Бачило Александр Геннадьевич. Академонгородок

   — … Погреб… — повторил Вовка, занося в книгу. — Дальше!
   — А дальше — сам, — Миша положил на стол перед ним глиняный черепок. — Трудись, археолог! Описывай.
   Миша был на курс старше Вовки и в полях второй раз. От этого он чувствовал себя слегка на преподавательской работе. Впрочем, Вовке и самому нравилось постигать азы под мишиным руководством. Доцентов он пока стеснялся, не хотелось блистать дремучестью перед настоящими учеными.
   — Так, — деловито начал Вовка. — Имеется черепок…
   — Не черепок, а фрагмент керамики!
   — Да понятно, понятно! Фрагмент керамики, треугольной формы, предположительно — от сосуда невыясненного назначения.
   — Погоди ты с назначением, — остановил его Миша. — Материал-то какой?
   — Материал? Ну… глина.
   — Какая глина? Обожженная, высушенная? Красная, белая,?
   — По-моему, она… коричневая, — неуверенно сказал Вовка.
   — По-моему! А еще математик! Пиши: «Красно-желтая ленточная керамика, обработанная на легком круге… сурмленая глазурью… то есть, тьфу, глазурованная сурьмой…»
   — Сурмленая… — хмыкнул Вовка, записывая. — Сурмленые брови бывают. Как у Наташки…
   — Не выдумывай, чего не знаешь, — поморщился Миша. — Сроду Наташка не красилась! Да и ни к чему ей.
   — А я и не говорю, что красилась. Просто у нее брови такие… — он поводил пальцем по лбу, изображая две высокие дуги, и вздохнул. — Не пойму я, чего она в этом Дементьеве нашла? Только что умный…
   — Он, между прочим, КМС по боксу, — заметил Миша.
   — А при чем тут это?! — досадливо поморщился Вовка.
   — Совершенно ни при чем, — согласился Миша. — Просто не говори потом, что я знал и не предупредил…
   Вовка фыркнул.
   — Чего дальше-то писать?
   — Пиши: «Поверхность ровная, гладкая, изображений и орнаментов нет…»
   — Как это нет?! Тут целая надпись! — Вовка поднес черепок к самому мишиному носу. — Вот же буквы! Не видишь, что ли?
   — Что за дьявол… — ошеломленно пробормотал Миша, разглядывая ровненькую строку закорючек, наискосок пересекающую черепок. — Как же я умудрился не заметить? Да ладно — я! Дементьев-то что же?! Он ведь при мне этот ящик укладывал!
   — А, может, он видел?
   — Ха! Тут бы такое началось! Это тебе не орнамент елочкой на валике! Соображать надо! Это, Вова, письменность! Причем не китайская и не арабская! Знаешь, что это значит — открыть новую письменность в самом центре Сибири?
   Вовка, прищурясь, разглядывал надпись. Тонкие червячки букв были выдавлены или выписаны тонким стилом по сырой глине.
   — Не-е, — протянул он задумчиво. — Это не новая письменность. Уж больно что-то знакомое! Вот хочешь, я прочитаю?
   Он поднес черепок ближе к палаточному окошку и громко, нараспев произнес:
   — Хаман кхаран шибени удрах!
   Порыв ветра вдруг громко хлопнул пологом палатки. Миша с Вовкой вздрогнули и оглянулись. Издалека, из темной таежной глубины послышался не то крик, не то тяжелый, со всхлипом, вздох. Вершины сосен качнулись разом, затрещали сучья, стая потревоженных птиц прошелестела крыльями над палаткой.
   — Чего это? — испуганно спросил Вовка.
   — Н-не знаю, — Миша выглянул в окошко, затянутое сеткой от комаров. — Просто ветер…
   — А кричал кто?
   — Кричал? — Миша поднялся из-за стола, обогнул ящики, и, откинув полог палатки, обвел долгим взглядом сонный полуденный лагерь. — А разве кто-то кричал? — неуверенно спросил он.
   — Да я тоже не понял, — признался Вовка. — Просто вдруг стало не по себе. Как от крика…
   … Картофель сушеный — девять банок. Тушенка свиная — две коробки, полных. Тушенка говяжья — одна коробка, пол…
   Наташа отложила карандаш и, дотянувшись до коробки, повернула ее другим боком. Ну, конечно. С этой стороны коробка была прорвана. Двух банок не хватает! Витюхина, конечно, работа, чья ж еще? Ну, погоди у меня!
   Однако осужденный на расправу подсобный алкаш Витюха не стал годить, а немедленно появился в дверях кухни. Был он мят, сер и похож на домового без бороды. Никто точно не знал, сколько ему лет. Не то двадцать пять, не то пятьдесят шесть.
   — Повариха! — с порога заорал он. — Ты чего это делаешь?! С ума сошла?!
   Наташа вздохнула. Что бы Витюха ни говорил, это всегда было лишь увертюрой к требованию налить. Он никогда не опускался до простой просьбы, а тем более до заискиваний. Взрастивший свою печень в суровых геологических экспедициях, где спирт выдавался лично начальником, Витюха всегда начинал разговор издалека:
   — Чего на обед сегодня? Каша опять? — он приподнял крышку казана. — У-у, нет, подруга, это дело не пойдет! Вываливай ты эту кирзу, доставай абрикосовый компот с колбасой! Тушенку на закусь выдавай!
   — Тушенку тебе?! — Наташа шагнула к Витюхе, уперев руки в бока. — Это какую же тушенку? Уж не ту ли, что ты из ящиков повытаскал?
   — Тьфу ей-богу! — Витюха отступил, с опаской косясь на половник в сильной наташиной руке. — Такой день! Можно сказать — веха! А она тушенку вздумала считать!
   — Я вот тебе покажу веху! — Наташа пригрозила половником. — Узнаешь, какой день! Дрова где?
   — Одно слово — повариха, — с укоризной сказал домовой. — Низшее звено. Я ей про науку, а она — дрова. Там археологи такое открытие откопали — закачаешься! Рогачев уже побежал дырку на пинжаке ковырять под Ленинскую премию! Вываливай, говорю, кашу, банкет готовь! Гуляем нынче!
   Витюха хлопнул в ладоши и ударил сапогом в пол.
   — Держись, геолог! Крепись, геолог! — пропел он на мотив «Комаринского». — Эх, Наталья — тонка талья! До чего ж я гордый за нашу советскую науку!
   Наташа махнула на него полотенцем.
   — Ну, понес! Что ты за человек такой, не пойму? Сам себя похоронишь, лишь бы на поминках выпить! Ну чего ты врешь опять?
   — Я… вру?! — Витюху гордо распрямило оскорбленное дворянское достоинство, изображенное весьма искусно, на зависть Мхату. — Да ты сходи к Мишке, сходи, посмотри, чего там делается! Они ж с Володькой письмена на посуде открыли! До сих пор сидят, как пришибленные!
   Наташа вернулась было к плите, но вдруг остановилась и посмотрела на Витюху.
   — Какие, говоришь, письмена?
   — Тьма деревенская! — веселился домовой. — Наверно ж — ероглифы! Какие еще письмена бывают? Теперь всем ученым сотрудникам премию дадут невьебедную. И твоему Дементьеву — тоже! — Витюха хитро подмигнул. — Гляди, Наталья! Как бы он в Москву не уехал, с деньгами вместе. Останешься при казанах…
   — Да ну тебя! — Наташа сдвинула крышку на кастрюле с компотом.
   Облако пара поднялось к потолку, распространяя по кухне смешанный запах южного базара и парикмахерской. Витюха потянул носом.
   — Так я к чему? — опять начал он. — Обмыть бы надо премию-то… Благая весть, можно сказать…
   Наташа не успела ответить. Фанерная дверь кухни распахнулась, и в помещение вступил Рогачев. Но какой! На лице его лежала печать величия и восторга самим собой. Левая рука поддерживала складки невидимой мантии, а правая поправляла воображаемый лавровый венец. Казалось, сейчас следом за Рогачевым в кухню войдут римские ликторы с топориками, о которых недавно рассказывал Игорь, и слуги с опахалами, чтобы отгонять от императорского носа ароматы горохового концентрата. Определенно, роль Нерона удавалась Мхату лучше всех других.
   — Ну как дела во вверенном мне пищеблоке? — благосклонно осведомился он.
   — Готовимся, Константин Сергеевич! — отрапортовал Витюха. — Сейчас будут доставлены дрова, и приступим к созиданию!
   Он истово ухватился за ручки казана с кашей и, кряхтя, потащил его к двери.
   — Это куда? — спросил Рогачев.
   — Рыбам на прикорм! — широко и беззубо улыбнулся Витюха.
   — Я тебе дам прикорм! — всполошилась Наташа. — А ну, поставь на место!
   — Поставь, поставь, Витюха, — кивнул Рогачев.
   — Как же, Константин Сергеевич?! А праздничный обед в чем варить?!
   Рогачев отечески потрепал Витюху по холке.
   — Праздничного обеда не будет.
   — Н-не будет? — в желтых лешачьих глазах отразилась мучительная боль разочарования и обиды за державу.
   — Будет праздничный ужин! — бухнул Рогачев. — Да такой, чтоб на всю жизнь запомнился!
   — С колбасой?! — ахнул Витюха, возвращаясь к жизни.
   — С колбасой! — радостно подтвердил зам по обеспечению. — И еще кое с чем! Ради такого события ничего не жалко! Вы уж постарайтесь, соколы!
   — Эх, Константин Сергеич! — вспыхнул данковым сердцем домовой. — Да разве мы подводили когда? Да мы бы с Натальей Николаевной и к обеду успели, верно, Наташа? Прикажите только!
   Мхат качнул маршальской головой.
   — К обеду не надо. Только от дела людей отрывать. А вдруг они до конца смены еще что-нибудь отроют? Такого же масштаба?
   — Такого-то вряд ли уже отроют, — усомнился Витюха. — Ведь это же воображению не поддается!
   — Что, не терпится письменность обмыть? — строго спросил Рогачев и вдруг заговорщицки подмигнул Витюхе.
   — Закрепить, Константин Сергеич! — с готовностью подхватил тот. — Чтоб не сошла!
   — Эх! — Рогачев по-купечески махнул рукой. — Наталья! Налей-ка нам из кондитерского фонда.
   Наташа, хмурясь, принесла из кладовой, находящейся здесь же, в единственном бревенчатом строении лагеря, початую бутылку коньяка и полкольца любительской. Витюха, как ни запускал глаз во тьму кладовой, так и не смог определить, где там пряталась бутылка.
   — И себе налей, — предложил Наташе Рогачев.
   — Да не люблю я его!
   — Ну, так посиди.
   — Некогда мне сидеть! Сгорит все!
   — Молодежь! — хмыкнул Витюха, шинкуя колбасу. — Шило в заднице! Не чует глубины момента!
   — Да, товарищи, — сказал Мхат, поднимая граненый стакан. — Момент ответственный и даже судьбоносный. Мы совершили открытие первостепенной важности для всей нашей материалистической науки.
   — За нее и выпьем! — подытожил Витюха.
   — Правильно! — Рогачев чокнулся стаканом с его жестяной кружкой. — И, как говорили древние: «Хаман кхаран шибени удрах!»
   Наташа от неожиданности уронила стопку мисок. С веселым звоном они разлетелись по всей кухне.
   — Что ты сказал?!
   Рогачев испуганно закрутил головой.
   — Кто? Я? А чего? Это Варенцов с Симаком… надпись на вазе прочитали. Вот, запомнилось почему-то… А что? Что?
   Рогачев впервые говорил не наигранным, а настоящим своим голосом — робко и сбивчиво. Он был так искренне напуган, что Наташе стало его жалко.
   — Нет, ничего, — сказала она, наклоняясь за мисками. — Так, показалось…
   До раскопа, где работал Игорь, было не меньше двух километров, но Наташа, с тяжелыми судками в обеих руках, пробежала это расстояние одним духом и лишь чудом умудрилась не расплескать ни суп, ни компот.
   Только бы он не вздумал уйти на обед пораньше! Только бы не пошел другой дорогой! Только бы не уехал с Кешкой Першаком на второй участок, а оттуда сразу — в лагерь! Не надо ему сейчас в лагерь! Нельзя.
   Игорь, в своей круглой широкополой шляпе с бахромой, сидел в раскопе и сосредоточенно водил кисточкой по выступающему из земли кирпичу. Он так увлекся, что об обеде, видно, и не вспоминал. Наташа облегченно вздохнула. Игорь поднял голову и сразу вскочил.
   — У меня что, солнечный удар? — глаза его сияли беззаботным весельем. — Признайся, что ты мне снишься и сейчас растаешь в воздухе! Только, пожалуйста, не вместе с супом. Мы голодные, как бобики!
   Он поцеловал Наташу в раскрасневшуюся щеку, забирая у нее судки, куснул заодно и в ушко.
   — Ничего себе груз! Зачем же ты тащила в такую даль? Мы сами идти собирались.
   — Ты говорил… некогда… — Наташа все еще не могла отдышаться.
   — Умница моя! — Игорь хотел ее обнять, но руки были заняты. — Нет, Наташка, все-таки я не археолог, куда к черту! Я — золотоискатель. Приехал в Сибирь и нашел сокровище!
   — Какое сокровище? — Наташа с тревогой заглянула в раскоп.
   — Вот какое! — Игорь решительно поставил обед на землю и взял Наташу за плечи.
   — Суп остынет… — прошептала она.
   Река широко разливалась на изгибе и слепила глаза россыпью серебряной мелочи. Было жарко. Недалеко от берега, посреди квадрата свежевскрытой почвы виднелась загорелая спина рабочего.
   — Ке-ешка! Шабаш! — Игорь поднял блеснувший на солнце судок. — Пошли, старик, к синему морю! Приплыла к нам Золотая Рыбка, принесла новое корыто! Даже два. С супом и кашей.
   — И компот, — улыбнулась, наконец, Наташа.
   — Где компот?! — всполошился Игорь. — Хочу компоту!
   — После еды! — Наташа погрозила пальцем.
   — Ну я капельку! — смешно захныкал Игорь. — С утра маковой соломинки во рту не было, как говорил один шофер в Таджикистане…
   Наташа видела, что он пытается ее растормошить. Заметил, конечно, что она не в себе.
   — И потом, — деловито прибавил Игорь, — на после еды у меня другие планы. Может, искупаемся? На том берегу малины пропасть, и вообще…
   — Нет, — вздохнула Наташа. — Надо назад бежать, ужин готовить.
   — К черту ужин! Пусть думают, что тебя похитил Черный Археолог. Пусть ищут с собаками! А? Идея! И тут я прихожу с тобой на руках… Красиво!
   — Не надо приходить! — поспешно сказала Наташа. — Лучше я к вам приду. Когда тебе туда-сюда мотаться?
   — Некогда, некогда, — весело подтвердил Игорь. — Тут ты, старуха, права. Светового дня не хватает на всю здешнюю малину. Ведь здесь черт знает, что лежит, Наташка! Жирнейший культурный слой, совершенно незнакомый!
   — А хочешь, я ужин тоже принесу? — спросила Наташа.
   — Хм… Боюсь, Кешка взбунтуется.
   — Не взбунтуется! Я чего-нибудь вкусненького прихвачу, — Наташа положила голову Игорю плечо. — А потом ты мне про раскопки расскажешь…
   Из ближней ямы вынырнул Кешка Першак.
   — О! Ресторан приехал! — обрадовался он. — Живем!
   — Ресторан для тех, кто стратиграфию знает, — сказал Игорь. — Обрисуй-ка нам литологию западной стенки, пока мы компот дегустируем.
   — Н-ну… — Кешка наморщил лоб, задумчиво вытирая потную шею красной спартаковской майкой. — Первый горизонт — дерновый слой… Потом этот… лессовидный суглинок, эксгумированный…
   Игорь хрюкнул в компот и закашлялся.
   — Сам ты эксгумированный! Какой суглинок бывает?
   Кешка помялся.
   — Вылетело слово…
   — Гумусированный, друг Иннокентий, и никакой другой! Говорил же тебе, почитай Здоровца, в жизни пригодится. Сейчас бы блеснул перед девушкой и получил супу.
   — А так не получу?
   — Получишь. Но без блеска.
   Кешка повернулся к Наташе. Она улыбнулась. До чего ж красивая девчонка, привычно подумал Першак.
   — Ладно, кормите без блеска, — вздохнул он. — Скатерть можно не крахмалить.
   Все трое уселись на траву. Наташа развернула кусок белой бязи, выложила на него нарезанный хлеб. Игорь и Кешка принялись с аппетитом уплетать суп.
   — Ну что слышно в лагере? — спросил Першак, любивший светские беседы за столом.
   — Да все по-прежнему, — Наташа, не поднимая глаз, расставляла на ткани судки с кашей. — Чего там может быть, в лагере?
   — Ну мало ли… — Кешка выписал куском хлеба неопределенную фигуру в воздухе. — Может, Мхата освистала, наконец, публика. Или Миша Симак совершил открытие… Ты чего?
   — Ничего! — Наташа быстро поставила на землю кружку, чтобы справиться со внезапной дрожью. — Ладно сочинять-то! Ешь! — Она сердито пододвинула ему кашу. — Освобождай посуду, мне ее еще назад нести.
   — Я тебя провожу, — сказал Игорь.
   — Нет! — Наташа вскочила. — Вот еще! Делом занимайся! Я для чего старалась-то?
   — Ну, хорошо, хорошо! Успокойся! — Игорь взял ее за руку и усадил на место. — Что с тобой сегодня? Какая-то ты странная…
   — Нет, это так… — Наташа жалобно улыбнулась. — Идти мне надо…
   — А посуда? — Кешка живо выхватил из судка кусок мяса на мозговой косточке.
   — Да ладно, вечером заберу, — Наташа снова встала. — Только вы дождитесь меня, никуда не уходите, ладно? Я вам ужин принесу! И пирог с повидлом…
   — Ладно, — Першак пожал плечами. — Спасибо тебе, конечно. Но чего тут после ужина делать? Темно будет.
   — Игорь! Пообещай мне, что вы никуда не уйдете!
   — Ну, если ты так хочешь…
   — Да! Очень хочу! — Наташа быстро обняла его. — Пожалуйста! — шепнула на ухо, потом вдруг оттолкнула и, не оглядываясь, побежала к лесу.
   Игорь смотрел ей вслед, пока она не скрылась за деревьями.
   — Ты что-нибудь понимаешь? — повернулся он к Кешке.
   — А чего тут понимать? — Першак отхлебнул компоту. — У женщин от любви вся логика набок съезжает. Везучий ты все-таки, Дементьев!
   Наташа брела по лесу, не выбирая дороги, потеряв направление. Заблудиться она не боялась, ее мучило совсем другое.
   Как уберечь? Не вечно же будет он сидеть в раскопе? Но возвращаться в лагерь ему нельзя! Там эта проклятая чаша! Он не должен ее увидеть. Все что угодно, только не это! Но как? Как уберечь?
   Деревья впереди расступились, и перед Наташей открылась вдруг небольшая поляна. Несмотря на солнечный день, здесь было сумрачно, кроны сосен плотно смыкались вверху, закрывая небо. Посреди поляны на вывороченном из земли гнилом сосновом корневище сидел человек. Он не смотрел на Наташу, но знал, что она здесь. Взгляд его был устремлен в чащу. Там что-то шевельнулось, будто черная гигантская масса бесшумно отступила в темноту.
   Ну конечно, устало подумала Наташа. Он все знает. На что я, дура, надеялась?
   — Подойди, — произнес Стылый Морок, не оборачиваясь.
   Голос его звучал глухо, как из погреба. Лес молчал. Задохнулись птичьи крики, ветер застрял в буреломе.
   Путаясь ногами в траве, Наташа подошла и остановилась перед Мороком.
   — Слушаю тебя, Повелитель!
   — Я удивлен, — Стылый, наконец, соизволил бросить на нее взгляд, полный высокомерного презрения. — Разве ты, болотная тварь, не знаешь закона об охране тайны?
   Наташа опустила голову.
   — Я знаю, Повелитель.
   — Напомни-ка мне, что он гласит!
   Даже сидя Морок возвышался над ней на целую голову. Взгляд его был безжалостен и насмешлив. Совсем как тогда, на берегу гнилого моря…
   — Человек, коснувшийся тайных знаний, — тихо проговорила Наташа, — подлежит…
   Стылый поднялся с места.
   — Чему подлежит?
   — Уничтожению, Повелитель…
   — Очень хорошо. А известно ли тебе, что этот закон распространяется на каждого, кто хоть слово произнесет на древнем языке нашего народа?
   — Но он не произносил…
   — Отвечай на вопрос! — глаза Стылого полыхнули огнем.
   — Мне это известно, Повелитель, — сникла Наташа.
   — Отчего же ты бездействуешь?
   — Я как раз собиралась доложить…
   Она сама почувствовала в своих словах мхатовскую фальшь.
   — Доложить? — удивился Морок. — А на кой черт мне твой доклад? Каждое слово нашего языка разносится по миру, подобно удару колокола! Сегодня я ощущаю эти удары с самого утра. И приходят они из того самого поселения, в котором живешь ты.
   — Я ничего им не говорила! — Наташа шагнула к Мороку, но под его взглядом, тяжелым, как болезнь, снова отступила. — Это не я…
   — Меня не интересуют подробности! — сказал Стылый Морок. — Люди коснулись тайны. Закон должен быть исполнен.
   — Не надо… — вырвалось у Наташи.
   Это надменное изваяние, окутанное, будто плащом, клубами черного дыма, приводило ее в ужас и отчаяние.
   Стылый подошел к Наташе, взял ее за подбородок и заглянул в глаза. В сердце сразу стало холодно и пусто.
   — А ты любишь людей, — задумчиво проговорил он. — Надо же! Никогда бы не подумал, что они могут внушить любовь. Давно ли ты топила их десятками в холодных водах гнилого моря! Что же случилось? Ты забыла о своей мести? Ты забыла свой народ, русалка Накхта?
   Наташа бросила быстрый взгляд на суровое лицо Морока. Бесполезно. Разве он может понять?
   — Я не забыла свой народ, — ответила она. — И не больше твоего люблю людей. Мне непонятно только, за что ты хочешь убить их всех…
   — Я? — удивился Морок. — Ну что ты! Я вовсе не собираюсь их убивать. Зачем? — он добродушно улыбнулся и добавил:
   — Это сделаешь ты…
   — Горизонт шесть. Два десять — два шестьдесят. Конкреции коры выветривания… — Игорь отчеркнул последнюю строчку и задумался. Стратиграфия не лезла в голову. Приход Наташин вытеснил все мысли о работе. Что-то в нем было до крайности странное. Почему она так быстро ушла? Зачем требовала дожидаться ее? Ужин обещала принести… Только для того, чтобы послушать рассказы об алтайских поселениях? Правда, потом можно купаться хоть всю ночь, уплыть на тот берег… Река здесь широкая, не то что возле лагеря. Но Наташа почему-то не очень любит эти совместные купания. Плавает прекрасно, не угонишься, но всегда одна. Ходит на речку тайком от всех. И от него…
   — Что-то у них там, в лагере, заварилось, — подал голос Кешка, словно услышал, о чем думает Игорь. — Я так полагаю, это Мхат опять чего-то учудил.
   — Почему именно Мхат?
   — Да он давно к ней липнет. Наверное, опять получил по сопатке, да закатил истерику. Ты ж знаешь, у него все напоказ. лишь бы публику собрать. Вот Наташка и боится, как бы ты не узнал, да не отметелил его.
   — Давно пора… — карандаш хрустнул в пальцах Игоря. — Черт! Наверное, ты прав. Надо пойти, разобраться.
   Он поднялся.
   — Обещал ведь не ходить, — заметил Першак.
   — Что ж теперь, спокойно сидеть, когда ее там, может быть, обижают?
   — Наташку-то? — Кеша криво ухмыльнулся. — Обидишь ее, как же! С таким-то характером! Кто ее пальцем тронет, дня не проживет! И кто обещания не выполнит — тоже.
   — Мм… да. — Игорь сел обратно на край ямы. — Скверно получается. Действительно — обещали…
   — А что если я тихонько сбегаю, — вдруг предложил Кешка. — Посмотрю, что там да как. Она и не узнает.
   Игорь с сомнением посмотрел на него.
   — Ты ведь тоже обещал до конца работы сидеть.
   — А я свою работу закончил, — живо сказал Першак. — Дерн снят, квадраты зачищены…
   — А разметку перетянул?
   — Обижаешь начальник! Разметка в лучшем виде, поет, как струна, — кешкины глаза светились честным васильковым пламенем. — Мне тут делать совершенно нечего. Углы только оббивать…
   Он ткнул сапгом в глинистый откос раскопа, и вдруг оттуда, прямо под ноги Игорю тяжело вывалился крупный, облепленный глиной черепок — половинка округлого сосуда с обломанной ручкой…
   — Нет, — шептала Наташа, — я не могу…
   Она медленно брела утоптанной тропой — главной улицей лагеря археологов. Слева и справа из палаток доносились голоса, смех, перестук ящиков, скрипучие вскрики раскладушек под устало плюхающимися, натруженными за день телами. Люди спешили сбросить дневную потную одежду, неуклюжие ботинки и сапоги, выскакивали с полотенцами, босиком бежали к умывалке. Все уже знали о черепке с надписью, который успели окрестить «Остраконом Варенцова-Симака», все радовались находке и в предвкушении праздника каждый считал своим долгом при встрече с Наташей бросить какой-нибудь бодрый клич:
   — Повариха! Где банкет?!
   — Наташа! Тебя Мхат искал!
   — А крем-брюле будет?
   — А консоме с пашотом?
   — Хо-хо! А Витюха-то готовый уже! В малине дрыхнет! И кто это ему налил?
   Наташа старалась ни на кого не смотреть, но слышала каждое слово, различала каждый звук в лагере, каждый плеск в общем визге и гоготе со стороны умывалки. Она никак не могла убедить себя, что эти шумные, суетливые существа для нее не более чем добыча, объект охоты и даже проще — истребления.
   Но каждый из них уже слышал и сам повторял слова запретного языка. А значит, все они были обречены.
   — Нет. Не могу.
   Наташа зло толкнула дверь. В кухне никого не было. Тихо потрескивала остывающая плита. На разделочном столе валялись колбасные шкурки и пустая бутылка. Вторая бутылка лежала под столом. Наташа, не останавливаясь, прошла в кладовую и заперлась. Здесь было темно и тихо, голоса снаружи почти не доносились. Пахло корицей и лавровым листом.
   Я слишком долго жила с людьми, подумала Наташа. Он сам привел меня к ним и требовал, чтобы я ничем не отличалась…
   Она прислонилась спиной к шершавой бревенчатой стене, закрыла глаза.
   Я поверила. Поверила, что тоже человек, что умею думать, как они, любить, как они. Быть счастливой, как они… И вот что получилось. Я больше не могу охотиться на них! Не могу! Ты сам виноват, Стылый! Делай теперь со мной, что хочешь!
   В душной тьме кладовой вдруг вспыхнули два волчьих уголька, холодная рука осторожно коснулась сердца. Наташа вскрикнула, вгляделась в темноту.
   Нет, показалось. Никого тут нет. И все же Стылый померещился неспроста. Он думает о ней. Не выполни она приказ, и этой же ночью здесь будет отряд вурдалаков, вместе со стариком, которому Морок поручает самые «мясные» дела. И тогда никто не спасется. Во всей округе не останется ни одного живого человека. Даже деревня на том берегу будет вырезана до последнего ребенка. Такого допустить нельзя. Другие ей безразличны, но она должна спасти Игоря!
   А для этого придется… Черт! Для этого она должна выполнить приказ. Сделать все самой, устранить тех, кто видел и читал надпись, а это значит — весь лагерь. Другого выхода нет.
   Потом — чаша. Чаша Тха — так на самом деле называется эта штука, никакой она не остракон, то есть не черепок для записей, как болтают люди, а самый обычный предмет вурдалачьего обихода. И, конечно, надпись на ней совсем не предназначена для человеческих глаз. Что делать с чашей? Уничтожить, прежде чем Игорь узнает о ней! Если сделать все быстро и незаметно, то… есть надежда.
   Наташа прислушалась. Кто-то прошел совсем рядом, за стеной.