Бачило Александр Геннадьевич. Академонгородок

   В зубах у Клюквы хвост раздорки, чтобы ткнуть им в добычу, как следует, и посмотреть, что будет. Если подерутся две добычи, начнут белым огнем полыхать, искрами сыпать, глядишь — большой хвост и оборвется. А что с тыкальщиком будет, про то заранее сказать нельзя. На земле бывали случаи, что и живой оставался. Редко, правда. Гораздо важней, чтоб раздорка в драке, не дай Бог, вниз не свалилась. Для того другой конец ее держат двое бойцов — страховщики. Вроде, все по уму подготовили. Можно пробовать. Полез Клюква вперед, до самой добычи и, с духом собравшись, как ткнет в нее раздоркой!
   Ни искорки не выскочило с добычи, и Клюква цел, а вот Чекрыж с Намоем, что хвост раздорки держали, вдруг факелами пыхнули и рассыпались! Полетела раздорка вниз, да Клюква в этот раз уж не зевал, удержал, обратно к башне притащил. И на радостях, что жив остался, решил еще раз попробовать. Велел он второй конец раздорки никому не держать, а зацепить прямо за башню, самим же подальше отойти и не отсвечивать. Раскомандовался, одним словом, что твой командир! Но никто с нм не спорил — если боец решил со смертью в чехарду сыграть, значит, задумка какая-то у него есть. Сделали все, как сказал: загнули хвост раздорки крючком и за перекладину зацепили. И правда, так надежнее — уж не упадет! Отползли, ждем поодаль. Клюква со своего конца раздорку поудобнее перехватил и опять к добыче полез. Ну, Господи, благослови… Вот взобрался на гроздь, через одну пластину перемахнул, через вторую, третью… Последняя осталась. И тут длинная синяя искра сорвалась с добычи и ударила прямо в раздорку. Зазвенела, рассыпалась гроздь. Заплясало нестерпимое белое пламя на том месте, где только что виден был Клюква, а потом толстенный хвост добычи вдруг лопнул, и огненный его обрубок канул в темную пропасть под башней…
   — Мало несут! — Казбек зло бросил шприц.
   В ближних клетках поднялись испуганные мордочки.
   — Не то, что надо, берут! Почему так?
   Старичок пожевал беззубыми деснами и, ничего не ответив, снова зачерпнул ложкой из миски.
   — Плохая твоя инструкция! — Казбек повернулся прямо к нему. — Зачем кормлю тебя?
   — Так ведь это… попробуй им объясни, чего тебе надо… — старичок вздохнул.
   — Зачем объяснять?! — вспылил Казбек. — Пальцем покажи — вот это и вот это неси, да?
   Старичок беззлобно рассмеялся.
   — Кому показать? Крысам? Им оно без надобности. Они каждый день такое видят…
   — Видят — зачем не несут?!
   — Кабы знать… — старичок отломил краюху хлеба и, тяжело поднявшись из-за стола, двинулся вдоль ряда клеток, кроша помаленьку. В клетках завозились.
   — …Отсоединить, поди, не могут. Не умеют ток отключить. Может, травят их там, может, ловят. У крысы ж не спросишь…
   — Алкашей своих конченных учи! За что я им деньги плачу?!
   Старичок задумчиво покопался в бороде, выбирая крошки.
   — Бонжа учить бесполезно, — сказал он веско. — Бонж и так — либо электрик, либо механик бывший, а то и вовсе ученый какой-нибудь…
   — Но-но! — прикрикнул Казбек. — Ты про ученых — молчи! Ты про нас ничего понимать не можешь!
   — Да я разве про вас? — старик махнул рукой. — Что вы! И в мыслях не было! — искоса блеснул голубым ребячьим глазом. — По ученой-то части вам, конечно, виднее. А мне, дурню, откуда знать, как оно там выходит? Объясняю, вроде, бонжам, да разговариваю-то с крысами! А крысам об непонятном — только слова на ветер бросать, не поймут.
   — Значит, бомжи твои тупые, хуже баранов! — ругался Казбек. — Грязь, а не люди! Других надо!
   — Люди все одинаковые, — сказал вдруг кто-то за спиной Казбека.
   Шприцы и пробирки полетели на пол — Казбек, поворачиваясь, задел стол.
   — Кто тут?!
   В темном углу вивария тускло мигнули два желтых огонька.
   — Сты… Стылый? — Казбек покашлял, прогоняя внезапную сиплость. — Ты чего здесь?
   Из темноты надвинулась совсем уж угольно-черная фигура. На самом деле Стылый по-прежнему сидел на вертящемся лабораторном стуле, опершись подбородком о высокую спинку, но теперь, будто по собственному желанию, стал различим в полумраке.
   — Проведать зашел, — пророкотал неулыбчивый голос. — За науку поболтать… с глазу на глаз.
   Казбек поспешно кивнул.
   — Понял тебя, уважаемый!
   Он обернулся к старичку.
   — Иди, отец, принеси нам…
   И замолк. Никакого старичка у стола не было. Он исчез неизвестно когда, не шаркнув развалившимися ботами, не скрипнув рассохшейся дверью вивария, и это было необъяснимо. Казбек даже наклонился чуть-чуть, чтобы заглянуть под стол.
   — Не отвлекайся, — толкнул его голос Стылого. — У меня мало времени. Рассказывай.
   — Что там рассказывать… — буркнул Казбек, неуютно передернув плечами. — Объяснять очень трудно. Слова надо специальные. Научные эти, как их…
   — Термины. — подсказал гость.
   — Да. В общем я тут исследования делаю… И еще эксперименты.
   — С этими? — Стылый встал и прошелся мимо притихших клеток.
   — Экспериментальный матерьял, — гордо сказал Казбек.
   Стылый с костяным треском провел пальцем по прутьям клетки. Крысы в панике метнулись из одного угла в другой.
   — Хороший материал, — усмехнулся гость. — Кормленый. А где остальной?
   — Какой — остальной? — не понял Казбек.
   — Люди.
   Стылый смотрел в упор, и от этого взгляда Казбек почему-то чувствовал себя виноватым.
   — Да разве это люди… — замялся он.
   — Ты брось, брось! — гость погрозил пальцем. — Плохих людей не бывает.
   — Ха! Не бывает! — Казбек горько рассмеялся. — Бараны, честное слово! Учишь их, учишь — ничего не понимают!
   — Это все от жадности…
   — Правильно! И я так думаю! — Казбек радостно закивал.
   — От твоей, — остановил его гость.
   — Ара, зачем так говоришь?! Мало я денег им раздал, конченным?!
   — Что деньги! — Стылый глядел сурово. — Они жизнь свою тебе отдают! А ты ее — крысам…
   — А что, неправильно? — Казбек беспокойно вглядывался в лицо гостя. — Ты же сам сказал: «Пусть так и будет»!
   — Правильно, все правильно, — Стылый отшвырнул ногой рассыпавшиеся инструменты и присел на край стола. — Но, забирая одну жизнь, дай взамен другую…
   Казбек надолго задумался.
   — Погоди, уважаемый… Ты что предлагаешь? От крыс брать — и обратно людям колоть?! На кой черт это надо?!
   — А ты попробуй. Вреда не будет.
   — Как не будет?! Думаешь, им не больно?!
   — Ишь ты, — гость сверкнул глазами, — жалостливый… Ничего, потерпят. Больнее, чем теперь, все равно уж некуда…
   — А мне какая от этого польза? — упорствовал Казбек. — Расходы одни!
   Стылый, выбросив указательный палец, как лезвие складного ножа, ткнул в сторону клеток.
   — А ты, разве, не хочешь узнать, что с ними происходит по ту сторону?
   — По ту сторону — чего?
   — Пирога с повидлом…
   Когда я сообразил, куда он нас завел, меня чуть родимчик не хватил. Плетюне шепчу:
   — Нет, ты понял?!
   А он, простодырый, только ушами хлопает:
   — А чего? А где?
   — Смотри, — говорю, — куда нас твой умник тащит!
   — Какой умник? — Плетюня тупит.
   — Следопут ваш хваленый! Он же прямиком в пустые холмы ведет!
   — Да ну тебя! — Плетюня и морду отворотил. — Как чего брякнешь, так противно слушать!
   — Разговорчики в строю! — командир сзади кусается. — Не растягиваться! Шире шаг!
   Ему лишь бы покомандовать. Шире, да шире. Порвут пополам, так шире некуда будет. Докомандуешься…
   Сам, поди, и не знает, куда идем. А я в этом деле кое-что соображаю. Дырявая башня справа осталась — там, где большая гарь. Гарь мы кругом обошли, чтобы на голое место не выходить. А теперь Следопут опять резко влево взял. Значит, пустые холмы прямо перед нами. Просто к ним с этой стороны еще никто не подходил. Да и с других-то сторон всего пару раз совались, и никогда это добром не кончалось. Сколько легенд про здешние места рассказывают — одна другой страшнее! Да что легенды! Тому, кто памяти покойницкой отведал, и легенды не нужны! Они такое про пустые холмы знают, что их сюда и раздоркой не загонишь! А этот прет напролом, и все ему поровну. Характер такой дурацкий — никого не слушает, никому не верит, командиров в грош не ставит, вечно с ними цапается. Может, это оттого, что спину ему колют чаще, чем нам, не только перед походом, но и после. От такой жизни сам себя возненавидишь, не то, что командира. Командиры, они тоже разные попадаются. Иной бывает тупой, как баран, если не хуже. Спроси его, кто такие бараны — умрет, не вспомнит. А гонору — вагон. Нынешний наш отрядный, по кличке Утюг, тоже поначалу хвост на Следопута задирал. Но как в пирог с повидлом залезли, тот ему быстро показал, кто здесь главный. Три крысоловки обошел и отряд провел без единой потери. В четвертую уж, видно, специально щепку сунул, чтоб не думали, что каждый тут может ходить взад-вперед. Как хряснули зубы об зубы — щепка пополам, командир залег, мы чуть в бега не ударили, аж духом скверным от кого-то потянуло. А Следопут посмеивается.
   — Что, — говорит, — обделались? Не дрищите, они больше не укусят!
   И дальше пошел.
   Нет, моя бы воля была, я бы с таким водилой шагу на территорию не ступил! Он хоть ловушки все знает, да заведет, в конце концов, куда-нибудь похуже крысоловки…
   — О! А чего это там? — Плетюня меня в бок толкает.
   Вижу — впереди поднимается над травой остроконечная макушка. Чуть подальше — вторая. Ну так я и знал! Пустые холмы! Чтоб мне самому пусто было, если не они!
   Тут и до командира, Утюга нашего, начало доходить.
   — Так, — говорит, — это у нас что? — а сам нагоняет быстро Следопута. — Это же вон что! Как оно… запамятовал…
   — Склады.
   От Следопута разговора доброго не дождешься. Буркнул одно слово, и дальше.
   — Ну, правильно… Погоди. Что еще за… — командир скачками за ним. — Я слова-то этого не знаю! Нет такого места на территории!
   — Почему нет? — Следопут ему, так лениво, — Вот оно. Только у вас по-другому называется.
   — У кого это — у нас?!
   — У крыс. Вы по глупости склады зовете пустыми холмами.
   Тут весь отряд, как по команде, встал. Замерли, дышать боимся. Кое-как Утюг насмелился и просипел:
   — Ты издеваешься, что ли?! Куда завел, гад?!
   — Пока никуда, — посмеивается. — Но лучше бы нам куда-нибудь зайти, на месте не стоять. А то не ровен час…
   Бойцы давай занимать круговую, молятся потихоньку, кто как умеет.
   — Ты, сволочь, на съедение нас сюда заманил! — отрядный ревет. — У меня приказ совсем другой был!
   Но Следопуту на его приказы чихать с дырявой башни.
   — Приказ у всех один, — говорит. — Добычу принести. Хочешь домой пустым вернуться — уходи.
   По ушам видно — многие прислушиваются, хоть зуб на зуб ни у кого не попадает от страха, по себе могу сказать. Он тогда громче, чтоб все слышали:
   — Сейчас у собак обед. Кто не собирается на полдник оставаться — за мной бегом марш!
   И потрусил себе дальше. Вроде ни одного слова понятного не сказал, а пробрало. Рванули мы за ним все, как один. И Утюг бежит, подгоняет еще:
   — Не растягиваться!
   Кто такие эти собаки, что за обед у них и что за полдник — не знаю. Да, может, оно и к лучшему. Бежим себе. Пустые холмы впереди все выше и выше поднимаются. То есть, не холмы, а, выходит, склады. И совсем даже, может оказаться, не пустые. Самый ближний — ох, здоровенный, на четыре угла, с отвесными стенами — ну точь-в-точь такой, как про них врут…
   Бежим прямо на стену. Вся она белая, только кусок серый, чем-то он не такой, как остальная стена.
   — Соображаешь, Плетюня? — толкаю на ходу балбеса, напарника своего.
   — Чего? — пыхтит, булками работает, толстомясый.
   — В стене-то!
   — Ну? Чего в стене?
   — Чего-чего! Корм ты кошачий! Не видишь — дверь!
   — Какая такая дверь?
   — Эх, обалдуй! Сколько колешься — дверей не знаешь!
   — Да ну тебя! — Плетюня отмахивается. — Потом поговорим!
   Да чего уж тут говорить, когда и так все понятно. Следопут прямо к двери нас и вывел. Неужто, открыть собирается?! Вот это был бы номер! Никому из бойцов самому открыть дверь не удавалось, штука эта особенная, хитрая. То она — стена стеной, а то вдруг раз — и лаз. Неподатливая уму вещь!
   Но Следопут, он не из нашей шкуры сшит. Ему, поди, и дверь не в диковинку. Подошел, понюхал, когтем колупнул…
   — А ну, навались! — говорит.
   Ну, мы и уперлись всем отрядом, иные просто в стену, но этих Следопут обругал, переставил к двери, дал команду. Надавили дружно. Следопут сзади стоит, сам не толкает. Потом вдруг — скок Плетюне на спину, а оттуда — еще выше, до блестящей какой-то ерундовины, что из двери торчит. Я даже подумал, может, добыча такая? Чего он в нее вцепился, как в родную? И тут мы все повалились, потому что дверь-то поехала! Только что ни щелки не было, и вдруг — готовый лаз, прямо туда — в склад. А оттуда кисленьким так и тянет — добыча промасленная лежит, нас дожидается!
   Ай да Следопут! Вот это голова! Такую бы голову — да на всех поделить, хоть по кусочку каждому бойцу отведать!
   Ломанулись мы в щель — прямо давку устроили, и впереди всех — Утюг. Следопут на землю соскочил, предупреждает:
   — Эй, полегче там! Под ноги смотреть, рты не разевать! Тут ведь тоже зубы встречаются…
   Какие там зубы! Мы как на склад влетели, так прямо растерялись. Глаза в разные стороны, честное слово! Вот это добыча! Без конца и без края. Взрослая кольцами свернулась плотно, и кольца лежат — до потолка. Молодая — короткими хвостами, тонкой пластиной, крючком, всякой загогулиной — на полстены куча! Самая жирная, в мягкой шкуре, на толстые бревна намотана, и тоже — несметно. А помимо того еще какая-то особая, упрятанная в бумагу, в дерево, в жеваную труху, но по кислому духу все равно ясно — она, добыча! Кругом — добыча!
   Эх, как пошли мы нагружаться, да обматываться! Тут уж нас Следопут не учи! Длинную тянем, на нее короткие цепляем, так чтоб только еле-еле волочь. Да поперек еще — плоских с дырками, а на них уж — каких попало, внасыпуху.
   — Хватит! — Следопут орет. — Пора возвращаться! Завтра опять придем!
   Ну, смешной! Завтра! Завтра еще будем живы или нет, а добыча — вот она, сегодня! И пока мы ее с места сдвинуть можем — будем нагружать! Вот как не сможем, тогда ладно. Один, последний, хвостик скинем. Хотя, вряд ли…
   Уж Следопут и уговаривал, и дрался, и на командира кричал — ничего сделать не мог. То-то, брат! Это тебе не двери открывать. Нет такой силы, что бойца от добычи оторвет!
   Наконец, тронулись, медленно, но со всей красотой. Ползет куча, а нас из-под нее почти и не видно. Дверь пришлось настежь распахнуть, и то еле протиснулись. Наконец, выползли на голое место. Через травы ломиться — нечего и думать, двинули проплешинами в сторону большой гари, к дырявой башне. А чего стесняться? Мы тут хозяева теперь! Добычи, сколько хотим, столько и волокем. Гарь, и та — наших ребят работа, Смурняга с Клюквой ее устроили, когда с дырявой башни добычу рвали. Да куда ни глянь — везде все теперь наше!..
   Вот тут-то он и появился. Вымахнул на пригорок прямо перед нами — будто из моего же сна выскочил, из старой покойницкой памяти — в общем, сразу я его узнал. Ловкий, глаза озорные, а сам при этом — огромный, аж тошно, и зубы такие, что тоска. И сразу понятно, что бежать бесполезно. Все, отбегались.
   — Дождались, сволочи! — Следопут хрипит. — Бросай все — и врассыпную!
   Глупый он все-таки, хоть и колотый. Ну сколько можно объяснять, что бойцы добычу не бросают? А если который и бросит, так недолго после того проживет. Свои же и прикончат. Не для того мы такую муку перед походом принимаем, чтобы взять и все бросить. Наоборот, вцепись в нее всеми зубами и когтями — может, и не оторвут…
   Только зверь отрывать никого и не стал. Подскочил к командиру, да голову ему и скусил. Напрочь! Только хрустнуло. И сразу — дальше. Утюг еще лапами загребает, а этот уже возле следующего бойца. Хвать поперек загривка — готов! Следующая — плетюнина задница из-под кучи торчит, а там и до меня очередь дойдет. Я уж и глаза закрыл, готовлюсь.
   И вдруг — что такое? Слышу опять следопутов голос, но уже совсем с другой стороны. Да неужто он бросил-таки добычу?! Не может того быть! У меня даже глаз сам собою раскрылся. Вижу, и точно, Следопут от нашей кучи черти где. Но не удирает, а, наоборот, забежал к чудищу сзади и кричит, шипит, плюется! На себя отвлекает. Зверь, поначалу только фыркнул — погоди, мол, и до тебя очередь дойдет — но на Следопута не бросился. Зачем, когда вот они, плетюнины окорока, прямо у него под носом? Да неправильно он рассчитал. Только хотел окорочка отведать, как Следопут подбежал сзади и за его собственный окорочек — цап! Визгу такого я отродясь не слыхал. Рванулось чудище, чуть всю добычу нам не разметало, крутанулось на месте — и за Следопутом. Да тот, не будь дурак, давно уже удирает, без выдумок, без зигзагов, а держит прямиком на клетку. Ага. Вылитая клетка стоит посреди поля, совсем как дома у нас, только здоровенная и без верха. А внутри у нее — ну почти как в пустом холме — добыча на добыче! Но не кучей, не как попало, а вся друг с другом сцеплена, скреплена, хвосты от нее тянутся во все стороны, на ветру посвистывают.
   Следопут, видно, давно в этой клетке дыру углядел, кинулся прямо к ней, юрк — и внутри! Зверь на прутья налетел, но не пробил — сам чуть не убился. Зарычал свирепо, давай землю под прутьями рыть.
   Мы стоим, смотрим. А что делать? Далеко с добычей не уйдешь, да и носильщиков меньше стало. Слава Богу, зверь на нас — никакого внимания, роет, только камни летят. Следопуту тоже деваться некуда. Сидит в клетке, ждет. Ну и дождался.
   Зверь, даром что здоровый, а порыл-порыл, втиснулся под прутья и, глядим, голова уж в клетке! Уперся, рванулся — и весь там! Беда Следопуту! Сам себя в крысоловку загнал. Тут бы ему надо по клетке побегать, зверя закружить, да в ту же дыру и выскочить, а он, бедолага, с испугу сплоховал, полез, чего-то, наверх, прямо по добыче, с ветки на ветку, со ступеньки на ступеньку. Да разве от такого убежишь! Следопут со ступеньки на ступеньку прыгает, а зверь — сразу через три. Добро еще — понапутано там из добычных пластин, крючков да хвостов — прямо заросли. Нам отсюда как следует не разобрать, но видно, что несподручно здоровенному чудищу по этакой путанице Следопута гнать. Однако, и не отстает.
   Следопут со страху уж на самые хвосты забрался, думал, там его зверю не достать, да просчитался. В три прыжка влетело чудище на самый верх и, по хвостам шагая — прямо к нему, теснит в самый угол. Тут уж нам очень хорошо все видно — забрались высоко, как на показ. Жмется боец к решетке, на нас оглядывается. Ну и мы смотрим. Без командира остались, сейчас и проводника прикончат…
   Зверь, кажется, и не спешит, выбирает, как половчее его ухватить. Пасть разинул, зубищи наружу выставил и — шажок за шажком — все ближе…
   А что дальше произошло я вам и не скажу — не разглядел. Следопут метнулся, будто от отчаянья, да, оказалось, неспроста. Ухватил он какую-то блестящую загогулину, вроде той, что на двери, и — дерг! А от нее — искры! Как загудело в клетке, хвосты разом дрогнули, зашелестели меж собой, и, не знаю отчего, но зверь вдруг тявкнул жалобно, заскулил, задергался, как в спину уколотый, а потом голоса у него совсем не стало. Так молча и околел.
   Мы из-под кучи своей повылазили, глазам поверить не можем: добыча убила своего же сторожа! А Следопута — главного на свете вора — пощадила! Это как же понимать? Выходит, и впрямь, мы здесь законные хозяева? Раз добыча сама в руки просится, и не зверюге охранному помогает, а нашему бойцу-добытчику? Вон он, из клетки выбирается, гордый, как сто отрядных командиров. К нам идет ленивой походочкой, и морда сонная, будто все ему нипочем и раз плюнуть.
   Окружили мы его, в бока пихаем, молодец, дескать, этакое страшилище уконтрапупил!
   — Ладно, чего там! — Следопут отмахивается. — Пошли скорей отсюда, пока другие не вернулись…
   — Нет, погоди, — Плетюня ему в ответ, — тут одно маленькое дельце осталось…
   Все обступили Следопута еще плотнее, слушают, что Плетюня говорить будет. Смотри-ка ты! Увалень, увалень, а тут разговорился, что твой командир!
   — Это, — говорит, — хорошо, Следопут, что ты зверя победил. А что в пустые холмы нас привел, так просто замечательно. Мы этого теперь никогда не забудем.
   — Ну? — Следопут ничего не понимает, смотрит на каждого по очереди.
   Не догадался еще, хоть и умный.
   — А вот то, что ты добычу бросил, — Плетюня неторопливо объясняет, — это очень плохо.
   Дошло, наконец, до Следопута, заметался.
   — Да вы что, ребята?! Вот же она, добыча! Целехонька! Я же спас ее! И вас всех от собаки спас! Разве непонятно?!
   Плетюня ко мне поворачивается.
   — Чего он раскричался?
   — Уговаривает простить.
   — Как это так — простить? — Плетюня удивляется.
   — Ну, подумайте! — Следопут втолковывает, мечется от одного к другому. — Ну, напрягите мозги свои мышиные! Если бы я за добычу, как все, держался, что с нами было бы?! Кто бы добычу домой потащил, если бы всех вас тут передавили, как кур? Кто?!
   — Ты, Следопут, не мудри! — Плетюня спокойно отвечает, — Мы тебе про одно, а ты нам про кур! Закон простой — добычу не бросать. А там уж, как Бог даст…
   Он оглядел отряд.
   — Что решим, братцы? Мне одному вскрывать, или кто поможет?
   Ну, я и помог…
   Плохо спать стал. Всю ночь ворочаюсь. И выпивка не помогает, только хуже от нее. Тошнит, а не забирает, и во рту горечь. То ли уж специально такую гонят, чтоб и последнюю радость у нашего брата отнять? Глотнул, да срубился — вот и все счастье бомжево. Нет, мешает оно кому-то! Не спи, калечный, мучайся, каждую секундочку этой жизни сволочной разжуй, да проглоти! Намаешься так за ночь, под утро только прикемаришь чуть-чуть — тут другая беда. Сны наваливаются. И всегда одни и те же. Куда-то ползу я через подземные ходы, через травы высоченные, пробираюсь под железными конструкциями, каких сроду не видано было, и носом, на нюх, ищу ее — добычу.
   Чертов старичок! Все уши своей добычей прожужжал, снится она уже! Но началось это не так давно, с тех пор, как Казбек стал по два укола засандаливать. Рвет из спины свою вытяжку, а потом через ту же иглу что-то обратно закачивает. Возможное ли дело — такую муку пережить? Вот и не выдерживает человек — с ума сходит. Если бы я один такой был, так сомневался бы еще насчет уколов. А то ведь всех наших колбасит, как порченных! Злые стали, наглые. Нинка Костяну зубами в горло вцепилась, чуть до смерти не загрызла — еле отняли. Это что же такое с людьми делается?!
   … И опять верчусь, не могу пятый угол найти. На спине совсем спать разучился, тянет все время клубком свернуться и ноги к носу подтянуть. Да тут еще зуд этот! Раньше, бывало, заведется по летнему времени какая-нибудь живность в волосьях, чешется помаленьку до холодов, а зимой ей другая на смену приходит — еще спокойней. А теперь не так. Крупно зудит, без отдыха. И больше всего — в руках и в ногах, в самых пальцах. Я поначалу струхнул, думал, не гангрена ли после тех заморозков, а теперь понял, в чем дело. Когти у меня растут. Да такие прут твердые, неломкие, острые и с загибом. Подобрал этой весной ботинки в лесопарке — почти новые, крепкие, думал, износу не будет. Куда там! Вдрыск! И во все дыры когти торчат. Да разве в одних когтях дело? Я, вон, вчера сунулся в гастроном, чего-то все ларьки закрыты были, так мент у дверей аж позеленел, как меня увидел, и, ни слова не говоря — за кобуру. Видно, совсем я засинячил, на человека стал не похож. Ну и хрен с ним! В гастроном больше не хожу. Не то, чтобы я мента боялся, нет. Вовсе даже наоборот. Достань он тогда пистолет, вряд ли успел бы выстрелить.
   Вот это меня больше всего и пугает. С каких это пор я опасным стал?! Может, с голодухи такая злость? Что-то уж больно несытные времена пришли. Возле столовской помойки что ни день — драки. Хотя вываливают, вроде, и не меньше, чем раньше. Много ли той еды нашему брату надо было? Поклевал корочку, чтоб не пить без закуски — и ладно. Не зря ж говорят: алкаш спиртом сыт и спиртом сс…т. А тут — с холодами, что ли? — какая-то прямо прожорливость напала. Ешь, ешь — и все мало…
   Ох, заботы, заботы! Никак не уснуть от них… Лежишь, глазами лупаешь. Вдалеке собака прошла. Не слышу, не чую, а знаю, что прошла. Тоже вот, недавно у меня такая особенность появилась. От бессонницы, наверное…
   А жалко, что убежала собачка… Неплохо было бы заморить червячка. В последнее время совсем мало бродячих псов стало, всех поели. А раньше чего-то брезговали или боялись их — голов по пятнадцать — двадцать стаи ходили и кормились же чем-то! Да и то рассудить, лесопарк — не тайга. Здесь кафушка, там — ларек, жарят, варят, дым коромыслом, объедков — вагон. Отчего теперь голодаем — ума не приложу!
   Заботы, заботы! О-хо-хо… Сейчас бы засадить стакан, как в бывалое-то время, и отплыть до утра во тьму сиреневую…
   И вдруг — мороз по спине! Я аж вскрикнул и сам себе рот зажал. Понимаю — рядом кто-то есть. Вот тут, за жестью моей ржавой стоит и прямо сквозь нее на меня смотрит. И видит! Как же я шагов не услышал?! Запаха не почуял, при нынешнем-то моем чутье?! Кто ж там такой? Может, тот самый пес, что стороной прошел недавно? Да не подобраться ко мне простому псу! А если он не простой? Господи, чего ж ему надо возле ямы моей? Лежу, никого не трогаю… Может, заорать? Ругнуться на него матерно? Набираю воздуху побольше и… нет, не могу. Страшно! Это ж кому расскажи — не поверят: бомжу по ночам страшно! Чего бояться-то, верно? Все равно подыхать! А вот поди ж ты! Подыхать не боюсь. Боюсь идти. А идти придется, потому что он ждет…