Страница:
Лазарет БАО располагался неподалеку от аэродрома, в нижнем этаже кирпичного здания. Только я добрался до него, как завыла сирена, извещая о воздушном налете.
А вскоре послышались гул «юнкерсов», визг и взрывы бомб. Врачи и сестры кинулись на аэродром.
Санитары начали выносить раненых. Их был не один десяток, многие в тяжелом состоянии. Легко раненные шли сами. Одна бомба угодила прямо в столовую, несколько разорвалось на взлетно-посадочной полосе.
Силы и средства медслужбы БАО были слишком незначительны, чтобы стольким раненым оказать помощь. Возникла растерянность. Некоторые врачи и медсестры бестолково суетились. А над аэродромом продолжали кружить «юнкерсы», делая все новые заходы. Воздух стал кислым от запаха тротила.
Я призвал медперсонал к спокойствию. Начальнику лазарета, имевшему некоторую хирургическую подготовку, посоветовал в первую очередь произвести сортировку раненых. Старшему врачу приказал послать несколько санитаров на поиски автомашин.
Не будучи хирургом, я изучал и хорошо помнил «Указания по военно-полевой хирургии». Не навязывая своего мнения, осторожно подсказал начальнику лазарета организовать первую врачебную помощь и подготовить раненых к эвакуации в госпиталь.
Возвратившиеся санитары доложили, что достать транспорт невозможно. Старший врач тем временем выяснил, что общевойсковой госпиталь перегружен и наших раненых принять не может. Сообщил также, что У-2, на котором я прилетел, цел и летчик ждет меня, Я решил немедленно вернуться в Шахты, взять там какие-нибудь машины и приехать за ранеными. Сказал, что вернусь не позднее чем через четыре часа.
С изрытого бомбами аэродрома У-2 взлетел благополучно, и вскоре мы приземлились на шахтинском аэродроме. От дежурного позвонил Быкову. Минут через двадцать подъехали две полуторки с военфельдшером. Не теряя времени, мы тронулись в путь.
При выезде из города увидели, что на шоссе творится что-то невероятное. Навстречу нам сплошным потоком двигались автомобили и повозки, шли беженцы. По обочинам гнали стада овец и коров. Вместе с уходящим населением отступали и войска. Поток то и дело закручивался наподобие водоворота, выплескивался через колеи, наезженные по грунту, ломал придорожные изгороди и сады.
Треск моторов, скрип колес и многоголосый говор оглушали. В белесом небе через короткие промежутки времени появлялись черные силуэты «юнкерсов» и «мессеров», а на земле вставали столбы огня и дыма. От этой картины сердце рвалось на части.
Нечего было думать о том, чтобы проложить себе путь напрямую. Мы свернули на проселочную дорогу и кое-как добрались до Каменска.
За время моего отсутствия БАО уже уехал и аэродром опустел. Нам сказали, что раненых отнесли на вокзал. Мы поехали туда, но среди множества перебинтованных людей своих не нашли. Объехали те немногие лечебные учреждения, которые еще оставались в опустевшем городе, — летчиков не обнаружили. За городом отчетливо слышался грохот артиллерийских орудий. Надо было уезжать. Подъехав к одному из домов, в подвале которого скопилось немало раненых воинов других родов войск, согласились взять их. Находившийся при них врач очень обрадовался. Тяжелых мы положили в кузов на подстилку из сена. Между ними посадили остальных.
Обратный путь был долог и труден. Ни один из госпиталей, встречавшихся в пути, раненых не принял. Двое в дороге умерло. Наконец какой-то госпиталь взял наших тяжелых, но с условием, что столько же их раненых мы эвакуируем в Шахты. Разумеется, мы это сделали.
Сдав раненых в шахтинский госпиталь, я отпустил военфельдшера с его полуторками: он был из авиадивизии. Сам же добрался до штаба и рассказал Быкову о своих мытарствах. А предстояла более неприятная миссия: доложить вышестоящему начальству о потере следов раненых летчиков.
— Александр Николаевич, — твердо, но без раздражения сказал Быков, штаб готовится к переезду. Имейте это в виду. А сейчас прошу вас пойти в лазарет БАО, который стоит здесь. Там тоже скопилось много раненых. Помогите эвакуировать их вместе с лазаретом. Возьмите столько машин, сколько потребуется. Действуйте от имени командующего. Все равно часть аэродромной техники придется сжигать или взрывать, — добавил он, о чем-то зная, но недоговаривая.
Через несколько минут я был в лазарете. Одноэтажный особнячок, где он размещался, стоял в глубине большого сада. Когда я подошел к нему, воздух огласился воем сирен. Снова я угодил под бомбежку.
Коллектив лазарета был слаженным, дружным. Люди не растерялись и сразу же начали выводить и выносить раненых в сад, где были вырыты щели. Действовали быстро, сноровисто, но без лишней торопливости, стараясь не причинить раненым новых страданий. Особнячок освободили вовремя: вскоре совсем рядом с ним упало несколько бомб.
Я приказал готовить лазарет к эвакуации и пошел разыскивать командира и комиссара батальона. Они без промедления выделили нужное количество машин.
Как только автомашины подъехали к лазарету, я направился в штаб тыла армии. Помещался он в здании школы. Перед моими глазами предстала такая картина: в автомобили с работавшими моторами люди спешно грузили штабное имущество. На улице неподалеку от штаба зияла огромная воронка, видимо от пятисоткилограммовой бомбы. На крыше соседнего одноэтажного дома лежал вверх колесами маленький автобус, заброшенный туда взрывной волной. К нему по приставной лестнице поочередно поднимались командиры, там находились их личные вещи…
Не найдя помощника начальника тыла, с которым надо было поговорить, я вернулся к зданию, которое занимал штаб армии. Не успел войти в подъезд снова объявили воздушную тревогу.
На этот раз налет немецких бомбардировщиков был массированным. Небо покрылось одуванчиками разрывов зенитных снарядов, но «юнкерсы», казалось, не обращали на них внимания. Одна группа самолетов образовала круг над железнодорожной станцией. Вскоре на землю посыпались бомбы. Мне даже уши заложило от воя и грохота.
Из штаба все люди выбежали во двор. Падали они где попало, поскольку щелей отрыли мало и они не могли вместить всех. Неподалеку от меня, возле машины-радиостанции, легли на землю генерал Вершинин, дивизионный комиссар Алексеев, полковник Дроздов и подполковник Одинцов. Я представлял, какую ярость испытывал командующий воздушной армией, видя армаду вражеских самолетов, хозяйничающую в нашем небе… Одна бомба разорвалась поблизости, просвистели осколки. Был ранен радист, не выходивший из машины, — осколок пробил стенку будки.
Час спустя штаб начал грузиться в автомашины. Он переезжал в Новочеркасск.
Армия находилась в непрерывном движении с 6 июля. Картина отступления была тяжелой. Из-за нехватки автотранспорта бойцы и командиры тыловых частей и технический состав в основной своей массе шли по дорогам в пешем порядке. На тракторах, лошадях и вручную буксировались неисправные самолеты. Иногда приходилось уничтожать запасы горючего, боеприпасы и материально-техническое имущество, чтобы его не захватил противник. Батальоны аэродромного обслуживания, обеспечив боевые вылеты на одних площадках, частью сил в тот же день трогались в путь, чтобы к вечеру или утру следующего дня прибыть на новый аэродром. Непосвященному человеку могло показаться, что происходят какие-то стихийные действия никем не управляемых войск.
Но это было не так. Штаб воздушной армии сумел и в сложной обстановке сохранить управление войсками. Они хотя и несли потери, но отходили организованно.
В тяжелые дни отступления особенно отличились воздушные разведчики. Летая днем и ночью, иногда в грозу и дождь, подвергаясь атакам немецких истребителей, они постоянно обеспечивали командование воздушной армии необходимыми данными о противнике.
Летчики также внимательно следили за продвижением своих наземных войск, систематически докладывая о месте их нахождения. Чтобы не ошибиться, не спутать их с противником, они, как правило, летали на малых высотах. А нередко даже вынуждены были садиться на ближайшей удобной площадке, чтобы уточнить данные.
Однажды капитан П. С. Середа на самолете И-16 произвел посадку вблизи дороги, по которой двигалась колонна красноармейцев. Не выключая мотора, он вылез из кабины. К нему направился один из бойцов. Приблизившись, он крикнул: «Товарищ летчик, спасайтесь, мы пленные!» Застрочили автоматы гитлеровцев. Пуля обожгла Середу. Но, несмотря на ранение, он влез в кабину. Когда дал газ, вражеские солдаты были уже в двух-трех метрах от него. Резко развернувшись, Середа взлетел. Впоследствии этот летчик отличился в боях и ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
Пара истребителей — командир эскадрильи В. И. Максименко и летчик Н. В. Шляпкин — вела бой с группой вражеских самолетов. Максименко был тяжело ранен и посадил машину у самого переднего края нашей обороны. Шляпкин сел рядом с ним, организовал отправку командира в госпиталь и только после этого вернулся на свой аэродром.
Из всех районов авиационного базирования едва ли не самые тяжелые испытания выпали на долю 28-го. Позднее полковник медицинской службы в отставке Михаил Николаевич Поляков познакомил меня со своим дневником, который вел всю войну. Он у него сохранился. С разрешения автора привожу записи, относящиеся к 9-21 июля.
«Немцы прорвались севернее и южнее нас, мы в вилке. Надо спешить. Связь нарушилась. Без самостоятельной ближней разведки нельзя сделать ни одного километра. Еду с командиром из штаба по маршруту. Въезжаем в Большинскую. Навстречу древний старик:
— Ребятки, куда вы? Час назад немцы проехали на мотоциклах, танках. Слыхал, к Сталинграду прут, проклятые. На Скасирскую направляйтесь, на Ростов то есть. Наша-то пехота туда пошла…
Повернули назад, чтобы предупредить колонну.
…Интендант 2 ранга Николаев был из запасников. С момента прибытия к нам он только и твердил, что погибнет при бомбежке. Отвлечь его от этой мысли было невозможно. А работник хороший, энергичный, инициативный. Выполнил ряд ответственных и рискованных заданий. И вот здесь, у Большинской, поддался роковой реакции страха. При первом разрыве бомбы он сильно побледнел, широко раскрыл глаза; не обращая внимания на крики товарищей, выскочил из укрытия и бросился навстречу рвущимся бомбам… В воронке отыскали лишь кусочек поясного ремня.
В Скасирской столпотворение. Войска, штабы дивизий и полков. Все без связи со своими армиями. Но я с нашей воздушной связался: сел самолет! Узнал от летчика, что надо двигаться к переправе через Дон в станице Константиновская. Выставил пикеты, чтобы собрать БАО. Кругом давка, спешка, сутолока. Немец бомбит непрерывно…
Вторая смерть близкого человека. Прибыла со своим лазаретом Назарова. Все у нее хорошо. Вывела свой обоз, спасла все имущество до нитки. Погиб только молодой, двадцатишестилетний врач Царев. Как и Николаев, он панически боялся бомбежек, но из чувства ложной гордости в укрытие никогда не шел. И вот во время одной бомбежки стал беспорядочно бегать по поражаемой площади, вырвался из рук, когда его схватили, и… А в обычное время был таким жизнерадостным и хорошим товарищем.
К вечеру прибыли представители почти всех батальонов. Решено идти к Дону двумя колоннами, в направлении Константиновской и Цимлянской. Сбор после переправы — на хуторе Золотаревский. Оперативный отдел штаба РАБ расположится в Большой Орловке.
Выступили с рассветом. Миновали Тацинскую, забитую до отказа войсками. Дальше свернули на степную дорогу. Седые султаны ковыля, как морские волны, колышутся под лучами солнца. Из степи доносятся острые горьковатые запахи чернобыльника, полыни и чабреца.
По степи носятся табуны золотисто-рыжих дончаков. Откуда они? Толпы беженцев с убогим скарбом, горем и слезами…
Станица Константиновская. Переправа. Творится что-то невероятное. Все вокруг простреливается дальнобойными. В Цимлянской не слаще: непрерывные бомбежки и обстрел. Мечусь как угорелый между Константиновской и Цимлянской, регулируя движение подходящих эшелонов. Прибыли лазареты всех БАО, кроме одного.
К исходу суток переправились. Мы словно вышли из ада: грязные, голодные, разбитые… Проверял санслужбы БАО. Отлично у Назаровой, она словно родилась под счастливой звездой. Голубенко издерган, с воспаленными глазами. Потерял один автодуш и машину с мягким лазаретным имуществом. Другие же добрались на полуразбитых машинах и пешими, с перевязочным материалом в наволочках, с жалкими остатками своего имущества, но без потерь в людях. Из девяти медслужб одна пропала без вести, полностью работоспособных осталось только две. Приказал неудачникам собрать по дорогам отхода хоть какое-либо имущество, чтобы не сдать свои партбилеты и не попасть под трибунал…
Приехал, еле живой, Быков. При переправе застрял в Ростове. Пережил двухдневную жестокую бомбежку города. Он угнетен, настроение, как и у большинства из нас, подавленное…»
Не могу согласиться с последней фразой. В эти тяжелейшие дни подавленным я Павла Константиновича не видел. У всех были горечь и злость в душе, нас валила с ног усталость, порой на глаза навертывались слезы: видели, как летчики сжигают оставшиеся без горючего или неисправные самолеты, как перепахиваются отлично подготовленные запасные аэродромы, чтобы их не мог использовать враг. Прибавлялось в волосах седины от лившейся вокруг крови, от известий о гибели товарищей. Но подавленности не было, потому что ни на один час не пропадала вера в неизбежность крутого перелома в обстановке на фронте.
Когда было принято решение о перебазировании штаба воздушной армии из Новочеркасска за Дон, мы с Быковым имели возможность улететь на новое место самолетом. Но, посовещавшись, решили ехать в старенькой эмке. По пути надеялись побывать на нескольких аэродромах, ознакомиться на местах с организацией эвакуации раненых и больных, оказать медикам необходимую помощь.
Едва выехали из города, поняли, что побывать везде, где наметили, будет невозможно. Забитые войсками и беженцами дороги не позволяли ехать с достаточной скоростью. К тому же они непрерывно подвергались бомбежкам.
Первым на нашем пути оказался полевой аэродром одного из полков 217-й истребительной авиадивизии. Лазарет БАО уже уехал, но остался медпункт и в нем два раненых авиационных техника. Мы взяли их и через некоторое время сдали в общевойсковой госпиталь.
На другом аэродроме заправлялись горючим «чайки» 764-го смешанного авиаполка. При нас четыре истребителя поднялись в воздух и взяли курс на Шахты, уже занятые противником. Под крыльями они несли по шесть реактивных снарядов. В это же время на площадку сел связной У-2. Мы увидели, что управление авиачастями не прерывается.
В медпункте этого аэродрома работали две девушки. Раненых пока не было.
На крупном аэродроме, где базировались штурмовики, застали лазарет 448 БАО. Возглавлял его худощавый, выше среднего роста военврач 2 ранга Кривда. Нам с Быковым он был знаком по совещанию, состоявшемуся в Ворошиловграде. Кривда был призван из запаса. До войны работал в большой городской больнице, где получил солидную хирургическую практику.
В лазарете, занимавшем пять хаток, насчитывалось около тридцати человек, пострадавших во время последних бомбежек. Двух раненых летчиков Кривде удалось эвакуировать самолетом, остальных он не смог передать ни в один из госпиталей. За три дня провел восемнадцать операций. Лазарет работал хорошо. Однако раненых надо было эвакуировать. Но даже расторопный и «пробивной» старший врач БАО П. Я. Денбург оказался бессильным. Все госпитали, расположенные поблизости, были переполнены.
Быков быстро выяснил, что в соседнем селе остановился штаб стрелковой дивизии. Сел в эмку и поехал туда. Из дивизии связался с начальником санслужбы 37-й общевойсковой армии Андреем Ермолаевичем Соколовым. Вернулся взволнованный, еще не остывший от крупного разговора по телефону, но с желанным результатом: один из госпиталей согласился взять раненых.
Переправиться через Дон мы решили в Ростове. День уже клонился к вечеру, когда на горизонте показался город, а вернее, зловеще черное облако. Ростов горел. В небе то и дело проносились группы вражеских бомбардировщиков — фашисты непрерывно бомбили город.
В Ростов въехали уже ночью. В гудящем небе шарили лучи прожекторов и рвались снаряды. Зенитки били не переставая. Когда наш шофер начал петлять по забитым подводами переулкам, мотор автомашины окончательно сдал. Нам ничего не оставалось делать, как поискать пристанище, чтобы немного отдохнуть и починить эмку. Мучил голод. Улица, на которой мы остановились, состояла из одноэтажных домиков, утопавших в зелени садов. Подошли к ближайшему и хотели уже открыть ворота, но он почему-то нам не понравился. Выбрали другой. Нас приветливо встретила хозяйка, немолодая женщина. Никто в эти ночи в городе не спал. Шофер купил у нее с десяток помидоров. В вещмешке он отыскал и краюху хлеба. Перекусили. Я взглянул на часы: было половина четвертого ночи. Зашли в дом и легли прямо на полу. Хозяйка участливо сказала:
— Не дадут вам поспать эти ироды, скоро начнется новый налет. Минут через пятнадцать я действительно услышал нарастающий гул бомбардировщиков. Затем засвистели бомбы. Пол под ногами заходил ходуном. Из окон вылетели стекла. Быков, успевший заснуть, сел и безразличным тоном спросил:
— Бомбят?
— Что вы, товарищ военврач второго ранга, это просто кто-то балуется, с иронией ответил шофер.
Когда кончилась бомбежка, мы вышли на улицу. Того кирпичного домика, в котором сначала хотели заночевать, словно никогда и не существовало. Было разрушено еще несколько зданий. Большинство же бомб упало в районе переправы.
Уже начало всходить солнце, отдыхать было некогда. Шофер еще около часа возился с мотором и наконец исправил его. Мы выехали на главную улицу и втиснулись в одну из автоколонн, двигавшуюся к мосту. Машины шли в три ряда. Через каждые пятнадцать — двадцать минут над переправой и над нашей колонной нависали «юнкерсы». Взрывы бомб, стрельба зениток, крики и стоны раненых… Разбитые машины оттаскивали в сторону, воронки наскоро засыпали, и колонна медленно ползла дальше. Так прошел весь день. Мы с Быковым часто выходили из эмки. Перевязывали раненых, помогали относить в сторону убитых. Видели, как вражеским летчикам несколько раз удавалось разбивать переправу, в воде исчезали машины и люди. Геройски вели себя понтонеры. Они в считанные минуты восстанавливали мост. Зенитчики неоднократно рассеивали стаи вражеских самолетов и два из них сбили. Наши истребители не появлялись. Видимо, они прикрывали свои наземные войска у линии фронта.
На левый берег Дона переехали лишь через сутки.
Под Миллерово 449 БАО попал в окружение. Вырваться из вражеского кольца удалось очень немногим красноармейцам и командирам. От них впоследствии узнали, что старший врач хирург Е. К. Зотова собрала в один обоз подводы с имуществом лазарета и медицинского пункта. На руках у медперсонала оказалось много тяжелораненых. Танки противника настигли наш обоз и почти полностью уничтожили.
После 21 июля отступление 4-й воздушной армии, как и всех войск Южного фронта, продолжалось, но это был как бы второй этап. Командование твердо руководило действиями авиационных частей, имея с ними постоянную связь. Самолетный парк несколько пополнился и насчитывал около 300 машин. При постановке задач воздушной армии командующий фронтом Р. Я. Малиновский более не допускал распыления ее сил.
Противник стремился уничтожить советские войска между Доном и Кубанью. Это вынуждало нас быстро отходить к Северному Кавказу. С 21 июля по 17 августа соединения и части фронта отошли на 500–600 километров. В этих условиях авиационным командирам нередко приходилось самостоятельно решать вопросы самообороны, эвакуации и снабжения. В Сальских степях не было ни аэродромной сети, ни материальных запасов.
Авиаторы вели боевые действия на пределе человеческих возможностей. Совершая ежедневно по нескольку вылетов, летчики очень часто поднимались с одного аэродрома, а садились на другом, так как за это время прежние уже оказывались в зоне боевых действий наземных частей.
Огромную нагрузку испытывал тыл армии, возглавляемый генерал-майором П. В. Коротаевым, Надо было отыскивать новые аэродромы, добывать горючее и боеприпасы в районах довоенной дислокации авиашкол и авиачастей, а также на железнодорожных станциях.
С 21 июля по 17 августа самолеты 4-й воздушной армии совершили более 10 000 боевых вылетов. Действия авиации сыграли значительную роль в срыве замысла противника по окружению и уничтожению войск Южного фронта.
Хочу привести выдержки из дневника М. Н. Полякова, относящиеся к этим дням.
«Связной из армии привез приказ начальнику РАБ полковнику М. А. Васильеву развернуть временную базу и принять авиаполки в Мечетинской и «Гиганте».
Большая, красивая, цветущая станица Мечетинская. Здесь, за Доном, а теперь и за Манычем, значительно спокойнее. Наши бомбят и штурмуют объекты в занятом противником Ростове и переправы. «Работают» неплохо. Пока фашистам не удалось форсировать Дон.
…Сегодня перебазирование. Все утро вдали не умолкает канонада. Нас бомбят. Работы много. Еле держусь на ногах. Радует, что имущество санслужбы постепенно собирается, личный состав приходит в себя. Стоит невыносимая жара.
…Бои идут у Б. Орловки, которую мы оставили три дня назад. Немцы лезут напролом, наши с боями отходят. Боеприпасов почти нет. Горючего ни капли. Летчики и техники, рыдая как дети, сегодня сжигали свои СУ-2. Кто-то сказал, что этих старых самолетов не жалко, дадут «илы». Его чуть не убили.
…Редкие селения, попадающиеся на пути, спешно эвакуируются. Картина тяжелая. Полная беспомощность женщин и детей. Невозможно смотреть им в глаза. Немцы бомбят почти каждую деревушку. Под обстрелом дороги.
Пылает Буденновск. Вывезенный из него госпиталь бездействует, тащится вслед за войсками. Гибнут медикаменты, ценное имущество, перевязочные материалы. Кое-что я отправил в наши лазареты. Ни армейских, ни фронтовых складов поблизости нет, а сельские аптеки пусты.
…Едем и едем по знойной, безводной степи. Вокруг ни деревца, ни ручейка. Степь ровная как стол. Только на востоке, в направлении Каспия, сквозь дрожащую дымку вырисовываются невысокие барханы. Пыль не оседает. Техники, «безлошадные» летчики, комсостав — все идем пешком: на машинах раненые и больные да необходимое имущество.
А ночь холодная. Костры разжигать нельзя. Скрытно кипятим чай только для раненых.
Где бы ни остановились — сейчас же ставим палатку операционную. Поскольку в одной колонне все лазареты БАО, в хирургах недостатка нет. Оперируем, в основном, удачно. Своих раненых никому не передаем. Довезем их хоть до Кавказа. Успокаиваем раненых летчиков, которые боятся, что мы сунем их в какой-нибудь ЭГ и они отобьются от армии…»
Мне кажется, сопоставление этого и приведенного выше отрывка из дневника одного человека дает представление об изменении самого характера нашего отступления после 21 июля. Были такие же, а подчас и большие тяготы, возникали угрожающие, а порой и отчаянные ситуации. Должно быть, некоторых охватывало непонимание: «Куда мы откатываемся? Доколе?» Но нервозность, граничащая с паникой, уступила место иному душевному состоянию.
Как и все, кто пережил войну, не могу обойти молчанием факт огромного мобилизующего значения приказа № 227 Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина, с которым армия ознакомилась в эти дни. В нем говорилось о том, что «отступать дальше — значит загубить себя и вместе с тем нашу Родину». Командный и политический состав обязан обеспечить резкий перелом в военных действиях. Необходимо объявить решительную борьбу трусам, нарушителям дисциплины. Исход войны решается именно сейчас. И люди нашли в себе такие внутренние резервы, о которых, может быть, даже не подозревали.
— Александр Николаевич, вы можете полететь в Солдатско-Александровскую?
Настойчиво потряхивая за плечо, Быков вывел меня из состояния тяжелого забытья. Сиял день, а я лежал на лавке в душной хате с земляным полом. Никогда до этого не испытывал такого чувства полной разбитости. Пережил такую ненависть к врагу, такое душевное страдание, описать которые невозможно…
Два часа назад здесь, в заполненной войсками станице Кавказская, воспитательницы вывели на прогулку малышей из детского сада. Пошли с ними на поляну, подальше от домов и грохочущих по улицам машин. Вдруг в небе появился и снизился «Мессершмитт-110». Фашист, видимо, вел разведку и теперь решил освободиться от груза бомб. Какую же цель он выбрал? Описав несколько кругов, он рассчетливо метнул бомбы в детей, сидевших на поляне. Большего варварства, слепой злобы, человеконенавистничества невозможно себе представить! Было много убитых, раненых, искалеченных на всю жизнь малышей. Когда хирурги в лазарете ампутировали кому ручку, кому ножку и делали другие операции, слезы застилали им глаза. Побывав в лазарете, я пришел в свою хату, упал на лавку и словно провалился в яму…
— Лететь? Куда? Зачем?
— Туда прибыл штаб двести шестнадцатой истребительной авиадивизии. Она понесла большие потери. Расспросите Жилина (это был начальник санслужбы дивизии), где, когда и куда эвакуированы раненые летчики.
Узнайте, чем нужно ему помочь. Он по званию старше нас с вами и, по-моему, избегает обращаться с просьбами.
А вскоре послышались гул «юнкерсов», визг и взрывы бомб. Врачи и сестры кинулись на аэродром.
Санитары начали выносить раненых. Их был не один десяток, многие в тяжелом состоянии. Легко раненные шли сами. Одна бомба угодила прямо в столовую, несколько разорвалось на взлетно-посадочной полосе.
Силы и средства медслужбы БАО были слишком незначительны, чтобы стольким раненым оказать помощь. Возникла растерянность. Некоторые врачи и медсестры бестолково суетились. А над аэродромом продолжали кружить «юнкерсы», делая все новые заходы. Воздух стал кислым от запаха тротила.
Я призвал медперсонал к спокойствию. Начальнику лазарета, имевшему некоторую хирургическую подготовку, посоветовал в первую очередь произвести сортировку раненых. Старшему врачу приказал послать несколько санитаров на поиски автомашин.
Не будучи хирургом, я изучал и хорошо помнил «Указания по военно-полевой хирургии». Не навязывая своего мнения, осторожно подсказал начальнику лазарета организовать первую врачебную помощь и подготовить раненых к эвакуации в госпиталь.
Возвратившиеся санитары доложили, что достать транспорт невозможно. Старший врач тем временем выяснил, что общевойсковой госпиталь перегружен и наших раненых принять не может. Сообщил также, что У-2, на котором я прилетел, цел и летчик ждет меня, Я решил немедленно вернуться в Шахты, взять там какие-нибудь машины и приехать за ранеными. Сказал, что вернусь не позднее чем через четыре часа.
С изрытого бомбами аэродрома У-2 взлетел благополучно, и вскоре мы приземлились на шахтинском аэродроме. От дежурного позвонил Быкову. Минут через двадцать подъехали две полуторки с военфельдшером. Не теряя времени, мы тронулись в путь.
При выезде из города увидели, что на шоссе творится что-то невероятное. Навстречу нам сплошным потоком двигались автомобили и повозки, шли беженцы. По обочинам гнали стада овец и коров. Вместе с уходящим населением отступали и войска. Поток то и дело закручивался наподобие водоворота, выплескивался через колеи, наезженные по грунту, ломал придорожные изгороди и сады.
Треск моторов, скрип колес и многоголосый говор оглушали. В белесом небе через короткие промежутки времени появлялись черные силуэты «юнкерсов» и «мессеров», а на земле вставали столбы огня и дыма. От этой картины сердце рвалось на части.
Нечего было думать о том, чтобы проложить себе путь напрямую. Мы свернули на проселочную дорогу и кое-как добрались до Каменска.
За время моего отсутствия БАО уже уехал и аэродром опустел. Нам сказали, что раненых отнесли на вокзал. Мы поехали туда, но среди множества перебинтованных людей своих не нашли. Объехали те немногие лечебные учреждения, которые еще оставались в опустевшем городе, — летчиков не обнаружили. За городом отчетливо слышался грохот артиллерийских орудий. Надо было уезжать. Подъехав к одному из домов, в подвале которого скопилось немало раненых воинов других родов войск, согласились взять их. Находившийся при них врач очень обрадовался. Тяжелых мы положили в кузов на подстилку из сена. Между ними посадили остальных.
Обратный путь был долог и труден. Ни один из госпиталей, встречавшихся в пути, раненых не принял. Двое в дороге умерло. Наконец какой-то госпиталь взял наших тяжелых, но с условием, что столько же их раненых мы эвакуируем в Шахты. Разумеется, мы это сделали.
Сдав раненых в шахтинский госпиталь, я отпустил военфельдшера с его полуторками: он был из авиадивизии. Сам же добрался до штаба и рассказал Быкову о своих мытарствах. А предстояла более неприятная миссия: доложить вышестоящему начальству о потере следов раненых летчиков.
— Александр Николаевич, — твердо, но без раздражения сказал Быков, штаб готовится к переезду. Имейте это в виду. А сейчас прошу вас пойти в лазарет БАО, который стоит здесь. Там тоже скопилось много раненых. Помогите эвакуировать их вместе с лазаретом. Возьмите столько машин, сколько потребуется. Действуйте от имени командующего. Все равно часть аэродромной техники придется сжигать или взрывать, — добавил он, о чем-то зная, но недоговаривая.
Через несколько минут я был в лазарете. Одноэтажный особнячок, где он размещался, стоял в глубине большого сада. Когда я подошел к нему, воздух огласился воем сирен. Снова я угодил под бомбежку.
Коллектив лазарета был слаженным, дружным. Люди не растерялись и сразу же начали выводить и выносить раненых в сад, где были вырыты щели. Действовали быстро, сноровисто, но без лишней торопливости, стараясь не причинить раненым новых страданий. Особнячок освободили вовремя: вскоре совсем рядом с ним упало несколько бомб.
Я приказал готовить лазарет к эвакуации и пошел разыскивать командира и комиссара батальона. Они без промедления выделили нужное количество машин.
Как только автомашины подъехали к лазарету, я направился в штаб тыла армии. Помещался он в здании школы. Перед моими глазами предстала такая картина: в автомобили с работавшими моторами люди спешно грузили штабное имущество. На улице неподалеку от штаба зияла огромная воронка, видимо от пятисоткилограммовой бомбы. На крыше соседнего одноэтажного дома лежал вверх колесами маленький автобус, заброшенный туда взрывной волной. К нему по приставной лестнице поочередно поднимались командиры, там находились их личные вещи…
Не найдя помощника начальника тыла, с которым надо было поговорить, я вернулся к зданию, которое занимал штаб армии. Не успел войти в подъезд снова объявили воздушную тревогу.
На этот раз налет немецких бомбардировщиков был массированным. Небо покрылось одуванчиками разрывов зенитных снарядов, но «юнкерсы», казалось, не обращали на них внимания. Одна группа самолетов образовала круг над железнодорожной станцией. Вскоре на землю посыпались бомбы. Мне даже уши заложило от воя и грохота.
Из штаба все люди выбежали во двор. Падали они где попало, поскольку щелей отрыли мало и они не могли вместить всех. Неподалеку от меня, возле машины-радиостанции, легли на землю генерал Вершинин, дивизионный комиссар Алексеев, полковник Дроздов и подполковник Одинцов. Я представлял, какую ярость испытывал командующий воздушной армией, видя армаду вражеских самолетов, хозяйничающую в нашем небе… Одна бомба разорвалась поблизости, просвистели осколки. Был ранен радист, не выходивший из машины, — осколок пробил стенку будки.
Час спустя штаб начал грузиться в автомашины. Он переезжал в Новочеркасск.
Армия находилась в непрерывном движении с 6 июля. Картина отступления была тяжелой. Из-за нехватки автотранспорта бойцы и командиры тыловых частей и технический состав в основной своей массе шли по дорогам в пешем порядке. На тракторах, лошадях и вручную буксировались неисправные самолеты. Иногда приходилось уничтожать запасы горючего, боеприпасы и материально-техническое имущество, чтобы его не захватил противник. Батальоны аэродромного обслуживания, обеспечив боевые вылеты на одних площадках, частью сил в тот же день трогались в путь, чтобы к вечеру или утру следующего дня прибыть на новый аэродром. Непосвященному человеку могло показаться, что происходят какие-то стихийные действия никем не управляемых войск.
Но это было не так. Штаб воздушной армии сумел и в сложной обстановке сохранить управление войсками. Они хотя и несли потери, но отходили организованно.
В тяжелые дни отступления особенно отличились воздушные разведчики. Летая днем и ночью, иногда в грозу и дождь, подвергаясь атакам немецких истребителей, они постоянно обеспечивали командование воздушной армии необходимыми данными о противнике.
Летчики также внимательно следили за продвижением своих наземных войск, систематически докладывая о месте их нахождения. Чтобы не ошибиться, не спутать их с противником, они, как правило, летали на малых высотах. А нередко даже вынуждены были садиться на ближайшей удобной площадке, чтобы уточнить данные.
Однажды капитан П. С. Середа на самолете И-16 произвел посадку вблизи дороги, по которой двигалась колонна красноармейцев. Не выключая мотора, он вылез из кабины. К нему направился один из бойцов. Приблизившись, он крикнул: «Товарищ летчик, спасайтесь, мы пленные!» Застрочили автоматы гитлеровцев. Пуля обожгла Середу. Но, несмотря на ранение, он влез в кабину. Когда дал газ, вражеские солдаты были уже в двух-трех метрах от него. Резко развернувшись, Середа взлетел. Впоследствии этот летчик отличился в боях и ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
Пара истребителей — командир эскадрильи В. И. Максименко и летчик Н. В. Шляпкин — вела бой с группой вражеских самолетов. Максименко был тяжело ранен и посадил машину у самого переднего края нашей обороны. Шляпкин сел рядом с ним, организовал отправку командира в госпиталь и только после этого вернулся на свой аэродром.
Из всех районов авиационного базирования едва ли не самые тяжелые испытания выпали на долю 28-го. Позднее полковник медицинской службы в отставке Михаил Николаевич Поляков познакомил меня со своим дневником, который вел всю войну. Он у него сохранился. С разрешения автора привожу записи, относящиеся к 9-21 июля.
«Немцы прорвались севернее и южнее нас, мы в вилке. Надо спешить. Связь нарушилась. Без самостоятельной ближней разведки нельзя сделать ни одного километра. Еду с командиром из штаба по маршруту. Въезжаем в Большинскую. Навстречу древний старик:
— Ребятки, куда вы? Час назад немцы проехали на мотоциклах, танках. Слыхал, к Сталинграду прут, проклятые. На Скасирскую направляйтесь, на Ростов то есть. Наша-то пехота туда пошла…
Повернули назад, чтобы предупредить колонну.
…Интендант 2 ранга Николаев был из запасников. С момента прибытия к нам он только и твердил, что погибнет при бомбежке. Отвлечь его от этой мысли было невозможно. А работник хороший, энергичный, инициативный. Выполнил ряд ответственных и рискованных заданий. И вот здесь, у Большинской, поддался роковой реакции страха. При первом разрыве бомбы он сильно побледнел, широко раскрыл глаза; не обращая внимания на крики товарищей, выскочил из укрытия и бросился навстречу рвущимся бомбам… В воронке отыскали лишь кусочек поясного ремня.
В Скасирской столпотворение. Войска, штабы дивизий и полков. Все без связи со своими армиями. Но я с нашей воздушной связался: сел самолет! Узнал от летчика, что надо двигаться к переправе через Дон в станице Константиновская. Выставил пикеты, чтобы собрать БАО. Кругом давка, спешка, сутолока. Немец бомбит непрерывно…
Вторая смерть близкого человека. Прибыла со своим лазаретом Назарова. Все у нее хорошо. Вывела свой обоз, спасла все имущество до нитки. Погиб только молодой, двадцатишестилетний врач Царев. Как и Николаев, он панически боялся бомбежек, но из чувства ложной гордости в укрытие никогда не шел. И вот во время одной бомбежки стал беспорядочно бегать по поражаемой площади, вырвался из рук, когда его схватили, и… А в обычное время был таким жизнерадостным и хорошим товарищем.
К вечеру прибыли представители почти всех батальонов. Решено идти к Дону двумя колоннами, в направлении Константиновской и Цимлянской. Сбор после переправы — на хуторе Золотаревский. Оперативный отдел штаба РАБ расположится в Большой Орловке.
Выступили с рассветом. Миновали Тацинскую, забитую до отказа войсками. Дальше свернули на степную дорогу. Седые султаны ковыля, как морские волны, колышутся под лучами солнца. Из степи доносятся острые горьковатые запахи чернобыльника, полыни и чабреца.
По степи носятся табуны золотисто-рыжих дончаков. Откуда они? Толпы беженцев с убогим скарбом, горем и слезами…
Станица Константиновская. Переправа. Творится что-то невероятное. Все вокруг простреливается дальнобойными. В Цимлянской не слаще: непрерывные бомбежки и обстрел. Мечусь как угорелый между Константиновской и Цимлянской, регулируя движение подходящих эшелонов. Прибыли лазареты всех БАО, кроме одного.
К исходу суток переправились. Мы словно вышли из ада: грязные, голодные, разбитые… Проверял санслужбы БАО. Отлично у Назаровой, она словно родилась под счастливой звездой. Голубенко издерган, с воспаленными глазами. Потерял один автодуш и машину с мягким лазаретным имуществом. Другие же добрались на полуразбитых машинах и пешими, с перевязочным материалом в наволочках, с жалкими остатками своего имущества, но без потерь в людях. Из девяти медслужб одна пропала без вести, полностью работоспособных осталось только две. Приказал неудачникам собрать по дорогам отхода хоть какое-либо имущество, чтобы не сдать свои партбилеты и не попасть под трибунал…
Приехал, еле живой, Быков. При переправе застрял в Ростове. Пережил двухдневную жестокую бомбежку города. Он угнетен, настроение, как и у большинства из нас, подавленное…»
Не могу согласиться с последней фразой. В эти тяжелейшие дни подавленным я Павла Константиновича не видел. У всех были горечь и злость в душе, нас валила с ног усталость, порой на глаза навертывались слезы: видели, как летчики сжигают оставшиеся без горючего или неисправные самолеты, как перепахиваются отлично подготовленные запасные аэродромы, чтобы их не мог использовать враг. Прибавлялось в волосах седины от лившейся вокруг крови, от известий о гибели товарищей. Но подавленности не было, потому что ни на один час не пропадала вера в неизбежность крутого перелома в обстановке на фронте.
Когда было принято решение о перебазировании штаба воздушной армии из Новочеркасска за Дон, мы с Быковым имели возможность улететь на новое место самолетом. Но, посовещавшись, решили ехать в старенькой эмке. По пути надеялись побывать на нескольких аэродромах, ознакомиться на местах с организацией эвакуации раненых и больных, оказать медикам необходимую помощь.
Едва выехали из города, поняли, что побывать везде, где наметили, будет невозможно. Забитые войсками и беженцами дороги не позволяли ехать с достаточной скоростью. К тому же они непрерывно подвергались бомбежкам.
Первым на нашем пути оказался полевой аэродром одного из полков 217-й истребительной авиадивизии. Лазарет БАО уже уехал, но остался медпункт и в нем два раненых авиационных техника. Мы взяли их и через некоторое время сдали в общевойсковой госпиталь.
На другом аэродроме заправлялись горючим «чайки» 764-го смешанного авиаполка. При нас четыре истребителя поднялись в воздух и взяли курс на Шахты, уже занятые противником. Под крыльями они несли по шесть реактивных снарядов. В это же время на площадку сел связной У-2. Мы увидели, что управление авиачастями не прерывается.
В медпункте этого аэродрома работали две девушки. Раненых пока не было.
На крупном аэродроме, где базировались штурмовики, застали лазарет 448 БАО. Возглавлял его худощавый, выше среднего роста военврач 2 ранга Кривда. Нам с Быковым он был знаком по совещанию, состоявшемуся в Ворошиловграде. Кривда был призван из запаса. До войны работал в большой городской больнице, где получил солидную хирургическую практику.
В лазарете, занимавшем пять хаток, насчитывалось около тридцати человек, пострадавших во время последних бомбежек. Двух раненых летчиков Кривде удалось эвакуировать самолетом, остальных он не смог передать ни в один из госпиталей. За три дня провел восемнадцать операций. Лазарет работал хорошо. Однако раненых надо было эвакуировать. Но даже расторопный и «пробивной» старший врач БАО П. Я. Денбург оказался бессильным. Все госпитали, расположенные поблизости, были переполнены.
Быков быстро выяснил, что в соседнем селе остановился штаб стрелковой дивизии. Сел в эмку и поехал туда. Из дивизии связался с начальником санслужбы 37-й общевойсковой армии Андреем Ермолаевичем Соколовым. Вернулся взволнованный, еще не остывший от крупного разговора по телефону, но с желанным результатом: один из госпиталей согласился взять раненых.
Переправиться через Дон мы решили в Ростове. День уже клонился к вечеру, когда на горизонте показался город, а вернее, зловеще черное облако. Ростов горел. В небе то и дело проносились группы вражеских бомбардировщиков — фашисты непрерывно бомбили город.
В Ростов въехали уже ночью. В гудящем небе шарили лучи прожекторов и рвались снаряды. Зенитки били не переставая. Когда наш шофер начал петлять по забитым подводами переулкам, мотор автомашины окончательно сдал. Нам ничего не оставалось делать, как поискать пристанище, чтобы немного отдохнуть и починить эмку. Мучил голод. Улица, на которой мы остановились, состояла из одноэтажных домиков, утопавших в зелени садов. Подошли к ближайшему и хотели уже открыть ворота, но он почему-то нам не понравился. Выбрали другой. Нас приветливо встретила хозяйка, немолодая женщина. Никто в эти ночи в городе не спал. Шофер купил у нее с десяток помидоров. В вещмешке он отыскал и краюху хлеба. Перекусили. Я взглянул на часы: было половина четвертого ночи. Зашли в дом и легли прямо на полу. Хозяйка участливо сказала:
— Не дадут вам поспать эти ироды, скоро начнется новый налет. Минут через пятнадцать я действительно услышал нарастающий гул бомбардировщиков. Затем засвистели бомбы. Пол под ногами заходил ходуном. Из окон вылетели стекла. Быков, успевший заснуть, сел и безразличным тоном спросил:
— Бомбят?
— Что вы, товарищ военврач второго ранга, это просто кто-то балуется, с иронией ответил шофер.
Когда кончилась бомбежка, мы вышли на улицу. Того кирпичного домика, в котором сначала хотели заночевать, словно никогда и не существовало. Было разрушено еще несколько зданий. Большинство же бомб упало в районе переправы.
Уже начало всходить солнце, отдыхать было некогда. Шофер еще около часа возился с мотором и наконец исправил его. Мы выехали на главную улицу и втиснулись в одну из автоколонн, двигавшуюся к мосту. Машины шли в три ряда. Через каждые пятнадцать — двадцать минут над переправой и над нашей колонной нависали «юнкерсы». Взрывы бомб, стрельба зениток, крики и стоны раненых… Разбитые машины оттаскивали в сторону, воронки наскоро засыпали, и колонна медленно ползла дальше. Так прошел весь день. Мы с Быковым часто выходили из эмки. Перевязывали раненых, помогали относить в сторону убитых. Видели, как вражеским летчикам несколько раз удавалось разбивать переправу, в воде исчезали машины и люди. Геройски вели себя понтонеры. Они в считанные минуты восстанавливали мост. Зенитчики неоднократно рассеивали стаи вражеских самолетов и два из них сбили. Наши истребители не появлялись. Видимо, они прикрывали свои наземные войска у линии фронта.
На левый берег Дона переехали лишь через сутки.
Под Миллерово 449 БАО попал в окружение. Вырваться из вражеского кольца удалось очень немногим красноармейцам и командирам. От них впоследствии узнали, что старший врач хирург Е. К. Зотова собрала в один обоз подводы с имуществом лазарета и медицинского пункта. На руках у медперсонала оказалось много тяжелораненых. Танки противника настигли наш обоз и почти полностью уничтожили.
После 21 июля отступление 4-й воздушной армии, как и всех войск Южного фронта, продолжалось, но это был как бы второй этап. Командование твердо руководило действиями авиационных частей, имея с ними постоянную связь. Самолетный парк несколько пополнился и насчитывал около 300 машин. При постановке задач воздушной армии командующий фронтом Р. Я. Малиновский более не допускал распыления ее сил.
Противник стремился уничтожить советские войска между Доном и Кубанью. Это вынуждало нас быстро отходить к Северному Кавказу. С 21 июля по 17 августа соединения и части фронта отошли на 500–600 километров. В этих условиях авиационным командирам нередко приходилось самостоятельно решать вопросы самообороны, эвакуации и снабжения. В Сальских степях не было ни аэродромной сети, ни материальных запасов.
Авиаторы вели боевые действия на пределе человеческих возможностей. Совершая ежедневно по нескольку вылетов, летчики очень часто поднимались с одного аэродрома, а садились на другом, так как за это время прежние уже оказывались в зоне боевых действий наземных частей.
Огромную нагрузку испытывал тыл армии, возглавляемый генерал-майором П. В. Коротаевым, Надо было отыскивать новые аэродромы, добывать горючее и боеприпасы в районах довоенной дислокации авиашкол и авиачастей, а также на железнодорожных станциях.
С 21 июля по 17 августа самолеты 4-й воздушной армии совершили более 10 000 боевых вылетов. Действия авиации сыграли значительную роль в срыве замысла противника по окружению и уничтожению войск Южного фронта.
Хочу привести выдержки из дневника М. Н. Полякова, относящиеся к этим дням.
«Связной из армии привез приказ начальнику РАБ полковнику М. А. Васильеву развернуть временную базу и принять авиаполки в Мечетинской и «Гиганте».
Большая, красивая, цветущая станица Мечетинская. Здесь, за Доном, а теперь и за Манычем, значительно спокойнее. Наши бомбят и штурмуют объекты в занятом противником Ростове и переправы. «Работают» неплохо. Пока фашистам не удалось форсировать Дон.
…Сегодня перебазирование. Все утро вдали не умолкает канонада. Нас бомбят. Работы много. Еле держусь на ногах. Радует, что имущество санслужбы постепенно собирается, личный состав приходит в себя. Стоит невыносимая жара.
…Бои идут у Б. Орловки, которую мы оставили три дня назад. Немцы лезут напролом, наши с боями отходят. Боеприпасов почти нет. Горючего ни капли. Летчики и техники, рыдая как дети, сегодня сжигали свои СУ-2. Кто-то сказал, что этих старых самолетов не жалко, дадут «илы». Его чуть не убили.
…Редкие селения, попадающиеся на пути, спешно эвакуируются. Картина тяжелая. Полная беспомощность женщин и детей. Невозможно смотреть им в глаза. Немцы бомбят почти каждую деревушку. Под обстрелом дороги.
Пылает Буденновск. Вывезенный из него госпиталь бездействует, тащится вслед за войсками. Гибнут медикаменты, ценное имущество, перевязочные материалы. Кое-что я отправил в наши лазареты. Ни армейских, ни фронтовых складов поблизости нет, а сельские аптеки пусты.
…Едем и едем по знойной, безводной степи. Вокруг ни деревца, ни ручейка. Степь ровная как стол. Только на востоке, в направлении Каспия, сквозь дрожащую дымку вырисовываются невысокие барханы. Пыль не оседает. Техники, «безлошадные» летчики, комсостав — все идем пешком: на машинах раненые и больные да необходимое имущество.
А ночь холодная. Костры разжигать нельзя. Скрытно кипятим чай только для раненых.
Где бы ни остановились — сейчас же ставим палатку операционную. Поскольку в одной колонне все лазареты БАО, в хирургах недостатка нет. Оперируем, в основном, удачно. Своих раненых никому не передаем. Довезем их хоть до Кавказа. Успокаиваем раненых летчиков, которые боятся, что мы сунем их в какой-нибудь ЭГ и они отобьются от армии…»
Мне кажется, сопоставление этого и приведенного выше отрывка из дневника одного человека дает представление об изменении самого характера нашего отступления после 21 июля. Были такие же, а подчас и большие тяготы, возникали угрожающие, а порой и отчаянные ситуации. Должно быть, некоторых охватывало непонимание: «Куда мы откатываемся? Доколе?» Но нервозность, граничащая с паникой, уступила место иному душевному состоянию.
Как и все, кто пережил войну, не могу обойти молчанием факт огромного мобилизующего значения приказа № 227 Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина, с которым армия ознакомилась в эти дни. В нем говорилось о том, что «отступать дальше — значит загубить себя и вместе с тем нашу Родину». Командный и политический состав обязан обеспечить резкий перелом в военных действиях. Необходимо объявить решительную борьбу трусам, нарушителям дисциплины. Исход войны решается именно сейчас. И люди нашли в себе такие внутренние резервы, о которых, может быть, даже не подозревали.
— Александр Николаевич, вы можете полететь в Солдатско-Александровскую?
Настойчиво потряхивая за плечо, Быков вывел меня из состояния тяжелого забытья. Сиял день, а я лежал на лавке в душной хате с земляным полом. Никогда до этого не испытывал такого чувства полной разбитости. Пережил такую ненависть к врагу, такое душевное страдание, описать которые невозможно…
Два часа назад здесь, в заполненной войсками станице Кавказская, воспитательницы вывели на прогулку малышей из детского сада. Пошли с ними на поляну, подальше от домов и грохочущих по улицам машин. Вдруг в небе появился и снизился «Мессершмитт-110». Фашист, видимо, вел разведку и теперь решил освободиться от груза бомб. Какую же цель он выбрал? Описав несколько кругов, он рассчетливо метнул бомбы в детей, сидевших на поляне. Большего варварства, слепой злобы, человеконенавистничества невозможно себе представить! Было много убитых, раненых, искалеченных на всю жизнь малышей. Когда хирурги в лазарете ампутировали кому ручку, кому ножку и делали другие операции, слезы застилали им глаза. Побывав в лазарете, я пришел в свою хату, упал на лавку и словно провалился в яму…
— Лететь? Куда? Зачем?
— Туда прибыл штаб двести шестнадцатой истребительной авиадивизии. Она понесла большие потери. Расспросите Жилина (это был начальник санслужбы дивизии), где, когда и куда эвакуированы раненые летчики.
Узнайте, чем нужно ему помочь. Он по званию старше нас с вами и, по-моему, избегает обращаться с просьбами.