Страница:
— А то, что тот человек с Нишайи, с которым я говорил, ни сном, ни духом не ведает ни о каких таких сказках.
— Это не имеет значения, Хари. Какая бы это ни была маленькая планета, это все равно планета. То, что у всех на устах в той местности, где родился Джоранум, может быть не ведомо никому в тех краях, откуда родом человек, с которым ты беседовал.
— Нет-нет. Народные предания, в том или другом варианте, как правило, гуляют по всей планете. И потом, понимаешь, я с трудом разбирал то, что мне говорил этот человек. Говорил он на стандартном галактическом, но с таким жутким акцентом, что понять было почти невозможно. Ради проверки я поговорил еще кое с кем с этой планеты — то же самое.
— И что?
— У Джоранума — ни малейшего акцента. У него приятный транторианский выговор, совершенно безупречный. Получше моего, если на то пошло. Я, к примеру, грассирую «р» — так говорят на Геликоне. Он — нет. Судя по его досье, он прибыл на Трантор, когда ему было уже девятнадцать. На мой взгляд, совершенно невероятно провести первые девятнадцать лет жизни, говоря на совершенно варварском диалекте Нишайи, а потом оказаться на Транторе и утратить все следы акцента. Как бы долго он ни жил здесь, все равно что-то должно было бы в его выговоре остаться такое... Ты на Рейча посмотри — он же то и дело сбивается на свои далийские штучки.
— И какой же вывод ты сделал?
— Вывод? Какой вывод? Сижу весь вечер и пытаюсь сделать вывод, прямо как какая-нибудь дедукционная машина. Вывод такой: Джоранум не с Нишайи.
На самом деле, я думаю, он избрал Нишайю как вымышленную родину именно потому, что это такая отсталая, малозначительная планета, что никому и в голову не придет там наводить о нем справки. Вероятно, он осуществил скрупулезнейшую компьютерную проверку в поисках такого мира, в отношении которого его наименее вероятно было бы уличить во лжи.
— Но это смешно, Хари. Зачем ему придумывать себе ложную родину? Из-за этого ему пришлось бы страшно фальсифицировать все свое досье.
— Именно это он, по всей вероятности, и сделал. Полагаю, у него достаточно последователей в муниципальных службах, чтобы он без труда мог это проделать. Скорее всего, никому и в голову не пришло проверять его утверждения, а все его последователи — слишком убежденные фанатики, чтобы вообще заводить такие разговоры.
— И все-таки, зачем?
— Затем, думаю, что Джоранум не хочет, чтобы люди знали, откуда он родом на самом деле.
— Но почему? Все планеты в Империи равны — и в отношении закона, и в отношении традиций.
— Не знаю. Не уверен. В реальной жизни чаще всего все обстоит не так идеально.
— Ну и откуда же он тогда? У тебя есть какая-то догадка?
— Да. Она возвращает нас к разговору о волосах.
— При чем тут волосы?
— Понимаешь, покуда я беседовал с Джоранумом, я все время чувствовал себя не в своей тарелке и никак не мог понять почему. Наконец я понял, что это из-за его волос. Что-то в них было такое — густота, блеск... какая-то неестественная красота — я такой раньше никогда не видел. И вдруг я понял.
У него искусственные волосы, старательно выращенные на черепе, который, по идее, должен бы быть лысым.
— Должен бы? — прищурилась Дорс. Похоже было, она все поняла. — Ты хочешь сказать...
— Да, хочу. Он из архаичного, напичканного мифами транторианского сектора Микоген. Вот именно это он и пытается скрыть.
— Это не имеет значения, Хари. Какая бы это ни была маленькая планета, это все равно планета. То, что у всех на устах в той местности, где родился Джоранум, может быть не ведомо никому в тех краях, откуда родом человек, с которым ты беседовал.
— Нет-нет. Народные предания, в том или другом варианте, как правило, гуляют по всей планете. И потом, понимаешь, я с трудом разбирал то, что мне говорил этот человек. Говорил он на стандартном галактическом, но с таким жутким акцентом, что понять было почти невозможно. Ради проверки я поговорил еще кое с кем с этой планеты — то же самое.
— И что?
— У Джоранума — ни малейшего акцента. У него приятный транторианский выговор, совершенно безупречный. Получше моего, если на то пошло. Я, к примеру, грассирую «р» — так говорят на Геликоне. Он — нет. Судя по его досье, он прибыл на Трантор, когда ему было уже девятнадцать. На мой взгляд, совершенно невероятно провести первые девятнадцать лет жизни, говоря на совершенно варварском диалекте Нишайи, а потом оказаться на Транторе и утратить все следы акцента. Как бы долго он ни жил здесь, все равно что-то должно было бы в его выговоре остаться такое... Ты на Рейча посмотри — он же то и дело сбивается на свои далийские штучки.
— И какой же вывод ты сделал?
— Вывод? Какой вывод? Сижу весь вечер и пытаюсь сделать вывод, прямо как какая-нибудь дедукционная машина. Вывод такой: Джоранум не с Нишайи.
На самом деле, я думаю, он избрал Нишайю как вымышленную родину именно потому, что это такая отсталая, малозначительная планета, что никому и в голову не придет там наводить о нем справки. Вероятно, он осуществил скрупулезнейшую компьютерную проверку в поисках такого мира, в отношении которого его наименее вероятно было бы уличить во лжи.
— Но это смешно, Хари. Зачем ему придумывать себе ложную родину? Из-за этого ему пришлось бы страшно фальсифицировать все свое досье.
— Именно это он, по всей вероятности, и сделал. Полагаю, у него достаточно последователей в муниципальных службах, чтобы он без труда мог это проделать. Скорее всего, никому и в голову не пришло проверять его утверждения, а все его последователи — слишком убежденные фанатики, чтобы вообще заводить такие разговоры.
— И все-таки, зачем?
— Затем, думаю, что Джоранум не хочет, чтобы люди знали, откуда он родом на самом деле.
— Но почему? Все планеты в Империи равны — и в отношении закона, и в отношении традиций.
— Не знаю. Не уверен. В реальной жизни чаще всего все обстоит не так идеально.
— Ну и откуда же он тогда? У тебя есть какая-то догадка?
— Да. Она возвращает нас к разговору о волосах.
— При чем тут волосы?
— Понимаешь, покуда я беседовал с Джоранумом, я все время чувствовал себя не в своей тарелке и никак не мог понять почему. Наконец я понял, что это из-за его волос. Что-то в них было такое — густота, блеск... какая-то неестественная красота — я такой раньше никогда не видел. И вдруг я понял.
У него искусственные волосы, старательно выращенные на черепе, который, по идее, должен бы быть лысым.
— Должен бы? — прищурилась Дорс. Похоже было, она все поняла. — Ты хочешь сказать...
— Да, хочу. Он из архаичного, напичканного мифами транторианского сектора Микоген. Вот именно это он и пытается скрыть.
Глава 10
Дорс Венабили холодно и трезво задумалась. Собственно, она только так и умела думать — холодно и трезво, в отличие от того, как вела себя во время эмоциональных вспышек.
Она закрыла глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Прошло восемь лет с тех пор, как они с Хари побывали в Микогене, да и пробыли там совсем недолго. Восторгаться там, прямо скажем, было нечем, разве только пища вызывала восхищение.
В сознании ее мало-помалу воскресла картина... странное, пуританское, патриархальное сообщество... там действительно удаляли всю растительность с тела, и делалось это исключительно для того, чтобы противопоставить себя всем остальным, для того, чтобы «понять, кто такие микогенцы»... Легенды, воспоминания (или выдумки) о тех временах, когда они правили Галактикой, когда жизнь их длилась долго, когда существовали роботы...
Дорс открыла глаза и спросила:
— Зачем, Хари?
— Зачем что, дорогая?
— Зачем ему скрывать, что он из Микогена?
Она вовсе не думала, что Хари помнит о Микогене больше нее, и помнить не мог, но у него был совсем другой ум — не лучше и не хуже, а просто другой. Ее ум был способен лишь на то, чтобы запоминать и делать очевидные заключения в форме математической дедукции. А ум Хари порой делал самые неожиданные скачки. Селдон, правда, старался делать вид, будто бы интуиция — это из той области, которая свойственна исключительно его ассистенту, Юго Амарилю, но Дорс он не мог обмануть. Селдон пытался производить и другое впечатление — несколько странноватого математика, который взирает на мир, не переставая удивляться, но и в этом он тоже не мог обмануть Дорс.
— Так зачем же ему скрывать, что он из Микогена? — повторила Дорс свой вопрос.
Селдон сидел, глядя в одну точку. Когда он вот так сидел. Дорс чутьем понимала, что он пытается извлечь нечто ценное из принципов психоистории, что помогло бы прояснить конкретный вопрос.
Наконец Селдон ответил.
— Микоген — жестокое сообщество с уймой ограничений. Там всегда отыщется кто-то, кто взбунтуется против их диктата над делами и мыслями. Всегда отыщется кто-то, кто захочет раствориться в общей массе, кто возжелает попасть в более раскрепощенный мир за пределами такого сообщества. Это вполне понятно.
— И поэтому они принялись выращивать искусственные волосы?
— Не совсем так. Чаще всего Отступники — именно так микогенцы именуют предателей и, безусловно, презирают их — носят парики. Это гораздо проще, но намного хуже. Как мне сказали, настоящие Отступники выращивают искусственные волосы. Процесс этот непростой, и стоит такая операция немалых денег, но в результате получается почти неотличимо от настоящих волос. Слыхать-то я об этом слыхал, но напрямую никогда не сталкивался.
Несколько лет подряд я потратил на изучение всех восьмисот секторов Трантора, пытаясь выработать основные принципы и математическую основу психоистории. Пока я мало чем могу похвастаться, увы, но я узнал-таки кое-что.
— Но все же: зачем Отступникам скрывать, что они — из Микогена? Ведь их никто не преследует за это, насколько мне известно.
— Нет, не преследует. На самом деле нет такого отношения к микогенцам как к людям второго сорта. Все гораздо хуже. Их никто не принимает всерьез. Да, они умны — это признают все: высокообразованны, честолюбивы, воспитанны, сущие мудрецы в том, что касается гурманства, поистине устрашающи в своей способности поддерживать процветание родного сектора, и все-таки никто не принимает их всерьез. Их убеждения за пределами Микогена создают у людей впечатление глупости, просто невероятной, опереточной глупости. И такое отношение переносится даже на тех микогенцев, которые становятся Отступниками. Попытайся микогенец захватить власть в правительстве — да его же на смех поднимут. Когда тебя боятся — это ерунда. Когда тебя презирают — да нет, и с этим, пожалуй, жить можно. Но вот когда над тобой смеются — это невыносимо. Джоранум хочет стать премьер-министром, значит, у него должны быть волосы, мало того — он должен выставить себя уроженцем какого-то другого мира, причем желательно расположенного как можно дальше от Микогена.
— Но послушай, есть же люди лысые, то есть просто лысые?
— Есть, конечно, но все равно их не спутаешь с теми, кто подвергся полной депиляции по микогенскому закону. Во Внешних Мирах на это всем было бы наплевать. Но само слово «Микоген» для жителей Внешних Миров — пустой звук. Микогенцы так крепко держатся за свое насиженное место, что мало кто из них когда-либо отправлялся во Внешние Миры. А вот здесь, на Транторе, все обстоит совсем по-другому. Да, люди тут могут быть лысыми, и все-таки при самой большой лысине у них все-таки наблюдаются какие-то остатки волос, и их наличие неопровержимо указывает, что перед вами — никакие не микогенцы. Либо такие люди выращивают искусственные волосы. Те немногие, кто лыс абсолютно и безнадежно, — ну, считай, что им здорово не повезло в жизни. Наверное, им приходится всюду предоставлять справку, что они не микогенцы.
Дорс, слегка нахмурившись, спросила:
— Что это нам дает?
— Пока не знаю.
— А ты мог бы доказать, что он — микогенец, и сделать это достоянием гласности?
— Не уверен, что это будет легко. Он наверняка старательно замел следы, и даже в том случае, если мне удастся...
— Ну?
Селдон пожал плечами.
— Мне бы не хотелось призывать к дискриминации. Социальная ситуация на Транторе и без того напряженная, так что вовсе незачем выпускать из-под замка страсти, которые потом ни мне, ни кому-то другому станут не подвластны. Если мне и придется выложить этот микогенский козырь, то я выложу его последним.
— Значит, ты тоже желаешь минимализма.
— Естественно.
— И что же в таком случае ты собираешься делать?
— Я договорился о встрече с Демерзелем. Может быть, он знает, что делать.
Дорс резко взглянула на него.
— Хари, не обманывай себя. Так дело не пойдет. Разве Демерзель обязан разгадывать за тебя все загадки?
— Нет, но, может быть, эту разгадает.
— А если нет?
— Значит, придется придумать что-нибудь другое.
— К примеру?
Гримаса боли и тоски искривила лицо Селдона.
— Дорс, я не знаю. Не думай, что я тоже способен разгадать любую загадку.
Она закрыла глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Прошло восемь лет с тех пор, как они с Хари побывали в Микогене, да и пробыли там совсем недолго. Восторгаться там, прямо скажем, было нечем, разве только пища вызывала восхищение.
В сознании ее мало-помалу воскресла картина... странное, пуританское, патриархальное сообщество... там действительно удаляли всю растительность с тела, и делалось это исключительно для того, чтобы противопоставить себя всем остальным, для того, чтобы «понять, кто такие микогенцы»... Легенды, воспоминания (или выдумки) о тех временах, когда они правили Галактикой, когда жизнь их длилась долго, когда существовали роботы...
Дорс открыла глаза и спросила:
— Зачем, Хари?
— Зачем что, дорогая?
— Зачем ему скрывать, что он из Микогена?
Она вовсе не думала, что Хари помнит о Микогене больше нее, и помнить не мог, но у него был совсем другой ум — не лучше и не хуже, а просто другой. Ее ум был способен лишь на то, чтобы запоминать и делать очевидные заключения в форме математической дедукции. А ум Хари порой делал самые неожиданные скачки. Селдон, правда, старался делать вид, будто бы интуиция — это из той области, которая свойственна исключительно его ассистенту, Юго Амарилю, но Дорс он не мог обмануть. Селдон пытался производить и другое впечатление — несколько странноватого математика, который взирает на мир, не переставая удивляться, но и в этом он тоже не мог обмануть Дорс.
— Так зачем же ему скрывать, что он из Микогена? — повторила Дорс свой вопрос.
Селдон сидел, глядя в одну точку. Когда он вот так сидел. Дорс чутьем понимала, что он пытается извлечь нечто ценное из принципов психоистории, что помогло бы прояснить конкретный вопрос.
Наконец Селдон ответил.
— Микоген — жестокое сообщество с уймой ограничений. Там всегда отыщется кто-то, кто взбунтуется против их диктата над делами и мыслями. Всегда отыщется кто-то, кто захочет раствориться в общей массе, кто возжелает попасть в более раскрепощенный мир за пределами такого сообщества. Это вполне понятно.
— И поэтому они принялись выращивать искусственные волосы?
— Не совсем так. Чаще всего Отступники — именно так микогенцы именуют предателей и, безусловно, презирают их — носят парики. Это гораздо проще, но намного хуже. Как мне сказали, настоящие Отступники выращивают искусственные волосы. Процесс этот непростой, и стоит такая операция немалых денег, но в результате получается почти неотличимо от настоящих волос. Слыхать-то я об этом слыхал, но напрямую никогда не сталкивался.
Несколько лет подряд я потратил на изучение всех восьмисот секторов Трантора, пытаясь выработать основные принципы и математическую основу психоистории. Пока я мало чем могу похвастаться, увы, но я узнал-таки кое-что.
— Но все же: зачем Отступникам скрывать, что они — из Микогена? Ведь их никто не преследует за это, насколько мне известно.
— Нет, не преследует. На самом деле нет такого отношения к микогенцам как к людям второго сорта. Все гораздо хуже. Их никто не принимает всерьез. Да, они умны — это признают все: высокообразованны, честолюбивы, воспитанны, сущие мудрецы в том, что касается гурманства, поистине устрашающи в своей способности поддерживать процветание родного сектора, и все-таки никто не принимает их всерьез. Их убеждения за пределами Микогена создают у людей впечатление глупости, просто невероятной, опереточной глупости. И такое отношение переносится даже на тех микогенцев, которые становятся Отступниками. Попытайся микогенец захватить власть в правительстве — да его же на смех поднимут. Когда тебя боятся — это ерунда. Когда тебя презирают — да нет, и с этим, пожалуй, жить можно. Но вот когда над тобой смеются — это невыносимо. Джоранум хочет стать премьер-министром, значит, у него должны быть волосы, мало того — он должен выставить себя уроженцем какого-то другого мира, причем желательно расположенного как можно дальше от Микогена.
— Но послушай, есть же люди лысые, то есть просто лысые?
— Есть, конечно, но все равно их не спутаешь с теми, кто подвергся полной депиляции по микогенскому закону. Во Внешних Мирах на это всем было бы наплевать. Но само слово «Микоген» для жителей Внешних Миров — пустой звук. Микогенцы так крепко держатся за свое насиженное место, что мало кто из них когда-либо отправлялся во Внешние Миры. А вот здесь, на Транторе, все обстоит совсем по-другому. Да, люди тут могут быть лысыми, и все-таки при самой большой лысине у них все-таки наблюдаются какие-то остатки волос, и их наличие неопровержимо указывает, что перед вами — никакие не микогенцы. Либо такие люди выращивают искусственные волосы. Те немногие, кто лыс абсолютно и безнадежно, — ну, считай, что им здорово не повезло в жизни. Наверное, им приходится всюду предоставлять справку, что они не микогенцы.
Дорс, слегка нахмурившись, спросила:
— Что это нам дает?
— Пока не знаю.
— А ты мог бы доказать, что он — микогенец, и сделать это достоянием гласности?
— Не уверен, что это будет легко. Он наверняка старательно замел следы, и даже в том случае, если мне удастся...
— Ну?
Селдон пожал плечами.
— Мне бы не хотелось призывать к дискриминации. Социальная ситуация на Транторе и без того напряженная, так что вовсе незачем выпускать из-под замка страсти, которые потом ни мне, ни кому-то другому станут не подвластны. Если мне и придется выложить этот микогенский козырь, то я выложу его последним.
— Значит, ты тоже желаешь минимализма.
— Естественно.
— И что же в таком случае ты собираешься делать?
— Я договорился о встрече с Демерзелем. Может быть, он знает, что делать.
Дорс резко взглянула на него.
— Хари, не обманывай себя. Так дело не пойдет. Разве Демерзель обязан разгадывать за тебя все загадки?
— Нет, но, может быть, эту разгадает.
— А если нет?
— Значит, придется придумать что-нибудь другое.
— К примеру?
Гримаса боли и тоски искривила лицо Селдона.
— Дорс, я не знаю. Не думай, что я тоже способен разгадать любую загадку.
Глава 11
Эдо Демерзель на людях появлялся редко, и единственным, пожалуй, с кем он более или менее часто виделся, был Император. У Демерзеля была масса причин держаться подальше от посторонних взглядов, и одна из них — та, что с годами он почти не менялся внешне.
Хари Селдон не видел его уже несколько лет, а лично не беседовал еще дольше.
Учитывая то, как прошла недавняя встреча Селдона с Ласкином Джоранумом, и он, и Демерзель понимали, что афишировать их свидание ни к коем случае нельзя. Визит Селдона к премьер-министру в Императорский Дворец, не мог остаться незамеченным, поэтому из соображений безопасности они договорились встретиться в небольшом, но роскошно обставленном номере гостиницы, расположенной неподалеку от дворцовой территории.
Увидев Демерзеля, Селдон ощутил боль прошедших лет. Одно лишь то, что Демерзель выглядел точно так же, как всегда, усилило эту боль. Он был все так же высок и статен, с правильными, жесткими чертами лица; в его темных волосах мелькали светлые пряди, но не седины. Лицо его нельзя было назвать красивым, но оно было выразительно. Внешне он поразительно соответствовал идеалу императорского премьер-министра и был совсем не похож на тех, кто занимал этот пост до него. Селдон считал, что одно это давало ему некоторую власть над Императором, а следовательно, и над придворными... и даже над Империей.
Демерзель шагнул навстречу Селдону, радостно, по-доброму улыбаясь.
Правду сказать, даже такая искренняя улыбка почти не меняла вечно печального, озабоченного выражения его лица.
— Хари, — сказал он, — как я рад тебя видеть. А я уж было подумал, что ты передумаешь и не выберешься.
— А я был почти уверен, что передумаете вы, премьер-министр.
— Можно «Эдо», если ты боишься называть меня моим настоящим именем.
— Не могу. Из меня его клещами не вытянешь. Ты же знаешь.
— Я вытяну. Произнеси его. Мне было бы так приятно услышать его из твоих уст.
Селдон растерялся. Он просто не мог поверить, что его губы сумеют сложиться для произнесения звуков, что голосовые связки сомкнутся.
— Дэниел... — проговорил он наконец.
— Р.Дэниел Оливо, — кивнул Демерзель. — Пообедаешь со мной, Хари? Ведь если я буду обедать с тобой, мне не придется есть. Знаешь, это такое облегчение.
— С радостью, хотя подобное одностороннее потребление пищи не вяжется с моим идеалом совместной трапезы. Ну, может, хотя бы кусочек-другой?
— Только чтобы доставить тебе удовольствие.
— Но все равно, — покачал головой Селдон, — я просто не знаю, стоит ли нам проводить вместе долгое время.
— Стоит. Я получил на этот счет соответствующее распоряжение. Его Императорское Величество желает, чтобы мы с тобой встретились.
— Почему, Дэниел?
— Через два года состоится очередной математический конгресс. А ты, вроде, удивлен. Ты что, забыл?
— Да нет, не то чтобы забыл. Я просто об этом не думал.
— Разве ты не собираешься присутствовать? На предыдущем конгрессе ты был главной сенсацией.
— Угу. С психоисторией. Та еще сенсация.
— Ты привлек внимание Императора. Ни одному математику до тебя такое не удавалось.
— Привлек я сначала твое внимание, а вовсе не Императора. Потом мне пришлось удирать во все лопатки и оставаться в недосягаемости для Императора до тех пор, покуда я не сумел убедить тебя в том, что я вплотную подошел к началу психоисторических изысканий. Только потом ты позволил мне оставаться в спасительной неизвестности.
— Будучи главой математического факультета в престижнейшем учебном заведении? Сомнительная неизвестность.
— И все-таки это так, поскольку эта деятельность — прикрытие для того, чем я на самом деле занимаюсь.
— Ага, вот и обед подали. Давай пока поболтаем о чем-нибудь другом, просто как закадычные друзья. Как Дорс?
— Прекрасно. Настоящая жена. Готова меня таскать всюду на поводке, так трясется за мою безопасность.
— Это ее работа.
— Она мне так и говорит — и слишком часто. Дэниел, если серьезно, я никогда не сумею отблагодарить тебя за то, что ты нас познакомил.
— Спасибо, Хари, но если честно, я вовсе не предполагал, что вы обретете семейное счастье, особенно Дорс.
— Огромное спасибо тебе за этот подарок, даже если ты не ожидал такого оборота дел.
— Я рад, но подарок этот сомнительный, и ты это со временем поймешь; такой же сомнительный, как моя дружба.
Селдон не знал, что ответить, и, повинуясь жесту Демерзеля, принялся за еду.
Через некоторое время он приподнял вилку с кусочком рыбного филе и сказал:
— Не могу сказать точно, что это за зверь, но явно микогенского происхождения.
— Точно. Я знаю, как ты любишь тамошнюю кухню.
— Только она и оправдывает существование микогенцев. Но они для тебя что-то значат. Что-то особенное. Я не должен забывать об этом, прости.
— Не стоит. Теперь ничего особенного нет. Их предки давным-давно населяли планету под названием «Аврора». Продолжительность жизни там равнялась тремстам годам и больше, и обитатели планеты были властелинами пятидесяти миров Галактики. Именно уроженец Авроры придумал и создал меня.
Я не забыл об этом, я это помню даже, пожалуй, слишком хорошо — и не так извращенно, как микогенские потомки обитателей Авроры. Но тогда, давным-давно, я предал их и покинул. Я сделал свой выбор в пользу того, что считал лучше для человечества, и следовал по этому пути все время, стараясь как можно лучше исполнять свой долг.
— Нас не могут подслушивать? — спросил вдруг Селдон взволнованно.
Демерзель улыбнулся.
— Если тебе такое пришло в голову только сейчас, то уже слишком поздно. Но не беспокойся, я предпринял необходимые меры предосторожности.
Тебя видели считанные единицы. И когда будешь уходить, мало кто увидит. Да и те, кто увидит, не будут нисколько удивлены. Я имею печальную репутацию математика-любителя с грандиозными замашками, но весьма скромными способностями. Это удивительно забавляет тех придворных, кто не является моими друзьями, и поэтому здесь никто не удивится, что я проявляю интерес к подготовке приближающегося математического конгресса. Я ведь с тобой как раз о конгрессе хотел поговорить.
— Вот уж и не знаю, какой от меня в этом смысле толк. Я мог бы говорить на конгрессе об одном-единственном предмете, но говорить о нем не могу. Если и приму участие, то самое пассивное, как зритель и слушатель. Я не собираюсь представлять никакого доклада.
— Понимаю. И все-таки, если тебе любопытно, имей в виду, что Его Императорское Величество про тебя не забыл.
— Наверное, потому, что ты держишь меня у него в уме.
— Нет. Этим я не занимался. Видишь ли. Его Императорское Величество порой меня просто потрясает. Он в курсе того, что приближается очередной конгресс, и, видимо, не забыл твоего выступления на предыдущем. Его по-прежнему интересуют психоистория и последствия ее применения. Я обязан тебя предупредить. Весьма вероятно, что он возжелает с тобой встретиться. Придворные, безусловно, сочтут, что это великая честь — дважды в жизни получить приглашение во дворец.
— Ты шутишь? Что толку от моей встречи с ним?
— Не знаю, но, если тебя пригласят, отказаться ты будешь не вправе. Ну а как твои юные протеже, Юго и Рейч?
— Полагаю, тебе все о них известно. Уверен, ты с меня глаз не спускаешь.
— Точно. Я не спускаю глаз с твоей безопасности, но не слежу за каждым твоим шагом. Видишь ли, у меня дол по горло, и я не всевидящ.
— А Дорс разве тебе не все докладывает?
— Доложила бы, если бы положение дел стало критическим. Только так, а не иначе. Ей вовсе не улыбается роль домашней шпионки.
Демерзель снова едва заметно улыбнулся.
Селдон откашлялся.
— Мальчики в порядке. С Юго жутко трудно ладить. Он, надо тебе сказать, больше психоисторик, чем я, и у него, по всей вероятности, такое впечатление, что я не даю ему дороги. Что же до Рейча, то он очаровательный озорник — такой, какой и был. Он запал мне в душу еще тогда, когда слонялся беспризорником по биллиботтонским трущобам, но что самое невероятное — так это то, что Дорс он тоже ухитрился покорить. Я совершенно честно тебе скажу, Дэниел, если я надоем Дорс и она захочет уйти, она все равно не перестанет любить Рейча. — Демерзель кивнул, а Селдон задумчиво продолжал:
— А ведь если бы этот сорванец не овладел в свое время сердцем Рэчел из Сэтчема, меня бы теперь тут не было. Пристрелили бы меня, как миленького. Знаешь, Дэниел, — добавил он, нервно поерзав на стуле, — я терпеть не могу об этом вспоминать. Ведь это действительно был случай — непредсказуемый, невероятный. В чем же мне тут помогла психоистория?
— А разве не ты говорил мне о том, что в лучшем случае психоистория способна оперировать только вероятностями и большими числами и не имеет никакого отношения к конкретным, отдельным людям?
— Но если этот конкретный человек оказывается исключительно важным...
— Думаю, ты понимаешь, что ни один человек в отдельности не может быть исключительно важным. Ни я, ни ты.
— Может быть, ты и прав. Но понимаешь, какая штука... Сколько бы я ни работал в рамках подобных допущений, тем не менее я никак не могу избавиться от мыслей о собственной значимости. Какой-то суперэгоизм, превосходящий все пределы разумного... Но и ты исключительно важная персона, и именно поэтому я так хотел тебя увидеть и поговорить с тобой — насколько возможно откровенно. Я должен знать.
— Что знать?
Со стола уже прибрали, и свет в комнате стал более приглушенным, обстановка казалась более непринужденной, располагающей к интимной беседе.
— Джоранум, — сказал Селдон без лишних слов.
— Ах да.
— Ты знаешь о нем?
— Конечно. Еще бы мне не знать.
— Ну так вот. Я тоже хочу узнать о нем.
— Что именно?
— Слушай, Дэниел, не притворяйся. Он опасен?
— Конечно, он опасен. А что, есть на этот счет какие-то сомнения?
— Для тебя, я хочу сказать. Для твоего положения в ранге премьер-министра.
— Я об этом и говорю. Именно в этом смысле он и опасен.
— И ты миришься с этим?
Демерзель, облокотившись, склонился к столу.
— Существуют такие вещи, которые происходят независимо от того, мирюсь я с ними или нет, Хари. Давай будем смотреть на все философски. Его Императорское Величество Клеон Первый восседает на троне уже восемнадцать лет, и все это время я служу государственным секретарем и премьер-министром, даже при его отце служил, правда, не так рьяно, как при Клеоне. Срок немалый, и вряд ли кому из премьер-министров удавалось так долго оставаться на своем посту.
— Ты не совсем обычный премьер-министр, Дэниел, и ты это прекрасно знаешь. Ты обязан оставаться у власти, покуда не будет разработана психоистория. Не улыбайся, не надо. Это правда. Когда мы познакомились с тобой восемь лет назад, ты сказал мне, что Империя находится в состоянии разрухи и упадка. Теперь ты думаешь иначе?
— Вовсе нет.
— На самом деле упадок сейчас стал еще более заметен, верно?
— Да, хотя я упорно тружусь над его предотвращением.
— А не будь тебя, это случилось бы? Джоранум поднимает против тебя всю Империю.
— Не Империю, Хари, только Трантор. Во Внешних Мирах пока все спокойно, несмотря на упадок в экономике и снижение объема торговли.
— Но Трантор — самое главное. Трантор — столичная планета, где мы живем, сердце Империи, административный центр, и именно Трантор способен сбросить тебя. Ты не сможешь удержаться на своем посту, если Трантор скажет тебе «нет».
— Согласен.
— А если ты уйдешь, кто же тогда позаботится о спокойствии Внешних Миров, предотвратит упадок и скорое скольжение Империи по наклонной плоскости вниз, к анархии?
— Но это всего-навсего вероятность.
— Значит, тебе нужно что-то делать. Юго уверен в том, что тебе грозит смертельная опасность, что ты не сможешь удержаться на своем посту. Ему это подсказывает интуиция. Дорс говорит о том же и все объясняет тремя или четырьмя законами...
— Роботехники, — подсказал Демерзель.
— А юный Рейч, похоже, увлечен доктринами Джоранума — он же далиец, сам понимаешь. А я... я в растерянности, потому и решил посоветоваться с тобой. Думал, ты меня как-то успокоишь. Уверь меня в том, что ты держишь ситуацию в руках.
— Уверил бы, если бы был уверен. Но я тоже неспокоен. Я действительно в опасности.
— И при этом ничего не делаешь?
— Нет. Я многое делаю для того, чтобы сдерживать недовольство и отражать удары Джоранума. Если бы я этого не делал, я бы уже не работал. Но моей деятельности недостаточно.
Селдон растерялся. Немного помолчав, он сказал.
— Знаешь, я думаю, что Джоранум на самом деле микогенец.
— Это действительно так?
— Это всего лишь мое мнение. Я подумывал, нельзя ли воспользоваться этим фактом против него, но мне не хотелось бы прибегать к дискриминации.
— И правильно делаешь, что сомневаешься. Есть масса возможных вариантов действий, которые повлекут за собой совершенно нежелательные эффекты. Видишь ли, Хари, я ведь не боюсь оставить свой пост, если будет найден подходящий последователь, который будет в своей деятельности придерживаться тех же принципов предотвращения упадка, к которым в своей работе прибегал я. Но, с другой стороны, если мое место займет Джоранум, боюсь, это будет просто-таки фатальный случай.
— Тогда все, что бы ни предприняли, чтобы остановить его, годится.
— Не совсем так. Империя может скатиться в анархию даже при том условии, если мы одолеем Джоранума и я останусь на своем посту.
Следовательно, я не должен предпринимать ничего такого, что позволило бы одолеть Джоранума, а мне — остаться на своем посту, если само это деяние ускорит гибель Империи. Пока я не сумел придумать ничего такого, что позволило бы одновременно избавиться от Джоранума и избежать анархии.
— Минимализм... — прошептал Селдон.
— Прости, не расслышал.
— Дорс объясняла мне, что ты связан рамками минимализма.
— Так оно и есть.
— Значит, я зря пришел к тебе, Дэниел.
— Ты хочешь сказать, что искал успокоения, но не нашел его?
— Похоже, что так.
— Но ведь и я шел на встречу с тобой, потому что тоже искал успокоения.
— У меня?
— У психоистории, которая обеспечила бы такой путь к безопасности, которого я отыскать не могу.
Селдон тяжело вздохнул.
— Дэниел, психоистория пока не разработана до такой степени.
Премьер-министр укоризненно посмотрел на математика.
— Хари, у тебя было целых восемь лет.
— Восемь, восемьдесят ли, какая разница? Это грандиозная проблема.
— Я вовсе не жду, что методика будет доведена до совершенства, но, может, у тебя появилась хотя бы какая-то схема, остов, что ли, некий принцип, которым можно было бы руководствоваться? Пускай несовершенный, но все-таки лучше, чем гадание на кофейной гуще.
— Нет. То, чем я сейчас располагаю, ничуть не больше, чем у меня было восемь лет назад. Так что выводы будут такие: ты должен оставаться у власти, а Джоранума надо одолеть таким способом, чтобы как можно дольше сохранить стабильность в Империи. Следовательно, это мой единственный шанс продолжать трудиться над разработкой психоистории. Но этого нельзя добиться, пока я не разработаю психоисторию. Верно?
— Похоже, что так, Хари.
— Значит, мы зашли в порочный круг и Империя погибнет.
— Если только не случится ничего непредвиденного. Если только ты не сделаешь так, чтобы нечто непредвиденное случилось.
— Я? Дэниел, как я могу этого добиться без психоистории?
— Не знаю, Хари.
Селдон поднялся, чтобы уйти... в полном отчаянии.
Хари Селдон не видел его уже несколько лет, а лично не беседовал еще дольше.
Учитывая то, как прошла недавняя встреча Селдона с Ласкином Джоранумом, и он, и Демерзель понимали, что афишировать их свидание ни к коем случае нельзя. Визит Селдона к премьер-министру в Императорский Дворец, не мог остаться незамеченным, поэтому из соображений безопасности они договорились встретиться в небольшом, но роскошно обставленном номере гостиницы, расположенной неподалеку от дворцовой территории.
Увидев Демерзеля, Селдон ощутил боль прошедших лет. Одно лишь то, что Демерзель выглядел точно так же, как всегда, усилило эту боль. Он был все так же высок и статен, с правильными, жесткими чертами лица; в его темных волосах мелькали светлые пряди, но не седины. Лицо его нельзя было назвать красивым, но оно было выразительно. Внешне он поразительно соответствовал идеалу императорского премьер-министра и был совсем не похож на тех, кто занимал этот пост до него. Селдон считал, что одно это давало ему некоторую власть над Императором, а следовательно, и над придворными... и даже над Империей.
Демерзель шагнул навстречу Селдону, радостно, по-доброму улыбаясь.
Правду сказать, даже такая искренняя улыбка почти не меняла вечно печального, озабоченного выражения его лица.
— Хари, — сказал он, — как я рад тебя видеть. А я уж было подумал, что ты передумаешь и не выберешься.
— А я был почти уверен, что передумаете вы, премьер-министр.
— Можно «Эдо», если ты боишься называть меня моим настоящим именем.
— Не могу. Из меня его клещами не вытянешь. Ты же знаешь.
— Я вытяну. Произнеси его. Мне было бы так приятно услышать его из твоих уст.
Селдон растерялся. Он просто не мог поверить, что его губы сумеют сложиться для произнесения звуков, что голосовые связки сомкнутся.
— Дэниел... — проговорил он наконец.
— Р.Дэниел Оливо, — кивнул Демерзель. — Пообедаешь со мной, Хари? Ведь если я буду обедать с тобой, мне не придется есть. Знаешь, это такое облегчение.
— С радостью, хотя подобное одностороннее потребление пищи не вяжется с моим идеалом совместной трапезы. Ну, может, хотя бы кусочек-другой?
— Только чтобы доставить тебе удовольствие.
— Но все равно, — покачал головой Селдон, — я просто не знаю, стоит ли нам проводить вместе долгое время.
— Стоит. Я получил на этот счет соответствующее распоряжение. Его Императорское Величество желает, чтобы мы с тобой встретились.
— Почему, Дэниел?
— Через два года состоится очередной математический конгресс. А ты, вроде, удивлен. Ты что, забыл?
— Да нет, не то чтобы забыл. Я просто об этом не думал.
— Разве ты не собираешься присутствовать? На предыдущем конгрессе ты был главной сенсацией.
— Угу. С психоисторией. Та еще сенсация.
— Ты привлек внимание Императора. Ни одному математику до тебя такое не удавалось.
— Привлек я сначала твое внимание, а вовсе не Императора. Потом мне пришлось удирать во все лопатки и оставаться в недосягаемости для Императора до тех пор, покуда я не сумел убедить тебя в том, что я вплотную подошел к началу психоисторических изысканий. Только потом ты позволил мне оставаться в спасительной неизвестности.
— Будучи главой математического факультета в престижнейшем учебном заведении? Сомнительная неизвестность.
— И все-таки это так, поскольку эта деятельность — прикрытие для того, чем я на самом деле занимаюсь.
— Ага, вот и обед подали. Давай пока поболтаем о чем-нибудь другом, просто как закадычные друзья. Как Дорс?
— Прекрасно. Настоящая жена. Готова меня таскать всюду на поводке, так трясется за мою безопасность.
— Это ее работа.
— Она мне так и говорит — и слишком часто. Дэниел, если серьезно, я никогда не сумею отблагодарить тебя за то, что ты нас познакомил.
— Спасибо, Хари, но если честно, я вовсе не предполагал, что вы обретете семейное счастье, особенно Дорс.
— Огромное спасибо тебе за этот подарок, даже если ты не ожидал такого оборота дел.
— Я рад, но подарок этот сомнительный, и ты это со временем поймешь; такой же сомнительный, как моя дружба.
Селдон не знал, что ответить, и, повинуясь жесту Демерзеля, принялся за еду.
Через некоторое время он приподнял вилку с кусочком рыбного филе и сказал:
— Не могу сказать точно, что это за зверь, но явно микогенского происхождения.
— Точно. Я знаю, как ты любишь тамошнюю кухню.
— Только она и оправдывает существование микогенцев. Но они для тебя что-то значат. Что-то особенное. Я не должен забывать об этом, прости.
— Не стоит. Теперь ничего особенного нет. Их предки давным-давно населяли планету под названием «Аврора». Продолжительность жизни там равнялась тремстам годам и больше, и обитатели планеты были властелинами пятидесяти миров Галактики. Именно уроженец Авроры придумал и создал меня.
Я не забыл об этом, я это помню даже, пожалуй, слишком хорошо — и не так извращенно, как микогенские потомки обитателей Авроры. Но тогда, давным-давно, я предал их и покинул. Я сделал свой выбор в пользу того, что считал лучше для человечества, и следовал по этому пути все время, стараясь как можно лучше исполнять свой долг.
— Нас не могут подслушивать? — спросил вдруг Селдон взволнованно.
Демерзель улыбнулся.
— Если тебе такое пришло в голову только сейчас, то уже слишком поздно. Но не беспокойся, я предпринял необходимые меры предосторожности.
Тебя видели считанные единицы. И когда будешь уходить, мало кто увидит. Да и те, кто увидит, не будут нисколько удивлены. Я имею печальную репутацию математика-любителя с грандиозными замашками, но весьма скромными способностями. Это удивительно забавляет тех придворных, кто не является моими друзьями, и поэтому здесь никто не удивится, что я проявляю интерес к подготовке приближающегося математического конгресса. Я ведь с тобой как раз о конгрессе хотел поговорить.
— Вот уж и не знаю, какой от меня в этом смысле толк. Я мог бы говорить на конгрессе об одном-единственном предмете, но говорить о нем не могу. Если и приму участие, то самое пассивное, как зритель и слушатель. Я не собираюсь представлять никакого доклада.
— Понимаю. И все-таки, если тебе любопытно, имей в виду, что Его Императорское Величество про тебя не забыл.
— Наверное, потому, что ты держишь меня у него в уме.
— Нет. Этим я не занимался. Видишь ли. Его Императорское Величество порой меня просто потрясает. Он в курсе того, что приближается очередной конгресс, и, видимо, не забыл твоего выступления на предыдущем. Его по-прежнему интересуют психоистория и последствия ее применения. Я обязан тебя предупредить. Весьма вероятно, что он возжелает с тобой встретиться. Придворные, безусловно, сочтут, что это великая честь — дважды в жизни получить приглашение во дворец.
— Ты шутишь? Что толку от моей встречи с ним?
— Не знаю, но, если тебя пригласят, отказаться ты будешь не вправе. Ну а как твои юные протеже, Юго и Рейч?
— Полагаю, тебе все о них известно. Уверен, ты с меня глаз не спускаешь.
— Точно. Я не спускаю глаз с твоей безопасности, но не слежу за каждым твоим шагом. Видишь ли, у меня дол по горло, и я не всевидящ.
— А Дорс разве тебе не все докладывает?
— Доложила бы, если бы положение дел стало критическим. Только так, а не иначе. Ей вовсе не улыбается роль домашней шпионки.
Демерзель снова едва заметно улыбнулся.
Селдон откашлялся.
— Мальчики в порядке. С Юго жутко трудно ладить. Он, надо тебе сказать, больше психоисторик, чем я, и у него, по всей вероятности, такое впечатление, что я не даю ему дороги. Что же до Рейча, то он очаровательный озорник — такой, какой и был. Он запал мне в душу еще тогда, когда слонялся беспризорником по биллиботтонским трущобам, но что самое невероятное — так это то, что Дорс он тоже ухитрился покорить. Я совершенно честно тебе скажу, Дэниел, если я надоем Дорс и она захочет уйти, она все равно не перестанет любить Рейча. — Демерзель кивнул, а Селдон задумчиво продолжал:
— А ведь если бы этот сорванец не овладел в свое время сердцем Рэчел из Сэтчема, меня бы теперь тут не было. Пристрелили бы меня, как миленького. Знаешь, Дэниел, — добавил он, нервно поерзав на стуле, — я терпеть не могу об этом вспоминать. Ведь это действительно был случай — непредсказуемый, невероятный. В чем же мне тут помогла психоистория?
— А разве не ты говорил мне о том, что в лучшем случае психоистория способна оперировать только вероятностями и большими числами и не имеет никакого отношения к конкретным, отдельным людям?
— Но если этот конкретный человек оказывается исключительно важным...
— Думаю, ты понимаешь, что ни один человек в отдельности не может быть исключительно важным. Ни я, ни ты.
— Может быть, ты и прав. Но понимаешь, какая штука... Сколько бы я ни работал в рамках подобных допущений, тем не менее я никак не могу избавиться от мыслей о собственной значимости. Какой-то суперэгоизм, превосходящий все пределы разумного... Но и ты исключительно важная персона, и именно поэтому я так хотел тебя увидеть и поговорить с тобой — насколько возможно откровенно. Я должен знать.
— Что знать?
Со стола уже прибрали, и свет в комнате стал более приглушенным, обстановка казалась более непринужденной, располагающей к интимной беседе.
— Джоранум, — сказал Селдон без лишних слов.
— Ах да.
— Ты знаешь о нем?
— Конечно. Еще бы мне не знать.
— Ну так вот. Я тоже хочу узнать о нем.
— Что именно?
— Слушай, Дэниел, не притворяйся. Он опасен?
— Конечно, он опасен. А что, есть на этот счет какие-то сомнения?
— Для тебя, я хочу сказать. Для твоего положения в ранге премьер-министра.
— Я об этом и говорю. Именно в этом смысле он и опасен.
— И ты миришься с этим?
Демерзель, облокотившись, склонился к столу.
— Существуют такие вещи, которые происходят независимо от того, мирюсь я с ними или нет, Хари. Давай будем смотреть на все философски. Его Императорское Величество Клеон Первый восседает на троне уже восемнадцать лет, и все это время я служу государственным секретарем и премьер-министром, даже при его отце служил, правда, не так рьяно, как при Клеоне. Срок немалый, и вряд ли кому из премьер-министров удавалось так долго оставаться на своем посту.
— Ты не совсем обычный премьер-министр, Дэниел, и ты это прекрасно знаешь. Ты обязан оставаться у власти, покуда не будет разработана психоистория. Не улыбайся, не надо. Это правда. Когда мы познакомились с тобой восемь лет назад, ты сказал мне, что Империя находится в состоянии разрухи и упадка. Теперь ты думаешь иначе?
— Вовсе нет.
— На самом деле упадок сейчас стал еще более заметен, верно?
— Да, хотя я упорно тружусь над его предотвращением.
— А не будь тебя, это случилось бы? Джоранум поднимает против тебя всю Империю.
— Не Империю, Хари, только Трантор. Во Внешних Мирах пока все спокойно, несмотря на упадок в экономике и снижение объема торговли.
— Но Трантор — самое главное. Трантор — столичная планета, где мы живем, сердце Империи, административный центр, и именно Трантор способен сбросить тебя. Ты не сможешь удержаться на своем посту, если Трантор скажет тебе «нет».
— Согласен.
— А если ты уйдешь, кто же тогда позаботится о спокойствии Внешних Миров, предотвратит упадок и скорое скольжение Империи по наклонной плоскости вниз, к анархии?
— Но это всего-навсего вероятность.
— Значит, тебе нужно что-то делать. Юго уверен в том, что тебе грозит смертельная опасность, что ты не сможешь удержаться на своем посту. Ему это подсказывает интуиция. Дорс говорит о том же и все объясняет тремя или четырьмя законами...
— Роботехники, — подсказал Демерзель.
— А юный Рейч, похоже, увлечен доктринами Джоранума — он же далиец, сам понимаешь. А я... я в растерянности, потому и решил посоветоваться с тобой. Думал, ты меня как-то успокоишь. Уверь меня в том, что ты держишь ситуацию в руках.
— Уверил бы, если бы был уверен. Но я тоже неспокоен. Я действительно в опасности.
— И при этом ничего не делаешь?
— Нет. Я многое делаю для того, чтобы сдерживать недовольство и отражать удары Джоранума. Если бы я этого не делал, я бы уже не работал. Но моей деятельности недостаточно.
Селдон растерялся. Немного помолчав, он сказал.
— Знаешь, я думаю, что Джоранум на самом деле микогенец.
— Это действительно так?
— Это всего лишь мое мнение. Я подумывал, нельзя ли воспользоваться этим фактом против него, но мне не хотелось бы прибегать к дискриминации.
— И правильно делаешь, что сомневаешься. Есть масса возможных вариантов действий, которые повлекут за собой совершенно нежелательные эффекты. Видишь ли, Хари, я ведь не боюсь оставить свой пост, если будет найден подходящий последователь, который будет в своей деятельности придерживаться тех же принципов предотвращения упадка, к которым в своей работе прибегал я. Но, с другой стороны, если мое место займет Джоранум, боюсь, это будет просто-таки фатальный случай.
— Тогда все, что бы ни предприняли, чтобы остановить его, годится.
— Не совсем так. Империя может скатиться в анархию даже при том условии, если мы одолеем Джоранума и я останусь на своем посту.
Следовательно, я не должен предпринимать ничего такого, что позволило бы одолеть Джоранума, а мне — остаться на своем посту, если само это деяние ускорит гибель Империи. Пока я не сумел придумать ничего такого, что позволило бы одновременно избавиться от Джоранума и избежать анархии.
— Минимализм... — прошептал Селдон.
— Прости, не расслышал.
— Дорс объясняла мне, что ты связан рамками минимализма.
— Так оно и есть.
— Значит, я зря пришел к тебе, Дэниел.
— Ты хочешь сказать, что искал успокоения, но не нашел его?
— Похоже, что так.
— Но ведь и я шел на встречу с тобой, потому что тоже искал успокоения.
— У меня?
— У психоистории, которая обеспечила бы такой путь к безопасности, которого я отыскать не могу.
Селдон тяжело вздохнул.
— Дэниел, психоистория пока не разработана до такой степени.
Премьер-министр укоризненно посмотрел на математика.
— Хари, у тебя было целых восемь лет.
— Восемь, восемьдесят ли, какая разница? Это грандиозная проблема.
— Я вовсе не жду, что методика будет доведена до совершенства, но, может, у тебя появилась хотя бы какая-то схема, остов, что ли, некий принцип, которым можно было бы руководствоваться? Пускай несовершенный, но все-таки лучше, чем гадание на кофейной гуще.
— Нет. То, чем я сейчас располагаю, ничуть не больше, чем у меня было восемь лет назад. Так что выводы будут такие: ты должен оставаться у власти, а Джоранума надо одолеть таким способом, чтобы как можно дольше сохранить стабильность в Империи. Следовательно, это мой единственный шанс продолжать трудиться над разработкой психоистории. Но этого нельзя добиться, пока я не разработаю психоисторию. Верно?
— Похоже, что так, Хари.
— Значит, мы зашли в порочный круг и Империя погибнет.
— Если только не случится ничего непредвиденного. Если только ты не сделаешь так, чтобы нечто непредвиденное случилось.
— Я? Дэниел, как я могу этого добиться без психоистории?
— Не знаю, Хари.
Селдон поднялся, чтобы уйти... в полном отчаянии.
Глава 12
Четыре дня спустя Хари Селдон пренебрег своими обязанностями главы факультета и использовал служебный компьютер для личных целей — настроил его на прием новостей.