Страница:
Уэйл снял блестящую пластмассовую обертку и вынул цилиндрик. На одном
конце свивалась в вычурную спираль нежно-голубая надпись: "По гималайской
тропе". Рядом стоял фирменный знак "Снов наяву".
- Продукция Конкурента. - Уэйл произнес эти слова так, словно каждое
начиналось с большой буквы, и его губы иронически искривились. - Эта греза
еще не поступала в широкую продажу. Где вы ее раздобыли, Фрэнк?
- Неважно. Мне нужно только, чтобы вы ее впитали.
- Сегодня всем почему-то нужно, чтобы я впитывал грезы, - вздохнул
Уэйл. - Фрэнк, а это не порнография?
- Разумеется, в ней имеются ваши любимые фрейдистские символы, -
язвительно сказал Беленджер. - Горные пики, например. Надеюсь, вам они не
опасны.
- Я старик. Для меня они уже много лет не опасны, но та греза была
выполнена до того скверно, что было просто мучительно... Ну, ладно,
посмотрим, что тут у вас.
Уэйл снова пододвинул к себе аппарат и надел размораживатель на виски.
На этот раз он просидел, откинувшись в кресле, больше четверти часа, так
что Фрэнсис Беленджер успел торопливо выкурить две папиросы.
Когда Уэйл наконец снял шлем и замигал, привыкая к дневному свету,
Беленджер спросил:
- Ну, что скажете, шеф?
Уэйл наморщил лоб.
- Не для меня. Слишком много повторений. При такой конкуренции компания
"Грезы" может еще долго жить спокойно.
- Вот тут-то вы и ошибаетесь, шеф. Такая продукция обеспечит "Снам
наяву" победу. Нам необходимо что-то предпринять!
- Послушайте, Фрэнк...
- Нет, вы послушайте! За этим - будущее!
- За этим? - Уэйл с добродушно-недоверчивой усмешкой посмотрел на
цилиндрик. - Сделано по-любительски. Множество повторений. Обертоны
грубоваты. У снега - четкий привкус лимонного шербета! Ну, кто теперь
чувствует в снегу лимонный шербет, Фрэнк? В старину - другое дело. Еще лет
двадцать назад. Когда Лаймен Хэррисон создал свои "Снежные симфонии" для
продажи на юге, это было великолепной находкой. Шербет, и леденцовые
вершины гор, и катание на санках с утесов, глазированных шоколадом.
Дешевка, Фрэнк. В наши дни это не годится.
- Все дело в том, шеф, - возразил Беленджер, - что вы отстали от
времени. Я должен поговорить с вами откровенно. Когда вы основали грезовое
предприятие, скупили основные патенты и начали производство грез, они были
предметом роскоши. Сбыт был узкий и индивидуализированный. Вы могли
позволить себе выпускать специализированные грезы и продавать их по
высокой цене.
- Знаю, - ответил Уэйл. - И мы продолжаем это делать. Но, кроме того,
мы открыли прокат грез для широкого потребителя.
- Да, но этого мало. О, конечно, наши грезы сделаны тонко. Их можно
впитывать множество раз. И даже при десятом впитывании обнаруживаешь
что-то новое и опять получаешь удовольствие. Но много ли есть подлинных
знатоков? И еще одно. Наша продукция крайне индивидуализирована. Все в
первом лице.
- И что же?
- А то, что "Сны наяву" открывают грезотеатры. Они уже открыли один в
Нашвилле на триста кабинок. Клиент входит, садится в кресло, надевает
размораживатель и получает свою грезу. Ту же, что и все остальные вокруг.
- Я слышал об этом, Фрэнк. Ничего нового. Такие попытки уже не раз
оканчивались неудачей. То же будет и теперь. Хотите знать почему? Потому
что мечты - это личное дело каждого. Неужели вам будет приятно, если ваш
сосед узнает, о чем вы грезите? Кроме того, в грезотеатре сеансы должны
начинаться по расписанию, не так ли? И, значит, мечтающему придется
грезить не тогда, когда он хочет, а когда назначит директор театра.
Наконец, греза, которая нравится одному, не понравится другому. Я вам
гарантирую, что из трехсот посетителей этих кабинок сто пятьдесят
останутся недовольны. А в этом случае они больше туда не пойдут.
Беленджер медленно закатал рукава рубашки и расстегнул воротничок.
- Шеф! - сказал он. - Вы говорите наобум. Какой смысл доказывать, что
они потерпят неудачу, когда они уже имеют успех? Я узнал сегодня, что "Сны
наяву" нащупывают почву, чтобы открыть в Сент-Луисе театр на тысячу
кабинок. Привыкнуть грезить на людях нетрудно, если все вокруг грезят о
том же. И публика легко привыкнет мечтать в указанном месте и в указанный
час, если это дешево и удобно. Черт побери, шеф. Это же форма общения.
Влюбленная парочка идет в грезотеатр и поглощает какую-нибудь
романтическую пошлятину со стереотипными обертонами и избитыми
положениями, и все-таки они выйдут из кабинок, шагая по звездам. Ведь они
грезили одинаково. Они испытали одинаковые слащавые сантименты. Они... они
настроены на один лад, шеф. И, уж конечно, они снова пойдут в грезотеатр и
приведут своих друзей.
- А если греза им не понравится?
- В том-то и соль! В том-то все и дело! Она им не может не понравиться.
Когда вы готовите утонченные грезы Хиллари с отражениями в отражениях
отражений, с хитрейшими поворотами на третьем уровне обертонов, с тонким
переходом значений и всеми прочими приемами, которыми мы так гордимся,
конечно, подобная вещь оказывается рассчитанной на любителя. Утонченные
грезы для утонченного вкуса. А "Сны наяву" выпускают простенькую продукцию
в третьем лице, так что она годится и для мужчин и для женщин. Вроде той,
которую вы только что впитали. Простенькие, повторяющиеся, пошловатые. Они
рассчитаны на самое примитивное восприятие. Может быть, горячих
поклонников у них не будет, но и отвращения они ни у кого не вызовут.
Уэйл долго молчал, и Беленджер не сводил с него испытующего взгляда.
Затем Уэйл сказал:
- Фрэнк, я начал с качественной продукции и менять ничего не буду.
Возможно, вы правы. Возможно, за грезотеатрами будущее. В таком случае мы
их тоже откроем, но будем показывать хорошие вещи. Может быть, "Сны наяву"
недооценивают широкую публику. Не будем торопиться и впадать в панику. Я
всегда исходил из теории, что качественная продукция обязательно находит
сбыт. И, как это ни удивительно, мальчик мой, иногда весьма широкий сбыт.
- Шеф... - начал Беленджер, но тут же умолк, так как раздалось жужжание
внутреннего телефона.
- В чем дело, Рут? - спросил Уэйл.
- Мистер Хиллари, сэр, - раздался голос секретарши. - Он хочет
немедленно увидеться с вами. Он говорит, что дело не терпит
отлагательства.
- Хиллари? - в голосе Уэйла прозвучало испуганное недоумение. -
Подождите пять минут, Рут, потом пошлите его сюда.
Уэйл повернулся к Беленджеру.
- Этот день, Фрэнк, я никак не могу назвать удачным. Место мечтателя -
дома, у его мысленницы. А Хиллари - наш лучший мечтатель, и, значит, ему
больше чем кому-нибудь другому следует быть дома. Как по-вашему, что
произошло?
Беленджер, все еще терзаемый мрачными мыслями о "Снах наяву" и
грезотеатрах, в ответ буркнул только:
- Позовите его сюда и все узнаете.
- Немного погодя. Скажите, какова его последняя греза? Я не ознакомился
с той, которая вышла на прошлой неделе.
Беленджер наконец очнулся. Он сморщил нос.
- Так себе.
- А почему?
- Слишком рваная. До бессвязности. Я ничего не имею против резких
переходов, придающих остроту, но ведь должна же быть хоть какая-то связь,
пусть и на самом глубоком уровне.
- Никуда не годится?
- У Хиллари таких не бывает. Но потребовался значительный монтаж. Мы
довольно много выбросили и вставили старые куски - из тех, что он иногда
нам присылает. Ну, из разобщенных образов. Получилась, конечно, не
первоклассная греза, но вполне терпимая.
- И вы ему об этом сказали, Фрэнк?
- Да что я, псих, шеф? Что я, по-вашему, способен попрекнуть мечтателя
качеством?
Но тут дверь открылась и хорошенькая секретарша Уэйла с улыбкой
впустила в кабинет Шермана Хиллари.
Шерману Хиллари был тридцать один год, и даже самый ненаблюдательный
человек сразу же распознал бы в нем мечтателя. Он не носил очков, но
взгляд его был растерянным, как у очень близоруких людей, когда они
снимают очки, или у тех, кто не привык вглядываться в окружающий мир. Он
был среднего роста, но очень худ, его черные волосы давно следовало бы
подстричь, подбородок казался слишком узким, а кожа - чересчур бледной. Он
был чем-то очень расстроен.
- Здравствуйте, мистер Уэйл, - невнятно пробормотал Хиллари и неловко
кивнул в сторону Беленджера.
- Шерман, мальчик мой, - приветливо заговорил Уэйл. - Вы прекрасно
выглядите. Что случилось? Греза никак толком не стряпается? И вас это
волнует? Ну, садитесь, садитесь же!
Мечтатель сел - на краешек стула, крепко сжав колено, словно собирался
вскочить по первому приказу. Он сказал:
- Я пришел сообщить вам, мистер Уэйл, что я ухожу.
- Уходите?
- Я не хочу больше грезить, мистер Уэйл.
Старое лицо Уэйла вдруг стало совсем дряхлым - впервые за этот день.
- Почему же, Шерман?
Губы мечтателя задергались. Он заговорил торопливо:
- Потому что я не живу, мистер Уэйл. Все проходит мимо меня. Сначала
было не так. Это было даже почти развлечением. Я грезил по вечерам или в
свободные дни, когда мне хотелось. Ну, и в любое другое время. А когда не
хотелось - не грезил. Но теперь-то, мистер Уэйл, я уже старый
профессионал. Вы мне говорили, что я один из лучших в нашем деле и
грезопромышленность ждет от меня новых оттенков, новых вариантов прежних
находок, вроде порхающих фантазий или двойной пародии.
- И лучше вас действительно нет никого, Шерман, - сказал Уэйл. - Ваша
миниатюрка, где вы дирижируете оркестром, продолжает расходиться вот уже
десятый год.
- Ну и хорошо, мистер Уэйл. Я принес свою пользу. А теперь дошло до
того, что я не могу выйти из дому. Я совсем не вижу жены. Моя дочка даже
не узнает меня. На той неделе мы пошли в гости - Сара меня заставила, и я
совсем этого не помню. Сара говорит, что я целый вечер сидел на кушетке,
глядел прямо перед собой и что-то бормотал. Она говорит, что все на меня
косились. Она проплакала всю ночь. Я устал от этого, мистер Уэйл. Я хочу
быть нормальным человеком и жить в реальном мире. Я обещал Саре, что уйду,
и я уйду. И прощайте, мистер Уэйл, - Хиллари встал и неловким движением
протянул руку Уэйлу.
Уэйл мягко отвел ее.
- Если вы хотите уйти, Шерман, вы, конечно, уйдете. Но окажите
любезность старику, выслушайте меня.
- Я не передумаю, - сказал Хиллари.
- Я и не собираюсь вас уговаривать. Я только хочу вам кое-что
объяснить. Я старик и занимался этим делом, когда вы еще не родились, и,
естественно, люблю порассуждать о нем. Ну, так доставьте мне это
удовольствие, Шерман. Прошу вас.
Хиллари сел. Прикусив нижнюю губу, он угрюмо рассматривал свои ногти.
Уэйл сказал:
- А вы знаете, что такое мечтатель, Шерман? Вы знаете, чем он является
для обычных людей? Вы знаете, каково быть такими, как я, как Фрэнк, как
ваша жена Сара? Жить с ущербным сознанием, которое не способно воображать,
лепить мысли? У обычных людей, вроде меня, порой возникает потребность
бежать от этой нашей жизни. Но мы не можем этого сделать. Нам нужна
помощь. В старину для этого служили книги, спектакли, радио, кино,
телевидение. Они давали нам иллюзии, но важно было даже не это. Важно было
то, что на краткий срок стимулировалось наше собственное воображение. Мы
начинали мечтать о сказочных принцах и прекрасных принцессах. Мы
становились красивыми, остроумными, сильными, талантливыми - такими,
какими мы на самом деле не были. Но тогда переход грезы от мечтателя к
впитывающему не был совершенным. Ее приходилось тем или иным способом
воплощать в слова. А самый лучший в мире мечтатель порой вообще бывает
неспособен выразить свои грезы словами. И самый лучший писатель бывал
способен облечь в слова лишь жалкую часть своих грез. Вы понимаете это? Но
теперь, когда мечты научились записывать, каждый человек получил
возможность грезить. Вы, Шерман, и горстка вам подобных творите грезы
непосредственно. Греза из вашего мозга сразу переходит в наш, не утрачивая
силы. Когда вы грезите, вы грезите за сотни миллионов людей. Вы создаете
разом сотни миллионов грез. Это чудесно, мальчик мой. Благодаря вам эти
люди получают возможность испытать то, что самим им испытывать не дано.
- Я свое дело сделал, - пробормотал Хиллари. Он стремительно поднялся
со стула. - Я покончил с этим. Мне все равно, что вы там говорите. А если
вы намерены подать на меня в суд за нарушение контракта, то подавайте. Мне
все равно.
Уэйл тоже встал.
- Намерен ли я подать на вас в суд?.. Рут, - сказал он в телефон, -
принесите, пожалуйста, наш экземпляр контракта с мистером Хиллари.
Уэйл молча ждал. И Хиллари. И Беленджер. Уэйл чуть-чуть улыбался и
барабанил по столу пергаментными пальцами.
Секретарша принесла контракт.
Уэйл взял его, показал первую страницу Хиллари и сказал:
- Шерман, мальчик мой, раз вы не хотите оставаться у меня, то вы и не
должны у меня оставаться.
Затем, прежде чем ужаснувшийся Беленджер успел хотя бы поднять руку,
чтобы остановить его, он разорвал контракт пополам и еще раз пополам и
бросил клочки в мусоропоглотитель.
- Вот и все.
Хиллари схватил руку Уэйла.
- Спасибо, мистер Уэйл, - сказал он прерывающимся голосом. - Вы всегда
были очень добры ко мне, и я вам очень благодарен. Мне очень грустно, что
все так получилось.
- Ладно, ладно, мальчик мой. Все хорошо.
Чуть не плача, продолжая бормотать слова благодарности, Шерман Хиллари
вышел из кабинета.
- Ради всего святого, шеф, почему вы его отпустили? - в отчаянии
воскликнул Беленджер. - Разве вы ничего не поняли? Он же отсюда пойдет
прямо в "Сны наяву". Они его сманили, это ясно.
Уэйл поднял ладонь.
- Вы ошибаетесь. Глубоко ошибаетесь. Я его знаю: он так поступить
неспособен. А кроме того, - добавил он сухо, - Рут - хорошая секретарша и
знает, что нужно принести мне, когда я прошу контракт мечтателя. Я порвал
поддельный контракт. А подлинный по-прежнему лежит в нашем сейфе, поверьте
мне. Да, прекрасный у меня выдался день! Я с самого утра кого-то убеждаю:
несговорчивого папашу - чтобы он дал мне возможность развить новый талант,
уполномоченного министерства - чтобы они не ввели цензуру, вас - чтобы вы
не втянули нас в гибельное предприятие, и, наконец, моего лучшего
мечтателя - чтобы помешать ему уйти. Папашу я, возможно, уговорил.
Уполномоченного и вас - не уверен. Может быть, да, а может быть, и нет.
Но, во всяком случае, с Шерманом Хиллари все ясно. Он вернется.
- Откуда вы знаете?
Уэйл улыбнулся Беленджеру, и его щеки покрылись сеткой веселых морщин.
- Фрэнк, мальчик мой, вы умеете монтировать грезы, и вам уже кажется,
что вы знаете все инструменты и аппараты нашей профессии. Но разрешите, я
вам кое-что скажу. Самым важным инструментом в грезопромышленности
является сам мечтатель. Именно его и нужно понимать в первую очередь. И я
его понимаю. Слушайте: когда я был мальчишкой - в те времена еще не было
грез, - я был знаком с одним телесценаристом. Он часто мне жаловался, что
все люди при первом знакомстве непременно его спрашивают: "И как вам
только все это в голову приходит?" Они искренне этого не понимали. Ведь
никто из них не был в состоянии придумать что-либо подобное. Так что же
мог им ответить мой приятель? А со мной он разговаривал об этом и
объяснял: "Как я им скажу, что не знаю? Когда я ложусь спать, я не могу
уснуть, потому что у меня в голове теснятся идеи. Когда я бреюсь, я
непременно где-нибудь порежусь, когда разговариваю, то забываю, о чем
говорю, когда я сижу за рулем машины, я ежеминутно рискую жизнью. И все
потому, что у меня в мозгу непрерывно формируются идеи, ситуации, диалоги.
Я не могу сказать тебе, откуда у меня все это берется. Может быть,
наоборот, ты поделишься со мной, каким образом тебе удается этого
избежать? И тогда я мог бы немного передохнуть". Видите, Фрэнк, как
обстоит дело? Вы можете уйти отсюда в любое время. И я могу. Это наша
работа, но не наша жизнь. Но для Шермана Хиллари все иначе. Куда бы он ни
пошел, чем бы он ни занимался, он все равно будет грезить. Пока он живет,
он не может не думать, пока он думает, он не может не грезить. Мы не
удерживаем его насильно. Наш контракт не железная решетка. Его удерживает
его собственный мозг, Фрэнк. Поэтому он вернется. Ничего другого ему не
остается.
Беленджер пожал плечами.
- Если то, что вы говорите, правда, мне его жаль.
- Мне жаль их всех, - Уэйл грустно кивнул. - За долгие годы своей жизни
я понял одно. Их участь - делать счастливыми других людей. Других.
Isaac Asimov. The Dead Past (1957). Пер. - И.Гурова.
Авт.сб. "Путь марсиан". Изд. "Мир", М., 1966.
Арнольд Поттерли, доктор философии, преподавал древнюю историю.
Занятие, казалось бы, самое безобидное. И мир претерпел неслыханные
перемены именно потому, что Арнольд Поттерли выглядел совершенно так, как
должен выглядеть профессор, преподающий древнюю историю.
Обладай профессор Поттерли массивным квадратным подбородком,
сверкающими глазами, орлиным носом и широкими плечами, Тэддиус Эремен,
заведующий отделом хроноскопии, несомненно, принял бы надлежащие меры.
Но Тэддиус Эремен видел перед собой только тихого человечка с курносым
носом-пуговкой между выцветшими голубыми глазами, грустно глядевшими на
заведующего отделом хроноскопии, - короче говоря, он видел перед собой
щуплого, аккуратно одетого историка, который от редеющих каштановых волос
на макушке до тщательно вычищенных башмаков, довершавших респектабельный
старомодный костюм, казалось, был помечен штампом "разбавленное молоко".
- Чем могу быть вам полезен, профессор Поттерли? - любезно осведомился
Эремен.
И профессор Поттерли ответил негромким голосом, который отлично
гармонировал с его наружностью:
- Мистер Эремен, я пришел к вам, потому что вы глава всей хроноскопии.
Эремен улыбнулся.
- Ну, это не совсем точно. Я ответствен перед Всемирным комиссаром
научных исследований, а он в свою очередь - перед Генеральным секретарем
ООН. А они оба, разумеется, ответственны перед суверенными народами Земли.
Профессор Поттерли покачал головой.
- Они не интересуются хроноскопией. Я пришел к вам, сэр, потому что вот
уже два года я пытаюсь получить разрешение на обзор времени - то есть на
хроноскопию - в связи с моими изысканиями по истории древнего Карфагена.
Однако получить разрешение мне не удалось. Дотацию на исследования мне
дали в самом законном порядке. Моя интеллектуальная работа протекает в
полном соответствии с правилами, и все же...
- Разумеется, о нарушении правил и речи быть не может, - перебил его
Эремен еще более любезным тоном, перебирая тонкие репродукционные листки в
папке с фамилией Поттерли. Эти листки были получены с Мультивака, чей
обширный аналогический мозг содержал весь архив отдела. После окончания
беседы листки можно будет уничтожить, а в случае необходимости
репродуцировать вновь за какие-нибудь две-три минуты.
Эремен просматривал листки, а в его ушах продолжал звучать тихий,
монотонный голос профессора Поттерли:
- Мне следует объяснить, что проблема, над которой я работаю, имеет
огромное значение. Карфаген знаменовал высший расцвет античной коммерции.
Карфаген доримской эпохи во многом можно сравнить с доатомной Америкой. По
крайней мере в том отношении, что он придавал огромное значение ремеслу,
коммерции и вообще деловой деятельности. Карфагеняне были самыми отважными
мореходами и открывателями новых земель до викингов и в этом отношении
намного превосходили хваленых греков. Истинная история Карфагена была бы
очень поучительной. Однако до сих пор все, что нам известно о нем,
извлекалось из письменных памятников его злейших врагов - греков и римлян.
Карфаген ничего не написал в собственную защиту или эти труды не
сохранились. И вот карфагеняне вошли в историю как кучка архизлодеев, и,
возможно, без всякого к тому основания. Обзор времени облегчил бы
установление истины.
И так далее и тому подобное.
Продолжая проглядывать репродукционные листки, Эремен заметил:
- Поймите, профессор Поттерли, хроноскопия, или обзор времени, как вы
предпочитаете ее называть, процесс весьма трудный.
Профессор Поттерли, недовольный, что его перебили, нахмурился и сказал:
- Я ведь прошу только сделать отдельный обзор определенных эпох и мест,
которые я укажу.
Эремен вздохнул.
- Даже несколько обзоров, даже один... Это же невероятно тонкое
искусство. Скажем, наводка на фокус, получение на экране искомой сцены,
удержание ее на экране. А синхронизация звука, которая требует абсолютно
независимой цепи!
- Но ведь проблема, над которой я работаю, достаточно важна, чтобы
оправдать значительную затрату усилий.
- Разумеется, сэр! Несомненно, - сразу ответил Эремен (отрицать
важность чьей-то темы было бы непростительной грубостью). - Но поймите,
даже самый простой обзор требует длительной подготовки. Список тех, кому
необходимо воспользоваться хроноскопом, огромен, а очередь к Мультиваку,
снабжающему нас необходимыми предварительными данными, еще больше.
- Но неужели ничего нельзя сделать? - расстроенно спросил Поттерли. -
Ведь уже два года...
- Вопрос первоочередности, сэр. Мне очень жаль... Может быть, сигарету?
Историк вздрогнул, его глаза внезапно расширились, и он отпрянул от
протянутой ему пачки. Эремен удивленно отодвинул ее, хотел было сам
достать сигарету, но передумал.
Когда он убрал пачку, Поттерли вздохнул с откровенным облегчением и
сказал:
- А нельзя ли как-нибудь пересмотреть список и поставить меня на самый
ранний срок, какой только возможен? Право, не знаю, как объяснить...
Эремен улыбнулся. Некоторые его посетители на этой стадии предлагали
деньги, что, конечно, тоже не приносило им никакой пользы.
- Первоочередность тем устанавливает счетно-вычислительная машина, -
объяснил он. - Самовольно менять ее решения я не имею права.
Поттерли встал. Он был очень небольшого роста - от силы пять с
половиной футов.
- В таком случае всего хорошего, сэр, - сухо сказал он.
- Всего хорошего, профессор Поттерли, и, поверьте, я искренне сожалею.
Он протянул руку, и Поттерли вяло ее пожал.
Едва историк вышел, как Эремен позвонил секретарше и, когда она
появилась, вручил ей папку.
- Это можно уничтожить, - сказал он.
Оставшись один, он с горечью улыбнулся. Еще одна услуга из тех, которые
он уже четверть века оказывает человечеству. Услуга через отказ. Ну, во
всяком случае, с этим чудаком затруднений не было. В иных случаях
приходилось оказывать давление по месту работы, а иногда и отбирать
дотации. Через пять минут Эремен уже забыл про профессора Поттерли, а
когда он впоследствии вспоминал этот день, то неизменно приходил к выводу,
что никакие дурные предчувствия его не томили.
В течение первого года после того, как его впервые постигло это
разочарование, Арнольд Поттерли испытывал... только разочарование. Однако
на втором году из этого разочарования родилась мысль, которая сперва
напугала его, а потом увлекла. Воплотить эту мысль в дело ему мешали два
обстоятельства, но к ним не относился тот несомненный факт, что такие
действия были бы вопиющим нарушением этики.
Мешала ему, во-первых, еще не угасшая надежда, что власти в конце
концов дадут необходимое разрешение. Но теперь, после беседы с Эременом,
эта надежда окончательно угасла.
Вторым препятствием была даже не надежда, а горькое сознание
собственной беспомощности. Он не был физиком и не знал ни одного физика, к
которому мог бы обратиться за помощью. На физическом факультете его
университета работали люди, избалованные дотациями и поглощенные своей
специальностью. В лучшем случае они просто не стали бы его слушать, а в
худшем доложили бы начальству о его интеллектуальной анархии, а тогда его,
пожалуй, вообще лишили бы дотации на изучение Карфагена, от которой
зависело все.
Пойти на такой риск он не мог. Но, с другой стороны, продолжать
исследования он мог бы только с помощью хроноскопии. Без нее и дотация
лишалась всякого смысла.
За неделю до свидания с Эременом перед Поттерли, хотя тогда он этого не
осознал, открылась возможность преодолеть второе препятствие. Это
произошло на одном из традиционных факультетских чаепитий. Поттерли
неизменно являлся на такие официальные сборища, потому что видел в этом
свою обязанность, а к своим обязанностям он относился серьезно. Однако,
исполнив этот долг, он уже не считал нужным поддерживать светский разговор
или знакомиться с новыми людьми. Всегда воздержанный, он выпивал не больше
двух рюмок, обменивался двумя-тремя вежливыми фразами с деканом или
заведующими кафедрами, сухо улыбался остальным и уходил домой как мог
раньше.
И на этом последнем чаепитии он при обычных обстоятельствах не обратил
бы ни малейшего внимания на молодого человека, который одиноко стоял в
углу. Ему бы и в голову не пришло заговорить с этим молодым человеком. Но
сложное стечение обстоятельств заставило его на этот раз поступить
наперекор своим привычкам.
Утром за завтраком миссис Поттерли грустно сказала, что ей опять
снилась Лорель, но на этот раз взрослая Лорель, хотя лицо ее оставалось
лицом той трехлетней девочки, которая была их дочерью. Поттерли не
перебивал жену. В давние времена он пытался бороться с этими ее
настроениями, когда она бывала способна думать только о прошлом и о
смерти. Ни сны, ни разговоры не вернут им Лорель. И все же, если Кэролайн
Поттерли так легче, пусть она грезит и разговаривает.
Однако, отправившись на утреннюю лекцию, Поттерли вдруг обнаружил, что
на этот раз нелепые мысли Кэролайн как-то подействовали на него. Взрослая
Лорель! Прошло уже почти двадцать лет со дня ее смерти - смерти их
конце свивалась в вычурную спираль нежно-голубая надпись: "По гималайской
тропе". Рядом стоял фирменный знак "Снов наяву".
- Продукция Конкурента. - Уэйл произнес эти слова так, словно каждое
начиналось с большой буквы, и его губы иронически искривились. - Эта греза
еще не поступала в широкую продажу. Где вы ее раздобыли, Фрэнк?
- Неважно. Мне нужно только, чтобы вы ее впитали.
- Сегодня всем почему-то нужно, чтобы я впитывал грезы, - вздохнул
Уэйл. - Фрэнк, а это не порнография?
- Разумеется, в ней имеются ваши любимые фрейдистские символы, -
язвительно сказал Беленджер. - Горные пики, например. Надеюсь, вам они не
опасны.
- Я старик. Для меня они уже много лет не опасны, но та греза была
выполнена до того скверно, что было просто мучительно... Ну, ладно,
посмотрим, что тут у вас.
Уэйл снова пододвинул к себе аппарат и надел размораживатель на виски.
На этот раз он просидел, откинувшись в кресле, больше четверти часа, так
что Фрэнсис Беленджер успел торопливо выкурить две папиросы.
Когда Уэйл наконец снял шлем и замигал, привыкая к дневному свету,
Беленджер спросил:
- Ну, что скажете, шеф?
Уэйл наморщил лоб.
- Не для меня. Слишком много повторений. При такой конкуренции компания
"Грезы" может еще долго жить спокойно.
- Вот тут-то вы и ошибаетесь, шеф. Такая продукция обеспечит "Снам
наяву" победу. Нам необходимо что-то предпринять!
- Послушайте, Фрэнк...
- Нет, вы послушайте! За этим - будущее!
- За этим? - Уэйл с добродушно-недоверчивой усмешкой посмотрел на
цилиндрик. - Сделано по-любительски. Множество повторений. Обертоны
грубоваты. У снега - четкий привкус лимонного шербета! Ну, кто теперь
чувствует в снегу лимонный шербет, Фрэнк? В старину - другое дело. Еще лет
двадцать назад. Когда Лаймен Хэррисон создал свои "Снежные симфонии" для
продажи на юге, это было великолепной находкой. Шербет, и леденцовые
вершины гор, и катание на санках с утесов, глазированных шоколадом.
Дешевка, Фрэнк. В наши дни это не годится.
- Все дело в том, шеф, - возразил Беленджер, - что вы отстали от
времени. Я должен поговорить с вами откровенно. Когда вы основали грезовое
предприятие, скупили основные патенты и начали производство грез, они были
предметом роскоши. Сбыт был узкий и индивидуализированный. Вы могли
позволить себе выпускать специализированные грезы и продавать их по
высокой цене.
- Знаю, - ответил Уэйл. - И мы продолжаем это делать. Но, кроме того,
мы открыли прокат грез для широкого потребителя.
- Да, но этого мало. О, конечно, наши грезы сделаны тонко. Их можно
впитывать множество раз. И даже при десятом впитывании обнаруживаешь
что-то новое и опять получаешь удовольствие. Но много ли есть подлинных
знатоков? И еще одно. Наша продукция крайне индивидуализирована. Все в
первом лице.
- И что же?
- А то, что "Сны наяву" открывают грезотеатры. Они уже открыли один в
Нашвилле на триста кабинок. Клиент входит, садится в кресло, надевает
размораживатель и получает свою грезу. Ту же, что и все остальные вокруг.
- Я слышал об этом, Фрэнк. Ничего нового. Такие попытки уже не раз
оканчивались неудачей. То же будет и теперь. Хотите знать почему? Потому
что мечты - это личное дело каждого. Неужели вам будет приятно, если ваш
сосед узнает, о чем вы грезите? Кроме того, в грезотеатре сеансы должны
начинаться по расписанию, не так ли? И, значит, мечтающему придется
грезить не тогда, когда он хочет, а когда назначит директор театра.
Наконец, греза, которая нравится одному, не понравится другому. Я вам
гарантирую, что из трехсот посетителей этих кабинок сто пятьдесят
останутся недовольны. А в этом случае они больше туда не пойдут.
Беленджер медленно закатал рукава рубашки и расстегнул воротничок.
- Шеф! - сказал он. - Вы говорите наобум. Какой смысл доказывать, что
они потерпят неудачу, когда они уже имеют успех? Я узнал сегодня, что "Сны
наяву" нащупывают почву, чтобы открыть в Сент-Луисе театр на тысячу
кабинок. Привыкнуть грезить на людях нетрудно, если все вокруг грезят о
том же. И публика легко привыкнет мечтать в указанном месте и в указанный
час, если это дешево и удобно. Черт побери, шеф. Это же форма общения.
Влюбленная парочка идет в грезотеатр и поглощает какую-нибудь
романтическую пошлятину со стереотипными обертонами и избитыми
положениями, и все-таки они выйдут из кабинок, шагая по звездам. Ведь они
грезили одинаково. Они испытали одинаковые слащавые сантименты. Они... они
настроены на один лад, шеф. И, уж конечно, они снова пойдут в грезотеатр и
приведут своих друзей.
- А если греза им не понравится?
- В том-то и соль! В том-то все и дело! Она им не может не понравиться.
Когда вы готовите утонченные грезы Хиллари с отражениями в отражениях
отражений, с хитрейшими поворотами на третьем уровне обертонов, с тонким
переходом значений и всеми прочими приемами, которыми мы так гордимся,
конечно, подобная вещь оказывается рассчитанной на любителя. Утонченные
грезы для утонченного вкуса. А "Сны наяву" выпускают простенькую продукцию
в третьем лице, так что она годится и для мужчин и для женщин. Вроде той,
которую вы только что впитали. Простенькие, повторяющиеся, пошловатые. Они
рассчитаны на самое примитивное восприятие. Может быть, горячих
поклонников у них не будет, но и отвращения они ни у кого не вызовут.
Уэйл долго молчал, и Беленджер не сводил с него испытующего взгляда.
Затем Уэйл сказал:
- Фрэнк, я начал с качественной продукции и менять ничего не буду.
Возможно, вы правы. Возможно, за грезотеатрами будущее. В таком случае мы
их тоже откроем, но будем показывать хорошие вещи. Может быть, "Сны наяву"
недооценивают широкую публику. Не будем торопиться и впадать в панику. Я
всегда исходил из теории, что качественная продукция обязательно находит
сбыт. И, как это ни удивительно, мальчик мой, иногда весьма широкий сбыт.
- Шеф... - начал Беленджер, но тут же умолк, так как раздалось жужжание
внутреннего телефона.
- В чем дело, Рут? - спросил Уэйл.
- Мистер Хиллари, сэр, - раздался голос секретарши. - Он хочет
немедленно увидеться с вами. Он говорит, что дело не терпит
отлагательства.
- Хиллари? - в голосе Уэйла прозвучало испуганное недоумение. -
Подождите пять минут, Рут, потом пошлите его сюда.
Уэйл повернулся к Беленджеру.
- Этот день, Фрэнк, я никак не могу назвать удачным. Место мечтателя -
дома, у его мысленницы. А Хиллари - наш лучший мечтатель, и, значит, ему
больше чем кому-нибудь другому следует быть дома. Как по-вашему, что
произошло?
Беленджер, все еще терзаемый мрачными мыслями о "Снах наяву" и
грезотеатрах, в ответ буркнул только:
- Позовите его сюда и все узнаете.
- Немного погодя. Скажите, какова его последняя греза? Я не ознакомился
с той, которая вышла на прошлой неделе.
Беленджер наконец очнулся. Он сморщил нос.
- Так себе.
- А почему?
- Слишком рваная. До бессвязности. Я ничего не имею против резких
переходов, придающих остроту, но ведь должна же быть хоть какая-то связь,
пусть и на самом глубоком уровне.
- Никуда не годится?
- У Хиллари таких не бывает. Но потребовался значительный монтаж. Мы
довольно много выбросили и вставили старые куски - из тех, что он иногда
нам присылает. Ну, из разобщенных образов. Получилась, конечно, не
первоклассная греза, но вполне терпимая.
- И вы ему об этом сказали, Фрэнк?
- Да что я, псих, шеф? Что я, по-вашему, способен попрекнуть мечтателя
качеством?
Но тут дверь открылась и хорошенькая секретарша Уэйла с улыбкой
впустила в кабинет Шермана Хиллари.
Шерману Хиллари был тридцать один год, и даже самый ненаблюдательный
человек сразу же распознал бы в нем мечтателя. Он не носил очков, но
взгляд его был растерянным, как у очень близоруких людей, когда они
снимают очки, или у тех, кто не привык вглядываться в окружающий мир. Он
был среднего роста, но очень худ, его черные волосы давно следовало бы
подстричь, подбородок казался слишком узким, а кожа - чересчур бледной. Он
был чем-то очень расстроен.
- Здравствуйте, мистер Уэйл, - невнятно пробормотал Хиллари и неловко
кивнул в сторону Беленджера.
- Шерман, мальчик мой, - приветливо заговорил Уэйл. - Вы прекрасно
выглядите. Что случилось? Греза никак толком не стряпается? И вас это
волнует? Ну, садитесь, садитесь же!
Мечтатель сел - на краешек стула, крепко сжав колено, словно собирался
вскочить по первому приказу. Он сказал:
- Я пришел сообщить вам, мистер Уэйл, что я ухожу.
- Уходите?
- Я не хочу больше грезить, мистер Уэйл.
Старое лицо Уэйла вдруг стало совсем дряхлым - впервые за этот день.
- Почему же, Шерман?
Губы мечтателя задергались. Он заговорил торопливо:
- Потому что я не живу, мистер Уэйл. Все проходит мимо меня. Сначала
было не так. Это было даже почти развлечением. Я грезил по вечерам или в
свободные дни, когда мне хотелось. Ну, и в любое другое время. А когда не
хотелось - не грезил. Но теперь-то, мистер Уэйл, я уже старый
профессионал. Вы мне говорили, что я один из лучших в нашем деле и
грезопромышленность ждет от меня новых оттенков, новых вариантов прежних
находок, вроде порхающих фантазий или двойной пародии.
- И лучше вас действительно нет никого, Шерман, - сказал Уэйл. - Ваша
миниатюрка, где вы дирижируете оркестром, продолжает расходиться вот уже
десятый год.
- Ну и хорошо, мистер Уэйл. Я принес свою пользу. А теперь дошло до
того, что я не могу выйти из дому. Я совсем не вижу жены. Моя дочка даже
не узнает меня. На той неделе мы пошли в гости - Сара меня заставила, и я
совсем этого не помню. Сара говорит, что я целый вечер сидел на кушетке,
глядел прямо перед собой и что-то бормотал. Она говорит, что все на меня
косились. Она проплакала всю ночь. Я устал от этого, мистер Уэйл. Я хочу
быть нормальным человеком и жить в реальном мире. Я обещал Саре, что уйду,
и я уйду. И прощайте, мистер Уэйл, - Хиллари встал и неловким движением
протянул руку Уэйлу.
Уэйл мягко отвел ее.
- Если вы хотите уйти, Шерман, вы, конечно, уйдете. Но окажите
любезность старику, выслушайте меня.
- Я не передумаю, - сказал Хиллари.
- Я и не собираюсь вас уговаривать. Я только хочу вам кое-что
объяснить. Я старик и занимался этим делом, когда вы еще не родились, и,
естественно, люблю порассуждать о нем. Ну, так доставьте мне это
удовольствие, Шерман. Прошу вас.
Хиллари сел. Прикусив нижнюю губу, он угрюмо рассматривал свои ногти.
Уэйл сказал:
- А вы знаете, что такое мечтатель, Шерман? Вы знаете, чем он является
для обычных людей? Вы знаете, каково быть такими, как я, как Фрэнк, как
ваша жена Сара? Жить с ущербным сознанием, которое не способно воображать,
лепить мысли? У обычных людей, вроде меня, порой возникает потребность
бежать от этой нашей жизни. Но мы не можем этого сделать. Нам нужна
помощь. В старину для этого служили книги, спектакли, радио, кино,
телевидение. Они давали нам иллюзии, но важно было даже не это. Важно было
то, что на краткий срок стимулировалось наше собственное воображение. Мы
начинали мечтать о сказочных принцах и прекрасных принцессах. Мы
становились красивыми, остроумными, сильными, талантливыми - такими,
какими мы на самом деле не были. Но тогда переход грезы от мечтателя к
впитывающему не был совершенным. Ее приходилось тем или иным способом
воплощать в слова. А самый лучший в мире мечтатель порой вообще бывает
неспособен выразить свои грезы словами. И самый лучший писатель бывал
способен облечь в слова лишь жалкую часть своих грез. Вы понимаете это? Но
теперь, когда мечты научились записывать, каждый человек получил
возможность грезить. Вы, Шерман, и горстка вам подобных творите грезы
непосредственно. Греза из вашего мозга сразу переходит в наш, не утрачивая
силы. Когда вы грезите, вы грезите за сотни миллионов людей. Вы создаете
разом сотни миллионов грез. Это чудесно, мальчик мой. Благодаря вам эти
люди получают возможность испытать то, что самим им испытывать не дано.
- Я свое дело сделал, - пробормотал Хиллари. Он стремительно поднялся
со стула. - Я покончил с этим. Мне все равно, что вы там говорите. А если
вы намерены подать на меня в суд за нарушение контракта, то подавайте. Мне
все равно.
Уэйл тоже встал.
- Намерен ли я подать на вас в суд?.. Рут, - сказал он в телефон, -
принесите, пожалуйста, наш экземпляр контракта с мистером Хиллари.
Уэйл молча ждал. И Хиллари. И Беленджер. Уэйл чуть-чуть улыбался и
барабанил по столу пергаментными пальцами.
Секретарша принесла контракт.
Уэйл взял его, показал первую страницу Хиллари и сказал:
- Шерман, мальчик мой, раз вы не хотите оставаться у меня, то вы и не
должны у меня оставаться.
Затем, прежде чем ужаснувшийся Беленджер успел хотя бы поднять руку,
чтобы остановить его, он разорвал контракт пополам и еще раз пополам и
бросил клочки в мусоропоглотитель.
- Вот и все.
Хиллари схватил руку Уэйла.
- Спасибо, мистер Уэйл, - сказал он прерывающимся голосом. - Вы всегда
были очень добры ко мне, и я вам очень благодарен. Мне очень грустно, что
все так получилось.
- Ладно, ладно, мальчик мой. Все хорошо.
Чуть не плача, продолжая бормотать слова благодарности, Шерман Хиллари
вышел из кабинета.
- Ради всего святого, шеф, почему вы его отпустили? - в отчаянии
воскликнул Беленджер. - Разве вы ничего не поняли? Он же отсюда пойдет
прямо в "Сны наяву". Они его сманили, это ясно.
Уэйл поднял ладонь.
- Вы ошибаетесь. Глубоко ошибаетесь. Я его знаю: он так поступить
неспособен. А кроме того, - добавил он сухо, - Рут - хорошая секретарша и
знает, что нужно принести мне, когда я прошу контракт мечтателя. Я порвал
поддельный контракт. А подлинный по-прежнему лежит в нашем сейфе, поверьте
мне. Да, прекрасный у меня выдался день! Я с самого утра кого-то убеждаю:
несговорчивого папашу - чтобы он дал мне возможность развить новый талант,
уполномоченного министерства - чтобы они не ввели цензуру, вас - чтобы вы
не втянули нас в гибельное предприятие, и, наконец, моего лучшего
мечтателя - чтобы помешать ему уйти. Папашу я, возможно, уговорил.
Уполномоченного и вас - не уверен. Может быть, да, а может быть, и нет.
Но, во всяком случае, с Шерманом Хиллари все ясно. Он вернется.
- Откуда вы знаете?
Уэйл улыбнулся Беленджеру, и его щеки покрылись сеткой веселых морщин.
- Фрэнк, мальчик мой, вы умеете монтировать грезы, и вам уже кажется,
что вы знаете все инструменты и аппараты нашей профессии. Но разрешите, я
вам кое-что скажу. Самым важным инструментом в грезопромышленности
является сам мечтатель. Именно его и нужно понимать в первую очередь. И я
его понимаю. Слушайте: когда я был мальчишкой - в те времена еще не было
грез, - я был знаком с одним телесценаристом. Он часто мне жаловался, что
все люди при первом знакомстве непременно его спрашивают: "И как вам
только все это в голову приходит?" Они искренне этого не понимали. Ведь
никто из них не был в состоянии придумать что-либо подобное. Так что же
мог им ответить мой приятель? А со мной он разговаривал об этом и
объяснял: "Как я им скажу, что не знаю? Когда я ложусь спать, я не могу
уснуть, потому что у меня в голове теснятся идеи. Когда я бреюсь, я
непременно где-нибудь порежусь, когда разговариваю, то забываю, о чем
говорю, когда я сижу за рулем машины, я ежеминутно рискую жизнью. И все
потому, что у меня в мозгу непрерывно формируются идеи, ситуации, диалоги.
Я не могу сказать тебе, откуда у меня все это берется. Может быть,
наоборот, ты поделишься со мной, каким образом тебе удается этого
избежать? И тогда я мог бы немного передохнуть". Видите, Фрэнк, как
обстоит дело? Вы можете уйти отсюда в любое время. И я могу. Это наша
работа, но не наша жизнь. Но для Шермана Хиллари все иначе. Куда бы он ни
пошел, чем бы он ни занимался, он все равно будет грезить. Пока он живет,
он не может не думать, пока он думает, он не может не грезить. Мы не
удерживаем его насильно. Наш контракт не железная решетка. Его удерживает
его собственный мозг, Фрэнк. Поэтому он вернется. Ничего другого ему не
остается.
Беленджер пожал плечами.
- Если то, что вы говорите, правда, мне его жаль.
- Мне жаль их всех, - Уэйл грустно кивнул. - За долгие годы своей жизни
я понял одно. Их участь - делать счастливыми других людей. Других.
Isaac Asimov. The Dead Past (1957). Пер. - И.Гурова.
Авт.сб. "Путь марсиан". Изд. "Мир", М., 1966.
Арнольд Поттерли, доктор философии, преподавал древнюю историю.
Занятие, казалось бы, самое безобидное. И мир претерпел неслыханные
перемены именно потому, что Арнольд Поттерли выглядел совершенно так, как
должен выглядеть профессор, преподающий древнюю историю.
Обладай профессор Поттерли массивным квадратным подбородком,
сверкающими глазами, орлиным носом и широкими плечами, Тэддиус Эремен,
заведующий отделом хроноскопии, несомненно, принял бы надлежащие меры.
Но Тэддиус Эремен видел перед собой только тихого человечка с курносым
носом-пуговкой между выцветшими голубыми глазами, грустно глядевшими на
заведующего отделом хроноскопии, - короче говоря, он видел перед собой
щуплого, аккуратно одетого историка, который от редеющих каштановых волос
на макушке до тщательно вычищенных башмаков, довершавших респектабельный
старомодный костюм, казалось, был помечен штампом "разбавленное молоко".
- Чем могу быть вам полезен, профессор Поттерли? - любезно осведомился
Эремен.
И профессор Поттерли ответил негромким голосом, который отлично
гармонировал с его наружностью:
- Мистер Эремен, я пришел к вам, потому что вы глава всей хроноскопии.
Эремен улыбнулся.
- Ну, это не совсем точно. Я ответствен перед Всемирным комиссаром
научных исследований, а он в свою очередь - перед Генеральным секретарем
ООН. А они оба, разумеется, ответственны перед суверенными народами Земли.
Профессор Поттерли покачал головой.
- Они не интересуются хроноскопией. Я пришел к вам, сэр, потому что вот
уже два года я пытаюсь получить разрешение на обзор времени - то есть на
хроноскопию - в связи с моими изысканиями по истории древнего Карфагена.
Однако получить разрешение мне не удалось. Дотацию на исследования мне
дали в самом законном порядке. Моя интеллектуальная работа протекает в
полном соответствии с правилами, и все же...
- Разумеется, о нарушении правил и речи быть не может, - перебил его
Эремен еще более любезным тоном, перебирая тонкие репродукционные листки в
папке с фамилией Поттерли. Эти листки были получены с Мультивака, чей
обширный аналогический мозг содержал весь архив отдела. После окончания
беседы листки можно будет уничтожить, а в случае необходимости
репродуцировать вновь за какие-нибудь две-три минуты.
Эремен просматривал листки, а в его ушах продолжал звучать тихий,
монотонный голос профессора Поттерли:
- Мне следует объяснить, что проблема, над которой я работаю, имеет
огромное значение. Карфаген знаменовал высший расцвет античной коммерции.
Карфаген доримской эпохи во многом можно сравнить с доатомной Америкой. По
крайней мере в том отношении, что он придавал огромное значение ремеслу,
коммерции и вообще деловой деятельности. Карфагеняне были самыми отважными
мореходами и открывателями новых земель до викингов и в этом отношении
намного превосходили хваленых греков. Истинная история Карфагена была бы
очень поучительной. Однако до сих пор все, что нам известно о нем,
извлекалось из письменных памятников его злейших врагов - греков и римлян.
Карфаген ничего не написал в собственную защиту или эти труды не
сохранились. И вот карфагеняне вошли в историю как кучка архизлодеев, и,
возможно, без всякого к тому основания. Обзор времени облегчил бы
установление истины.
И так далее и тому подобное.
Продолжая проглядывать репродукционные листки, Эремен заметил:
- Поймите, профессор Поттерли, хроноскопия, или обзор времени, как вы
предпочитаете ее называть, процесс весьма трудный.
Профессор Поттерли, недовольный, что его перебили, нахмурился и сказал:
- Я ведь прошу только сделать отдельный обзор определенных эпох и мест,
которые я укажу.
Эремен вздохнул.
- Даже несколько обзоров, даже один... Это же невероятно тонкое
искусство. Скажем, наводка на фокус, получение на экране искомой сцены,
удержание ее на экране. А синхронизация звука, которая требует абсолютно
независимой цепи!
- Но ведь проблема, над которой я работаю, достаточно важна, чтобы
оправдать значительную затрату усилий.
- Разумеется, сэр! Несомненно, - сразу ответил Эремен (отрицать
важность чьей-то темы было бы непростительной грубостью). - Но поймите,
даже самый простой обзор требует длительной подготовки. Список тех, кому
необходимо воспользоваться хроноскопом, огромен, а очередь к Мультиваку,
снабжающему нас необходимыми предварительными данными, еще больше.
- Но неужели ничего нельзя сделать? - расстроенно спросил Поттерли. -
Ведь уже два года...
- Вопрос первоочередности, сэр. Мне очень жаль... Может быть, сигарету?
Историк вздрогнул, его глаза внезапно расширились, и он отпрянул от
протянутой ему пачки. Эремен удивленно отодвинул ее, хотел было сам
достать сигарету, но передумал.
Когда он убрал пачку, Поттерли вздохнул с откровенным облегчением и
сказал:
- А нельзя ли как-нибудь пересмотреть список и поставить меня на самый
ранний срок, какой только возможен? Право, не знаю, как объяснить...
Эремен улыбнулся. Некоторые его посетители на этой стадии предлагали
деньги, что, конечно, тоже не приносило им никакой пользы.
- Первоочередность тем устанавливает счетно-вычислительная машина, -
объяснил он. - Самовольно менять ее решения я не имею права.
Поттерли встал. Он был очень небольшого роста - от силы пять с
половиной футов.
- В таком случае всего хорошего, сэр, - сухо сказал он.
- Всего хорошего, профессор Поттерли, и, поверьте, я искренне сожалею.
Он протянул руку, и Поттерли вяло ее пожал.
Едва историк вышел, как Эремен позвонил секретарше и, когда она
появилась, вручил ей папку.
- Это можно уничтожить, - сказал он.
Оставшись один, он с горечью улыбнулся. Еще одна услуга из тех, которые
он уже четверть века оказывает человечеству. Услуга через отказ. Ну, во
всяком случае, с этим чудаком затруднений не было. В иных случаях
приходилось оказывать давление по месту работы, а иногда и отбирать
дотации. Через пять минут Эремен уже забыл про профессора Поттерли, а
когда он впоследствии вспоминал этот день, то неизменно приходил к выводу,
что никакие дурные предчувствия его не томили.
В течение первого года после того, как его впервые постигло это
разочарование, Арнольд Поттерли испытывал... только разочарование. Однако
на втором году из этого разочарования родилась мысль, которая сперва
напугала его, а потом увлекла. Воплотить эту мысль в дело ему мешали два
обстоятельства, но к ним не относился тот несомненный факт, что такие
действия были бы вопиющим нарушением этики.
Мешала ему, во-первых, еще не угасшая надежда, что власти в конце
концов дадут необходимое разрешение. Но теперь, после беседы с Эременом,
эта надежда окончательно угасла.
Вторым препятствием была даже не надежда, а горькое сознание
собственной беспомощности. Он не был физиком и не знал ни одного физика, к
которому мог бы обратиться за помощью. На физическом факультете его
университета работали люди, избалованные дотациями и поглощенные своей
специальностью. В лучшем случае они просто не стали бы его слушать, а в
худшем доложили бы начальству о его интеллектуальной анархии, а тогда его,
пожалуй, вообще лишили бы дотации на изучение Карфагена, от которой
зависело все.
Пойти на такой риск он не мог. Но, с другой стороны, продолжать
исследования он мог бы только с помощью хроноскопии. Без нее и дотация
лишалась всякого смысла.
За неделю до свидания с Эременом перед Поттерли, хотя тогда он этого не
осознал, открылась возможность преодолеть второе препятствие. Это
произошло на одном из традиционных факультетских чаепитий. Поттерли
неизменно являлся на такие официальные сборища, потому что видел в этом
свою обязанность, а к своим обязанностям он относился серьезно. Однако,
исполнив этот долг, он уже не считал нужным поддерживать светский разговор
или знакомиться с новыми людьми. Всегда воздержанный, он выпивал не больше
двух рюмок, обменивался двумя-тремя вежливыми фразами с деканом или
заведующими кафедрами, сухо улыбался остальным и уходил домой как мог
раньше.
И на этом последнем чаепитии он при обычных обстоятельствах не обратил
бы ни малейшего внимания на молодого человека, который одиноко стоял в
углу. Ему бы и в голову не пришло заговорить с этим молодым человеком. Но
сложное стечение обстоятельств заставило его на этот раз поступить
наперекор своим привычкам.
Утром за завтраком миссис Поттерли грустно сказала, что ей опять
снилась Лорель, но на этот раз взрослая Лорель, хотя лицо ее оставалось
лицом той трехлетней девочки, которая была их дочерью. Поттерли не
перебивал жену. В давние времена он пытался бороться с этими ее
настроениями, когда она бывала способна думать только о прошлом и о
смерти. Ни сны, ни разговоры не вернут им Лорель. И все же, если Кэролайн
Поттерли так легче, пусть она грезит и разговаривает.
Однако, отправившись на утреннюю лекцию, Поттерли вдруг обнаружил, что
на этот раз нелепые мысли Кэролайн как-то подействовали на него. Взрослая
Лорель! Прошло уже почти двадцать лет со дня ее смерти - смерти их