Страница:
Государь! Каким именем назову свою прошедшую жизнь? Растраченная в химерических и бесплодных стремлениях, она кончилась преступлением. Однако я не был ни своекорыстен, ни зол, я горячо любил добро и правду и для них был готов пожертвовать собою; но ложные начала, ложное положение и грешное самолюбие вовлекли меня в преступные заблуждения; а раз вступивши на ложный путь, я уже считал своим долгом и своею честью продолжать его донельзя. Он привел и ввергнул меня в пропасть, из которой только всесильная и спасающая длань Вашего величества меня извлечь может.
Стою ли я такой милости? На это я могу сказать только одно: впродолжение восьмилетнего заключения, а особливо в последнее время я вынес такие муки, которых прежде не предполагал и возможности. Не потеря и не лишение житейских наслаждений терзали меня, но сознание, что я сам обрек себя на ничтожество, что ничего не успел совершить в жизни своей кроме преступления, не сумев даже принести пользу семейству, не говоря уже о великом отечестве, против которого я дерзнул поднять крамольно бессильную руку; так что самая милость царская, самая любовь и нежные попечения моих родителей обо мне, ничем мною не заслуженные, превращались для меня в новое мучение: я завидовал братьям, которые делом могли доказать свою любовь матери, могли служить Вам, государь, и России. Но когда по призыву царя вся Русь поднялась на соединенных врагов; когда вместе с другими ополчились я мои пять братьев и, оставив старую мать и малолетние семьи, понесли свои головы на защиту родины,- тогда я проклял свои ошибки и заблуждения и преступления (Слова ошибки и заблуждения и преступления" подчеркнуты красным карандашом в оригинале (вероятно царем).),1 осудившие меня на постыдное, хотя и принужденное бездействие в то время, когда и я мог бы и должен бы был служить царю и отечеству; тогда положение мое стало для меня невыносимо, тоска овладела мною и я молил одного: или свободы, или смерти.
Государь! Что окажу еще? Если бы мог я сызнова начать жизнь, то повел бы ее иначе; но - увы!- прошедшего не воротишь! Если бы я мог загладить свое прошедшее делом, то умолял бы дать мне к тому возможность: дух мой не устрашился бы спасительных тягостей очищающей службы: я рад бы был омыть потом и кровью свои преступления. Но мои физические силы далеко не соответствуют силе и свежести моих чувств и моих желаний: болезнь сделала меня никуда и ни на что негодным. Хотя я еще и не стар годами, будучи 44 лет, но последние годы заключения истощили весь жизненный запас мой, сокрушили во мне остаток молодости и здоровья: я должен считать себя стариком и чувствую, что жить мне остается недолго 2. Я не жалею о жизни, которая должна бы была протечь без деятельности и без пользы; только одно желание еще живо во мне: последний раз вздохнуть на свободе, взглянуть на светлое небо, на свежие луга, увидеть дом отца моего, поклониться его гробу и, посвятив остаток дней сокрушающейся обо мне матери, приготовиться достойным образом к смерти.
Пред Вами, государь, мне не стыдно признаться в слабости; и я откровенно сознаюсь, что мысль умереть одиноко в темничном заключении пугает меня, пугает гораздо более, чем самая смерть; и я из глубины души и сердца молю Ваше величество избавить меня, если возможно, от этого последнего, самого тяжкого наказания.
Каков бы ни был приговор, меня ожидающий, я безропотно заранее ему покоряюсь как вполне справедливому и осмеливаюсь надеяться, что в сей последний раз дозволено мне будет излить перед Вами, государь, чувство глубокой благодарности к Вашему незабвенному родителю и к Вашему величеству за все мне оказанные милости.
Молящий преступник
Михаил Бакунин. 14 февраля 1857 года3.
No 593.-Впервые опубликовано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 342-346). Оригинал находится в "Деле" о Бакунине, ч. III, лист 3 cл. Одно время он был выкраден оттуда одним "ученым", но когда я в 1919 году при изучении "Дела" обнаружил сей высоко-профессорский подвиг, документ был у "исследователя" отобран и помещен на место. При этом документе имелась еще какая-то "Записка", но она у похитителя найдена не была и содержание ее остается поэтому неизвестным.
Теперь Александр II мот торжествовать: он добился унижения своего врага, заставил его заговорить покаянным языком, назвать себя преступником, отречься от своего прошлого и даже "Исповедь" признать документом, написанным в чаду революционного увлечения. Царь поверил в искренность бакунинского покаяния, вернее решил, что ему удалось морально убить своего пленника и вырвать из него революционное жало навсегда. До тех пор упорно отказывавшийся облегчить положение своего узника, Александр II на сей раз смилостивился и, хотя не согласился полностью удовлетворить просьбу Бакунина и отпустить его к родным, согласился заменить ему одиночное заключение в крепости ссылкою в Сибирь на поселение.
1 Александр II в бытность свою наследником читал с разрешения отца "Исповедь" Бакунина и, если верить рассказу Бакунина в письме к Герцену от 8 декабря 1860 г. по поводу просьбы, поданной его матерью на имя Горчакова, не усмотрел в ней действительного раскаяния (по своему он был впрочем прав). Бакунин видимо об этом знал со слов родных на свиданиях и потому постарался здесь как бы опорочить свою "Исповедь", дабы тем вернее обмануть царя насчет серьезности его нынешнего раскаяния.
2 Чувствовал ли это действительно Бакунин, мы не знаем, но после того он прожил еще около 20 лет.
3 На прошении Бакунина Александр II 19 февраля написал: "Другого для него исхода не вижу, как ссылку в Сибирь на поселение". На следующий день, 20 февраля, Долгоруков, сообщив коменданту крепости о решении царя, поручил ему объявить о сем Бакунину, предложив ему или воспользоваться даруемою милостью или остаться в крепости на прежнем основании. Нечего и пояснять, что Бакунин предпочел ссылку одиночному заключению, о чем свидетельствует документ, печатаемый следующим номером.
No 594. - Письмо князю В. А. Долгорукову.
(22 февраля 1857 года.) [Шлиссельбургская крепость.]
Ваше сиятельство!
С благоговением принимаю милость государя и покоряюсь его решению, которое если и не вполне соответствует безумным надеждам и желаниям больного сердца, однако далеко превосходит то, чего я благоразумно и по справедливости ожидать был вправе. Не знаю, долго ли плохое здоровье и одряхлевшие силы позволят мне выдержать новый род жизни; но сколько бы мне суждено ни было еще прожить, и как бы тесен ни был круг, окончательно мне предназначенный, я постараюсь доказать всею остальною жизнью своею, что при всей великой грешности моих заблуждений, несмотря на важность преступлений, мною совершенных (Эти слова кем-то подчеркнуты карандашом в экземпляре, переписанном для Александра II.), во мне никогда не умирало чувство искренности и чести. Из глубины сердца приношу Вашему сиятельству благодарность за великодушное и скорое ходатайство, вследствие которого я по милости царской все-таки умру не в тюрьме, а на вольном воздухе, хоть и умру в одиночестве.
Теперь же, надеясь на человеколюбивое снисхождение Ваше, мне вновь столь живо доказанное, осмелюсь ли приступить к Вашему сиятельству с новою и последнею просьбою?
Почти без всякой веры в возможность успеха решаюсь однако просить о позволении заехать по дороге в Сибирь в деревню матери, расположенную в 30 верстах от города Торжка в Тверской губернии, - заехать на сутки или даже хоть на несколько часов, чтобы там поклониться гробу отца и обнять в последний раз мать и все семейство дома. Я чувствую, сколь просьба моя неправильна, и сколь просимая мною милость будет противоречить установленному порядку; но ведь для царя все возможно, а для меня, хоть и не заслуживающего столь чрезвычайной милости, она будет огромным и последним утешением. Мне кажется, что, побывав хоть одну минуту дома, я наберусь там доброго чувства и сил на всю остальную невеселую жизнь.
Если же это невозможно, то не будет ли мне разрешено увидеться и провести день со всем наперед о том предуведомленным семейством проездом в Твери? Мать стара, и ей трудно, да к тому же теперь было бы и слишком грустно ехать в Петербург; а между сестрами и братьями есть пять человек 1, с которыми я не видался со времени моего злополучного отъезда за границу, т. е. с 1840 года. Невыразимо тяжко было бы мне ехать в Сибирь, не повидавшись с ними в последний раз.
Наконец еще прежде этого свидания в Торжке или в Твери не дозволено ли мне будет увидеться с теми же братьями, которые будут находиться в Петербурге? 2 Я бы попросил их о снабжении меня некоторыми необходимыми вещами на дорогу и на первое время жительства. На мне нет никакой одежды; нового я, разумеется, не шил, а те из старых платьев, которые устояли против восьмилетнего разрушения, уже нисколько не соответствуют моему настоящему социальному положению.
Теперь мне остается только просить Ваше сиятельство положить к подножию престола его величества выражение тех искренних и глубоких чувств, с которыми я принимаю его царскую милость, а Вам самим изъявить сожаление о том, что мне никогда не будет суждено доказать Вашему сиятельству свою благодарную и почтительную преданность.
Михаил Бакунин. 22 февраля 1857 года3.
No 594.-Впервые опубликован в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 346-347). Оригинал находится в "Деле", ч. III, лист 19-20.
1 Тут какая-то неточность. Всех братьев и сестер Бакуниных было 11 человек; из них Любовь и София умерли. Из остальных Бакунин виделся в тюрьме с четырьмя (Николаем, Татьяною, Павлов и Алексеем). Оставались четыре, с которыми он не видался: Варвара (да и то он видал ее за границею), Александра, Илья и Александр. Бакунин по рассеянности видимо и себя засчитал в это число; иначе никак нельзя понять, как у него получилось пять вместо четырех.
2 Эта просьба была удовлетворена, и Бакунину дано было свидание с братом Алексеем и кузиной E. M. Бакуниной.
3 Несмотря на то, что просьбы Бакунина выходили за пределы того, что тогда дозволялось, особенно тяжким государственным преступникам, они все же были удовлетворены. 5 марта 1857 г. Бакунин был перевезен из крепости в Третье Отделение, здесь получил свидание с братом и кузиной. 8 марта отправлен из Петербурга в вагоне III класса, переделанном из товарного, с поездом из порожних вагонов. В Осташкове он пересел с конвоем (поручик Медведев и два жандарма) на почтовую телегу, на которой и доехал в Прямухино, где ему дозволено было провести сутки.
No 595. - Письмо брату Алексею.
(23 февраля 1857 года.) [Шлиссельбургская крепость.]
Любезный Алексей!
Третьего дня я получил через здешнего коменданта от князя Долгорукова объявление о том, что государь император, тронутый моим раскаянием и снисходя на мою просьбу1, всемилостивейше изволил смягчить мое наказание заменою крепостного заключения ссылкою на поселение в Сибирь, предоставляя мне однако право оставаться на прежнем основании в крепости. Я, разумеется, принял высочайшую милость с глубокою благодарностью, ибо вижу в оной действительное и большое облегчение своей участи. Одно меня печалит глубоко: с маменькою и с вами мне придется проститься навеки; но делать нечего, я должен безропотно покориться судьбе, мною самим на себя накликанной. Теперь у меня остается одно желание: увидеться со всеми вами в последний раз и проститься с вами хорошенько. Надеюсь, что ты получишь это письмо довольно во время, чтоб успеть присоединить свою просьбу о том к моей просьбе; надеюсь также, что мне дозволено будет проститься с гатей милой и героической монашенкою, с сестрою Катей (Екатерина Михайловна.) Бакуниной 2. Не огорчайся, Алексей, и если маменька и сестры будут слишком горевать обо мне, утешь их: там, на просторе, мне будет лучше.
Твой
M Бакунин. 1857 года. 23 февраля3.
No 595. - Впервые опубликовано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 348).
1 Мы видим, что от родных, в частности от брата Алексея, Бакунин не собирался скрывать, что смягчение его участи было вызвано его раскаянием и прошением на имя царя. Но от других, как мы увидим из сибирской переписки его с Герценом, Бакунин до конца жизни старался утаить обстоятельства, с которыми связано было его освобождение из крепости.
2 Как мы знаем, ему разрешено было перед отъездом из Петербурга свидеться и с Алексеем и с E. M. Бакуниной.
3 Письмо это было почему-то задержано в Третьем Отделении и находится в "Деле" о Бакунине, ч. III, лист 17.
No 596. - Подписка М. А. Бакунина.
Изъясненное в повелении его сиятельства князя Долгорукова от 4 марта 1857 года за No 520 комендантом Шлиссельбургской крепости мне объявлено, в чем и даю сию подписку.
Михаил Бакунин. 1857 года. 5 марта.
No 596. - Опубликовано в "Материалах", I, стр. 427. Оригинал находится в "Деле", ч. 111, л. 38.
Эта расписка Бакунина вызвана объявлением ему о тех мерах, какие приняты были по приказу Третьего Отделения в связи с отправкою его в Сибирь, и о порядке его следования туда. Порядок этот изложен в особом документе, находящемся в "Деле" о Бакунине, ч. III, л. 24-25. Там же (л. 37) имеется и рапорт коменданта крепости от 5 марта, в котором сообщалось о взятии с Бакунина прилагаемой расписки и о снабжении его теплою одеждою (кроме собственной ему были даны шинель, теплые сапоги и фуражка, каковые по миновании надобности надлежало возвратить в крепость), а затем присовокуплялось: "Улучшившееся ныне его здоровье не препятствует ныне же к отправлению его в путь, тем более что перемена жизни с движением и свежестью воздуха при не столь быстрой езде послужит, полагаю, даже некоторому улучшению его здоровья". Этот рапорт доложен был царю, который ревниво следил за каждым шагом своей жертвы.
В тот же день Бакунин был вывезен из крепости.
No 597.-Расписка.
Из данных моим семейством господину поручику Медведеву, на мое употребление, пятисот рублей серебром издержано на мои потребности по сие время сто тридцать (130) рублей серебром.
Михаил Бакунин.
27-го марта-1857-го года.
No 597. - Печатается впервые. Оригинал находится в Прямухинском архиве.
В Прямухине Бакунин пробыл сутки, был мрачен, молчалив, почти ни с кем не разговаривал и большую часть времени провел за игрой в дурачки с нянюшкою Ульяной Андреевной. 28 марта он был доставлен жандармским поручиком Медведевым в Омск и по распоряжению ген.-губ. Западной Сибири генерала Гасфорда поселен в Кийском округе Томской губернии. При доставлении в Омск при Бакунине имелось 370 рублей, оставшихся у него от данных ему родными 500 рублей ("Дело", ч. III, лл. 48-52).
Гасфорд, Густав Христианович (1794-1874) - русский военный деятель немецкого происхождения, российский подданный с 1833 года. Окончил Институт корпуса путей сообщения, участвовал в войнах 1812, 1813-1815; с 1829 участвовал в кавказской войне, в 1831 в войне против Польши; в 1833 был в Молдавии помощником П. Киселева, поддерживавшего султана против Египта. С 1840 генерал-лейтенант; участвовал в интервенции против венгерской революции в 1849. В январе 1851 назначен генерал-губернатором Западной Сибири и командующим отдельным сибирским корпусом. Произведен в генералы от инфантерии. В 1861 назначен членом Гос. Совета, но ушел оттуда по болезни. Был членом Академии Наук, Вольного экономического и Географического обществ.
No 598. -Письмо князю В. А. Долгорукову. (29 марта 1857 года.)
Ваше сиятельство!
Пользуясь отъездом поручика Медведева, беру смелость писать к Вам еще раз для того, чтобы в последний раз благодарить Ваше сиятельство за могучее ходатайство, спасшее меня от крепостного заключения, и за то великодушное снисхождение, которое я имел счастие испытать впродолжение моего кратковременного пребывания в Третьем Отделении и которое сопутствовало мне до самого Омска в лице поручила Медведева. Не мне отзываться и рассуждать об офицерах, подчиненных Вашему сиятельству, но не могу умолчать о том, до какой степени я был тронут добродушным и внимательным обхождением поручика Медведева, который умел соединить строгое исполнение возложенного на него долга с столь благородною деликатностью, что я, вполне сознавая свою зависимость от него, ни разу не имел случая ее почувствовать. В назначении его моим сопутником в Сибирь я не мог не видеть продолжения той широкой, благородной, истинно-русской доброты, которая вызвала меня из смерти к новой, правильной жизни, и которая, смею надеяться. Ваше сиятельство, не оставит меня и в дальнем заточении. Смею ли просить Ваше сиятельство переслать приложенное письмо к матери? (См. No 599) Оно хоть несколько успокоит ее. Вас же прошу принять изъявление тех искренних и глубоких чувств, для которых у меня право недостает выражений.
Михаил Бакунин.
Город Омск. 1857 года, 29 марта.
No 598. - Впервые напечатано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 348-349). Оригинал имеется в "Деле", ч. III, лист 54.
No 599. - Письмо к матери.
(29 марта 1857 года.)
Милая маменька!
Вот я и в Омске, куда я прибыл благополучно вчера, 28 марта, благодаря истинно доброму поручику Медведеву, с которым Вы познакомились в Прямухине. Но Омск, кажется, не есть последнее место моего назначения. Впрочем, куда бы я ни был отправлен, я знаю, что всюду буду сопровожден Вашею любовью и Вашим благословением, и потому поеду бодро и с легким сердцем. Будьте покойны, милая маменька, все пойдет к лучшему, и я уже никогда не буду более для Вас причиною тревог и горя. Одно несколько смущает меня: кажется, мне недостанет денег, данных Вами мне на дорогу; недостанет только на первый год: мне нужно будет завестись своим хозяйством и, может быть, купить домик; приучиться самому хозяйничать, научиться самому покупать, продавать, ходить одним словом на своих собственных ногах, а Вы знаете, какой я - непрактический человек в хозяйственном отношении. Впрочем, так как я-не дурак и имею твердую волю выйти с честью из этого окончательного испытания, то надеюсь, что сделаюсь со временем (постараюсь, чтоб как можно скорее) порядочным хозяином, а покамест должен прибегнуть к Вам и к Вашей великодушной помощи. Деньги же и все другое прошу Вас пересылать на имя генерал-губернатора Западной Сибири, его высокопревосходительства генерала Гасфорда.
Что сказать вам еще, милая маменька и вы все, мои милые братья и сестры? Когда поселюсь окончательно, постараюсь написать вам письмо подробнее и удовлетворительнее. Теперь же кроме просьбы о денежном вспомоществовании и кроме желаний Вам всего лучшего ничего сказать не могу; чувствую только, что чем более от вас отдаляюсь, тем сильнее, глубже и горячее вас люблю. Я весь живу в вас, я как-то дико еще является мне мысль о своей собственной жизни: так продолжение восьмилетнего уединения отвык я от всякого самостоятельного существования; но всмотрюсь, привыкну и постараюсь быть путным и дельным человеком в тех новых условиях, которые мне ныне предначертаны.
Пищите мне ради бога чаще и как можно подробнее обо всем, до каждого из вас касающемся. Николай, вспомни свое обещание, и ты, Павел, и все братья и сестры, все пишите. На Алексея я как-то более всех надеюсь: ведь вы сами же говорите, что он из вас всех самый аккуратный. Варинька, Татьяна и Павел, берегите свое здоровье и берегите маменьку; Александр и Алексей, служите; а ты, Илья, вместе с Николаем и маркизом Гого (Гавриил Петрович Вульф.) занимайся хозяйством. Обнимите всех моих племянниц и племянников. Обнимите Julie (Юлия Ниндель - старая гувернантка Бакуниных.) и нашу добрую, хотя и столь изменчивую Хиону Николаевну (Хиония Николаевна Безобразова, жившая у Бакуниных.). Ольге Ивановне также мой поклон. Но, прежде всего, обнимите заочно милую, добрую, умную сестру Катю Бакунину (Екатерина Михайловна Бакунина.) и ее сестер, а также и Елизавету Ивановну (Елизавета Ивановна Пущина.) и все ее семейство, которые так много обо мне старались. Скажите им, что доколе я жив, я буду неизменно и горячо носить их память в своем сердце. Не позабудьте также дядюшку Алексея Павловича, его милую жену и его не менее милую девочку (Алексей Павлович Полторацкий, его жена Екатерина Ивановна (урожд. Набокова) и дочь Катя.). Одним словом кланяйтесь и благодарите всех, кто хранит обо мне дружескую память. Кате (Бакуниной.) и Елизавете Ивановне я напишу, как будет только возможно.
Прощайте, маменька, благословите меня "а новый путь. Прощайте, сестры и братья.
Ваш
Михаил Бакунин.
29-го марта 1857-го года. Город Омск.
No 599.-Напечатано s "Былом" 1925, No 23, стр. 19-20. Исправлено нами по оригиналу, хранящемуся в Прямухинском архиве в б. Пушкинском Доме.
Об этом именно письме упоминается в письме Бакунина к В. А. Долгорукову (см. No 561).
No 600. - Письмо генералу Я. Д. Казимирскому. (12 августа 1857 года.)
Ваше превосходительство,
Милостивый государь
Яков Дмитриевич!
Ободренный снисходительным приемом, встреченным мною у Вас в г[оро]де Томске, решаюсь прибегнуть к Вам с покорною просьбою в надежде, что Вы не откажетесь быть моим ходатаем перед высшим начальством.
Милость государя возвратила мне волю и жизнь; пользуясь чистым воздухом, свободным движением я ободренный мыслью, что могу хоть в некоторой мере загладить прошлое, я окреп здоровьем и духом. Теперь мне нужно дело и сознание, что остальные дни моей жизни не протекут бесполезно для семейства и общества; мне нужно дело собственно для моего духовного здоровья, для внутреннего, равно как и для внешнего соблюдения моего личного, человеческого достоинства. Вашему превосходительству известно, что во всяком возрасте и во всяком положении бездействие - плохой советник.
Наконец занятия необходимы мне и как средство для жизни, для того чтобы я мог освободить многочисленное и небогатое семейство свое от бремени, наложенного на него моею продолжительною и невольною беспомощностью: вот уже более 8 лет как оно содержат меня без всякого вознаграждения с моей стороны, да и вся жизнь моя, преданная отвлеченностям и запутавшаяся окончательно в противозаконных направлениях, протекала доселе без всякой для него пользы. Я сгубил свою судьбу, уничтожил для себя безвозвратно всякую возможность полезного служения государю и отечеству, - безвозвратно, ибо я уже не молод, мне скоро минет 45 лет, так что если бы даже неистощимая милость государя дозволила мне со временем снова вступить в государственную службу, то и тогда бы я не мог более надеяться принесть или приобресть малейшую пользу.1 Итак мне остается одно: посвятить остальные дни свои пользе семейства, стараясь прежде всего освободить его от тягости своего содержания, хоть и небольшого, но для него значительного, а потом, если мне дастся на то возможность и если богу будет угодно благословить труд мой, возблагодарить его хоть в малой степени за всю его любовь ко мне, столь мало мною заслуженную, и за все его безвозмездные жертвы.
Сибирь, если не ошибаюсь, открывает передо мною для исполнения сей цели широкое поле. Сибирь - благословенный край, хранящий в себе богатства неиссякаемые, необъятные, свежие силы, великую будущность и представляющий ныне для умственных, нравственных, равно как и для материальных интересов предмет неистощимый. Сибирь может обновить человека, она как будто дана провидением России для воссоздания судьбы, достоинства и счастия тех из заблудших сынов ее, которые посреди своих преступных заблуждений сохранили еще в себе довольно силы и воли для новой, правильной жизни. Таково было мое первое впечатление, еще более укрепившееся во мне пристальным, хоть и недолговременным и необширным изучением этого края, и таковы мои желания и мои надежды.
Но осуществить их я до тех пор не буду в силах, пока государь император новою милостью не соблаговолит устранить от меня те препятствия, которые ныне меня связывают. По существующему законоположению ни один государственный преступник не может удалиться от места своего поселения далее, чем на 30 верст, без особенного на то высочайшего разрешения; таким образом всякое полезное предприятие, торговое или промышленное, всякая служба по частным делам становятся для него невозможными. Кроме того особенною инструкциею воспрещается политическим поселенцам искать занятий по делам золотопромышленности; но в настоящее время в Сибири для человека, не имеющего собственного капитала, есть только два занятия: по откупам или по золотопромышленности. По откупам вряд -ли порядочный человек с благородными чувствами и щекотливою совестью решится искать службы: в них слишком много грязи. В золотопромышленности же напротив, я думаю, можно умною и честною службою не только достигнуть пользы для себя, но и принесть даже общественную пользу, подавая пример приобретения без обмана и без противозаконного утеснения рабочего класса. Я бы с радостью и со всем присущим во мне жаром бросился в такую деятельность, если бы имел на то возможность и право; возможность беспрепятственно разъезжать по Сибири и право под своим собственным именем заниматься делами.
Но каким образом их достигнуть? Просить о новой милости государя императора, уже раз столь неожиданно и столь великодушно меня облагодетельствовавшего, я не смею и потому решаюсь прибегнуть к предстательству Вашего превосходительства, надеясь, что Вы не откажетесь замолвить за меня доброе слово его сиятельству князю Долгорукову, ходатайству которого я уже обязан свободою. Теперь я прошу о довершения этой свободы, о возвращении жизни моей с возможностью дела, смысла, достоинства и содержания, прошу одним словом о позволении сделаться человеком полезным.
Стою ли я такой милости? На это я могу сказать только одно: впродолжение восьмилетнего заключения, а особливо в последнее время я вынес такие муки, которых прежде не предполагал и возможности. Не потеря и не лишение житейских наслаждений терзали меня, но сознание, что я сам обрек себя на ничтожество, что ничего не успел совершить в жизни своей кроме преступления, не сумев даже принести пользу семейству, не говоря уже о великом отечестве, против которого я дерзнул поднять крамольно бессильную руку; так что самая милость царская, самая любовь и нежные попечения моих родителей обо мне, ничем мною не заслуженные, превращались для меня в новое мучение: я завидовал братьям, которые делом могли доказать свою любовь матери, могли служить Вам, государь, и России. Но когда по призыву царя вся Русь поднялась на соединенных врагов; когда вместе с другими ополчились я мои пять братьев и, оставив старую мать и малолетние семьи, понесли свои головы на защиту родины,- тогда я проклял свои ошибки и заблуждения и преступления (Слова ошибки и заблуждения и преступления" подчеркнуты красным карандашом в оригинале (вероятно царем).),1 осудившие меня на постыдное, хотя и принужденное бездействие в то время, когда и я мог бы и должен бы был служить царю и отечеству; тогда положение мое стало для меня невыносимо, тоска овладела мною и я молил одного: или свободы, или смерти.
Государь! Что окажу еще? Если бы мог я сызнова начать жизнь, то повел бы ее иначе; но - увы!- прошедшего не воротишь! Если бы я мог загладить свое прошедшее делом, то умолял бы дать мне к тому возможность: дух мой не устрашился бы спасительных тягостей очищающей службы: я рад бы был омыть потом и кровью свои преступления. Но мои физические силы далеко не соответствуют силе и свежести моих чувств и моих желаний: болезнь сделала меня никуда и ни на что негодным. Хотя я еще и не стар годами, будучи 44 лет, но последние годы заключения истощили весь жизненный запас мой, сокрушили во мне остаток молодости и здоровья: я должен считать себя стариком и чувствую, что жить мне остается недолго 2. Я не жалею о жизни, которая должна бы была протечь без деятельности и без пользы; только одно желание еще живо во мне: последний раз вздохнуть на свободе, взглянуть на светлое небо, на свежие луга, увидеть дом отца моего, поклониться его гробу и, посвятив остаток дней сокрушающейся обо мне матери, приготовиться достойным образом к смерти.
Пред Вами, государь, мне не стыдно признаться в слабости; и я откровенно сознаюсь, что мысль умереть одиноко в темничном заключении пугает меня, пугает гораздо более, чем самая смерть; и я из глубины души и сердца молю Ваше величество избавить меня, если возможно, от этого последнего, самого тяжкого наказания.
Каков бы ни был приговор, меня ожидающий, я безропотно заранее ему покоряюсь как вполне справедливому и осмеливаюсь надеяться, что в сей последний раз дозволено мне будет излить перед Вами, государь, чувство глубокой благодарности к Вашему незабвенному родителю и к Вашему величеству за все мне оказанные милости.
Молящий преступник
Михаил Бакунин. 14 февраля 1857 года3.
No 593.-Впервые опубликовано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 342-346). Оригинал находится в "Деле" о Бакунине, ч. III, лист 3 cл. Одно время он был выкраден оттуда одним "ученым", но когда я в 1919 году при изучении "Дела" обнаружил сей высоко-профессорский подвиг, документ был у "исследователя" отобран и помещен на место. При этом документе имелась еще какая-то "Записка", но она у похитителя найдена не была и содержание ее остается поэтому неизвестным.
Теперь Александр II мот торжествовать: он добился унижения своего врага, заставил его заговорить покаянным языком, назвать себя преступником, отречься от своего прошлого и даже "Исповедь" признать документом, написанным в чаду революционного увлечения. Царь поверил в искренность бакунинского покаяния, вернее решил, что ему удалось морально убить своего пленника и вырвать из него революционное жало навсегда. До тех пор упорно отказывавшийся облегчить положение своего узника, Александр II на сей раз смилостивился и, хотя не согласился полностью удовлетворить просьбу Бакунина и отпустить его к родным, согласился заменить ему одиночное заключение в крепости ссылкою в Сибирь на поселение.
1 Александр II в бытность свою наследником читал с разрешения отца "Исповедь" Бакунина и, если верить рассказу Бакунина в письме к Герцену от 8 декабря 1860 г. по поводу просьбы, поданной его матерью на имя Горчакова, не усмотрел в ней действительного раскаяния (по своему он был впрочем прав). Бакунин видимо об этом знал со слов родных на свиданиях и потому постарался здесь как бы опорочить свою "Исповедь", дабы тем вернее обмануть царя насчет серьезности его нынешнего раскаяния.
2 Чувствовал ли это действительно Бакунин, мы не знаем, но после того он прожил еще около 20 лет.
3 На прошении Бакунина Александр II 19 февраля написал: "Другого для него исхода не вижу, как ссылку в Сибирь на поселение". На следующий день, 20 февраля, Долгоруков, сообщив коменданту крепости о решении царя, поручил ему объявить о сем Бакунину, предложив ему или воспользоваться даруемою милостью или остаться в крепости на прежнем основании. Нечего и пояснять, что Бакунин предпочел ссылку одиночному заключению, о чем свидетельствует документ, печатаемый следующим номером.
No 594. - Письмо князю В. А. Долгорукову.
(22 февраля 1857 года.) [Шлиссельбургская крепость.]
Ваше сиятельство!
С благоговением принимаю милость государя и покоряюсь его решению, которое если и не вполне соответствует безумным надеждам и желаниям больного сердца, однако далеко превосходит то, чего я благоразумно и по справедливости ожидать был вправе. Не знаю, долго ли плохое здоровье и одряхлевшие силы позволят мне выдержать новый род жизни; но сколько бы мне суждено ни было еще прожить, и как бы тесен ни был круг, окончательно мне предназначенный, я постараюсь доказать всею остальною жизнью своею, что при всей великой грешности моих заблуждений, несмотря на важность преступлений, мною совершенных (Эти слова кем-то подчеркнуты карандашом в экземпляре, переписанном для Александра II.), во мне никогда не умирало чувство искренности и чести. Из глубины сердца приношу Вашему сиятельству благодарность за великодушное и скорое ходатайство, вследствие которого я по милости царской все-таки умру не в тюрьме, а на вольном воздухе, хоть и умру в одиночестве.
Теперь же, надеясь на человеколюбивое снисхождение Ваше, мне вновь столь живо доказанное, осмелюсь ли приступить к Вашему сиятельству с новою и последнею просьбою?
Почти без всякой веры в возможность успеха решаюсь однако просить о позволении заехать по дороге в Сибирь в деревню матери, расположенную в 30 верстах от города Торжка в Тверской губернии, - заехать на сутки или даже хоть на несколько часов, чтобы там поклониться гробу отца и обнять в последний раз мать и все семейство дома. Я чувствую, сколь просьба моя неправильна, и сколь просимая мною милость будет противоречить установленному порядку; но ведь для царя все возможно, а для меня, хоть и не заслуживающего столь чрезвычайной милости, она будет огромным и последним утешением. Мне кажется, что, побывав хоть одну минуту дома, я наберусь там доброго чувства и сил на всю остальную невеселую жизнь.
Если же это невозможно, то не будет ли мне разрешено увидеться и провести день со всем наперед о том предуведомленным семейством проездом в Твери? Мать стара, и ей трудно, да к тому же теперь было бы и слишком грустно ехать в Петербург; а между сестрами и братьями есть пять человек 1, с которыми я не видался со времени моего злополучного отъезда за границу, т. е. с 1840 года. Невыразимо тяжко было бы мне ехать в Сибирь, не повидавшись с ними в последний раз.
Наконец еще прежде этого свидания в Торжке или в Твери не дозволено ли мне будет увидеться с теми же братьями, которые будут находиться в Петербурге? 2 Я бы попросил их о снабжении меня некоторыми необходимыми вещами на дорогу и на первое время жительства. На мне нет никакой одежды; нового я, разумеется, не шил, а те из старых платьев, которые устояли против восьмилетнего разрушения, уже нисколько не соответствуют моему настоящему социальному положению.
Теперь мне остается только просить Ваше сиятельство положить к подножию престола его величества выражение тех искренних и глубоких чувств, с которыми я принимаю его царскую милость, а Вам самим изъявить сожаление о том, что мне никогда не будет суждено доказать Вашему сиятельству свою благодарную и почтительную преданность.
Михаил Бакунин. 22 февраля 1857 года3.
No 594.-Впервые опубликован в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 346-347). Оригинал находится в "Деле", ч. III, лист 19-20.
1 Тут какая-то неточность. Всех братьев и сестер Бакуниных было 11 человек; из них Любовь и София умерли. Из остальных Бакунин виделся в тюрьме с четырьмя (Николаем, Татьяною, Павлов и Алексеем). Оставались четыре, с которыми он не видался: Варвара (да и то он видал ее за границею), Александра, Илья и Александр. Бакунин по рассеянности видимо и себя засчитал в это число; иначе никак нельзя понять, как у него получилось пять вместо четырех.
2 Эта просьба была удовлетворена, и Бакунину дано было свидание с братом Алексеем и кузиной E. M. Бакуниной.
3 Несмотря на то, что просьбы Бакунина выходили за пределы того, что тогда дозволялось, особенно тяжким государственным преступникам, они все же были удовлетворены. 5 марта 1857 г. Бакунин был перевезен из крепости в Третье Отделение, здесь получил свидание с братом и кузиной. 8 марта отправлен из Петербурга в вагоне III класса, переделанном из товарного, с поездом из порожних вагонов. В Осташкове он пересел с конвоем (поручик Медведев и два жандарма) на почтовую телегу, на которой и доехал в Прямухино, где ему дозволено было провести сутки.
No 595. - Письмо брату Алексею.
(23 февраля 1857 года.) [Шлиссельбургская крепость.]
Любезный Алексей!
Третьего дня я получил через здешнего коменданта от князя Долгорукова объявление о том, что государь император, тронутый моим раскаянием и снисходя на мою просьбу1, всемилостивейше изволил смягчить мое наказание заменою крепостного заключения ссылкою на поселение в Сибирь, предоставляя мне однако право оставаться на прежнем основании в крепости. Я, разумеется, принял высочайшую милость с глубокою благодарностью, ибо вижу в оной действительное и большое облегчение своей участи. Одно меня печалит глубоко: с маменькою и с вами мне придется проститься навеки; но делать нечего, я должен безропотно покориться судьбе, мною самим на себя накликанной. Теперь у меня остается одно желание: увидеться со всеми вами в последний раз и проститься с вами хорошенько. Надеюсь, что ты получишь это письмо довольно во время, чтоб успеть присоединить свою просьбу о том к моей просьбе; надеюсь также, что мне дозволено будет проститься с гатей милой и героической монашенкою, с сестрою Катей (Екатерина Михайловна.) Бакуниной 2. Не огорчайся, Алексей, и если маменька и сестры будут слишком горевать обо мне, утешь их: там, на просторе, мне будет лучше.
Твой
M Бакунин. 1857 года. 23 февраля3.
No 595. - Впервые опубликовано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 348).
1 Мы видим, что от родных, в частности от брата Алексея, Бакунин не собирался скрывать, что смягчение его участи было вызвано его раскаянием и прошением на имя царя. Но от других, как мы увидим из сибирской переписки его с Герценом, Бакунин до конца жизни старался утаить обстоятельства, с которыми связано было его освобождение из крепости.
2 Как мы знаем, ему разрешено было перед отъездом из Петербурга свидеться и с Алексеем и с E. M. Бакуниной.
3 Письмо это было почему-то задержано в Третьем Отделении и находится в "Деле" о Бакунине, ч. III, лист 17.
No 596. - Подписка М. А. Бакунина.
Изъясненное в повелении его сиятельства князя Долгорукова от 4 марта 1857 года за No 520 комендантом Шлиссельбургской крепости мне объявлено, в чем и даю сию подписку.
Михаил Бакунин. 1857 года. 5 марта.
No 596. - Опубликовано в "Материалах", I, стр. 427. Оригинал находится в "Деле", ч. 111, л. 38.
Эта расписка Бакунина вызвана объявлением ему о тех мерах, какие приняты были по приказу Третьего Отделения в связи с отправкою его в Сибирь, и о порядке его следования туда. Порядок этот изложен в особом документе, находящемся в "Деле" о Бакунине, ч. III, л. 24-25. Там же (л. 37) имеется и рапорт коменданта крепости от 5 марта, в котором сообщалось о взятии с Бакунина прилагаемой расписки и о снабжении его теплою одеждою (кроме собственной ему были даны шинель, теплые сапоги и фуражка, каковые по миновании надобности надлежало возвратить в крепость), а затем присовокуплялось: "Улучшившееся ныне его здоровье не препятствует ныне же к отправлению его в путь, тем более что перемена жизни с движением и свежестью воздуха при не столь быстрой езде послужит, полагаю, даже некоторому улучшению его здоровья". Этот рапорт доложен был царю, который ревниво следил за каждым шагом своей жертвы.
В тот же день Бакунин был вывезен из крепости.
No 597.-Расписка.
Из данных моим семейством господину поручику Медведеву, на мое употребление, пятисот рублей серебром издержано на мои потребности по сие время сто тридцать (130) рублей серебром.
Михаил Бакунин.
27-го марта-1857-го года.
No 597. - Печатается впервые. Оригинал находится в Прямухинском архиве.
В Прямухине Бакунин пробыл сутки, был мрачен, молчалив, почти ни с кем не разговаривал и большую часть времени провел за игрой в дурачки с нянюшкою Ульяной Андреевной. 28 марта он был доставлен жандармским поручиком Медведевым в Омск и по распоряжению ген.-губ. Западной Сибири генерала Гасфорда поселен в Кийском округе Томской губернии. При доставлении в Омск при Бакунине имелось 370 рублей, оставшихся у него от данных ему родными 500 рублей ("Дело", ч. III, лл. 48-52).
Гасфорд, Густав Христианович (1794-1874) - русский военный деятель немецкого происхождения, российский подданный с 1833 года. Окончил Институт корпуса путей сообщения, участвовал в войнах 1812, 1813-1815; с 1829 участвовал в кавказской войне, в 1831 в войне против Польши; в 1833 был в Молдавии помощником П. Киселева, поддерживавшего султана против Египта. С 1840 генерал-лейтенант; участвовал в интервенции против венгерской революции в 1849. В январе 1851 назначен генерал-губернатором Западной Сибири и командующим отдельным сибирским корпусом. Произведен в генералы от инфантерии. В 1861 назначен членом Гос. Совета, но ушел оттуда по болезни. Был членом Академии Наук, Вольного экономического и Географического обществ.
No 598. -Письмо князю В. А. Долгорукову. (29 марта 1857 года.)
Ваше сиятельство!
Пользуясь отъездом поручика Медведева, беру смелость писать к Вам еще раз для того, чтобы в последний раз благодарить Ваше сиятельство за могучее ходатайство, спасшее меня от крепостного заключения, и за то великодушное снисхождение, которое я имел счастие испытать впродолжение моего кратковременного пребывания в Третьем Отделении и которое сопутствовало мне до самого Омска в лице поручила Медведева. Не мне отзываться и рассуждать об офицерах, подчиненных Вашему сиятельству, но не могу умолчать о том, до какой степени я был тронут добродушным и внимательным обхождением поручика Медведева, который умел соединить строгое исполнение возложенного на него долга с столь благородною деликатностью, что я, вполне сознавая свою зависимость от него, ни разу не имел случая ее почувствовать. В назначении его моим сопутником в Сибирь я не мог не видеть продолжения той широкой, благородной, истинно-русской доброты, которая вызвала меня из смерти к новой, правильной жизни, и которая, смею надеяться. Ваше сиятельство, не оставит меня и в дальнем заточении. Смею ли просить Ваше сиятельство переслать приложенное письмо к матери? (См. No 599) Оно хоть несколько успокоит ее. Вас же прошу принять изъявление тех искренних и глубоких чувств, для которых у меня право недостает выражений.
Михаил Бакунин.
Город Омск. 1857 года, 29 марта.
No 598. - Впервые напечатано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 348-349). Оригинал имеется в "Деле", ч. III, лист 54.
No 599. - Письмо к матери.
(29 марта 1857 года.)
Милая маменька!
Вот я и в Омске, куда я прибыл благополучно вчера, 28 марта, благодаря истинно доброму поручику Медведеву, с которым Вы познакомились в Прямухине. Но Омск, кажется, не есть последнее место моего назначения. Впрочем, куда бы я ни был отправлен, я знаю, что всюду буду сопровожден Вашею любовью и Вашим благословением, и потому поеду бодро и с легким сердцем. Будьте покойны, милая маменька, все пойдет к лучшему, и я уже никогда не буду более для Вас причиною тревог и горя. Одно несколько смущает меня: кажется, мне недостанет денег, данных Вами мне на дорогу; недостанет только на первый год: мне нужно будет завестись своим хозяйством и, может быть, купить домик; приучиться самому хозяйничать, научиться самому покупать, продавать, ходить одним словом на своих собственных ногах, а Вы знаете, какой я - непрактический человек в хозяйственном отношении. Впрочем, так как я-не дурак и имею твердую волю выйти с честью из этого окончательного испытания, то надеюсь, что сделаюсь со временем (постараюсь, чтоб как можно скорее) порядочным хозяином, а покамест должен прибегнуть к Вам и к Вашей великодушной помощи. Деньги же и все другое прошу Вас пересылать на имя генерал-губернатора Западной Сибири, его высокопревосходительства генерала Гасфорда.
Что сказать вам еще, милая маменька и вы все, мои милые братья и сестры? Когда поселюсь окончательно, постараюсь написать вам письмо подробнее и удовлетворительнее. Теперь же кроме просьбы о денежном вспомоществовании и кроме желаний Вам всего лучшего ничего сказать не могу; чувствую только, что чем более от вас отдаляюсь, тем сильнее, глубже и горячее вас люблю. Я весь живу в вас, я как-то дико еще является мне мысль о своей собственной жизни: так продолжение восьмилетнего уединения отвык я от всякого самостоятельного существования; но всмотрюсь, привыкну и постараюсь быть путным и дельным человеком в тех новых условиях, которые мне ныне предначертаны.
Пищите мне ради бога чаще и как можно подробнее обо всем, до каждого из вас касающемся. Николай, вспомни свое обещание, и ты, Павел, и все братья и сестры, все пишите. На Алексея я как-то более всех надеюсь: ведь вы сами же говорите, что он из вас всех самый аккуратный. Варинька, Татьяна и Павел, берегите свое здоровье и берегите маменьку; Александр и Алексей, служите; а ты, Илья, вместе с Николаем и маркизом Гого (Гавриил Петрович Вульф.) занимайся хозяйством. Обнимите всех моих племянниц и племянников. Обнимите Julie (Юлия Ниндель - старая гувернантка Бакуниных.) и нашу добрую, хотя и столь изменчивую Хиону Николаевну (Хиония Николаевна Безобразова, жившая у Бакуниных.). Ольге Ивановне также мой поклон. Но, прежде всего, обнимите заочно милую, добрую, умную сестру Катю Бакунину (Екатерина Михайловна Бакунина.) и ее сестер, а также и Елизавету Ивановну (Елизавета Ивановна Пущина.) и все ее семейство, которые так много обо мне старались. Скажите им, что доколе я жив, я буду неизменно и горячо носить их память в своем сердце. Не позабудьте также дядюшку Алексея Павловича, его милую жену и его не менее милую девочку (Алексей Павлович Полторацкий, его жена Екатерина Ивановна (урожд. Набокова) и дочь Катя.). Одним словом кланяйтесь и благодарите всех, кто хранит обо мне дружескую память. Кате (Бакуниной.) и Елизавете Ивановне я напишу, как будет только возможно.
Прощайте, маменька, благословите меня "а новый путь. Прощайте, сестры и братья.
Ваш
Михаил Бакунин.
29-го марта 1857-го года. Город Омск.
No 599.-Напечатано s "Былом" 1925, No 23, стр. 19-20. Исправлено нами по оригиналу, хранящемуся в Прямухинском архиве в б. Пушкинском Доме.
Об этом именно письме упоминается в письме Бакунина к В. А. Долгорукову (см. No 561).
No 600. - Письмо генералу Я. Д. Казимирскому. (12 августа 1857 года.)
Ваше превосходительство,
Милостивый государь
Яков Дмитриевич!
Ободренный снисходительным приемом, встреченным мною у Вас в г[оро]де Томске, решаюсь прибегнуть к Вам с покорною просьбою в надежде, что Вы не откажетесь быть моим ходатаем перед высшим начальством.
Милость государя возвратила мне волю и жизнь; пользуясь чистым воздухом, свободным движением я ободренный мыслью, что могу хоть в некоторой мере загладить прошлое, я окреп здоровьем и духом. Теперь мне нужно дело и сознание, что остальные дни моей жизни не протекут бесполезно для семейства и общества; мне нужно дело собственно для моего духовного здоровья, для внутреннего, равно как и для внешнего соблюдения моего личного, человеческого достоинства. Вашему превосходительству известно, что во всяком возрасте и во всяком положении бездействие - плохой советник.
Наконец занятия необходимы мне и как средство для жизни, для того чтобы я мог освободить многочисленное и небогатое семейство свое от бремени, наложенного на него моею продолжительною и невольною беспомощностью: вот уже более 8 лет как оно содержат меня без всякого вознаграждения с моей стороны, да и вся жизнь моя, преданная отвлеченностям и запутавшаяся окончательно в противозаконных направлениях, протекала доселе без всякой для него пользы. Я сгубил свою судьбу, уничтожил для себя безвозвратно всякую возможность полезного служения государю и отечеству, - безвозвратно, ибо я уже не молод, мне скоро минет 45 лет, так что если бы даже неистощимая милость государя дозволила мне со временем снова вступить в государственную службу, то и тогда бы я не мог более надеяться принесть или приобресть малейшую пользу.1 Итак мне остается одно: посвятить остальные дни свои пользе семейства, стараясь прежде всего освободить его от тягости своего содержания, хоть и небольшого, но для него значительного, а потом, если мне дастся на то возможность и если богу будет угодно благословить труд мой, возблагодарить его хоть в малой степени за всю его любовь ко мне, столь мало мною заслуженную, и за все его безвозмездные жертвы.
Сибирь, если не ошибаюсь, открывает передо мною для исполнения сей цели широкое поле. Сибирь - благословенный край, хранящий в себе богатства неиссякаемые, необъятные, свежие силы, великую будущность и представляющий ныне для умственных, нравственных, равно как и для материальных интересов предмет неистощимый. Сибирь может обновить человека, она как будто дана провидением России для воссоздания судьбы, достоинства и счастия тех из заблудших сынов ее, которые посреди своих преступных заблуждений сохранили еще в себе довольно силы и воли для новой, правильной жизни. Таково было мое первое впечатление, еще более укрепившееся во мне пристальным, хоть и недолговременным и необширным изучением этого края, и таковы мои желания и мои надежды.
Но осуществить их я до тех пор не буду в силах, пока государь император новою милостью не соблаговолит устранить от меня те препятствия, которые ныне меня связывают. По существующему законоположению ни один государственный преступник не может удалиться от места своего поселения далее, чем на 30 верст, без особенного на то высочайшего разрешения; таким образом всякое полезное предприятие, торговое или промышленное, всякая служба по частным делам становятся для него невозможными. Кроме того особенною инструкциею воспрещается политическим поселенцам искать занятий по делам золотопромышленности; но в настоящее время в Сибири для человека, не имеющего собственного капитала, есть только два занятия: по откупам или по золотопромышленности. По откупам вряд -ли порядочный человек с благородными чувствами и щекотливою совестью решится искать службы: в них слишком много грязи. В золотопромышленности же напротив, я думаю, можно умною и честною службою не только достигнуть пользы для себя, но и принесть даже общественную пользу, подавая пример приобретения без обмана и без противозаконного утеснения рабочего класса. Я бы с радостью и со всем присущим во мне жаром бросился в такую деятельность, если бы имел на то возможность и право; возможность беспрепятственно разъезжать по Сибири и право под своим собственным именем заниматься делами.
Но каким образом их достигнуть? Просить о новой милости государя императора, уже раз столь неожиданно и столь великодушно меня облагодетельствовавшего, я не смею и потому решаюсь прибегнуть к предстательству Вашего превосходительства, надеясь, что Вы не откажетесь замолвить за меня доброе слово его сиятельству князю Долгорукову, ходатайству которого я уже обязан свободою. Теперь я прошу о довершения этой свободы, о возвращении жизни моей с возможностью дела, смысла, достоинства и содержания, прошу одним словом о позволении сделаться человеком полезным.