переубедить тебя и утешить.
— А ты думаешь, это так уж весело, когда тебе шестьдесят? — пробурчал Селдон. — Вот погоди! — шутливо погрозил он пальцем Манелле. — Доживешь до моих лет, сама увидишь, каково это.
— Увижу, если повезет. Некоторые и до шестидесяти не доживают. И все-таки чему удивляться, если ты то и дело сбиваешься на то, что тебе шестьдесят, что ты совсем старый? Конечно, это пугает и огорчает бедную девочку. Она такая впечатлительная.
Селдон вздохнул и сокрушенно покачал головой.
— Прости меня, Манелла, но мне и правда невесело. Посмотри на мои руки. Они все в старческих пятнах, и скоро перестанут гнуться. Да, Манелла, о геликонской борьбе говорить не приходится. Теперь меня грудной младенец пальчиком повалит.
— Не понимаю, чем ты так уж отличаешься от других людей твоего возраста? Голова, у тебя, по крайней мере, работает превосходно. Не ты ли сам так любишь повторять, что это самое главное?
— Знаю. Все так. Но состояние моего тела вгоняет меня в тоску.
Манелла понимающе кивнула и проговорила с едва заметной иронией:
— Понятное дело, ведь Дорс-то, похоже, совсем не старится.
— Ну да, ну да, вот я и думаю... — занервничал Селдон и отвел взгляд.
Несомненно, он не хотел переводить разговор на эту тему.
Манелла заботливо и одновременно пытливо смотрела на свекра. Его беда была в том, что он ничего не понимал в детях, да и в людях вообще, если на то пошло. Трудно даже было представить, как он сумел пробыть целых десять лет на посту премьер-министра при прежнем императоре, совершенно не разбираясь в людях.
Конечно, он весь в своей психоистории, а она учитывает интересы квадриллионов людей, что в конечном счете означает — ничьи, никого конкретно. Да и как ему разбираться в психологии ребенка, если он ни с кем, кроме Рейча, не общался, да и Рейча нашел, когда тому было уже двенадцать? Теперь у него есть Ванда, и она для него — настоящая загадка и, скорее всего, загадкой останется.
Манелла думала о Селдоне с любовью, ощущая непреодолимое желание защитить его от мира, которого тот не понимал. Пожалуй, это было единственное, на чем они сошлись со свекровью, Дорс Венабили, — именно на желании защитить Хари Селдона.
Десять лет назад Манелла спасла жизнь Селдона. Как ни странно. Дорс восприняла это как посягательство на собственные права и до сих пор не простила Манеллу. А Селдон, со своей стороны, тоже в каком-то смысле спас жизнь Манеллы.
Она закрыла глаза и вспомнила все так отчетливо, словно сегодня был тот самый день...
Глава 3
Это было через неделю после покушения на Клеона — о, что за кошмарная была неделя! Весь Трантор был в панике.
Хари Селдон оставался на посту премьер-министра, но властью, несомненно, больше не обладал. Пригласив к себе Манеллу Дюбанкуа, он сказал:
— Я хочу поблагодарить вас за спасение Рейча и меня. Извините, что не сказал вам этого раньше. Неделя выдалась, сами понимаете, — вздохнул он, — не самая легкая.
Манелла спросила:
— А что с этим безумцем, садовником?
— Он казнен! Без промедления! Без суда и следствия! Я пытался спасти его, утверждая, что он невменяем. Но меня и слушать никто не стал. Соверши он любое другое преступление, его недееспособность учли бы непременно, и он остался бы в живых. Его бы арестовали, судили, но пощадили бы. Но убить Императора...
Селдон обреченно покачал головой.
— Что же теперь будет, господин премьер-министр? — спросила Манелла.
— Я скажу вам, какие у меня предположения. Династии Энтанов конец. Сын Клеона не вступит на престол. Я думаю, он и сам этого не хочет. Он жутко боится покушения, и я его вполне понимаю и не сужу. Самое лучшее для него сейчас — удалиться в какое-нибудь из фамильных поместий во Внешних Мирах и жить там без хлопот. Как члену королевской семьи ему никто не будет чинить препон. А вот вам и мне вряд ли так повезет.
— То есть, сэр? — нахмурилась Манелла.
Селдон прокашлялся.
— Нет ничего проще, чем доказать, что вы убили Глеба Андорина, и он выронил бластер, затем попавший в руки Манделя Грубера, а тот воспользовался этим оружием для убийства Клеона. Следовательно, на вас ложится серьезная ответственность за участие в преступлении. Запросто могут сказать, что все было организовано.
— Но это глупо. Я же офицер службы безопасности и исполняла свой долг — делала то, что мне было приказано.
Селдон печально улыбнулся.
— Вы мыслите логически, а сейчас не время для логики. Теперь, в отсутствие законного наследника императорского престола, к власти наверняка придет военное правительство.
(Позднее, когда Манелла стала понемногу осознавать принципы психоистории, она гадала, прибег ли Селдон к каким-то вычислениям, дабы прогнозировать такой исход событий — ведь военное правление действительно было введено. Но тогда он о психоистории ни словом не обмолвился.)
— А если военное правительство придет к власти, — продолжал Селдон, — ему придется действовать исключительно жестко — подавлять всякие проявления недовольства и непослушания, принимать жесткие и радикальные меры, и тут будет не до логики, не до справедливости. И если они обвинят вас, мисс Дюбанкуа, вас казнят — не потому, что это было бы законно и справедливо, а просто для того, чтобы всем на Транторе заткнуть глотки.
Раз так, то и меня могут обвинить в участии в заговоре. В конце концов, я же действительно вышел встречать новых садовников, хотя, в принципе, так сказать, по штату, я не должен был этого делать. Если бы меня там не было, не было бы и попытки убить меня, вам бы не пришлось вмешиваться, и Император остался бы в живых. Видите, как все замечательно сходится?
— Не поверю, что такое кому-то придет в голову.
— Может быть, и не придет. Но я собираюсь сделать им предложение, от которого они вряд ли откажутся.
— Какое же?
— Я добровольно подам в отставку. Они меня не хотят, и я уйду. Но дело в том, что у меня есть доброжелатели и при дворе и, что гораздо более важно, есть они у меня и во многих Внешних Мирах. Там не хотели бы, чтобы я уходил с поста премьер-министра. Мой уход для них будет означать единственное: меня убрали насильно, и, следовательно, даже если меня не казнят, у военных все равно будут неприятности. Если же, с другой стороны, я уйду в отставку, публично заявив, что военное правление — это то, что нужно Трантору и Империи, выходит, я окажу военным неоценимую услугу, верно? — Селдон немного подумал и сказал:
— Ну и потом, есть же еще психоистория.
Вот тогда-то Манелла и услышала впервые это слово.
— Что это такое?
— Это то, над чем я работаю. Клеон свято верил в могущество этой науки, гораздо более свято, чем я когда-то, и при дворе почти все пребывают в убеждении, что психоистория является или может являться могучим орудием, подспорьем для правительства — каким бы оно ни было.
И совершенно не важно, знают ли они какие-либо подробности об этой науке. По мне, лучше бы и не знали. Отсутствие знаний может усилить то, что можно было бы назвать суеверным отношением к психоистории.
Следовательно, мне дадут возможность продолжать работу как частному лицу, то есть так я надеюсь. А теперь поговорим о вас.
— Что вы предлагаете?
— Пунктом договора с новым правительством я хотел бы сделать ваш уход в отставку из службы безопасности, и гарантию того, что против Вас не будет выдвинуто никаких обвинений относительно убийства Императора. Я почти уверен, что это у меня получится.
— Но это же означает конец моей карьеры.
— Ваша карьера окончена в любом случае. Даже если имперской охранке не удастся сфабриковать против вас обвинения, неужели вы думаете, вам позволят остаться в рядах службы безопасности?
— И что же мне делать? Как я тогда должна буду зарабатывать на жизнь?
— Я позабочусь об этом, мисс Дюбанкуа. Скорее всего я вернусь в Стрилингский университет с крупной субсидией на продолжение исследований в области психоистории и уверен, у меня найдется работа для вас.
Манелла, широко раскрыв глаза, пролепетала:
— Но с какой стати вы обязаны...
— Странный вопрос! Вы спасли жизнь Рейчу и мне. Разве не понятно, что я у вас некоторым образом в долгу?
Все вышло, как предсказал Селдон.
Он красиво, добровольно ушел с поста, на котором протрудился десять лет.
Новосформированное военное правительство — хунта, возглавляемая определенными представителями имперской охранки — вручило Селдону хвалебный адрес.
Он вернулся в Стрилингский университет, а Манелла Дюбанкуа, вышедшая в отставку ив рядов службы безопасности, отправилась в Стрилинг с семейством Селдона.
Хари Селдон оставался на посту премьер-министра, но властью, несомненно, больше не обладал. Пригласив к себе Манеллу Дюбанкуа, он сказал:
— Я хочу поблагодарить вас за спасение Рейча и меня. Извините, что не сказал вам этого раньше. Неделя выдалась, сами понимаете, — вздохнул он, — не самая легкая.
Манелла спросила:
— А что с этим безумцем, садовником?
— Он казнен! Без промедления! Без суда и следствия! Я пытался спасти его, утверждая, что он невменяем. Но меня и слушать никто не стал. Соверши он любое другое преступление, его недееспособность учли бы непременно, и он остался бы в живых. Его бы арестовали, судили, но пощадили бы. Но убить Императора...
Селдон обреченно покачал головой.
— Что же теперь будет, господин премьер-министр? — спросила Манелла.
— Я скажу вам, какие у меня предположения. Династии Энтанов конец. Сын Клеона не вступит на престол. Я думаю, он и сам этого не хочет. Он жутко боится покушения, и я его вполне понимаю и не сужу. Самое лучшее для него сейчас — удалиться в какое-нибудь из фамильных поместий во Внешних Мирах и жить там без хлопот. Как члену королевской семьи ему никто не будет чинить препон. А вот вам и мне вряд ли так повезет.
— То есть, сэр? — нахмурилась Манелла.
Селдон прокашлялся.
— Нет ничего проще, чем доказать, что вы убили Глеба Андорина, и он выронил бластер, затем попавший в руки Манделя Грубера, а тот воспользовался этим оружием для убийства Клеона. Следовательно, на вас ложится серьезная ответственность за участие в преступлении. Запросто могут сказать, что все было организовано.
— Но это глупо. Я же офицер службы безопасности и исполняла свой долг — делала то, что мне было приказано.
Селдон печально улыбнулся.
— Вы мыслите логически, а сейчас не время для логики. Теперь, в отсутствие законного наследника императорского престола, к власти наверняка придет военное правительство.
(Позднее, когда Манелла стала понемногу осознавать принципы психоистории, она гадала, прибег ли Селдон к каким-то вычислениям, дабы прогнозировать такой исход событий — ведь военное правление действительно было введено. Но тогда он о психоистории ни словом не обмолвился.)
— А если военное правительство придет к власти, — продолжал Селдон, — ему придется действовать исключительно жестко — подавлять всякие проявления недовольства и непослушания, принимать жесткие и радикальные меры, и тут будет не до логики, не до справедливости. И если они обвинят вас, мисс Дюбанкуа, вас казнят — не потому, что это было бы законно и справедливо, а просто для того, чтобы всем на Транторе заткнуть глотки.
Раз так, то и меня могут обвинить в участии в заговоре. В конце концов, я же действительно вышел встречать новых садовников, хотя, в принципе, так сказать, по штату, я не должен был этого делать. Если бы меня там не было, не было бы и попытки убить меня, вам бы не пришлось вмешиваться, и Император остался бы в живых. Видите, как все замечательно сходится?
— Не поверю, что такое кому-то придет в голову.
— Может быть, и не придет. Но я собираюсь сделать им предложение, от которого они вряд ли откажутся.
— Какое же?
— Я добровольно подам в отставку. Они меня не хотят, и я уйду. Но дело в том, что у меня есть доброжелатели и при дворе и, что гораздо более важно, есть они у меня и во многих Внешних Мирах. Там не хотели бы, чтобы я уходил с поста премьер-министра. Мой уход для них будет означать единственное: меня убрали насильно, и, следовательно, даже если меня не казнят, у военных все равно будут неприятности. Если же, с другой стороны, я уйду в отставку, публично заявив, что военное правление — это то, что нужно Трантору и Империи, выходит, я окажу военным неоценимую услугу, верно? — Селдон немного подумал и сказал:
— Ну и потом, есть же еще психоистория.
Вот тогда-то Манелла и услышала впервые это слово.
— Что это такое?
— Это то, над чем я работаю. Клеон свято верил в могущество этой науки, гораздо более свято, чем я когда-то, и при дворе почти все пребывают в убеждении, что психоистория является или может являться могучим орудием, подспорьем для правительства — каким бы оно ни было.
И совершенно не важно, знают ли они какие-либо подробности об этой науке. По мне, лучше бы и не знали. Отсутствие знаний может усилить то, что можно было бы назвать суеверным отношением к психоистории.
Следовательно, мне дадут возможность продолжать работу как частному лицу, то есть так я надеюсь. А теперь поговорим о вас.
— Что вы предлагаете?
— Пунктом договора с новым правительством я хотел бы сделать ваш уход в отставку из службы безопасности, и гарантию того, что против Вас не будет выдвинуто никаких обвинений относительно убийства Императора. Я почти уверен, что это у меня получится.
— Но это же означает конец моей карьеры.
— Ваша карьера окончена в любом случае. Даже если имперской охранке не удастся сфабриковать против вас обвинения, неужели вы думаете, вам позволят остаться в рядах службы безопасности?
— И что же мне делать? Как я тогда должна буду зарабатывать на жизнь?
— Я позабочусь об этом, мисс Дюбанкуа. Скорее всего я вернусь в Стрилингский университет с крупной субсидией на продолжение исследований в области психоистории и уверен, у меня найдется работа для вас.
Манелла, широко раскрыв глаза, пролепетала:
— Но с какой стати вы обязаны...
— Странный вопрос! Вы спасли жизнь Рейчу и мне. Разве не понятно, что я у вас некоторым образом в долгу?
Все вышло, как предсказал Селдон.
Он красиво, добровольно ушел с поста, на котором протрудился десять лет.
Новосформированное военное правительство — хунта, возглавляемая определенными представителями имперской охранки — вручило Селдону хвалебный адрес.
Он вернулся в Стрилингский университет, а Манелла Дюбанкуа, вышедшая в отставку ив рядов службы безопасности, отправилась в Стрилинг с семейством Селдона.
Глава 4
Рейч вошел, дуя на озябшие пальцы.
— Ну знаете, — сказал он, — я вовсе не против любых изменений погоды, а не то под куполом можно было бы умереть со скуки. Но сегодня уж слишком холодно, да еще ветра подпустили. Того и гляди кто-нибудь пожалуется на службу искусственного климата.
— Вот уж не знаю, их ли это вина, — хмыкнул Селдон. — В наше время не только погода выходит из-под контроля.
— Понимаю. Общее ухудшение. Это диагноз, — кивнул Рейч и потер усы тыльной стороной ладони.
Это вошло у него в привычку, словно он никак не мог забыть тех ужасных месяцев, что провел в Сэтчеме без усов. В последнее время он несколько раздобрел, к тому же и выглядел этаким довольным жизнью обывателем. Даже далийский акцент в его речи стал куда менее заметен.
Рейч снял легкий плащ и поинтересовался:
— Ну и как себя чувствует наш старенький именинничек?
— Смиряется. Погоди, сынок. У тебя ведь тоже скоро юбилей? Сорок? Вот и посмотрим, как ты повеселишься. Сорок — это тоже невесело.
— Не так невесело, как шестьдесят.
— Пошутили — и хватит, — вмешалась Манелла, согревая руки Рейча в своих ладонях.
— Не обессудь, Рейч, — развел руками Селдон, — видишь ли, твоя жена считает, что мы зря так много говорим о моем дне рождения. В результате Ванда страшно огорчена и думает, что я скоро умру.
— Вот как? Значит, вот в чем дело. Я заглянул к ней, и она не дала мне даже слова сказать и тут же объявила, что видела плохой сон. О твоей смерти?
— Очевидно, — ответил Селдон.
— Ну, это пройдет. Сны улетучиваются и снятся снова.
— Не уверена, что все так просто, — возразила Манелла. — Она то и дело вспоминает об этом, а это нехорошо. Нужно будет расспросить ее как следует.
— Как скажешь, Манелла, — кивнул, улыбаясь, Рейч. — Драгоценная моя женушка, во всем, что касается Ванды, не смею тебе прекословить.
(«Драгоценная женушка!» А ведь как нелегко ему было этого добиться!)
Рейч прекрасно помнил, как к его желанию жениться на Манелле отнеслась в свое время мать. Ночные кошмары... Они и его мучили порой, и в них к нему являлась разгневанная Дорс Венабили.
— Ну знаете, — сказал он, — я вовсе не против любых изменений погоды, а не то под куполом можно было бы умереть со скуки. Но сегодня уж слишком холодно, да еще ветра подпустили. Того и гляди кто-нибудь пожалуется на службу искусственного климата.
— Вот уж не знаю, их ли это вина, — хмыкнул Селдон. — В наше время не только погода выходит из-под контроля.
— Понимаю. Общее ухудшение. Это диагноз, — кивнул Рейч и потер усы тыльной стороной ладони.
Это вошло у него в привычку, словно он никак не мог забыть тех ужасных месяцев, что провел в Сэтчеме без усов. В последнее время он несколько раздобрел, к тому же и выглядел этаким довольным жизнью обывателем. Даже далийский акцент в его речи стал куда менее заметен.
Рейч снял легкий плащ и поинтересовался:
— Ну и как себя чувствует наш старенький именинничек?
— Смиряется. Погоди, сынок. У тебя ведь тоже скоро юбилей? Сорок? Вот и посмотрим, как ты повеселишься. Сорок — это тоже невесело.
— Не так невесело, как шестьдесят.
— Пошутили — и хватит, — вмешалась Манелла, согревая руки Рейча в своих ладонях.
— Не обессудь, Рейч, — развел руками Селдон, — видишь ли, твоя жена считает, что мы зря так много говорим о моем дне рождения. В результате Ванда страшно огорчена и думает, что я скоро умру.
— Вот как? Значит, вот в чем дело. Я заглянул к ней, и она не дала мне даже слова сказать и тут же объявила, что видела плохой сон. О твоей смерти?
— Очевидно, — ответил Селдон.
— Ну, это пройдет. Сны улетучиваются и снятся снова.
— Не уверена, что все так просто, — возразила Манелла. — Она то и дело вспоминает об этом, а это нехорошо. Нужно будет расспросить ее как следует.
— Как скажешь, Манелла, — кивнул, улыбаясь, Рейч. — Драгоценная моя женушка, во всем, что касается Ванды, не смею тебе прекословить.
(«Драгоценная женушка!» А ведь как нелегко ему было этого добиться!)
Рейч прекрасно помнил, как к его желанию жениться на Манелле отнеслась в свое время мать. Ночные кошмары... Они и его мучили порой, и в них к нему являлась разгневанная Дорс Венабили.
Глава 5
Первое, что почувствовал Рейч, когда вышел из забытья, вызванного десперином, это то, что его бреют.
Вибробритва скользила по его щеке. Он поморщился и вяло запротестовал:
— Только не трогайте верхнюю губу, парикмахер. Я хочу, чтобы у меня снова отросли усы.
Парикмахер, которого Селдон соответствующим образом проинструктировал, с готовностью поднес к лицу Рейча зеркальце.
— Не мешай парикмахеру, Рейч. И не волнуйся, — негромко проговорила Дорс, сидевшая у кровати сына.
Рейч скосил глаза в ее сторону и сразу успокоился. Когда парикмахер ушел. Дорс спросила:
— Как чувствуешь себя, Рейч?
— Паршиво, — пробормотал он. — Такая тоска, просто сил нет.
— Это остаточное действие десперина, которым тебя напичкали. Но это пройдет.
— Даже не верится. Давно я здесь?
— Какая разница? Главное — терпение. Все будет хорошо. Ты просто не представляешь, сколько в тебе было этой дряни.
Рейч нервно оглядел палату.
— А Манелла заходила меня навестить?
— Эта женщина? — презрительно переспросила Дорс. — Нет. Тебе пока еще рано принимать посетителей.
Заметив выражение лица сына. Дорс поторопилась уточнить:
— Для меня сделали исключение, потому что я — твоя мама, Рейч. И потом, зачем тебе сейчас встречаться с этой женщиной? Ты не в самом лучшем виде.
— Вот и хорошо, — пробормотал Рейч. — Пусть увидит меня в худшем. Спать хочу... — еле слышно проговорил он, поворачиваясь на бок.
Дорс покачала головой.
— Просто не знаю, что делать с Рейчем, — сказала она позже Селдону. — С ним невозможно разговаривать.
— Он еще очень плох, Дорс, — отвернулся Селдон. — Дай ему поправиться.
— Все время говорит об этой женщине, как ее там?
— Манелла Дюбанкуа. Пора бы запомнить.
— Похоже, он собирается жить с ней. Жениться на ней.
Селдон пожал плечами.
— Рейчу тридцать лет, и у него своя голова на плечах.
— Но мы его родители, и мы должны что-то сказать, какое-то свое слово.
Хари вздохнул.
— Свое ты наверняка уже сказала, Дорс. А раз так, то, без сомнения, он поступит так, как считает нужным.
— И больше ты ничего не скажешь? Готов сидеть сложа руки, когда он собирается жениться на такой женщине?
— А что я, собственно, должен делать, Дорс? Манелла Рейчу жизнь спасла! Ты что, думаешь, он забыл об этом? Если на то пошло, она и мне жизнь спасла.
Этими словами он только подлил масла в огонь.
— Ты тоже ее спас. Вы квиты, — фыркнула Дорс.
— Вовсе я не...
— Нет, спас, и не спорь со мной! Эти шакалы — военные, что нынче правят Империей, прикончили бы ее, если бы ты не кинул им жирный кусок в виде своего прошения об отставке и не выступил бы в их поддержку, ради того, чтобы спасти ее.
— Может быть, мы и квиты. Я, правду сказать, так не думаю, но Рейч ее пока не отблагодарил. Дорс, милая, будь осторожна в выражениях, когда говоришь о правительстве. Времена теперь уже не те, что были, когда правил Клеон, и всегда найдутся доносчики, которые быстренько доложат куда надо все, что ты сказала.
— Ну ладно. Мне не нравится эта женщина. Это, по крайней мере, позволительно сказать?
— Позволительно, но бесполезно. — Селдон невольно отвел взгляд.
Обычно такие спокойные глаза Дорс просто-таки метали молнии.
— Дорс, я хочу понять, почему? Почему, за что ты так ненавидишь Манеллу? Она действительно спасла нам жизнь. Если бы не она, и Рейч, и я уже были бы мертвы.
Дорс немного смутилась.
— Да, Хари. Это я знаю лучше, чем кто-либо другой. И если бы ее не было там, жизнь вам спасла бы я. Ты, наверное, думаешь, что я должна быть ей благодарна. Но только всякий раз, когда я вижу эту женщину, я вспоминаю о своем провале. Я знаю, это дурацкие чувства, не правильные, несправедливые — даже объяснить не могу... Но не требуй от меня любви к ней, Хари. Я не могу. Не могу.
На следующий день на долю Дорс выпало новое испытание. Врач сказал ей, что Рейч хочет видеть Манеллу.
— Он не в состоянии принимать посетителей, — запротестовала Дорс.
— Совсем наоборот. Очень даже в состоянии. Он пошел на поправку. И потом, он так настаивает... Думаю, будет лучше уступить.
Манелла пришла, и Рейч приветствовал ее с таким восторгом, с такой бурной радостью, каких не проявлял за все время пребывания в больнице.
А Дорс он одними глазами попросил удалиться. Она строптиво поджала губы, но из палаты вышла.
И вот настал день, когда Рейч сказал Дорс:
— Она выйдет за меня, ма.
— Вот уж удивил! — фыркнула Дорс. — Конечно, выйдет! Куда ей еще деваться? Из службы безопасности ее вышвырнули, так, конечно...
— Ма, — сказал Рейч, — если ты хочешь меня потерять, то ты все для этого делаешь. Лучше не говори со мной так больше.
— Я всего лишь хочу, чтобы тебе было хорошо.
— О себе я сам позабочусь. Ма, подумай хорошенько, ну разве на мне верхом можно въехать в респектабельность? Ну посмотри на меня. Что я, красавец писаный? И ростом не вышел... Папа теперь уже не премьер-министр, да и выговор у меня — сама знаешь. Словом, гордиться-то особо нечем. Она могла бы сделать гораздо более выгодную партию, но она дала согласие выйти за меня. И раз уж на то пошло, я хочу на ней жениться.
— Но ты же знаешь, что она собой представляет!
— Конечно. Она представляет собой женщину, которая меня любит. Женщину, которую я люблю. Вот и все.
— Нет, но до того как ты в нее влюбился, кем она была? Ты же знаешь, чем она занималась, выполняя задание в Сэтчеме! Ты, ты сам был одним из ее клиентов. И сколько у нее было таких клиентов? Сумеешь ты забыть о ее прошлом? Пусть она этим занималась, выполняя приказ, все равно. Это сейчас ты можешь себе позволить идеализм, а потом? Настанет день, и вы впервые поссоритесь, да пусть даже не впервые — во второй раз, в девятнадцатый... тебя прорвет, и ты выпалишь: «Ты — шлю...».
— Молчи! — свирепо рявкнул Рейч. — Если мы когда-нибудь поссоримся, я назову ее как угодно: дурочкой, глупышкой, вздорной теткой, балдой, да мало ли еще как. Она тоже может обозвать меня как угодно. Но любые слова забываются, когда помиришься.
— Это тебе так кажется — погоди, еще попомнишь меня.
Рейч побледнел, как полотно.
— Мама, — сказал он, — вы с отцом вместе уже почти двадцать лет. С отцом трудно спорить, но, бывало, вы ссорились и спорили. Я слышал своими ушами. Но разве хоть раз за эти двадцать лет он произнес то слово, из-за которого ты бы почувствовала, что ты — не человек? А я, если уж на то пошло? Я и сейчас этого сделать не могу, хотя я жутко зол. Жутко!
По лицу Дорс, на котором не так ярко, как на лицах Рейча и Селдона, отражались эмоции, трудно было догадаться, какая борьба происходит внутри нее, но она просто лишилась дара речи и ничего не ответила Рейчу.
— А на самом деле, ты просто ревнуешь из-за того, что Манелла спасла отцу жизнь. А ты хочешь, чтобы это было доступно только тебе, тебе одной. Ну хорошо, у тебя это не вышло, так что же? Ты бы предпочла, чтобы Манелла не пристрелила Андорина и чтобы папа погиб? И я тоже?
Дорс, задыхаясь, проговорила:
— Он же... не пустил меня... пошел сам встречать... садовников.
— Манелла тут, извини, ни при чем.
— Так ты из-за этого хочешь жениться на ней? Тобой движет благодарность?
— Нет. Любовь!
Больше ни слова до самой свадьбы Дорс Рейчу не говорила, а Манелла после церемонии бракосочетания сказала мужу:
— Хотя твоя мама и явилась на церемонию, потому что ты ее упросил, вид ее был подобен одной из тех грозовых туч, что собираются в небе над куполами.
Рейч весело рассмеялся.
— Не дури, у нее не такое лицо, чтобы она могла быть похожей на грозовую тучу. Это у тебя воображение разыгралось.
— Вовсе нет. Что же нам такое сделать, чтобы она подобрела?
— Ничего. Терпеть. У нее это пройдет.
Увы, не прошло.
Через два года после свадьбы родилась Ванда. Во внучке Дорс души не чаяла — Рейч с Манеллой просто нарадоваться не могли, но мать Ванды для матери Рейча так и осталась «этой женщиной».
Вибробритва скользила по его щеке. Он поморщился и вяло запротестовал:
— Только не трогайте верхнюю губу, парикмахер. Я хочу, чтобы у меня снова отросли усы.
Парикмахер, которого Селдон соответствующим образом проинструктировал, с готовностью поднес к лицу Рейча зеркальце.
— Не мешай парикмахеру, Рейч. И не волнуйся, — негромко проговорила Дорс, сидевшая у кровати сына.
Рейч скосил глаза в ее сторону и сразу успокоился. Когда парикмахер ушел. Дорс спросила:
— Как чувствуешь себя, Рейч?
— Паршиво, — пробормотал он. — Такая тоска, просто сил нет.
— Это остаточное действие десперина, которым тебя напичкали. Но это пройдет.
— Даже не верится. Давно я здесь?
— Какая разница? Главное — терпение. Все будет хорошо. Ты просто не представляешь, сколько в тебе было этой дряни.
Рейч нервно оглядел палату.
— А Манелла заходила меня навестить?
— Эта женщина? — презрительно переспросила Дорс. — Нет. Тебе пока еще рано принимать посетителей.
Заметив выражение лица сына. Дорс поторопилась уточнить:
— Для меня сделали исключение, потому что я — твоя мама, Рейч. И потом, зачем тебе сейчас встречаться с этой женщиной? Ты не в самом лучшем виде.
— Вот и хорошо, — пробормотал Рейч. — Пусть увидит меня в худшем. Спать хочу... — еле слышно проговорил он, поворачиваясь на бок.
Дорс покачала головой.
— Просто не знаю, что делать с Рейчем, — сказала она позже Селдону. — С ним невозможно разговаривать.
— Он еще очень плох, Дорс, — отвернулся Селдон. — Дай ему поправиться.
— Все время говорит об этой женщине, как ее там?
— Манелла Дюбанкуа. Пора бы запомнить.
— Похоже, он собирается жить с ней. Жениться на ней.
Селдон пожал плечами.
— Рейчу тридцать лет, и у него своя голова на плечах.
— Но мы его родители, и мы должны что-то сказать, какое-то свое слово.
Хари вздохнул.
— Свое ты наверняка уже сказала, Дорс. А раз так, то, без сомнения, он поступит так, как считает нужным.
— И больше ты ничего не скажешь? Готов сидеть сложа руки, когда он собирается жениться на такой женщине?
— А что я, собственно, должен делать, Дорс? Манелла Рейчу жизнь спасла! Ты что, думаешь, он забыл об этом? Если на то пошло, она и мне жизнь спасла.
Этими словами он только подлил масла в огонь.
— Ты тоже ее спас. Вы квиты, — фыркнула Дорс.
— Вовсе я не...
— Нет, спас, и не спорь со мной! Эти шакалы — военные, что нынче правят Империей, прикончили бы ее, если бы ты не кинул им жирный кусок в виде своего прошения об отставке и не выступил бы в их поддержку, ради того, чтобы спасти ее.
— Может быть, мы и квиты. Я, правду сказать, так не думаю, но Рейч ее пока не отблагодарил. Дорс, милая, будь осторожна в выражениях, когда говоришь о правительстве. Времена теперь уже не те, что были, когда правил Клеон, и всегда найдутся доносчики, которые быстренько доложат куда надо все, что ты сказала.
— Ну ладно. Мне не нравится эта женщина. Это, по крайней мере, позволительно сказать?
— Позволительно, но бесполезно. — Селдон невольно отвел взгляд.
Обычно такие спокойные глаза Дорс просто-таки метали молнии.
— Дорс, я хочу понять, почему? Почему, за что ты так ненавидишь Манеллу? Она действительно спасла нам жизнь. Если бы не она, и Рейч, и я уже были бы мертвы.
Дорс немного смутилась.
— Да, Хари. Это я знаю лучше, чем кто-либо другой. И если бы ее не было там, жизнь вам спасла бы я. Ты, наверное, думаешь, что я должна быть ей благодарна. Но только всякий раз, когда я вижу эту женщину, я вспоминаю о своем провале. Я знаю, это дурацкие чувства, не правильные, несправедливые — даже объяснить не могу... Но не требуй от меня любви к ней, Хари. Я не могу. Не могу.
На следующий день на долю Дорс выпало новое испытание. Врач сказал ей, что Рейч хочет видеть Манеллу.
— Он не в состоянии принимать посетителей, — запротестовала Дорс.
— Совсем наоборот. Очень даже в состоянии. Он пошел на поправку. И потом, он так настаивает... Думаю, будет лучше уступить.
Манелла пришла, и Рейч приветствовал ее с таким восторгом, с такой бурной радостью, каких не проявлял за все время пребывания в больнице.
А Дорс он одними глазами попросил удалиться. Она строптиво поджала губы, но из палаты вышла.
И вот настал день, когда Рейч сказал Дорс:
— Она выйдет за меня, ма.
— Вот уж удивил! — фыркнула Дорс. — Конечно, выйдет! Куда ей еще деваться? Из службы безопасности ее вышвырнули, так, конечно...
— Ма, — сказал Рейч, — если ты хочешь меня потерять, то ты все для этого делаешь. Лучше не говори со мной так больше.
— Я всего лишь хочу, чтобы тебе было хорошо.
— О себе я сам позабочусь. Ма, подумай хорошенько, ну разве на мне верхом можно въехать в респектабельность? Ну посмотри на меня. Что я, красавец писаный? И ростом не вышел... Папа теперь уже не премьер-министр, да и выговор у меня — сама знаешь. Словом, гордиться-то особо нечем. Она могла бы сделать гораздо более выгодную партию, но она дала согласие выйти за меня. И раз уж на то пошло, я хочу на ней жениться.
— Но ты же знаешь, что она собой представляет!
— Конечно. Она представляет собой женщину, которая меня любит. Женщину, которую я люблю. Вот и все.
— Нет, но до того как ты в нее влюбился, кем она была? Ты же знаешь, чем она занималась, выполняя задание в Сэтчеме! Ты, ты сам был одним из ее клиентов. И сколько у нее было таких клиентов? Сумеешь ты забыть о ее прошлом? Пусть она этим занималась, выполняя приказ, все равно. Это сейчас ты можешь себе позволить идеализм, а потом? Настанет день, и вы впервые поссоритесь, да пусть даже не впервые — во второй раз, в девятнадцатый... тебя прорвет, и ты выпалишь: «Ты — шлю...».
— Молчи! — свирепо рявкнул Рейч. — Если мы когда-нибудь поссоримся, я назову ее как угодно: дурочкой, глупышкой, вздорной теткой, балдой, да мало ли еще как. Она тоже может обозвать меня как угодно. Но любые слова забываются, когда помиришься.
— Это тебе так кажется — погоди, еще попомнишь меня.
Рейч побледнел, как полотно.
— Мама, — сказал он, — вы с отцом вместе уже почти двадцать лет. С отцом трудно спорить, но, бывало, вы ссорились и спорили. Я слышал своими ушами. Но разве хоть раз за эти двадцать лет он произнес то слово, из-за которого ты бы почувствовала, что ты — не человек? А я, если уж на то пошло? Я и сейчас этого сделать не могу, хотя я жутко зол. Жутко!
По лицу Дорс, на котором не так ярко, как на лицах Рейча и Селдона, отражались эмоции, трудно было догадаться, какая борьба происходит внутри нее, но она просто лишилась дара речи и ничего не ответила Рейчу.
— А на самом деле, ты просто ревнуешь из-за того, что Манелла спасла отцу жизнь. А ты хочешь, чтобы это было доступно только тебе, тебе одной. Ну хорошо, у тебя это не вышло, так что же? Ты бы предпочла, чтобы Манелла не пристрелила Андорина и чтобы папа погиб? И я тоже?
Дорс, задыхаясь, проговорила:
— Он же... не пустил меня... пошел сам встречать... садовников.
— Манелла тут, извини, ни при чем.
— Так ты из-за этого хочешь жениться на ней? Тобой движет благодарность?
— Нет. Любовь!
Больше ни слова до самой свадьбы Дорс Рейчу не говорила, а Манелла после церемонии бракосочетания сказала мужу:
— Хотя твоя мама и явилась на церемонию, потому что ты ее упросил, вид ее был подобен одной из тех грозовых туч, что собираются в небе над куполами.
Рейч весело рассмеялся.
— Не дури, у нее не такое лицо, чтобы она могла быть похожей на грозовую тучу. Это у тебя воображение разыгралось.
— Вовсе нет. Что же нам такое сделать, чтобы она подобрела?
— Ничего. Терпеть. У нее это пройдет.
Увы, не прошло.
Через два года после свадьбы родилась Ванда. Во внучке Дорс души не чаяла — Рейч с Манеллой просто нарадоваться не могли, но мать Ванды для матери Рейча так и осталась «этой женщиной».
Глава 6
Хари Селдон боролся с меланхолией. Все как сговорились — Дорс, Рейч, Юго, Манелла наперебой убеждали его в том, что шестьдесят — это еще не старость.
Ничего они не понимают. Ему было тридцать, когда мысль о психоистории впервые пришла ему в голову. Через два года он выступил со знаменитым докладом на Конгрессе математиков, а потом все сразу обрушилось на него: короткая встреча с Клеоном, знакомство с Демерзелем и бегство от мнимой погони по всему Трантору... встреча с Дорс... потом с Юго и Рейчем... а еще был Микоген, Даль, Сэтчем...
Ничего они не понимают. Ему было тридцать, когда мысль о психоистории впервые пришла ему в голову. Через два года он выступил со знаменитым докладом на Конгрессе математиков, а потом все сразу обрушилось на него: короткая встреча с Клеоном, знакомство с Демерзелем и бегство от мнимой погони по всему Трантору... встреча с Дорс... потом с Юго и Рейчем... а еще был Микоген, Даль, Сэтчем...