Балабуха Андрей Дмитриевич. Нептунова арфа (с сокращениями)

   - Бетка, скомандуй, чтобы к утру были документы Захарову - он летит в Геную. Билеты, визы... Сама знаешь. И разыщи-ка мне, пожалуйста, командира патрулей. Ему тоже нужны будут документы - он полетит в Прагу...
   9
   Всплытием явно никто не управлял: "Дип-Вью" стремительно шел вертикально вверх, и Зададаев напряженно следил за белой точкой на экране гидролокатора, - казалось, аппарат неизбежно должен удариться о днище "Руслана". Очевидно, так показалось не только ему, - на самых малых оборотах "Руслан" задним ходом отработал полтора-два кабельтова. Зададаев улыбнулся: у кого-то на мостике сдали нервы... Уж что-что, а позици "Руслана" была определена правильно. Зададаев выбирал ее сам, а делом своим он занимался не первый год. Не успела еще белоснежная громада судна окончательно остановиться, как впереди, в трети мили по курсу, показалс "Дип-Вью". Как это обычно бывает при аварийном всплытии, аппарат вырвалс из моря, словно пробка из бутылки шампанского. Сверкнув на солнце стеклянными гранями и металлическими полосами решетки, он взлетел метров на пять в воздух, а потом с грохотом рухнул в воду, взметнув гигантский фонтан брызг. Тотчас к месту его падения рванулся катер, уже спущенный с "Руслана". Переваливая разбегавшиеся концентрические волны, катер обнажал то сверкающий диск винта, то ярко-красное днище - от форштевня до самых боковых килей. На носу катера, держась за леер, стоял матрос с багром.
   Зададаев снова посмотрел на экран гидролокатора: "Марта" медленно, по спирали поднималась к поверхности. С ней тоже явно все было в порядке. Зададаев облегченно вздохнул. По крайней мере, все целы, подумал он, и перевел взгляд на пульт баролифта. Там перемигивались разноцветные огоньки контрольных лампочек, и в такт их коротким вспышкам оператор перебрасывал рычажки квитанционных тумблеров. Зададаев проследил его движения: донный люк задраен, остается убрать амортизаторы, и через минуту-другую можно начинать подъем. Собственно, операцию можно считать законченной.
   - Изображение, - негромко сказал Зададаев.
   Над пультом вспыхнул маленький экран внутренней связи. Аракелов сидел на диване, сгорбившись и опустив голову на руки. Потом он выпрямился и стал медленно снимать моноласт.
   - Поднимайте, - скомандовал Зададаев и вышел из пультовой. После ее полумрака яркий солнечный свет показался болезненно-ослепительным, и с минуту Зададаев стоял, щурясь и ожидая, пока привыкнут глаза. Потом он закурил и неторопливо поднялся на мостик.
   Капитан прохаживался по крылу мостика, как пантера по клетке, и выражение его лица не обещало ничего хорошего. Зададаев про себя от души порадовался этому. Конечно, и ему самому не поздоровится - за все подводные работы отвечает именно он. Но... Ему не привыкать, Аракелова он прикроет, а вот тому, в "Марте"... Это хорошо, что Ягуарыч завелся, подумал он, Достанется кое-кому на орехи... Собственно, капитана звали просто Виктором Егоровичем, но прозвище Ягуарыч, которое он вполне оправдывал, укрепилось за ним давно и прочно.
   Зададаев подошел к ограждению мостика. "Марта" уже всплыла на поверхность и теперь медленно огибала "Руслан", направляясь к слипу.
   - Что ж, - сказал Зададаев, - вот, похоже, и все. Операция закончена.
   - Для кого закончена, а для кого и нет, - отозвался капитан голосом, не обещавшим водителю "Марты" ничего хорошего.
   - Да, - согласился Зададаев, - за такое гнать надо. В три шеи.
   - И погоню, - рыкнул Ягуарыч. - Как пить дать. За судно и дисциплину на нем отвечаю я.
   - Ну, сейчас отвечать придется кому-то другому, - улыбнулся Зададаев.
   Ягуарыч только засопел. Такой реакцией Зададаев остался вполне доволен: она обещала взрыв мегатонн этак на тридцать.
   - Я пойду встречу духа.
   - Естественно, - не слишком любезно отозвался капитан, но Зададаев не обратил на это внимания.
   - Добро, - сказал он и повернулся, чтобы уйти.
   - Он тоже хорош, твой дух... - проворчал капитан. И хотя ворчание на этот раз было довольно миролюбивым, Зададаев мгновенно ощетинился:
   - Совершенно верно, хорош. И когда он вытащил измерители течений, вы, помнится, были того же мнения.
   Пару месяцев тому назад эта история наделала немало шума на "Руслане". Работы на очередной станции уже сворачивались, когда с борта вертолета, собиравшего буйковые регистраторы, сообщили о потере связки из семи измерителей течения. Полипропиленовый трос, которым они крепились к бую, оборвался, и приборы ушли на дно, на четырехкилометровую глубину. Не говоря уже о том, что измерители течений - игрушки достаточно дорогие, вместе с ними ушла и накопленная за шесть суток информация. А самое главное - ставилась под удар вся последующая работа: их комплект был на "Руслане" единственным. Пока доставят новые, пройдет минимум недели две это при самом благоприятном стечении обстоятельств. В целом - ситуаци невеселая.
   Аракелов в это время уже закончил работы по программе станции и готовился к подъему на борт. Работал он на этот раз в горизонте три и пять-четыре ноль, то есть от трех с половиной до четырех километров глубины. Это решило дело: начальник экспедиции и капитан явились к Зададаеву и чуть ли не силой заставили его направить Аракелова на поиски пропавших измерителей. Сопротивлялся Зададаев не из окаянства: в принципе батиандр мог работать под водой без подъема на поверхность семьдесят два часа. Из них шестьдесят представляли собой нормальный рабочий цикл; еще шесть были резервными, а шесть последних только давали ему шанс спастись при какой-то катастрофической ситуации, не гарантируя от необратимых последствий по возвращении. Чтобы батиандр не забыл об этом, жидкий кристалл на цифровом табло его часов постоянно менял цвет: зеленый сперва, к концу рабочего цикла он постепенно желтел, а потом начинал полыхать тревожным багровым светом. В жаргоне глубинников прочно обосновались термины зеленое, желтое и красное время.
   Шестьдесят часов Аракелов уже отработал. И скрепя сердце Зададаев разрешил ему вести поиск в продолжение желтого времени. "Пять часов, и ни минутой больше", - отстучал он, передавая Аракелову задание. Он прекрасно понимал, что шансы найти связку с измерителями за пять часов ничтожны. Но повторный спуск батиандра допускался согласно требованиям медицины не раньше, чем через пять суток. А потому попытаться было необходимо.
   Желтое время у Аракелова давно вышло, а он все еще не появлялся в баролифте. Зададаев сидел в пультовой и курил не переставая. Наконец, батиандр появился. Зададаев вздохнул и скомандовал подъем.
   В ответ на разнос, который устроил ему Зададаев, Аракелов рассмеялся: "Да что вы, Константин Витальевич! Какой из меня лихач? Трезвый расчет, не больше. Просто я нашу медицину как свои пять пальцев знаю и вношу поправочный коэффициент на перестраховку. Знаете, у нас на курсах практику вел старик Пигин, так он любил говаривать: "Подводники делятся на старых и смелых; мальчики, доживайте до седых волос!" Вот я так и стараюсь..." Зададаев рассмеялся, - ну что ты с таким будешь делать? На вопрос о потерянных приборах Аракелов, пригорюнившись, развел руками: "Простите, Константин Витальевич..." Зададаев махнул рукой: ладно, мол, главное - сам цел, но Аракелов продолжил: "Не сумел я их сам вытащить, придется теперь аквалангистам поработать: я трос к скобе баролифта привязал..."
   Несколько дней после этого Аракелов ходил в героях, а начальник экспедиции и капитан клялись ему в вечной любви. Это было всего два месяца назад. А сейчас...
   Зададаев взглянул на капитана и увидел, что тот улыбается.
   - Иди, иди... Господин оберсубмаринмастер. Встречай своего духа.
   Капитан тоже ничего не забыл. Зададаев кивнул ему и сбежал по трапу.
   Прежде всего он зашел в лазарет. Дежурил Коновалов - каково, однако, с такой фамилией быть врачом, сообразил вдруг Зададаев. Раньше ему это почему-то не приходило в голову. Впрочем, терапевтом Коновалов был неплохим, хотя от обилия практики на "Руслане" отнюдь не страдал. Минут пятнадцать они поболтали о том о сем, потом Зададаев попросил снотворное.
   - Зачем? - В глазах Коновалова вспыхнул алчный огонек.
   - Да так, не спится что-то, - уклончиво ответил Зададаев.
   - Давайте-ка я вас посмотрю, - радостно предложил Коновалов.
   - Спасибо, Владимир Игнатьевич, как-нибудь в другой раз, - отказалс Зададаев со всей возможной любезностью. - Сегодня никак не могу, дела. Вот на днях непременно загляну, покажусь толком, может, в самом деле что-нибудь там не в порядке, - постарался он утешить эскулапа.
   - Знаю я вас, - тоскливо вздохнул Коновалов. - Здоровы больно. Разве что ногу кто сломает, так и то не мне, а Женьке работа, - завистливо добавил он.
   Зададаеву стало смешно.
   - В следующий раз обязательно, - серьезно пообещал он. - А сейчас просто дайте мне какое-нибудь снотворное.
   Коновалов встал, подошел к шкафу в углу приемной, выдвинул один ящик, потом другой, наконец, достал ампулу для безукольной инъекции.
   - Вот, - сказал он, протягивая ампулу Зададаеву, - и безобидно и надежно. Приставьте ее к сгибу руки присоской, через сорок пять секунд содержимое впитается, а через пять минут вы будете спать сном праведника.
   - Спасибо, - сказал Зададаев, бережно укладывая ампулу в нагрудный карман рубашки. - И клятвенно обещаю, что на днях приду для самого детального осмотра - как только будет время.
   - Оставили-таки лазейку, - ухмыльнулся Коновалов. - Так я и знал: придете, когда курносый рак на горе свистнет...
   - Что вы, - возмущенно возразил Зададаев, - минимум на день раньше!
   И поспешно ретировался, потому что Коновалов явно искал взглядом предмет потяжелее, собираясь расправиться с посетителем, как Лютер с чертом.
   Зададаев взглянул на часы: до тех пор, пока медики выпустят Аракелова из "чистилища", оставалось еще больше часа. Пожалуй, можно было и пообедать. Не только можно, но и нужно - за всей суетой днем он не успел этого сделать. Зададаев направился в столовую.
   Народу здесь было мало. Зададаев подошел к окошечку раздачи, посмотрел меню. По такой жаре стоило бы взять чего-нибудь такого... Ага, окрошка. Увы, окрошки не оказалось. Кончилась. Оно и понятно - время уже отнюдь не обеденное. Пришлось взять холодный свекольник (и то последнюю порцию) и плов. Плов, надо сказать, у здешнего кока получался изумительный, сплошное таяние и благоухание. И если плов значился в меню, Зададаев брал его, не раздумывая. Поставив на поднос тарелки и высокий стакан с кофе гляссе, Зададаев направился к заранее облюбованному столику. В открытый иллюминатор временами плескал в столовую не то чтобы ветер, но все-таки глоток-другой свежего воздуха; прямо над головой крутился лениво вентилятор, заставляя чуть заметно подрагивать кончики бумажных салфеток в пластмассовом стакане.
   Зададаев придвинул к себе тарелку со свекольником и принялся за еду. Только сейчас он понял, насколько проголодался. Пожалуй, возьму вторую порцию плова, подумал он.
   За соседним столиком потягивали кофе океанолог Генрих Альперский и вездесущий Жорка Ставраки. Говорили они негромко, и Зададаев не стал прислушиваться.
   - Константин Витальевич, - обратился вдруг к нему Генрих, - что тут Жорка заливает?
   - М-м-м?.. - промычал с набитым ртом Зададаев, пытаясь придать этим нечленораздельным звукам вопросительную интонацию.
   - Я не заливаю, - обиделся Ставраки. - Я просто рассказываю, как наш дух труса спраздновал.
   - Ну и как? - спросил Зададаев, чувствуя, что молниеносно звереет. Нет, подумал он, так нельзя. Спокойнее надо. Ведь ясно же, что так и будет. Только не легче от того, что ясно...
   - Очень просто, - охотно пояснил Ставраки. - Побоялся из баролифта выйти. Патрули с Гайотиды-Вест взорвались, вот он и струсил... Хорошо еще, что не все у нас такие - нашлась светлая голова, "Марту" угнала и сделала дело, спасла этого американца... Так ведь?
   - Неужели так, Константин Витальевич? Не верю, - убежденно сказал Генрих. - Я Сашку не первый день знаю, не мог он...
   - Нет, не так, Георгий Михайлович, - сухо сказал Зададаев, сдерживаясь, чтобы не наговорить резкостей. - Аракелов действовал абсолютно правильно, и все его действия я полностью одобряю. А той светлой голове, что "Марту" угнала, насколько я понимаю, сейчас мастер дает выволочку по первому разряду. И вряд ли я ошибусь, если предположу, что этой светлой голове небо с овчинку покажется.
   - Неужто выговор вкатит? - сочувственно спросил Ставраки.
   - Надеюсь, выговором ваш герой не отделается.
   - Спишут? - ахнул Генрих. О таком он еще, пожалуй, и не слыхал.
   - Все может быть, - не без злорадства сказал Зададаев.
   - А кто это, Константин Витальевич?
   - Не знаю, я раньше с мостика ушел.
   - Я не знаю, но предполагаю... - начал было Ставраки, но Зададаев оборвал его:
   - Вот и оставьте свои предположения при себе, Георгий Михайлович. Право же, так будет лучше. Для всех.
   - Я же говорил, не мог Сашка струсить, - сказал Генрих облегченно.
   - Не мог, - согласился Зададаев. - Хотя некоторые доброжелатели рады будут истолковать его действия именно так.
   Ставраки, не допив кофе, демонстративно поднялся и, не прощаясь, ушел.
   - Ну, зачем вы так, Константин Витальевич, - сказал Генрих. - Жорка же не со зла, ну трепло он, это правда...
   - Аракелову от такого трепа лучше не будет, - сказал Зададаев. Он лениво ковырял вилкой плов: есть уже не хотелось. Тем не менее он заставил себя подобрать все до крошки и потянулся за кофе. - Аракелов сейчас в таком положении... - Зададаев пошевелил в воздухе пальцами, подбира слово, - в таком двусмысленном положении, что ему подобные разговоры хуже ножа. Ведь после взрыва субмарин Гайотиды и нашей "рыбки" он не имел права лезть на рожон. А какой-то дурак полез и... - Зададаев безнадежно махнул рукой. - Просто не знаю, что и делать.
   - Да-а, - протянул Генрих. - Не хотел бы я сейчас поменяться с Сашкой местами...
   - Завтра мы проведем разбор спасательной операции. Поговорим. Всерьез, по гамбургскому счету. Потому что недоговоренность - штука пакостная, она всегда дает пищу кривотолкам. А ведь такой Ставраки не один... И всех их надо если не переубедить, то...
   - Хорошо, - сказал Генрих. - Только я сперва поговорю с Сашей сам.
   - Обязательно, - согласился Зададаев. - Но уже утром. Сегодня я его сразу загоню отдыхать. Ну мне пора. - Он поднялся и вышел из столовой.
   Когда он вошел в "чистилище", Аракелов лежал на диване, а Грегориани делал ему массаж.
   - С возвращением, Александр Никитич, - сказал Зададаев.
   - Спасибо, - невнятно отозвался Аракелов. Он лежал на животе, уткнув лицо в руки.
   - Долго еще? - спросил Зададаев.
   - Зачем долго? - проворчал Грегориани, немилосердно разминая мощную аракеловскую спину. - Совсем недолго. Одна минута еще, две, может быть, и все. И совсем молодой и красивый будет. Правду я говорю, Саша?
   Аракелов не ответил. Минут через пять Грегориани выпрямился и хлопнул Аракелова по спине.
   - Вставай, дух, одевайся побыстрее, а то прохватит - сквознячок здесь...
   Аракелов поднялся, несколько раз передернулся всем телом, как выбравшийся на берег пес.
   - Ох, Гиви, - сказал он, - после твоего массажа целый час собиратьс надо, каждая мышца не на своем месте.
   - Как раз на своем, кацо, - откликнулся Грегориани, моя руки. - Как раз на своем! После моего массажа каждая мышца на десять лет моложе делается...
   - Знаю, - Аракелов уже натянул брюки и свитер и стоял перед Зададаевым в положении "вольно". - Спасибо, Гиви. Я пошел.
   - Да, - сказал Зададаев, - мы пошли. До свидания, Гиви.
   Они молча поднялись на палубу А и пошли по длинному коридору, однообразным чередованием дверей по обеим сторонам напоминавшему гостиничный. Перед аракеловской каютой они остановились. Аракелов открыл дверь, и они вошли внутрь.
   - Ну, теперь докладывайте.
   Зададаев сел на диван и закурил. Аракелов устроился в кресле. Он сжато доложил свои соображения.
   - Ясно, - сказал Зададаев. - Значит, сероводород... Надо будет связаться с Гайотидой, предупредить их... Интересно... Если память мне не изменяет, впервые дрейфующие облака сероводорода были обнаружены лет семьдесят назад. Но до сих пор они никому не мешали. А ведь все субмарины Океанского Патруля ходят на турбинах Вальтера. Значит, придется теперь что-то менять... Создавать службу слежения за этими самыми сероводородными облаками...
   - Константин Витальевич... - начал было Аракелов.
   Зададаев посмотрел на него и улыбнулся:
   - Эх вы!.. А еще без пяти минут военный моряк... Все правильно. Не волнуйтесь.
   "Только вот как тебе не волноваться, - подумал Зададаев. - Я бы на твоем месте еще не так волновался. А ты ничего, молодцом держишься. Во всяком случае, внешне. Молодцом!"
   - Константин Витальевич, кто в "Марте" был? Внизу не разглядеть освещение не то...
   - А то я не знаю!
   - Простите. Да и времени мало было: когда я подплыл, "Марта" уже четыре чеки из девяти вынула, потом еще одну, а к остальным ей манипуляторами не подобраться было. Те я сам вытащил. А вообще-то манипуляторы у "Марты" надо бы на одно колено удлинить!..
   Ух ты! Он еще об этом думать может! Значит, не только внешне, значит, в самом деле молодец. Военная косточка! Зададаев знал, что Аракелов поступал в свое время в военно-морское училище. Правда, как рассказывал со вздохом сожаления сам Аракелов, ему "так и не пришлось с лейтенантскими звездочками перед девушками покрасоваться" - подошло разоружение, и из училища их выпустили не военными, а гражданскими моряками. Вот тогда-то Аракелов и подался на только что открывшиеся курсы батиандров.
   - Так кто? - повторил Аракелов.
   - Не знаю, Александр Никитич. Да и неважно это.
   - Важно.
   - Допустим. Но не сейчас. Сейчас вам отдохнуть надо - это прежде всего.
   - Я должен знать, Константин Витальевич. Мало того, что этот идиот самовольно вниз полез, он же...
   - Понимаю. Все понимаю... - Зададаев глубоко затянулся и выпустил дым целой серией аккуратных колец. Разговор надо было поворачивать. Совсем не нужно Аракелову знать... - Вот только одного я не понимаю: как "Марта" выдержала? Ведь у нее же предел семьсот, а там девятьсот с лишним!
   - Девятьсот восемьдесят.
   - Тем более.
   - Запас прочности, - сказал Аракелов. - Спасибо нашим корабелам.
   - Запас прочности, - протянул Зададаев. - Запас прочности, - повторил он. - Это хорошо, когда есть запас прочности. Ну вот что: давайте-ка раздевайтесь и ложитесь. Быстро - это приказ.
   Пока Аракелов раздевался и укладывался в постель, Зададаев достал из кармана ампулу, посмотрел на свет. Жидкость была совершенно прозрачной и бесцветной. Потом он подошел к Аракелову и прижал ампулу к его руке.
   - Что это? - спросил Аракелов. - Зачем?
   - Ничего особенного, - охотно пояснил Зададаев. - Просто снотворное. Легкое и безобидное. Вам прежде всего отдохнуть надо. Выспаться, ибо сказано: утро вечера мудренее. Вот вы и будете сейчас спать. Как младенец. Вот так... - Он быстрым движением отделил пустую ампулу от кожи и бросил ее в пепельницу. - И все. Спокойной ночи.
   Аракелов закинул руки за голову - тропический загар на фоне белой наволочки казался особенно темным. Они помолчали.
   - Спасибо, - сказал вдруг Аракелов. - Спасибо, Константин Витальевич, и...
   - Спите, спите, - ворчливо перебил его Зададаев. Он забрался в узкую щель между диваном и столом и курил, пуская дым в открытый иллюминатор. Потом аккуратно пригасил сигарету и еще с минуту смотрел на море, вспыхивавшее в лучах закатного солнца. А когда он обернулся к Аракелову, тот уже спал.
   Зададаев тихонько вышел из каюты и осторожно, стараясь не щелкнуть язычком замка, закрыл за собой дверь.
   Да, Ставраки не один, думал он, медленно идя по коридору. Много их, всяких ставраки. И любой рад будет обвинить Сашу в трусости. И не потому совсем, что каждый из них плох сам по себе. Отнюдь нет! Но ведь это так очевидно: один думал и собирался, а второй - взял и сделал. Смелость города берет! Безумству храбрых поем мы песню! И этот второй - герой. Даже если он сделал только полдела, а вторую половину сделать не смог. Все равно - "ура" ему! А первый, естественно, трус... И главное, этот герой... Будь это кто угодно другой - тогда многое стало бы проще. Эх, Саша, Саша...
   Около трапа, ведущего на главную палубу, Зададаев остановился. Подумал, потом стал подниматься. "Схожу к Ягуарычу, - решил он, - узнаю, чем кончилось дело. Да и насчет завтрашнего посоветоваться стоит - голова хорошо, а две лучше".
   10
   Стентон задержался в рубке, глядя, как медленно растворяется в ночном небе туша уходящего дирижабля. Собственно, самого дирижабля почти не было видно - только позиционные огни да темный силуэт, его движение обнаруживалось по звездам, которые он заслонял. Потом остались только огни, но и они постепенно слились со звездной россыпью, затерялись в ней. Теперь оставалось одно: ждать завтрашней комиссии. Это часов двенадцать. Даже больше - они прибудут рейсовым конвертопланом Сан-Франциско Гонконг. Потом будет расследование. А потом... Впрочем, сейчас лучше не думать, что потом.
   Стентон прошелся по рубке, сел в свое кресло. Пульт перед ним был не то чтобы мертв - скорее спал. Спали лампочки индикаторов, цифровые табло, дисплеи, отдыхали на нулях стрелки приборов. Бодрствовал только островок швартовочного блока: якоря... трап... подсоединение к сетям и коммуникациям причальной мачты... позиционные огни... И все. Стентон положил руки на подлокотники. Пальцы ощутили знакомые потертости от пристежных ремней, знакомую трещинку в пластиковой обивке, а рядом с ней аккуратную круглую дырочку, оставшуюся от упавшего сюда горячего сигаретного пепла. И почему это на обивку кресел ставят такой нетермостойкий пластик?..
   Нет, он не прощался с кораблем. И вообще чужд был всякой сентиментальности. Просто впервые за последние годы он совершенно не знал, куда себя деть. Спать пойти, что ли?
   Он встал, еще раз окинул взглядом пульт и вышел из рубки. На каютную палубу можно было подняться лифтом, но Стентон пошел пешком: транспортник не круизный суперлайнер, а подняться по лестнице на каких-нибудь двадцать метров - только полезный тренинг. Так сказать, вечерний моцион.
   Капитанская каюта была первой от носа. Внутренность ее мало чем отличалась от любой каюты на любом морском лайнере: постель в задернутом сейчас занавеской алькове, небольшой письменный стол у левой стены, рядом с ним диван, и только вместо иллюминатора было большое окно. Даже, собственно, не окно: просто вся стена была прозрачной, и сквозь этот распахнутый в ночь прямоугольник заливала каюту своим мистическим светом яркая тропическая луна. Стентон подошел к окну. Внизу, под самым дирижаблем, падали на воду блики света из бесчисленных окон Гайотиды и весело перемигивались разноцветные огоньки буйков, обозначавших понтоны волновой электростанции, пирсы, границы пляжной полосы. Дальше до самого горизонта океан был темен, и только лунный свет лежал широкой серебряной полосой. Этакий млечный путь. Или нет - сельдяной. Дорожка, мощенна рыбьей чешуей... У самого горизонта медленно ползли огни какого-то судна. А еще дальше, невидимый за выпуклостью земного шара, полным ходом шел к Гайотиде "Руслан". И на нем - Кулидж. Пальцы Стентона сами собой сжались в кулаки. "Доберусь я до тебя, сукин ты сын, - подумал Стентон. Обязательно доберусь. А пока..."
   Стентон подошел к столу, выдвинул верхний ящик, достал сигареты. Курил он мало. Да и вообще впервые затянулся только в санатории на Багамах, где заканчивал курс лечения. Тогда уже стало окончательно ясно, что в космос ему не вернуться. Однако табак не стал привычным зельем: это было лакомство, которое Стентон позволял себе лишь изредка, когда надо было успокоиться и сосредоточиться. Курил он только один сорт - безникотинный зеленый "Салем". Ментоловая отдушка оставляла во рту ощущение свежести, послевкусие, лишенное обычной табачной горечи. Стентон сел в кресло у окна и закурил.
   Так. С Бутчем и Джо он договорился, они не выдадут. Кора и подавно, она заинтересована в этом больше всех. Кармайкл и команда просто ничего не знали, а потому никак не могут опровергнуть утверждение командира. С этой стороны все в порядке. Слабое звено одно - сам Кулидж. Только бы он не проболтался! Слава богу, на "Руслане" его сразу же уложили в лазарет: нервный шок. Перетрусил, стервец. Впрочем, надо быть справедливым: на его месте перетрусили бы если не все, то, во всяком случае, многие. Итак, до прибытия на Гайотиду Кулидж не проболтается. Гарантии, увы, нет, но надеяться на это можно. А здесь... Здесь Стентон должен встретить его первым и предупредить. Правда, придется говорить с ним по-хорошему. Не бить морду, как следовало бы, а просить - просить лжесвидетельствовать перед комиссией. Да, именно так это и называется - лжесвидетельство. Плевать! В конце концов Кулиджу от этого хуже не будет, а значит, уговорить его удастся. Должно удасться, потому что иначе... Кора. Стентону в конечном счете все равно. Черное небо потеряно давно, потеряет теперь голубое... Так что же? Можно жить и на Земле. А Кора? Она не должна пострадать.
   Вот только как первым прорваться к Кулиджу? Стентон задумался. Можно, конечно, обратиться к Захарову. Наверное, тот сумеет помочь. Это мысль.
   Стентон аккуратно погасил сигарету: хотя на современных цельнометаллических вакуум-дирижаблях гореть практически нечему, противопожарные правила по строгости ничем не уступают тем, которые были установлены когда-то на их накачанных водородом пращурах, и соблюдаютс столь же свято. Потом он развернул кресло и стал смотреть на океан. Луна поднялась выше и теперь отражалась в воде не узкой дорожкой, а дробилась на мириады серебряных блесток. Совсем как тогда, подумал Стентон. Он взглянул на лунный диск: полнолуние миновало дня два назад. Да, совсем как тогда...