Бачило Александр Геннадьевич. Академонгородок

   — Всего хорошего.
   — И вам счастливо! До сви… ой! Это чего?
   Она увидела что-то у меня за спиной, там, где был пролом в стене. Я не стал оглядываться. Я знал, что это.
   Как всегда, мне только краем глаза удалось заметить первое стремительное движение. Снег вспух бугорком у стены, затем чуть дальше появился еще один бугорок, а потом что-то черное, гибкое вдруг вырвалось из-под снега у самых ее ног, вмиг заплело их и с хрустом рвануло. Она ударилась головой, поэтому не закричала сразу. В следующее мгновение ее втянуло в пролом. Я огляделся по сторонам. Широкий, как поле, обнесенный чахлой оградой двор был пуст. Никто не видел, того, что произошло, и не услышит того, что будет происходить дальше. Из подвала раздался первый надрывный вопль, начиналось самое страшное. Я подобрал упавшую в снег рукавицу с вышивкой и полез в пролом — смотреть.
   — Значит, будем разбираться… — Колесников, словно табельное оружие, вынул вороненую авторучку и передернул колпачок.
   — С кем разбираться? — растерялся Щедринский.
   — С телестудией вашей. Интересно мне узнать, отчего это у вас гости пропадают.
   — При чем тут мы?! — возмутился Альберт Витальевич. — У нас — кулинарная передача! Мы губернаторов не трогаем и с бандитами не ссоримся! Наши гости — это народ! Кому он нужен?!
   — Вот это я и хочу понять. Скажите-ка, а из чего вы готовите ваши блюда?
   Щедринский впился в участкового бешеными глазами.
   — В основном, из филейных частей. Забиваем зрителя пожирнее и нарезаем кусками…
   — Так и записывать? — спокойно спросил Колесников.
   Альберт Витальевич только обиженно сопел.
   — Вы, между прочим, зря иронизируете, такие случаи бывали, — участковый раскрыл блокнот, поставил на листке дату и время. — Но я, собственно, хотел спросить, кто поставляет вам продукты для съемок.
   — А-а… — Альберт Витальевич задышал ровнее. — Ну, разные фирмы…
   — В том числе и конкурирующие?
   — Вы думаете, они нас между собой не поделили?… Ха-ха! — Щедринский горько рассмеялся. — Передачка-то дохлая! Рейтинги никакие. Мы каждого спонсора по месяцу уговариваем, обещаем упоминать через слово, ролики крутить непрерывно, и то они морды воротят!
   — А как насчет участников конкурса? Между ними-то вон какая конкуренция! Ссорятся, наверное, ненавидят друг друга?
   — Это в Голливуде друг друга ненавидят. А наш хлебороб как только в кадр попадает, у него сразу отнимаются руки, ноги и язык. Не они мне, а я им их же рецепт рассказываю.
   — Но Сорокина-то, по вашим словам, была бойкая?
   — Луч света в темном царстве!
   — Может быть, кто-то ей позавидовал?
   — Ну, позавидовал кто-нибудь и что? Убил? За первое место в кулинарии?
   — Всякое бывает, — Колесников пожал плечами, — маньяк какой-нибудь, или наркоман…
   Щедринский бросил на участкового беспокойный взгляд.
   — Вы с ума сошли? Передача и так на честном слове держится, а вы еще с маньяками своими! Не дай бог, слухи пойдут… Нас же прикроют к чертовой матери, и все! А для меня, может, эта программа — последняя надежда…
   Альберт Витальевич уставился в пространство больными глазами.
   — Почему последняя? — спросил участковый.
   — А? — Щедринский с трудом оторвался от своих мыслей. — Как вам сказать… Артист обязан быть на виду, его должны узнавать. Иначе он на хрен никому не нужен.
   — Ну вам-то, Альберт Витальевич, популярности не занимать! — улыбнулся Колесников. — Вы, кстати, почему из Москвы уехали? В нашу-то глушь!
   Щедринский снова испытывающе посмотрел на участкового. Ох, не прост он, этот милиционер!
   — Потому и уехал, — вздохнул Альберт Витальевич. — Лучше быть в провинции ферзем, чем в Москве пешкой.
   — Ну какая же вы пешка! Уж по меньшей мере — конь!
   — М-да, — ведущий поддернул потускневшие рукава своего переливчатого блейзера. — Порубали нас, коней… Там сейчас такая рубка идет, аж башня дымит!
   — Как же! — Колесников сочувственно покивал, — Не знаешь, какой канал смотреть… Сегодня спорт, завтра — погода…
   — Да ведь не один я в провинцию подался, — Альберт Витальевич тянулся за сочувствием, хоть и не доверял участковому. — Вон, осветитель наш, Илья Зимин, тоже, между прочим, не хрен с горы. У самого Никиты оператором был. Подслеповат стал после травмы, пришлось в осветители уйти. Но художник есть художник! Он своими подслеповатыми так свет поставит, как ни один зрячий в Москве не поставит! А вынужден нам тут колбасу освещать…
   — Ну, хорошо, — участковый пометил что-то у себя в блокноте, — вернемся к пропавшим. Вместо Сорокиной вы пригласили на съемку Бесноватого. Кстати, кто, конкретно, его приглашал?
   — Леночка. Это Ассистент режиссера. Она отбирает рецепты на конкурс. Говорит, позвонила ему, он обрадовался, сказал, что обязательно будет одиннадцатого к пяти.
   — И что было дальше?
   — Да ничего не было, — Альберт Витальевич развел руками, — не явился Бесноватый!
   … Он пришел за два часа до назначенного срока и так волновался, что не мог расстегнуть пальто. В студии, кроме меня, никого еще не было. Впрочем, я тоже был не один. Весь день мне мерещился быстрый промельк тени из одного неосвещенного угла в другой. Это могла быть крыса. Они забредали иногда в студию, вспоминая, вероятно, ее складское происхождение. И точно: скоро я услышал очень характерную возню за картонными щитами у стены. Маленькое, но живучее существо устраивало там свой маленький быт. Я даже рассмеялся облегченно. Крыса! Просто крыса… В ту же секунду где-то на краю зрения появилось черное размытое пятно и метнулось на шум. Картон колыхнулся, как от ветра, послышался дробный топот маленьких лапок, раздался отчаянный тошнотворный писк и тут же оборвался. Наступила особая, хорошо знакомая мне тишина, в которой, казалось, еще затухает эхо последнего вопля. Я понял, что Оно здесь. Развлекается…
   В эту самую минуту из коридора донесся звонок. Кому бы в такое время? Охранник должен был заступить только вечером, поэтому я сам пошел открывать дверь.
   …Он стоял на крыльце и, казалось, дрожал от холода. Пальтишко на нем и впрямь было не по сезону короткое и ветхое, но из-под вытертого драпчика выглядывал воротник белой рубашки и галстук.
   — Слушаю вас, — сказал я без всякого радушия.
   Он даже отступил в растерянности, попытался что-то сказать, но лишь промычал нечто нечленораздельное.
   — Вы к кому? — грозно спросил я.
   Мне вдруг захотелось, чтобы он испугался и ушел отсюда, дурачок, пока не поздно. Но он не ушел, а дрожащими пальцами принялся расстегивать пальто. Далеко не сразу ему удалось справиться с верхней пуговицей, вторую он просто оторвал, но, наконец, добрался до внутреннего кармана и протянул мне какой-то клочок бумаги. Я долго вертел его в вытянутой руке, с трудом разбирая буквы.
   — Бес… Бес… но… ватый. Это что, справка?
   Он замотал головой.
   — Н-нет. Это фамилия такая — Бесноватый… Моя.
   Я, наконец, понял, что держу в руке разовый пропуск в студию.
   — Ах, вы у нас гость… — у меня вырвался тяжелый вздох.
   Только бесноватых гостей мне сейчас не хватало…
   — Что ж вы так рано, господин Бесноватый? Съемка в пять часов.
   — Я пораньше… — выдавил он, — не опоздать… чтобы.
   Лучше б ты опоздал, подумал я. Навсегда. Ну чего ты лезешь навстречу злой своей судьбе? Беги!
   Но сказал другое.
   — Знаете… павильон еще не готов. Монтаж декораций. Придется вам погулять два часа…
   Не то чтобы я твердо решил его прогнать, просто во мне вдруг проснулся спортивный интерес: добьется он своего, или его еще можно спасти?
   — А п-посмотреть нельзя этот… монтаж? — заикаясь, спросил он. — Я м-мечтал… всю жизнь.
   До чего же увлекательно наблюдать, как упорно ищет мышь вход в мышеловку! …
   — Нельзя, — отрезал я. — Не положено по технике безопасности.
   — Жалко, — понурился он, — ну ладно, я подожду. Только… может быть, в коридоре? А то холодно.
   Очень это было забавно. И все же я решил стоять до конца.
   — Можно, конечно, и в коридоре. Если не боитесь.
   — Ч-чего не боюсь? — испуганно спросил он.
   — Перегореть, — пояснил я. — Когда долго ждешь в коридоре, волнение постепенно возрастает. К началу съемок некоторые актеры доходят до полной непригодности. А вы, я вижу, уже сейчас волнуетесь.
   — Да, да, — он стал поспешно застегиваться, — тогда, конечно, не надо…
   Я понял, что нащупал больное место.
   — Вам бы отвлечься. Не думать о направленной на вас телекамере (в его глазах отразился ужас)… В кафе посидеть. Тут, кстати, есть одно, всего три остановки на троллейбусе.
   — Точно, — заторопился он, — три остановки… в кафе… Спасибо! Извините!
   Закрыв за ним дверь, я вернулся в студию. Там было тихо и сумрачно.
   — Эй, ты! — крикнул я, обращаясь к картонным щитам у стены. — Мяса ждешь? Не дождешься, сволочь! Уехало мясо! На троллейбусе…
   Ответа не было. Да я и не рассчитывал на ответ. Знал, как терпеливо Оно умеет ждать. Не эту добычу, так другую. Не сегодня, так завтра. Оно обязательно дождется своего, что бы я тут ни кричал. И меня же еще сделает соучастником. Гадина!
   С разбегу я пнул крайний щит, хотя знал, что за ним никого нет. Картон глухо треснул и медленно отвалился от стены. На нем был изображен человеческий силуэт, видимый только наполовину. Вторая половина тонула в сплошном черном поле. «Пора выходить из тени» гласила надпись на плакате.
   Я испугался. Нехитрая госреклама, призывающая всего-навсего честно платить налоги, показалась мне вдруг наглым, вызывающим посланием с того света — запиской от моего чудовища. Ему не терпелось. Ему было пора. Силуэт человека, наполовину пожранного темнотой, ясно давал понять, чем Оно собирается заняться. Я быстро посмотрел на часы. С минуты на минуту мог прийти кто-нибудь из съемочной группы. Хорошо, если сразу все — Оно не нападает на большие компании — а если придет только один? Господи, что я тут делаю?! Это не Бесноватому, а мне надо бежать, отсидеться где-нибудь в укромном уголке и вернуться, когда все будут в сборе!
   Хорошо еще, что есть у меня такой укромный уголок. Там, в подвале недостроенного корпуса, сумрачно, но тихо, и припасены ящики, чтобы не холодно было сидеть. Там мы будем одни — я и Оно, и ни за что на свете не выйдем из тени. Раньше времени…
   К концу разговора Щедринский совсем расклеился. Он пропускал вопросы мимо ушей, смотрел в одну точку и думал о чем-то своем. Колесникову никак не удавалось вывести его из ступора.
   — Ну ладно, вы, я вижу, устали, — участковый поднялся, — пойду, побеседую с коллективом…
   Он открыл дверь и, уже шагнув за порог, оглянулся.
   — …А потом вернусь, и продолжим!
   Альберт Витальевич не отреагировал на его слова. С испуганным изумлением он смотрел куда-то мимо, в темноту коридора.
   — Что там такое? — Колесников уловил краем глаза какое-то движение, но, обернувшись, заметил только длинную, угольно-черную тень, скользнувшую по полу.
   — Кхм… кошку держите? — спросил он Щедринского, просто так, чтобы справиться с холодком, внезапно пробежавшим по спине.
   — Кошку? Н-не знаю… — ответил тот почему-то шепотом.
   — Хорошо. Разберемся! — участковый решительно закрыл дверь и направился в студию.
   Здесь он застал почти всю съемочную группу за накрытым столом, только двое рабочих лазили по колосникам, натягивая от пола до потолка необъятных размеров синее полотно.
   — Чайку выпейте, товарищ капитан! — пригласила Алла Леонидовна и тут же по-хозяйски распорядилась:
   — Леночка! Подай, киска, сервизную чашку из реквизита. Илюша! Сзади тебя стул свободный. Передай товарищу. Вам с чем бутерброд? Салями, сервелат?
   — О! Да у вас тут прямо пир горой! — Колесников не стал ломаться и подсел к столу, тем более, что собирался еще кое-что узнать от съемочной группы.
   — Спонсорская продукция, — пояснила Алла Леонидовна. — До следующей съемки все равно не доживет, так что поневоле приходится пировать. Праздник живота, так сказать. При наших-то зарплатах на свои не погуляешь! А у вас как, в милиции?
   — М-да, — Колесников покивал, — тоже на сервелаты не хватает…
   — А го-орят, сейчас в милиции хо-ошо платят, — сказала непрерывно жующая Леночка, подавая ему чашку чая и тарелку разноцветных бутербродов. — У меня о-ин знакомый в РУ-ОПе служит, так он…
   — Ну, сравнила! — хохотнул маленький востроносый оператор. — То в РУБОПе, а то участковым! У меня жена, например, участковый врач. Ну и что? Ходьбы двадцать километров в день, а денег — шиш! Правильно я говорю?
   — Есть такой эффект, — Колесников улыбнулся.
   — Серьезно? — удивился осветитель Илюша. — А в Москве участковый — самая выгодная должность.
   — Да уж куда нам до москвичей! — съязвила Алла Леонидовна, не переставая подкладывать Колесникову яства, — вы, товарищ капитан, постромы попробуйте! Это новый сорт, просто чудо…
   — Спасибо.
   — В Москве ж регистрация нужна… — продолжал Илюша, — А регистрацию участковый дает. В том числе и кавказцам. Вот они там на джипах и катаются…
   — Кавказцы? — глазки Леночки расширились, насколько позволяли щеки.
   — Участковые, — пояснил осветитель. — Кавказцы-то — само собой…
   — Скучаете по столице? — спросил Колесников.
   Он понял, что это и есть Илья Зимин, бывший оператор самого Никиты. Знать бы еще, кто такой Никита…
   — Скучаю? — Зимин прищурился на него подслеповатыми глазами. — Нет, пожалуй. Чего уж теперь скучать?…
   — Правильно, Илья! — ввернул востроносый, — Чего по ней скучать? Грязь, грохот, суета! Верно я говорю?
   — Угу, — легко согласился Зимин. — Я свое отсуетился.
   — Ну почему же? — участковый понял, что Илью будет нетрудно разговорить. — В вашем возрасте на покой как будто рановато!
   Зимин покачал головой.
   — Вы не в курсе, наверное…
   — Кое-что слышал. Говорят, у вас очень высокая квалификация…
   — Была, — уточнил Илья.
   — Серьезная травма? — Колесников деликатно кашлянул. — Вы извините, что я такие вопросы… если неудобно, то…
   — Да ничего! — Илья махнул рукой. — Я уж всем рассказывал. Снимали мы в Каире один боевичок…
   — С Никитой? — небрежно осведомился участковый.
   — С ним, — Зимин кивнул. — Ну, как всегда, полтонны пиротехники — шашки, пакеты, даже магний, в общем, решили грохнуть, как следует, и грохнули. Полыхнуло так, что у меня в обоих глазах теперь слепое пятно. Врачи говорят — поражение сетчатки. Там, в пустыне, где у нас площадка была, оказался склад оружия, что ли, или химии какой-то.
   — Что ж они, не могли выделить вам место для съемок побезопаснее?
   — Да склад-то подпольный! Все было запрятано в древней гробнице, никто про нее и не знал, иначе, конечно, нас туда и близко бы не пустили. Гробницу, понятно, разметало, археологи до сих пор по камешку собирают. Но самое удивительное, что от взрыва никто не пострадал… кроме меня, — Илья вздохнул. — Я-то с камерой ближе всех стоял, как герой! Вместе и погорели. Камеру — в утиль, меня… в общем, тоже…
   — М-да… — Колесников помолчал сочувственно. — А что, Щедринский тоже там был?
   Осветитель очень удивился.
   — Нет. С чего вы взяли?
   — Ну… просто подумал, раз вы вместе перевелись из Москвы…
   Илья протестующе замотал головой.
   — Мы не вместе. Я с ним только здесь и познакомился.
   — А он не говорил, почему уехал?
   — Нет.
   — А вы как думаете? — настаивал участковый.
   Илья насупился.
   — Понятия не имею! Почему бы вам у него не спросить?
   — Он натворил что-нибудь? — шепотом спросила Алла Леонидовна.
   — Ну что вы! — Колесников беззаботно рассмеялся. — Просто я расспрашиваю обо всех понемногу. У Альберта Витальевича — о вас, у вас — о нем…
   — Но зачем? — не унималась Алла Леонидовна. — Ведь что-то же произошло, раз вы ведете расследование!
   — Я? — очень натурально изумился участковый. — И не думал! Это прокуратура расследования ведет, а я могу только расспрашивать. Вот, например, давайте вспомним, чем занимались все присутствующие неделю назад, то есть одиннадцатого февраля…
   Я запер тяжелую металлическую дверь павильона и, на ходу одеваясь, побежал к своему укрытию. Узкие щели, чернеющие в сугробах под снежными козырьками, делали его похожим на замаскированный блиндаж. Последний ДОТ недобитой армии. Отсюда только белым флагом махать… Но я ничем махать не собирался. Для меня это не ДОТ и не блиндаж, а убежище. Убежище от людей, потому что от моего врага мне все равно не убежать…
   Едва шагнув в пролом, я понял, что и убежища из моего подвала не вышло. В нос ударил запах табака, от всех щелей протянулись лучи, в которых слоями плавал дым. В самом темном углу что-то булькнуло, послышался сдавленный кашель.
   — Кто тут? — я пошел на звук, нащупал в темноте ветхий драпчик и вытащил его ближе к свету.
   — Извините, — просипел Бесноватый, — я, буквально, один глоток! Для храбрости…
   В одной руке он держал початую бутылку водки, в другой — пластиковый стаканчик.
   Все понятно. Парень решил сэкономить на кафе и по врожденной своей стеснительности забрался в подвал — подальше от людских глаз. Вот, скромняга! Ото всех спрятался. Кроме судьбы…
   — Чего уж там глоток, — сказал я, — наливай по полной!
   Густая тень неслышно прошла вдоль стены, погасив несколько дымных лучиков, и остановилась за спиной Бесноватого. Я поспешно забрал у него бутылку.
   — Давай подержу. А то еще разольешь…
   … Колесников уже собирался выйти на улицу, когда позади послышались торопливые шаги. В конце коридора показался востроносый оператор. Он очень спешил, но все же сначала тщательно закрыл за собой дверь в студию и только потом подал голос:
   — Товарищ капитан! Постойте! Вы, что, уже уходите?
   — Нет, еще вернусь. Снаружи вот только гляну, как и что…
   — Да нечего там глядеть! Я знаю, кто вам нужен!
   Участковый отпустил ручку двери и повернулся к нему.
   — Надо ли понимать, Игорь Сергеевич, что вы можете сообщить конкретные факты? Никаких личных счетов и обид?
   Оператор так энергично тряхнул головой, что на ней торчком поднялся жиденький белобрысый вихор, прикрывавший раннюю лысину.
   Колесников вынул блокнот.
   — Слушаю вас. Только факты.
   — Во-первых, пьет запоями. А возможно и нюхает!
   — Так, — Колесников в раздумье постучал ручкой по бумаге. — Ну и что?
   — Как — что?! — удивился Игорь Сергеевич. — Остальные-то — нормальные люди! А этот — мутант какой-то! Не дождемся, когда его, наконец, с программы уберут!
   — И каким же образом это связано с пропажей людей?
   — Да черт его знает, наркомана, что ему в голову может прийти! Между прочим, он к Леночке… — тут оператор понизил голос и привстал на цыпочки, потому что был невелик ростом, — … к нашей Леночке приставал с непристойностями в особо извращенной форме…
   — Это как?
   — Во время еды.
   — Ужас, — согласился капитан, представив.
   — Да разве только к Леночке! — негодовал Игорь Сергеевич.
   — Что, неужели и к Алле Леонидовне?!
   — Нет, — оператор потупился. — Ко мне…
   Когда Колесников, наконец, вышел из павильона, было уже совсем темно. Галогеновый фонарь над входом бросал на снег широкий клин света, но остальная территория бывшего зернохранилища погрузилась во мрак. Закрутившая к вечеру поземка обещала скоро превратиться в настоящую февральскую метель.
   — Ай-яй-яй, как нехорошо!
   Участковый заторопился. Он наскоро осмотрел павильон снаружи и бегом направился к тропе, что вела через сугробы к недостроенному корпусу. Эта почти нетоптаная стежка еще днем показалась ему странной. Кому и что могло понадобиться там, где торчали лишь огрызки бетонных свай да едва начатая кирпичная кладка?
   Обойдя стройку по следу, он обнаружил пролом, ведущий в подвал. Внутри было темно, пришлось светить зажигалкой. Здесь явно бывал кто-то. Дощатый ящик из-под стеклотары был застелен старой газетой. На нем стояла пустая водочная бутылка, рядом валялся пластиковый стаканчик. Разглядеть что-то еще было трудно. Участковый хотел было уже повернуть к выходу, как вдруг заметил на полу среди обломков кирпича какой-то яркий лоскут. Это была расшитая пестреньким узором шерстяная рукавица, явно женская, несмотря на довольно солидный размер. Как раз такие рукавички, согласно ориентировке, носила продавщица Сорокина.
   — Неужели, так просто? — пробормотал Колесников. — Заманили в подвал и убили? И даже прибраться, как следует, не потрудились…
   — Еще не поздно, — сказал кто-то за спиной.
   Огонек в руке участкового дрогнул и погас. Капитан резко обернулся. Бледное пятно пролома заслонила тень. По силуэту невозможно было определить, кто это, но голос показался знакомым.
   Колесников снова чиркнул зажигалкой. Пальцы вдруг стали непослушными, пламя затеплилось только с третьего раза. Впрочем, вошедший не пытался ни скрыться, ни напасть.
   — Ага! — радостно воскликнул участковый. — Вот это кто! Можно было догадаться!
   — Да я и не прячусь…
   А оружия-то при нем нет, подумал капитан.
   — Ну, рассказывай…
   Вошедший покачал головой.
   — Времени нет.
   — Ничего, прокурор добавит! — пошутил Колесников, бочком подвигаясь к пролому. — Не торопись, давай поговорим…
   — Я и не тороплюсь. Это ведь не у меня, а у вас времени нет…
   Участковый, продолжая двигаться боком, незаметно оттирал собеседника от выхода и, наконец, оказался между ним и проломом.
   — Бежать намылился? — он нервно хохотнул. — Все, некуда!
   — Это точно, — пришедший тяжело опустился на ящик. — Бежать мне больше некуда. Везде одно и то же…
   — Вот и рассказал бы все начистоту! — Колесников, поплевав на пальцы, перехватил горячую зажигалку.
   — Бесполезно. Я пытался рассказать кое-кому… из знакомых…
   Последние слова были едва слышны.
   — Ну, — подбодрил капитан, — и что же они?
   — Их уже нет, — сидящий опустил голову.
   Колесников поднял огонь повыше. Этот человек не походил на пойманного преступника. Ни испуга, ни злобы в глазах — только усталость. И уверенность в том, что все останется, как есть.
   — А ты попробуй мне рассказать.
   — Зачем? С вами будет то же самое… — сидящий быстро обернулся, замер, настороженно прислушиваясь.
   — Что будет? — спросил участковый.
   — Сначала будет больно… Очень больно. Но это недолго. Пока не дойдет до позвоночника… Потом чувствительность пропадает — и легче… — глаза, виновато смотревшие на Колесникова, вдруг осветились. — А вы попробуйте сразу, головой вперед! Может быть, получится… Эх, жалко, что оружия-то у вас нет с собой!
   Участковый кашлянул несколько стесненно.
   — С чего это ты взял?
   — Да вы бы его давно уже достали… — задумчиво произнес странный собеседник. — Вот и пригодилось бы — застрелиться. Быстро и безболезненно…
   — Ну вот что, — прервал его Колесников. — Мне эти бредни выслушивать ни к чему, на то есть психиатрическая экспертиза. Пойдем-ка на воздух, а то зажигалка кончается!
   Он решительно шагнул к задержанному, но вдруг поскользнулся на ровном месте, словно наступил на что-то живое, рванувшееся из-под ног. Испуганно вскрикнув, он упал на спину, и огонек в его руке погас окончательно.
   Все лампы в моем доме горят днем и ночью. Каждый предмет, способный отбрасывать тень, освещен, как минимум, с трех сторон. Я выбросил все лишнее, я размыл все тени, но это не помогает. Оно уже не прячется. Оно ходит, не скрываясь, среди бела дня, только черный окрас становится бесцветным при ярком освещении. Стеклянная, почти прозрачная масса неожиданно перетекает через середину комнаты от шкафа к дивану или исчезает под дверью. Много раз я пытался сфотографировать Его или снять на видеокамеру — бесполезно. На пленке ничего не остается. Впрочем, может быть, Оно просто не попадает в кадр. Я решил сделать хотя бы рисунок. Взял карандаш и прямо здесь, в тетрадке, где веду эти записи, стал рисовать.
   Мне удалось сделать только несколько штрихов. Внезапно страшная, обжигающая боль полоснула по ноге. Я вскрикнул так, что посуда в шкафу отозвалась звоном. От колена к лодыжке пролегла темно-багровая полоса. Корчась от боли, я свалился на пол. И увидел уползающую под диван хвостатую тень.
   Оно коснулось меня! Это прикосновение, как ожог кислотой! Теперь я представляю, что чувствуют те, на кого Оно нападает… Но почему — на меня? Из-за рисунка? Оно понимает, что я делаю! И не желает, чтобы Его изображали…
   Я осторожно поднялся и снова сел к столу. Покосился на угол дивана. Там, вроде, спокойно. Ах ты ж, сволочь… больно-то как… Но надо выяснить все до конца. Я взял карандаш и медленно поднес его к бумаге… В соседней комнате вдруг что-то громко хлопнуло, а затем с плеском и хрустом грянулось об пол. Аквариум! Я вскочил так, будто меня снова ошпарило, и бросился туда. Осколки аквариума лежали в луже воды, которая еще бурлила и плевалась паром, докипая. Рыбки, хвостатые мои гурами и меченоски, глазастые телескопы — последняя живность, которая еще могла существовать рядом со мной — лежали теперь раздутые, побелевшие. По комнате расползался отвратительный запах супа.
   Я вернулся к столу, вырвал из тетради лист с рисунком, скомкал и зашвырнул под диван.
   — На, подавись!
   И сейчас же оттуда раздался тихий шелест — то ли сама бумага распрямлялась, то ли ее осторожно потрогали. Когда через некоторое время я заглянул под диван, чтобы установить там еще одну лампу, листка не было.
   … Вчера Оно сопровождало меня всю дорогу до работы, и во время этой прогулки я сделал несколько неприятных открытий. Во-первых, люди не замечают Его, когда Оно этого не хочет. Значит ждать от них помощи не приходится. Оно является только мне — между припаркованными у тротуара машинами, в просветах еловых ветвей на бульваре, в оставленной без присмотра детской коляске. Но никто, кроме меня, не видит этого туманного отпечатка, водяного знака, незаметно вписанного в пейзаж.