Тем временем Галапагосские оазисы были объявлены подводной зоной заповедника имени Дарвина. Периметр заповедника охранялся Океанским Патрулем, но... прав оказался да Галвиш - началась тилозавровая лихорадка, и валом повалили в заповедник всяческие любители острых ощущений, спортсмены-охотники, которых справедливее было бы назвать убийцами, браконьеры... С ними боролись. Их ловили. И только одного ни разу не удалось взять с поличным - ловкого подлеца, получившего с чьей-то легкой руки прозвище Душман.
   И вот теперь Аракелов уже тридцать восьмой час подбирался на своем "кархародоне" к тому единственному месту, которое могло быть - и было, наверняка было! - убежищем Душмана.
   Аракелов не помышлял об искуплении вины. Не чувствовал он ее за собой, хоть убей. Но Душмана он должен был взять. Ибо никому не позволительно преступать закон. Самими же людьми установленный закон. И еще потому, что не мог Аракелов забыть запутавшейся в сетях патрульной субмарины. Такого не прощают, Душман!
   4
   - Скажите, Мэтью, вы хорошо его знали? - поинтересовался Орсон Янг, вслед за Захаровым спускаясь по трапу с главной палубы.
   Захаров пожал плечами.
   - Трудно сказать... Мы с ним встречались всего несколько раз. Ну, может, раз десять - от силы. Сложить - так недели не наберется, - не оборачиваясь, медленно сказал он. - Это с одной стороны. А с другой... Пожалуй, на ваш вопрос я должен ответить: да.
   Трап кончился, и они пошли по длинному коридору; по обе стороны с унылой казарменной равномерностью чередовались в шахматном порядке двери кают - прямоугольники со скругленными углами, обведенные по контуру темно-синей полоской. Примерно через каждые сорок шагов коридор пересекался переборкой с такой же дверью, только открытой, и приходилось высоко задирать ноги, перешагивая через комингсы.
   - Коридоры, коридоры, в коридорах - двери, - пробормотал Захаров.
   - Что? - переспросил Янг.
   - Ничего. Так просто, цитата.
   Они остановились перед дверью, на которой сверкали ярко надраенные медные цифры 365. Прекрасный номер, отметил про себя Янг. Запоминающийся. Вот бы в отелях в такой попадать... Захаров распахнул дверь, сделал приглашающий жест.
   Каюта оказалась не такой, как отведенная Янгу. Роскошные апартаменты: гостиная, кабинет, небольшой, но отменно оснащенный (наметанный взгляд Янга сразу же выделил терминал довольно мощного, судя по всему, компьютера и ворд-процессор; да, тут работать - одно удовольствие...), спальня. Сразу видно, что начальник штаба отряда Океанского Патруля - фигура.
   - Располагайтесь, - Захаров махнул рукой в направлении гостиной. - Я сейчас, - и скрылся в кабинете, беззвучно притворив за собой дверь.
   Янг с удовольствием погрузился в обширное, охватывающее и облегающее, как отлично сшитый костюм, кресло, вытянул ноги. Здесь было тихо и спокойно, но перед глазами снова и снова вставала залитая солнцем палуба, плоская и просторная, что твой стадион. Она была столь обширна, эта палуба "Ханса Хасса", что даже трехкорпусная махина "Сальватора" как-то терялась на ней; подлинные размеры глубоководного спасательного аппарата осознавались лишь тогда, когда ты оказывался рядом и приходилось задирать голову, чтобы рассмотреть верхний, обитаемый отсек. Оранжевое же тело патрульной субмарины, намертво зажатое между нижними понтонами "Сальватора" клешнями гидравлических захватов, казалось и вовсе игрушечным. В тени, отбрасываемой на палубу аппаратом, носилки и на них смутно угадываемая под голубым полотнищем ооновского флага фигура. И рядом - женщина: невысокая, стройная, с волосами цвета дубовой коры и таким мертвенно-спокойным лицом, что Янг не решился даже подойти к ней. Это было уже больше суток назад, но картина все стояла перед глазами, и Янг никак не мог отрешиться от нее, хотя вообще-то не относил себя к людям, излишне впечатлительным.
   Из кабинета вышел Захаров.
   - Ну вот, я к вашим услугам, Орсон.
   Он вытащил из холодильника две бутылки минеральной с незнакомой красно-белой этикеткой, поставил на столик перед Янгом, потом опустился в кресло напротив.
   - И что самое паршивое, Орсон, - в этой истории виноват я.
   Захаров замолчал, мелкими глотками прихлебывая минеральную. Орсон терпеливо ждал. Это распространенное заблуждение, будто журналист должен всегда спешить. Торопливый журналист - плохой журналист. Уж если рыбу надо основательно повываживать, прежде чем подсечь, то что говорить о человеке? К тому же с Захаровым он встречался не впервые и знал, что этот пожилой грузный русский скажет все, что нужно. И так, как нужно. Если только его не торопить.
   - Ведь это я уговорил Стентона перейти в Океанский Патруль, - сказал Захаров после паузы.
   - Уговорили? С каких это пор идти в Патруль уговаривают?
   - Ну, не то чтобы уговорил, но... Мы впервые столкнулись десять лет назад, в тридцать пятом. Я работал тогда диспетчером на Гайотиде-Вест, а Стентон был командиром дирижабля... Вы уже много раскопали о нем, Орсон?
   - Меньше, чем хотелось бы.
   Это не было максималистским желанием знать все. За тридцать шесть часов, проведенных на борту "Ханса Хасса", Янгу и в самом деле удалось выяснить о погибшем патрульном не слишком много. Бывший космонавт, бывший летчик, девять лет назад пришедший в Патруль. Окончил годичную Высшую школу в Джемстауне на Святой Елене. Два года стажировался в Южно-Атлантическом отряде Патруля. С тех пор работал здесь, на Тихом океане. Вот, собственно, и вся фактография. Толковый мужик, но слишком замкнутый - общее мнение. И все...
   - Мы с ним тогда проговорили целую ночь. Худо ему было. Непростой судьбы человек. Рвался в космос - и пришлось отказаться. Вы слышали о болезни Стентона?
   - Что-то такое... с адаптацией в невесомости, да?
   - Профессионал, - одобрительно заметил Захаров. - Совершенно точно. Полная неспособность к адаптации в условиях невесомости. Встречаетс исключительно редко - сам Стентон оказался чуть ли не единственной ее жертвой. Но космос для него закрылся - и навсегда. И потерял себя человек. Летал на дирижаблях... Безрадостно летал. Все тосковал о своем черном небе - была у него такая детская мечта. Да, худо ему пришлось... Я уговорил тогда начальника патрулей Гайотиды-Вест взять его с собой вниз - просто развеяться чуть-чуть. А Стентон взял да открыл - для себя открыл - небо гидрокосмоса. Оно ведь тоже черное, Орсон.
   Мы встречались нечасто - я уже говорил об этом. Но мне казалось, что все правильно. Что уходит, ушла даже из его жизни тоска по несбывшемуся. Что нашел он наконец себя и дело свое. А кончилось - сами видите, как и чем. Ну кой черт понес его за Душманом в одиночку?..
   - Тщеславие? - спросил Янг.
   - Нет, Орсон, сложнее. По-моему, он просто поверил в себя. И как часто бывает - знаете, ход маятника - впал в другую крайность. В самоуверенность.
   - Может, стоит порасспросить миссис Стентон?
   - Не трогайте пока Кору, Орсон. Не надо. А впрочем... - Захаров вдруг запнулся и смолк. - Слушайте, а ведь из вас мог бы получиться неплохой духовник, Орсон. Чем черт не шутит... Попробуйте. Возможно, ей захочетс выговориться. Надо же с кем-то разделить... И у вас это может получиться. Должно.
   Янг кивнул.
   - Попробую. Только еще не сейчас. Чуть позже, пожалуй.
   - Позже так позже. Вам видней - это же вы психолог по долгу службы, не я. Кстати, Душман вас интересует тоже как психолога?
   - Нет, Мэтью. Как психолога он меня уже давно перестал интересовать. Я ведь брал у него интервью. В Бриджтауне, года полтора назад.
   - Вы интервьюировали Душмана?
   - А что? Ему ведь тоже нужна реклама. Спасибо, что не трибуна, хоть этого в нем нет...
   - А бывают и такие - с потребностью в трибуне?
   - Как не бывать... И знаете что, Мэтью? Порой мне кажется, что в этом мы сами виноваты. Все мы.
   - То есть?
   - Очень просто. Мы воспитываем Душманов. С детства. Вы давно были последний раз в луна-парке?
   - В прошлом году. Правнука водил. А что?
   - Вспомните игровые автоматы. Что там? Морской бой. Простите, адмирал, но после разоружения это... Сафари. Убей слона - получишь пятнадцать очков, жирафа - десять, льва - двадцать пять. Убей! Вы знаете, о чем мечтаю? Чтобы стояли автоматы "Поймай браконьера". Автоматы "Спасательна операция" - не достать захватом зажигалку, а поднять подводную лодку. Тот же автомат, но другая психология.
   - Не мелко ли?
   - Игра - великая сила. В детстве мир познается игрой. И ею же закладывается мироощущение.
   - Резонно.
   - И не только в детстве. Вы слыхали о Дарвинской жестяной регате, Мэтью?
   - Никогда в жизни.
   - Жестянки из-под пива, тоника, швепса, кока-колы - они были в свое время настоящим экологическим бедствием. Захламленные пляжи, да и не только пляжи - все те места, куда можно было выбраться на уик-энд. И вот лет семьдесят назад кому-то пришла в голову ослепительная идея. Он подсчитал, что триста шестьдесят таких банок удерживают на плаву человека. И родилась игра - ежегодная регата и парад. Из банок стали делать лодки, плоты, катера, яхты - словом, все, что способно держаться на плаву. Из банок нужно было делать все, кроме двигателя и паруса. Причем призы присуждались не только за скорость, но и за оригинальность конструкции, богатство фантазии, красочность внешнего вида. Так что вы думаете? Ни одной банки в округе было не сыскать днем с огнем. И сейчас так по всей Австралии, потому что жестяная регата стала уже развлечением национальным. Вот то, о чем я думаю. Никакая, самая лучшая, самая умная агитация, никакие репрессивные меры не смогли бы дать такого результата. Пока вывешивались плакаты, на них не обращали внимания. Платили штрафы, но хламу не убавлялось. Придумали игру - и вот результат.
   - Однако игра - не панацея, Орсон.
   - Конечно. Но хорошая стратегия.
   - А почему в "Пепле планеты" вы ни полслова не проронили об этом?
   Значит, Захаров прочел его книгу. Приятно! Она родилась из серии радиоочерков о террациде, но потом переросла этот исходный материал. Это был репортаж с театра военных действий, которые вел человек против собственной планеты. В Амазонии и Центральной Африке каждый год сводились тысячи квадратных километров леса, - и пепел этих лесов должен был стучать в каждое человеческое сердце. Потравленная сточными водами завода синтетических жиров рыба всплыла кверху брюхом в маленькой баварской речушке - и ее пепел тоже должен был стучать в сердца людей. Разливалась по океанским волнам нефть, умирал в вольере Джерсийского треста последний горный орел - и неосязаемый пепел уничтоженной жизни должен был, обязан был колотиться в людские сердца. Если верить прессе, книга получилась. А на самом деле... Кто знает? Янг подарил ее Захарову при прошлой встрече в сорок третьем, на очередном Тихоокеанском конгрессе. Подарил скорее в знак симпатии, которую вызывал у него этот высокий, грузный, на первый взгляд медлительный старик. Но, оказывается, он прочел. И внимательно...
   - В "Пепле" я писал о другом. А об этом пишу сейчас. У меня договор с "Бертон Букс". Она так и называется - "Играть, чтобы жить".
   - И все-таки почему вы непременно хотели сами брать Душмана? Это ведь совсем не игра?
   Как-то незаметно Янг и Захаров вроде бы поменялись ролями - трудно было сказать, кто кого интервьюирует.
   - Потому что пепел стучит в мое сердце, Мэтью, Простите громкие слова, редко я стараюсь ими пользоваться - слишком хорошо знаю скорость их обесценивания, но... Я был в доме у одного деятеля. Крупного деятеля. У него роскошная вилла - этакое ретро в стиле Луиса Кана. И в холле - голова Морского Змея. Я было подумал, муляж. Даже похвалил, дурак. А его так и передернуло: в доме все только подлинное. Вот так-то... - Янг помолчал, гася с прежней силой вспыхнувшую злость. Он плеснул себе минеральной (она была еще холодной), выпил, потом добавил уже совсем другим тоном: - Ну и, конечно же, чисто профессиональное - мы ведь, журналисты, такой народ, нам подавай что погорячее. Если я не буду оперативно давать очерки о погибшем патрульном, об арестованном браконьере, да не каком-нибудь, а самом Душмане, - кто ж мне платить будет? А ведь есть надо. Я, грешник, люблю хорошо поесть...
   Захаров внимательно посмотрел на Янга, улыбнулся:
   - А пожалуй, Орсон, из вас вышел бы неплохой моряк.
   - Вряд ли, - пожал плечами Янг. - Яхтсмен из меня, может, и ничего, рифкомбер в самом деле приличный, а моряк... Просто я люблю море. Оно полигон надежды. На море мы уже научились жить так, как подобает человеку, - с тех пор, как перестали считать океан театром военных действий и неисчерпаемой кладовой. Где больше всего международных работ, проектов, организаций? На море. Где, случись с тобой что, на помощь придет любой? Опять же на море. Здесь мы все просто люди, а потом уже австралийцы, русские, японцы, американцы... Здесь мы больше всего ощущаем себ человечеством - то, чему на суше нам еще учиться и учиться. Море - это модель нашего завтра. Тень грядущего. И потому его нельзя не любить. Но стать моряком... Это вряд ли. И вдобавок - невезучий я.
   - Невезучий? - Захаров недоуменно поиграл бровями.
   - А то как же! Вечно умудряюсь поставить не на ту лошадь. Сами посудите, Мэтью, куда это годится: я думал, "Ханс Хасс" будет обеспечивать операцию до конца, выбил из своей фирмы кредит на спецрейс - гнать сюда самолет из Каракаса влетело в кругленькую сумму, поверьте...
   - Представляю.
   - И что же? "Хасс" уходит на Факарао в тот самый момент, когда ваш батиандр...
   - Не мой, он не из Патруля. Он участник "Абиссали-45".
   - Знаю. Все равно он ваш, русский. Так вот он отправляется брать Душмана, с Гайотиды-Зюйд на рандеву с ним высылают эту чертову ветряную мельницу, куда мне не перепрыгнуть никакими силами, и с каждым часом удаляюсь от места, где должен быть, на тридцать миль.
   - Для точности - на двадцать восемь.
   - Какая разница? Ну разве это не есть невезение, Мэтью?
   В кабинете за неплотно прикрытой дверью переливчато зазвонил телефон.
   - Простите, Орсон, - сказал Захаров и, опершись на подлокотники, с усилием встал. - Я сейчас.
   Янг посмотрел ему вслед. Стареет адмирал... Хотя Захаров вот уже двадцать лет не был адмиралом, Янгу почему-то хотелось называть его именно так. Сколько же ему лет? За семьдесят, это Янг знал. И хорошо, если не семьдесят пять. Пора бы и на покой. Только жаль, когда на покой уходят такие люди. А могут ли такие люди уйти на покой? Они всегда найдут себе дело...
   Захаров вернулся минут через шесть-семь. Лицо его странно построжело и осунулось.
   - Что с вами, Мэтью? - обеспокоенно спросил Янг. - Вам плохо? Врача?
   - Нет, ничего. Я уже принял все, что нужно. Знаете, что такое невезение? Это когда для принятия батиандра посылают роторную шхуну, которая вопреки всем прогнозам попадает в штилевую полосу. И у которой слабенький вспомогач с питанием от солнечных батарей. И которая успеет лишь к тому моменту, когда у батиандра выйдет не только желтое, но и красное время. Вот так.
   - И "Хасс" меняет курс? - не смог скрыть радости Янг.
   - Нет, Орсон. "Хасс" всего-навсего бывший авианосец, а не самолет. Он может выжать тридцать два узла. Ну тридцать пять - на пределе. И дойти за сутки. Опоздав на восемь часов.
   - Узелок, - Янг присвистнул. - И что теперь?
   - У Океанского Патруля в пределах досягаемости судов, способных принять батиандра, нет.
   Захаров тяжело опустился в кресло. При взгляде на него Янгу стало больно.
   - Вот что, - сказал он, подумав. - Вы можете организовать мне полчаса связи?
   - Извините, Орсон, но сейчас не до ваших очерков. Все каналы забиты надо выручать батиандра. Это прежде всего.
   - Я знаю, - Янг поднялся, прошелся по каюте. - И связь нужна мне не дл очерка.
   Захаров удивленно посмотрел на него.
   - Я не хочу пока ничего объяснять, Мэтью. Можете вы поверить мне на слово и организовать связь?
   - Сейчас, - сказал Захаров. - Попробую.
   Связь Янг получил через десять минут - адмирал умел быть оперативным. Первым делом Янг связался с брисбенским филиалом своей фирмы. Это заняло восемь минут. Потом - с главной редакцией в Монако. Еще девять. Наконец, с "Линдстрем Марин Сервис Компани". Здесь разговор был короче - хватило трех с половиной. Всего он уложился в двадцать минут тридцать секунд - знай наших, журналисты морякам в оперативности не уступят.
   Когда Янг вернулся в гостиную, Захаров сидел в кресле, откинувшись на спинку и прикрыв глаза. В девственно-чистой хрустальной пепельнице на столике лежали две порожних ампулы для безукольных инъекций.
   - Ну вот, - сказал Янг, - разве ж это невезение? Это так, недоразумение.
   Захаров вскинул глаза:
   - То есть?
   - Через шесть часов в точке рандеву будет гидроплан. Знаете, из этих ныряющих монстров...
   - Знаю, - улыбнулся Захаров. - Приняты на вооружение в одиннадцатом году. "Ллир", "Си дэймон"...
   - Вот-вот. Он доставит бароскаф. И примет вашего батиандра. Нужно только сообщить в "Линдстрем Марин Сервис" координаты точки рандеву. И куда батиандра доставить. Они ждут. Как видите, и пресса кое-что может. Вечная история Ливингстона и Стенли...
   Захаров встал и направился в кабинет. Но, сделав два шага, остановилс и подошел к Янгу, положил ему руку на плечо:
   - А знаешь, сынок, из тебя все-таки получился бы отличный моряк. Эх ты, Стенли...
   - Не знаю, - пожал плечами Янг. - Зато уверен, что счет "Линдстрем Марин Сервис" выставит Океанскому Патрулю. По экстренному тарифу, заметьте. Но с этим вы разбирайтесь сами.
   - Разберемся, - засмеялся Захаров. - Это нам что щенка подковать.
   Пока Захаров из кабинета говорил с кем-то по телефону, Янг смотрел на его мощную спину и мучительно силился понять, зачем надо подковывать щенков. Нет, все-таки русские - загадочный народ...
   5
   Монотонная часть аракеловского похода кончилась. Два часа назад он перевалил через край окаймлявшего рифтовую долину хребта и углубился в провинции склона, двигаясь на запад-юго-запад - почти перпендикулярно прежнему направлению. И вот, наконец, его сонар нащупал характерный профиль Шалаша - двух подпирающих друг друга огромных, в сотню квадратных метров, а то и больше, каменных плит. Здесь он оставил свой "кархародон". Дальше предстояло добираться вплавь: если Душман действительно отсиживается там, где Аракелов рассчитывал его найти, и если он не совсем потерял бдительность, что маловероятно, хитрая эта лиса, Душман, то начиная с этого места ему ничего не стоит засечь двигатель аракеловского скутера. Самого же батиандра засечь - дело непростое. Этого Аракелов не боялся.
   Когда Шалаш остался милях в двух позади, Аракелов остановился и прислушался. Приводной маяк станции молчал - аракеловский сонар не смог уловить его характерного попискивания. Впрочем, так и должно было быть. В любом случае, там Душман или нет. Так что молчание маяка нельзя было счесть аргументом ни "за", ни "против". Но "за" говорили чутье и расчет, и Аракелов продолжил путь, ориентируясь больше по собачьей памяти, так как похвастаться тем, что помнит здешние места, он при всем желании не мог. Был он здесь недолго, месяц всего - тогда же, восемь лет назад. Именно отсюда его и перебросил на "Лужайку одуванчиков" разъездной мезоскаф Океанского Патруля. Аракелов в тот раз успел предпринять всего три сорокачасовые вылазки и потому не смог еще по-настоящему познакомиться с окрестностями. Однако какие-то ориентиры отложились все же в подсознании, и сейчас он не то чтобы вспоминал, но узнавал их. А через полчаса, ощутив в какой-нибудь полумиле перед собой четкий, не похожий на все окружающее силуэт станции, убедился, что память не подвела.
   Здесь, у подножий хребта, где пересеченный рельеф провинций склона постепенно переходил в слабовсхолмленную абиссальную равнину, сложенную пелагической красной глиной и сглаженную отложениями глобигеринового ила, в тридцать четвертом была построена станция - будущий центр рудничного поселка. Простиравшиеся вокруг поля железомарганцевых конкреций сулили руднику радужное будущее, и потому "Андеруотер Майн Интернейшнл" приобрела на этот участок концессионные права. Залежи и впрямь оказались богатыми в их оценке Аракелов как раз и принимал в свое время участие. Но горы меди, никеля, кобальта, марганца и ванадия так и остались сладостной мечтой концессионеров: места эти вошли в окраинную зону заповедника имени Дарвина, и компании пришлось уступить свои права на территорию. Проходило это непросто, негладко, но в конце концов как-то утряслось, какие-то фонды компенсировали расходы "Андеруотер Майн", Международный Океанографический Комитет предложил ей для разработок другие участки, подписали соглашение, причем компания вряд ли оказалась внакладе, а станция так и осталась памятником несбывшимся мечтам - демонтировать ее было себе дороже. Из-за окраинного местоположения для биологов заповедника интереса она не представляла, и постепенно о ее существовании попросту забыли. Настолько, что, когда Аракелов перед тем, как отправиться сюда, послал в "Навиглоб" запрос обо всех подводных сооружениях этого района, в список она не попала. Именно это и насторожило Аракелова - он-то прекрасно помнил станцию, на которой проторчал почти месяц. Тогда он поинтересовалс данными о демонтированных объектах. Этого зародыша рудничного комплекса, не успевшего даже получить название и потому фигурировавшего во всех документах просто как АМИ-01, не оказалось и во втором перечне. И лишь когда Аракелов потребовал информацию о законсервированных подводных сооружениях, банк выдал ему сведения об АМИ.
   Забытая всеми станция - идеальное убежище для Душмана. Только те, кто работал на АМИ или участвовал в ее проектировании - а много ли таких? могли бы до этого додуматься. Дело в том, что для проектировани "Андеруотер Майн" пригласила не специалистов по глубоководной технике, а конструкторов орбитальных систем. Мол, свежий взгляд, отсутствие стереотипного мышления, оригинальные инженерные решения... АМИ-01 и впрямь получилась необычной. Главное же - полностью автономной. Кислородом ее снабжали мощные жабры Робба-Эйриса, энергией - термоэлектрический генератор пятого поколения, концы термопар которого были разнесены в зоны с разной температурой. Хотя перепад был не так уж велик, для нужд станции его хватало с избытком. И потому консервация АМИ явилась, по существу, фикцией - любой, кто мало-мальски разбирался в этой технике и взял бы на себя труд ознакомиться с документацией, мог обосноваться тут совершенно спокойно. И кому бы пришло в голову искать Душмана именно здесь, в черте заповедника? Не поработай Аракелов в свое время тут сам, ему и тени мысли о самом ее существовании не явилось бы. Если даже информационный банк "Навиглоб" выдал сведения о ней лишь с третьего захода, что же говорить о памяти человеческой?
   Теперь предстояло проверить, насколько правильны были аракеловские умопостроения.
   Лишь бы Душман был здесь!
   И вдруг Аракелов аж застонал: что толку-то! Всю дорогу он представлял себе, как проникнет в станцию, как возьмет Душмана за грудки и начнетс этакая ковбойщина с мордобоем. Мерещилась Аракелову классическая кинодрака с опрокидыванием мебели и битьем посуды - не зря же в конце концов в военно-морском училище вдалбливали в него некогда приемы рукопашного боя. Конечно, отчихвостят его потом за рукоприкладство, но переживется. Зато сейчас можно будет отвести душу, благо никакими формальными положениями Аракелов не связан. Не представляет он ни Океанский Патруль, ни Интерпол, ни... Так, частное лицо. Вольный батиандр, так сказать. И следовательно, может позволить себе роскошь набить морду браконьеру. А потом - Душман поверженный; Душман связанный; торжество Фортинбраса. И вызов патрульной субмарины...
   Но рухнуло все. Вмиг. Болван, какой болван! Он ведь не сможет даже войти в станцию. Для этого ведь кто-то должен работать на аппаратуре батиандрогена. Отсюда, снаружи, включить ее невозможно. И потому Душман остается недосягаемым - даже если в самом деле отсиживается он на станции. Идиот, трижды идиот!
   А Душман был здесь. В этом Аракелов убедился, заметив слабый свет, исходивший из иллюминатора. Оставить осветительную сеть включенной при консервировании станции не могли - невозможно это. На то и существует контрольная карта. Некому здесь быть, кроме Душмана, ясно, как дважды два. К стыковочному патрубку была пришвартована субмарина - судя по контуру не патрульная. Вообще незнакомой конструкции. Душман. Больше некому, он!
   Аракелов осторожно приблизился к субмарине. Хороша машина. Двенадцатиметровое обтекаемое тело, движитель - дельфиний хвост, эффективно, ничего не скажешь, выигрыш в скорости при том же двигателе процентов тридцать... Никаких иллюминаторов - телевизионный обзор, значит; четыре мощных прожектора, внешние манипуляторы - смотри-ка, такими впору морские узлы вязать, вот это да... По борту, чуть ниже маленькой рубочки, крупные люминесцирующие буквы: "Тигровая Лилия". Вот, значит, она какая, знаменитая Душманова субмарина. Название ее в Патруле знали, и слышать его Аракелову приходилось, а вот увидел впервые. И не мог не залюбоваться. По слухам, Душман сам проектировал свою "Лилию". Если правда, то как мог человек, способный создать такое инженерное чудо, докатиться до браконьерства? И еще какого! Нет, не укладывалось это в голове у Аракелова, хоть убей.