Страница:
«Я не жду, что мои взгляды будут сразу приняты. Человеческий ум привыкает видеть вещи определенным образом, и те, кто на протяжении части своего жизненного пути рассматривали природу с известной точки зрения, обращаются лишь с трудом к новым представлениям». Он верил, что со временем его идея победит, и не ошибся. Укрепляя новые теории в сознании ученых, он создал «Начальный курс химии» (1769) с иллюстрациями жены и помощницы Марии, ученицы знаменитого художника Луи Давида. В учебнике он изложил принципы, которыми руководствовался: «Я поставил себе законом всегда следовать от известного к неизвестному, не делать никаких выводов, которые не вытекали бы непосредственно из опытов и наблюдений, и сопоставлять химические факты и истины в таком порядке, который наиболее облегчает их понимание…»
Лавуазье верно отметил одну особенность научных построений, способствующую заблуждениям: ошибочные суждения не затрагивают личных интересов, не грозят страданиями и бедами; напротив, возбуждают воображение, тешат самолюбие. «Таким образом, мы как бы заинтересованы в том, чтобы себя обманывать».
Припомнил Лавуазье слова своего современника, философа, историка и экономиста Кондильяка о свойстве людей злоупотреблять словами, не особенно заботясь об их смысле, привыкать к ложным мнениям, которые превращаются в предрассудки. От этого избавиться тем труднее, чем образованнее человек. Новые идеи легче поймут те, кто ни чему не учился, «чем те, кто учился многому, а тем более те, кто писал много ученых сочинений». Сам Лавуазье постарался внести порядок в значительный хаос, царивший в химической науке того времени, преодолевая сопротивление ретроградов. И это ему удалось.
Грянувшая Французская революция была встречена Лавуазье спокойно. В письме американскому коллеге Бенджамину Франклину он написал: «Партия демократическая имеет на своей стороне и численность, и философию, и ученых». Но свержение монархии сказалось вскоре и на Парижской академии, которой покровительствовал король. Ученых стали упрекать в паразитизме, пламенный демократ Марат обозвал Лавуазье «корифеем среди шарлатанов». В августе 1793 года академия была разогнана, а в декабре вышло постановление об аресте всех бывших откупщиков. Их обвинили в злоупотреблениях и заговоре против французского народа. И великий химик, сделавший так много для укрепления и славы Франции, попал под нож гильотины.
КЮВЬЕ
ЛАЙЕЛЬ
ЛОБАЧЕВСКИЙ
Лавуазье верно отметил одну особенность научных построений, способствующую заблуждениям: ошибочные суждения не затрагивают личных интересов, не грозят страданиями и бедами; напротив, возбуждают воображение, тешат самолюбие. «Таким образом, мы как бы заинтересованы в том, чтобы себя обманывать».
Припомнил Лавуазье слова своего современника, философа, историка и экономиста Кондильяка о свойстве людей злоупотреблять словами, не особенно заботясь об их смысле, привыкать к ложным мнениям, которые превращаются в предрассудки. От этого избавиться тем труднее, чем образованнее человек. Новые идеи легче поймут те, кто ни чему не учился, «чем те, кто учился многому, а тем более те, кто писал много ученых сочинений». Сам Лавуазье постарался внести порядок в значительный хаос, царивший в химической науке того времени, преодолевая сопротивление ретроградов. И это ему удалось.
Грянувшая Французская революция была встречена Лавуазье спокойно. В письме американскому коллеге Бенджамину Франклину он написал: «Партия демократическая имеет на своей стороне и численность, и философию, и ученых». Но свержение монархии сказалось вскоре и на Парижской академии, которой покровительствовал король. Ученых стали упрекать в паразитизме, пламенный демократ Марат обозвал Лавуазье «корифеем среди шарлатанов». В августе 1793 года академия была разогнана, а в декабре вышло постановление об аресте всех бывших откупщиков. Их обвинили в злоупотреблениях и заговоре против французского народа. И великий химик, сделавший так много для укрепления и славы Франции, попал под нож гильотины.
КЮВЬЕ
(1769—1832)
Жорж Кювье родился в Эльзасе, в семье французского эмигранта. С детства отличался превосходной памятью и любознательностью. Читать научился в 4 года, а через шесть лет увлекся «Естественной историей» Бюффона. Позже всерьез заинтересовался философией Канта; делал сотни зарисовок животных, преимущественно насекомых.
Окончив Каролингскую академию в Штутгарте, работал в богатом поместье в Нормандии, где пользовался обширной библиотекой и вел свои первые научные исследования. Кювье стал переписываться с парижскими учеными, оценившими его незаурядные знания. Молодой биолог-эволюционист Этьен Жоффруа Сент-Илер помог ему в 1794 году устроиться ассистентом профессора сравнительной анатомии в Музее естественной истории в Париже. Сент-Илер позже писал: «Кювье думал, что он делает ученические записи, однако с первых шагов в этой области он стал создавать прочный фундамент зоологии. Я имел невыразимое счастье первым обратить на это внимание, первым представить ученому миру гения, который не знал самого себя». Опубликовав «Элементарные таблицы естественной истории животных», Кювье стал профессором Коллеж де Франс.
В Париже он вел преподавательскую и исследовательскую работу, занимал высокие посты: был членом Госсовета при Наполеоне и после Реставрации, чрезвычайным комиссаром, пэром. Кювье принадлежат основательные труды по сравнительной анатомии и систематике животных. Он впервые соединил в один тип позвоночных млекопитающих, птиц, рептилий, амфибий и рыб. Ведя геологические исследования и изучение ископаемых остатков, он открыл и описал новые виды вымерших животных, установил гармоничную связь анатомического строения организма с его общим обликом, образом жизни и связи с окружающей средой. Он говорил: «Дайте мне кость, и я восстановлю все животное». И это было правдой.
В 1812 году в Париже были изданы четыре тома работы Жоржа Кювье: «Исследования об ископаемых костях». Этот труд заложил основы палеонтологии. А первой его части суждена была самостоятельная жизнь в виде знаменитой книги «Рассуждение о переворотах на поверхности земного шара и об изменениях, какие они произвели в животном царстве»…
Кювье стоял у истоков трех научных дисциплин: сравнительной анатомии животных, палеонтологии и исторической геологии. Но самой знаменитой его работой стало «Рассуждение о переворотах» (в буквальном переводе – о революциях), с восторгом принятой биологами и геологами Англии, Германии и Франции. Затем он ее несколько раз перерабатывал, до конца внося коррективы.
В предисловии к русскому изданию, появившемуся впервые в 1937 году, академик А.А. Борисяк дал парадоксальную характеристику этому труду. По его словам, книга представляет глубокий интерес… знакомит… с автором – одной из крупнейших фигур, какие только знала история науки, – его мировоззрением, его колоссальной эрудицией, его острым умом и блестящим стилем". В то же время, пишет он, этот труд «в противоположность другим обобщающим работам Кювье имеет исключительно историческое значение». Последнее утверждение ученого основано, по-видимому, на том, что идея Кювье о периодических катастрофах на Земле, вызывающих массовые вымирания живых организмов и смену осадконакопления, была опровергнута в середине XIX века трудами Ч. Лайеля и Ч. Дарвина.
«Рассуждение о переворотах…» насыщено глубокими интересными мыслями. Но так уж случилось, что и современники, да и последующие поколения сделали сильный акцент именно на идее природных катастроф. Интересно отметить, что книга Кювье, пронизанная идеями катастрофизма, появилась во Франции после Великой французской революции, тогда как идеи эволюционизма получили свое научное обоснование в консервативной Англии. Кстати, в Англии революционно настроенный Байрон включил в мистерию «Каин» слова о переворотах на Земле, погубивших былых гигантов животного мира. Во Франции склонный к консерватизму Бальзак в «Шагреневой коже» спрашивает: не является ли Кювье величайшим поэтом своего века? В Германии Гёте ввел во вторую часть «Фауста» геологические споры, скептически отозвавшись о гипотезе переворотов…
Кювье занимал высокие административные должности и не был сторонником социальных революций. Свои выводы о природных катастрофах он сделал, исследуя геологические слои, содержащие комплексы тех или других ископаемых остатков. Слои сменялись по вертикали обычно резко, без плавных переходов. Логично было предположить, что и природные условия сменялись также резко.
В принципе так оно и было. Только с одним уточнением: все происходило быстро в масштабах геологического времени – тысячелетий и миллионолетий. Но в эпоху Кювье о таких масштабах естествоиспытатели не имели представления.
Главная идея «Рассуждения о переворотах…» быстро обрела популярность. Французский палеонтолог А. д'Орбиньи подсчитал даже, что в истории Земли было 27 великих катастроф, после которых каждый раз заново создавались новые виды организмов. Позже эти взгляды стали приписывать Кювье (основоположникам учений часто приписывают ошибки апологетов).
Только в середине XX века против такого толкования идей Кювье выступил крупный советский ученый Б.Л. Личков. Он пришел к выводу, что Кювье правильно сопоставлял этапы биологической эволюции с «критическими» периодами в истории Земли, когда активизировались движения земной коры, вулканизм, перемещения континентов и происходили перестройки климатических зон, вызывая глобальные похолодания, ледниковые эпохи. Академик Д.В. Наливкин в 1970 году опубликовал монографию, посвященную природным катастрофам. По его словам, «история земной поверхности, как и все другие истории, создается совокупностью, совместным, чередующимся действием как эволюционных, так и революционных процессов и явлений».
Таким образом, наблюдается определенная «реабилитация» идей Кювье о переворотах на земном шаре. Ученые по-новому вчитываются в этот единственный труд Кювье, переведенный на русский язык. Чем же можно объяснить этот феномен? В своих представлениях о природе Кювье последовательно применял научный метод: основывался на фактах и скреплял их в единую систему знаний с помощью логических умозаключений. Кювье высказал дерзкую идею постепенного и трудного освоения живыми организмами земного пространства: «Жизнь, которая стремилась овладеть земным шаром, казалось, боролась в эти первые времена с господствовавшей до того времени косной природой; только после довольно долгого времени она окончательно взяла верх, к ней одной перешло право продолжать и растить твердую оболочку Земли». Ученый считал жизнь определяющим фактором в образовании каменной оболочки Земли. В этом он был предтечей В.И. Вернадского, создавшего учение о биосфере – области жизни, где организмы являются ведущей геологической силой. Кювье разработал и применил системный анализ в палеонтологии: «Всякое организованное существо образует целое, единую замкнутую систему, части которой соответствуют друг другу и содействуют путем взаимного влияния одной конечной цели. Ни одна из этих частей не может измениться без того, чтобы не изменились другие, и, следовательно, каждая из них, взятая отдельно, указывает и определяет все другие». Более того – он перешел к широким обобщениям: «Мир подобен индивидууму: все его части действуют друг на друга». Этот принцип лежит в основе современной экологии.
Итак, Кювье выдвинул ряд замечательных идей. Но в своих книгах ученый не только стремился сообщить читателю сумму конкретных знаний, он вдохновенно славил величие научного познания. «Нас поражает, – писал он, – мощь человеческого ума, которым он измерил движение небесных тел, казалось бы навсегда скрытое природой от нашего взора; гений и наука преступили границы пространства; наблюдения, истолкованные разумом, сняли завесу с механизма мира».
Окончив Каролингскую академию в Штутгарте, работал в богатом поместье в Нормандии, где пользовался обширной библиотекой и вел свои первые научные исследования. Кювье стал переписываться с парижскими учеными, оценившими его незаурядные знания. Молодой биолог-эволюционист Этьен Жоффруа Сент-Илер помог ему в 1794 году устроиться ассистентом профессора сравнительной анатомии в Музее естественной истории в Париже. Сент-Илер позже писал: «Кювье думал, что он делает ученические записи, однако с первых шагов в этой области он стал создавать прочный фундамент зоологии. Я имел невыразимое счастье первым обратить на это внимание, первым представить ученому миру гения, который не знал самого себя». Опубликовав «Элементарные таблицы естественной истории животных», Кювье стал профессором Коллеж де Франс.
В Париже он вел преподавательскую и исследовательскую работу, занимал высокие посты: был членом Госсовета при Наполеоне и после Реставрации, чрезвычайным комиссаром, пэром. Кювье принадлежат основательные труды по сравнительной анатомии и систематике животных. Он впервые соединил в один тип позвоночных млекопитающих, птиц, рептилий, амфибий и рыб. Ведя геологические исследования и изучение ископаемых остатков, он открыл и описал новые виды вымерших животных, установил гармоничную связь анатомического строения организма с его общим обликом, образом жизни и связи с окружающей средой. Он говорил: «Дайте мне кость, и я восстановлю все животное». И это было правдой.
В 1812 году в Париже были изданы четыре тома работы Жоржа Кювье: «Исследования об ископаемых костях». Этот труд заложил основы палеонтологии. А первой его части суждена была самостоятельная жизнь в виде знаменитой книги «Рассуждение о переворотах на поверхности земного шара и об изменениях, какие они произвели в животном царстве»…
Кювье стоял у истоков трех научных дисциплин: сравнительной анатомии животных, палеонтологии и исторической геологии. Но самой знаменитой его работой стало «Рассуждение о переворотах» (в буквальном переводе – о революциях), с восторгом принятой биологами и геологами Англии, Германии и Франции. Затем он ее несколько раз перерабатывал, до конца внося коррективы.
В предисловии к русскому изданию, появившемуся впервые в 1937 году, академик А.А. Борисяк дал парадоксальную характеристику этому труду. По его словам, книга представляет глубокий интерес… знакомит… с автором – одной из крупнейших фигур, какие только знала история науки, – его мировоззрением, его колоссальной эрудицией, его острым умом и блестящим стилем". В то же время, пишет он, этот труд «в противоположность другим обобщающим работам Кювье имеет исключительно историческое значение». Последнее утверждение ученого основано, по-видимому, на том, что идея Кювье о периодических катастрофах на Земле, вызывающих массовые вымирания живых организмов и смену осадконакопления, была опровергнута в середине XIX века трудами Ч. Лайеля и Ч. Дарвина.
«Рассуждение о переворотах…» насыщено глубокими интересными мыслями. Но так уж случилось, что и современники, да и последующие поколения сделали сильный акцент именно на идее природных катастроф. Интересно отметить, что книга Кювье, пронизанная идеями катастрофизма, появилась во Франции после Великой французской революции, тогда как идеи эволюционизма получили свое научное обоснование в консервативной Англии. Кстати, в Англии революционно настроенный Байрон включил в мистерию «Каин» слова о переворотах на Земле, погубивших былых гигантов животного мира. Во Франции склонный к консерватизму Бальзак в «Шагреневой коже» спрашивает: не является ли Кювье величайшим поэтом своего века? В Германии Гёте ввел во вторую часть «Фауста» геологические споры, скептически отозвавшись о гипотезе переворотов…
Кювье занимал высокие административные должности и не был сторонником социальных революций. Свои выводы о природных катастрофах он сделал, исследуя геологические слои, содержащие комплексы тех или других ископаемых остатков. Слои сменялись по вертикали обычно резко, без плавных переходов. Логично было предположить, что и природные условия сменялись также резко.
В принципе так оно и было. Только с одним уточнением: все происходило быстро в масштабах геологического времени – тысячелетий и миллионолетий. Но в эпоху Кювье о таких масштабах естествоиспытатели не имели представления.
Главная идея «Рассуждения о переворотах…» быстро обрела популярность. Французский палеонтолог А. д'Орбиньи подсчитал даже, что в истории Земли было 27 великих катастроф, после которых каждый раз заново создавались новые виды организмов. Позже эти взгляды стали приписывать Кювье (основоположникам учений часто приписывают ошибки апологетов).
Только в середине XX века против такого толкования идей Кювье выступил крупный советский ученый Б.Л. Личков. Он пришел к выводу, что Кювье правильно сопоставлял этапы биологической эволюции с «критическими» периодами в истории Земли, когда активизировались движения земной коры, вулканизм, перемещения континентов и происходили перестройки климатических зон, вызывая глобальные похолодания, ледниковые эпохи. Академик Д.В. Наливкин в 1970 году опубликовал монографию, посвященную природным катастрофам. По его словам, «история земной поверхности, как и все другие истории, создается совокупностью, совместным, чередующимся действием как эволюционных, так и революционных процессов и явлений».
Таким образом, наблюдается определенная «реабилитация» идей Кювье о переворотах на земном шаре. Ученые по-новому вчитываются в этот единственный труд Кювье, переведенный на русский язык. Чем же можно объяснить этот феномен? В своих представлениях о природе Кювье последовательно применял научный метод: основывался на фактах и скреплял их в единую систему знаний с помощью логических умозаключений. Кювье высказал дерзкую идею постепенного и трудного освоения живыми организмами земного пространства: «Жизнь, которая стремилась овладеть земным шаром, казалось, боролась в эти первые времена с господствовавшей до того времени косной природой; только после довольно долгого времени она окончательно взяла верх, к ней одной перешло право продолжать и растить твердую оболочку Земли». Ученый считал жизнь определяющим фактором в образовании каменной оболочки Земли. В этом он был предтечей В.И. Вернадского, создавшего учение о биосфере – области жизни, где организмы являются ведущей геологической силой. Кювье разработал и применил системный анализ в палеонтологии: «Всякое организованное существо образует целое, единую замкнутую систему, части которой соответствуют друг другу и содействуют путем взаимного влияния одной конечной цели. Ни одна из этих частей не может измениться без того, чтобы не изменились другие, и, следовательно, каждая из них, взятая отдельно, указывает и определяет все другие». Более того – он перешел к широким обобщениям: «Мир подобен индивидууму: все его части действуют друг на друга». Этот принцип лежит в основе современной экологии.
Итак, Кювье выдвинул ряд замечательных идей. Но в своих книгах ученый не только стремился сообщить читателю сумму конкретных знаний, он вдохновенно славил величие научного познания. «Нас поражает, – писал он, – мощь человеческого ума, которым он измерил движение небесных тел, казалось бы навсегда скрытое природой от нашего взора; гений и наука преступили границы пространства; наблюдения, истолкованные разумом, сняли завесу с механизма мира».
ЛАЙЕЛЬ
(1797—1875)
Чарлз Лайель (другое написание его фамилии – Лайелл) родился в семье шотландского дворянина в тот год, когда умер знаменитый геолог (тоже шотландец) Джеймс Геттон, по мнению которого жизнь Земли определяется глубинными процессами в земной коре – вулканизмом – и периодическими катастрофами. Отец Чарлза увлекался естествознанием и филологией. Благодаря его ботаническим изысканиям, он был принят в научное Линнеевское общество.
Чарлз Лайель с детства коллекционировал насекомых. В Оксфордском университете он изучал древние языки и юриспруденцию, посещая также лекции по геологии. Эта наука так его заинтересовала, что он стал проводить геологические экскурсии сначала на родине, затем во Франции, Швейцарии, Италии. Его восхищало величие природы, он обследовал горные ледники, взбирался на скалы, совершал восхождения в предгорьях Монблана. В 1825 году появились его первые работы по геологии Англии, Шотландии, а в 1830—1833 годах был опубликован трехтомник «Принципы геологии», заложивший фундамент современных наук о Земле.
…В канун 1832 года, отправляясь в кругосветное плавание на корабле «Бигль», юный Чарлз Дарвин взял с собой первый том работы Чарлза Лайеля «Принципы геологии» (на русском языке она была издана в 1866 году). Книга Лайеля принесла Дарвину, по его свидетельству, «величайшую пользу во многих отношениях», ясно показав «превосходство метода, примененного Лайелем в трактовке геологии, по сравнению с методами всех других авторов, работы которых я… прочитал когда-либо впоследствии».
Натуралист и учитель Чарлза Дарвина Джон Стивенс Генсло, рекомендовавший ученику познакомиться с книгой Лайеля, предостерегал: ни в коем случае не следует принимать отстаиваемых в ней воззрений. Набожный Генсло искренне верил в «дни творения» и «всемирный потоп».
Дарвин, прочтя «крамольную» книгу, был от нее в восторге. Позже, ознакомившись с последующими двумя томами «Принципов геологии», он написал: «Геологическая наука бесконечно обязана Лайелю, больше, я думаю, чем кому-либо на свете». И признался, что собирал факты об изменении животных и растений в естественных и искусственных условиях, «следуя примеру Лайеля в геологии».
В современных сводках и монографиях по истории наук о Земле обычно указывается, что Лайель открыл новую эпоху в развитии геологии. По словам Ф. Энгельса, «…лишь Лайель внес здравый смысл в геологию, заменив внезапные, капризом творца, революции постоянным действием медленного преобразования Земли». Однако значение этой книги распространилось, в сущности, на целый ряд наук о Земле и жизни, на все естествознание. Отчасти поэтому популярность «Принципов геологии», третий том которых вышел в 1833 году, была необычайной. Английская писательница Гарриет Мартино свидетельствовала: «После того, как прошла мода на романы Вальтера Скотта, широкая публика среднего сословия раскупала дорогое сочинение по геологии в пять раз быстрее, чем любой из самых популярных современных романов». При жизни автора «Принципы геологии» издавались 11 раз. В каждое издание автор вносил изменения и дополнения.
Благодаря книгам Лайеля многие англичане всерьез увлеклись геологией. Третий том удовлетворял потребность читателя в самостоятельных исследованиях. В 1838 году Лайель переделал его в монографию «Элементы геологии» или «Основы геологии».
Соединяя в своей работе сводку известных сведений и популярность учебного пособия, автор оставался исследователем, устремленным в неведомое. Например, выделил четвертый класс минеральных пород – метаморфический (в дополнение к ранее известным водным, вулканическим, плутоническим). Подобными открытиями – большими и малыми – насыщен труд Лайеля. И это убедительное свидетельство эвристической ценности научного метода Лайеля.
Основой такого метода стал принцип актуализма: познание прошлого по аналогии с настоящим.
До сих пор не утихают споры специалистов о достоинствах и недостатках метода Лайеля. Чаще всего указывают на то, что существуют природные явления, к которым нельзя применять принципы актуализма и униформизма без существенных уточнений. Но это ясно понимал и Лайель. Он старался раскрыть и доказать менее очевидную истину, которая не всегда принимается во внимание: очень медленные процессы могут вызвать значительные перемены природной обстановки не только за длительные, а подчас за короткие сроки. Тут все зависит от качественного характера изменений. Так, поверхность суши может опускаться на сотни метров, оставаясь выше уровня моря и не вызывая каких-либо принципиальных перемен. Но стоит ей опуститься на десять сантиметров ниже горизонта воды, и ничто не напомнит о недавних континентальных условиях. Подобные перемены могут наблюдаться при вулканических извержениях, сильных землетрясениях или наводнениях, при небольших поначалу изменениях органического мира, в результате которых исчезают виды животных и растений. На это и указывал Лайель в своих знаменитых трудах.
Могучий интеллект и смелый полет воображения позволяли Лайелю мысленно ускорять ход миллионолетий, восстанавливать события, происходящие в гигантские отрезки геологического времени, за которое на Земле совершаются поистине чудесные превращения природы и «…после бесчисленного ряда поколений небольшое студенистое тело превращается в дуб или обезьяну…». Более того, Лайель пишет о «…последней великой ступени в прогрессивной лестнице бытия, по которой орангутан, уже развившийся из монады, медленно достигает атрибутов и достоинства человека».
Очень верный образ предложил ученый: последовательно поднимающиеся ступени «прогрессивной лестницы бытия». Действительно, усложнение организации живых существ происходило этапами, ступенчато. Научно-поэтический образ ныне превратился в научно-теоретический.
Лайель первым проанализировал гипотезу перемещения материков. Он писал о «необходимости изучения следствий изменяющегося положения материков, передвинувшихся, как нам известно, в течение следовавших одна за другой эпох из одной части земного шара в другую». Высказанная мысль призвана как-то объяснить глобальные изменения климата без ссылок на космическое воздействие. И добавляя – «как нам известно», Лайель незаметно для себя выдает возможное за реальное. До сих пор идея перемещения материков (и тем более – плит земной коры) остается гипотезой: вполне правдоподобной, но и вызывающей серьезные возражения.
Даже сейчас «Принципы геологии» продолжают оставаться не только собранием фактов, эмпирических обобщений и давно известных гипотез и теорий, но также генератором новых идей. Кстати, ученый много писал об изменениях природных условий в результате деятельности человека.
Произведение Ч. Лайеля – это прежде всего гимн величию человеческого разума: «Хотя мы только кратковременные жильцы на поверхности этой планеты, прикованные к одной точке в пространстве, существующие одно мгновение во времени, но ум человеческий в состоянии не только исчислить миры, рассеянные за пределами нашего слабого зрения, но даже проследить события бесчисленных веков, предшествовавших созданию человека». Русское издание лайелевских «Принципов геологии» давно стало библиографической редкостью. К этой работе обращаются не только историки науки, но и те, кто стремится активно познавать жизнь Земли.
Идеи и, главное, стиль мышления Лайеля актуальны и в наше время в связи с тем, что за последнюю четверть века стала чрезвычайно популярна концепция «глобальной тектоники плит» Она основана на некоторых геофизических данных и чрезмерно упрощает жизнь земной коры. Гигантские и сложнейшие глыбы материков представляются в виде плит, столкновение и раздвигание которых (горизонтальные перемещения) определяют тектонические процессы.
Однако в полном согласии с выводами Лайеля на континентах преобладают вертикальные движения блоков земной коры, хотя и горизонтальные играют некоторую роль. Отход от принципов геологии, изложенных Лайелем, стимулировал ряд интересных исследований и смелых идей, но в то же время привел к господству схематизации в науках о земле – самой загадочной планеты Солнечной системы, обладающей живой оболочкой – биосферой.
Чарлз Лайель с детства коллекционировал насекомых. В Оксфордском университете он изучал древние языки и юриспруденцию, посещая также лекции по геологии. Эта наука так его заинтересовала, что он стал проводить геологические экскурсии сначала на родине, затем во Франции, Швейцарии, Италии. Его восхищало величие природы, он обследовал горные ледники, взбирался на скалы, совершал восхождения в предгорьях Монблана. В 1825 году появились его первые работы по геологии Англии, Шотландии, а в 1830—1833 годах был опубликован трехтомник «Принципы геологии», заложивший фундамент современных наук о Земле.
…В канун 1832 года, отправляясь в кругосветное плавание на корабле «Бигль», юный Чарлз Дарвин взял с собой первый том работы Чарлза Лайеля «Принципы геологии» (на русском языке она была издана в 1866 году). Книга Лайеля принесла Дарвину, по его свидетельству, «величайшую пользу во многих отношениях», ясно показав «превосходство метода, примененного Лайелем в трактовке геологии, по сравнению с методами всех других авторов, работы которых я… прочитал когда-либо впоследствии».
Натуралист и учитель Чарлза Дарвина Джон Стивенс Генсло, рекомендовавший ученику познакомиться с книгой Лайеля, предостерегал: ни в коем случае не следует принимать отстаиваемых в ней воззрений. Набожный Генсло искренне верил в «дни творения» и «всемирный потоп».
Дарвин, прочтя «крамольную» книгу, был от нее в восторге. Позже, ознакомившись с последующими двумя томами «Принципов геологии», он написал: «Геологическая наука бесконечно обязана Лайелю, больше, я думаю, чем кому-либо на свете». И признался, что собирал факты об изменении животных и растений в естественных и искусственных условиях, «следуя примеру Лайеля в геологии».
В современных сводках и монографиях по истории наук о Земле обычно указывается, что Лайель открыл новую эпоху в развитии геологии. По словам Ф. Энгельса, «…лишь Лайель внес здравый смысл в геологию, заменив внезапные, капризом творца, революции постоянным действием медленного преобразования Земли». Однако значение этой книги распространилось, в сущности, на целый ряд наук о Земле и жизни, на все естествознание. Отчасти поэтому популярность «Принципов геологии», третий том которых вышел в 1833 году, была необычайной. Английская писательница Гарриет Мартино свидетельствовала: «После того, как прошла мода на романы Вальтера Скотта, широкая публика среднего сословия раскупала дорогое сочинение по геологии в пять раз быстрее, чем любой из самых популярных современных романов». При жизни автора «Принципы геологии» издавались 11 раз. В каждое издание автор вносил изменения и дополнения.
Благодаря книгам Лайеля многие англичане всерьез увлеклись геологией. Третий том удовлетворял потребность читателя в самостоятельных исследованиях. В 1838 году Лайель переделал его в монографию «Элементы геологии» или «Основы геологии».
Соединяя в своей работе сводку известных сведений и популярность учебного пособия, автор оставался исследователем, устремленным в неведомое. Например, выделил четвертый класс минеральных пород – метаморфический (в дополнение к ранее известным водным, вулканическим, плутоническим). Подобными открытиями – большими и малыми – насыщен труд Лайеля. И это убедительное свидетельство эвристической ценности научного метода Лайеля.
Основой такого метода стал принцип актуализма: познание прошлого по аналогии с настоящим.
До сих пор не утихают споры специалистов о достоинствах и недостатках метода Лайеля. Чаще всего указывают на то, что существуют природные явления, к которым нельзя применять принципы актуализма и униформизма без существенных уточнений. Но это ясно понимал и Лайель. Он старался раскрыть и доказать менее очевидную истину, которая не всегда принимается во внимание: очень медленные процессы могут вызвать значительные перемены природной обстановки не только за длительные, а подчас за короткие сроки. Тут все зависит от качественного характера изменений. Так, поверхность суши может опускаться на сотни метров, оставаясь выше уровня моря и не вызывая каких-либо принципиальных перемен. Но стоит ей опуститься на десять сантиметров ниже горизонта воды, и ничто не напомнит о недавних континентальных условиях. Подобные перемены могут наблюдаться при вулканических извержениях, сильных землетрясениях или наводнениях, при небольших поначалу изменениях органического мира, в результате которых исчезают виды животных и растений. На это и указывал Лайель в своих знаменитых трудах.
Могучий интеллект и смелый полет воображения позволяли Лайелю мысленно ускорять ход миллионолетий, восстанавливать события, происходящие в гигантские отрезки геологического времени, за которое на Земле совершаются поистине чудесные превращения природы и «…после бесчисленного ряда поколений небольшое студенистое тело превращается в дуб или обезьяну…». Более того, Лайель пишет о «…последней великой ступени в прогрессивной лестнице бытия, по которой орангутан, уже развившийся из монады, медленно достигает атрибутов и достоинства человека».
Очень верный образ предложил ученый: последовательно поднимающиеся ступени «прогрессивной лестницы бытия». Действительно, усложнение организации живых существ происходило этапами, ступенчато. Научно-поэтический образ ныне превратился в научно-теоретический.
Лайель первым проанализировал гипотезу перемещения материков. Он писал о «необходимости изучения следствий изменяющегося положения материков, передвинувшихся, как нам известно, в течение следовавших одна за другой эпох из одной части земного шара в другую». Высказанная мысль призвана как-то объяснить глобальные изменения климата без ссылок на космическое воздействие. И добавляя – «как нам известно», Лайель незаметно для себя выдает возможное за реальное. До сих пор идея перемещения материков (и тем более – плит земной коры) остается гипотезой: вполне правдоподобной, но и вызывающей серьезные возражения.
Даже сейчас «Принципы геологии» продолжают оставаться не только собранием фактов, эмпирических обобщений и давно известных гипотез и теорий, но также генератором новых идей. Кстати, ученый много писал об изменениях природных условий в результате деятельности человека.
Произведение Ч. Лайеля – это прежде всего гимн величию человеческого разума: «Хотя мы только кратковременные жильцы на поверхности этой планеты, прикованные к одной точке в пространстве, существующие одно мгновение во времени, но ум человеческий в состоянии не только исчислить миры, рассеянные за пределами нашего слабого зрения, но даже проследить события бесчисленных веков, предшествовавших созданию человека». Русское издание лайелевских «Принципов геологии» давно стало библиографической редкостью. К этой работе обращаются не только историки науки, но и те, кто стремится активно познавать жизнь Земли.
Идеи и, главное, стиль мышления Лайеля актуальны и в наше время в связи с тем, что за последнюю четверть века стала чрезвычайно популярна концепция «глобальной тектоники плит» Она основана на некоторых геофизических данных и чрезмерно упрощает жизнь земной коры. Гигантские и сложнейшие глыбы материков представляются в виде плит, столкновение и раздвигание которых (горизонтальные перемещения) определяют тектонические процессы.
Однако в полном согласии с выводами Лайеля на континентах преобладают вертикальные движения блоков земной коры, хотя и горизонтальные играют некоторую роль. Отход от принципов геологии, изложенных Лайелем, стимулировал ряд интересных исследований и смелых идей, но в то же время привел к господству схематизации в науках о земле – самой загадочной планеты Солнечной системы, обладающей живой оболочкой – биосферой.
ЛОБАЧЕВСКИЙ
(1792—1856)
Ряд факторов свидетельствует, что его отцом следует считать не Ивана Максимова (Лобачевского), как указано в метрике, а Сергея Степановича Шебаршина (Шабаршина), который значился его воспитателем и опекуном. По крайней мере эта версия обоснована в книге математика Д.А. Гудкова «Н.И. Лобачевский. Загадки биографии», Н.Н., 1992.
Как бы то ни было, нет ни нужды, ни смысла менять всемирно известную фамилию творца новой математики. Упомянут биографический казус для того, чтобы стало ясно: с первых лет своей жизни Николай Иванович находился в необычном, можно сказать, двусмысленном положении. Вместе с братьями и матерью жил он в доме Шебаршина, имея фамилию Лобачевский. С Иваном Максимовичем если и виделся, то мельком, постоянно общаясь с Сергеем Степановичем. Правда, этот его второй (по-видимому, родной) отец умер, когда мальчику было пять лет – в 1797 году. Именно такую указывал Николай Иванович дату смерти отца, тогда как в это время Иван Максимович был еще жив.
Воспитывался Николай под влиянием Шебаршина не как безродный нахлебник, а на правах наследника (то же относится и к его братьям). Он не прозябал в бедности, как предполагали его первые биографы, а жил в семье со средним достатком, вполне обеспеченно. Все три брата официально считались «воспитанниками» землемера капитана Шебаршина, что в те времена частенько относилось к «незаконнорожденным» детям.
«Черты характера Николая Ивановича, – писал Д.А. Гудков, – целеустремленность, воля, способность доводить дело до конца; достижение своих целей, несмотря на сопротивление людей и обстоятельств, – все это было характерно и для Прасковьи Александровны, его матери. Она воспитывала эти черты в сыновьях своим примером, а также, видимо, и сознательно».
Негласный отец его был тоже достаточно сильной личностью. «Сергей Степанович Шебаршин, – по сведениям Гудкова, – исключительно талантливый, вспыльчивый и борющийся за справедливость человек. Будучи по происхождению „из солдатских детей“, он окончил университет, был геодезистом Сената, а затем странствовал по городам и весям России в качестве землемера…» На закате жизни он тяжело болел.
Обратим внимание на то, что геометрия Лобачевского, которую он назвал «воображаемой», в полном смысле земная, реальная. Именно мир геометрии Евклида идеален, требует предельно точных прямоугольных координат, не характерных для объектов природы. Реальное искривление координат на земной поверхности вынуждены учитывать, например, создатели глобусов и мелкомасштабных карт, отражающих обширные территории. Как знать, не услышал ли впервые об этом Николай от Сергея Степановича? Не стало ли это первое детское удивление (мы обитаем на поверхности шара, а видим ее плоской) тем исходным рубежом, от которого начался его путь к созданию новой геометрии?
В пять лет Николай Лобачевский остался сиротой. Имея на руках трех сыновей, Прасковья Александровна переехала в Казань и определила их в гимназию за казенный счет. Старший Александр учился отлично, подавал большие надежды, но вскоре после поступления в Казанский университет (только что открытый) утонул, купаясь в реке.
Николай и Алексей отличались смышленостью. Правда, Николай имел чересчур живой нрав. Он проказничал, досаждая учителям. Один из них как-то не выдержал:
– Послушай, Лобачевский, да из тебя со временем выйдет настоящий разбойник!
Николай поступил в 1807 году в Казанский университет, имея пусть и неглубокие, но разнообразные знания (изучал французский, латинский, немецкий и татарский языки, логику, философию, геометрию и тригонометрию, механику, физику, химию, естественную историю, архитектуру, фортификацию). Университет переживал пору становления. Студентов было сравнительно немного. Учились они, как говорится, не за страх, а за совесть. Большинство впервые ощутило радость познания. Перед ними открывался чудесный, необычайный, удивительный мир мысли и знаний.
С приходом в университет известного математика Бартельса уровень преподавания этого предмета резко повысился. Бартельс приучал студентов к творчеству. Тогда-то одним из способнейших его учеников стал Николай Лобачевский, к которому в университете было особое отношение. Сокурсники восхищались его выдумками, лихими проделками, а то и безобразиями. Так, однажды он смастерил ракету и ночью запустил ее на университетском дворе, едва не учинив пожар. Вызвав переполох, не признавался поначалу в содеянном и угодил в карцер. В другой раз привел корову, уселся на нее верхом и стал потешать товарищей, изображая вольтижировку. Вдруг все смолкли: на крыльцо вышел ректор, изумленно глядя на упражнения студента. Естественно, последовало наказание. Короче говоря, на педагогических советах частенько склонялось его имя: то как ослушника, охальника и безобразника, то как весьма сообразительного, способного ученика.
Инспектор посвятил ему фискальное донесение в педсовет. По его словам, Лобачевский позволяет «мечтательное о себе самомнение, упорство, неповиновение, грубости, нарушения порядка и отчасти возмутительные поступки». Вдобавок еще «явил признаки безбожия». В результате, как гласил один из протоколов заседания педсовета, «Николай Лобачевский по отличным успехам своим и дарованиям в науках математических мог бы быть удостоен звания студента-кандидата, если бы худое его поведение не препятствовало сему, почему он и не одобрен…».
После проволочек Лобачевский получил степень кандидата, однако дисциплинированным так и не стал. Ректор Румовский написал: «Он отличные свои способности получает несоответственным поведением». И все-таки по настоянию нескольких профессоров своенравный студент был удостоен звания магистра. Он написал мемуары «Теория эллиптического движения небесных тел», высоко оцененные Бартельсом. Этот ученый оказал самое благотворное влияние на Лобачевского, пробудив в нем любовь к математике и наделив соответствующими знаниями. Бартельс был человеком замечательным, талантливейшим ученым и педагогом. Рассказывали, что на вопрос, кто лучший математик в Германии, Лаплас ответил: «Бартельс». «А как же Гаусс?» – спросили его. «О, Гаусс – первый математик в мире».
Как бы то ни было, нет ни нужды, ни смысла менять всемирно известную фамилию творца новой математики. Упомянут биографический казус для того, чтобы стало ясно: с первых лет своей жизни Николай Иванович находился в необычном, можно сказать, двусмысленном положении. Вместе с братьями и матерью жил он в доме Шебаршина, имея фамилию Лобачевский. С Иваном Максимовичем если и виделся, то мельком, постоянно общаясь с Сергеем Степановичем. Правда, этот его второй (по-видимому, родной) отец умер, когда мальчику было пять лет – в 1797 году. Именно такую указывал Николай Иванович дату смерти отца, тогда как в это время Иван Максимович был еще жив.
Воспитывался Николай под влиянием Шебаршина не как безродный нахлебник, а на правах наследника (то же относится и к его братьям). Он не прозябал в бедности, как предполагали его первые биографы, а жил в семье со средним достатком, вполне обеспеченно. Все три брата официально считались «воспитанниками» землемера капитана Шебаршина, что в те времена частенько относилось к «незаконнорожденным» детям.
«Черты характера Николая Ивановича, – писал Д.А. Гудков, – целеустремленность, воля, способность доводить дело до конца; достижение своих целей, несмотря на сопротивление людей и обстоятельств, – все это было характерно и для Прасковьи Александровны, его матери. Она воспитывала эти черты в сыновьях своим примером, а также, видимо, и сознательно».
Негласный отец его был тоже достаточно сильной личностью. «Сергей Степанович Шебаршин, – по сведениям Гудкова, – исключительно талантливый, вспыльчивый и борющийся за справедливость человек. Будучи по происхождению „из солдатских детей“, он окончил университет, был геодезистом Сената, а затем странствовал по городам и весям России в качестве землемера…» На закате жизни он тяжело болел.
Обратим внимание на то, что геометрия Лобачевского, которую он назвал «воображаемой», в полном смысле земная, реальная. Именно мир геометрии Евклида идеален, требует предельно точных прямоугольных координат, не характерных для объектов природы. Реальное искривление координат на земной поверхности вынуждены учитывать, например, создатели глобусов и мелкомасштабных карт, отражающих обширные территории. Как знать, не услышал ли впервые об этом Николай от Сергея Степановича? Не стало ли это первое детское удивление (мы обитаем на поверхности шара, а видим ее плоской) тем исходным рубежом, от которого начался его путь к созданию новой геометрии?
В пять лет Николай Лобачевский остался сиротой. Имея на руках трех сыновей, Прасковья Александровна переехала в Казань и определила их в гимназию за казенный счет. Старший Александр учился отлично, подавал большие надежды, но вскоре после поступления в Казанский университет (только что открытый) утонул, купаясь в реке.
Николай и Алексей отличались смышленостью. Правда, Николай имел чересчур живой нрав. Он проказничал, досаждая учителям. Один из них как-то не выдержал:
– Послушай, Лобачевский, да из тебя со временем выйдет настоящий разбойник!
Николай поступил в 1807 году в Казанский университет, имея пусть и неглубокие, но разнообразные знания (изучал французский, латинский, немецкий и татарский языки, логику, философию, геометрию и тригонометрию, механику, физику, химию, естественную историю, архитектуру, фортификацию). Университет переживал пору становления. Студентов было сравнительно немного. Учились они, как говорится, не за страх, а за совесть. Большинство впервые ощутило радость познания. Перед ними открывался чудесный, необычайный, удивительный мир мысли и знаний.
С приходом в университет известного математика Бартельса уровень преподавания этого предмета резко повысился. Бартельс приучал студентов к творчеству. Тогда-то одним из способнейших его учеников стал Николай Лобачевский, к которому в университете было особое отношение. Сокурсники восхищались его выдумками, лихими проделками, а то и безобразиями. Так, однажды он смастерил ракету и ночью запустил ее на университетском дворе, едва не учинив пожар. Вызвав переполох, не признавался поначалу в содеянном и угодил в карцер. В другой раз привел корову, уселся на нее верхом и стал потешать товарищей, изображая вольтижировку. Вдруг все смолкли: на крыльцо вышел ректор, изумленно глядя на упражнения студента. Естественно, последовало наказание. Короче говоря, на педагогических советах частенько склонялось его имя: то как ослушника, охальника и безобразника, то как весьма сообразительного, способного ученика.
Инспектор посвятил ему фискальное донесение в педсовет. По его словам, Лобачевский позволяет «мечтательное о себе самомнение, упорство, неповиновение, грубости, нарушения порядка и отчасти возмутительные поступки». Вдобавок еще «явил признаки безбожия». В результате, как гласил один из протоколов заседания педсовета, «Николай Лобачевский по отличным успехам своим и дарованиям в науках математических мог бы быть удостоен звания студента-кандидата, если бы худое его поведение не препятствовало сему, почему он и не одобрен…».
После проволочек Лобачевский получил степень кандидата, однако дисциплинированным так и не стал. Ректор Румовский написал: «Он отличные свои способности получает несоответственным поведением». И все-таки по настоянию нескольких профессоров своенравный студент был удостоен звания магистра. Он написал мемуары «Теория эллиптического движения небесных тел», высоко оцененные Бартельсом. Этот ученый оказал самое благотворное влияние на Лобачевского, пробудив в нем любовь к математике и наделив соответствующими знаниями. Бартельс был человеком замечательным, талантливейшим ученым и педагогом. Рассказывали, что на вопрос, кто лучший математик в Германии, Лаплас ответил: «Бартельс». «А как же Гаусс?» – спросили его. «О, Гаусс – первый математик в мире».