Балабуха Андрей Дмитриевич. Нептунова арфа (с сокращениями)

   И на этом закончилась "операция Кракатук".
   - Это нечестно, моряк! - возмутилась Папалеаиаина. - А Арфа? Нептунова Арфа - что она такое?
   - Второй голос острова. Голос, слышный лишь под водой. И уже не в инфра-, а в обычном звуковом диапазоне. Если хотите - песнь острова и моря, можно сказать, острова, моря и Луны.
   - Как просто... - вздохнула Жюстин.
   - И как прекрасно, - возразила Папалеаиаина. - Я только раз так чувствовала музыку. Давно уже... Это была "Симфония псалмов" вашего, моряк, соотечественника... Господи, что у вас за имена!
   - Уж кому бы говорить, - усмехнулся Аракелов.
   - Не спорьте, моряк... Да, Игорь Стравинский... В переложении дл органа Гейра Тордаля. И в его исполнении.
   - В записи? - поинтересовался Янг.
   - Нет. Запись - это всегда не то. Даже лучшая. Я тогда попала - чудом почти - в церковь Санта Мария дель Кармен в Мехико.
   Янг присвистнул.
   - Вот и говори о всесилии прессы, - завистливо сказал он. - Мне туда прорваться не удалось. А я старался, очень старался, Папалеаиаина... Аракелов не мог взять в толк, как удавалось журналисту произносить ее им полностью, ни разу не запнувшись, легко и свободно. - Ведь это был его последний концерт. Великий Гейр умер через час в своем номере "Амбассадор-отеля", - пояснил он Аракелову.
   Однако Аракелову все это в равной мере казалось тарабарской грамотой: меломаном он никогда не был и, безусловно, предпочитал Гейру Тордалю Тура Хейердала... Он взглянул на часы:
   - Нам пора, пожалуй. Утром уходим, так что... И знаете, давайте не прощаться. Не люблю я этого. К тому же - кто знает? - может, и свидимс еще... В Папаленим никому не нужно?
   - Нет, - сказал Ганшин. - Завтра у нас испытания.
   - Нет так нет, - кивнул Аракелов. - Ну, спокойной ночи.
   Однако спокойной ночи не получилось. Потому что часа полтора спустя в каюту, где Аракелов совсем уже было собрался залечь на боковую, ворвалс Янг.
   - Алек! А ведь до меня только сейчас дошло!
   - Что именно? - поинтересовался Аракелов.
   - Завтра Ганшин проведет испытания.
   - Знаю.
   - Испытания с помощью взрывов.
   - И что ж с того?
   - Господи, Алек, так ведь...
   И тут Аракелов понял. Ведь взрывы должны вызвать просадки. Просадки - и тонкий, ювелирный механизм Арфы...
   - Да, - сказал Аракелов, поднимаясь. - Вы правы. Пошли.
   - Не плачь, ну не плачь же, милая, слышишь? Ну перестань, перестань... Что, опять этот хам тебя обидел? Ох, до чего же все они мне надоели! Ну, не плачь, никто из них и слезинки нашей не стоит!
   - Да... Это говорить легко... А сама...
   - Бывает, что и сама. Так потому что дура. И ты сейчас - дурочка. Мила заплаканная дурочка.
   - И ты туда же, Роберта, что же это такое!..
   - Да не ругаюсь я, глупая.
   - Ну вот, сама видишь, "глупая"...
   - Конечно! Сейчас же перестань, не стоят они того. Вот погоди, доберемся мы до Тонга, Аль говорил, что через месяц, не больше, - и дадим деру от них. Пошли они все подальше! Вернемся в Аделаиду, заживем с тобой, сперва вдвоем, а там видно будет... И главное - слышишь, Линда, милая? главное держаться нам друг друга, пока мы здесь. Вдвоем мы против этих хамов - сила!
   8
   Вернувшись к себе, Ганшин решил перед сном еще раз просмотреть программу завтрашних испытаний. В общем-то, это было необязательно: в конце концов он не сейсмолог и не геолог, так что завтра - праздник Папазянов да отчасти Кортехо. Но раз уж вышло так, что здесь, на Фрайди-Айленде, он совмещает в одном лице координатора, диспетчера, директора и так далее, ему поневоле надо быть в курсе всех дел, влезать по мере возможности и в те детали, которые непосредственного отношения к нему вовсе не имеют.
   На зеленоватом дисплее сменяли друг друга графики, формулы, таблицы, тексты. Однако, как ни старался Ганшин полностью сосредоточиться на них, из головы не выходил сегодняшний вечер, бесстыдная аракеловска самореклама, впрочем, надо отдать ему должное, самореклама мастерская, на первый взгляд ненавязчивая, легкая, в меру приправленная самоиронией... А разобраться - везунчик. Везунчик, и этим все сказано.
   Ведь как оно получилось? Идею ему Янг подкинул - раз. Анна эту самую легенду о боге Увоке подбросила, где о боевой раковине говорится, местной трубе иерихонской - два; тут уж и слепому ясно, что к чему. Котяра несчастный - и тот ему информацию добавил... Бывает же так, чтобы фартило во всем подряд! Ведь появись он здесь на своем катере в то время, когда нет этих... - как их?.. - сизигийных приливов - и не вышло бы у него ни черта, не раскусить бы уважаемому Александру Никитичу пресловутого его орешка! Так нет же, и тут везуха! Слепая удача - разве ж это работа? Та, настоящая, за которой стоят напряженные, до последней минуты отданные делу дни и бессонные, напролет прокуренные ночи? Разве ж это работа, если курортник сей кашеварил тут вовсю, распевал у костра свои дурацкие морские песенки да рассказывал байки? От такой работы воистину не переломишься. А в итоге что? Герой. Великий деятель науки. Кай Юлий Аракелов. Пришел, увидел, победил.
   С одной стороны, оно, конечно, хорошо. Ведь Аракелов, как и он, Ганшин, представляет здесь отечественную науку, и возложенную на него миссию, к чести оной науки, выполнил. Выполнил, к немалому ганшинскому удивлению. Но чему же удивляться, когда перед тобой везунчик?!
   Везунчиков Ганшин не переносил. Может быть, потому, что ему самому всегда приходилось добиваться цели только трудом и потом. Лишь один раз, полтора десятка лет назад, еще там, на Синявинской опытной станции, когда работали они вместе с рыжим заикой Борей Бертеневым, тощим Тапио и увальнем Ланге... Впрочем, об этом времени Ганшин вспоминать не любил. Не позволял себе вспоминать. Ведь и он тогда оказался везунчиком. Пришла ему в голову идея, ослепительная идея, и, торопясь, перескакивая в непонятных еще местах через все подводные камни так, словно не существовало их в природе, он исписал быстрым, ломким почерком несколько страниц. Исписал и отдал Боре и до следующего дня ждал, а потом ощутил вдруг страшную опустошенность. Словно выгорел угольный пласт и осталась только пуста каменная порода, холодная и никому не нужная... И он ушел, ушел на работу в эксплуатационный отдел МЭК и с тех пор верил, что удержать в себе человека, теплоту, жизнь можно только подлинным трудом, а не сжигающим, оставляя страшную космическую пустоту, вдохновением... Нет, не нужно ему, Ганшину, везения. И везунчиков вроде этого дылды морячка не нужно. Чужие они. Чужие...
   Вдобавок этот чужак, явившись сюда, на Фрайди-Айленд, сумел вмиг очаровать сперва Анну, потом журналиста, который прибыл, кстати, из-за "Беаты", а вовсе не ради каких-то дурацких подводных шляний, а после и всех остальных, включая даже Бенгтссена, а уж от кого-кого, но от Бенгтссена Ганшин этого не ожидал, никак не ожидал...
   Впрочем, он не ожидал и того, что несколько минут спустя в комнату, бегло пробарабанив по двери подушечками пальцев, войдет Анна. В первый момент он не поверил глазам - за все время их совместной работы ни разу не приходила она к нему так поздно; во второй - обрадовался... Но из-за спины Анны вышли Аракелов и Янг, и радость в душе Ганшина истаяла, оставив в осадке нерастворимую тоскливую горечь. Бессмысленную - Ганшин сам прекрасно понимал это. Нелепую. Ненужную. Он выругался про себя, - легче от этого не стало - и жестом предложил пришедшим располагаться.
   - Простите, я сейчас, секунду, - Ганшин вышел, чтобы тут же вернуться с полудюжиной жестянок и стопкой медипластовых стаканчиков. За эти секунды он успел взять себя в руки и теперь размышлял лишь о цели неожиданного визита.
   В неловкой тишине он расставил стаканчики на столе.
   - Соку?
   Анна и Янг кивнули, Аракелов, поблагодарив, отказался. Ганшин молча вскрывал запотелые - только что из холодильника - жестянки, которые резко хлопали и выплевывали легкий дымок. В конце концов Ганшин у себя дома, он никого не приглашал и потому вправе ждать, что именно гости начнут разговор. Не для светской же болтовни они явились в такой час...
   - Николя, - голос Анны был мягок, почти ласков, и Ганшин внутренне напрягся, чтобы не поддаться его очарованию, чуя за мягкостью постели неуютный и жесткий сон. - Николя, мы готовы к завтрашним испытаниям?
   - Конечно, - отозвался Ганшин чуть недоуменно, ибо вместе с Анной они убедились в этом еще сегодня, проверяя напоследок все приготовления. - У вас есть основания сомневаться, Анна?
   - Нет, - сказала Анна. - Или, вернее, да. Не знаю...
   Впервые со дня их знакомства Ганшин услышал в ее голосе неуверенность, даже растерянность. "Чудеса! Ведь этого не может быть, потому что этого не может быть никогда! Анна, уверенная в себе до самоуверенности, не ведающа сомнений, - что происходит? И все этот..." - Ганшин метнул на Аракелова отнюдь не ласковый взгляд, но тот смотрел на Анну.
   - Я и подавно ничего не понимаю. Что происходит, Анна?
   - Мы можем отложить испытания, Николя?
   - Вы с ума сошли! Ведь с завтрашнего дня на нас работает спутник. Мы вышибали эти жалкие десятки минут на трех витках чуть не полгода! Вы же знаете, сколько стоит минута спутникового времени. Потом нам год снова дожидаться очереди...
   - Но мы могли, например, не успеть...
   - Мы успели, - сказал Ганшин, чувствуя, что начинает раздражаться, и стараясь это раздражение скрыть. - Мы не могли не успеть. Мы работали точно по графику.
   - Да, конечно... Но ведь могло же что-то случиться, помешать нам? Представьте себе...
   - Ничего не случилось. Не помешало. В чем дело, Анна?
   - В том, Николя, что испытаний производить нельзя. Понимаете, нельзя.
   - Не понимаю.
   - Я тоже не понимала. Недавно еще не понимала. Но теперь - теперь убеждена в этом, - сказала Анна, и Ганшин понял, что неуверенность ее уже исчезла; он снова видел перед собой прежнюю, не ведающую сомнений Анну, и превращение это окончательно сбило его с толку.
   - Так, может быть, вы объясните это и мне?
   - Конечно, Николя. Впрочем, я думаю, вы лучше меня справитесь с этой задачей, Александр, - повернулась она к Аракелову.
   - В сущности, Николай Иванович, все очень просто. Я ведь рассказывал сегодня о Нептуновой Арфе. И право же, достаточно подробно. Структура это очень хрупкая, понимаете, она может разрушиться от... Черт знает, от чего. Степень ее стабильности станет ясна после серьезного исследования, на какое мы сейчас просто не способны. И ваши взрывы...
   "Вот, значит, откуда ветер дует, - подумал Ганшин. - Значит, ему нужно испортить мне и дело. Нет! Не дам... Анна... Хватит и этого!"
   - Однако, Александр Никитич, - возразил Ганшин, стараясь говорить как можно спокойнее, - вы противоречите сами себе.
   - В чем же?
   - Вы говорили сегодня, что ваша Нептунова Арфа, во всяком случае инфразвуковой ее генератор, существует как минимум лет двести. Ведь именно с ее помощью вы объясняете все наши морские тайны, не так ли? Но разве вы можете ручаться, что за это время здесь не происходили сейсмические явления куда масштабнее наших завтрашних взрывов? Кракатау, например...
   Удар попал в цель. Аракелов задумался, а на лице Анны вновь отразились колебания. Только Янг, в разговоре пока участия не принимавший, явно наслаждался. Оно и понятно: конфликты - подарок для журналиста. Хлеб, так сказать. Пусть его!
   - Что ж, - сказал Аракелов, помолчав. - Возможно, вы и правы, Николай Иванович. Но можете ли вы дать гарантию, что я не прав? Что ваши взрывы не повредят Арфу, не уничтожат ее, не заставят замолчать навек?
   - Между прочим, - взъелся Ганшин, - вам бы мне спасибо сказать, а не палки в колеса ставить! Вас сюда зачем послали? Зачем, позвольте спросить?.
   - Разобраться в причинах загадочных случаев, происходивших в разное время с экипажами различных судов в акватории, входящей в зону хозяйственных интересов республики Караури. Удовлетворены?
   - Более чем. Вы в этом разобрались?
   - Да.
   - И уверены, что причиной всех этих трагедий... Я правильно употребляю это слово? Помнится, вы сами во время вечерних бесед, увлекательных ваших повествований, характеризовали "случаи", как вы теперь говорите, куда жестче. Вы говорили о морских катастрофах, о трагедиях. Или я не прав?
   - Правы.
   - Прекрасно. Тогда я продолжу. Итак, причиной этих, повторяю, трагедий, причиной гибели множества людей является ваша Нептунова Арфа. Вы ее открыли? Отменно! А я ее закрою.
   - То есть?..
   - Предположим, вы правы и наши завтрашние испытания повлекут за собой уничтожение вашей прелестной Арфы, вашего очаровательного инфразвукового убийцы. - Ганшин уже не раздражался, не нервничал, наоборот, он скорее наслаждался теперь, чувствуя, как с каждым словом приближает лопатки Аракелова к ковру. И поделом! - Итак, вы правы. Прекрасно! Вы можете в своем отчете указать, что впредь означенный район указанной акватории безопасен для мореплавания. Отныне и навсегда. Благодаря, заметьте, осуществлению проекта "Беата". Разве это не конечная цель? Разве вы искали причину не для того, чтобы сделать мореплавание, столь дорогое вашему, Александр Никитич, сердцу, полностью безопасным?
   Ганшин торжествовал, но виду не показывал. И вроде бы успешно. Зато на лице Аракелова отражались самые разные чувства - растерянность, смущение и что-то еще, чему Ганшин точного определения найти не мог.
   - Ну так что же, - закончил Ганшин, - вы по-прежнему будете настаивать на отмене испытаний?
   Наступила настороженная пауза. Выдержать бы ее Ганшину, продлить бы молчание - и выиграл бы он, может, этот поединок. Так нет же! Кавалерийская атака, враг рассеян, мы на плечах противника врываемся в крепость - ура! - и пала цитадель... Манило, манило Ганшина это, и сорвался он.
   - Вот ведь как получается, - продолжил Ганшин, и в голосе его отчетливо, слишком отчетливо прозвучали не столько раздумчивые, сколько откровенно поучающие нотки. - Технологическая наша цивилизация оказываетс прекрасным, регулирующим природу механизмом. Был экологический кризис, боролись мы за охрану этой самой природы, окружающей среды. И что же? Кто эту борьбу выиграл? Те, кто заповедники создавать призывал? Отказыватьс от технологического развития? Нет! Технари. Те, кто технологию творил и с ее помощью пресловутую первую природу реставрировал: Реставрировал и модернизировал, к человеку приспосабливая, к его потребностям, о которых матушка-природа отнюдь, между прочим, не заботилась... И сейчас вы за эту самую Арфу вашу ратуете, спасти ее жаждете. А чего, спрашивается, ради? Ради новых жертв? Зато технология, наступая, стирает ее с лица земли. Чтобы мир был наш, человеческий, чтобы в любой его точке человеку было так же удобно, спокойно и уютно, как в собственном доме. И заметьте, даже не специально это делается, а попутно. Не с Арфой мы боремся, а энергоприемник для "Беаты" строим. И лишь параллельно, одновременно... И в том великий смысл технического прогресса.
   Ганшин поймал себя на мысли, что некстати, совсем некстати представилась ему вдруг не "Беата", которая повиснет над Фрайди-Айлендом через несколько лет, а другая орбитальная гелиоэлектростанция, "Арабелла", на которой был он когда-то... И вспомнился Йензен, апологет того самого прогресса без берегов, прогресса безоглядного и самоцельного, о котором он, Ганшин, сейчас говорил. И чем Йензен кончил, ему вспомнилось, и шевельнулось где-то в глубине души сомнение в собственной правоте, и, словно учуяв это движение, заговорил хранивший доселе молчание Янг.
   - Знакомую песню вы завели, Ник! Заманчиво, конечно, не спорю:
   Лес
   надменно встал до небес.
   Ну-ка его пилой
   долой!
   Щепки сдувайте,
   пни вырывайте,
   асфальта, асфальта сюда давайте!
   Вот это подвиг в веках!
   Вот это будет планета!
   Катись хоть вокруг света
   на роликовых коньках!
   О таком мире мечтается вам, Ник? Все безопасно, все гладко, все чисто, выметено, вылизано - до тошноты. До омерзения...
   - А вам приключений надо? Борьбы со стихиен? Что ж, идите в космический флот. Получите - сколько угодно. Где-нибудь на Марсе, на Венере, хоть на Плутоне. А здесь - Земля. Наш дом. И в доме должен быть порядок.
   - Вот именно, Николай Иванович, порядок, - подхватил Аракелов, и по тону его Ганшин понял, что предстоит второй раунд, что дал он какое-то оружие в аракеловские руки, хотя в толк не мог взять, какое именно. Совершенно справедливо замечено. А скажите, пожалуйста, сколько человек, ну да, в среднем, в самом что ни на есть первом приближении, - сколько человек за день, например, под машины попадает? И сколько людей, даже в наше время, отмеченное триумфами медицинской науки, погибает от простого удара током, в собственном доме?
   "Вот черт, - подумал Ганшин, - куда он гнет?.."
   - Не знаю, - коротко сказал он. - Я этой статистикой не занимался.
   - Я тоже, - кивнул Аракелов. - Но если предположу, что за год таких людей в любой отдельно взятой стране окажется побольше, чем погибло из-за Арфы за все двести лет, думаю, что окажусь недалек от истины.
   - И что вы хотите этим доказать?
   - Я не доказываю. Я только спрашиваю. Так вот, настаиваете ли вы на этом основании на ликвидации электрической проводки в домах и автомобильного транспорта на улицах?
   - А смысл? Эта проблема решается просто до банальности - соблюдайте правила техники безопасности и уличного движения. Все.
   - Отменно. Но ведь если мы знаем, что Арфа опасна во вполне определенное время и во вполне определенном месте, разве мы не можем избежать опасности?
   Ах, чтоб тебя... Но сдаваться Ганшин не спешил. Слишком многое было поставлено на карту.
   - А чего ради, чего ради, я спрашиваю? Электричество - это свет, тепло, это энергия, жизненный сок нашей цивилизации. Транспорт - это транспорт, тут и говорить не о чем. Да, осторожность необходима; да, любое детище прогресса несет в себе и потенциальную опасность; да, да, да! Но - это теневая сторона прогресса. Однако лицо у него тоже есть!
   - Я и не спорю, вовсе не спорю, Николай Иванович. И никто, будучи, как говорится, в здравом уме и твердой памяти, оспаривать этой истины не станет.
   - А где же лицевая сторона вашей Арфы? Где, я спрашиваю?
   - Там, - сказал Аракелов и неопределенно махнул рукой. Во всяком случае, Ганшин этого жеста не понял, хотя на Анну и Янга он, похоже, впечатление произвел. Или помстилось Ганшину?
   - Где "там"?
   - Под водой. Там, где поет собственно Нептунова Арфа.
   - Вы же не были, не захотели услышать ее, Николя! Вы же не знаете... А мы слышали... Это прекрасно, по-настоящему прекрасно!
   - Пользуясь более казенной фразеологией, - подхватил слова Анны журналист, - Нептунова Арфа является уникальным, может быть, в глобальном масштабе уникальным природным образованием. И как таковое должна быть сохранена. Любой ценой.
   - Памятники, конечно, дело великое, даже памятники природные, - Ганшин продолжал стоять насмерть. - Но можно ли противопоставлять их ценность тому потоку даровой почти энергии, которая будет падать сюда с неба?
   - Не можно - должно. - В голосе Аракелова Ганшин ощутил уверенность в собственной правоте, может, даже превосходящую его, ганшинскую.
   - Послушайте, Александр Никитич, - сказал Ганшин, меняя тон. - Вот вы батиандр...
   - Бывший...
   - Неважно. Значит, вы представитель едва ли не самой передовой области нашей, человеческой, науки. В какой-то мере можно сказать, что вы ее творение. Ее детище. И как вы можете противопоставлять поющую скалу, пусть даже феномен этот и любопытен, согласен, но по сути своей - диковину, не более, энергоснабжению огромного региона Океании? Не понимаю, честное слово, не понимаю!
   - Так ведь я не противопоставляю. И никто из нас не противопоставляет. Ведь это же можно, можно и должно, повторяю, сочетать. Ну не будете вы строить свой энергоприемник здесь. Рядом построите. На другом острове. На искусственном острове на худой конец. Дороже - понимаю. Усложнение понимаю. Трудности дополнительные - понимаю. Но здесь должен быть создан заповедник. Национальный парк. Морской национальный парк, так. И нельз иначе.
   - Так ведь не в одних дополнительных трудностях дело, это же годы, годы, которые уходят, уходят безвозвратно, поймите! Мы запустим "Беату" на несколько лет позже. А что это означает для Океании? Для вашего Караури, Анна? Вы отдаете себе в этом отчет?
   - Да, - твердо сказала Анна, и по тону ее Ганшин понял, что дальнейшие убеждения бесполезны. - Да, Николя.
   - И не измените своего мнения?
   - Нет, теперь уже нет.
   - Что ж... - Ганшин на секунду запнулся, принимая решение. - Что ж... повторил он, все еще колеблясь, но потом отрубил все же: - Ну а я такого решения ни одобрить, ни тем более принять не могу. У меня есть программа испытаний, утвержденная в МЭК и согласованная с правительством Караури. Я уважаю вас, Анна, я уважаю вас всех, но отступить от этой программы не хочу, не могу и не стану.
   - Однако, Николя, я все-таки официальный и полномочный инженер-инспектор и имею право...
   - Разве ваши полномочия, Анна, распространяются так широко, что вы можете остановить работы? - Ганшин пер напролом, ничего иного ему не оставалось.
   Анна замялась.
   - Нет, - признала она наконец. - Или, вернее, это не оговаривалось. Просто не могло прийти в голову...
   - Если так, и говорить не о чем. Я решаю, мне и отвечать.
   - Но я могу связаться. Радио, слава богу, есть. И тогда...
   - Ночью? Кого и где вы застанете?
   - Не сейчас, естественно. Утром.
   - И там будут собираться, совещаться, решать, а на это уйдет и день, и два, и три... И время будет упущено. Нет! Испытания начинаются завтра. Все.
   - Не все, Николя. Неужели вы не можете понять...
   - Не могу, Анна, - сказал Ганшин, сжигая последние мосты. - Не могу.
   - Эх, Николай Иванович. - Аракелов махнул рукой, постоял несколько секунд и, резко повернувшись, вышел. За ним последовали остальные.
   Стоя посреди комнаты, Ганшин долго смотрел им вслед, хотя взгляд его и упирался в беззвучно и плотно закрытую Анной дверь.
   "И все-таки Джайн бывает джентльменом. Когда хочет. Редко, правда, он этого хочет, ох, как редко... Ну да что там, я же знала, на что шла, когда отправлялась в плавание. Не первый ведь год мы с Джайном. Хотя нет, здесь он другой, не тот, что дома. Совсем, совсем другой. Свободный. Решительный. И жестокий. Грубый. Как это получается у него - все вместе? Но получается... А у меня что получается? Если б я знала... Хорошо Линде поплакала, поплакала, а потом снова со своим Алем милуется, попробуй его задень - глаза выцарапает! Сама может костерить его почем зря, но - сама. Смешная девчонка! Может, впрямь взять ее за шиворот, свести на берег, когда придем на Тонга, - в аэропорт, домой, вытащить ее из этой нашей кучи? Или пусть сама барахтается, как может? Да когда же я наконец научусь решать хоть что-нибудь, не спрашивая совета у других? Или так и буду вечно ходить за кем-то как привязанная? Или - так и надо? Не знаю, ничего я не знаю, да и как можно знать что-нибудь, когда под тобой все качается палуба, яхта, море, вся жизнь качается, качается, качается, попробуй удержись, не упади за борт, а держаться надо, надо, надо, потому что, если выпадешь, никто руки не протянет, спасательного круга не кинет, скажет только: "Барахтайся сама, детка, может, и добарахтаешься до чего!" И все. Сама. Только сама. А я не хочу, я ведь женщина, я слабая, а тут еще эту дурочку тащить... Господи, как я устала, и хоть бы немного твердой земли под ногами, хоть чуть-чуть, хоть на один день..."
   9
   - Да, задала ты мне задачку, тама... - Ислел Фалемахафу, министр энергетики и туризма, откинулся на спинку своего необъятного кресла и, прикрыв глаза, погрузился в размышление. Воцарилась тишина, нарушаема лишь доносившимся сквозь распахнутые настежь окна размеренным рокотом далекого прибоя.
   Собственно, эту схватку можно считать выигранной. Сколько бы ни размышлял почтенный тамана Ислел, но придет-то он именно к тем выводам, к которым подтолкнула его Папалеаиаина... Впервые за сегодняшнее утро она позволила себе немного расслабиться.
   Утро это началось для нее поздно, за каких-нибудь полчаса до того, как катер мягко привалился к причалу Национального яхт-клуба. Зато благодар заботливости Орсона и Бена, ночь напролет ведших катер в незнакомых им обоим водах архипелага, она выспалась более или менее достаточно для того, чтобы весь день - и нелегкий день - чувствовать себя в форме. Правда, оказавшись дома, она сквиталась с ними: уступила Бену свою спальню, и через четверть часа он уже спал сном праведника; Янг получил в полное свое распоряжение кабинет Папалеаиаины.
   - Может, и вы вздремнете, Орсон? - предложила она, указывая на широкую тахту, где любила поваляться, приводя в порядок мысли, когда работа особенно не ладилась. - Не железный же вы...
   - Ни в коей мере. Но прежде всего дело. Вот закончу - и завалюсь: И предупреждаю - буду храпеть самым что ни на есть постыдным образом.
   Папалеаиаина не настаивала - Орсон был, безусловно, прав. Она быстро приняла резкий контрастный душ (привычка, оставшаяся еще со студенческих лет), вмиг сбивший и смывший с нее последние следы усталости. Потом наступил черед танца, тоже контрастного, где летящая плавность сменялась вдруг яростным буйством; просто удивительно, как танец этот, которому она научилась еще в детстве, не утомлял, а, наоборот, вливал энергию. Не только тело, но даже мысль наполнялись легкой, звенящей, светлой силой. Такого, была уверена Папалеаиаина, не дала бы никакая зарядка. Перебрав свой не слишком богатый гардероб, она остановилась на сари глубокого синего цвета. Пожалуй, никакая другая одежда так не подчеркивает всех линий фигуры, ее изящества и женственности, не придает такого царственного величия. А сегодня и это должно было служить ей оружием. И лишь теперь, приведя себя в полную боевую готовность, Папалеаиаина взялась за телефон.