Баконина Марианна. Школа двойников (1 и 2 части)

   - Здесь даже медленным шагом - минут пять. Если пикет закрыт, то до отделения тоже недалеко. Которое на Лиговке. А я продержусь! Ты вообще можешь остаться здесь. И действовать по обстановке. - Саша сжал кулаки, словно комиссар перед расстрелом, и шагнул на мостовую.
   - Ну уж нет!
   Лизавета последовала за ним, чувствуя себя вовсе не декабристкой и не героиней, а идиоткой. Мало того, что она сама не умеет прислушиваться к голосу разума, так еще игнорирует мудрые советы ближних. Ведь предупреждал ее другой Саша, любимый ее оператор Байков! Лизавета ему даже слово дала пообещала, что не будет впутываться в авантюры. И вот результат: глухая ночь, безлюдная улица, крайне подозрительный дом, возле него еще более подозрительный человек, и они, два репортера, безоружных и наивных, идут к нему, дабы задать дурацкий вопрос. Спросить тоненьким голосочком: вы не знаете, как пройти в библиотеку?
   Неизвестный, притаившийся у ворот, их явно заметил. Когда до шпика оставалось метров десять, он отодвинулся от ворот, словно разрешая себя разглядеть. Это действительно был тот самый человек со шрамом и усами и что удивительно! - в том же самом белом пальто. Обе руки он держал в карманах.
   - Мы давно вас заметили. - Саша Маневич явно хотел сразу расставить точки над i, чтобы не было никаких неясностей. - Вы за мной уже неделю следите.
   - Предположим, - усмехнулся человек, похожий на генерала Китченера. Усмехнулся доверительно и открыто, как и положено тому, на чьей стороне сила.
   - Так вот... - Продолжать разговор в агрессивной манере Маневич уже не мог, и его следующая фраза прозвучала как-то совсем по-детски: Объясните, пожалуйста, зачем вы это делаете?
   - Хороший вопрос! - одобрительно отозвался Фельдмаршал. - Я и сам давно собирался это сделать. - Он сделал еще один шаг навстречу журналистам и протянул Саше руку. А вот рассказать, что именно он собирался сделать, объяснить, почему он следит за корреспондентами "Новостей", мужчина со шрамом не успел.
   Лизавета толком не сообразила, что произошло. Она видела, как бесшумно отворилась небольшая дверь в стальных глухих воротах. Видела, как над головой человека со шрамом мелькнула черная толстая палка. Видела, что он успел обернуться и даже вытащил из кармана пальто левую руку, в ней был зажат пистолет. Выстрела Лизавета не слышала. Человек со шрамом мягко осел на асфальт. Саша отпрыгнул назад, схватить Лизавету за руку и потащил прочь. Молча. Ничего не объясняя. Как и следовало полагать, далеко убежать они не успели. Их догнали какие-то люди в черной одежде с палками в руках. Людей было четверо. Двое уронили Лизавету в снег. Она так растерялась, что даже забыла о том, что можно кусаться и царапаться. Ведь она ожидала всяческих неприятностей от человека со шрамом, а тут беда пришла совсем с другой стороны - вернее, из-за другой двери. Пока двое пластиковой удавкой стягивали Лизавете руки и залепляли ей рот клейкой лентой, двое других занимались Сашей Маневичем. Разумеется, он сдался не так легко, как Лизавета. Одного нападающего Саша ударил локтем в солнечное сплетение, ребром ладони попытался дотянутся до шеи другого. Драться Маневич умел. Чуть подвыпив, он любил рассказывать, как служил в спецназе. Но спецназ для Маневича остался в прошлом, в боевых искусствах он не практиковался очень давно, а те, кто на них напал, занимались этим, по всей видимости, ежедневно. Они действовали очень профессионально. Без лишних телодвижений. Поваленная на асфальт Лизавета краем глаза видела, что удары Маневича не произвели на них никакого впечатления. Ни один даже не дернулся, они просто остановились на мгновение, а потом произошло что-то неуловимое, и вот уже Сашины руки заломлены за спину и он скрипит зубами от боли.
   Лизавета, миллион раз записывавшая на пленку милицейские рекомендации тем, кто подвергся нападению, не успела ни закричать, чтобы привлечь внимание окружающих, ни постучать в ближайшие двери и окна. Да и не было никаких окружающих, как не имелось никаких окон и дверей, за исключением наглухо замурованных. И была еще одна дверь - железная серая дверь в стальных серых же воротах, - именно туда их и потащили. В подворотне было темнее темного. Лизавета слышала, как лязгнул замок - безнадежно и бесповоротно. И еще успела удивиться, почему они не слышали этого звука, когда дверь открывалась.
   ЛАБОРАТОРНАЯ РАБОТА
   Есть темнота и - темнота.
   Лизавета мучительно пыталась выкарабкаться из мрака обморока. Через жуткую головную боль, через оглушающий звон в ушах она пробовала перешагнуть порог, отделяющий ее от реального мира. Раз! Ей удалось на секунду разлепить глаза - вокруг темно и тихо, только где-то гремят колокола. И опять падение в бессознательное. Два! Лизавета смогла не только открыть глаза, но и слегка повернуть голову - она вроде бы лежит на полу в углу какой-то неосвещенной комнаты, без окон, без дверей. Звон усилился. И снова - назад, туда, где нет боли и страха. Три! Лизавета сумела оторвать голову от холодного, жесткого пола, на большее сил не было, и она со стоном закрыла глаза.
   Кто-то схватил ее за плечи, тряхнул.
   - Ты пришла в себя! Наконец-то! - глухой голос, абсолютно незнакомый. Да и слышно плохо, все заглушают колокола. Откуда этот навязчивый звон? Давай, давай, я же вижу, что ты очнулась!
   Теперь слышно гораздо лучше - то ли неизвестный говорит громче, то ли колокольный звон стихает. Чьи-то жесткие пальцы на ее плечах - словно чугунные скобы: больно, и могут остаться синяки. При мысли о синяках она окончательно пришла в себя. Головная боль и шум никуда не делись, они просто стали слабее и не мешали соображать. А думать следовало быстро - она моментально вспомнила, что произошло возле школы телохранителей, вспомнила человека со шрамом, его терпеливую улыбку, его странные слова, вспомнила нападение со спины, пистолет, выхваченный из кармана, предпринятую Сашей Маневичем попытку убежать, безуспешную попытку, вспомнила и лязг железной двери, когда их с Сашей втаскивали во двор запечатанного дома. И вот теперь она в темноте лежит на холодном полу и кто-то трясет ее, словно дикую грушу. Лизавета решила быть осторожной и на всякий случай не показывать, что она вполне пришла в себя, так можно выиграть время. Время для размышлений.
   Но лежать с закрытыми глазами - значит ничего не видеть. Как только железная хватка неизвестного немного ослабла, Лизавета приоткрыла глаза. Она рассчитывала, что в темноте этот человек не заметит дрогнувшие веки, а она из-под ресниц сможет разглядеть, что происходит вокруг. В комнате действительно было темно, но это была не чернильная темень. В верхней части одной из стен имелся ряд отверстий - то ли кто-то по дурости выбил кирпичи, то ли, наоборот, некий умник решил устроить вентиляцию да и забросил это дело, - и оттуда вливался слабый рассеянный свет неизвестного происхождения. Когда глаза привыкли, можно было даже разглядеть в комнате некоторые подробности.
   Рядом с Лизаветой сидел давешний человек со шрамом. Именно благодаря белеющему во мраке пальто и характерным усам она его и распознала.
   - Прекрати щуриться, как кошка на солнышке. Можешь сколько угодно делать вид, что валяешься без чувств. Меня не проведешь. - Голос у человека со шрамом был приятный. То ли баритон, то ли баритональный бас. Очень мягкий и глубокий, будто норвежская перина, и одновременно беспредельно мужественный. За такими голосами охотятся расплодившиеся в последнее время радиостанции - частот множество, а красивых голосов мало.
   - Так и будешь валяться? - Его грубые слова звучали почти ласково, и все благодаря нежным раскатам баритона. - Вставай, здесь с тобой возиться не будут! Ты меня прекрасно слышишь!
   Он говорил уверенно. Даже убежденно. Лизавета почла за лучшее открыть глаза.
   - Вот и умница, - немедленно похвалил ее незнакомец.
   Она попробовала приподняться. Шея была совершенно деревянной и бесчувственной, руки болели, словно Лизавета часа четыре печатала на поставленной прямо на пол пишущей машинке, к ногам кто-то привязал многопудовые гири, а поясницу этот же "кто-то" сковал стальной броней, чтобы Лизавета и пошевелиться не могла.
   - Что, больно?
   Она решила не отвечать на бестактные вопросы. Опустилась на пол, чуть отдохнула и снова, опираясь о стену головой, попыталась сесть. Как это ни странно, получилось. Лизавета замерла в крайне неудобной позе: ноги вытянуты вдоль стены, а перекрученное туловище напоминает букву "зю".
   - Давай, давай помогу. - Человек в пальто снова взял ее за плечи, повернул и подтянул повыше.
   Боль стрелой пронзила все тело, от шеи до пяток и кончиков пальцев на руках. Лизавета непременно закричала бы от боли, но усатый разозлил ее своей грубостью, а потому она, скрипнув зубами, сдержалась.
   - Хорошо держишься, умница!
   - Где Саша? - Лизавета с усилием разлепила губы, язык наждаком царапал щеки и небо.
   - Пить хочешь? - участливо поинтересовался незнакомец в пальто.
   - Саша где? - Лизавета решила игнорировать его псевдозаботу. (Почему "псевдо", она не смогла бы объяснить.)
   - Здесь! Куда ему деться? Только ему по голове хорошо приложили. Еще не очухался.
   Лизавета проследила за взглядом усатого, увидела темную груду в углу комнаты, груду, которая была телом Саши Маневича, и инстинктивно рванулась в ту сторону. Гири не позволили двинуться с места, а боль опять чуть не заставила кричать. Лизавета сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, и повторила попытку.
   - Я уложил его поудобнее, больше мы ничего не можем... - сказал усатый, наблюдая за ее усилиями.
   - Вас не спрашивают, Китченер!
   - Как? - Он искренне удивился.
   - Китченер... Горацио Китченер, британский фельдмаршал, завоевал для родины Судан, а до этого был героем англо-бурской войны...
   - При чем же тут я? - еще больше удивился усатый.
   - Не морочьте мне голову. Лучше помогите встать. - Лизавета твердо решила добраться до Саши.
   - При условии, что объяснишь, при чем тут этот англичанин.
   - Вы в своем уме? - Лизавета дотянулась до кончика длинного уса и слегка дернула. - Если не знаете, кто такой Китченер, то зачем отрастили себе это? Или они сами по себе выросли?
   - А что такое? - Незнакомец опасливо отодвинулся и погладил обвисший под Лизаветиными пальцами ус.
   - Такое украшение носил именно Китченер. Я не верю, что вы отрастили эти усы без всякой задней мысли. Они абсолютно специфичны. Скажем, у Буденного или Руцкого тоже роскошные усы, но они совсем другие, и по форме, и по содержанию.
   - Усы как усы, такие выросли.
   Лизавета почти расхохоталась - шпик со шрамом вдруг стал невероятно похож на большого обиженного младенца. Все же мужчины ведут себя совершенно по-детски, когда речь заходит о тщательно возделываемой растительности на лице. Она смеялась бы долго и весело, но когда у тебя язык сухой и царапучий, будто рашпиль, смеяться довольно трудно.
   Неожиданно послышалось тихое шипение. Лизавета вздрогнула. Человек в белом пальто замер на мгновение, напрягся, соображая, что происходит, но сразу же расслабился.
   - Ваш спутник, кажется, приходит в себя!
   - Так помогите мне встать!
   С помощью человека, совершенно самостоятельно и независимо отрастившего усы, давно ставшие символом британского империализма, Лизавета доковыляла до того угла, где лежал Саша Маневич. Подойдя ближе, она поняла, что испугавший ее скрежет - это не шипение, а смех.
   - Ты что? Обезумел?
   - Нет, старуха, это не я, это - ты... - Саша буквально давился хохотом, захлебывался и не мог остановиться.
   - Ты даже говорить разучился, - холодно произнесла Лизавета. - И похож черт знает на кого...
   Даже во мгле было видно, как серьезно бандиты обработали Маневича. Голова рассечена, волосы слиплись от крови, на лбу тоже темнеет засохшая кровь. Левый глаз заплыл и толком не открывается, нос распух, губы разбиты.
   - Про тебя тоже не скажешь, будто ты перенеслась сюда из косметического салона.
   - Я, по крайней мере, не хохочу, словно буйнопомешанная, распугивая окружающих.
   - Ну, испугать здесь присутствующих - задачка не из легких. А вот ты ведешь себя куда более странно. - Саша привстал, опираясь на локти. - Сама посуди, ободранная, исцарапанная, в темном подвале, рассказываешь филеру о фельдмаршале Китченере!
   - Нет ничего плохого в том, что я веду себя уравновешенно в трудных обстоятельствах.
   - Интересные вы ребята! - вмешался в их беседу неизвестный. - Мне кто-то говорил, что только англосаксы умеют шутить непосредственно во время опасности, а русские шутят только потом, когда бояться больше нечего.
   - Это придумали американские психологи, никогда не слышавшие ни одного русского политического анекдота, - немедленно отреагировала Лизавета, которой надоело выслушивать поощрительные замечания усача.
   - Да, кажется, это была американская теория, - согласился незнакомец.
   - Я вообще не знал, что ищейки интересуются чем-либо, кроме своей грязной работы!
   - Вы меня назвали ищейкой? - спокойно переспросил человек в пальто.
   - Именно! - Саша старался говорить отчетливо и с достоинством. Получалось на четыре с плюсом - поработать на "отлично" мешали еле двигающиеся губы. - Именно вас! - Последнюю фразу Саша бросил в лицо Китченеру, как благородный кабальеро бросает перчатку в лицо подлецу и негодяю.
   Незнакомец подбирать перчатку не стал. Он порылся в карманах просторного пальто и извлек блестящую плоскую фляжку.
   - Пить не хотите?
   У Саши и Лизаветы непроизвольно дрогнули скулы, оба смертельно хотели пить, хотя за пикировкой и позабыли об этом.
   - Спасибо, нет, - проговорили они почти в унисон.
   Человек в пальто не обратил внимания на горделивый отказ. Он галантно протянул фляжку Лизавете, правда, умудрился не произнести пошловатое, обиходное "lady first".
   - Что это? - Она осторожно поднесла к губам фляжку.
   - Не отравлю, - пообещал гуманист с усами.
   Она сделала глоток и чуть не захлебнулась - горло обжег коньяк. Отличный, натуральный, ароматный, крепкий продукт, произведенный армянскими винокурами. Фельдмаршал похлопал ее по спине.
   - Давай, давай, глотай, - ласково посоветовал он.
   - Могли бы и предупредить...
   - Зачем? Так лучше утоляет жажду...
   - Коньяком? Жажду? - слегка отдышавшись, удивилась Лизавета. Может, и водкой можно?
   - Можно, - спокойно кивнул усатый. - Чем угодно можно, если знаешь как. Ты будешь?
   Саша очень хотел отказаться. Глотнуть коньяку из фляги идейного врага и проклятой ищейки равносильно моральной смерти. Особенно для романтика, каковым был корреспондент Маневич. А реалист - он был одновременно и реалистом - нашептывал: гораздо разумнее и практичнее утолить жажду, это же не значит сдаться на милость идейного врага. Саша выдержал паузу и взял фляжку. Потом - еще одна драматическая пауза - поднес ее к губам. Глотнув, вернул хозяину.
   - Спасибо! - Маневич бросил это слово так, словно был Мальчишем Кибальчишем, отказывающимся открыть буржуинам великую тайну.
   - Вот и умник! - Человек, следивший за ними минимум два дня, становился навязчивым в своем стремлении оценивать и хвалить всех и вся. А теперь давайте поговорим.
   Саша решил пропустить мимо ушей и очередную похвалу, и приглашение на переговоры. Он вообще намеревался игнорировать филера. Лизавета тоже промолчала, что совершенно не обескуражило человека в пальто. Он уселся прямо на пол рядом с Сашей Маневичем, дотронулся до его руки и сказал:
   - Я сожалею, что не побеседовал с тобой раньше. Тогда мы не угодили бы в эту переделку и даму не втянули бы.
   - Да что вы говорите? Значит, сожалеете? - Саша отполз в сторону, чтобы не сидеть в непосредственной близости от глубоко неприятного ему человека. Усатый снова сделал вид, что ничего не заметил. Ни иронии, ни сарказма.
   - Да, сожалею. Вы хорошие ребята, но совсем не приспособлены для сложных игр. В этих играх должны участвовать профи. А вас втянули...
   - Втянули, значит. - Саша вдруг заговорил тоненьким голоском, подходящим скорее непорочной девице, отвечающей всесильному императору.
   - Я просто вынужден был оттягивать момент вашего выхода из игры... И вот...
   - И вот такая незадача...
   - Да нет. Как раз задача, причем несложная. Но обстоятельства...
   - Которые, как известно, выше нас...
   Лизавета, стоявшая чуть поодаль, с трудом подавила смешок. Уж слишком театрально они себя вели. И усатый, разыгрывавший этакого благородного простака, который "слуга царю, отец солдатам". И Саша, игравший ироничного интеллектуала, умеющего высмеивать все и вся. При этом избранные каждым роли совершенно не сочетались с внешностью того и другого. Уж если кто и походил на сибаритствующего интеллектуала, то это человек в пальто, с его усами, шрамом и вечно полуулыбающимся ртом. А Саша Маневич, коренастый, крепенький, с открытым взглядом, с румяным и чистым, как яблочко, лицом, скорее походил на наивного правдолюбца, а не на эстетствующего пересмешника.
   - Я опоздал объясниться...
   - А что вы собирались объяснять? - Лизавета решила наконец вмешаться.
   - Вот! - назидательно поднял палец незнакомец. - С этого следовало начинать, Лиза!
   Как правило, от такого обращения Лизавета сразу становилась на дыбы. Ей в целом нравилось выбранное родителями имя - звучное, императорское... А вот с традиционными уменьшительными и ласкательными обращениями всегда была беда. За распространенным и общеупотребительным "Лиза" ей мерещились всяческие подлизы, блюдолизы и прочие недостойные людишки, а посему против таких попыток уменьшить ее и приласкать Лизавета категорически возражала.
   - Елизавета Алексеевна, если не возражаете. - В ее голосе сразу зазвучали елей и яд.
   - Так пышно? - белозубо улыбнулся Фельдмаршал, в темноте его улыбка просто-таки сверкала.
   - Да, будьте добры, - величественно покачала головой Лизавета, затем с видом вдовствующей королевы изрекла следующий вопрос: - А вас как называть?
   Изрекла и внутренне поморщилась. Она тоже начала играть несвойственную ей роль. Воздух, что ли, в этой темной комнате был такой?
   Незнакомец в пальто ответил коротко и без затей:
   - Георгий.
   Саша, мгновенно порывшись в памяти, тут же выудил цитату из всенародно любимого кинофильма, удостоившегося даже заокеанского Оскара.
   - Можно Жора? Или Гога? Или Гоша? Как вас еще называли, господин соглядатай?
   - По-всякому... Может, хлебнешь? - Человек с внешностью самого честолюбивого из британских военных отличался просто-таки монашеским смирением. Что странно: мужчины, лелеющие над верхней губой столь замысловатую растительность, отличаются высокомерием и тщеславием. Значит, Фельдмаршал тоже разыгрывал святую простоту. Причем удачно. Он снова достал фляжку и повторил: - Хлебнешь? А то ты какой-то ершистый...
   Саша взял флягу, сделал глоток и передал Лизавете. Она отпила и вернула коньяк владельцу. Тот тоже отхлебнул.
   - Кстати, предлагаю считать, что мы выпили брудершафт. А то Георгий упорно обращается к нам на "ты", и, судя по всему, другая манера общаться ему глубоко чужда.
   - Это дело. - Человек в пальто сделал еще глоток и снова отправил флягу по кругу.
   - Я бы от брудершафта воздержался.
   - Да будь ты великодушнее! - укорила Маневича Лизавета.
   Третий глоток коньяка помог ей согреться. На Сашу он тоже подействовал благотворно.
   - Лады.
   - Отлично. Тогда вот что, ребята, ответьте, как вы вышли на это гнездо? И я вам все объясню. Да присаживайся ты! - Георгий махнул рукой, приглашая Лизавету устроиться рядом с ним.
   Она предпочла не услышать приглашение и не увидеть фамильярный жест. Но стоять, словно Александрийская колонна, тоже было глупо, и Лизавета, чуть помедлив, села с другой стороны, около Маневича. Помолчали. Саша вдруг заворочался, похлопал себя по карманам куртки. Вздохнул.
   - Слушай, а сигареты у тебя есть?
   Фельдмаршал Георгий покопался в бездонных карманах своего пальто и достал пачку "Кэмела". Правильно, амбициозные шпики и должны курить "Кэмел", причем без фильтра.
   - Огонь есть? - насмешливо спросил он.
   - Имеется.
   Саша Маневич солидно щелкнул "Зиппо". Вытащил из мягкой пачки короткую сигарету, предложил Лизавете. Она отрицательно покачала головой:
   - У меня период "некурения", ты ведь знаешь.
   - Молодец! И вообще не стоит курить женщине! - опять ввернул похвалу Георгий.
   Саша, сделав первую затяжку, даже закашлялся. Лизавета дотронулась до его плеча.
   - Плюнь, всегда и везде найдется учитель жизни. Не обращай внимания. Нам есть о чем подумать.
   - Например, как отсюда выбраться.
   Немедленно последовал очередной дифирамб:
   - О-о-о, вы делаете успехи. Совсем, я вижу, очухались!
   - Сейчас посмотрим, что тут можно сделать. - Маневич перекатился на бок и попробовал встать.
   - Не трудитесь, двери крепкие, а окна замурованы. Я тут осмотрелся, пока вы отдыхали без сознания. Время было.
   - И много времени? - недобро глянула на Георгия Лизавета.
   - Много. Так что я успел все проверить. Каждую щелочку. Лучше поговорим.
   - Хорошо, давай о деле. - Лизавета по-кошачьи облизнулась. - Нас вот обработали, а тебя почему-то миновала чаша сия. Интересно почему?
   - Так ставишь вопрос? Отлично... Если не вдаваться в подробности, все дело в том, что я профессионал, а вы салажата.
   - Так что ж ты у салажат информацию высасываешь? Тля усатая! вспылил Саша Маневич. Оценив колоритное выражение, Лизавета усмехнулась и решила поддержать коллегу и друга:
   - Значит, тебя не тронули, потому что ты профессионал? Я слышала, подобное соглашение о сохранении живой силы в свое время заключили КГБ и ЦРУ. Какую же из этих достойных организаций представляешь ты, а какую - те, кто на нас напал?
   - Да они из одной шайки! - снова не удержался Саша. - Его подсадили к нам, чтобы он выведал, что нам известно! Кукушка!
   - Ты не совсем владеешь терминологией. Надо было сказать - наседка.
   - Стукач! Вот как надо было сказать!
   - Я все же не понимаю - почему они занимались исключительно нами? Ты говоришь, что ты профессионал, - обратилась Лизавета к Георгию. - Но ведь и они профи... Вы что же, сразу друг друга опознали и решили поберечься?
   - Не уверен, что мы имеем дело с настоящими профессионалами.
   - Слушай, - Саша повернулся к Лизавете, - у него потрясающие способности, его надо в Думу или в правительство, там нужны люди, умеющие виртуозно не отвечать на любые вопросы.
   - Салажата... - ласково и даже как-то мечтательно проговорил Георгий. - Наворотили черт-те чего, а все просто. Я, как они на меня напали, не стал устраивать бессмысленных драк, притворился оглушенным. Лапы вверх - и вся любовь. Первая заповедь профессионала: не можешь выиграть - сбереги силы.
   - Значит, задача профи - угодить в запертую комнату целым и невредимым? - поинтересовался Саша.
   - Да, - охотно согласился Фельдмаршал.
   - И долго профи собирается сидеть в запертой комнате?
   - Ровно столько, сколько потребуется для того, чтобы определиться на местности и убедить товарищей по несчастью в том, что они должны быть предельно откровенны.
   - Значит, мы должны быть предельно откровенны с ищейкой, которая висела у нас на хвосте и привела в каменный мешок! - Саша постучал по стене, на которую опирался.
   - Опять двадцать пять. Я тоже попал в этот мешок, и привели меня сюда именно вы - я же за тобой следил. Разве я погнал тебя и Ли... Елизавету Алексеевну среди ночи к этому дому?
   Возразить ни Саша, ни Лизавета не сумели. В комнате повисло тяжелое молчание. Первым заговорил Георгий:
   - Ребята, сами посудите, если бы я вас сюда на посиделки устроил, разве стал бы сам мучиться? Думаете, чтобы выведать у вас ваши незамысловатые тайны, стоит прибегать к таким хитроумным уловкам? Вот уж нет. Вы бы у меня после третьего вопроса зачирикали. Надо уметь спрашивать...
   Лизавета вспомнила университет, военную кафедру и своего преподавателя военного перевода. Ласковый сизоносый полковник умело прятал и хищный, проницательный взгляд умных серых глаз, и обширные познания. Полковник был тертым, битым и лукавым. Он читал им, смешливым легкомысленным студенточкам, азы военного перевода. Несмотря на солдафонские повадки, полковник умело парировал эстетские шуточки и при этом ухитрялся вдалбливать военные термины, принятые в армии США, в хорошенькие головки, увлеченные теориями Морозова, Льва Гумилева и Лотмана или французской косметикой и английскими тряпками. Причем вдалбливал надолго. Лизавета до сих пор могла нарисовать схему организации вооруженных сил потенциального противника. Помнила она и суровый ответ полковника на занятии, посвященном допросам военнопленных. Они прочитали образцы допросов, а потом ехидно поинтересовались, почему, мол, составители учебника так уверены, что пленные будут охотно отвечать. Полковник нахмурился и спокойно сказал: "Ваше дело - перевести вопрос и ответ. А о том, чтобы отвечали, позаботятся другие". И была в его хмуром взоре мрачная мощь и неумолимая сила, свойственная "тому, кто знает и может".
   Нечто подобное читалось и в увещеваниях Фельдмаршала, упорно прощавшего Саше и Лизавете мелкие подковырки и ласково добивавшегося своего.
   - Ребятки, я многое о вас знаю. Знаю, что вы сами запутались в трех соснах, и хочу вам помочь.
   - Мы должны ему верить... - задумчиво произнесла Лизавета. Это был уже не вопрос.
   - Еще чего! - откликнулся более упрямый Маневич.
   - Ребятки, это за вами охотятся, и я должен понять, почему вы понадобились этим недоумкам!
   - Это кто недоумки? Те, кто нас, салажат, и тебя, профи высокой пробы, сюда законопатил?
   - Саша, ты не прав, - интеллигентно ответил Георгий, и снова в его голосе послышался звон булата, того самого булата, который упорно повторяет, что "все возьмет и все его". Он говорил тихо и твердо: - Чтобы отсюда выбраться, я... мы должны знать максимум и не наделать элементарных ошибок. Вы уже непредусмотрительно сунулись не в свое дело... - Георгий заметил, что Саша опять собирается возражать и скандализировать, и чуть повысил голос: - Я знаю, что вы каким-то образом докопались до двойников. Как - не знаю. Мы вообще поначалу думали, что вы в деле с той стороны. Зотов на допросе то и дело повторял, что все журналисты - провокаторы.