Баконина Марианна. Школа двойников (1 и 2 части)

   - Кто "этот"? - Лизавета с трудом продиралась через "тех" и "этих" в Маринином рассказе.
   - Продюсер. - Марина скорчила очаровательную гримаску, призванную показать, каким противным был "этот" продюсер. - Я думала, он при хозяине будет, хоть часок от него отдохнем. Нет, явился!
   - И что?
   - Опять начал говорить комплименты - какой коричневый и гладкий получился его патрон. Он так и сказал - патрон! Причем без него-то не особо церемонился. Так прямо и говорит: вы из нашего ворона - орла сделали! А потом подсел на подлокотник кресла рядом с Ленкой и опять о том же самом: "Как вы его отполировали! Блеск! А на шею что положили?" Сам улыбается нежно-нежно... У меня даже скулы свело. Ленка отвечает - мол, это косметический воск, используется при создании портретного грима или для маскировки явных дефектов. Тот аж взвизгнул от радости. Как будто всю жизнь мечтал гримером стать. И опять расспрашивать начал... - Марина поискала глазами пачку с сигаретами.
   - О чем? - Лизавета, сидевшая ближе к столу, протянула ей коробочку и зажигалку. - О чем он ее расспрашивал?
   - О работе. - Марина держала сигарету очень по-дамски, элегантно и непринужденно. - О том, что такое портретный грим. Как его делают. Про накладки. Когда узнал, опять затрясся. Значит, внешнее сходство не обязательно? Леночка ему все объяснила - про тип лица, про губы, про то, что сходство, вообще говоря, не обязательно. Я тогда еще вспомнила, как она сделала из Ролана Быкова толстяка Хрущева и как это классно получилось.
   - А он что?
   - Совсем приторный стал, за плечи Леночку приобнял, говорит: "Это вы занимались гримом на этом фильме! Я восхищен!" - Марина так произнесла последнюю фразу, что Лизавете сразу вспомнился большой бал у Воланда и крики Бегемота: "Я восхищен, я восхищен!" Ей подумалось, что и продюсер, должно быть, похож на кота - жирного, ласкового и несимпатичного.
   - А зачем ему был нужен этот портретный грим?
   - Бес его знает, - пожала плечами Марина. - Но он несколько раз переспросил: "Вы и портретный грим можете? Любого двойника сделать умеете?"
   - Двойника? - машинально переспросила Лизавета. Это редкое в общем-то слово она слышала слишком часто. И слово теперь казалось ей зловещим. От него веяло замогильным холодом. Лизавета почувствовала, что у нее леденеют ладони. - Он так и сказал - "двойника"?
   - Вот, вот... Ленка молчит, а я и ляпни, что Ленка лучший мастер по портретному гриму в городе, кого хочешь "сделает". Тут продюсер как крыльями захлопает, как закричит, что Леночка - именно тот человек, которого он всю жизнь ищет...
   Марина замолчала, часто моргая глазами. Потом спросила:
   - Значит, это он...
   - Да не знаю я, - Лизавета старалась говорить как можно убедительнее, - и никто не знает. Ведь ни милиция, ни кто другой толком Леночку и не искали. Муж даже не знал, в какую командировку она уехала, мы только вчера Новоситцева нашли. Понимаешь? - с напором спросила Лизавета.
   - Ага, - многозначительно согласилась Марина, а Лизавета продолжала:
   - Я не знаю, но все может быть. Постарайся вспомнить дословно, о чем дальше шла речь. Только точно. - Марина послушно кивнула. - Это очень важно, для Леночки прежде всего.
   - Сейчас, погоди. - Марина смяла окурок в пепельнице и прикрыла рукой глаза. - Он сказал: "Вы тот самый человек, которого я давно ищу!" Леночка промолчала, нам этот продюсер вообще не нравился. Тогда он повторил: "У меня для вас есть работа, хорошая, денежная". - Марина остановилась и облизнула пересохшие губы. - Я не могу ручаться, что повторяю дословно, но смысл был такой. Леночка ответила, мол, денежная работа понятие растяжимое и все зависит от того, что надо делать. Он сказал: "Конечно, конечно, договоримся", - и ушел.
   - Это все? - Лизавета пристально смотрела на гримершу.
   - Все... - Та опять потянулась к сигаретам. - Вроде все...
   - Видишь, мы не знаем, что случилось. А чтобы Леночке не повредить, надо действовать очень осторожно. И никто ни о чем не должен знать. Тут все зависит о тебя... Ты, по сути, видела ее последней.
   - Я понимаю...
   - И еще вопрос. Что он сказал, когда уезжал с Леночкой? Они когда уехали?
   - Часа через два после этого разговора. Что он говорил? Да ничего, я его и не видела. Леночка прибежала, засобиралась, все повторяла, что такая халтура бывает раз в жизни. Видно, он ей что-то пообещал. Я согласилась ее отпустить. Там и работы оставалось всего ничего - актрису попудрить...
   - Больше тебе этот продюсер не звонил? - Лизавета старалась не упустить ни одной подробности. Марина отрицательно покачала головой:
   - Нет, и вообще он "продюсер" только по названию, нас Новоситцев нанимал.
   - Как ты думаешь, сколько он ей заплатил?
   - Не знаю. - Марина сделала большие глаза. - Честно не знаю. Тут как кто договорится. Я даже не представляю, сколько Леночке платил Новоситцев! - Лизавета была убеждена, что гримерша говорит правду: западная манера хранить в секрете собственные гонорары прижилась у нас на удивление быстро.
   - Вроде все. Ты понимаешь, что если кто-то узнает о нашем разговоре, то этот продюсер уйдет в подполье и мы ничего не выясним про Леночку?
   - Понимаю, что я - маленькая? - возмутилась Марина.
   - Все зависит от тебя - никому, ни одной живой душе!
   Люди любят, когда от них зависит "все", и Марина охотно согласилась хранить тайну, даже от соседок по гримерке.
   - Ясно. Значит, договорились - никому...
   - Да что ты, как рыба... - На том они и распрощались. Но Лизавета знала, что о командировке в Выборг и отъезде Леночки с продюсером Новоситцева в гримерке и костюмерной узнают практически немедленно. Иначе на телевидении не бывает. Здесь секрет - это то, о чем рассказывают не всем подряд, а только десятку особо близких друзей. Зато была надежда, что каждого посвященного Марина предупредит и до продюсера разговоры не долетят. А остальные - пусть болтают. Телевидение - это на семьдесят восемь процентов слухи и сплетни.
   Проводив Марину, Лизавета осталась в кабинете одна - вернее, наедине с угрызениями совести. Не прошло и двадцати четырех часов, как она дала слово не заниматься всяческими расследованиями. Сие "чудище зубасто" терзало ее довольно сильно, и она утешила себя в стиле Скарлетт О'Хара: "Я подумаю об этом позже". Лизавете нравился придуманный героиней "Унесенных ветром" способ вступать в сделку с собственной совестью. Сама Скарлетт ей тоже нравилась. Чуть ли не первая героиня-одиночка... Эгоистка, умевшая сражаться за жизнь, свою и близких, пуская в ход зубы, ногти и кремниевые ружья... Ее оружием были кокетство и ложь. Но она же и доказала: отчаянная жажда жизни, приправленная не менее отчаянным себялюбием, - вовсе не отрицательные качества.
   Пишущая домохозяйка Маргарет Митчелл нанесла сокрушительный удар по ханжеским идеалам: любить жизнь не стыдно. Только те, кто любят жизнь, могут выжить при любых обстоятельствах. И выживают, и помогают выжить другим.
   Лизавета еще раз повторила заветные слова "Я подумаю об этом позже" и стала собираться домой.
   ДАЙ СПИСАТЬ
   На столе в кабинете Саши Маневича стоял красивый новый диктофон, его гордость и радость. Мощная машинка, которая могла ловить звук даже через карман куртки. Лизвета и Саша только что отслушали полную запись весьма плодотворной беседы.
   Свой разговор с продюсером Новоситцева Саша Маневич записал на диктофон, потому что у него не было другого выхода. Он хотел иметь в руках материальный итог беседы, которой добился с таким трудом. Сначала Саша, позвонив по телефону, попытался сразу же договориться о съемках. Он пространно рассуждал о технологии предвыборной борьбы, о том, как важно именно сейчас рассказать зрителям о роли выборных организаторов-профессионалов, об имиджмейкерах, а лучший пример - именно его собеседник, Олег Целуев.
   Целуев стойко сопротивлялся. Прямо как боец из маки - так французские партизаны отбивались от вопросов гестаповцев.
   - Представляешь, изображал из себя идейного борца с телевидением и притворялся, что не выносит даже вида камеры! - Саша уже полчаса расписывал Лизавете, с каким трудом он пробился к этому человеку. - Делал вид, что общение с прессой вызывает у него аллергию.
   Саше это показалось подозрительным. Лизавете тоже. Такая камеробоязнь для этой публики вообще-то не типична. Торговцы воздухом, а политическая реклама - призрачный товар, обычно рады-радешеньки заполучить бесплатный эфир, рады хоть как-то засветиться на телевидении или в газетах. Господин Целуев отстаивал свое право на приватный бизнес с яростью хорька, попавшего в капкан. Лапу собственную отгрыз бы, лишь бы отделаться. Саша гордо выпрямился:
   - Однако я сумел уговорить его. Сошлись на том, что он просто меня проконсультирует. Так сказать, поможет репортеру, теряющемуся в дебрях предвыборного бизнеса. - Маневич простодушно ухмыльнулся. - Я его задавил занудством!
   Саша умел прикидываться недалеким и упорным занудой. В таких случаях он даже говорить начинал не то с брянским, не то с орловским прононсом, хотя родился в Ленинграде и обычно речь его была чистой и грамотной.
   - Самое интересное, что, скорее всего, реклама его и вправду не волнует. Иначе он нашел бы офис в другом районе. А то - дворы, дворы... Я заподозрил неладное, еще когда Целуев объяснял, как его найти. Второй двор, направо, маленькая железная дверь в стене, три звонка, два притопа. Продавец иллюзий не имеет права обитать в бедности - у него никто ничего не купит. Но мне-то что? Пусть хоть в канализации сидит.
   Маневич с трудом нашел заветный двор, "три звонка, два притопа" сработали, и Саша оказался в низенькой прихожей. Впустила его хорошенькая пухленькая секретарша в черном, очень деловом костюме. Вежливо его поприветствовала и пригласила присесть - мол, Олег Кириллович пока еще занят. Саша послушно устроился в бархатном кресле и по старой "разведчицкой" привычке - он считал репортера чем-то вроде секретного агента - начал осматриваться.
   В спрятанной от людских взоров конторе политического продюсера-имиджмейкера бедностью и не пахло. Целуев превратил занюханную дворницкую в филиал западноевропейского бизнес-эдема: стены обиты панелями, дубовыми или под дуб, навесной потолок из коричневых реечек превращал недостатки посещения в достоинства - казалось, что низкий потолок спроектирован специально для пущего уюта. Бордовые шторы на окнах, бархатные диваны и кресла вдоль стен, журнальные столики неправильной формы. Все вместе производило впечатление и работало на имидж - здесь нет места бюрократии и бумаготворчеству, здесь работают с человеческими эмоциями.
   Саша прождал с четверть часа, хотя пришел за две минуты до назначенного времени. Целуев, наверное, хотел намекнуть, что навязчивый журналист отнимает у него драгоценные деловые минуты. На Маневича такие трюки не действовали. Как только толстушка секретарша пригласила его войти, он щелкнул кнопкой упрятанного в карман диктофона и, радостно улыбаясь, вошел в кабинет создателя политических грез.
   Олег Целуев выглядел совсем молодым человеком, ему можно было дать и тридцать, и двадцать пять, и даже двадцать, чему способствовали довольно длинные светло-русые волосы, аккуратно подстриженные и уложенные при помощи парикмахерской пенки, возможно, оттеночной. Он смотрел на мир светло-зелеными, широко раскрытыми глазами и улыбался. Саша про себя назвал его улыбку "оскалом профессионального банщика". По сути, Целуев и был банщиком, умеющим отмывать темные репутации заказчиков и доводить их до полного политического блеска.
   "Здравствуйте, молодой человек. - Приветствуя гостя, господин Целуев встал, предоставив Саше возможность разглядеть его неприметно безупречный костюм и столь же безукоризненную белую, с едва различимой голубенькой полоской, рубашку. - Сожалею, что не смогу уделить вам много времени".
   - Он выставил меня ровно через пятнадцать минут, - рассказывал Лизавете рассерженный Маневич. - Весь такой лощеный-лощеный, не удивлюсь, если голубой. И ни на один вопрос толком не ответил. Я уж его и так, и эдак - у него все или коммерческая тайна, или специфика, которую нет смысла раскрывать перед профанами.
   Они прослушали кассету два раза. Действительно, Олег Кириллович продемонстрировал редкостное умение нанизывать слово к слову в разговоре ни о чем.
   - Ты просто не подготовился к интервью, - сказала Лизавета после второго прослушивания. - Понесся к нему, как козлик угорелый, не зная ни о его контракте с Леночкой, ни о том, что он ее увез.
   - Я же на разведку ходил, - надулся Саша. - Да и ничего бы это не дало. Я ведь его прямо о Леночке спросил, а он что? Сначала вздрогнул, как испуганная кляча, говорит "не помню...". Потом вспомнил, сказал, будто увез ее, чтобы она попудрила для съемок доверенное лицо этого... московского олигарха. Якобы у него заказ на съемки анонса. Ну ты знаешь, олигарх скоро у нас появится, приезжает на какой-то автопробег. Вот они и делают раскрутку.
   - И что это нам дало?
   - Две вещи. Мы знаем, что он лжет, и мы знаем, что он боится. Когда я выходил, остановился в приемной - попрощаться с секретаршей, - а у нее на столе сразу селектор заверещал. И этот деятель нервно так, с матерком, просит пригласить какого-то Спурта. Или Спрута.
   - Ты мне этого не рассказывал раньше... - с подозрением сказала Лизавета. Саша, как человек увлекающийся, мог прифантазировать две-три детали, чтобы его визит не выглядел таким уж бесполезным.
   - Я не разобрал. Секретарша сразу убрала громкую связь. Я тут же нагнулся - якобы завязать шнурки, чтобы не маячить у нее на глазах. А она односложно отвечает: "Хорошо, Олег Кириллович", "Да, Олег Кириллович", "Он еще вчера звонил и просил передать, что концы вычищены". Главное, эта девчонка такая чинная, прямо пионерка-отличница, а от его "ядрить тебя в корень" даже не покраснела. Со мной-то он аристократа разыгрывал...
   - Факт, конечно, прискорбный и примечательный, - Лизавета прикусила губу, - но нам он ничего не дает.
   - Почему это? - живо возразил Саша, не любивший признавать собственные промахи. - Он начал искать этого Спрута сразу после того, как я его спросил про Леночку. Да и смутился он очень, врал, что не знает ее. Не так уж сложно проверить все, что он там наговорил.
   - Возможность проверить его правдивость... - задумчиво произнесла Лизавета. - Этим займешься ты... Выясни, были ли в тот день съемки, снимался ли этот помощник олигарха у Целуева и так далее, не мне тебя учить...
   - Это точно, - удовлетворенно хмыкнул Маневич. - Я еще и Спрута поищу. А что будешь делать ты?
   - Болтать по телефону и пить кофе, - честно ответила Лизавета. Поговорю с коллегами твоего Целуева, он же сказал, что окончил наш университет. А насчет Спрута-Спурта меня гложут сомнения. Может, это вообще не человек, а какой-нибудь рекламный прием - ускорение перед финишем...
   - Ага, и этот прием уже докладывал, что концы вычищены! - Маневич встал и решительно затолкал диктофон в карман. - Ладно, пойду наводить справки насчет олигарха...
   Коллегу и к тому же однокурсницу Целуева Лизавета нашла прямо на студии. И даже договорилась попить с нею кофе - в студийной кофейне, которую еще в эпоху застоя окрестили кафе "Элефант". Наверное, потому, что телевизионная публика ходила в кафе не только и не столько для того, чтобы перекусить (конечно, попадались и такие оригиналы, но их было крайне мало). В основном в кофейню ходили, чтобы свободно общаться и, уподобившись Штирлицу, отдохнуть от работы в тылу врага. Ведь бойцы идеологического фронта все, как один, были либералами и вольнодумцами. А в кофейне можно было вести разговоры о вольности, недопустимые на рабочем месте. Теперь вольнодумство практикуется без отрыва от производства, назначение кафе изменилось, а название осталось.
   Лизавета вошла в "Элефант" и огляделась. Все как всегда. Как и должно быть в кофейне на Петербургском телевидении в половине восьмого вечера. За дальним угловым столиком тесной кучкой сгрудились и гомонят операторы, на столе перед ними - бутылка водки и недопитые стаканы с кофе. Суровая действительность (сок в кофейне бывает не каждый день) научила их запивать водку напитком из солнечных аравийских зерен. За соседним столом пьет чай очень красивая дикторша. Строгая, подтянутая, аккуратная - в кафе, обставленном столами и стульями, крытыми убогим советским пластиком, с обгрызенным стаканом в руке, она кажется инопланетянкой или, по крайней мере, иностранкой. Поодаль пьют свой вечерний кофе бухгалтер и экономист.
   Лизавета подошла к строгой дикторше.
   - Привет. Нашу социологиню не видела?
   - Бог миловал, - пожала плечами дикторша.
   Когда-то социологическая служба Петербургского телевидения, получив заказ руководства, с цифрами в руках доказала, что иметь в штате такое старомодное явление, как дикторы, объявляющие программу передач, не просто не выгодно, а стыдно. Потом социологи представили рейтинг дикторов, и красавице досталось последнее место. С той поры прошло уже немало времени, но она по-прежнему не жаловала социологов.
   Лизавета взяла кофе и устроилась рядом с дикторшей.
   - А еще какие новости?
   - Уволят нас всех в ближайшее время... Уже "наследнички" приходили осматривать помещение.
   - Ерунда. - Лизавете не хотелось ее утешать.
   - Как сказать, может, я к вам перейду...
   - Ты же не любишь суету и беспорядок...
   - Придется полюбить.
   Внезапно дикторша выпрямила спину и растянула губы в улыбке. Лизавета сразу поняла, что пришла социологическая гранд-дама, с которой у нее и была назначена встреча в кофейне.
   - Здравствуйте, Лиза... Здравствуйте, Леночка...
   Студийный социолог была молодой женщиной. Тем не менее многие называли ее гранд-дамой или весомым специалистом. Она и выглядела весомо - минимум центнер живого веса плюс острый как бритва ум, густой бас и супермодная одежда. Она не боялась носить велосипедные трусы, бархатные леггинсы, мини на грани дозволенного и прозрачные блузки. Спокойно говорила художественному руководителю студии и любым шеф-редакторам все, что она думает об их грандиозных проектах. Виртуозно материлась и артистично составляла убедительные докладные записки, в которых подвергала сомнению разнообразные начинания и громила все и вся. Словом, она действительно была социологом.
   - Ты хотела меня видеть? Редкий случай. Сейчас кофе возьму. Социологиня уплыла к буфетной стойке и вскоре вернулась с чашкой кофе и тарелкой, перегруженной пирожками и бутербродами. Чрезмерный вес представительницы самой модной науки на телевидении не был связан с болезнью, его причина коренилась в жизнелюбии и обжорстве гранд-дамы.
   - Пойду, пожалуй. - Вечно сидящая на диетах дикторша скоренько допила свой чай и удалилась.
   - Я хотела бы кое-что выведать, Людмила Андреевна, - сразу призналась Лизавета. С умной женщиной лучше играть в открытую. - Вы же факультет психологии заканчивали году в восемьдесят восьмом?
   - Где-то так... - хмыкнула гранд-дама.
   - Значит, должны знать некоего Целуева... - Лизавета произнесла фамилию политического продюсера очень вкрадчиво.
   - Кто же не знает старика Целуева! - рассмеялась социологиня. Ее смех, отдаленно напоминающий грохот волн, разбитых волнорезом, произвел сильное впечатление на операторов.
   Они замолчали, на минуту забыв о своих творческих горестях, подвыпившие операторы всегда погружаются в невеселые разговоры о собственных загубленных и упущенных возможностях: кого в Голливуд приглашали, за кем Параджанов охотился, звал снимать "Цвет граната", за кем Тарковский...
   В наступившей тишине следующую фразу социологини услышали все:
   - Целуев - это тип!
   - В каком смысле?
   - Цельный человек, всегда знающий, чего он хочет и как именно этого "чего" можно добиться. Он учился на нашем курсе. Маяком был, образцом. Комсорг, отличник, активист. Женился на дочке секретаря обкома, правда, не первого. В аспирантуру прошел на "ура", диплом защищал по социальной психологии, но потом переметнулся на кафедру психологии политической, что позволило ему впоследствии стать преуспевающим консультантом. Открыл какую-то фирму. А почему нет? Знакомства тестя плюс модная специальность... - Социологиня погрустнела. - Так чем же тебя заинтересовал этот красавчик?
   - Он занимается предвыборной кампанией одного человечка. - Лизавета предпочитала говорить правду, когда могла.
   - Да, да, я слышала, - закивала Людмила Андреевна, - мне Игорек говорил.
   - Игорек? - переспросила Лизавета.
   - Его лучший друг по университету, а теперь злейший враг...
   - Вот как? И что случилось?
   - Понятия не имею. Я не уточняла. Знаю только, что Олежек способен на все, а Игорь его конкурент...
   - В смысле?..
   - Тоже зарабатывает предвыборными и политическими консультациями, он меня как-то нанимал для социологического обеспечения проекта. Там ходят хорошие деньги. - Гранд-дама погрустнела еще больше, уголки пухлых губ опустились, из обширной груди вырвался тяжкий вздох. - У нас, считай, весь курс на научной политике кормится. Или наукообразной. - Телевизионный социолог умела быть честной, когда это не угрожало ее собственному благополучию.
   Лизавета была довольна собой - именно на такую информацию она и рассчитывала, раскапывая старые связи господина Целуева. Телефон Игорька Людмила Андреевна помнила наизусть.
   - Его компания называется "Перигор", двести тридцать четыре - сорок пять - шестьдесят семь.
   - "Перигор"? - удивилась Лизавета. - Он имеет какое-то отношение к этой старой французской провинции?
   - Я тоже сначала не поняла, что это тонкий намек на знаменитого выходца из Перигора, Шарля Мориса де Талейрана...
   Лизавета чуть не поперхнулась кофе.
   - Он выбрал имя великого политика, умудрившегося послужить и директории, и Наполеону, и Людовику, причем в одном и том же качестве... Очень грамотно. Должно понравиться нашим политикам... Если они, конечно, разберутся...
   - Политикам можно разъяснить, - подхватила социологиня. - За что ты мне нравишься, так это за умение быстро соображать. Ну и за образованность...
   - Что есть, то есть. Только образованный человек может оценить знания ближнего... - не стала скромничать Лизавета.
   - Хотела бы я знать, почему тебя волнует Целуев... - Ответа социологиня не дождалась и на прощание пропела: - Подловить его трудно, он тоже умный и образованный.
   - Поживем - увидим, - самоуверенно бросила Лизавета и отправилась к себе - дозваниваться до основателя фирмы имени ударника дипломатического труда Шарля Мориса де Талейрана-Перигора.
   Впрочем, на кнопки аппарата она давила напрасно. Номер 234-45-67 молчал. Видимо, "перигорцы" жили по европейским обычаям - в восемь вечера в их конторе уже никто не подходил к телефону.
   ПЕРВАЯ ШПАРГАЛКА
   Петербург прекрасен в любое время года. Разумеется, для тех, кто понимает. И для тех, кто может любоваться редким простором площадей, проспектов и даже боковых улиц, гармонией фасадов и державной красотой дворцов и памятников, не обращая внимания на пыльные бури летом, несвойственные морскому климату города, и очень даже свойственные метели зимой.
   Утро выдалось солнечным, и имперская столица, построенная для того, чтобы блистать, заулыбалась всеми своими бесчисленными ртами - даже такими, которым улыбаться вовсе не полагается: чугунными щербинами поваленных оград, пробоинами в дворцовых окнах, дырами в стенах домов и провалами мостовых. Впрочем, щербины, дыры и провалы - это частности, а если не обращать внимания на частности, в остальном все было хорошо.
   Солнце - самый большой во Вселенной сторонник равенства - радовало богачей и бедняков, эмансипированных дам и настроенных на домострой мужичков, сплетничающих старух и хулиганистых мальчишек.
   Сославшись на солнечную погоду, директор компании "Перигор" Игорь Кокошкин предложил Лизавете прогуляться, а заодно и побеседовать. Когда она позвонила в компанию имени Талейрана и спросила господина Кокошкина, тот подошел моментально. Он словно ждал ее звонка. Едва Лизавета представилась, тут же закричал "Да, да, конечно, знаю", немедленно согласился встретиться и даже не спросил, зачем он вообще нужен ведущей теленовостей. В целом, вел себя как очень отзывчивый товарищ, прямая противоположность своему другу, буке и забияке Целуеву.
   Лизавета появилась на углу Восстания и Невского точно в срок, в половине одиннадцатого. Господин Кокошкин уже поджидал ее.
   Он действительно не походил на коллегу и приятеля. Высокий, плотный шатен, некрасивый, с грустными глазами бассета, косолапый и неуклюжий в своем мешковатом костюме, будто специально сшитом "вне моды, вне времени и вне страны". Но абсолютными антиподами они с Целуевым не были. Обаятельная улыбка и проникновенный, заглядывающий в душу взгляд - вот что выдавало в двух товарищах представителей одного клана.
   - А вы в жизни гораздо обаятельнее, чем на экране. И не такая злючка, - начал профессиональный психологический разбор консультант по политике. Почему вы столь неулыбчивы в эфире, столь сосредоточены на том, о чем говорите?
   - А на чем я должна сосредотачиваться - на подсчете пролетающих гусей?
   У них были разные профессии. Консультант "вскрывал" собеседника ласково и с подходцем, мог не спешить, Лизавета же, привыкшая к вечной диктатуре эфирного дефицита времени, действовала напрямик, резко, чаще всего нелицеприятно.