Страница:
Один из двоих выступил вперед и сказал:
- В течение долгого времени мы наблюдали за вашими сородичами.
Он старательно отчеканивал каждое слово.
- Моими сородичами? - спросил Камерон. - Нас же только двое - я и жена.
Что она такое натворила?
Тот продолжал:
- Мы выбрали для первого контакта это место потому, что оно достаточно
уединенное и спокойное. Мы знаем, что вы - здешний руководитель.
- Я шериф, если вы это имеете в виду, так что валяйте. В чем дело?
- Мы тщательно скопировали то, как вы одеваетесь, и даже вашу
внешность.
- Значит, по-вашему, я одеваюсь вот так? - Камерон только сейчас
заметил, какие на них костюмы.
- Мы хотим сказать - то, как одевается ваш господствующий общественный
класс. Кроме того, мы изучили ваш язык.
Было видно, что Камерона наконец осенило.
- Так вы, значит, иностранцы? - сказал он.
Камерон недолюбливал иностранцев, так как встречался с ними
преимущественно пока служил в армии, но он всегда старался быть
беспристрастным.
Человек с летающего блюдца сказал:
- Иностранцы? О да. Мы из того места, где много воды, - по-вашему, мы
венерианцы.
(Я едва собрался с духом, чтобы моргнуть, но тут снова оцепенел. Я же
видел летающее блюдце. Я видел, как оно приземлилось. Я не мог этому не
поверить! Эти люди - или эти существа - прилетели с Венеры!)
Но Камерон и бровью не повел. Он сказал:
- Ладно. Вы - в Соединенных Штатах Америки. Здесь у всех нас равные
права независимо от расы, вероисповедания, цвета кожи, а также
национальности. Я к вашим услугам. Чем могу вам помочь?
- Мы хотели бы, чтобы вы немедленно связались с ведущими деятелями
ваших Соединенных Штатов Америки, как вы их называете, чтобы они прибыли
сюда для совещания, имеющего целью присоединение вашего народа к нашей
великой организации.
Камерон медленно побагровел.
- Значит, присоединение нашего народа к вашей организации! А мы и так
уже члены ООН и бог весть чего еще. И я, значит, должен вытребовать сюда
президента, а? Сию минуту? В Твин Галч? Сказать ему, чтобы поторапливался?
Он поглядел на меня, как будто ожидая увидеть на моем лице улыбку. Но я
был в таком состоянии, что вышиби из-под меня стул - я бы даже упасть не
смог.
Человек с летающего блюдца ответил:
- Да, промедление нежелательно.
- А Конгресс вам тоже нужен? А Верховный суд?
- В том случае, если они могут помочь, шериф.
И тут Камерон взорвался. Он стукнул кулаком по своим бумагам и заорал:
- Так вот, вы мне помочь не можете, и мне некогда возиться со всякими
остряками, которым взбредет в голову явиться сюда, да еще к тому же
иностранцами. И если вы сейчас же не уберетесь отсюда, то я засажу вас за
нарушение общественного порядка и никогда не выпущу!
- Вы хотите, чтобы мы уехали? - спросил человек с Венеры.
- И сейчас же! Проваливайте туда, откуда приехали, и не возвращайтесь!
Я не желаю вас здесь видеть, и никто вас здесь видеть не желает.
Те двое переглянулись - их лица как-то странно подергались. Потом тот,
кто говорил до этого, произнес:
- Я вижу в вашем мозгу, что вы в самом деле желаете, и очень сильно,
чтобы вас оставили в покое. Мы не навязываем себя и свою организацию тем,
кто не хочет иметь дела с нами или с ней. Мы не хотим вторгаться к вам
насильно, и мы улетим. Мы больше не вернемся. Мы окружим ваш мир
предостерегающими сигналами. Здесь больше никто не побывает, а вы никогда
не сможете покинуть свою планету.
Камерон сказал:
- Послушайте, мистер, мне эта болтовня надоела. Считаю до трех...
Они повернулись и вышли. А я-то знал, что все их слова - чистая правда.
Понимаете, я-то слушал их, а Камерон - нет, потому что он все время думал
о своем подоходном налоге, а я как будто слышал, о чем они думали. Я знал,
что вокруг Земли будет устроено что-то вроде загородки и мы будем заперты
внутри и не сможем выйти, и никто не сможет войти. Я знал, что так и
будет.
И, как только они вышли, ко мне вернулся голос - слишком поздно! Я
завопил:
- Камерон, ради бога, они же из космоса! Зачем ты их выгнал?
- Из космоса? - он уставился на меня.
- Смотри! - крикнул я. Не знаю, как мне это удалось - он на двадцать
пять фунтов тяжелее меня, - но я схватил его за шиворот и подтащил к окну,
так что у него на рубашке отлетели все пуговицы до единой.
От удивления он даже не сопротивлялся, а когда опомнился и хотел было
сбить меня с ног, то заметил, что происходит за окном, и тут уж захватило
дух у него.
Эти двое садились в летающее блюдце. Блюдце стояло там же, большое,
круглое, сверкающее и мощное. Потом оно взлетело. Оно поднялось легко, как
перышко. Одна его сторона засветилась красновато-оранжевым сиянием,
которое становилось все ярче, а сам корабль - все меньше, пока снова не
превратился в падающую звезду, медленно погасшую вдали.
И тут я сказал:
- Шериф, зачем ты их прогнал? Им действительно надо было встретиться с
президентом. Теперь они уже больше не вернутся.
Камерон ответил:
- Я думал, они иностранцы. Сказали же они, что выучили наш язык. И
говорили они как-то чудно.
- Ах, вот как. Иностранцы!
- Они же так и сказали, что иностранцы, а сами похожи на итальянцев.
Ну, я и подумал, что они итальянцы.
- Почему итальянцы? Они же сказали, что они венерианцы. Я слышал - они
так и сказали.
- Венерианцы? - он выпучил глаза.
- Да, они это сказали. Они сказали, что прибыли из места, где много
воды. А на Венере воды очень много.
Понимаете, это было просто недоразумение, дурацкая ошибка, какую может
сделать каждый. Только теперь люди Земли никогда не полетят в космос, мы
никогда не доберемся даже до Луны, и у нас больше не побывает ни одного
венерианца. А все из-за этого осла Камерона с его подоходным налогом!
Ведь он прошептал:
- Венерианцы! А когда они заговорили про это место, где много воды, я
решил, что они венецианцы!
Isaac Asimov. Dreaming is a Private Thing (1957). Пер. - И.Гурова.
Авт.сб. "Путь марсиан". Изд. "Мир", М., 1966.
Джесс Уэйл оторвался от бумаг на своем письменном столе. Его сухощавая
старческая фигура, орлиный нос, глубоко посаженные сумрачные глаза и
буйная белоснежная шевелюра успели стать своего рода фирменной маркой
всемирно известной акционерной компании "Грезы".
Он спросил:
- Мальчуган уже пришел, Джо?
Джо Дули был невысок ростом и коренаст. К его влажной губе ласково
прилипла сигара. Теперь он вынул ее изо рта и кивнул.
- И родители тоже. Напугались, понятное дело.
- А вы не ошиблись, Джо? Я ведь занят, - Уэйл взглянул на часы. - В два
часа у меня чиновник из министерства.
- Вернее верного, мистер Уэйл, - горячо заявил Джо, и его лицо выразило
такую убежденность, что даже толстые щеки задергались. - Я же вам говорил,
что высмотрел мальчишку, когда он играл в баскетбол на школьном дворе.
Видели бы его! Мазила, одно слово. Чуть мяч попадал к нему, так свои же
торопились его отобрать, а малыш все равно держался звезда-звездой.
Понимаете? Тут-то я и взял его на заметку.
- А вы с ним поговорили?
- Ну, а как же! Я подошел к нему, когда они завтракали. Вы же меня
знаете, мистер Уэйл, - Дули возбужденно взмахнул сигарой, но успел
подхватить в ладонь слетевший пепел. - "Малыш", - сказал я...
- Так из него можно сделать мечтателя?
- Я сказал: "Малыш, я сейчас прямо из Африки и..."
- Хорошо, - Уэйл поднял ладонь. - Вашего мнения для меня достаточно. Не
могу понять, как это у вас получается, но если я знаю, что мальчик выбран
вами, я всегда готов рискнуть. Позовите его.
Мальчик вошел в сопровождении родителей. Дули пододвинул им стулья, а
Уэйл встал и обменялся с вошедшими любезным рукопожатием. Мальчику он
улыбнулся так, что каждая его морщина начала лучиться добродушием.
- Ты ведь Томми Слуцкий?
Томми молча кивнул. Для своих десяти лет он выглядел, пожалуй, слишком
щуплым. Темные волосы были прилизаны с неубедительной аккуратностью, а
рожица сияла неестественной чистотой.
- Ты ведь послушный мальчик?
Мать Томми расплылась в улыбке и с материнской нежностью погладила сына
по голове (выражение тревоги на лице мальчугана при этом - нисколько не
смягчилось).
- Он очень послушный и очень хороший мальчик, - сказала она.
Уэйл пропустил это сомнительное утверждение мимо ушей.
- Скажи мне, Томми, - начал он, протягивая леденец, который после
некоторых колебаний был все-таки принят, - ты когда-нибудь слушал грезы?
- Случалось, - сказал Томми тонким фальцетом.
Мистер Слуцкий, один из тех широкоплечих, толстопалых чернорабочих,
которые в посрамление евгенике оказываются порой отцами мечтателей,
откашлялся и пояснил:
- Мы иногда брали для малыша напрокат парочку-другую грез. Настоящих,
старинных.
Уэйл кивнул и опять обратился к мальчику:
- А они тебе нравятся, Томми?
- Чепухи в них много.
- Ты ведь для себя придумываешь куда лучше, правда?
Ухмылка, расползшаяся по ребячьей рожице, смягчила неестественность
прилизанных волос и чисто вымытых щек и носа.
Уэйл мягко продолжал:
- А ты не хочешь помечтать для меня?
- Да не-ет, - смущенно ответил Томми.
- Это же не трудно, это совсем легко... Джо!
Дули отодвинул ширму и подкатил к ним грезограф.
Мальчик в недоумении уставился на аппарат.
Уэйл взял шлем и поднес его к лицу мальчика.
- Ты знаешь, что это такое?
- Нет, - попятившись, ответил Томми.
- Это мысленница. Мы называем ее так потому, что люди в нее думают.
Надень ее на голову и думай, о чем хочешь.
- И что тогда будет?
- Ничего не будет. Это даже довольно приятно.
- Нет, - сказал Томми. - Лучше не надо.
Его мать поспешно нагнулась к нему.
- Это не больно, Томми. Делай, что тебе говорят, - истолковать ее тон
было нетрудно.
Томми весь напрягся, и секунду казалось, что он вот-вот заплачет. Уэйл
надел на него мысленницу.
Сделал он это очень бережно и осторожно и с полминуты молчал, давая
мальчику время убедиться, что ничего страшного не произошло, и свыкнуться
с ласкающим прикосновением фибрилл к швам его черепа (сквозь кожу они
проникали совершенно безболезненно), а главное, с легким жужжанием
меняющегося вихревого поля.
Наконец он сказал:
- А теперь ты для нас подумаешь?
- О чем? - из-под шлема были видны только нос и рот мальчика.
- О чем хочешь. Ну, скажем, уроки в школе окончились, и ты можешь
делать все, что пожелаешь.
Мальчик немного подумал, а потом возбужденно спросил:
- Можно мне полетать на стратолете?
- Конечно! Сколько угодно. Значит, ты летишь на стратолете. Вот он
стартует. - Уэйл сделал незаметный знак, и Дули включил замораживатель.
Сеанс продолжался только пять минут, а потом Дули проводил мальчика и
его мать в приемную. Томми был несколько растерян, но в остальном
перенесенное испытание никак на него не подействовало.
Когда они вышли, Уэйл повернулся к отцу семейства.
- Так вот, мистер Слуцкий, если проба окажется удачной, мы готовы
выплачивать вам пятьсот долларов ежегодно, пока Томми не кончит школу.
Взамен мы попросим только о следующем: чтобы он каждую неделю проводил
один час в нашем специальном училище.
- Мне надо будет подписать какую-нибудь бумагу? - хриплым голосом
спросил Слуцкий.
- Разумеется. Ведь это деловое соглашение, мистер Слуцкий.
- Уж и не знаю, что вам ответить. Я слыхал, что мечтателя отыскать не
так-то просто.
- Безусловно, безусловно. Но ведь ваш сын, мистер Слуцкий, еще не
мечтатель. И не известно, станет ли он мечтателем. Пятьсот долларов в год
для нас - ставка в лотерее. А для вас они верный выигрыш. Когда Томми
окончит школу, может оказаться, что он вовсе не мечтатель, но вы на этом
ничего не потеряете. Наоборот, получите примерно четыре тысячи долларов.
Ну, а если он все-таки станет мечтателем, он будет неплохо зарабатывать, и
уж тогда вы будете в полном выигрыше.
- Ему же надо будет пройти специальное обучение?
- Само собой разумеется, и оно крайне сложное. Но об этом мы
поговорим, когда он кончит школу. Тогда в течение двух лет мы его
окончательно вытренируем. Положитесь на меня, мистер Слуцкий.
- А вы гарантируете это специальное обучение?
Уэйл, который уже пододвинул контракт к Слуцкому и протягивал ему ручку
колпачком вперед, усмехнулся, положил ручку и сказал:
- Нет, не гарантируем. Это невозможно, так как мы не знаем,
действительно ли у него есть талант. Однако ежегодные пятьсот долларов
останутся у вас.
Слуцкий подумал и покачал головой.
- Я вам честно скажу, мистер Уэйл... Когда ваш агент договорился, что
мы придем к вам, я позвонил в "Сны наяву". Они сказали, что у них обучение
гарантируется.
Уэйл вздохнул.
- Мистер Слуцкий, не в моих правилах критиковать конкурента. Если они
сказали, что гарантируют обучение, значит, они это условие выполнят,
однако никакое обучение не сделает из вашего сына мечтателя, если у него
нет настоящего таланта. А подвергнуть обыкновенного мальчика специальной
тренировке - значит погубить его. Мечтателя из него сделать невозможно,
даю вам слово. Но и нормальным человеком он тоже не останется. Не рискуйте
так судьбой вашего сына. Компания "Грезы" будет с вами совершенно
откровенна. Если он может стать мечтателем, мы сделаем его мечтателем.
Если же нет, мы вернем его вам таким, каким он пришел к нам, и скажем:
"Пусть он приобретет какую-нибудь обычную специальность". При этом
здоровью вашего сына ничто не угрожает, и в конечном счете так будет лучше
для него. Послушайте меня, мистер Слуцкий, - у меня есть сыновья, дочери,
внуки, и я знаю, о чем говорю, - так вот: я и за миллион долларов не
позволил бы моему ребенку начать грезить, если бы он не был к этому
подготовлен. И за миллион!
Слуцкий вытер рот ладонью и потянулся за ручкой.
- Что тут сказано-то?
- Это просто расписка. Мы выплачиваем вам немедленно сто долларов
наличными. Без каких-либо обязательств для обеих сторон. Мы рассмотрим
мечты мальчика. Если нам покажется, что у него есть задатки, мы дадим вам
знать и приготовим контракт на пятьсот долларов в год. Положитесь на меня,
мистер Слуцкий, и не беспокойтесь. Вы не пожалеете.
Слуцкий подписал.
Оставшись один, Уэйл надел на голову размораживатель и внимательно
впитал мечты мальчика. Эта была типичная детская фантазия. "Я" находилось
в кабине управления, представлявшей собой смесь образов, почерпнутых из
приключенческих кинокниг, которыми еще пользовались те, у кого не было
времени, желания или денег, чтобы заменить их цилиндриками грез.
Когда мистер Уэйл снял размораживатель, он увидел перед собой Дули.
- Ну, как он, по-вашему, мистер Уэйл? - спросил Дули с любопытством и
гордостью первооткрывателя.
- Может быть, из него и выйдет толк, Джо. Может быть. У него есть
обертоны, а для десятилетнего мальчишки, не знающего даже самых
элементарных приемов, это уже немало. Когда самолет пробивался через
облака, возникло совершенно четкое ощущение подушек. И пахло крахмальными
простынями - забавная деталь. Им стоит заняться, Джо.
- Отлично!
- Но вот что, Джо: нам нужно бы отыскивать их еще раньше. А почему бы и
нет? Придет день, Джо, когда каждого младенца будут испытывать в первый же
день его жизни. Несомненно, в мозгу должно существовать какое-то отличие,
необходимо только установить, в чем именно оно заключается. Тогда мы
сможем отбирать мечтателей на самом раннем этапе.
- Черт побери, мистер Уэйл, - обиженно сказал Джо. - Значит, я-то
останусь без работы?
- Вам еще рано об этом беспокоиться, Джо, - засмеялся Уэйл. - На нашем
веку этого не случится. И уж во всяком случае, на моем. Нам еще много лет
будут необходимы хорошие разведчики талантов, вроде вас. Продолжайте
искать на школьных площадках и на улицах, - узловатые пальцы Уэйла
дружески легли на плечо Дули, - и отыщите нам еще парочку-другую Хиллари и
Яновых. И тогда мы оставим "Сны наяву" далеко за флагом... Ну, а теперь
идите. Я хотел бы перекусить до двух часов. Министерство, Джо,
министерство! - и он многозначительно подмигнул.
Посетитель, который явился к Джессу Уэйлу в два часа, оказался
белобрысым молодым человеком в очках, с румяными щеками и проникновенным
выражением лица, свидетельствовавшим о том, что он придает своей миссии
огромное значение. Он предъявил удостоверение, из которого следовало, что
перед Уэйлом - Джон Дж.Бэрн, уполномоченный Министерства наук и искусств.
- Здравствуйте, мистер Бэрн, - сказал Уэйл. - Чем могу быть полезен?
- Мы здесь одни? - спросил уполномоченный неожиданно густым баритоном.
- Совершенно одни.
- В таком случае с вашего разрешения я хотел бы, чтобы вы впитали вот
это, - он протянул Уэйлу потертый цилиндрик, брезгливо держа его двумя
пальцами.
Уэйл взял цилиндрик, осмотрел его со всех сторон, взвесил в руке и
сказал с улыбкой, обнажившей все его фальшивые зубы:
- Во всяком случае, это не продукция компании "Грезы", мистер Бэрн.
- Я этого и не предполагал, - ответил уполномоченный. - Но все-таки мне
хотелось бы, чтобы вы это впитали. Впрочем, на вашем месте я поставил бы
аппарат на автоматическое отключение через минуту, не больше.
- Больше вытерпеть невозможно? - Уэйл подтянул приемник к своему столу
и вставил цилиндрик в размораживатель, однако тут же вытащил его, протер
оба конца носовым платком и попробовал еще раз. - Скверный контакт, -
заметил он. - Любительская работа.
Уэйл нахлобучил мягкий размораживающий шлем, поправил височные контакты
и установил стрелку автоматического отключателя. Затем откинулся на спинку
кресла, скрестил руки на груди и приступил к впитыванию. Пальцы его
напряглись и впились в лацканы пиджака.
Едва автоматический выключатель прервал впитывание, Уэйл снял
размораживатель и сказал с заметным раздражением:
- Грубоватая вещичка. К счастью, я уже стар и подобные вещи на меня не
действуют.
Бэрн сухо ответил:
- Это еще не самое худшее, что нам попадалось. А увлечение ими растет.
Уэйл пожал плечами.
- Порнографические грезы. Я полагаю, их появления следовало ожидать.
- Следовало или не следовало, но они представляют собой смертельную
угрозу для нравственного духа нации, - возразил уполномоченный
министерства.
- Нравственный дух, - заметил Уэйл, - штука необыкновенно живучая. А
эротика в той или иной форме существовала во все века.
- Но не в подобной, сэр! Непосредственная стимуляция от сознания к
сознанию гораздо эффективнее грязных анекдотов или непристойных рисунков,
воздействие которых несколько ослабляется в процессе восприятия через
органы чувств.
Это было неоспоримо, и Уэйл только спросил:
- Так чего же вы хотите от меня?
- Не могли бы вы подсказать нам, каково происхождение этого цилиндрика?
- Мистер Бэрн, я не полицейский!
- Что вы, что вы! Я вовсе не прошу вас делать за нас нашу работу.
Министерство вполне способно проводить собственные расследования. Я только
спрашиваю ваше мнение как специалиста. Вы сказали, что это не продукция
вашей компании. Так чья же это продукция?
- Во всяком случае, не какой-либо солидной фирмы, изготовляющей грезы,
за это я могу поручиться. Слишком скверно сделано.
- Возможно, нарочно. Для маскировки.
- И это не произведение профессионального мечтателя.
- Вы уверены, мистер Уэйл? А не могут профессиональные мечтатели
работать и на какое-нибудь тайное предприятие - ради денег... или просто
для собственного удовольствия?
- Отчего же? Но во всяком случае, этот цилиндрик - не их работа. Полное
отсутствие обертонов. Никакой объемности. Правда, для такого произведения
обертоны и не нужны.
- А что такое обертоны?
- Следовательно, вы не увлекаетесь грезами? - мягко усмехнулся Уэйл.
- Я предпочитаю музыку, - ответил Бэрн, тщетно пытаясь не выглядеть
самодовольным снобом.
- Это тоже неплохо, - снисходительно заметил Уэйл. - Но в таком случае
мне будет труднее объяснить вам сущность обертонов. Даже любители грез не
смогли бы сказать вам толком, что это такое. И все-таки они сразу
чувствуют, что греза никуда не годится, если ей не хватает обертонов.
Видите ли, когда опытный мечтатель погружается в транс, он ведь не
придумывает сюжетов, какие были в ходу в старом телевидении и кинокнигах.
Его греза слагается из ряда отдельных видений, и каждое поддается
нескольким толкованиям. Если исследовать их внимательно, можно найти
пять-шесть таких толкований. При простом впитывании заметить их трудно, но
они выявляются при тщательном анализе. Поверьте, мои психологи часами
занимаются только этим. И все обертоны, все различные смыслы сливаются в
единую массу управляемой эмоции. А без них греза была бы плоской и
пресной. Скажем, сегодня утром я пробовал десятилетнего мальчика. У него,
несомненно, есть задатки. Облако для него не просто облако, но и подушка.
А наделенное сенсуальными свойствами обоих этих предметов, облако
становится чем-то большим. Конечно, греза этого мальчика еще крайне
примитивна. Но когда он окончит школу, он пройдет специальный курс и
тренировку. Он будет подвергнут ощущениям всех родов. Он накопит опыт. Он
будет изучать и анализировать классические грезы прошлого. Он научится
контролировать и направлять свои мечты, хотя я всегда утверждаю, что
хороший мечтатель, когда он импровизирует...
Уэйл внезапно умолк и после паузы продолжал уже спокойнее:
- Простите, я несколько увлекся. Собственно говоря, я хотел объяснить
вам, что у каждого профессионального мечтателя существует свой тип
обертонов, который ему не удалось бы скрыть. Для специалиста это словно
его подпись на грезе. И мне, мистер Бэрн, известны все эти подписи. Ну, а
порнография, которую вы мне принесли, вообще лишена обертонов. Это
произведение обыкновенного человека. Может быть, он и не лишен
способностей, но думать он умеет не больше, чем вы и я.
- Очень многие люди умеют думать, мистер Уэйл, - возразил Бэрн,
краснея. - Даже если они и не создают грез.
- Ах, право же! - Уэйл взмахнул рукой. - Не сердитесь на старика. Я
сказал "думать" не в смысле "мыслить", а в смысле "грезить". Мы все
немножко умеем грезить, как все немножко умеем бегать. Но сумеем ли мы с
вами пробежать милю за четыре минуты? Мы с вами умеем говорить, но ведь
это же еще не делает нас составителями толковых словарей? Вот, например,
когда я думаю о бифштексе, в моем сознании возникает просто слово. Разве
что мелькнет образ сочного бифштекса на тарелке. Возможно, у вас образное
восприятие развито больше и вы успеете увидеть и поджаристую корочку, и
лук, и румяный картофель. Возможно. Ну, а настоящий мечтатель... Он и
видит бифштекс, и обоняет его, и ощущает его вкус и все, что с ним
связано, - даже жаровню, даже приятное чувство в желудке, и то, как нож
разрезает мясо, и еще сотни всяких подробностей, причем все сразу.
Предельно сенсуальное восприятие. Предельно. Ни вы, ни я на это не
способны.
- Ну, так! - сказал Бэрн. - Значит, тут мы имеем дело не с
произведением профессионального мечтателя. Во всяком случае, это уже
что-то, - он спрятал цилиндрик во внутренний карман пиджака. - Надеюсь, мы
можем рассчитывать на вашу всемерную помощь, когда примем меры для
прекращения подобного тайного производства?
- Разумеется, мистер Бэрн. От всей души.
- Будем надеяться, - сказал Бэрн тоном человека, сознающего свою
власть. - Конечно, не мне решать, какие именно меры будут приняты, но
подобные штучки, - он похлопал себя по карману, где лежал цилиндрик, -
невольно наводят на мысль, что следовало бы ввести действительно строгую
цензуру на грезы.
Бэрн встал.
- До свидания, мистер Уэйл.
- До свидания, мистер Бэрн. Я всегда надеюсь на лучшее.
Фрэнсис Беленджер влетел в кабинет Джесса Уэйла, как всегда, в страшном
ажиотаже. Его рыжие волосы стояли дыбом, а лицо лоснилось от пота и
волнения. Но он тут же замер на месте. Уэйл сидел, уткнувшись головой в
сложенные на столе руки, так что виден был только его седой затылок.
Беленджер судорожно выговорил:
- Что с вами, шеф?
Уэйл поднял голову.
- Это вы, Фрэнк?
- Что случилось, шеф? Вы больны?
- В моем возрасте все больны, но я еще держусь на ногах. Пошатываюсь,
но держусь. У меня был уполномоченный из министерства.
- Что ему понадобилось?
- Грозил цензурой. Он принес образчик того, что ходит по рукам. Дешевые
грезы для пьяных оргий.
- Ах ты черт! - с чувством сказал Беленджер.
- Беда в том, что опасения за нравственность - отличный предлог для
разворачивания широкой кампании. Они будут бить и правых и виноватых. А по
правде говоря, Фрэнк, и наша позиция уязвима.
- Как же так? Уж наша продукция абсолютно целомудренна. Приключения и
романтические страсти.
Уэйл выпятил нижнюю губу и наморщил лоб.
- Друг перед другом, Фрэнк, нам незачем притворяться. Целомудренна? Все
зависит от точки зрения. Конечно, то, что я скажу, не для широкой публики,
но мы-то с вами знаем, Фрэнк, что в каждой грезе есть свои фрейдистские
ассоциации. От этого никуда не уйдешь.
- Ну, конечно, если их специально выискивать! Скажем, психиатр...
- И средний человек тоже. Обычный потребитель не знает про эту
подоплеку и, возможно, не сумеет отличить фаллический символ от символа
материнства, даже если ему прямо на них указать. И все-таки его
подсознание знает. Успех многих грез и объясняется именно этими
подсознательными ассоциациями.
- Ну, допустим. И что же намерено предпринять правительство? Будет
оздоровлять подсознание?
- То-то и плохо. Я не знаю, что они предпримут. У нас есть только один
козырь, на который я в основном и возлагаю все надежды: публика любит
грезы и не захочет их лишиться... Ну, оставим это. Зачем вы пришли? У вас
ведь, вероятно, есть ко мне какое-то дело?
Беленджер бросил на стол перед Уэйлом маленький, похожий на трубочку
предмет и заправил поглубже в брюки выбившуюся рубашку.
- В течение долгого времени мы наблюдали за вашими сородичами.
Он старательно отчеканивал каждое слово.
- Моими сородичами? - спросил Камерон. - Нас же только двое - я и жена.
Что она такое натворила?
Тот продолжал:
- Мы выбрали для первого контакта это место потому, что оно достаточно
уединенное и спокойное. Мы знаем, что вы - здешний руководитель.
- Я шериф, если вы это имеете в виду, так что валяйте. В чем дело?
- Мы тщательно скопировали то, как вы одеваетесь, и даже вашу
внешность.
- Значит, по-вашему, я одеваюсь вот так? - Камерон только сейчас
заметил, какие на них костюмы.
- Мы хотим сказать - то, как одевается ваш господствующий общественный
класс. Кроме того, мы изучили ваш язык.
Было видно, что Камерона наконец осенило.
- Так вы, значит, иностранцы? - сказал он.
Камерон недолюбливал иностранцев, так как встречался с ними
преимущественно пока служил в армии, но он всегда старался быть
беспристрастным.
Человек с летающего блюдца сказал:
- Иностранцы? О да. Мы из того места, где много воды, - по-вашему, мы
венерианцы.
(Я едва собрался с духом, чтобы моргнуть, но тут снова оцепенел. Я же
видел летающее блюдце. Я видел, как оно приземлилось. Я не мог этому не
поверить! Эти люди - или эти существа - прилетели с Венеры!)
Но Камерон и бровью не повел. Он сказал:
- Ладно. Вы - в Соединенных Штатах Америки. Здесь у всех нас равные
права независимо от расы, вероисповедания, цвета кожи, а также
национальности. Я к вашим услугам. Чем могу вам помочь?
- Мы хотели бы, чтобы вы немедленно связались с ведущими деятелями
ваших Соединенных Штатов Америки, как вы их называете, чтобы они прибыли
сюда для совещания, имеющего целью присоединение вашего народа к нашей
великой организации.
Камерон медленно побагровел.
- Значит, присоединение нашего народа к вашей организации! А мы и так
уже члены ООН и бог весть чего еще. И я, значит, должен вытребовать сюда
президента, а? Сию минуту? В Твин Галч? Сказать ему, чтобы поторапливался?
Он поглядел на меня, как будто ожидая увидеть на моем лице улыбку. Но я
был в таком состоянии, что вышиби из-под меня стул - я бы даже упасть не
смог.
Человек с летающего блюдца ответил:
- Да, промедление нежелательно.
- А Конгресс вам тоже нужен? А Верховный суд?
- В том случае, если они могут помочь, шериф.
И тут Камерон взорвался. Он стукнул кулаком по своим бумагам и заорал:
- Так вот, вы мне помочь не можете, и мне некогда возиться со всякими
остряками, которым взбредет в голову явиться сюда, да еще к тому же
иностранцами. И если вы сейчас же не уберетесь отсюда, то я засажу вас за
нарушение общественного порядка и никогда не выпущу!
- Вы хотите, чтобы мы уехали? - спросил человек с Венеры.
- И сейчас же! Проваливайте туда, откуда приехали, и не возвращайтесь!
Я не желаю вас здесь видеть, и никто вас здесь видеть не желает.
Те двое переглянулись - их лица как-то странно подергались. Потом тот,
кто говорил до этого, произнес:
- Я вижу в вашем мозгу, что вы в самом деле желаете, и очень сильно,
чтобы вас оставили в покое. Мы не навязываем себя и свою организацию тем,
кто не хочет иметь дела с нами или с ней. Мы не хотим вторгаться к вам
насильно, и мы улетим. Мы больше не вернемся. Мы окружим ваш мир
предостерегающими сигналами. Здесь больше никто не побывает, а вы никогда
не сможете покинуть свою планету.
Камерон сказал:
- Послушайте, мистер, мне эта болтовня надоела. Считаю до трех...
Они повернулись и вышли. А я-то знал, что все их слова - чистая правда.
Понимаете, я-то слушал их, а Камерон - нет, потому что он все время думал
о своем подоходном налоге, а я как будто слышал, о чем они думали. Я знал,
что вокруг Земли будет устроено что-то вроде загородки и мы будем заперты
внутри и не сможем выйти, и никто не сможет войти. Я знал, что так и
будет.
И, как только они вышли, ко мне вернулся голос - слишком поздно! Я
завопил:
- Камерон, ради бога, они же из космоса! Зачем ты их выгнал?
- Из космоса? - он уставился на меня.
- Смотри! - крикнул я. Не знаю, как мне это удалось - он на двадцать
пять фунтов тяжелее меня, - но я схватил его за шиворот и подтащил к окну,
так что у него на рубашке отлетели все пуговицы до единой.
От удивления он даже не сопротивлялся, а когда опомнился и хотел было
сбить меня с ног, то заметил, что происходит за окном, и тут уж захватило
дух у него.
Эти двое садились в летающее блюдце. Блюдце стояло там же, большое,
круглое, сверкающее и мощное. Потом оно взлетело. Оно поднялось легко, как
перышко. Одна его сторона засветилась красновато-оранжевым сиянием,
которое становилось все ярче, а сам корабль - все меньше, пока снова не
превратился в падающую звезду, медленно погасшую вдали.
И тут я сказал:
- Шериф, зачем ты их прогнал? Им действительно надо было встретиться с
президентом. Теперь они уже больше не вернутся.
Камерон ответил:
- Я думал, они иностранцы. Сказали же они, что выучили наш язык. И
говорили они как-то чудно.
- Ах, вот как. Иностранцы!
- Они же так и сказали, что иностранцы, а сами похожи на итальянцев.
Ну, я и подумал, что они итальянцы.
- Почему итальянцы? Они же сказали, что они венерианцы. Я слышал - они
так и сказали.
- Венерианцы? - он выпучил глаза.
- Да, они это сказали. Они сказали, что прибыли из места, где много
воды. А на Венере воды очень много.
Понимаете, это было просто недоразумение, дурацкая ошибка, какую может
сделать каждый. Только теперь люди Земли никогда не полетят в космос, мы
никогда не доберемся даже до Луны, и у нас больше не побывает ни одного
венерианца. А все из-за этого осла Камерона с его подоходным налогом!
Ведь он прошептал:
- Венерианцы! А когда они заговорили про это место, где много воды, я
решил, что они венецианцы!
Isaac Asimov. Dreaming is a Private Thing (1957). Пер. - И.Гурова.
Авт.сб. "Путь марсиан". Изд. "Мир", М., 1966.
Джесс Уэйл оторвался от бумаг на своем письменном столе. Его сухощавая
старческая фигура, орлиный нос, глубоко посаженные сумрачные глаза и
буйная белоснежная шевелюра успели стать своего рода фирменной маркой
всемирно известной акционерной компании "Грезы".
Он спросил:
- Мальчуган уже пришел, Джо?
Джо Дули был невысок ростом и коренаст. К его влажной губе ласково
прилипла сигара. Теперь он вынул ее изо рта и кивнул.
- И родители тоже. Напугались, понятное дело.
- А вы не ошиблись, Джо? Я ведь занят, - Уэйл взглянул на часы. - В два
часа у меня чиновник из министерства.
- Вернее верного, мистер Уэйл, - горячо заявил Джо, и его лицо выразило
такую убежденность, что даже толстые щеки задергались. - Я же вам говорил,
что высмотрел мальчишку, когда он играл в баскетбол на школьном дворе.
Видели бы его! Мазила, одно слово. Чуть мяч попадал к нему, так свои же
торопились его отобрать, а малыш все равно держался звезда-звездой.
Понимаете? Тут-то я и взял его на заметку.
- А вы с ним поговорили?
- Ну, а как же! Я подошел к нему, когда они завтракали. Вы же меня
знаете, мистер Уэйл, - Дули возбужденно взмахнул сигарой, но успел
подхватить в ладонь слетевший пепел. - "Малыш", - сказал я...
- Так из него можно сделать мечтателя?
- Я сказал: "Малыш, я сейчас прямо из Африки и..."
- Хорошо, - Уэйл поднял ладонь. - Вашего мнения для меня достаточно. Не
могу понять, как это у вас получается, но если я знаю, что мальчик выбран
вами, я всегда готов рискнуть. Позовите его.
Мальчик вошел в сопровождении родителей. Дули пододвинул им стулья, а
Уэйл встал и обменялся с вошедшими любезным рукопожатием. Мальчику он
улыбнулся так, что каждая его морщина начала лучиться добродушием.
- Ты ведь Томми Слуцкий?
Томми молча кивнул. Для своих десяти лет он выглядел, пожалуй, слишком
щуплым. Темные волосы были прилизаны с неубедительной аккуратностью, а
рожица сияла неестественной чистотой.
- Ты ведь послушный мальчик?
Мать Томми расплылась в улыбке и с материнской нежностью погладила сына
по голове (выражение тревоги на лице мальчугана при этом - нисколько не
смягчилось).
- Он очень послушный и очень хороший мальчик, - сказала она.
Уэйл пропустил это сомнительное утверждение мимо ушей.
- Скажи мне, Томми, - начал он, протягивая леденец, который после
некоторых колебаний был все-таки принят, - ты когда-нибудь слушал грезы?
- Случалось, - сказал Томми тонким фальцетом.
Мистер Слуцкий, один из тех широкоплечих, толстопалых чернорабочих,
которые в посрамление евгенике оказываются порой отцами мечтателей,
откашлялся и пояснил:
- Мы иногда брали для малыша напрокат парочку-другую грез. Настоящих,
старинных.
Уэйл кивнул и опять обратился к мальчику:
- А они тебе нравятся, Томми?
- Чепухи в них много.
- Ты ведь для себя придумываешь куда лучше, правда?
Ухмылка, расползшаяся по ребячьей рожице, смягчила неестественность
прилизанных волос и чисто вымытых щек и носа.
Уэйл мягко продолжал:
- А ты не хочешь помечтать для меня?
- Да не-ет, - смущенно ответил Томми.
- Это же не трудно, это совсем легко... Джо!
Дули отодвинул ширму и подкатил к ним грезограф.
Мальчик в недоумении уставился на аппарат.
Уэйл взял шлем и поднес его к лицу мальчика.
- Ты знаешь, что это такое?
- Нет, - попятившись, ответил Томми.
- Это мысленница. Мы называем ее так потому, что люди в нее думают.
Надень ее на голову и думай, о чем хочешь.
- И что тогда будет?
- Ничего не будет. Это даже довольно приятно.
- Нет, - сказал Томми. - Лучше не надо.
Его мать поспешно нагнулась к нему.
- Это не больно, Томми. Делай, что тебе говорят, - истолковать ее тон
было нетрудно.
Томми весь напрягся, и секунду казалось, что он вот-вот заплачет. Уэйл
надел на него мысленницу.
Сделал он это очень бережно и осторожно и с полминуты молчал, давая
мальчику время убедиться, что ничего страшного не произошло, и свыкнуться
с ласкающим прикосновением фибрилл к швам его черепа (сквозь кожу они
проникали совершенно безболезненно), а главное, с легким жужжанием
меняющегося вихревого поля.
Наконец он сказал:
- А теперь ты для нас подумаешь?
- О чем? - из-под шлема были видны только нос и рот мальчика.
- О чем хочешь. Ну, скажем, уроки в школе окончились, и ты можешь
делать все, что пожелаешь.
Мальчик немного подумал, а потом возбужденно спросил:
- Можно мне полетать на стратолете?
- Конечно! Сколько угодно. Значит, ты летишь на стратолете. Вот он
стартует. - Уэйл сделал незаметный знак, и Дули включил замораживатель.
Сеанс продолжался только пять минут, а потом Дули проводил мальчика и
его мать в приемную. Томми был несколько растерян, но в остальном
перенесенное испытание никак на него не подействовало.
Когда они вышли, Уэйл повернулся к отцу семейства.
- Так вот, мистер Слуцкий, если проба окажется удачной, мы готовы
выплачивать вам пятьсот долларов ежегодно, пока Томми не кончит школу.
Взамен мы попросим только о следующем: чтобы он каждую неделю проводил
один час в нашем специальном училище.
- Мне надо будет подписать какую-нибудь бумагу? - хриплым голосом
спросил Слуцкий.
- Разумеется. Ведь это деловое соглашение, мистер Слуцкий.
- Уж и не знаю, что вам ответить. Я слыхал, что мечтателя отыскать не
так-то просто.
- Безусловно, безусловно. Но ведь ваш сын, мистер Слуцкий, еще не
мечтатель. И не известно, станет ли он мечтателем. Пятьсот долларов в год
для нас - ставка в лотерее. А для вас они верный выигрыш. Когда Томми
окончит школу, может оказаться, что он вовсе не мечтатель, но вы на этом
ничего не потеряете. Наоборот, получите примерно четыре тысячи долларов.
Ну, а если он все-таки станет мечтателем, он будет неплохо зарабатывать, и
уж тогда вы будете в полном выигрыше.
- Ему же надо будет пройти специальное обучение?
- Само собой разумеется, и оно крайне сложное. Но об этом мы
поговорим, когда он кончит школу. Тогда в течение двух лет мы его
окончательно вытренируем. Положитесь на меня, мистер Слуцкий.
- А вы гарантируете это специальное обучение?
Уэйл, который уже пододвинул контракт к Слуцкому и протягивал ему ручку
колпачком вперед, усмехнулся, положил ручку и сказал:
- Нет, не гарантируем. Это невозможно, так как мы не знаем,
действительно ли у него есть талант. Однако ежегодные пятьсот долларов
останутся у вас.
Слуцкий подумал и покачал головой.
- Я вам честно скажу, мистер Уэйл... Когда ваш агент договорился, что
мы придем к вам, я позвонил в "Сны наяву". Они сказали, что у них обучение
гарантируется.
Уэйл вздохнул.
- Мистер Слуцкий, не в моих правилах критиковать конкурента. Если они
сказали, что гарантируют обучение, значит, они это условие выполнят,
однако никакое обучение не сделает из вашего сына мечтателя, если у него
нет настоящего таланта. А подвергнуть обыкновенного мальчика специальной
тренировке - значит погубить его. Мечтателя из него сделать невозможно,
даю вам слово. Но и нормальным человеком он тоже не останется. Не рискуйте
так судьбой вашего сына. Компания "Грезы" будет с вами совершенно
откровенна. Если он может стать мечтателем, мы сделаем его мечтателем.
Если же нет, мы вернем его вам таким, каким он пришел к нам, и скажем:
"Пусть он приобретет какую-нибудь обычную специальность". При этом
здоровью вашего сына ничто не угрожает, и в конечном счете так будет лучше
для него. Послушайте меня, мистер Слуцкий, - у меня есть сыновья, дочери,
внуки, и я знаю, о чем говорю, - так вот: я и за миллион долларов не
позволил бы моему ребенку начать грезить, если бы он не был к этому
подготовлен. И за миллион!
Слуцкий вытер рот ладонью и потянулся за ручкой.
- Что тут сказано-то?
- Это просто расписка. Мы выплачиваем вам немедленно сто долларов
наличными. Без каких-либо обязательств для обеих сторон. Мы рассмотрим
мечты мальчика. Если нам покажется, что у него есть задатки, мы дадим вам
знать и приготовим контракт на пятьсот долларов в год. Положитесь на меня,
мистер Слуцкий, и не беспокойтесь. Вы не пожалеете.
Слуцкий подписал.
Оставшись один, Уэйл надел на голову размораживатель и внимательно
впитал мечты мальчика. Эта была типичная детская фантазия. "Я" находилось
в кабине управления, представлявшей собой смесь образов, почерпнутых из
приключенческих кинокниг, которыми еще пользовались те, у кого не было
времени, желания или денег, чтобы заменить их цилиндриками грез.
Когда мистер Уэйл снял размораживатель, он увидел перед собой Дули.
- Ну, как он, по-вашему, мистер Уэйл? - спросил Дули с любопытством и
гордостью первооткрывателя.
- Может быть, из него и выйдет толк, Джо. Может быть. У него есть
обертоны, а для десятилетнего мальчишки, не знающего даже самых
элементарных приемов, это уже немало. Когда самолет пробивался через
облака, возникло совершенно четкое ощущение подушек. И пахло крахмальными
простынями - забавная деталь. Им стоит заняться, Джо.
- Отлично!
- Но вот что, Джо: нам нужно бы отыскивать их еще раньше. А почему бы и
нет? Придет день, Джо, когда каждого младенца будут испытывать в первый же
день его жизни. Несомненно, в мозгу должно существовать какое-то отличие,
необходимо только установить, в чем именно оно заключается. Тогда мы
сможем отбирать мечтателей на самом раннем этапе.
- Черт побери, мистер Уэйл, - обиженно сказал Джо. - Значит, я-то
останусь без работы?
- Вам еще рано об этом беспокоиться, Джо, - засмеялся Уэйл. - На нашем
веку этого не случится. И уж во всяком случае, на моем. Нам еще много лет
будут необходимы хорошие разведчики талантов, вроде вас. Продолжайте
искать на школьных площадках и на улицах, - узловатые пальцы Уэйла
дружески легли на плечо Дули, - и отыщите нам еще парочку-другую Хиллари и
Яновых. И тогда мы оставим "Сны наяву" далеко за флагом... Ну, а теперь
идите. Я хотел бы перекусить до двух часов. Министерство, Джо,
министерство! - и он многозначительно подмигнул.
Посетитель, который явился к Джессу Уэйлу в два часа, оказался
белобрысым молодым человеком в очках, с румяными щеками и проникновенным
выражением лица, свидетельствовавшим о том, что он придает своей миссии
огромное значение. Он предъявил удостоверение, из которого следовало, что
перед Уэйлом - Джон Дж.Бэрн, уполномоченный Министерства наук и искусств.
- Здравствуйте, мистер Бэрн, - сказал Уэйл. - Чем могу быть полезен?
- Мы здесь одни? - спросил уполномоченный неожиданно густым баритоном.
- Совершенно одни.
- В таком случае с вашего разрешения я хотел бы, чтобы вы впитали вот
это, - он протянул Уэйлу потертый цилиндрик, брезгливо держа его двумя
пальцами.
Уэйл взял цилиндрик, осмотрел его со всех сторон, взвесил в руке и
сказал с улыбкой, обнажившей все его фальшивые зубы:
- Во всяком случае, это не продукция компании "Грезы", мистер Бэрн.
- Я этого и не предполагал, - ответил уполномоченный. - Но все-таки мне
хотелось бы, чтобы вы это впитали. Впрочем, на вашем месте я поставил бы
аппарат на автоматическое отключение через минуту, не больше.
- Больше вытерпеть невозможно? - Уэйл подтянул приемник к своему столу
и вставил цилиндрик в размораживатель, однако тут же вытащил его, протер
оба конца носовым платком и попробовал еще раз. - Скверный контакт, -
заметил он. - Любительская работа.
Уэйл нахлобучил мягкий размораживающий шлем, поправил височные контакты
и установил стрелку автоматического отключателя. Затем откинулся на спинку
кресла, скрестил руки на груди и приступил к впитыванию. Пальцы его
напряглись и впились в лацканы пиджака.
Едва автоматический выключатель прервал впитывание, Уэйл снял
размораживатель и сказал с заметным раздражением:
- Грубоватая вещичка. К счастью, я уже стар и подобные вещи на меня не
действуют.
Бэрн сухо ответил:
- Это еще не самое худшее, что нам попадалось. А увлечение ими растет.
Уэйл пожал плечами.
- Порнографические грезы. Я полагаю, их появления следовало ожидать.
- Следовало или не следовало, но они представляют собой смертельную
угрозу для нравственного духа нации, - возразил уполномоченный
министерства.
- Нравственный дух, - заметил Уэйл, - штука необыкновенно живучая. А
эротика в той или иной форме существовала во все века.
- Но не в подобной, сэр! Непосредственная стимуляция от сознания к
сознанию гораздо эффективнее грязных анекдотов или непристойных рисунков,
воздействие которых несколько ослабляется в процессе восприятия через
органы чувств.
Это было неоспоримо, и Уэйл только спросил:
- Так чего же вы хотите от меня?
- Не могли бы вы подсказать нам, каково происхождение этого цилиндрика?
- Мистер Бэрн, я не полицейский!
- Что вы, что вы! Я вовсе не прошу вас делать за нас нашу работу.
Министерство вполне способно проводить собственные расследования. Я только
спрашиваю ваше мнение как специалиста. Вы сказали, что это не продукция
вашей компании. Так чья же это продукция?
- Во всяком случае, не какой-либо солидной фирмы, изготовляющей грезы,
за это я могу поручиться. Слишком скверно сделано.
- Возможно, нарочно. Для маскировки.
- И это не произведение профессионального мечтателя.
- Вы уверены, мистер Уэйл? А не могут профессиональные мечтатели
работать и на какое-нибудь тайное предприятие - ради денег... или просто
для собственного удовольствия?
- Отчего же? Но во всяком случае, этот цилиндрик - не их работа. Полное
отсутствие обертонов. Никакой объемности. Правда, для такого произведения
обертоны и не нужны.
- А что такое обертоны?
- Следовательно, вы не увлекаетесь грезами? - мягко усмехнулся Уэйл.
- Я предпочитаю музыку, - ответил Бэрн, тщетно пытаясь не выглядеть
самодовольным снобом.
- Это тоже неплохо, - снисходительно заметил Уэйл. - Но в таком случае
мне будет труднее объяснить вам сущность обертонов. Даже любители грез не
смогли бы сказать вам толком, что это такое. И все-таки они сразу
чувствуют, что греза никуда не годится, если ей не хватает обертонов.
Видите ли, когда опытный мечтатель погружается в транс, он ведь не
придумывает сюжетов, какие были в ходу в старом телевидении и кинокнигах.
Его греза слагается из ряда отдельных видений, и каждое поддается
нескольким толкованиям. Если исследовать их внимательно, можно найти
пять-шесть таких толкований. При простом впитывании заметить их трудно, но
они выявляются при тщательном анализе. Поверьте, мои психологи часами
занимаются только этим. И все обертоны, все различные смыслы сливаются в
единую массу управляемой эмоции. А без них греза была бы плоской и
пресной. Скажем, сегодня утром я пробовал десятилетнего мальчика. У него,
несомненно, есть задатки. Облако для него не просто облако, но и подушка.
А наделенное сенсуальными свойствами обоих этих предметов, облако
становится чем-то большим. Конечно, греза этого мальчика еще крайне
примитивна. Но когда он окончит школу, он пройдет специальный курс и
тренировку. Он будет подвергнут ощущениям всех родов. Он накопит опыт. Он
будет изучать и анализировать классические грезы прошлого. Он научится
контролировать и направлять свои мечты, хотя я всегда утверждаю, что
хороший мечтатель, когда он импровизирует...
Уэйл внезапно умолк и после паузы продолжал уже спокойнее:
- Простите, я несколько увлекся. Собственно говоря, я хотел объяснить
вам, что у каждого профессионального мечтателя существует свой тип
обертонов, который ему не удалось бы скрыть. Для специалиста это словно
его подпись на грезе. И мне, мистер Бэрн, известны все эти подписи. Ну, а
порнография, которую вы мне принесли, вообще лишена обертонов. Это
произведение обыкновенного человека. Может быть, он и не лишен
способностей, но думать он умеет не больше, чем вы и я.
- Очень многие люди умеют думать, мистер Уэйл, - возразил Бэрн,
краснея. - Даже если они и не создают грез.
- Ах, право же! - Уэйл взмахнул рукой. - Не сердитесь на старика. Я
сказал "думать" не в смысле "мыслить", а в смысле "грезить". Мы все
немножко умеем грезить, как все немножко умеем бегать. Но сумеем ли мы с
вами пробежать милю за четыре минуты? Мы с вами умеем говорить, но ведь
это же еще не делает нас составителями толковых словарей? Вот, например,
когда я думаю о бифштексе, в моем сознании возникает просто слово. Разве
что мелькнет образ сочного бифштекса на тарелке. Возможно, у вас образное
восприятие развито больше и вы успеете увидеть и поджаристую корочку, и
лук, и румяный картофель. Возможно. Ну, а настоящий мечтатель... Он и
видит бифштекс, и обоняет его, и ощущает его вкус и все, что с ним
связано, - даже жаровню, даже приятное чувство в желудке, и то, как нож
разрезает мясо, и еще сотни всяких подробностей, причем все сразу.
Предельно сенсуальное восприятие. Предельно. Ни вы, ни я на это не
способны.
- Ну, так! - сказал Бэрн. - Значит, тут мы имеем дело не с
произведением профессионального мечтателя. Во всяком случае, это уже
что-то, - он спрятал цилиндрик во внутренний карман пиджака. - Надеюсь, мы
можем рассчитывать на вашу всемерную помощь, когда примем меры для
прекращения подобного тайного производства?
- Разумеется, мистер Бэрн. От всей души.
- Будем надеяться, - сказал Бэрн тоном человека, сознающего свою
власть. - Конечно, не мне решать, какие именно меры будут приняты, но
подобные штучки, - он похлопал себя по карману, где лежал цилиндрик, -
невольно наводят на мысль, что следовало бы ввести действительно строгую
цензуру на грезы.
Бэрн встал.
- До свидания, мистер Уэйл.
- До свидания, мистер Бэрн. Я всегда надеюсь на лучшее.
Фрэнсис Беленджер влетел в кабинет Джесса Уэйла, как всегда, в страшном
ажиотаже. Его рыжие волосы стояли дыбом, а лицо лоснилось от пота и
волнения. Но он тут же замер на месте. Уэйл сидел, уткнувшись головой в
сложенные на столе руки, так что виден был только его седой затылок.
Беленджер судорожно выговорил:
- Что с вами, шеф?
Уэйл поднял голову.
- Это вы, Фрэнк?
- Что случилось, шеф? Вы больны?
- В моем возрасте все больны, но я еще держусь на ногах. Пошатываюсь,
но держусь. У меня был уполномоченный из министерства.
- Что ему понадобилось?
- Грозил цензурой. Он принес образчик того, что ходит по рукам. Дешевые
грезы для пьяных оргий.
- Ах ты черт! - с чувством сказал Беленджер.
- Беда в том, что опасения за нравственность - отличный предлог для
разворачивания широкой кампании. Они будут бить и правых и виноватых. А по
правде говоря, Фрэнк, и наша позиция уязвима.
- Как же так? Уж наша продукция абсолютно целомудренна. Приключения и
романтические страсти.
Уэйл выпятил нижнюю губу и наморщил лоб.
- Друг перед другом, Фрэнк, нам незачем притворяться. Целомудренна? Все
зависит от точки зрения. Конечно, то, что я скажу, не для широкой публики,
но мы-то с вами знаем, Фрэнк, что в каждой грезе есть свои фрейдистские
ассоциации. От этого никуда не уйдешь.
- Ну, конечно, если их специально выискивать! Скажем, психиатр...
- И средний человек тоже. Обычный потребитель не знает про эту
подоплеку и, возможно, не сумеет отличить фаллический символ от символа
материнства, даже если ему прямо на них указать. И все-таки его
подсознание знает. Успех многих грез и объясняется именно этими
подсознательными ассоциациями.
- Ну, допустим. И что же намерено предпринять правительство? Будет
оздоровлять подсознание?
- То-то и плохо. Я не знаю, что они предпримут. У нас есть только один
козырь, на который я в основном и возлагаю все надежды: публика любит
грезы и не захочет их лишиться... Ну, оставим это. Зачем вы пришли? У вас
ведь, вероятно, есть ко мне какое-то дело?
Беленджер бросил на стол перед Уэйлом маленький, похожий на трубочку
предмет и заправил поглубже в брюки выбившуюся рубашку.